Крест и клинок

Глава 8

Консул Мартин быстро понял, что торговец Ньюленд — человек докучливый. Консул уже пожалел о том, что толмач столь ловко распорядился деньгами в канцелярии дея и дородного английского купца отпустили на попечение консула в тот же самый день, когда распродавали рабов. Вот уже более месяца Мартин терпел скучное общество Ньюленда, ожидая, когда же из Лондона придет сообщение о его выкупе. Консул предоставил торговцу тканями комнату в своем доме и по общепринятой вежливости время от времени должен был приглашать того к обеду. К сожалению, торговец не умел предложить ничего интересного для застольной беседы и держался мнений весьма банальных, поэтому приглашения, которые поначалу делались один-два раза в неделю, теперь прекратились вовсе. Однако, получив долгожданное сообщение о том, что в Алжир из Лондона направляется официальный правительственный представитель, чтобы разрешить вопрос о заложниках, консул нарушил свое обеденное уединение. Мартин полагал, что кто бы там, в Лондоне, ни собирал деньги на выкуп Ньюленда, он не преминет воспользоваться оказией и пришлет их с посольством.

— Остается только надеяться, что посольству из Лондона во все время плавания будет сопутствовать ветер, мистер Ньюленд, — сказал консул, катая в пальцах хлебный мякиш.

То был последний кусочек местного плоского хлеба, особенно вкусного. Сам консул воспринял турецкую манеру трапезы — возлежа на подушках на полу. Но когда у него бывали гости-христиане, он придерживался более привычных им порядков, используя стол и стулья. Однако на большее он не мог пойти, и на стол подавалась пища обильная — жареное мясо, картофель; только что они с гостем как раз отведали восхитительный кебаб из барашка и хумус.

— Однако погода в Средиземном море непредсказуема. Поэтому нельзя в точности знать, когда прибудет посольство.

— А не известно ли вам, состоялось ли окончательное соглашение об условиях моего освобождения? — спросил торговец напрямик.

— Этого я не могу знать. Посланник едет по правительственному делу, и его официальная обязанность — выкуп обычных английских пленников, а не людей состоятельных, к каковым относитесь вы. — Консул заметил, как при этих словах Ньюленд приосанился. — Но следует ожидать, что ваш благодетель — кажется, вы назвали мистера Сьюэлла с Биржевой улицы — воспользуется этой оказией, чтобы уладить дело с вашим освобождением. Если все пройдет благополучно, вы отправитесь на родину вместе с посланником.

К торговцу вернулось присущее ему сознание собственной значимости.

— Надеюсь, что переговоры об обычных, как вы их назвали, пленниках меня не задержат.

— Это предсказать трудно. К сожалению, случается, что алжирцы требуют большого выкупа, и посланник, прибывший с недостаточной суммой, сталкивается с этим препятствием. В таком случае неизбежен торг — предложения и контрпредложения, — и все тянется, пока не будет достигнута окончательная договоренность.

— А почему бы вам не указать дею и его разбойникам, что меня, да и всех прочих, вообще нельзя было захватывать, что наше похищение нарушает условия договора между нашими странами? Вам следовало бы настаивать на этом.

Консул мысленно скривился. Чего-то требовать от дея и оджаков — вещь настолько же безнадежная, насколько и опасная.

— Алжирцы обожают торговаться, — вежливо заметил он. — Купля-продажа, совершаемая без торга, представляется им обманом.

— Стало быть, этим должны заниматься люди, привычные к торгу, люди деловые, — заявил Ньюленд. — Результат был бы лучше.

— Я уверен, что здешний посредник, который действует в вашу пользу, еврей Иаков, весьма опытен в подобных делах, — заверил Мартин.

— Но договор! Как же договор? Алжирцам нельзя спускать с рук то, что они игнорируют пункты договора.

