Кризис

Перефразируя Глеба Жеглова, можно сказать, что невиданных кризисов не бывает, что-то подобное с кем-то когда-нибудь уже да случалось.

Кризис — по сути та же болезнь, причем нередко — вирусноинфекционная, вроде новоявленного свиного гриппа. А уж в наши дни, когда мир сузился как шагреневая кожа, и стоим мы плечом к плечу, как в метро в час пик, — и подавно. В Вашингтоне чихнули — в Москве, глядишь, температура[38].

А что в медицине самое главное? Правильно — практика, бесценный опыт. Зная, отчего заболевали другие, каковы симптомы и причины этих недугов, вполне можно избежать повторения чужих ошибок.

В конечном счете, все кризисы можно свести к нескольким категориям. Вырвавшаяся из-под контроля инфляция, неудачно проведенная деноминация, бюджетный дефолт или банкротство массовых «народных» компаний, кризис перепроизводства, энергетический кризис, кризис избытка ресурсов, кризис управления.

Разделение, конечно, условное, но даже такое лучше, чем, вообще, ничего.

И начнем разговор — с самого распространенного типа: с инфляции…

Обрезание денег

Мы уже знаем, что деньги дешевеют всегда. Это их свойство, ничего тут не попишешь. Монету обрезают по краю, уменьшают ее вес, смешивают дорогие и дешевые металлы. Бумажные деньги печатают во все больших масштабах.

При своем рождении фунт стерлингов — это в дословном переводе с английского — pound of sterling — почти полкило серебра, которое раньше ценилось куда дороже, чем нынче. Сегодня фунт — это монетка, которой не хватит даже на проезд в лондонской подземке.

В XV веке в Московии за рубль можно было купить корову, за десять — неплохой дом.

В 1913 году в США бутылка кока-колы стоила 5 центов.

В 1930-м роскошный особняк в предместье Нью-Йорка - 10 000 долларов.

Почитайте Агату Кристи, те ее книги, где описывается тихая межвоенная Англия 1920-1940-х годов. Полистайте не просто как детектив, а как меткое бытописание британского upper middle class; обратите внимание — сколько стоило тогда поместье где-нибудь в Йорке, сколько получал полковник колониальных войск в Индии, а сколько — гувернантка в том же поместье.

Мы как-то внимательно проанализировали, и даже выписали попавшиеся цифры. Приводят они к интереснейшим умозаключениям. В частности, о том, что никакой, «твердо контролируемой инфляции» от 2 до 4 % в год или, 11–12 %, объявленных министром Кудриным, в природе не существует[39].

А вот гиперинфляции — наоборот, случаются регулярно. Ничего кошмарнее в русской истории, чем гиперинфляция после двух революций (1917 и 1991 годов), не было, и, надеемся, не будет.

Впрочем, отечественная история знает немало других кризисов. Говоря начистоту, вся она (в смысле, история) — это один нескончаемый кризис, ибо еды, товаров и денег большинству наших сограждан не хватало никогда. Войны, мятежи, пожары, эпидемии, мор и прочие напасти, уносящие сотни тысяч жизней, на Руси ничем сверхъестественным никогда не считались.

Татаро-монгольское иго — это, к примеру, кризис? Или великая смута? Ответ очевиден. Не просто кризис, катастрофа национального масштаба.

Дабы не превращать нашу книгу в «Историю государства Российского», обратимся лишь к тем катаклизмам, которые были спровоцированы именно финансовыми неурядицами.

Первым из них историки называют московское восстание 1662 года, более известное, как Медный бунт.

Частично мы о нем тоже уже поминали; эти события были спровоцированы «подменой валют», организованной в царствование Алексея Михайловича Тишайшего.

Истощенная войной с поляками и шведами казна остро нуждалась в пополнении. Но серебра больше брать было неоткуда.

Выход нашел Афанасий Ордин-Нащокин, один из образованнейших царедворцев своего времени, дипломат и полководец. Тот самый, который первым в России придумал ввести конвертируемость валют: ставить на серебряные «ефимки» печать, и использовать их внутри страны.

Ордин-Нащокин Афанасий Лаврентьевич (ок. 1605–1680) — русский государственный деятель.

Находился на военной и дипломатической службе. За успешно проведенные переговоры со шведами был произведен в думские дворяне, а в награду за подписание перемирия с поляками стал боярином. В 1667–1671 гг. возглавлял Посольский приказ (тогдашний МИД), попутно контролируя весь импорт-экспорт. Это то же самое, как если бы Сергей Лавров возглавлял не только МИД, но еще и таможню с «Газпромом».

Как обычно бывает, пал жертвой дворцовых интриг. Был отправлен в отставку, постригся в монастырь, но потом вновь оказался востребован.

Наряду с дипломатическими успехами вошел в историю, как инициатор создания первой русской газеты «Куранты», организатор металлообрабатывающих, кожных, бумажных и стеклянных мануфактур, создатель судоверфей, автор военной реформы, Новоторгового устава, экономических преобразований.

В общем, разносторонний был человек; хоть и незаслуженно сегодня забытый

Ордин-Нащокин предложил выпускать дешевые медные деньги по цене дорогих серебряных. Царь радостно согласился.

Изначально никто из них не предполагал, к каким печальным последствиям приведет вся эта затея. Ордин-Нащокин рассчитывал, что мера эта будет сугубо временной: вот залатаем дыры в бюджете, воссоединимся с Украиной, а там — поглядим. Может, изымем медь вообще. Может, оставим в обороте, как мелкую монету. Но вышло все — с точностью до наоборот.

Власть действовала хитро: налоги собирали исключительно серебром, а все расчеты с людьми производили уже медью; ею и жалованье «служивым» выплачивали, и крестьян с купцами обязали принимать в оплату сплошь медяки.

У народа, однако, новые деньги доверием не пользовались. Крестьяне — те, вообще перестали возить продукты на продажу в Москву, отчего цены в первопрестольной резко пошли вверх.

Если бы эмиссия проводилась с умом, и государство строго контролировало выпуск медной монеты, как рассчитывал Ордин-Нащокин, это было бы еще полбеды.

Однако ж станок запустили на полную катушку. Денег нашлепали так много, что они волей-неволей начали стремительно обесцениваться. Кроме того, медяки принялись чеканить все, кому не лень — от царских родственников, до деревенских кузнецов. (По словам современника, «возмутил их разум диавол, что еще несовершенно богата».)

По введенному закону подделка монеты каралась жестоко — фальшивомонетчику заливали горло расплавленным металлом. Но эта угроза мало кого останавливала. Строгость законов уже тогда повсеместно компенсировалась необязательностью их исполнения.

Страну захлестнула волна дешевых медяков. Сначала медную монету брали наравне с серебром. Потом стоимость ее стала падать. Серебро прятали, зажимали, «медяшки» никто принимать не хотел. Скоро за 1 рубль серебром давали уже 15 рублей медью.

Торговля расстроилась. Купить стало ничего невозможно. Разразился самый настоящий голод, и причиной ему были не стихийные бедствия или войны, а финансовый кризис.

Как всегда, множество на кризисе разорилось, часть вообще голодала, но кое-кто неплохо успел подзаработать. Правительство же с решениями тянуло, надеясь на извечный русский авось.

Как тут было не начаться волнениям?

25 июля 1662 года в Москве собралась многотысячная толпа. Половина горожан ринулась громить усадьбы бояр, тех, кого считали они главными виновниками всех бед. Другая — двинулась в царское имение Коломенское, где потребовала выдать «злодеев» для самосуда.

На самом деле, масштабы бунта впоследствии будут изрядно преувеличены. В советскую эпоху политическая целесообразность частенько подменяла собой историческую правду; нужно ведь было показать, как дружно восставал трудовой народ против царя-супостата.

В реальности беспорядки длились всего один день и охватили только Москву. Причем участие в них принимала лишь малая толика горожан. Из московских купцов и ремесленников «к тем ворам не пристал ни один человек, еще на тех воров и помогали, и от царя им было похваление»[40]. То есть бунтовал в основном разозленный люмпен, «служилые» и крестьяне из близлежащих деревень.

Погибло около 100 повстанцев, еще 150 «самых злых» впоследствии было казнено. С высоты сегодняшнего дня — цифры немалые…

Но стоит посмотреть на них глазами современников, и окажется, что это был даже не бунт, а небольшая заварушка, вроде сегодняшних драк между футбольными фанатами. По своему масштабу Медный бунт не дотягивал ни до разинщины, ни до пугачевщины, не говоря уж о французской Жакерии с ее десятками тысяч трупов и обезлюдевшими провинциями.

Для нас же — целое событие! Этапная историческая веха! Что доказывает одно: даже подобные заварушки для Руси являлись чем-то исключительным и из ряда вон выходящим[41].

