Кризис

Города — призраки

Нынешний кризис часто сравнивают с Великой депрессией. На самом деле, аналогия сильно притянута за уши.

Между этим и тем кризисами общего не много; разве что страна происхождения — Made in USA.

По масштабам же своим и размаху даже ставить их на одну доску нельзя. Нет, и то, и другое, конечно, кризис. Но ведь и Великая Отечественная и драчка за Фолклендские острова — тоже одинаково считаются войнами…

Хотя начиналась Великая депрессия так же, как и сегодня — у Америки стало чересчур много денег.

Послевоенная экономика перла, как на дрожжах; еще бы — столько золота перекачали за Первую мировую в закрома Форт-Нокса.

Семимильными шагами развивалось массовое производство. Товары, еще вчера считавшиеся непомерной роскошью, стали, благодаря конвейеру, доступны каждому. Теперь миллионы американцев звонили по телефонам, заводили граммофоны, включали радиоприемники; словом — самый настоящий потребительский бум. Все ждали только роста, больше денег, больше товаров — хороших и разных!

Вот так же и «мобильник» являлся когда-то у нас признаком богатства; «Моторола» с выдвижной антенной и захлопывающейся крышкой стала символом целой эпохи наряду с «Шестисотым», «Бумером» и малиновыми пиджаками.

Сотовый телефон в России начала 1990-х — это удел богачей. Аппарат с контрактом стоил 5 тысяч долларов (в пересчете на золото — 15 тысяч сегодня); любой звонок — доллар минута.

Теперь «мобильники» в кармане у каждого, включая дворни-ков-таджиков и первоклассников. Микроволновки, домашние кинотеатры и ноутбуки до самого последнего момента раскупались, как горячие пирожки. Все ждали только роста… Стоп. Пошел явный повтор. Другая эпоха, другая страна…

Теперь это звучит, как издевка, а ведь накануне биржевого краха американцы просто-таки захлебывались от восторга. До такой степени все были убеждены, что эпоха т. н. «просперити» (процветания) будет вечной. Рост всеобщего благополучия фиксировался индексом Доу-Джонса. Кстати, докризисного уровня он достигнет только в… 1954 году!

Всего за 14 лет — с 1913 по 1927 год — ВВП США не просто удвоился. (Помнится, аналогичную задачу Путин ставил сразу после своего прихода к власти.) Он утроился!

Американцы охотно покупали акции, надеясь получить по ним высокую прибыль. Нет денег? Под акции брались кредиты: банкиры тоже ждали роста. Особенно активно вкладывали деньги в недвижимость… опять что-то знакомое, правда?

В России в начале XXI века «перегрет», в основном, был рынок жилья в мегаполисах и курортных зонах типа Сочи. В США земля тоже особенно быстро дорожала во Флориде. Но и по всей стране шел бум торговли недвижимостью и рост цен на нее. Продавались — в том числе и котировались на биржах — даже такие бумаги, как право на покупку земли…

Коммунисты знали совершенно точно: обвал 1929 гада — это кризис перепроизводства! (В Большой советской энциклопедии указывалось, что он «резко обострил все основные противоречия американского капитализма».) Почему? Да потому, что у Карла Маркса только про этот кризис написано; про другие — ни слова. В громадном томе экономического талмуда — в «Капитале» — нет и малейшего упоминания о кризисах финансовых.

Маркс Карл (1818–1883) — немецкий экономист и революционер-теоретик.

Его экономическое учение так истово изучали, а потом так старательно забывали, что трудно сказать о нем что-то новое. Разве что анекдот… «Скажи-ка мне, кто был Карл Маркс?» — «Экономист, папа». — «Это как наш дядя Боря?» — «Нет, дядя Боря — старший экономист». Анекдот, правда, тоже старый, еще антисоветский. То есть относящийся к тому историческому периоду и той экономической формации, когда здание, в котором мы оба работаем, стояло на Проспекте Маркса (а не на Охотном ряду), и находился в нем Госплан, а не Госдума

Однако ж причина Великой депрессии крылась, разумеется, совсем в другом. Если совсем просто: в том, что денег было чересчур много, а потом оказалось вдруг чересчур мало.