Этот Ньюленд, подумалось консулу, будь он не так упоен собой, мог бы уже понять, что дей и диван заключают и нарушают соглашения, когда им это удобно. И подумал даже, не указать ли Ньюленду на то, что множество торговцев переменяют или нарушают торговые соглашения к своей выгоде, коль это возможно сделать, не подвергая себя судебным преследованиям. С какой стати Ньюленд ждет, что алжирцы будут вести себя иначе, коль скоро для них захват рабов — просто-напросто бизнес? В конце концов консул решил не задирать торговца.

— Дело в том, мистер Ньюленд, что в момент, когда вас и этих несчастных ирландцев захватил корсар Хаким, действие договора было приостановлено. Дей объявил на совете, что договор приостанавливается потому, что слишком много судов ходит под английским флагом, не имея на то права, и что англичане злоупотребляют условиями договора, продавая свои судовые документы иностранным судовладельцам.

— Значит, этот мошенник Хаким был вправе захватить нас?

— По сути — да. Дей и диван приняли решение аннулировать договор за несколько недель до того. Они сообщили мне, что мирный договор расторгнут, и я послал об этом извещение в Лондон. Но в то время, когда вы были захвачены, никакого публичного объявления еще не появилось.

— Видимо, в этой части света новости распространяются с необыкновенной быстротой, раз этот негодяй-корсар так скоро оказался извещен обо всем.

— Хаким — необычайно удачливый и проницательный корсар, мистер Ньюленд. Он будто нюхом чует, где можно ухватиться за самую неожиданную возможность. Вам не повезло, что именно вы оказались у него на дороге.

— И как долго продолжается состояние войны? — не унимался Ньюленд.

Судя по тому, каким тоном был задан вопрос, он решил, что консул Мартин извиняется за то, что ему, консулу, не удалось заставить дея принять его, консула, условия.

— Менее двух месяцев, — ответил Мартин, с трудом сохраняя невозмутимость. — На прошлой неделе меня вызвали во дворец дея и сообщили, что по велению Высокой Порты договор будет восстановлен. Дей часто прибегает к такой уловке. Сначала говорит одно, потом меняет свою позицию, заявив, что султан отменил его решение. Однако это означает, что посланника из Лондона ждет радушный прием, и есть надежда, что скоро вы будете вольны уехать отсюда.

И добавил про себя: чем скорее, тем лучше.

Пошли слухи о посольстве из Лондона — эту новость Гектору сообщил мастер пороховых работ, когда они взвешивали порох, приготовляя заряды для новой серии взрывов в каменоломне. Странно, но мастера Джозайю Бакли эта весть как будто не взволновала.

— Разве вы не хотите вернуться домой? — спросил озадаченный Гектор.

— Домой, говоришь? Нет, домой я не поеду, — ответил Бакли, осторожно пересыпая очередную меру черного пороха из бочонка в полотняный мешочек. — Я останусь здесь. Теперь я здесь живу.

Гектор с удивлением посмотрел на Бакли. Уже несколько недель он ходил в помощниках и стал уважать этого человека за мастерство и за то, как осторожно и терпеливо тот знакомил его с искусством порохового дела.

— А как же ваша семья? Разве они не скучают по вас? — спросил Гектор. И в который раз вспомнил об Элизабет. Что с нею сталось?

— Скучать-то некому, — спокойно ответил Бакли. — Детей у нас с женой не было. Жена работала на селитровой фабрике, а там стряслась беда. Это случилось два года назад в Англии. Ее и еще дюжину работников разорвало на куски. Бедняжка, даже похоронить как заведено было нечего. После этого я и решил поискать счастья в Берберии. Мне думалось, что для такого мастера, как я, тут найдется дело, вот я по своей воле и приехал. Бейлик платит мне жалованье, а я живу в одном доме с такими же людьми, которые приехали сюда искать новую родину. Турки нас не неволят — не требуют, чтобы мы приняли их веру.

Они приготовили пороховую смесь и понесли заряды по плоской поверхности скалы туда, где другие рабы уже пробили шурфы для закладки. Гектор заметил, с каким испугом шарахаются от них люди. Бакли начал засыпать заряд в первый шурф.