Медный бунт был не только микроспическим, но и совершенно бессмысленным. К тому моменту, как он начался, правительство уже готово было отменить медные деньги.

Не раз обсуждалось это на заседаниях Боярской думы. До поры до времени временщикам удавалось отговаривать царя. Ему объясняли, что медные деньги не так уж сильно вредят экономике… зато хорошо помогают финансировать войну с Польшей. И вот как раз, когда Алексей Михайлович стал склоняться все же к их запрету, случился бунт.

«Бег впереди паровоза» вышел боком для самих же смутьянов. Царь резко переменил свое мнение. Только спустя год, в 1663-м, указ о закрытии дворов «денежного медного дела» и возврату к чеканке серебряных монет был, наконец, подписан.

При всей знаменитой мягкости и тихости Алексей Михайлович твердо придерживался одного принципа; власть никогда не должна демонстрировать свою слабость. Ты можешь быть тысячу раз неправ, но признавать это публично — ни-ни.

Не случайно в разгар бунта он сам вышел в Коломенском к бунтовщикам, говорил с ними, и даже, по Ключевскому, «бил с кем-то из народа в толпе руку», то есть скреплял договоренность рукопожатием. Доступность и народность для европейских абсолютных монархов того времени немыслимая.

Только очень уверенный в себе правитель мог выйти навстречу к мятежной толпе. Этот поступок, увы, не смог повторить его пра-праправнук Николай II 9 января 1905-го. Он предпочел, чтобы мирное многотысячное шествие рабочих к Зимнему встретили казаки с нагайками[42].

…Не будь бунта, изъятие медных денег произошло бы само собой. А раз так — царь сознательно начал медлить; слишком велика была опасность повторения мятежа. Удовлетворяя требования бунтарей, — пусть даже вполне разумные — тем самым он подавал невольный пример остальным; вот как надо добиваться своего.

Упрямство Алексея Михайловича было отнюдь не самодурством, а нормальным, здравым расчетом прагматичного правителя. Более того, даже из столь невыгодной для себя истории он умудрился извлечь немалые политические дивиденды.

Хотя бунтовщики этого и не требовали, казна начала выкупать обратно медь у населения.

Платили, правда, ничтожно мало: за рубль меди — 5 копеек серебром. Но больше все-таки, чем при Павлове и Гайдаре. И вдобавок — принимали любую монету, не разбирая, казенная она или фальшивая. (При том, что фальшивых было на порядок больше.)

Таким образом, царь целиком взял на себя ответственность за допущенные ошибки; люди ж не виноваты, что власть позволила массовую «порчу монеты». Такая позиция подкупала своей искренностью. Никаких выступлений больше не было…

Чем тверже и разумнее действует власть, тем быстрее заканчивается кризис, это аксиома. К сожалению, сегодня помнят ее далеко не все. Регулярные акции протеста оппозиции — отличная иллюстрация к такой забывчивости. Хотя определенные выводы из них власть все же вынуждена делать.

После беспорядков, случившихся на Дальнем Востоке, все затраты на доставку туда автомобилей мгновенно взял на себя бюджет; длина маршрута — на цене машин никак не должна больше сказываться.

Кому-то молниеносная реакция Путина показалась проявлением слабости, и пошли-поехали новые митинги, шествия с самыми разнообразными требованиями: вплоть до отмены ввозных пошлин на иномарки и отставки правительства. Только внимания на них власть больше не обращает, в строгом соответствии с принципом Алексея Михайловича Тишайшего.

И правильно, между прочим, делает…

Монетизация Петра Первого

Век XVII — вообще временем был интересным. Начинался он безрадостно — великой Смутой, когда Россия, казалось, доживает последние дни. А закончился — чеканной поступью Петра.

С одной стороны, он именуется спокойным и стабильным, особенно, когда Русью правил Алексей Михайлович Тишайший. С другой — имеет у историков репутацию «бунташного».

Еще за 14 лет до Медного громыхнул не менее знаменитый Соляной бунт; считается, что он был вызван введением налога на соль, которая в те времена являлась не просто приправой, а продуктом стратегически важным — ее использовали как консервант для хранения рыбы и мяса.

С появлением нового налога соль мгновенно подорожала в четыре раза. Пуд соли, годовая норма на семью, стоил пять копеек, стал стоить — двадцать[43].

Вслед за этим вверх полезли и остальные цены. Нет соли — значит, купцам тяжелее стало возить рыбу и мясо, особенно в теплое время года. А если товар и купишь, его невозможно никак сохранить.

В общем, ничего кроме неприятностей власть от этого налога не получила. В выигрыше остались лишь контрабандисты со спекулянтами: у них соль можно было купить куда дешевле, чем у госмонополиста.

Через год соляной налог пришлось отменять… Однако по нему накопилась недоимка, и ее уперто продолжали взыскивать. Из-за нехватки «соляных» денег правительство сократило жалование стрельцам и пушкарям. Но и эти деньги до армии доходили с большим скрипом; вокруг трона жадно роились мздоимцы, которые даже урезанную стрелецкую зарплату присваивали или отдавали под проценты. («Крутили», как в достославные 1990-е.)

Так серия ошибок, наложившихся одна на другую, и спровоцировала народное недовольство.

1 июня 1648 года, когда молодой царь (Алексею Михайловичу минуло всего 19) возвращался с богомолья, его карете преградила путь толпа москвичей. Настроены они были довольно мирно — всего-навсего пытались подать Государю челобитную на произвол приказных чиновников и начальника Земской управы Плещеева. Но стрельцы жестоко разогнали людей.

На другой же день, 2 июня, группа возмущенных горожан ворвалась в Кремль, требуя выдачи главных «бояр-злодеев». К ним присоединилась и часть обозленных стрельцов. Восставшие подожгли Белый город и Китай-город, разгромили пару десятков чиновничьих домов, кое-кого из ненавистных бояр за-били насмерть. Царю пришлось вступать с бунтовщиками в переговоры[44]…

Все перипетии восстания описывать смысла нет, они довольно известны. В современной истории Соляной бунт, как и Медный, считается едва ли не основным событием XVII века, по крайней мере — знамениты они куда более, нежели многочисленные успехи правления Алексея Михайловича, к коим относятся: присоединение Украины, части Сибири, Дальнего Востока; победы в военных походах; реформа управления и Соборное уложение.

Спроси, к примеру, какие мирные договоры и с какими странами были подписаны при Алексее Михайловиче — большинство толком и не вспомнит, при том, что эти дипломатические успехи имели для России последствия глобальные и беспрецедентные. Зато словосочетание Соляной бунт прочно сидит в нашей памяти.

Только был ли он, в сущности, этот самый бунт — бунтом?

Как и в случае с бунтом Медным, масштабы его потомками изрядно преувеличены. Собственно, это и бунтом-то или восстанием назвать можно только с очень большой натяжкой.

Восстание москвичей выглядело для того времени так же… ну, как если бы в наши дни толпа постояла денек у Кремля с антиправительственными лозунгами и плакатами.

А как же сгоревший Китай-город? Разгромленные дома? Самосуд над боярами? — спросите вы.

Да очень просто. Любые события оценивать следует не с высоты дня сегодняшнего, а по меркам того времени, когда они происходили.

Для XVIII века дуэли — делом были вполне обыденным. Если же сегодня офицеры российской армии начнут палить друг в друга из табельного оружия — это вызовет шок и оторопь.

Работорговля для нас, нынешних, является абсолютной дикостью, не укладывающейся в сознании; до 1861 года же — являлось совершенно нормальной практикой: и у Пушкина были крепостные, и у Лермонтова. (Знаменитая «болдинская осень» названа по нижегородскому селу Болдино, где у Пушкиных находилось родовое имение вместе с крепостными, разумеется. Да и Арина Родионовна — чай, не из дворян была бабушка.)

Это мы не к тому, что нужно оправдывать жестокость и варварство предков, вовсе нет. Просто воспринимать исторические реалии XVII века, взглядом из XXI столь же абсурдно, как играть в подкидного дурака шахматными фигурами на 64 клетках.

Достаточно сравнить масштабы Соляного бунта с тем, что творилось в то же время в соседней Европе, и многое увидится совсем иначе.

1649 год… В Германии только что окончилась Тридцатилетняя война. Католики и протестанты долго делили страну. И поделили… без третьей части населения. Сожженные заживо и посаженные на колья исчисляются десятками тысяч, если не сотнями.

1649… Год начала Английской революции. И тоже — десятки и десятки тысяч жертв.

Для просвещенного европейца той эпохи несколько растерзанных бояр — просто не замечалось хронистами, какой уж там бунт!