Финансовый рынок элементарно «перегрели», слишком много туда закачав. В свою очередь, незаработанные миллионы подняли ценовую планку абсолютно на все: ту же неблаговидную роль в эпоху великих географических открытий сыграло в Испании индейское золото. Правда, испанцам, чтобы разрушить свою экономику, пришлось добывать деньги в Потоси и везти через океан на галеонах. Американцы практично печатали их, не выходя из дома…

До того, как рухнуть, перегретая финансовая пирамида искала нового эквивалента. В Голландии это были тюльпаны, в США — недвижимость и акции. Теперь пирамида обрушилась. Пирамида?! Да, Великая депрессия имела и такой параметр. Кто успел — много чего купил. Сын будущего президента Джозеф Кеннеди-старший, к примеру, прекратил игру на бирже за считанные недели до краха. И заработал по разным оценкам, от 400 до 600 миллионов долларов. Тех довоенных долларов… Сколько это сегодня? Попробуйте умножить на 50.

Кризис, наверное, можно было затормозить, но для этого правительству требовалось реально оценить ситуацию. А оно даже не пыталось в ней разобраться. Рынок отрегулирует сам себя — и точка!. Типичный кризис потери управления.

Прозрение пришло слишком поздно. 24–25 октября 1929 года на Нью-Йоркской фондовой бирже началось стремительное падение всех без разбора акций. Пытаясь выручить хоть что-то, инвесторы продали за один день миллионы ценных бумаг. «Черный четверг» и «Черная пятница» разорили множество людей. Но это было только начало.

«29 октября, во вторник, падение приняло совершенно неудержимый характер. В целом за неделю биржевой паники рынок потерял в стоимости около 30 миллиардов долларов — больше, чем правительство США потратило за все время Первой мировой войны. И больше чем "стоил" весь сектор реальной экономики»[49].

В начале 1920-х в США насчитывалось около 30 тысяч (!) банков. В первый же год Депрессии разорился каждый шестой, а вместе с ними и миллионы вкладчиков. К 1933 году банков осталось лишь примерно 14 тысяч; больше половины, получается, лопнули.

Ссуды не мог вернуть почти никто. Кто успевал — забирал деньги со счетов до последнего цента (уже в начале кризиса вкладов было изъято на 5–6 миллиардов долларов). Акции и векселя превращались в труху.

5 ноября падение цен распространилось и на товарные рынки. Никто не хотел покупать, все стали только продавать — хоть в убыток, лишь бы сбагрить товары с рук. Цены на пшеницу опустились почти до нуля. 13 ноября так же резко подешевел хлопок. Почти встал рынок машин и механизмов. Исчез спрос на одежду и ткани.

Вслед за тем рухнула промышленность. Предприятия закрывались, плодя все новых и новых безработных.

К 1932 году общий объем производства в США сократился более чем в два раза[50]. Выпуск автомобилей упал на 80 %, чугуна — на 79 %, стали — на 76 %, локомотивов и вагонов — почти на 100 %.

Америка была отброшена в XIX век.

Кто потерял и кто приобрел?

Подобно нашим Потаниным и Абрамовичам, Морганы и Рокфеллеры потоками лили крокодиловы слезы — оплакивали свою «нищету». Когда голодные безработные подступились на улице к миллиардеру Вандербильдту: «Помогите хоть чем-то!» — Вандербильдт — тот самый, прославившийся в СССР, благодаря своей дочери-моднице и Эллочке-людоедке, — внимательно выслушал раздирающие душу истории: у одного умерла с голоду бабушка, у другого — маленькая дочь, у третьего дети не ходят в школу — нет ни одежды, ни обуви, ни сил…

— Это никуда не годится! — заявил, наконец, расчувствовавшийся миллиардер, и полез в карманы за мелочью — с соотечественниками надо делиться.