— Двух фунтов, пожалуй, хватит, — сказал он Гектору. — Проверь, чтобы порох лежал ровно, не комками. И подай-ка мне запальный шнур.

Уложив на место порох и шнур, он взял круглый деревянный клин из мешка, принесенного Гектором, и, вставив в отверстие, забил его молотком. Когда Гектор увидел впервые, как это делается, он перепугался. Но Бакли успокоил юношу, сказав, что порох воспламенится только от искры или огня, а не от удара молотком.

— Теперь, парень, — сказал он, плотно вогнав затычку, — засыпь щели землей и щебнем, да как следует, чтобы их и следа не осталось. Только не слишком трамбуй, а то запал задохнется и не догорит.

Они перешли к следующему шурфу и проделали то же самое. Тут Гектор, улучив миг, спросил:

— А где стояла фабрика, на которой вы работали?

— В графстве Суррей, где жили все мои предки. Когда-то мы понемногу варили селитру в своем доме, а потом власти ввели новые правила, и большие селитровые фабрики, пользуясь случаем, взяли верх и задавили всех остальных. Маленькие семейные производства не могли с ними соперничать, и нам пришлось пойти работать на варницу. Конечно, работу мы получили сразу, потому что очень хорошо знали дело. Мой отец, дед и его отец — все были селитренниками, а началось так давно, что не упомнишь.

Бакли заметил удивление Гектора.

— Ну да, селитренниками, — повторил он, — так называют тех, кто по всей стране ищет селитру. Они имеют право осматривать курятники, скотные дворы, навозные кучи и брать все, что найдут. Без селитры — а ее нужно ох как много — не будет пороха.

— Слово «селитра» похоже на латынь, — заметил Гектор. — «Salpetrae» означает «соль камня», так как же можно найти ее в курятнике?

— Опять ты за свое. Такой толковый да ученый — просто беда, — отозвался Бакли, проверяя деревянным щупом следующий шурф, не засорился ли. — Селитру можно найти везде, где есть моча или навоз, только она должна созреть. Не спрашивай меня, как это. Говорят, что наилучшую селитру дает пьяный епископ.

Он усмехнулся.

— Селитренники собирают навоз и относят к себе домой, а там кипятят, процеживают и очищают. Долгое дело. Требуется почти сто фунтов соскобов, чтобы получить полфунта селитры, а она ведь главная составная часть пороха — семьдесят пять частей селитры на десять частей самородной серы и пятнадцать частей древесного угля, а лучший уголь — из древесины ивы, только поди его достань.

Он отложил щуп в сторону и взял из рук Гектора мешок с инструментами и материалами.

— Теперь-то все изменилось. Пороховые заводы получают селитру из Индии. И вручную молоть не надо, а это работа не на один час. Все делают машины. Большие мельницы. И конечно, фабричные рабочие — уже не те люди, старинных знаний они не имеют, оттого и несчастные случаи. Случайная искра — и все взлетает на воздух. Так погибла моя жена и обе двоюродные сестры.

Он замолчал и, отрезав очередной кусок запального шнура, осторожно вложил его в отверстие шурфа, после чего всыпал нужную меру пороха.

— Когда приехал сюда, — продолжал он, — я мечтал устроить собственную пороховую фабрику и поставлять туркам хороший порох. Мои старики говорили, что во времена королевы Бесс мы получили селитру из Берберии, а из нее сделали тот самый пушечный порох, который остановил Великую Армаду. Вот я и решил, что найду селитру в Алжире, добавлю самородной серы из Сицилии, потому что всем известно, что желтая сера родится рядом с вулканами. А вышло, что селитры я так и не нашел, а сицилийская сера слишком плохая — полно примесей. Мне приходилось обходить местные голубятни, совсем как моему прадеду, и собирать помет. Но это дело оказалось нестоящим. Я смог сделать серпентин, но не гранулированный порох, который нужен туркам для пушек и мушкетов.

— Я не понял. В чем разница? — спросил Гектор уважительно.