Вот в Англии — да, бунт. Точнее, в Ирландии, где в том же (!) 1649 году возжелавшие независимости католики были растерзаны войсками демократа и республиканца Оливера Кромвеля. По разным данным в кровавой бане погибло от 20 до 30 % (!!!) взрослых ирландцев…

Впрочем, для юного Государя «соляные» погромы стали, конечно же, событием из ряда вон выходящим; это был первый социальный кризис при его правлении.

По молодости на решительные и жесткие меры он не отважился, предпочел не подавлять беспорядки железом и кровью, а договариваться с повстанцами полюбовно.

Жалованье «служивым» было возвращено, взыскание «соляной недоимки» отменено. Двоих наиболее ненавистных народу бояр отдали толпе на растерзание. Главу правительства боярина Морозова — сослали в монастырь, даром, что был он воспитателем («дядькой») царя.

Кромвелъ Оливер (1599–1668) вождь Английской революции, лорд-протектор (русск. хозяин, господин-защитник) Англии.

Когда король Карл I распустил парламент, его депутат Кромвель в течение 11 лет вел тихую жизнь сельского хозяина: арендовал пастбища и разводил скот. И ведь все могло этим и кончиться! Но в 1642 году, когда началась гражданская война между парламентом и королем, он вступил в парламентскую армию в чине капитана и собрал отряд добровольцев. А дальше вся его жизнь — бесконечные убийства, казни, резня (в Ирландии жестокость отрядов Кромвеля была просто невиданной), предательство и диктатура. Казнил короля, разогнал парламент, породил финансовый кризис, умер и наверняка попал в ад

Ну, а дальше — как водится. Протяни палец — откусят руку.

Едва только Алексей Михайлович дал слабину, объем требований резко стал возрастать.

Вслед за чернью встрепенулись дворяне. Пользуясь ситуацией, они тоже выставили ряд условий: созвать Земский собор, увеличить срок сыска беглых крестьян, выдать земельное и денежное жалованье.

По стране покатились новые волнения: в Великом Устюге, Курске, Козлове, Пскове, Новгороде. Два последних города стрельцам пришлось даже отбивать у восставших.

Этот печальный опыт Алексей Михайлович запомнит на всю оставшуюся жизнь; 14 лет спустя, когда полыхнет новый бунт — Медный, вести себя он будет совершенно иначе и ни одной уступки смутьянам больше не даст.

Вновь повторим эту аксимому: чем тверже действует власть, тем меньше возникает у народа желания бунтовать и жечь боярские терема.

Правда, справедливости ради следует признать, что реформы, на которые вынудили пойти царя, оказались для Руси крайне полезными; редкий случай, когда не было бы счастья, да несчастье помогло.

Тот же Земский собор, например, созванный для принятия Соборного уложения. Этот документ, утвержденный годом позже, стал первым в нашей истории полным сводом законов, действующим на всей территории страны, и, по оценке ученых, мог «составить славу целого царствования». (Уложение состояло из 25 глав и 967 статей, многие из которых не менялись вплоть до XIX столетия.)

Получается — Соляной бунт оказался на редкость продуктивным кризисом. Власть училась на своих ошибках. Но так было далеко не всегда…

…Сын Алексея Михайловича — Петр Великий — являл полную противоположность своему отцу. Был он в той же степени расточителен, насколько родитель его — бережлив. Петру все время не хватало денег.

Он даже ввел при дворе должность «прибыльщиков»: особых чиновников, чтобы «сидеть и чинить государю прибыли», а также создал специальное ведомство — Ингермандландскую канцелярию во главе с Меншиковым. Судя по разнообразию и обилию тогдашних податей, прибыльщики отрабатывали свой хлеб сполна!

Налоги вводились буквально на все: на печь в доме, на выращивание орехов, на веру, на штаны иноземного покроя, на солому для крыши…

Был, например, налог на бани. 100-процентная взимаемость гарантирована: мы ж не Европа, какой православный раз в неделю, да откажет себе в удовольствие попариться?

Что характерно — несмотря на величину налога (с думных людей и первостатейных купцов — по 3 рубля в год, с простых дворян, купцов и прочих разночинцев — рубль, с крестьян — 15 копеек) бани никто не позакрывал, кряхтели, но платили.

Ментиков Александр Данилович (1673–1729) — государственный деятель петровской эпохи, генералиссимус, президент Военной коллегии (в 1718–1724 и 1726–1727 гг.), де-факто второе лицо в государстве (уезжая, Петр всегда оставлял его на хозяйстве).

Фигура крайне противоречивая. Наряду с явными заслугами отличался поразительным корыстолюбием. Меншикова смело можно назвать первым русским олигархом.

Владел многочисленными заводами, промыслами, огромной недвижимостью, вел торговые операции со всей Европой. Не брезговал взятками и поборами.

После смерти Петра возвел на престол его вдову Екатерину I, обручил свою дочь с петровым внуком и стал фактическим правителем страны. Однако пал в итоге жертвой интриг. В 1727 г. был обвинен зятем в измене и казнокрадстве, сослан из столицы в Сибирь, где вскоре и умер.

В общей сложности имущества у него конфисковали на 14 миллионов рублей, часть из которых хранилась в заграничных банках. Для сравнения — весь годовой бюджет России составлял тогда менее 7 млн руб.

В 1722 году появился знаменитый налог на бороды. Горожане, решившие сохранить растительность, принуждались платить немыслимые деньги — от 30 до 100 рублей ежегодно. Сумма была запредельной. Крестьяне, слава богу, сидя дома, ничего не платили, иначе Петр молниеносно получил бы восстание похлеще разинщины. Крестьянские бороды облагались налогом только в городе. Так что коли поехал, че продать, али купить на базаре — гони копеечку.

Кстати, подати, схожие с петровскими по абсурдности, изобретали и позже. Во время Великой Отечественной войны были введены налоги на холостяков, одиноких и малосемейных.

В 1944-м — появился налог на бездетность; вроде, как сбор дополнительных средств для многодетных матерей. Этот налог, 6 % (!) зарплаты, не имел аналогов в мире, и существовал только в СССР, и почему-то в Монголии.

Но в СССР — эти случаи были единичными, вызванными обстоятельствами чрезвычайными (при том, что налог на бездетность благополучно дожил до распада Союза). При Петре же подати на бороды, солому, гробы, свадьбы, похороны (это не шутка, увы) шли валом, как бы наглядно подтверждая изречение Фомы Аквинского, что налоги — есть дозволенная форма грабежа. (Вот уж — простите за каламбур — действительно похоронные налоги!)

Но вот в 1710 году составили, наконец, государственный баланс, и ахнули. Дефицит бюджета — 500 тысяч рублей! Сумма по тем временам колоссальная.

Как быть? Петр тут же предложил где-нибудь взять взаймы.

У кого-нибудь. Но в России денег ни у кого не осталось, всех уже обобрали. Попытался было царь «тряхнуть» Меншикова. Александр Данилыч отговорился тем, что сам еле сводит концы с концами[45].

Иностранцы денег тоже не давали. Уже знали, что Петр долгов не возвращает в принципе.

Тогда сделали проще простого… Да так, что бюджет стал сугубо профицитным! Подсчитали сумму, необходимую для содержания армии, разделили ее на число податных дворов, и с каждого взыскали то, что причиталось: по 80 копеек — с носа.

С тогдашними льготниками — государственными крестьянами — обошлись даже суровее, чем с остальным людом. Оброк помещикам они не платили. А значит, и денег свободных у них должно быть больше. Петр установил им налог в 1,5 раза выше — 1 рубль 20 копеек. Так задолго до Зурабова (не к ночи будь помянут!) на Руси прошла своего рода монетизация льгот, первая в отечественной истории.

Что 80 копеек, что рубль двадцать — сумма для простого люда оказалась неподъемной. Платить такую подать люди не могли чисто физически. В 1725 году по подушной подати насчитывался аж миллион (!) недоимок; к 1748 году она возросла до 3 миллионов, а к 1761 — до 8 миллионов.

Результатом расстройства экономики стало как бы «исчезновение» примерно четверти всего населения России. Не только из-за смертности (даже умирать было накладно! родственникам пришлось бы платить потом налог на похороны!), но из-за бегства или ухода в разбойники. С 1719 по 1727 год в стране числилось беглых 200 тысяч человек — столько же, сколько в Российской империи всего было дворян и чиновников.

Крупные шайки то ли разбойников, то ли повстанцев, контролировали целые уезды. Иногда, чтобы освободить своих товарищей, они даже штурмом брали города; нередко солдаты из гарнизона уходили потом в леса вместе с ними.

Бывало и наоборот: разбойники, устав от рискового промысла, сами забривались в солдаты. В общем, бардак стоял несусветный.

