Крест и клинок

Глава 7

— Просыпайтесь, собаки! Поднимайтесь, грязные язычники! Просыпайтесь и марш на работу!

Хриплые крики, донесшиеся со двора баньо, разбудили Гектора поутру. Человек, лежавший на самой нижней койке рядом с ним, застонал. Потом он пустил ветры, громко и нарочито, и Гектор подумал, что, должно быть, таковым язвительным способом его сосед приветствует наступление каждого нового дня. Стараясь не дышать, Гектор поднялся на ноги.

— Пора идти, — раздался голос Дана. Мискито уже встал с койки и сложил одеяло. — Ступайте на двор и, услышав свое имя на перекличке, делайте то же, что и остальные. Старайтесь не высовываться. Увидимся вечером.

Едва рассвело, и Гектор услышал высокий стенающий звук, потом еще и еще. Пока юноша спускался по лестнице на двор, звук этот висел в воздухе, проникая в баньо поверх высоких стен. С тех пор как он сошел на берег Алжира, крик этот повторялся пять раз на дню. То был адан, мусульманский призыв к молитве. У подножья лестницы Гектор чуть было не налетел на старика, стоявшего на коленях, припав лбом к земле. Железное кольцо на лодыжке говорило о том, что старик — такой же раб, и Гектор предположил, что человека этого обратили в ислам. Когда старик с трудом поднялся на негнущихся ногах, Гектор воспользовался случаем и спросил:

— Конец этого призыва, слова, которые звучат примерно так: «Ас-саляту хейрун мин ан-наум», — что они значат?

— Это значит «молитва лучше, чем сон», — угрюмо пробормотал старик и зашаркал прочь к толпе рабов, собравшихся перед проемом ворот баньо.

Гектор присоединился к ним и поверх голов увидел скривано в красной шапке, стоящего с бумагой в руке на каменной колоде. Имена тот произносил нечетко, тараторя так, что слова его трудно было разобрать, хотя, вне всяких сомнений, он назначал людей на сегодняшние работы. Гектор расслышал свое имя, и ему удалось понять, что его назначили в команду примерно в полсотни человек под надзором надсмотрщика, снабженного короткой палкой. Среди сотоварищей он узнал сицилийца — вора с отрезанными носом и ушами. Гектор внимательно всматривался в лица, но не обнаружил никого из захваченных вместе с ним в Ирландии. Оставалось только предположить, что их поместили в другие баньо. Памятуя совет Дана, он смешался с толпой, стараясь не привлекать к себе внимания, и все двинулись под арку к воротам. Никто не разговаривал.

Шли больше часа. Сначала через город прочь от берега, потом, миновав ворота в стене, медленно и долго поднимались в гору, пока не добрались до места, где склон был как будто рассечен длинным шрамом. Светлые камни казались в утреннем свете сырыми. Только тут Гектор сообразил, что его направили в каменоломни. Инструменты — кувалды, клинья, ваги, лопаты и мотки веревок — валялись там, где их бросили накануне. Все эти орудия были старыми и ветхими. Гектор стоял и ждал, что от него потребуют. Надсмотрщик тут же закричал:

— Айя! Субито![7] — и указал на кувалду с расщепленной рукоятью.

Солнце поднималось все выше, становилось все жарче; Гектор работал на пару с жилистым молчаливым русским. Они должны были долбить отверстия в камне, в ряд, на расстоянии примерно ярда одно от другого. Действовали по очереди: один бил кувалдой, другой держал металлический клин, служивший чем-то вроде долота. Очень скоро руки и плечи у Гектора заныли от тяжести кувалды, а кисти распухли и покрылись синяками, хотя он позаботился обмотать пальцы тряпкой, когда держал клин. Они приготовили четыре отверстия и начали пятое, когда что-то изменилось. Трудившиеся рядом прекратили работу. Грохот и треск прекратились, и в каменоломне вдруг наступила тишина. Гектор отложил клин, выпрямился и стал разминать руки, пытаясь снять судороги. И тут русский произнес первые за несколько часов слова:

— Бум! Бум! Бум!

