Крестная мать

Севастополь. Крым

С размаху метнув увесистый шар в выстроившиеся кегли, Цезарь вновь уселся в шезлонг. Шар с грохотом покатился к фишкам и, ударив хлестким шлепком, снес все до единой.

— Как всегда твоя взяла, — пробормотал коренастый тип, бритая голова которого была посажена на бычью шею. Не сказав больше ни слова, мордоворот подал Цезарю большое махровое полотенце и устроился в соседнем кресле. Этого человека звали Ваня Хватов: он был известен как рэкетир, работающий на Цезаря.

Глядя со стороны на Хватова, можно было подумать, что его сморщенный лоб и нахмуренные брови — свидетельство работы мысли. Но сейчас на Хватова со стороны смотрел только Цезарь. А уж Цезарь-то знал, что Хватов не думал сейчас ни о чем. Да, Хватов обладал редкой способностью ни о чем не думать в присутствии дядюшки Цезаря, потому что знал: за него думает Папа.

Цезарь, отпив глоток апельсинового сока, раскрыл газету, затем оторвался от нее и бросил изучающий взгляд на своего верного пса, имеющего на все случаи жизни одно выражение на плоском лице, которое навечно утрамбовал бокс. Цезарь не собирался отдавать распоряжение, ему хотелось поговорить о том, что его волновало…

Цезарь не боялся делиться с Хватовым самым сокровенным. Он ему доверял. Доверял потому, что Хватов был своеобразным собеседником. У этого крушилы в ушах помещалось сито. Сортирующие слова Цезаря на приказы, которые надлежало выполнять, и не обязательную для усвоения информацию, которая вылетала из его головы сразу. В этой сортировке Хватов преуспел за долгие годы работы на Папу. Что касалось мыслей, не связанных с работой, то они не пестрели ассоциациями. Нельзя сказать, что мозг Хватова был полностью обделен воображением. Но бесспорным являлось то, что нормальным состоянием мыслительного процесса Хватова в периоды, не занятые делом, был тупик. Цезарь дорожил столь ценным человеком. Скорее, Хватов был роботом, чем дегенератом. Свое дело он знал.

От Хватова и не требовалось быть компанейским парнем, умеющим поддерживать разговор. Достаточно было ему сконструировать хотя бы одно предложение точно в ответ на любой вопрос Папы. Папе Хватов отвечал всегда, с каким бы напряжением мысли это ни было связано. То, что он произносил в ответ, имело, как правило, подлежащее и сказуемое. Составление второго и тем более последующих предложений давалось Хватову с трудом. Поэтому он предпочитал отвечать односложно. И по этой же причине практически ни с кем, кроме босса, не общался, отчего прослыл молчуном.

Когда шевельнулся рубец на правой щеке Цезаря, Хватов понял, что Папа будет говорить, а значит, он будет слушать.

— Убийство по заказу в Москве стоит от пяти до двадцати тысяч в зависимости от персонификации мишени. — Он отложил газету. — В Киеве наверняка столько же. Что скажешь? — обратился он к Хватову.

— Только скажи — загоню в могилу любого бесплатно, хоть в Киеве, хоть в Москве, — отозвался Хватов.

— Ваня, нам суетиться ни к чему. Пусть все произойдет само собой, так, как должно быть. Даже если будет наоборот. Лишь бы не было войны в Крыму. Пусть Бейсик прикончит сучку в ее собственной берлоге. Или она его. С победителем мы договоримся. А то лезут скопом, спасу от них нет.

— Да уж, слетаются, как мухи на говно, — покачал головой Хватов.

— Да пусть слетаются. Бог с ними. Они нам свою копеечку иметь не мешают, надо просто все по-человечески решать, по-христиански. Я, ты знаешь, Арсена не любил, дурно себя вел, не спрашивал у меня добро. Но шлепнул-то его не я, а киевляне. Она меня даже в известность не поставила. Выходит, она меня в грош не ставит.

— Может, отрядить Буба в Киев на гастроли? — насупившись, пробурчал Хватов.