Уже много после Петра все «царствование Елизаветы было полно местными бесшумными возмущениями крестьян, особенно монастырских. Посылались усмирительные команды, которые били мятежников или были ими биваемы, смотря по тому, чья брала. Это были своего рода пробные мелкие вспышки, лет через 20–30 слившиеся в пугачевский пожар»[46].

Да и сама пугачевщина во многом — следствие дефолта времен Петра. Пример дефолта, который никто никогда не «лечил». Давно известно, что нелеченные болезни — самые опасные и вредные.

Да-да, именно дефолта! При всем своем величии и доблести Петр I просто-напросто довел страну до ручки. Экономика напрочь оказалась подорванной: чем больше изобретал царь налогов, тем хуже обстояли дела.

На ум сразу же приходит еще одна аналогия с современностью — пресловутый налог на богатство, который так рьяно пытаются ввести некоторые горячие головы из «Справедливой России».

Дескать, ЕСН — единый социальный налог — вопиюще несправедлив: и работяга с завода, и миллиардер отчисляют со своей зарплаты те же 13 %; только один — с 5 тысяч рублей, а другой — с 5 миллионов.

Нелишне было бы этим поборникам социальной справедливости вспомнить уроки петровской эпохи: чем жестче налоги — тем меньше их собирают. До введения ЕСН в России ведь тоже действовала т. н. «прогрессивная шкала»; чем больше человек зарабатывал — тем больше платил. Правда, на поверку выходило все наоборот. С появлением ЕСН объем собираемости этих налогов вырос за 8 лет в 12 раз. В 12 (двенадцать!)

Так что памятный всем дефолт 1998 года — отнюдь не новое для России явление. Вся история всех государств и всех финансовых систем — сплошная история дефолтов. Только одни из них были растянуты во времени, а другие — почти мгновенные

И римских императоров, и средневековых королей, и русских царей одолевала одна и та же вечная головная боль: где взять денег для жалованья солдатам и содержание армии.

Петр I проблему эту решить так и не смог. И не он один. Хотя от этого, впрочем, величие его не померкло.

Времена изменились, а проблемы у человечества остались в точности теми же…

От Перона до Гайдара

Переместимся теперь из России на другую сторону глобуса — в край «мыльных опер», анаконд, текилы и кактусов.

То, что творилось еще совсем недавно на американском континенте, дает отменную почву для размышлений.

Перон Хуан Доминго (1895–1974) — президент и диктатор Аргентины.

Никто никогда не исследовал, почему в XX веке именно Американский континент породил такое количество хунт и военных режимов. Кастро — на Кубе. Пиночет — в Чили. Стреснер — в Парагвае. Мендес — в Уругвае. Бариентос и генерал Кандия — в Боливии. Эррерра — в Панаме… Бразилия, Перу, Эквадор, Колумбмия, Гватемала…

Сценарий везде примерно один и тот же: острый кризис, неспособность власти его преодолеть, и вот уже армия объявляет себя единственной спасительницей отечества.

В Аргентине — все было точно так же… Кстати, Перрон — был вдобавок еще и мужем Эвиты — той самой, про которую Эндрю Ллойд Уэббер написал одноименный мюзикл, а Мадонна ее сыграла

В начале XX века одной из богатейших стран мира считалась Аргентина. Население — сравнительно небольшое. Земля — плодородная. Тучные стада. Плюс — построенные англичанами железные дороги.

За Аргентиной надежно закрепилась слава крупнейшего экспортера зерна и мяса.

С приходом Великой Депрессии и Второй мировой ситуация изменилась. Нет, до кризиса и массового голода было еще очень далеко. Просто жизнь стала чуть похуже прежней.

Аргентинцам бы потуже затянуть пояса, да подождать пару-тройку лет, слава богу, хоть война далеко, но нет, — они слишком привыкли к достатку. Им хотелось всего и сразу.

Все громче стали раздаваться голоса местных «несогласных» о том, что нужен, дескать, новый порядок·, только военная дисциплина и государственная собственность могут вернуть стране былое величие.

Так и наши коммунисты до сих пор свято верят: если всех построить в шеренги по четыре, кризису сразу — конец. Почитайте на досуге антикризисный план КПРФ — это даже не смешно…

В 1943-м в Аргентине происходит военный переворот. Новым президентом становится вскоре один из лидеров путчистов, военный министр Хуан Доминго Перон, который на громкие посулы не скупился.

Перон обещал найти некое среднее арифметическое между коммунизмом и капитализмом. Чтобы частная собственность, но без эксплуатации; предпринимательство, но без концентрации капитала. В общем, работать по-капиталистически, а распределять по-социалистически…

Партия его называлась… внимание: «хустициалистской». Ее название почему-то традиционно не переводится с испанского на русский, точно так же, как не переводим мы название английской Лейбористской партии. Ну конечно, разве можно было бы в советские времена писать: на парламентских выборах в Великобритании победила «Рабочая партия»?

Так вот, «хустициалистская» партия Перона — это, если дословно «Партия Справедливости», короче — «Справедливая Аргентина»…

С появлением Перона в «Каса Росада» — розовом президентском дворце — началась широкая волна национализации. Проводили ее наспех, без каких-либо расчетов, потому и результат вышел соответствующий: производство экспортной продукции упало почти на 30 %. Денег в бюджете стало меньше, но поскольку Перон ратовал за справедливость, все они уходили на социальные программы.

Вроде «все для людей», только живут люди хуже и хуже. «Пришлось» вводить новые налоги. Одной рукой давать, другой отбирать. Подпирал государственный дефолт со всеми вытекающими последствиями.

Кончилось тем, что в 1955-м в Аргентине грянул новый военный переворот, Перона выперли в отставку. «Я же хотел как лучше…» — по-черномырдински обижался он, пакуя чемоданы…

Новая власть, однако, оказалась не намного умнее прежней. Военные — внешне были людьми честными и приличными, тоже ратовали за справедливость и социальное равенство, только в экономике понимали не больше Перона. Все проблемы решали они по-армейски просто, на раз-два — печатанием новых денег.

А народ опять недоволен, и потихоньку тоскует по «старым добрым временам». Удивительное свойство всех народов во все эпохи — ностальгировать по старым добрым временам, когда сахар был слаще, а вода — водянистее…

(Стоило только Ельцину отойти к праотцам, как разом позабыли все про марши пустых кастрюль, Чечню и невыплаты зарплат, зато — демократ был до мозга костей, прессу — не зажимал…)

В итоге — на престол опять позвали Перона, почти 20 лет отсиживавшегося в Испании. Было это уже в 1973 году. И опять — никакого прогресса. Тем более что престарелый Перон вскоре скончался.

В 1976-м Аргентину сотрясает очередной переворот. К тому времени темпы инфляции превышали уже 500 % в год. Остановить ее не получалось, годовой рост цен на потребительские товары исчислялся в сотнях процентов.

И вновь к власти приходят «перонисты». Как и их отец-основатель, они щедро раздают обещания налево-направо. Правда, теперь экономическая их доктрина разительно отличается от прежней пероновской.

Главную скрипку в этом новом курсе играют американские советники-неолибералы из «чикагской экономической школы», те самые, что потом высадятся при Ельцине и у нас.

Аргентинские реформы проходили почти по тому же сценарию, что и российские. Началась авральная приватизация. Собственность мгновенно по хорошо знакомому нам сценарию оказалась в руках «своих людей» или иностранцев.

Поначалу, впрочем, дела в Аргентине шли получше, чем у нас при Гайдаре с Чубайсом. Экономика, вроде, ожила. Курс местной валюты — песо — был жестко привязан к доллару. Даже графическое изображение песо стало теперь походить на доллар: та же буква S, только пересеченная не двумя, а одной вертикальной палочкой. Даже печатали эти песо на территории США.

А потом — все стремительно рухнуло. Оказалось, что весь крупный приватизированный бизнес сосредоточился в руках бюрократии. Малый — умирал. Госрасходы — чудовищные: на себя бюрократия средств не жалела. Внешний долг Аргентины рос не по дням, а по часам.

В феврале 2002 года наступил коллапс.

Примечательно, что буквально несколькими днями ранее аргентинский министр экономики приезжал с визитом в Россию в сопровождении большой группы американских чудо-советников. И читал нашим восторженным либералам лекции об «Аргентинском экономическом чуде». С тем же успехом Алексашка Ментиков мог рассказывать о пользе подушной подати, а Афанасий Ор-дин-Нащокин за неделю до Медного бунта делиться опытом эмиссии медных денег.

В самой же Аргентине тем временем наступал полный хаос: в демонстрациях и митингах протеста в крупнейших городах участвовало до трех миллионов человек — это ни много ни мало — примерно 7,5 % всего населения страны, считая младенцев и стариков [47].