Отбросив кувалду, он побежал прочь. Гектор, помешкав, бросился следом. Он успел сделать всего несколько шагов, когда раздался глухой, тяжелый взрыв, и земля под ногами содрогнулась. Волна воздуха ударила юношу в спину, и он распластался лицом вниз, сильно ударившись о камни. Мгновение спустя сверху, с неба, обрушился град осколков и щебня, усыпая все вокруг. Получив пару увесистых ударов по спине, Гектор обхватил руками голову.

На ноги он встал, ошеломленный, наполовину оглохший. Рядом с тем местом, где они работали, от скалы отвалился огромный кусок и теперь грудой глыб лежал у подножья. Остальные рабы восприняли чудесное спасение Гектора как отличную шутку — они улюлюкали и хохотали. Сицилиец пронзительно выкрикивал что-то невнятное, фыркал и гоготал, и воздух извергался из его развороченных ноздрей. Гектор понял, что они, зная о предстоящем взрыве, сговорились его не предупреждать. Он грустно улыбнулся, потирая свои синяки и мысленно проклиная сотоварищей за столь грубую шутку и себя самого за несообразительность — ведь отверстия предназначались для закладки пороха, которым взрывают скалу.

— Субито! Субито! — снова завопил надсмотрщик, жестами показывая, что рабам пора вернуться на места.

Гектор повернулся и хотел было взять кувалду, когда раздался второй взрыв, на этот раз слабее и дальше по краю скалы. Взметнулось облако пыли, и несколько глыб рухнуло вниз. Осколок, размером с апельсин, попал в человека, который уже подходил к отвалу, чтобы осмотреть образовавшийся после первого взрыва срез. Вскрикнув от боли, раб отпрянул, схватившись за правое плечо.

Теперь никто не смеялся. Рабы замерли.

— Субито! Субито! — взревел надсмотрщик, на сей раз ударами палки понуждая рабов вернуться к работе.

Гектор, у которого голова все еще кружилась после первого взрыва, не мог пошевельнуться. Надсмотрщик заметил его и взмахом руки приказал помочь рабу, ушибленному осколком. Гектор подошел и обнял пострадавшего за пояс, а тот, скрежеща зубами от боли, выругался — по-английски:

— Дерьмовый порох. Дерьмовый дешевый порох.

Гектор помог ему дойти до смотанного в бухту каната и сесть. Человек согнулся от боли, сжимая плечо и ругаясь. У него на лодыжке не было железного невольничьего кольца, и одет он был лучше, чем обитатели баньо.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросил Гектор.

Раненый яростно замотал головой.

— Все нужно делать самому, а не доверять этой дряни, — прошипел он и пнул ногой ближайший бочонок.

Гектор увидел, что бочонок помечен тройным «X», намалеванным красной краской. — Дешевые ублюдки, не могут научиться делать свой собственный порох.

— А что случилось? — спросил Гектор.

— Запоздалый взрыв, — последовал короткий ответ. — Должно было взорваться все разом, но этот порох никуда не годится. Турки, видно, купили его у какого-то мошенника-торговца, знавшего, что порох негоден.

Гектор понял, что этот человек, очевидно, мастер пороховых работ. Раненый снова пнул бочонок, и тот откатился в сторону. На его днище были выцарапаны буквы D, М и N.

— Эти буквы на днище — может, это сокращение от «Damno», по латыни значит «брак», — сказал Гектор, хотя его никто не спрашивал.

Раненый внимательно посмотрел на юношу.

— Сильно грамотный, да? Но ты, пожалуй, прав. Вот что, ступай и проверь остальные бочки. Они лежат вон там, под парусиной. Не повторилось бы…

Гектор сделал, как ему велели, и, вернувшись, доложил, что два из восьми имеющихся бочонков помечены таким же образом. Мастер сплюнул.

— Скажу надсмотрщику, чтобы он назначил тебя моим помощником. С такой рукой от меня пару недель толку никакого, а работы в каменоломне ждать не будут.