Он надеялся, что, работая с Бакли, если только это продлится, он узнает все, что мастер пожелает ему открыть.

— Огромная разница. Серпентин — то, что мы делали дома, основной порох, так сказать. Держи его сухим, хорошенько перемешивай, и все будет в порядке. Но он ненадежен. Именно заряд серпентина, который взорвался с запозданием, чуть не стоил мне правой руки. Гранулированный порох фабричного производства — другое дело. Его просеивают через грохот, так что он хорошо и равномерно перемешивается. Маленькие гранулы годятся для мушкетов и пистолей, гранулы побольше — для больших орудий. Насколько мне известно, во владениях турецкого султана никто не делает гранулированный порох. И уж конечно, не делают его здесь, в Алжире. Всякий, кому удалось бы изготовить его здесь, мог бы назначать свою цену.

— Кстати, о ценах, — рискнул Гектор. — Если правда, что кто-то едет сюда из Лондона, чтобы выкупить пленных, какую цену он даст?

Бакли с сочувствием глянул на юношу.

— Сколько сможет, столько и даст. И то, если он — человек честный. Когда дело касается выкупа, слишком многие хотят погреть на этом руки.

Работа в каменоломне заканчивалась за час до захода солнца, и Гектору не терпелось вернуться в баньо и рассказать Дану об ожидаемом посольстве из Лондона, о том, что уже скоро их выкупят. С каждым днем, начиная с того, первого дня в баньо, когда Дан спас его от похотливого капорала, Гектор все более проникался благодарностью к своему товарищу по неволе. Мискито попрежнему делился с ним овощами, похищенными с хозяйского огорода, и учил молодого ирландца обычаям баньо. Вряд ли Гектор смог бы выжить, не зная этих обычаев.

Не увидев своего друга во дворе баньо, Гектор поспешил в спальню посмотреть, не там ли Дан. Того не было. Не понимая, что могло задержать Дана, Гектор уже наполовину спустился обратно по лестнице, когда заметил под аркой прохода, ведущего к главным воротам, двух стражников-турок. Они вошли во двор, таща под руки какого-то раба. Гектор замер на месте. Человек, висевший между двумя стражниками, был Дан. Ноги его волочились по земле. Гектор сразу понял, что случилось. Он сбежал вниз, пересек двор и подоспел, как раз когда стражники бросили свою ношу и Дан рухнул наземь лицом вниз.

— Дан! — закричал Гектор в отчаянии. — Попробуй встать на колени и обними меня за плечи. Я подниму тебя.

Услышав голос Гектора, Дан поднял голову и скривился от боли.

— Правила, — пробормотал он. — Я не следовал своим же советам.

Потом, морщась, мискито приподнялся и припал к другу. Гектор помог ему дотащиться до спальни и осторожно уложил на койку.

Обычно невозмутимый мискито застонал, вытягиваясь.

— Плохо было? — спросил Гектор.

— Сорок ударов. Но могло быть и хуже. Пятьдесят или больше. Ага ди бастон — друг этого извращенца Эмилио. Так что он постарался расплатиться со мной за то, что я сделал с его дружком.

— Как это случилось?

— По моей же глупости. Работал я в саду, вдруг, смотрю, в кустах неподалеку женщина прячется. Она местная. Я ее несколько раз видел. И я знал, что она время от времени поджидает одного из огородников. Он испанец, раб, и задешево продает ей краденые овощи, потому что у нее мало денег, она бедная. Но стражник решил, что у нее любовные делишки с кем-то из огородников, и стал ее бить. Испанца поблизости не было, и я вступился. А стражник решил, что я и есть любовник, и он начал бить и меня тоже. На шум сбежались другие стражники. Меня отвели в баньо. Бросили на пол, лодыжки забили в деревянные колодки, которые два стражника подняли так, что плечами я уперся в землю, а ноги — вверху. Тут за дело взялся сам ага. Мне повезло, он своей палкой бил только по ступням, а если бы по ребрам — наверняка все переломал бы. Но я-то ладно, а ту несчастную женщину ждет кара пострашнее за то, что она спуталась с рабом.