В Буэнос-Айресе начались знаменитые «марши пустых кастрюль»: сотни тысяч шли по улицам и колотили в посуду. Шуму было много. Но экономика «почему-то» эффективнее от этого не становилась.

Ровно за одну неделю (!) здесь сменилось три президента. Тот самый творец «аргентинского чуда», местный Гайдар, сидел на подписке о невыезде.

Наконец, правительство разорвало связь песо и доллара: курс, стабильно державшийся почти десять лет, за пару часов упал в три раза. Американские советники благоразумно испарились. Пришло время для политики национального эгоизма, как в России времен Континентальной блокады и Александра I.

Лишь после этого постепенно наметился подъем… Хотя и сегодня аргентинская экономика еще очень далека от того, что было до первого пришествия Перона.

В сравнении с другими странами Аргентина не имеет и десятой части того благолепия, которым обладала в начале прошлого века. Причем, в отличие от России, здесь не было ни войн, ни революций, ни иноземных нашествий. Сами себя загнали в ловушку собственной непоследовательностью, метаниями, наивной верой в чудеса и добрых заокеанских волшебников. Воистину: лучшее — враг хорошего…

…В другой южноамериканской стране — Чили — все начиналось точно так же. Закончилось, однако, совсем иначе.

Те, кому сегодня от 35 и выше — географическое наименование это помнят хорошо; стараниями советского агитпропа оно намертво отпечаталось в нашем сознании, как пример империалистической реакции, потопившей в крови молодую демократию.

В памяти сразу же всплывает незабвенный облик президента Альенде с Калашниковым в руках из популярного телеспектакля, героическая оборона дворца Ла Монеда и Виктор О’Хара, которому фашисты то ли отрубили руки, то ли повесили на гитарной струне за исполнение патриотических песен:

И припев:

Враг в этой песне, некогда распеваемой на всех военно-патриотических смотрах, ясно дело, американский империализм в целом, и диктатор Пиночет в частности. Патриот же — сторонник чилийских социалистов в частности, и всего прогрессивного человечества в целом.

Альенде Госсенс Сальвадор (1908–1978) — президент Чили.

22 августа 1973 года Палата депутатов (чилийская Госдума) приняла постановление, в котором обвинила Альенде в авторитарных устремлениях, в покровительстве преступникам, связанным с правящей Социалистической партией, в арестах, избиениях и пытках оппозиционных журналистов, в незаконном преследовании забастовщиков и терроре против населения с помощью вооруженных банд… Через 20 дней произошел военный переворот, и президент погиб. В его теле насчитали 17 пулевых ранений. По версии правительства Пиночета, Альенде покончил жизнь самоубийством. Как в известном анекдоте: сам упал на нож, и так — 17 раз

История о том, как Чили чуть не стала коммунистической страной, неразрывно связана с именем президента Сальвадора Альенде. Он был убежденный социалист, марксист, «свой сукин сын» для Москвы. Про него в России до сих пор известно, какой он был хороший и как его поддерживал народ. А потом — фашистская хунта, возглавляемая генералом Пиночетом, убила хорошего Альенде, установила диктаторский режим и принялась сотнями расстреливать людей на столичном стадионе в Сантьяго.

Разумеется, это — не более чем пропагандистский лубок. Все было так и не так. Недаром и по сей день население Чили разделено на пламенных сторонников и яростных противников Пиночета, в пропорциях примерно равных.

…Сенатор Альенде пришел к власти в 1970 году, с четвертой попытки выиграв президентские выборы. Его политика была похлеще, чем даже эксперименты Перона.

Альенде провел глобальную национализацию, которая повлекла за собой дикую инфляцию: за 2 года его правления — в 10 раз. Изъятие у собственников земли вызвало те же последствия, что и коллективизация в СССР: массовый забой скота или отгон стад в Аргентину.

Пиночет Аугусто (1915–2006) — глава военной Хунты в Чти с 1973 по 1974, Верховный Глава Чтийской нации в 1974, президент Чили с 1974 по 1990 гг.

Из высказываний генерала: «Мы стараемся сделать из Чили страну собственников, а не пролетариев»; «Конечно, я — демократ, но в моей собственной манере»; «Права человека — очень удачная выдумка марксистов»

Началось бегство за границу не только овец, но и капиталов. Перевести деньги в наше время еще легче, чем угнать в Аргентину отару.

В СССР представляли дело так, что народ «за» Альенде, а недовольны им только «помещики и капиталисты». В действительности в 1972 и 1973 годах по всему Чили шли массовые демонстрации и забастовки, вплоть до общенациональных.

Переворот Пиночета вовсе не был путчем «военной верхушки».

22 августа 1973 года Палата депутатов (парламент) Чили приняла постановление, в котором фактически поставила правительство Альенде вне закона. Так что переворот произошел при полной поддержке народа и парламента[48]. И совершенно не факт, что «чудовищные преступления» режима Пиночета превосходят по масштабам преступления режима Альенде: очень многие деяния коммунистов в нашем изложении просто приписали Пиночету.

(Другое дело, что американцам свержение Альенде, разумеется, было исключительно выгодно: насчет «руки ЦРУ» в чилийском перевороте советская пропаганда не особо сгущала краски.)

Если бы у власти остался Альенде, не исключено, что жертв было бы еще больше, притом сегодня Чили очень напоминали бы Кубу.

Пиночет буквально вытащил уже сорвавшуюся в пике чилийскую экономику. Почему?

Судите сами: перонисты в Аргентине колебались между чикагской школой и марксизмом. В конце концов победила чикагская школа, и экономика Аргентины была «благополучно» разрушена под ее диктовку.

Альенде тоже ориентировался на полностью заемную, но альтернативную — марксистскую модель. И мгновенно привел экономку в такое состояние, что стада погнали в разоренную, нищающую Аргентину: даже в этой нестабильной соседской стране было лучше.

Зато самоуверенный Пиночет ни у кого советов не спрашивал, из капитализма в социализм не метался. И опирался не на временщиков-олигархов, а на ответственный национальный капитал.

Он денационализировал экономику. Начал привлекать иностранные инвестиции. Укрепил финансовую систему.

Но самая успешная и самая честная из реформ Пиночета — пенсионная. Не будем вдаваться в детали: суть в том, что пенсии государство платить не могло, Пиночет это трезво понимал, и решился не рубить собаке хвост по частям. По сути, он объявил страшную вещь — полный дефолт государства по пенсионным обязательствам, и начал с нуля новую, эффективную пенсионную систему. Реформа была предельно жесткой, даже жестокой, но наполненной не популистскими разглагольствованиями, а простым здравым смыслом, и потому — успешной.

В итоге народ пенсионной реформе Аугусто Пиночета поверил. Михаилу Зурабову учиться у него и учиться. Настоящим образом, заметим.

Сегодня в пенсионной системе Чили «крутятся» десятки миллиардов долларов. Чилийцы, вложившие свои пенсионные накопления в акции, владеют капиталом, в сумме составляющим половину ВВП страны.

В общем, чилийский народ поддержал жесткую руку «кровавого диктатора» и его последовательное, ответственное правительство.

Что характерно, даже пришедшие на смену ему демократы, сколько ни проклинали хунту в части цензуры, ограничения свобод и т. п., но никогда не отказывались от либеральных идей Пиночета в экономике.

Это еще один пример того, как сильная власть побеждает кризис, не боясь оказаться непопулярной.

Выбирать надо что-то одно. Либо — популизм и раздача заманчивых обещаний. Либо — конкретные жесткие шаги, пусть даже поначалу и не всегда популярные.

Сразу и хорошо никогда не бывает. Истинную оценку дает только время.

Повелители иглы

Причин для начала кризиса может быть сколько угодно: от дурости и слабости власти до банального неурожая. Если же разные напасти дополняют друг друга — пиши пропало.

Смутное время, охватившее Россию в начале XVII века, было именно таковым.

Первые четыре года столетия — с 1600 по 1603 — выдались сплошь неурожайными; само провидение будто посылало испытание за испытанием. Заморозки не прекращались даже в летние месяцы, а в сентябре вдруг выпадал снег.

Страну охватил страшный голод: за 2 года в одной только Москве погибло 127 тысяч человек.

Тщетно Борис Годунов пытался накормить народ. Даже открытые для голодающих царские амбары, бесплатная раздача хлеба и введение фиксированных цен не могли победить голод.

Годунов Борис Федорович (1552–1605) — русский царь с 1598 года.

Удачливый царедворец, он смог настолько возвыситься при таком сложном руководителе, как Иван Грозный, и так закрепиться при его сыне Федоре Иоанновиче, что был избран Земским собором на царство. Но, как говорится, «в трудное время взял я власть». Хотя Царь Борис удачно воевал с Швецией, приращивал Россию Сибирью, основывал новые города на Юге — Воронеж, Белгород… Но жизнь в стране становилась все хуже.