На самом деле кому-кому, а олигархам-то мало что грозило. Ни одна из «шестидесяти правящих семей Америки» не разорилась. Более того — никто не обеднел настолько, чтобы перестать входить в число правящих. А вот свидетельств новых «приобретений» миллиардеров очень много.

Как всегда, за все расплачивался обычный народ.

Сегодня трудно себе представить, до какой степени кризис ударил по рядовым американцам.

Не работал каждый третий. Большинство перебивалось от случая к случаю; их называли корректно и осторожно — «частично занятые».

Вместе с фермерами, чиновниками, военными, предпринимателями, полноценно работающих было не более четверти трудоспособного населения США. Остальные оказались никому не нужны. Американцы к такому не привыкли.

До кризиса 1929-го, как и до кризиса 2008-го, банки легко ссужали деньги на строительство или покупку жилья. Большинство народу охотно этим пользовались. Теперь банки отнимали у людей дома за невозврат кредитов. Тех, кто жилье снимал, выгоняли за неуплату квартплаты.

Люди тысячами одномоментно оказывались на улице. Часть переселялись в ночлежки. Но и ночлежки не все были бесплатные: в Америке не полагалось никому помогать задаром. Платить за постой было нечем, а климат в США только на самом юге тропический, на севере особо на скамейке не поночуешь.

Бездомные скапливались на окраинах городов, где возводили себе хибары из ящиков и строительных отходов. Их называли «бидонвили» или «гувервилли» в честь тогдашнего хозяина Белого дома Герберта Гувера. (Были еще «гувер-шуз»/hооvег-shoes — пачки газет, которыми за неимением туфлей люди обматывали ноги, точно портянками.) Время от времени власти эти клоповники сносили, но тотчас рядом возникали новые; жить ведь где-то надо…

Не лучше обстояли дела и в знаменитой одноэтажной Америке. Фермеры поголовно разорялись. Закупочные цены на их продукцию падали, а горючее, напротив, росло. Доставить продукты на рынок обходилось дороже самого урожая. Собранным зерном фермеры топили дома, а молоко сливали в придорожные канавы.

За 4 года Великой депрессии разорилось, как напишут впоследствии, «около миллиона», из 6 миллионов ферм[51].

Потомки пионеров, первооткрывателей американской Целины, толпами бежали в мегаполисы. Америку испещрили обезлюдевшие города-призраки, все жители которых ушли искать работу и пропитание. Нечто вроде древнего города бандерлогов из Маугли. Только киплинговской романтики не было в них и в помине; ни кобр, ни сваленных в подземельях сокровищ… Пустынные улицы, заколоченные коттеджи, и только гордо развевается знамя над мэрией…

Американцам до сих пор видится в таких местах нечто жуткое. По крайней мере, Стивен Кинг регулярно населяет их нечистой силой разной степени зловредности[52]…

Но в светящихся неоном городах фермеров тоже никто особо не ждал. Кому-то, конечно, удача улыбалась, но большинство пополняли армию бездомных. В общей сложности на улицах и в «гувервиллях» оказалось порядка 2,5 миллионов семей. Если считать, что среднестатистическая семья состояла тогда из четырех человек, выходит, что бомжевало где-то 8 % населения…

Увы, забывчивость — типичное свойство человеческой памяти… Пожалуй, единственное, что мы помним сегодня о Великой депрессии — кадры черно-белой хроники, запечатлевшие бесконечные очереди на биржах труда.

Поверьте, это было далеко не самым страшным. Голод — вот, что оказалось намного хуже.

Почему-то у нас бытует представление, что голод в США — это то ли перебои в снабжении омарами, то ли отсутствие на столах свежезапеченной лапы гризли в калифорнийском винном соусе.