— Лежи спокойно, а я пока схожу к французу-аптекарю, спрошу снадобья смазать твои пятки. Может быть, он продаст мне что-нибудь, — сказал Гектор.

Дан сунул руку под рубашку, поморщился и достал кошель, висевший у него на шее.

— Вот, возьми денег. Да смотри, чтобы он тебя не обманул.

— А что будет завтра? — Гектор был встревожен. — Ты ведь долго еще не сможешь ходить, тебе лежать нужно.

— Договорись с нашим добрым капоралом. Отдай ему остаток денег. Пусть освободит меня от работы на неделю или сколько там получится.

— Не беспокойся, — заверил Гектор, — я все сделаю. Зато у меня есть кое-какие новости, они тебя взбодрят. Кто-то едет из Лондона с деньгами, чтобы выкупить всех англичан-рабов. Может быть, узнав, что тебя схватили корсары, когда ты направлялся в Лондон с посланием к королю от народа мискито, он и за твое освобождение заплатит, чтобы ты мог завершить свою миссию.

Дан слабо усмехнулся.

— Твоя новость, друг, утишает боль лучше всякой мази. Если мне придется остаться здесь, вряд ли я вынесу еще одну порцию ударов.

Консул Мартин был человеколюбив и чувствителен и по этой причине не любил посещать баньо. Обиталища невольников, не говоря о вони и грязи в них, производили на него удручающее впечатление еще и потому, что заставляли чувствовать себя обманщиком. Указания, получаемые им из Лондона, неизменно гласили, что ему до́лжно держать себя дружелюбно и вежливо со всеми соотечественниками, коих держат в заточении. Но в то же время указывали, чтобы он отнюдь не входил с ними в рассуждения о возможном освобождении, а буде его принудят к таковым, обязан пресекать всякие разговоры о сем предмете.

По мнению консула, это превращало его в лицемера.

Вот почему в то утро он пребывал в настроении приподнятом, сопровождая в баньо мистера Эберкромби, только что прибывшего английского посланника, для бесед с пленниками. Наконец-то для этих несчастных, иные из которых вот уже пять или шесть лет ждут освобождения и возращения на родину, появилась надежда. И некоторая угрюмость посланника — «комиссара», как он сам предпочитал себя величать — не портила хорошего настроения консула.

Эберкромби оказался именно таким человеком, какого ожидал увидеть Мартин. У него были манеры старослужащего счетовода, печальное выражение узкого лица подчеркивалось длинной нижней губой и голосом — безжизненным и ровным. Комиссар прибыл три дня тому назад на борту английского сорокапушечного корабля, который теперь стоял на якоре в гавани, и насущной задачей комиссара было посещение различных баньо, в которых содержатся пленники-англичане. Таким образом он сможет определить истинную цену каждого раба, поскольку с деем было договорено, что кто бы ни владел данным рабом, выкуп должен равняться той сумме, за которую раб был продан на аукционе. Естественно, посланник дал понять, что вовсе не доверяет точности тех сумм, каковые сообщил ему секретарь дея.

Кроме того, Эберкромби поведал консулу, что намерен самолично сверить списки дея поголовно, ибо не пребывал в неведении относительно того, что многие самозванцы сказываются именами умерших или отсутствующих пленников, дабы получить свободу, заняв их место. К тому же Эберкромби считал своим долгом убедиться, что пленники находятся в добром здравии. Было бы пустой тратой средств, как он чопорно сообщил Мартину, выкупать человека, который умрет по пути домой.

