Крестной феей назначаю себя!

Глава 33

Эвелина, занятая своим запоздалым раскаяньем, и не заметила, как они дошли до покоев герцога Берштейна. У самых дверей Бартоломью снял полог невидимости, и дворецкий Джереми испуганно всплеснул руками, неожиданно увидев пришедших. А когда старый слуга разглядел своего любимого хозяина — бессознательного, окровавленного — он горестно воскликнул, но тут же взял себя в руки и перешел к действиям. Бартоломью распоряжался, а опытный слуга выполнял их как нельзя лучше, хоть временами и стирал слезы с глаз рукавом.

Уже через несколько минут окровавленная голова Эрнеста была промыта и забинтована. Джереми сам переодел хозяина и, с помощью Айвена, уложил его в чистую постель. Старик с отчаянием смотрел на бессознательное тело своего любимца, которому он верой и правдой служил с первого дня его появления во дворце. Только уверения Бартоломью, что герцог спит целительным сном, а когда проснется, силы его почти восстановятся, немного успокоили тревогу преданного слуги.

Закончив с перевязкой раны и отдав Джереми распоряжения на случай, если герцог проснется. Бартоломью собрался уходить. Айвена и Корнелиса он почти сразу отправил обратно в Часовую башню, опасаясь, как бы Корнелис не выдал себя, видя горе Джереми. И убедившись, что герцогу Берштейну теперь ничего не угрожает, Барти заявил графине Роддерик, что кому-то следует сообщить королю о несчастном случае, прозошедшем с его первым министром. И лучше всего, если этим кем-то будет он, Бартоломью Форбенкс.

Эвелина согласно кивнула, не особо вдумываясь в слова Барти. Она не сводила глаз с бескровного лица Эрнеста и продолжала терзать себя горькими мыслями. Бартоломью только вздохнул, увидев, что лицо Эвелины, почти такое же бледное, как у раненого герцога.

— Графиня, Вы помните, что скоро Лунный Бал и Вам пора уже готовиться в нему? — строго спросил Эвелину маг. Графиня Роддерик только махнула рукой, показывая, что ее не интересуют развлечения, пока Эрнест не пришел в себя. Но Барти так просто не отступил. Он подошел ближе и заставил Эвелину поднять голову и взглянуть на него. А потом сказал ей очень просто и веско:

— Эвелина, герцог всегда ставил долг выше личных чувств, выше собственной боли. И если Вы покинете его сейчас ради того, чтобы выполнить свои обязанности первой фрейлины, он не осудит Вас. Но если Вы останетесь…

— Я понимаю, Барти, понимаю, — глотая слезы, ответила графиня, — я обязательно пойду, но дайте мне побыть рядом с ним еще немного.

Бартоломью тяжко вздохнул, но настаивать не стал. Он подошел к Джереми, расстроенному не меньше Эвелины, заставил его выпить свою фирменную успокоительную настойку и взял слово, что дворецкий выпроводит графиню не позже, чем через час. А до того, как она уйдет — даст и ей той же настойки, отвратительно противной на вкус, но очень действенной, особенно, когда важно оставаться бодрым долгое время.

Дворецкий обещал, и маг, несколько успокоенный его уверениями, наконец, удалился. Эвелина все еще сидела рядом с герцогом, держа его за руку, и не сводила глаз с его лица, когда к ней подошел Джереми.

— Как бы он порадовался, сударыня, что Вы сейчас сидите рядом и так переживаете за него. — мягко сказал дворецкий, с любовью глядя на графиню Роддерик и своего хозяина. — Уж как он хотел, чтобы все у вас хорошо было, чтобы Вы по-доброму на него глядели!

— Хотел? Ты не ошибаешься, Джереми? — Эвелина была почти уверена, что старик просто утешает ее. Но слуга закивал головой и продолжил:

— А как же, сударыня! Ведь он давно Вас любит, еще с тех пор, как муж Ваш покойный, граф Роддерик, впервые Вас познакомил! Уж как он тогда сокрушался, что поздно встретил Вас, а как только встретил — сразу же и потерял!

Эвелина слушала старика и удивлялась все больше и больше. Ей открывался такой Эрнест, о котором графиня никогда не подозревала. А воодушевленый ее вниманием Джереми рассказывал, как переживал герцог их размолвки, как все время мечтал помириться с ней.

— А когда вы вместе стали просителей принимать, уж

такой счастливый он ходил, такой радостный! И ужин этот придумал, что в последний день приема устроил, и цветы сам в оранжерее оборвал — ровно, как в молодость вернулся! А потом, в ту ночь, после ужина вашего, совсем расстроенный пришел, и букет принес обратно. Вот они, цветочки, до сих пор стоят. Герцог их своей магией сохранил, они и красуются, словно только сорвали.