Нет же, голод в Америке 1930-х годов мало чем отличался от голода в Поволжье и на Украине.

Даже в относительно благополучном Нью-Йорке люди массово гибли от истощения. Поищите — есть в архивах и Интернете старые фотографии, на которых американцы лежат вдоль тротуаров и умирают на фоне ярких витрин с разнообразной едой. Мимо проезжают нарядные автомобили, кто-то спешит на работу или свидание… До этих несчастных никому нет дела…

А вот еще классические кадры фотохроники: очереди голодных за тарелкой бесплатного супа. У большинства вполне интеллигентные лица, приличная одежда; держатся за руки супруги, к матерям жмутся маленькие дети. Не бродяги, не алкоголики, не бичи. В очереди у полевой кухни стоят люди явно неглупые, образованные, еще вчера — хорошо обеспеченные…

Бесплатный суп — это в богатом Нью-Йорке. Далеко не у всех штатов и городов хватало средств даже на такую малость.

В наше время еще живы те, кто был детьми в «романтические тридцатые», в «эпоху джаза». Их рассказы звучат для нас дико и странно, как будто речь идет не об Америке, а о блокадном Ленинграде.

Американец Джек Гриффин вспоминает: «Мы заменяли нашу привычную любимую пищу на более доступную… вместо капусты использовали листья кустарников, ели лягушек… в течение месяца умерли моя мама и старшая сестра…»

Массовое бродяжничество, нищета, детская беспризорность стали типичными чертами Великой депрессии. Ну, и конечно, дикая преступность. Уличные банды натурально терроризировали население большинства городов.

И ведь нельзя сказать, что ужасы эти как-то замалчивались. Нет же! И литература, и кинематограф отражали их довольно подробно, с массой леденящих кровь деталей. Вот только мы об этом сегодня не помним.

Многие страницы «Гроздьев гнева» Стейнбека просто страшно читать. Вот описание умирающего с голоду бедолаги, который отдал последнюю еду сыну. Вот смерть деда Джоуда, которого так и закапывают возле дороги. Вот умирают дети, которым родители, работая на сборе фруктов, не могут купить этих самых фруктов. И посвящена книга «Тому, который испытал все это на себе».

Старый «Кинг-Конг» — отличный фильм. Он не случайно стал сверхпопулярным. Но за приключениями гигантской гориллы как-то забываются первые кадры. А на них — безработная девушка из Нью-Йорка, которая не ела три дня и пытается стащить с лотка яблоко.

Это не пропагандистская агитка и не «социальное» кино, обличающее язвы капитализма. Просто в приключенческой ленте режиссер мимоходом показал маленький кусочек Америки, в которой он жил и которую хорошо знал.

Даже у Марио Пьюзо в «Крестном отце» можно найти такой пассаж: «По всей стране миллионы американцев предлагали свои честные руки, готовые на любую работу или, смиряя гордость, униженно стояли в очередях за подачками благотворительных учреждений, чтобы не умереть с голоду».

«Гроздья гнева» и «Крестный отец» широко известны, но есть еще целые библиотеки книг на эти темы, в том числе мемуаров… Практически все они никогда у нас не переводились…

О масштабах американского голодомора судить трудно: официальная статистика традиционно отсутствует или мастерски подтасована. Исследователи уверенно говорят, по крайней мере, о пяти миллионах прямых жертв голода 1932/33 года. В том числе о миллионе умерших детей…

Все эти люди не вписались в рынок. Именно так ответил Чубайс шефу российского телевидения Попцову, когда тот принялся совестить его массовой смертностью и нищетой стариков.

Сколько их, не сумевших пережить шоковую терапию и прочий шок 1990-х, было? Тех, кто погиб в межнациональных войнах, спился, покончил с собой, умер от обострившихся болезней, стал жертвой уголовников и отморозков?

Счет — тоже на миллионы.