— Ваня, Ваня, ты, я гляжу, лихач, ну, тогда сходи заодно в погребальную контору, закажи катафалк для нас с тобой. Вступить в прения с Родионовой — все равно что объявить войну Украине. Если хочешь, я закажу тебе место в севастопольском эфире для объявления войны.

Казалось, даже складки на лбу Хватова приняли очертания вопросительного знака.

— Тут, брат, политика. Открой свои глаза. Этот Шарун с первого своего шага дул в одну дудку с представителем президента, ему на все зеленый свет. Лицензия на вывоз цветных металлов — пожалуйста, акционировать центральный универмаг — можно, выкупить двести га городских угодий с постройками — а как же. Нет, браток, об этот орешек пусть Бейсик свои зубки ломает. Наше дело нейтралитет. Мы никому не мешаем, всем улыбаемся, живем потихоньку, занимаемся легальным бизнесом. Ну и так, между делом, собираем дань с лоховистых. Это твое направление, Ваня, сейчас тебе полегче будет. Молодняк мы прищучили. Кого — мы, а кого — и не мы. Кстати, завтрашнюю сходку ты откроешь, сынок.

— Я? — поперхнулся Хватов.

— Кому как не тебе? Ведь ты теперь, Ваня, хозяин в городе. Тебе и спич толкать, — ухмыльнулся Цезарь. — Привыкай.

— А что говорить-то? — запаниковал Хватов.

— Начнешь с того, что предложишь всем встать. Почтить минутой молчания память трагически погибшего Арсена. Ну, а дальше, что посчитаешь нужным. — Цезарь зевнул, что означало окончание разговора.

Сортировочная в ушах Хватова определила последние слова Папы в разряд приказа. Ночью перед сходкой Хватов сочинял спич. Сочинял не один, отобрал трех человек, самых смышленных из своих громил. Вариантов предлагалось множество, но нужно было остановиться на одном. Наконец, Хватов утвердил текст, состоящий из десяти предложений, и долго заучивал его наизусть. Но всю ночь он не мог уснуть, его тревожила одна мысль: понравится ли его спич Папе?

Цезарь долго думал, прежде чем отвел себе незавидную роль Труфальдино, мечущегося меж двух хозяев. Хозяев? Да нет, конечно нет. Цезарь был сам себе хозяин. И лишь потому, что его поджали внутренние распри в своем хозяйстве, он прикинулся сговорчивым. Цезарь хотел навести порядок, но он с одинаковым настороженным прищуром смотрел и на москвичей, и на киевлян. Для него и те, и другие были чужаками.

В памяти Цезаря были свежи воспоминания о том, как совсем недавно его пытались сковырнуть, ругая Москвой. Был звонок из Белокаменной, шугнули: рот закрой!.. Благо, разобрался с молокососом, наказал щенка, доказал, что настолько прирос к трону, что тщетны любые попытки его подсидеть. Цезарь тогда немало поволновался. Тот звонок навел шухер на душу. Он вычленил из этой истории главный вывод — с Москвой надо дружить. Дружи, но не прислуживай. Так будет спокойнее. Но в разрешающемся конфликте он мог стать заложником обстоятельств. Парни из Киева были такие же серьезные, как и москвичи. А его окоп волею судьбы был вырыт в самом центре предполагаемого поля битвы.

Был способ не превратить окоп в воронку — не высовываться вовсе. Но это равнозначно добровольному отречению от престола. А вступать в конфликт третьей силой влекло за собой одно из двух — либо ссориться с Киевом, либо препираться с Москвой. И то, и другое Цезарь посчитал величайшей глупостью, на которую мог отважиться только дождавшийся роковой минуты член клуба самоубийц. Цезарь хотел пожить. И поэтому пошел другим путем. Меж двух огней он выбрал стратегию ласкового теленка.

Киевские банки с твердолобым упорством ставили в Крыму свои филиалы. Дорога им была расчищена режимом наибольшего благоприятствия для украинского бизнеса в Крыму. Из четырех вариантов поведения — не мешать, мешать, помогать или договариваться — Цезарь остановился на последнем. Он следовал выбранной линии. Он имел с этого гораздо меньше, чем в другом случае, сохрани он в Крыму монополию, но гораздо меньше и терял. Вступая в открытую войну с пришлыми людьми — потерял бы все, что имел. Арсен уже поплатился: с государством шутки плохи. Но в то же время Цезарь знал, что были в Крыму дельцы иного склада, которые делали ставку на сепаратизм, не жалели денег на финансирование русского движения. Их присутствие в Крыму было настолько ощутимо, что Цезарь ни на минуту не сомневался, что рука Москвы действует эффективно и что указательным пальцем этой руки является Бейсик.