В тот вечер Гектор вернулся в баньо таким измученным, что едва волочил ноги. К тому же он умирал от голода. Как и ожидалось, за весь день их покормили всего единожды — в полдень: выдали грубого хлеба, привезенного в тележке двумя пожилыми рабами. А утолить жажду можно было только из открытой бочки — вода в ней была грязна и по поверхности покрыта пленкой пыли.

— Съешь-ка вот это, — предложил Дан, когда они встретились в углу двора.

Он развернул сверток, в котором оказалась дыня, немного бобов и несколько баклажанов. Гектор с благодарностью принял предложенное.

— Обычно в конце дня мне удается украсть немного овощей с огорода, — сказал Дан. — Мой хозяин, наверное, знает об этом, но шума не поднимает. Для него это самый выгодный способ накормить своих рабов, чтобы мы совсем не отощали, да и работать будем лучше, имея свою долю в урожае. Все, что не съедаю сам, я продаю в баньо.

— Этим ты добываешь деньги для джилеффо? — спросил Гектор.

— Да. Все в баньо стараются хоть как-то заработать. Я по вечерам продаю овощи; другие делают всякую случайную работу. Здесь есть башмачники, ножовщики, брадобреи, портные — кто угодно. Кому повезет, тот находит работу в городе у турок или мавров или каждый день, или по пятницам, когда у нас выходной. Хуже всего тем, кто не знает никакого ремесла. Эти — рабочая скотина, и только.

Гектор рассказал о случае на каменоломне.

— Этот человек, которого ранило, он англичанин, но невольничьего кольца на лодыжке у него нет, и красную шапку он тоже не носит. Как такое может быть?

— Он, наверное, из тех умельцев, кому турки дают свободу в обмен на их знания, — предположил Дан. — А может, он сам приехал в Алжир, чтобы найти работу. Турки не требуют от таких, чтобы они приняли турецкую веру — им достаточно того, что эти люди делают свое дело. Кое-кто из таких живет в собственном доме и даже держит слуг. На верфи есть корабельный мастер. Он венецианец. Так вот, турки платят ему куда больше, чем он получал, работая на венецианской верфи.

— Этот пороховых дел мастер хочет, чтобы я помогал ему, пока у него не заживет рука, — сказал Гектор. — Он, кажется, приличный человек.

— Тогда на твоем месте я бы постарался стать ему как можно более полезным, — посоветовал Дан, не задумываясь. — Тогда тебе придется меньше махать кувалдой или ползать по сточным канавам с другими городскими рабами. Только постарайся усвоить узанца.

— Что такое узанца? — спросил Гектор, алчно вонзая зубы в сырой кабачок.

— На лингва франка это значит «обычай» или «правило». У мискито, моего народа, есть нечто подобное. Наши старики, которые правят нами — мы называем их советом старейшин, — сообщают нам, как все было в прежние дни, и следят, чтобы мы жили по старинным обычаям.

Дан отломил еще кусок кабачка и протянул Гектору.

— То же самое и здесь, в баньо. Правила и порядки создавались долгое время, и человек учится им, глядя на других или следуя их примеру. Если ты нарушишь эти правила, турки скажут, что это против правил, что ты ведешь себя неправильно — и тебя накажут. Узанца устраивает наших хозяев. Турки хотят, чтобы все было, как всегда, и чтобы они всегда оставались хозяевами. Так что еврей должен оставаться евреем, мавр должен оставаться мавром, и между разными людьми должна быть должная разница. На этом турки стоят так твердо, что не позволяют коренному алжирцу стать оджаком. Даже сыну турка и местной женщины невозможно вступить в янычары. Чтобы стать оджаком, ты должен быть либо чистым турком, либо ренегадо — христианином, принявшим ислам.

— Это странно, — заметил Гектор, — иноземным рабам можно то, чего никак нельзя местным.

Дан пожал плечами.

— Многие рабы надевают тюрбан. Говорят, есть только три пути выбраться из баньо: уплатить выкуп, стать турком или умереть от чумы.