Старик показал в сторону, и Эвелина увидела на комоде, рядом с кроватью, вазу с фиалками, оставленными в библиотеке…

А Джереми, воодушевленный вниманием графини, продолжал рассказывать. Эвелина утирала подступающие слезы и, затаив дыхание, слушала, как радовался Эрнест тому, что на Бал она наденет не черное платье. Как хотел узнать, какой цвет она выберет.

— Он ведь костюм под Ваше платье готовил, чтобы вместе, парой смотреться. А уж когда госпожа Терн, то есть леди Эмеринг, сообщила ему, что Вы из "белого золота" платье будете шить…

— Олли Терн сообщила Эрнесту, какой материал я выбрала для платья? — изумлению Эвелины не было границ. А Джереми всплеснул руками, поражаясь ее неведению, и воскликнул:

— Олли ему сообщила, госпожа графиня, иначе откуда бы емй знать?! Сама Олли-то давно с герцогом знакома, и про Вас ей известно, и про то, как он мечтал, чтобы Вы на Лунном Балу в платье из "белого золота" показались!

Эвелина слушала и поражалась женской хитрости леди Эмеринг, заставившей ее выбрать именно "белое золото" для бального платья.

— А когда господину известно стало, что Вы как раз такое платье и решили заказать, как же он обрадовался! Сразу нарочного к купцу отправил, что он сам все заплатит, чтобы с Вас ни копейки не взяли!

— Точно! — ахнула Эвелина. — письмо, срочное письмо, которое Крейстон читал в моем присутствии, а потом еще и теще дал почитать!

Эвелина вспоминала и понимала, как Крейстон был прав, взяв с нее часть денег. Отдай он ей драгоценную ткань бесплатно — графиня непременно заподозрила бы неладное. А так она взяла "белое золото" с чистым сердцем, видя в нем прощальный подарок от любимого мужа.

— А сегодня-то, сегодня!.. Какой же он расстроенный сегодня пришел, госпожа графиня! Никогда еще его таким не видел! "Презирает она меня, Джереми, — говорит, — презирает за мою бессердечность!"

— Это я виновата, — Эвелина почувствовала, как глаза опять застилают слезы, — я несправедливо обидела его.

— Да что уж тут, госпожа графиня, разве Вы одна виноваты? И он не мог через себя переступить, и Вы привыкли своим умом жить… — старый слуга тяжело вздохнул, глядя на плачущую девушку, а Эвелина спросила:

— Джереми, а что потом было? Почему он пошел в Часовую башню, что хотел там сделать, Вы знаете?

— Да как Вам сказать, госпожа графиня, — старик задумался. — Сначала-то он сильно переживал, но должен был идти на прием, короля Дарнии встречали. А потом быстро очень вернулся, я его так рано и не ждал. Глаза горят, сам взбудораженный такой… Меня спрашивает: "Джереми, известно тебе старое предание, что бывает, когда в ночь Трех Лун разлучают влюбленных?" Ну, я, конечно, ответил, что известно, да и все это знают: если в ночь Трех Лун влюбленных разлучить, то Луны погаснут, и тяжкие беды людей настигнут. А он засмеялся так непонятно, да и говорит: "Верно, Джереми, все верно! И если над дворцом Три Луны погаснут — король про это предание вспомнит! Августу придется позволить сыну пригласить любимую девушку на Лунный Вальс, чтобы не допустить беды для Армании!"

Эвелина ахнула, когда поняла замысел Эрнеста. Первый министр не мог открыто пойти против своих же политических планов, и он решил использовать свой магический дар, создав заклинание "полного мрака", а потом убедить Его Величество, что темнота над дворцом — знак немилости Трех Лун. Если бы не вмешательство Корнелиса, не его опрометчивый поступок…Ах, как хорошо могло бы все сложиться для Дэна и Кэтрин — через пять минут полной темноты вновь открылось бы сияние Лун, и возникший Лунный Цветок вокруг пары принца и фрейлины стал бы лучшим благословением их любви…

А Джереми, не заметив задумчивости графини, продолжал:

— Записи свои старые нашел, что-то высчитал, все думал, да бормотал: "Главное, правильно рассчитать время, чтобы не больше пяти минут, больше никак нельзя — маги могут догадаться…" Вскочил с места, листок схватил, да и побежал, так быстро. Крикнул только на ходу, что в Часовую башню пойдет, там точнее всего будет, и убежал. А потом вы все вместе пришли, и хозяин мой, раненый, на чужих руках…

На глаза старика опять набежали слезы, он отвернулся от графини, скрывая свою слабость. А Эвелина с замершим сердцем подошла к Эрнесту и села рядом, вглядываясь в его бледное лицо.