На второй день в продолжение инспекции Мартин и комиссар, сопровождаемые толмачом, прибыли в баньо, где содержались Гектор и Дан. В соответствии с официальным списком, здесь находились не более полудюжины англичан, и Мартину было ясно, что Эберкромби постарается не задерживаться. В воротах их встретил один из янычар. Извинившись за отсутствие паши-надзирателя, он сообщил посетителям, что все узники-англичане собраны и готовы для беседы. После чего препроводил гостей в комнату для бесед, где уже ждал векиль хардж, младший казначей дея. При нем находился грек-невольник, тот самый толмач, как отметил Мартин, который был в порту при высадке новых пленников. И еще Мартин заметил, что для бесед выделена та самая комната, в которой заковывают новых рабов. Некоторое число цепей и кандалов оставили здесь как бы в беспорядке. Консул с отвращением подумал, что эти железа оставлены нарочно, дабы понудить комиссара не скупиться при выкупе пленников.

Опрос полудюжины человек занял немного времени, и Эберкромби уже складывал свои бумаги, когда по знаку казначея заговорил грек.

— Ваше превосходительство, мой хозяин спрашивает, хотите ли вы беседовать с другими рабами сегодня или продолжите завтра?

Лицо комиссара осталось угрюмым. Обратившись к Мартину, он спросил:

— Какие еще другие узники? Надеюсь, это не просто попытка вытянуть из нас побольше. Мы в общем-то уже исчерпали наш бюджет. В соответствии со списком, в этом невольничьем бараке других англичан не имеется.

Мартин вопросительно взглянул на переводчика.

— Люди, которых привез Хаким, — пробормотал грек. — Их статус, сколь известно, не определен.

Комиссар ждал объяснений от Мартина.

— О чем идет речь? — спросил он с кислой миной.

— Хаким-мореход — хорошо известный корсар, — начал Мартин.

— Знаю, знаю, — прервал Эберкромби. — Это он захватил торговца тканями Ньюленда. Его лондонский агент неделями докучал министерству, и я привез с собой первый взнос из его выкупа. Это дело не должно нас задерживать.

— Есть и другие пленники, захваченные Хакимом, — пояснил консул. — Я внес их имена в отдельный список и послал копию в Лондон.

Эберкромби порылся в своих бумагах.

— У меня нет таких записей, — сказал он брюзгливо.

— Не поговорить ли нам с ними, пока мы здесь? — предложил Мартин.

— Хорошо. Но давайте не будем больше терять время.

Грек кивнул стражнику, ждущему в дверях, и тот ввел человека, которого Мартин сразу же узнал. Это был тот самый юноша с умным лицом, привлекший его внимание в порту. Он похудел и загорел, но нельзя было не узнать эти черные волосы и живое выражение лица.

— Ваше имя? — бросил комиссар, явно желая поскорее закончить незапланированный разговор.

— Линч, сэр. Гектор Линч.

— Место рождения?

— Графство Корк, сэр.

— Это в Ирландии, не так ли?

— Да, сэр.

Эберкромби уставился на бумаги, лежащие перед ним.

— Я не вижу вашего имени в этом списке. Ваши родители и семья? Пытались они связаться с властями в Лондоне?

— Мой отец умер, сэр. А мать, вероятно, не знает, что со мной случилось. Она могла переехать к своим родственникам.

Комиссар поднял голову и окинул молодого человека недоверчивым взглядом.

— К родственникам? Кто они?

— Она родом из Испании.

— Из Испании? — теперь уже в голосе комиссара прозвучало подозрение. — Она папистка?

— Да, сэр. Моя мать католической веры, отец был протестантом.

Эберкромби поджал губы. Консулу Мартину стало ясно, что теперь английский посланник настроен к юноше враждебно. Последовавшие вопросы это подтвердили.

— Ваш покойный отец родился в Ирландии?

— Да, сэр.

— И его предки жили там же?

— Это так.

Комиссар Эберкромби сухо кашлянул.

— В таком случае я сожалею, мистер Линч, но ваше дело выпадает из моей компетенции. Договор между правительством его величества и властями в Алжире, касающийся выкупа пленников, распространяется только до тех подданных его величества, которые родились или живут в Англии, Шотландии и Уэльсе. В тексте нет упоминания об Ирландии. Следовательно, я не вправе тратить выделенные мне средства за пределами указанной компетенции.