Российским политикам Крым был нужен, как Курилы Японии, как Фолкленды Великобритании, как извечная тема российского менталитета, а кое-кто утверждает, что в период безвластия в России крымский вопрос обречен стать тем локальным конфликтом, той маленькой победоносной войной, благодаря которой власть расправляется оппозицией, насаждая политику военного времени, политику сильной руки.

В Крыму должно было что-то произойти. Очевидна была заинтересованность московских банкиров. И хотя Цезарь недолюбливал москвичей и говаривал про них: "Москвичам в Крыму нужны только наши фрукты, наше море и наши девки", хотя знал, что оттяпают москвичи жирный ломоть от этого пирога, он протянул руку Бейсику: ха! Не протянул бы он руку Бейсику — нет худа без добра — Цезарь смотрел вперед: союз с Москвой давал ему возможность упрочить свой подорванный авторитет, укрепить единоличную власть на полуострове.

Повиснув в воздухе между двумя силами, Цезарь берег свои силы. События в Крыму разворачивались стремительно. Выгоднее всего было ждать. И Цезарь ждал, чем обернется сыр-бор. Но ожидать не означало бездействовать. Политическая возня интересовала его меньше всего, потому что он знал наверняка: абсолютной легитимностью в этом мире обладают только деньги. Его волновали внутренние проблемы. Он принялся их решать, как только заручился поддержкой Бейсика.

Сейчас, когда в воздухе запахло порохом, Цезарь с особой болезненностью осознавал утрату своего былого могущества, непререкаемого и неоспоримого. Сынки, которые работали раньше на него, оперились, сколотили собственные бригады и заботились теперь лишь о том, как бы не переборщить с почитанием своего бывшего Папы.

Цезарь поднял их всех — Минца, Арсена, Кота. Все они начинали под его крылом. Но Цезарь никогда не был сторонником диктата.

И вот к чему привела его лояльность. Он должен был предвидеть людскую неблагодарность.

Молодые завели свои дела. Цезарь воспринял это как должное, как понятное человеческое стремление к обретению самостоятельности и не ставил им палки в колеса. До тех пор, пока не стало очевидным, что сосунки стали забываться.

Молодые выпендривались друг перед другом, состязаясь в своей независимости от Папы, они верили в себя и уже сомневались в силе Папы, их глаза затуманил собственный гонор, азарт помутил их разум.

Нельзя сказать, что не было проку в их нахрапе. Весь средний бизнес просил крыши у молодых. Дельцы считали, что у Цезаря и так дел по горло, да и далеко было до его бунгало. А эти стриженные бандюги всегда крутились под боком, поближе к массам. Они представляли собой демонстративную силу. Кто же откажется от дружбы с шайкой мордоворотов?

Убийство Арсена послужило толчком. Цезарь начал действовать. Карточный домик разрушился, и Папа вновь собирал колоду, чтобы воздвигнуть новый. Цезарь из всего мог извлечь выгоду. Его устраивало, что Арсена рубанули киевские гастролеры. Если бы это не сделали киевляне, он бы сам что-нибудь придумал. Арсен посягнул на его власть в городе. А так все складывалось как нельзя лучше. Все достаточно быстро переигралось.

Цезарь, человек мобильный в поступках, повел себя неожиданно даже для своего окружения. Он не стал утихомиривать жаждущих мести громил Арсена, смекнув, что Бейсик, возможно, подумает: именно он, Цезарь, не дает киевлянам жизни в Крыму. В то же время Родионова в Киеве будет наверняка знать, что Цезарь тут ни при чем. Пусть Родионова доконает группировку Арсена. Единственное, что он может сделать для этих ублюдков, так это выразить им свое искреннее соболезнование по поводу безвременной кончины его друга и партнера Арсена, хотя… Быть может, они сгодятся для его планов. Ну, а пока Цезарь решил заняться вторым самозванцем — Гошей Минцем.