— Дорогой мой, прости меня, — нежно шептала графиня, осторожно, самыми кончиками пальцев, прикасаясь к бледному бескровному лицу. — Я совсем не знала тебя, не понимала…Эрни…дорогой мой… Любимый мой…

Эвелина склонилась и бережно, чуть дотрагиваясь губами, поцеловала герцога. Но каким бы легким не было касание ее губ, Эрнест почувствовал его. Сине-серые глаза на миг открылись, затуманенный взор остановился на лице графини, а бескровные губы беззвучно прошептали:

— Велли…

Испуганная Эвелина положила ладонь на губы герцога, чтобы не позволить ему расходовать силы на слова, но Эрнест и сам уже вернулся в прежнее забытье. Вот только на суровом лице герцога появилась легкая улыбка, а бледные щеки чуть порозовели. Подошедший Джереми радостно воскликнул, видя такие счастливые перемены, а графиня, улыбаясь, прижала палец к губам, и они вместе тихонько вышли из спальни.

— Джереми… — графиня Роддерик не знала, как высказать свою благодарность старому слуге, и в конце концов просто обняла его. А потом, отпустив смущенного старика, сказала, глядя на него сквозь пелену слез: — Я так благодарна Вам за все, что Вы сейчас рассказали. Я ведь совсем, совсем не понимала Эрнеста…Была уверена, что кроме работы, кроме политики для него ничего не существует…

— Что Вы, что Вы, госпожа графиня! — Джереми испуганно замахал руками, — Да он всегда Вас помнил, дня не проходило, чтобы он Вас не вспоминал! А уж в эти-то дни и подавно!

— Вот, Вы только посмотрите, — старик с гордостью показал Эвелине на гардеробную, — он и костюм себе успел сделать под Ваше платье! Хоть совсем немного времени было, а все же успел! Жаль только, что костюм этот ему надеть не придется…

Джереми помрачнел, а Эвелина. ободряюще улыбнулась и повторила недавнюю фразу Барти:

— Ничего, Джереми, этот бал — не последний во дворце, будут и другие праздники! Пусть не такие торжественные, как сегодня, но будут! И мы с Эрнестом обязательно появимся в паре на ближайшем балу! А сейчас, покажите-ка мне, что за костюм заказал герцог?

Утешенный старик расцвел в ответной улыбке и вынес костюм из гардеробной. Эвелина залюбовалась идеальным кроем, совершенными линиями, золотым шитьем, гармонично вписавшемся в строгий белый силуэт. Элегантный и нарядный бальный костюм как нельзя лучше подходил герцогу Берштейну для Лунного Бала. А как красиво они могли смотреться вместе — Эвелина в своем "белом золоте" и Эрнест в бело-золотом костюме! Графиня невольно вздохнула, вспомнив опять свою вину во всем произошедшем, и с деланным весельем заявила:

— Джереми, а почему бутоньерка на отвороте пустая, как Вы допустили такой непорядок?

Растерянный дворецкий не успел найтись с ответом, а Эвелина уже распорядилась:

— Ну-ка, дорогой мой Джереми, принесите мне фиалки из спальни, надо заполнить бутоньерку Вашего хозяина!

Старик заулыбался, сообразив, к чему дело идет, и быстро принес всю вазу с нежными, словно только что сорванными, фиалками.

— Так они даже без воды стоят?

На удивленный вопрос Эвелины Джереми важно ответил:

— А как же, госпожа графиня! Я ведь говорил Вам, что герцог магией букет сохраняет, так что вода им теперь ни к чему.

— Ну и отлично, — Эвелина быстро составила маленький букет Эрнесту для бутоньерки, а остальные цветы вынула из вазы, чтобы взять их с собой.

— Джереми, — графиня и плакала, и смеялась сейчас; она радовалась своей выдумке, но горевала, вспоминая, что Эрнеста не будет на Балу сегодня ночью, — когда герцог очнется, ты скажешь, что фиалки забрала графиня Роддерик, чтобы украсить свой наряд к Лунному Балу. Скажешь, что графиня оставила ему всего несколько цветков для бутоньерки, заявила, что с него и этого хватит.

— Скажу, госпожа графиня, непременно скажу, — расчувствовавшийся старик и сам едва сдерживал слезы. — А уж как он рад-то будет…

— Ну вот и хорошо, что будет рад, очень хорошо! — Эвелина счастливо рассмеялась, предчувствуя восторг Эрнеста. Она нежно поцеловала старика и хотела уже бежать, но строгий голос Джереми:

— А как же настойка, госпожа графиня? — остановил ее.

На недовольную гримасу Эвелины дворецкий только укоризненно покачал головой, как старый добрый дедушка, порицающий озорную внучку. С тяжким вздохом графиня Роддерик выпила противную микстуру, еще раз взглянула на мирно спящего Эрнеста и, простившись с Джереми, побежала к себе. Ее больше не волновало, что скажут дворцовые сплетники, увидев графиню Роддерик выходящей из покоев первого министра. Она думала про Эрнеста, про его чувства к ней и про свою душевную слепоту. И хотя мысль о том, что герцога не будет на Балу, больно царапала сердце, Эвелина не могла огорчаться слишком сильно. Графиня вдыхала аромат фиалок в своих руках и думала, что, наверно, уже завтра Эрни очнется, и она расскажет ему, как любит его. И любит давно, очень давно, теперь Эвелина ясно это понимала.