Консул Мартин заметил, как на лице юноши промелькнуло выражение недоверия, которое сразу же сменилось упрямством. Линч продолжал стоять перед столом. Комиссар же решил, что тот просто не понял сказанного.

— Я имею в виду, мистер Линч, что я не в состоянии санкционировать выплату из средств, находящихся в моем распоряжении, чтобы вызволить вас или других ирландских подданных его величества. Бесспорно, это дело может быть рассмотрено по моему возвращению в Лондон. Я привлеку внимание к этому недосмотру, и следует надеяться, что государственный совет дополнит соответствующие пункты договора. А сейчас я ничем не могу быть вам полезен.

Мартин ожидал, что молодой ирландец выкажет свое разочарование, даже негодование. Но, к его удивлению, юноша только взглянул на список дея и спросил:

— С разрешения вашей чести, есть ли в вашем списке пленницы?

Комиссар с раздражением перевернул лист лицевой стороной вниз и ответил:

— Это не ваше дело.

— Я спрашиваю потому, что моя сестра Элизабет была захвачена в одно время со мной и у меня нет сведений о том, что с нею сталось.

Консул Мартин, видя, что комиссар не собирается отвечать на вопрос, вмешался.

— Мы имели возможность побеседовать со всеми пленницами в Алжире. Их всего пять, и получено согласие на выкуп всех. Ни о какой Элизабет, однако, не упоминалось.

Только теперь консул увидел, что свет надежды погас в глазах молодого ирландца.

— Это все, мистер Линч. Вы можете идти, — холодно объявил комиссар.

— Я прошу о милости, — сказал молодой человек.

Он все еще стоял на месте.

— Вы испытываете мое терпение, — вскипел Эберкромби.

Но ирландца это не остановило.

— Здесь, в баньо, есть узник, которого алжирцы захватили на пути в Лондон с посланием к королю. По совести говоря, следует подумать о том, чтобы выкупить его. Он ждет во дворе.

— Это настолько же бесцеремонно, насколько абсурдно… — начал Эберкромби голосом кислым от изумления.

И снова консул решил вмешаться.

— Откуда он, этот гонец с посланием? — спросил он.

— С Карибов, сэр.

Консул Мартин взглянул на комиссара. Как и всякий человек, связанный с торговлей, он знал, что политическое влияние вест-индских купцов в Лондоне весьма велико. Все, что касается Карибов, требует особого внимания. Комиссар явно был того же мнения, поэтому Мартин решил, что этот вопрос следует рассмотреть.

— Ступайте. И будьте добры передать тому человеку, что мы его примем.

Глядя, как молодой ирландец повернулся и направился к выходу, консул поймал себя на том, что правота лондонского начальства представляется ему весьма сомнительной и куда милосерднее было бы вообще не давать пленнику повода для каких-либо надежд. Мартин попытался представить себе, что почувствовал бы он сам, когда бы родина, которая, как он надеялся, должна его защитить, столь бесцеремонно от него отказалась. Едва ли он сумел бы выказать столько достоинства и самообладания, как этот молодой человек, покидающий комнату. Остается только надеяться, что следующая беседа завершится не столь позорно.

Гектор слонялся по двору, ожидая друга. Он нарочно думал о том, как идут дела у Дана, чтобы не впасть в черную тоску.

Прошло не более пяти минут, как тот появился. По лицу его нельзя было ничего понять.

— Человек, одетый в черное, не поверил мне, — сказал Дан без всякого выражения. — Он просил показать ему послание, которое я вез королю. Я ответил, что у мискито нет письменности. Мы передаем наши послания устно, даже самые важные.

— И что он сказал? — спросил Гектор.

— Что ему нужны надлежащие начертанные на бумаге доказательства моей правдивости. Человек, сидевший рядом с ним, был более дружелюбен. Он сказал, что слышал о моем народе и что мой народ помогал англичанам. Он даже убеждал того, другого, говорил, что если мискито просят считать их подданными короля, то мое имя необходимо добавить в список тех, кого следует выкупить.