Политики, ностальгирующие сегодня по ельцинской демократии, об этих миллионах вспоминать не любят. При том, что российские 1990-е не идут ни в какое сравнение с американскими 1930-ми.

Нам, нации, привыкшей к постоянной опеке государства, пережить кризис неизмеримо труднее, нежели тем кто, воспитан в конкуренции свободного рынка, по принципу джунглей: каждый сам за себя.

Представьте, что творилось в США, если уж самостоятельные американцы и те вымирали миллионами…

Американские гастарбайтеры на стройках пятилетки

А где же все это время была власть? О чем думали себе президент, правительство, сенат, конгресс, губернаторы — кто там у них еще?

В том-то и беда, что власть вообще дистанцировалась от всего происходящего. Нет, что-то такое подбадривающее политики, конечно, заявляли, красивые и звучные речи толкали; однако ж этим борьба с кризисом и ограничивалась.

Достаточно сказать, что до 1933 года у правительства даже не было федеральной программы борьбы с безработицей. Эту проблему просто переложили на плечи штатов и муниципалитетов. Практически все из них, правда, очень скоро превратились в банкротов, и средств в бюджетах не имели даже на поддержание элементарного порядка; но кого это волнует. Чай, не дети малые, сами должны справляться…

Америке 1920 годов упорно не везло на сильных лидеров. Сначала ей правил Уоррен Гардинг, по сей день считающийся самым непопулярным президентом за всю историю страны.

Во многом именно Гардинг заложил основы Великой депрессии. Будучи откровенным ставленником олигархии (во власть его двинули нефтяные магнаты из родного Огайо) он превратил Белый дом в натуральную коммерческую палатку, где продавалось все и вся.

Государственные нефтяные месторождения за взятки передавались в частные руки. Был отменен закон о налоге на сверхприбыль (олигархам это принесло 1,5 миллиарда ежегодной «экономии»), На ключевые должности назначались рекомендованные «спонсорами» люди, причем свидетели утверждают, что Гардинг, формируя кабинет, согласовывал с ними каждую кандидатуру.

Гардинг Уоррен (1865–1923) — 29-й президент США (1921–1923).

По оценкам историков, самый неудачный президент. Находился под каблуком у жены и олигархов.

Считается, что именно супруга, которую он называл Герцогиней, и которая была старше его на 5 лет, вывела Гардинга в люди. Сначала она помогала ему вести бизнес, а потом настояла на том, чтобы он баллотировался в президенты, и даже лично участвовала в работе по его выдвижению. После своей победы Гардинг впервые в истории США приехал на церемонию принесения присяги вместе с женой в одной машине.

Первую леди не смущало ни наличие у мужа постоянных любовниц, ни его внебрачные дети. Мужа она пережила не надолго и умерла вскоре после его скоропостижной кончины

Новым руководителем Федеральной резервной системы стал, например, мелкий делец Криссингер. С его легкой руки и при молчаливом одобрении Гардинга банки кинулись строить пирамиды, искусственно завышая цены на свои акции и провоцируя дефицит; да и с бюджетом и налогами изрядно баловались.

Главный «кукловод» Эндрю Меллон — миллиардер и одновременно министр финансов, — фактически и сделавший Гардинга президентом, приумножил тогда свои капиталы в разы. Цифры называются самые различные — от 20 до 300 миллионов долларов — при том, что тот доллар стоил раз в 50 дороже этого.

В конце концов, масштаб коррупции и неприкрытого воровства достиг такого размаха, что молчать об этом стало уже невозможно. После того, как министр внутренних дел Фол попался на откровенной взятке, газеты подняли шум. Гардинг пытался оправдаться, но скончался от апоплексического удара, не дожидаясь конца срока.

(Впоследствии министр Фол — единственный из всей президентской то ли рати, то ли шайки — будет, кстати, осужден.)

А через 6 лет грянул кризис, изрядно спровоцированный жадностью олигархов.