Цезарю донесли, что Минц зашел даже дальше, чем Арсен в своем желании свалить Папу. Гоша имел контакт с братьями Каблуками. Цезарь воспылал такой ненавистью к Гоше, что готов был немедленно отпустить с поводка и наслать на Минца своего исполнителя по кличке Буб. Но принял решение после того, как немного поостыл от охватившего гнева. По замыслу Цезаря, Гоша должен был остаться живым. Гоше повезло только потому, что дядюшка Цезарь считал его умным мальчиком.

Наблюдательный человек без труда заметил бы броскую перемену не только в походке Гоши Минца, но и в его выражении лица. Не скрылось бы от испытующего взора и то, что Гоша, выйдя из своего красного "форда", прямиком направился к выстроившейся близ казино в Форосе веренице иномарок и запрыгнул в одну из них. Эти поразительные перемены были понятны только сведущим. Для простых смертных ничего особенного не происходило. Ну вышел один громадного роста детина из красной иномарки, ему открыл дверцу другого автомобиля примерно такой же бритоголовый молотобоец, и детина заскочил в салон машины.

Разговор, происходящий в этой машине, многое бы прояснил для любопытных, но далеко не все любопытные отважились бы присутствовать в качестве свидетеля при этой задушевной беседе двух мафиози, быть в курсе тех дел, которые они обсуждали.

Еще совсем недавно Гоша Минц не был хромым, теперь он хромал. Совсем недавно Гоша Минц посчитал бы ущемлением своего достоинства прыгать к кому-то в машину, а теперь запрыгнул сам. Изменился Гоша после того, как его предупредили, что много на себя берет. От джипа "шевролет блайзер" — нового приобретения Гоши, осталось одно воспоминание. Минц чудом выжил, хотя собственноручно повернул ключ зажигания.

Чудом ли? Тот, кто подложил в машину бомбу, наверняка знал, что Гоша спасется, так было задумано. За десять секунд до мощного взрыва, который разнес джип в мелкие щепки, в салоне вспыхнул фейерверк. Подобно бенгальским огням зашипели искры. Минц среагировал быстро. Он выпрыгнул из машины. Тотчас последовал взрыв, который Минц созерцал, укрывшись в ближайшей канаве.

Последствиям этого предупреждения, наряду с многочисленными ожогами, сломанной ногой и взлетевшим на ветер джипом, было еще и то, что Гоша стал платить Цезарю; несмотря на очевидность факта, подручные Минца не стали утруждать себя поисками тех, кто покусился на жизнь их босса, кто надругался над дорогам автомобилем. Гоша понял…

Гоша понял, что этого делать не надо. И он изменился. Сначала, конечно, Гоша ходил хмурый. Досужие всезнайки, псевдоастролога предвещали разборку. Но Гоше сообщили новость: Цезарь нынче вась-вась с самим Бейсиком. Гоше посоветовали помалкивать, а то взаправду рубанут. До симферопольских братьев Каблуков, закадычных своих дружков, Гоша теперь, после такого фиаско, не мог достучаться. Каблуки не любили проигравших. Гоша не мог дернуться, он не ответил еще и потому, что потерял своего московского друга и покровителя Зураба Гонсадзе. Лишившись весомой поддержки, Минц загодя предположил, что без столичной крыши ждать ему проблем. Прибыв в столицу на похороны Зураба, Минц больше искал, чем выражал соболезнования по усопшему. Но что-то странное было в этой процессии. Похороны были пышные, но в то же время безликие. Даже те, кто был особенно близок к Зурабу, словно пребывали в коме, втихомолку поглядывая на Бейсика. По всему было видно, что Бейсик прибрал к рукам весь бизнес Зураба. Минц рассчитывал, коли так, то Бейсик заменит ему бывшего покровителя. Но Минц опоздал. У Бейсика уже был контакт с Цезарем.