— И тот согласился?

— Он ответил, что будет следовать тем же правилам, что и в твоем случае, и что договор с Алжиром касается только английских подданных, захваченных на кораблях под английским флагом. А я сказал ему, что корсары захватили меня на испанском судне, так что, видимо, я не могу быть внесен в список тех, кого следует выкупить.

Гектор смотрел на стертые плиты двора. Впервые за все время неволи он потерял надежду. Он вдруг понял, что ему год за годом предстоит жить в баньо, и это убивало.

— Я тебя понимаю, Дан, — сказал он. — Очень даже понимаю. Похоже, тут уже ничего не поделаешь и нам отсюда не выбраться. Мы останемся здесь и здесь же сгнием. Никто и пальцем не пошевелит, чтобы вызволить нас.

Но, к его удивлению, Дан ответил спокойно:

— Тогда мы сами пошевелим пальцами.

Гектор озадаченно посмотрел на друга.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что мы станем турками. Это нетрудно. Всего и нужно, что поднять палец к небу в присутствии двух свидетелей, правоверных мусульман, и признать, что Аллах — истинный Бог, а Мухаммад — Его Пророк. Вот и все… И конечно, ты подвергнешься обрезанию.

— Обрезанию?

— Ну да, ножом отрежет кожу на твоем мужском органе в знак того, что ты обратился.

Хотел того Гектор или нет, но вид у него был такой, будто его сейчас стошнит.

— А что тут такого? — продолжал Дан. — Когда ты станешь ренегадо — обращенным мусульманином, — у тебя будет гораздо больше возможностей найти хорошую работу, которая вызволит тебя из баньо, и, кроме того, тебя уже не смогут послать на галеры. Ты думаешь, что в каменоломне работа тяжелая, но поймешь, что это пустяки, когда тебя посадят на одну цепь с тремя-четырьмя другими рабами и ты возьмешься за весло длиной футов в тридцать. Сейчас конец лета, и скоро все галеры вернутся в гавань. Но с приходом весны каждому крепкому мужчине в баньо грозит участь оказаться на гребной скамье.

Гектор на минуту задумался.

— Нет ли какого-нибудь другого способа выбраться отсюда? К примеру, мастер пороховых работ — он ведь свободен и остается христианином.

Дан покачал головой.

— Нет. Он приехал в Алжир по своей воле. Он может оставаться христианином. Мы — другое дело. Таков обычай.

— И тебя не беспокоит, что ты станешь мусульманином?

Дан пожал плечами.

— Я уже говорил, у мискито много богов и духов. И у турок тоже, хотя они и говорят, будто есть только один бог. Мой хозяин, владелец сада, — мусульманин, но верит и в тех, кого называет джиннами и ифритами, и в злых духов, которые могут утащить его или причинить несчастье. Так что я могу признать, что Аллах — единственный бог, и при этом верить в духов, которых мой народ всегда почитал.

— Тебе, Дан, пойти на такое куда проще, чем мне. Мою матушку, если я когда-нибудь снова ее увижу, это просто убьет.

— А может быть, она тебя и поймет. Слушай, Гектор. Если ты хочешь отыскать свою сестру, тебе нужно выбраться из баньо. Сидя здесь, ты никак не сможешь ни найти ее, ни помочь. А ставши ренегадо, ты по крайней мере сможешь расспрашивать тех, кто носит тюрбан. Вдруг они слышали что-нибудь о ней. Кроме того, если тебя тревожит, что ты можешь стать совсем турком — кто тебе мешает носить крест тайком? Именно так поступают другие ренегадос, потому что боятся, что их бог отвергнет их после смерти.

— Ладно, — заявил Гектор.

Он принял решение. Временами Дан казался ему старшим, настолько был рассудительнее и увереннее самого Гектора, хотя разница в годах между ними была совсем невелика.

— Я согласен, но только если мы сделаем это вместе.

— Конечно, — ответил Дан. — Мы сделаем это вместе.