Гувер Герберт Кларк (1874–1964) -31-й президент США (1929–1933).

Для нашей страны Гувер особенно памятен тем, что до своего президентства он возглавлял АРА — Американскую администрацию помощи, которая оказывала продовольственную поддержку странам, особенно пострадавшим в Первой мировой войне. Несмотря на то, что сотрудников АРА постоянно подозревали в шпионаже и вредительстве, с 1921 г. она поставляла продукты и медикаменты для голодающих Поволжья.

Удивительный парадокс; иностранным голодающим Гувер сумел помочь, а своим собственным — нет…

Покинув Белый дом, он прожил еще 31 год и до сих пор остается самым большим долгожителем среди экс-президентов

О сменщике Гардинга — Джоне Калвине Кулидже-младшем — сказать особо нечего, кроме того, что он исправно проводил ту же политику. (Немудрено, Ку-лидж избирался вместе с Гардингом, как вице-президент, так что любые случайности были исключены.)

А вот следующий, 31-й президент США Герберт Кларк Гувер, фигурой оказался куда более презанятной.

Горный инженер по профессии, крупный предприниматель, он был типичным self-made man и до конца дней свято верил, что добиться успеха может каждый, главное только — обеспечить равные стартовые возможности[53].

При этом взгляды Гувер исповедовал самые что ни на есть либеральные. Он, например, считал, что государство, в принципе, не должно вмешиваться в экономику и влезать в дела частного бизнеса. Почти Гайдар.

На этот счет у президента существовала целая теория. Дескать, из всех социальных и экономических кризисов есть единственный «научно обоснованный» выход: политика т. н. невмешательства. Гувер даже книгу про это написал, ставшую бестселлером: «Американский индивидуализм» называется. Такие гениальные учения, как известно, всесильны, потому что верны. И верны потому, что всепобеждающи…

Хотя отчасти мы должны быть благодарны пассивности Гувера; очутись на его месте кто-то другой — энергичный и сильный — Россия не сумела бы столь быстро стать индустриальной державой. Ну, или, по крайней мере, не такими темпами.

Великая депрессия оказалась СССР исключительно на руку. В эти годы мы активно, пользуясь конъюнктурой, начали выбрасывать на мировой рынок зерно, лес и скот, покупая взамен машины, оборудование и даже целые заводы. Причем это была не какая-нибудь отверточная сборка, а полноценные, современные предприятия, которые запускались потом под ключ.

Только две цифры. В 1926–1933 годах из Союза экспортировали зерна на 672,8 миллионов рублей, племенного скота — еще примерно на 100 миллионов. А техники импортировали — на 306 миллионов; то есть сальдо явно не в пользу Запада. Недаром в тамошней прессе постоянно шел вой про «советский продовольственносырьевой демпинг».

Большинство индустриальных гигантов первых пятилеток — Магнитка, Кузбасс, Челябинский и Харьковский тракторные заводы — были оборудованы западной техникой, строились с участием иностранных специалистов[54].

Тот же знаменитый Сталинградский тракторный — флагман индустриализации и гордость советского машиностроения — в действительности был целиком приобретен в США, собран и запущен американскими инженерами, да и выпускал поначалу модификацию трактора Fordson.

Свыше 30 тысяч квалифицированных инженеров, рабочих, техников, конструкторов приехали тогда в СССР по контракту. Можете себе вообразить, что творилось в Америке, если вербовка в далекую, голодную Россию воспринималась для них почти как пропуск в рай; а ведь на том же Сталинградском тракторном и работа была от зари до зари, и условий для цивилизованной жизни никаких.

Когда «Амторг» (кто не знает, эта советская фирма занималась торговлей с США) объявил в начале 1930-х набор специалистов для работы в СССР, пришло более… 100 тысяч заявок. Американцы готовы были ехать куда угодно, на любую зарплату; лишь бы выжить. В советской литературе того времени часто можно встретить описания таких спецов, исполненные суровости соцреализма; почитайте «Человек меняет кожу» Бруно Ясенского, например.