Ему вдруг как-то тотально перестало везти: то неурожай, то восстания, то голод. Он уже и житницы царские перед народом раскрывал, и деньги собственные ему раздавал, а страна его все больше не любила. Кончил царь Борис свои дни смутно и мрачно. Тут появился первый самозванец, а Россия окончательно рухнула в смуту

Хлеб все дорожал, а деньги дешевели.

Многие помещики вынуждены были просто прогонять прочь своих холопов и слуг; элементарно не на что было их содержать. Люди питались травой, сеном, трупами животных. Процветало людоедство.

Это при том, что хлеб, — несмотря на холода и снег — в стране был. Но крупные землевладельцы специально придерживали его, дабы искусственно взвинчивать цены. Не отставала от них и святая церковь во главе с самим патриархом Иовом. В Кирилло-Белозерском монастыре, например, преспокойно лежало 250 тысяч пудов зерна; этим количеством без труда можно было кормить 10 тысяч человек целый год.

Лишь обильный урожай 1604 года хоть как-то остановил вымирание народа. Правда, впереди Россию ждали новые, не менее страшные времена: приход Лжедмитрия, польская интервенция, череда крестьянских войн. Часть территорий надолго была утрачена. Шведы, допустим, покинули Новгород только в 1617-м. После них город остался полностью разорен, в нем насчитывалось лишь несколько сотен жителей.

«Смутный» кризис нанес экономике гигантский урон, на преодоление которого ушли целые десятилетия. Размеры пашен сократились катастрофически, в некоторых уездах — до 20 раз. Сельская местность обезлюдела. Земли во владениях Иосифо-Воло-коламского монастыря, к примеру, были, по утверждению современников, «все до основания разорены и крестьянишка с женами и детьми посечены, а достольные в полон повыведены… а крестьянишков десятков пять-шесть после литовского разорения полепились и те еще с разорения и хлебца себе не умеют за-весть»…

Но этот кризис был, по крайней мере, понятен. Нет хлеба — людям нечего есть. А вот, если хлеба (нефти, золота) — наоборот, много… Так много, что девать его просто некуда… Тогда с чего бы кризису начинаться?

Ан нет. Человеческая жадность не имеет границ. Кризис переизбытка ресурсов — вот как это называется.

История, увы, почти не знает случаев разумного пользования этим даровым счастьем.

Вы уже подумали о нефтедолларах и Стабфонде им. Кудрина?

Не торопитесь. Памятны и другие примеры.

Ярчайший — как испанцы в XVI–XVII веках просто проели золото из Америки, вместо того, чтобы использовать свое внезапное сверхбогатство для развития промышленности и создания инфраструктуры. На испанском золоте поднимались другие энергичные страны: Голландия, Британия.

В наше время не меньше золота важна нефть. И что же? Как правило, в нефтяных странах она играет ту же печальную роль, что и золото в средневековой Испании. Нефтедоллары в основном проедают. Более того…

Во многих странах — и Россия сегодня, увы, не исключение — поток нефтяных денег ведет к росту цен. Местная промышленность становится неэффективной: собственное производство слишком дорого, проще продать сырье и все купить на валюту за границей. Инфраструктура страны упрощается: в ней постепенно начинает исчезать все, кроме «топливно-энергетического комплекса».

Когда действующую власть обвиняют в том, что она подсадила российскую экономику на сырьевую иглу, это верно, но верно лишь отчасти.

Вопреки расхожему мнению, нет ничего дурного в том, что страна, обладающая от 6 до 15 % мировых запасов нефти и 30–36 % газа, делает основную ставку именно на экспорт природных ресурсов.

По такому же точно пути шли и будут идти многие другие народы. Та же Норвегия, например. Почитай весь Ближний Восток. Добрая часть Африки. Кстати, доля нефтяного экспорта в экономиках этих стран занимает даже большую нишу, чем в России.

Да и ошибкой было бы представлять себе злополучную эту иглу как апофеоз государственной глупости и лености; никаких усилий, мол, не прикладываешь, а деньги сами падают с неба.

На игле сидит не только Россия, но и Америка, Япония, Европа, словом, весь цивилизованный мир.

Без углеводородов жизнь современного человечества просто невозможна. Нефть — это ведь не только бензин и солярка. Это — основа всей химии, от пластика до синтетики и удобрений. Электроэнергия. Отопление. И компьютерная клавиатура, на которой сейчас набираем мы этот текст, тоже — нефть.

Кончится нефть — кончится и современная цивилизация. По крайней мере станет совсем ИНОЙ.

Так что вовсе не нам следует опасаться иглы, пусть другие ее боятся. У кого в руках нефть — тот и диктует свои условия; главное только — правильно диктовать…

В 1973 году арабский мир уже наглядно продемонстрировал, какая это страшная сила — игла. На Ближнем Востоке в тот момент вспыхнула очередная арабо-израильская война. Запад, разумеет-ся, принял сторону Израиля. И тогда ОПЕК — организация стран-экспортеров, этакий профсоюз поставщиков «черного золота», состоящий, в основном, из арабских стран — в знак протеста прекратил отгрузку топлива в Европу и США.

Сейчас это невозможно себе представить, но цена барреля нефти составляла на тот момент… примерно 3 доллара. Причем неизменной оставалась она десятилетиями (!), что Запад вполне устраивало.

Стоило лишь начаться блокаде, как цены тут же взлетели четырехкратно — до 12 долларов. И эта цифра нам кажется теперь смешной (летом 2008-го баррель сырой нефти стоил $145), а вот тогда-веселья было мало.

В США бензин подорожал аналогично — вчетверо. В моду вошли малолитражные автомобили, а бизнесмены и политики стали очень интересоваться электромобилями и водородным топливом.

Из опустевшей канистры, точно современный Хоттабыч, вылетел первый в истории энергетический кризис… Сами американцы по сей день все еще считают, что «нефтяной шок» 1973–1975 годов оказался самым тяжелым экономическим испытанием за весь послевоенный период.

Но есть и другие — гораздо более оптимистичные примеры владения иглой. Один из них — Объединенные Арабские Эмираты.

До середины XX века это были примитивные монархии кочев-ников-бедуинов на выступе Аравийского полуострова, которые находились под протекторатом Великобритании. Только 38 лет назад — в 1971-м (всего-то за 2 года до энергетического кризиса!) образовалось новое государство — федерация под названием ОАЭ.

Одному из авторов довелось побывать в конце 1990-х в «историческом музее» эмирата Дубай. «Исторический» — сознательно ставим в кавычки; очень уж короткая история у этой страны.

Площадь музея сопоставима с размерами краевого музейчика в любом райцентре. Из экспонатов — в основном, черно-белые фотографии и кинохроника.

История Дубая насчитывает всего два столетия; с тех самых пор, как прискакало сюда на верблюдах некое племя бедуинов.

Жило — не тужило, перебираясь с места на место в поисках пресных источников и свежих кустиков с колючками: место для жизни — не плодородные нивы Италии. Выжженная земля, пески, воды — нет.

Пару раз появились англичане, но особо не задержались: их мало интересовали колонии, в которых нечем поживиться, посему в целом бедуины были предоставлены сами себе. Сохранилось несколько фотографий порта Дубай начала и середины XX века — небольшая деревушка, деревянные причалы для рыбацких лодок. Так и продолжалось — день за днем, завтра, как вчера….

А в 1960-х годах здесь нашли нефть. И мир перевернулся. Хотя правящий эмир Дубая — по-прежнему прямой потомок того самого бедуинского вождя, который и появился на этой выжженной солнцем земле два века назад.

Эмираты смогли разумно распорядиться своими нефтедолларами. Всего 10 лет назад 90 % национального дохода давали нефть и газ. Сегодня — 40 %, хотя физически нефти добывают не меньше, а цены на нее — куда выше.

Коммерческий центр Дубай привлекает обширные иностранные инвестиции. Порты ОАЭ — в числе лучших контейнерных портов в мире. Построены шесть международных аэропортов, пропускающих через себя до 6 миллионов пассажиров в год. Налоги — минимальны. Объединенные Арабские Эмираты — страна с обширной зоной свободной торговли, где инвесторам предлагают практически нулевые налоги. В страну течет иностранный капитал. Хотите вложить деньги в недвижимость в ОАЭ? Она котируется уже на уровне европейской.