Выбора не оставалось. Гоша в благодарность за оставленную жизнь присягнул, хотя и без особого энтузиазма, Цезарю на верность. Сейчас в машине он договаривался с Цезарем, сколько из того, что платят ему, он должен дядюшке Цезарю. Теперь вопрос стоял так и никак иначе.

Дядюшка Цезарь теперь не претендовал на роль Папы. На правах старшего и наиболее опытного он был Папой. Осталось урезонить Котов. Но эту проблему Цезарь собрался разрешить в свойственной ему манере — чужими руками. Цезарь или кто другой направил на группировку Котов людей убитого Арсена, об этом никто не знал. Налицо был результат.

Кот — бритоголовый великан — возглавлял сплоченную банду самоуверенных беспредельщиков, которую прозвали по кличке главаря — Коты. Их недолюбливали, но боялись. Иные из городских предпринимателей пользовались услугами Котов, если надо было кого-то постращать. Разборки, вымогательства и охрана — на этих трех китах зижделось финансовое благополучие Котов. Это были главные направления их разветвленной деятельности, но не пренебрегали Коты и банальным жульничеством вроде ломки денег. Их интересовала лишь сиюминутная прибыль. Поэтому они не спешили влезать в легальный бизнес. Коту хватало, что он состоял в паях с пятью второсортными барами и бомбил залетных. Коты не гнушались даже откровенным гопничеством. Они не прочь были поживиться в гостиничных номерах, где селились приезжие.

Коты держались обособленно от всех других рэкет- бригад. Крупные севастопольские дельцы старались не водить с ними дружбу. Кота игнорировали и считали для себя самым правильным не пересекаться с ним в делах, ибо можно было запросто попасть в неприятность Кот был из тех пижонов, которые в свои тридцать никак не могут остепениться. Ему до сих пор доставляло удовольствие вырубить случайного прохожего, который имел неосторожность огрызнуться. Кот взял в привычку держать личный столик в дискобаре "Крым" для себя и для своей бригады, за который не дозволялось садиться никому, даже если Коты отсутствовали. И самое главное, что отворачивало от Кота серьезных людей, — это его манера направо и налево болтать о своих подвигах. По этой причине Кот был авторитетом только в среде себе подобных и, конечно, в стайке гонористых юнцов, которые меряют уважение окружающих децибеллами понтов. Довольно крупная тусовка этих самых юнцов именовала себя Котятами. Они почитали за честь выдвинуться в Коты. Они подражали во всем своим кумирам и, как пионеры за дело, были всегда готовы. Кот был королем улиц, шоколадные миллионеры, поднявшиеся на опте турецких жвачек и сладостей, делали вид, что боготворят Кота. Он был, что называется, идолом хижин, а настоящие дворцы Кота не приглашали.

Цезарь пока не трогал Кота. Наверное, потому, что не хотел опускаться до разбора с гопниками. Такие придурки итак долго не живут. Но беда Кота была в том, что он оставлял за собой право появляться там, куда его не звали без приглашения. Долгие годы отсутствия сколько-нибудь действенного сопротивления его бригаде утвердили его во мнении, что он неприкосновенен и что любая выходка его Котов останется безнаказанной. Если на послужном счету его бригады появлялась мокруха, она всегда была неоправдана. Необязательно было убивать. Все можно было решить полюбовно. Однако Коты на разборках сами себя накручивали и заводили, убивали на публике, для демонстрации. Авторитет Кота креп. Но это был авторитет беспредельщиков. Городская элита не признавала Кота. И тот, в свою очередь, вынашивал планы потрясти кого-нибудь из крутых. Но даже блатные посмеивались над Котом, прилепив к нему: пальцы веером, кепка лебедем, на ногах фигушки, сопли пузырями. Кот злился. Он чуял нутром, что крупные воротилы им пренебрегают. На всех элитных банкетах и званых обедах обходились без его участия. Кота отстранили от высшего общества, и он затаил обиду.

Кот был единственным человеком в Севастополе из имеющих реальную власть в преступном мире, кто не присутствовал на похоронах Арсена. Но не был он на кладбище не потому, что местная знать сторонилась его. Кот не приехал сюда по другой причине. В этой вражде он был по другую сторону баррикад.