Не будь Великой депрессии, не было бы ни такой охотной торговли механизмами и технологиями, ни волны трудовых мигрантов, приезжающих с Запада в СССР. Гастарбайтеры первых пятилеток не носили оранжевых жилетов и в совершенстве говорили по-английски, а вот таджикского или молдавского не знали вовсе…

Демократия, подкрепленная танками

Американский индивидуализм Гувера привел к тому, что Депрессия окончательно захлестнула страну. Государство откровенно с ней не боролось, уповая на волю Божью и то, что само собой все рассосется; в строгом соответствии с научной теорией президента. В октябре 1929-го, на полном серьезе, Белый дом уверял, что кризис закончится уже через 2 месяца; спокойствие, только спокойствие.

Что делать с экономикой, Гувер откровенно не понимал, а посему предпочитал взирать на происходящее с философским стоицизмом; ну, не может же кризис длиться вечно!

Единственное, что по-настоящему выводило его из себя, это наглость народа, осмеливающегося качать права. Всякий раз, когда доведенные до отчаянья люди выходили на улицы, правительство Гувера клеймило их позором, обзывало коммунистами и провокаторами. С ними-то как раз, а не с кризисом, власти боролись по-настоящему истово.

Летом 1932-го на Вашингтон двинулись маршем протеста безработные ветераны Первой мировой; вместе с женами и детьми.

Было их 30 тысяч, но дошло чуть больше половины. Ветераны требовали выплатить им положенную при дембеле компенсацию — по 500 долларов на нос.

Гувер откликнулся сразу. Каждому предложили аж по… 30 долларов. Щедрость невообразимая. Плюс — пару долларов на обратный проезд.

Многие брали; лучше синица в руках, чем журавль в небе. Но 2 тысячи самых упертых подачками не удовлетворились. Они разбили лагерь в предместьях столицы (причем в специально разрешенном для этого месте!) и стали ждать высочайшей милости. Тогда Гувер отдал войскам приказ: разогнать.

28 июля армейские подразделения атаковали палаточный городок. В зачистке была задействована даже военная техника, включая танки. Погибло немного; всего-то — 3 человека, в том числе -11-месячный ребенок. Танк раздавил его вместе с палаткой. Около тысячи получили разные по тяжести ранения…

1930-е — это еще и взлет в США организованной преступности. Причины оной широко, вроде бы, известны: «сухой закон». Запрет производства и торговли спиртным вызвал вал контрабанды и нелегальной торговли. На них и поднимались первые мафиозные «семьи»[55].

Однако существовала и вторая, менее известная у нас причина: организованные банды оказались востребованы самым что ни на есть легальным бизнесом. В период Депрессии мелкие собственники в городах и особенно фермеры частенько восставали, оказывая вооруженное сопротивление банкам и кредиторам.

Терять разорившимся фермерам было нечего. Сплошь и рядом они с оружием в руках заваливались на торги, где продавалось их описанное за долги имущество. Нет, это был, конечно, не налет, упаси боже. Просто такими недобрыми глазами глядели они на аукционистов, поглаживая при этом свои винчестеры и карабины, что те — абсолютно по доброй воле — продавали им фермы назад за бесценок; типа — за один серебряный доллар. Да и отобрать у них имущество тоже не всегда было так легко; вопрос-то стоял жизни и смерти, поэтому многие готовы были драться до последнего патрона.

Так постепенно Америка возвращалась к своим корням, к временам фронтира, где было немало героического, и еще больше — бандитского.

Что оставалось делать кредиторам? Полиция и власти в их дела не влезали (американский индивидуализм как-никак!). Воевать в одиночку с фермерами было тоже не с руки.