В ОАЭ с гастарбайтерами, на первый взгляд, проблема куда похлеще, чем в России. При населении в 4,5 миллиона человек 70 % — это рабочие из Индии, Южной и Юго-Восточной Азии. А из оставшихся 30 % местные коренные арабы составляют абсолютное меньшинство. Остальные — палестинские беженцы и мигранты из арабских стран. Но строгая простота законов исламского государства и редкостная для арабского мира неподкупность полиции — решают и эту проблему. Малейшее нарушение правил жизни в ОАЭ — вплоть до ПДЦ — и моментальная депортация гастарбайтера из страны за его счет (или счет работодателя) без права повторного въезда. Посему трудовые мигранты — в процентном отношении подавляющая, но по жизни — самая тихая и неприметная часть населения ОАЭ. Банда индусов (арабов, кавказцев, вьетнамцев, молдаван, таджиков и т. п.), избивающая на улице гражданина ОАЭ, — картина абсолютно фантастическая, просто из параллельной реальности.

90 % территории ОАЭ — выжженная солнцем пустыня без капли воды. Поэтому там строятся заводы по опреснению воды. Это важно не только для людей, но и для почти 100 миллионов деревьев, посаженных за последние 25 лет. ОАЭ боится продовольственной зависимости. Но в последние годы страна сама снабжает себя продуктами, и даже экспортирует овощи-фрукты да ягоды (например, клубнику) в Европу.

Такая экономическая политика называется диверсификацией. ОАЭ не замусоривают себе мозг разглагольствованиями об «арабской энергетической сверхдержаве». Их политика гораздо призем-леннее, а смысл ее вполне передает американская поговорка «Не клади все яйца в одну корзину».

Благодаря этой политике Эмираты сегодня — не букет из диких пустынных княжеств, как всего лишь 30–40 лет назад, а современное государство с высоким уровнем жизни.

Ну и что, что нет у них ни истории, ни литературы, ни вековых святынь — ничего такого, чем пристало гордиться любой державе.

Зато есть, чему поучиться. В том числе — и нам…

Во глубине Скопинских руд…

Человеческая жадность — вот еще одна извечная причина любого кризиса. Жадность землевладельцев, придерживающих в голодные годы хлеб, чтобы вырос он в цене… Жадность купцов, искусственно провоцирующих дефицит… Жадность банкиров, накручивающих кабальные проценты…

Но и жадность простых, самых обычных граждан, тоже может спровоцировать печальные для страны последствия.

Классический пример — финансовая пирамида. Все знают, что рано или поздно пирамида должна рухнуть. Но каждый при этом считает, что ему-то как раз удастся вовремя выйти сухим из воды; вот еще немного подождем, соберем последний урожай — и тогда уж точно все…

Самая знаменитая современная российская пирамида — это, конечно же, «МММ». Но она вовсе не являлась самой крупной.

Ущерб, нанесенный братьями Мавроди вкладчикам, официально был оценен судом в 100 миллионов долларов. Куда менее известный «Хопер-инвест» опустошил карманы доверчивых россиян намного сильнее: он привлек около полумиллиарда долларов.

А ведь были еще и «Чара», и «Тибет», и «Властелина», и «Русский дом Селенга»… Всего в середине 1990-х годов на территории России действовало порядка 1800 финансовых пирамид. Возбуждено было 984 уголовных дела. До суда, правда, дошли единицы…

Ничего подобного в наше время уже нет и, даст бог, не случится; российское законодательство довольно жестко контролирует любые подобные затеи. Рынок ценных бумаг находится под пристальным надзором государства; власть сумела-таки сделать нужные выводы из череды ошибок ельцинской эпохи…

Но и Мавроди, и хозяйки «Властелины» дебелая Соловьева — лишь октябрята в сравнении с многочисленными своими предшественниками.

О некоторых мы уже рассказывали. Но было их слишком много, всех даже не упомнить…

Первую известную в истории пирамиду создало, как ни странно, само же государство. Хотя что здесь, собственно, странного? Аналогичных примеров — масса, начиная от российских ГКО и заканчивая Миссисипской компанией Джона Ло. Называлась она чертовски романтично: «Компания Южных морей».

Основали ее в Англии в 1711 году. Сравним с делами домашними — это было за год до Полтавской битвы, когда Петр наконец-то разбил наглеца Карла XII.

Британское правительство к тому времени сильно задолжало держателям государственных облигаций. Дефолт объявлять не хотелось, но дело к тому неуклонно шло. Облигаций было выпущено на 9 миллионов фунтов стерлингов: по тем временам деньги неправдоподобные. По облигациям платили 3–4 % в год…

Конечно, будь на то воля правительства, оно охотно бы не платило вообще ничего, только как избавиться от кредиторов?

И тогда был найден замечательный выход. Парламентский акт предоставил некой «Компании Южных морей» право монопольно торговать с богатыми странами Южной и Центральной Америки. Пресса захлебывалась рассказами о будущих сказочных дивидендах. А правительство охотно меняло государственные обязательства на акции этой самой сказочной компании.

Да и как не поменять, если основал ее не какой-нибудь кучерявый Мавроди, а самый что ни на есть досточтимый и благородный джентльмен — граф Оксфордский м-р Харли.

Государственная облигация стоила 100 фунтов. Акция «КЮМ» — 125–130 фунтов. Получив такую акцию, владелец облигации «выигрывал» уже с ходу. Если он был умный, то мог сразу же ее продать на рынке и действительно выиграть… Но оказалось, умных не так много.

Правление «КЮМ» объявило подписку на новую эмиссию акций, и собрало два миллиона фунтов. Стоит напомнить, что в начале XVIII века 100, 200 или 400 фунтов — это сумма годового дохода среднезажиточной английской семьи. Акции покупали люди не бедные. В пирамиду вкладывалась аристократия величайшей империи мира.

К 1720 году стоимость акции достигла 900 фунтов. Но тут, наконец, до людей начала доходить некая странность… Приличные дивиденды (куда больше 3–4 % государственных) идут, а никакой реальной деятельности компания не ведет.

Где ее корабли, торговые склады, товары?! Где экспедиции и путешествия?

Газеты прозрачно начали намекать, что дело нечисто. А тут еще и казначей компании м-р Найт сбежал на континент со всеми бухгалтерскими книгами.

Курс акций стремительно пошел вниз, по всей стране зашумели акционеры, требуя наказания виновных и возврата денег. Что-то родное и знакомое, верно?

Кстати, в числе пострадавших оказался и Исаак Ньютон. Даром что был пожизненным директором Монетного двора Британии и в экономике разбирался отменно, сдуру бухнул в «южноморские» акции аж 20 тысяч (!) фунтов.

Часть средств удалось все-таки выручить: вкладчики получили с каждой «гарантированной государством» стофунтовой акции по нескольку фунтов. Лучше, чем вообще ничего, но меньше, чем платил Алексей Михайлович серебром за медные деньги.

Однако для ушлых финансистов пример «Южных морей» оказался крайне заразительным. Это ж какое золотое дно открывается!..

Вслед за «КЮМ», точно поганки после дождя, начали возникать все новые и новые пирамиды и пирамидки. Каждая — предлагала ровно одно и то же: зарыть пару золотых на Поле Чудес, чтобы вскоре выросло из него цельное золотое дерево. Вы нам — деньги, мы вам — акции.

Одно только перечисление названий этих бесчисленных структур говорит само за себя:

«Компания по извлечению серебра из свинца».

«Предприятие по совершенствованию мыловарения».

«Компания по заселению острова Санта-Крус».

И даже — «Компания по производству пушек, стреляющих квадратными ядрами». (Это вовсе не шутка, истинная правда!)

Разумеется, заканчивалось все традиционно, так же, как и с «Южными морями»… С «МММ», «Властелиной», «Хопром»… В один прекрасный день создатели пушек с квадратными ядрами либо разорялись, либо исчезали… А обманутые вкладчики рвали на себе последние волосы и клеймили позором вероломное государство… (Так уж заведено, что в любых бедах человек винит кого угодно, только не себя самого.)

Пришлось британцам — первыми в мире — выпускать специальный закон, защищающий вкладчиков от финансовых пирамид. Принятый Акт о «мыльных пузырях» запрещал учреждение акционерных обществ без официальной лицензии под угрозой штрафов и тюремного заключения. Кстати, во многом нынешнее российское законодательство этот Акт повторяет…

…Во Франции было еще интересней. Построенные Джоном Ло (не путать с голливудским актером Джудом Лоу) совместно с фактическим правителем страны герцогом Орлеанским пирамиды напрочь обрушили всю экономику Франции. Случилось это, о чем уже писалось, в то же самое время; аккурат в 1720 году.

Но, если англичане хоть как-то с грехом пополам из финансовой западни сумели выбраться, то французы зализывали раны еще многие десятилетия вперед. Фактически — и Великая французская революция во многом стала следствием афер «Жасминного Джо»; экономический кризис постепенно перешел в политический.