А дело было вот в чем. Неожиданно появившийся в Севастополе молодой толстосум Шарун искал дружбы с местными дельцами, убеждая, что места под солнцем хватит всем. Те, однако, в момент зачислили Шаруна в разряд врагов, видя в шустром нуворише сильного конкурента. Чужак пришелся не ко двору. И лишь в лице Кота Шарун нашел надежного, хотя и неотесанного союзника. Шарун оценил Кота, и Кот не остался в долгу. Ведь впервые миллиардер не чурался с ним общаться. Услуга, которую предоставил Шаруну Кот, отпугнула многих недоброжелателей, которые не прочь были напакостить чужаку. Кот порекомендовал Шаруну свою охрану. Несмотря на то, что банк Шаруна охранялся милицией, миллиардер не отказался от предложения и принял его с удовольствием.

…Бандюги Кота веселились в дискобаре "Крым". К голове лидера приставили "ТТ" в самый неподходящий для него момент. Он отправлял естественные надобности. Но люди Арсена не стали кончать его в ватерклозете и предложили Коту прогуляться:

— Надо же, не успел отложить личинку, тут и так воняет!

Кот пытался повести разговор в свойственной ему манере брыкаться. Однако комок в горле и ужас в глазах отражали страх, когда его впихнули в синий БМВ. В машине от Кота остались лишь его дурашливые смешки, он еще не верил, что его убьют, он все еще не мог взять в толк, что за его жизнь теперь никто не даст и ломаного гроша. И даже всесильный миллиардер Шарун вовсе не дорожил новым дружком. Людям Арсена нужно было отметиться в вендетте. Смерть за смерть. Слухов о том, что Кот замешан в смерти их босса, было достаточно. Особо разбирать долю его участия никто не собирался. Цезарь, просчитавший действия арсеновской группировки, убивал двух зайцев: Кот портил всю малину своими выходками, а бригада покойного Арсена, по идее, подлежала расформированию. Ее членов, вернее, тех из них, кто не захочет идти дальше со своей местью, Цезарь готов был приголубить и рассредоточить по разным отрядам, подчиняющимся ему. Он был убежден, что те из людей Арсена, кто не собирается угомониться, несомненно попадут в поле зрения Елены Родионовой, Матушки. А это неминуемо повлечет за собой их полный разгром.

Кот не мог выговорить ни слова. Он заикался и сопел, когда его поставили на край скалистого обрыва. Внизу была смерть, ощетинившаяся остроносыми шипами скал. А перед ним — ненавидящие глаза его убийц. Захлебываясь, он стал молить о пощаде, беспрестанно повторяя:

— Я не виноват, это киевская братва приложилась.

Люди Арсена из любопытства спросили:

— Кто?

Но Кот не знал ответа на этот вопрос. Напоследок Кота решили по-своему опустить:

— Ты ж у нас такой прикоцанный, а че с задом неподтертым ходишь? А ну вытирай свой грязный сральник пальцем, педрило! Пальцем!

Кот недолго артачился. Он сделал, что ему велели. Он надеялся, что его, опущенного таким образом, оставят в покое. Авторитет старой закалки никогда не променял бы свое имя на свою жизнь. А гопник, такой, как Кот, хватался за эту хрупкую соломинку. Но ему суждено было обрести вечность. В него не стрельнули, в него полетели камни. Камни швыряли до тех пор, пока Кот стоял на обрыве. Вскоре не камни летели в него, а он, уже без сознания, летел с километровой высоты на камни. Его тело, как туша подстреленного мустанга, билось о скалы. Размозженный о каменные глыбы труп приняло море.

Вина Кота была не выяснена. Тщательной разборки не было. Кота рубанули беспредельно, чего, собственно, и заслуживал беспредельщик. Этот дикарь был порождением времени, единственным правилом которого было отсутствие всяких правил. Он играл по этому правилу и доигрался. Для него игра закончилась бесславной смертью. Но у него тоже была мать, и она оплакивала родную кровиночку, Такими же горькими слезами рыдали матери жертв ее отпрыска, ушедших в мир иной раньше ее сына. Ведь Кот, бывало, убивал человека только за то, что тот ему не нравился.