Хорошо еще — Джон Ло не добрался до России и не устроил что-то подобное у нас, а мог бы.

После поспешного бегства Джона Ло — или, как называли его на русский манер Ивана Ляуса, его разыскал в Италии посланец Петра 1 и вручил письмо, написанное от имени Государя. Ло приглашали поступить на русскую службу, обещая взамен истинно золотые горы: княжеский титул, чин обер-гофмаршала, орден Андрея Первозванного (видимо, авансом за будущие подвиги на полях финансовых сражений) да 2000 крепостных душ.

Петр давно уже с интересом наблюдал за ним; еще в 1717 году, будучи в Париже, царь лично встречался с Ло, а потом регулярно читал соответствующие донесения дипломатов.

Ради того, чтобы поправить финансовые дела империи, Петр готов был хвататься за любую соломинку, благо в его окружении имелся горячий поклонник таланта Ло князь Иван Щербатов. Он даже преподнес царю собственноручно переведенный его трактат, да и сам, под впечатлением, написал нечто подобное — сочинение о пользе введения в России бумажных денег, которыми «Жасминный Джо» наводнил всю Францию. (После краха его прожектов их пришлось отменять.)

К счастью, Ло от приглашения отказался. А посему пирамиды на русской почве не произрастали еще долгих полтора века, пока не начались либеральные реформы Александра II.

Пионером их стал некто Иван Гаврилович Рыков — молодой человек купеческого сословия, волею судеб назначенный директором банка в маленьком городке Скопине на Рязанщине. Даже не банка, банчка.

Первое время означенный Рыков работал тихо и честно, но в один прекрасный день решил подумать и о собственном кармане.

И вот в 1865 году скопинский банк начинает массово шлепать облигации. Разумеется, собственных капиталов было у Ивана Гав-рилыча немного, посему ценные бумаги никакого обеспечения не имели, дивиденды, как водится, платил он вкладчикам старым за счет вкладчиков новых.

Но этого никто тогда еще не понимал, тем более что в местной и столичной печати банк расхваливался на все лады; уже потом выяснится — ушлый Рыков попросту подкупал газетчиков, выдавая им беспроцентные кредиты. Тут уж денежки потекли к Ивану Гаврилычу рекой.

Воодушевленный успехом, Рыков задумывает новое предприятие: объявляет, будто в окрестностях Скопина обнаружены громадные залежи угля. Для их разработки он создает «Акционерное общество Скопинских угольных копей Московского бассейна» и с личного разрешения министра финансов выпускает акций на 2 миллиона рублей. Как добывалось это разрешение, объяснять, полагаем, не надо.

Дальше — технология уже известная. Массированная реклама в печати, ворох заказных статей. Очень быстро котировки акций стали одними из самых высоких в России. В целях завлечения новых простофиль Рыков даже демонстрировал на Московской политехнической выставке бруски угля, якобы добытые во глубине Скопинских руд.

Ну, а потом — как водится. В 1882 году рыковский банк обанкротился. При ближайшем рассмотрении никаких угольных копей вообще не обнаружилось; нет, чего-то такое Рыков там, конечно, копал — вот только угля под Рязанью не было, хоть тресни.

И в итоге отправился он в Сибирь пешком, в кандалах…

Крах Скопинского банка по тем временам был событием национального масштаба. Он даже остался запечатленным в искусстве; многие наверняка помнят известную картину Маковского «Крах банка». Так вот — это как раз о нем…

Вслед за Рыковым пирамиды кинулись сооружать и десятки других проходимцев. Печальный опыт рязанского банкира их ничуть не остановил; каждый наивно полагал, что уж он-то сумеет вывернуться. И продолжалось так вплоть до начала XX века, и не только в одной России.

В Германии, например, широко процветало т. н. «грюндерство» — от немецкого слова «основывать». Сотни банков, акционерных компаний, товариществ на вере тоже создавались лишь для того, чтобы напечатать ворох акций, собрать денег с доверчивых вкладчиков и вовремя смыться.

Примерно то же повторилось и во Франции, несмотря на все уроки, преподнесенные светлой памяти Джоном Ло. (Только за 4 года — с 1870-го по 1873-й — здесь возникло 958 акционерных обществ.) В конечном счете привело это к биржевому кризису, который сначала охватил Австрию, а потом перекинулся на Германию.

Самая громкая афера была связана со строительством Панамского канала.

Идея соединить напрямую Тихий с Атлантическим океаном была не нова; она возникла еще в XVI веке. К реализации же оной попытались приступить лишь тремя столетиями позже.

«Международная компания по строительству межконтинентального Панамского канала» появилась на свет в 1880-м. Возглавил ее человек с мировым именем — инженер Фердинанд де Лессепс, прославивший себя созданием канала другого — Суэцкого.

Строительство Суэцкого канала стало крайне выгодным предприятием. Все расчеты оказались верными — и инженерные, и коммерческие. Всего за 4 года затраты на сооружение ровного как стрела 168-километрового канала полностью окупились, и он начал приносить чистую прибыль.

И вот теперь — Лессепс взялся за новый гигантский проект. Разумеется, доверие к нему было полнейшим, акции компании охотно раскупались на рынке.

Лессепс Фердинанд (1805–1894) — французский инженер, предприниматель и дипломат.

Жарясь на пляже египетского курорта в будущем году (будем надеяться, это снова станет возможным), не удивляйтесь, увидев на горизонте грандиозную громаду. В 2010 году закончат углублять Суэцкий канал, и он сможет пропускать супертанкеры. Дело Фердинанда де Лессепса живет. На весах истории слава Суэца все-таки перевешивает позор Панамы. А канал по-прежнему приносит египетской казне больше, чем туризм, да и любая другая отрасль экономики

Инженеры долго спорили, как именно рыть канал. Одни — стояли за создание подземного туннеля. Вторые считали, что надо проложить железную дорогу и перевозить корабли посуху из океана в океан. Третьи предлагали — строить канал с несколькими шлюзами.

Лессепс настоял на четвертом варианте: рыть на уровне моря. Так же, как и Суэцкий!

Пока они судили-рядили, истинные организаторы компании времени даром не теряли — печатали и печатали новые акции (или, как их тогда называли — займы). Чтобы получить разрешение на выпуск, в громадных масштабах «подмазывали» политических деятелей. Будущего премьера Жоржа Клемансо и добрую половину депутатов парламента активно «поддерживали», «раскручивая» их в прессе, давая деньги на избирательные кампании.

Клемансо Жорж (1841–1929) — французский политик.

В молодости был радикалом, «критиком прогнившего режима» и яростным демократом. В зрелые годы — сам неоднократно становился и министром, и премьером. Оказался замешан в «Панаме». При этом будучи при власти, замечательно душил демократические завоевания французов.

Но главной страстью его жизни, похоже, была ненависть к Германии. Тут он не лукавил. Националистическая риторика и реваншизм Клемансо оказались востребованы во время Первой мировой. С самого начала войны он требовал ее продолжения до полного разгрома Германии, не считаясь ни с какими жертвами. Совмещал посты премьера и военного министра и хотел стать диктатором.

Между прочим, по образованию — врач, а зарабатывал в молодости тем, что преподавал французский язык и верховую езду в американской женской школе

Количество привлеченных денег росло, а конца края проекту не было видно. Бесчисленные технические ошибки накладывались на банальное воровство.

В 1887 году грянул гром: оказалось, что за 6 лет стройки она почти не сдвинулась с места. Другой, не менее знаменитый инженер Эйфель — тот, что построит одноименную башню — проведя экспертизу, заявил, что для завершения проекта нужно еще 1,6 миллиардов франков. Таких денег ни у кого уже не было.

Акции Панамской компании рухнули с треском и грохотом, за них не давали теперь и сантима. 800 тысяч вкладчиков безвозвратно потеряли свои деньги — всех их накрыла одна большая панама. Против 510 (!) депутатов выдвинули обвинения в коррупции. Правительство ушло в отставку.

Что же до главных жуликов, они улизнули в Брита-нию — традиционный приют финансовых махинаторов. Так что и на этом кризисе самые хитрые из олигархов погрели ручонки: деньги остались при них.

Скандал длился несколько лет. Трибунал признал виновными не только управляющих компании, но и Лессепса, его сына Шарля, и даже бедолагу Эйфеля (он отвечал за инженерные решения на Панаме). Впрочем, Эйфеля вскоре помиловали, а отправить Лессепса за решетку оказалось совершенно невозможно: на нервной почве бедняга впал в полный маразм. Знаменитого, заслуженного старика отпустили тихо умирать.

А слово «панама» на долгие годы стало нарицательным обозначением особо крупной аферы; вплоть до середины XX века так именовали любую пирамиду…