Вот и приходилось обращаться за помощью к бандитам или самолично организовывать вооруженные шайки. Короче, нечто вроде хорошо нам памятного понятия крыши.

Отряды гангстеров нападали на фермы, уводили скот, отбирали имущество, под угрозой смерти заставляли должников подписывать искомые бумаги.

Нередко это приводило к полноценным боевым столкновениям. В 34 штатах фермеры даже создали «Комитеты действия», которые давали вооруженный отпор «бомбардирам». Иногда комитетчики превентивно нападали на банкиров и крупных дельцов, заставляя их отступиться.

Над Америкой в полный рост замаячила угроза новой Гражданской войны, революции и распада. Власть уже не могла, да и не хотела контролировать ситуацию. В стране начинались хаос и анархия. Да и коммунисты тоже без дела не сидели, изрядно подливая масло в огонь.

Переставала считаться с Вашингтоном и Европа. Под шумок, пользуясь ситуацией, Англия с Францией прекратили возвращать США старые долги, а Германия демонстративно отказалась платить по репарациям, установленным после Первой мировой.

Еще чуть-чуть — и американцев вообще перестали бы пускать на порог в приличное общество.

Однако Гуверу было легче обречь страну на гибель, нежели поступиться собственными идеалистическими принципами.

Америке позарез требовался новый лидер; сильный, энергичный, способный переломить кризис.

И такой человек нашелся. Звали его Франклин Делано Рузвельт…

Американский ГУЛАГ

А вот как раз между Франклином Рузвельтом и Владимиром Путиным есть масса общего. Эту историческую аналогию давно подмечают многие ученые, политики, да и просто образованные люди.

У них даже судьбы отчасти схожи. Оба носили в прошлом погоны, оба юристы по образованию, значительный отрезок жизни был связан с Германией. Рузвельт там учился, Путин — служил. И оба явились как мессии; буквально в последний миг, когда будущее нации повисло уже на волоске. «Случайность — логика фортуны», — писал Набоков.

Рузвельт Франклин Делано (1882–1945) — американский государственный деятель, 32-й президент США (1933–1945).

Единственный в истории страны президент, избиравшийся 4 раза.

До того, как стать президентом Рузвельт успел послужить в военно-морском министерстве, занимался частной юридической практикой, избирался сенатором, был губернатором штата Нью-Йорк.

В 1921 году он заболел полиомиелитом и в результате ошибочно поставленного диагноза навсегда остался инвалидом. (Кстати, и недуг-то он подхватил по причине собственного неравнодушия; катаясь с сыновьями на яхте, увидел на острове лесной пожар, принялся его тушить, а потом, разгоряченный, прыгнул в холодную воду.)

Перенесенные испытания сделали Рузвельту более понятными тех, кому тяжело — а таковым был тогда весь американский народ. И народу, погрузившемуся в пучину жизненных бедствий, такой президент-инвалид оказался как-то ближе вечного везунчика Гувера. В Америке, переживающей подъем, человек на коляске никогда не выиграл бы выборы.

Так и негру Обаме нынешний кризис очень и очень помог…

Так же, как и Рузвельт, Путин принял страну в ужасающем состоянии; правда, миллионы с голода не умирали, но по всем экономическим показателям Россия была отброшена в глубокое прошлое.

И не беда, что один въехал во власть в инвалидной коляске, а второй — на горных лыжах; для национального лидера — важнее не это.

Результат — вот, что главное. Какой передаст он страну своему преемнику.

В этом смысле и Путин, и Рузвельт миссию свою выполнили с успехом. Каждый сумел вывести собственную державу из штопора и сделать ее вполне процветающей.

Когда в 1933 году Рузвельт стал президентом (выборы, кстати, выиграл он без особого труда, ибо главным его противником был Гувер, продолжавший нести демагогическую ахинею про то, что экономика скоро «выправится» сама по себе), Америка достигла как раз низшей точки своего падения…

Хотя бог его знает, где была бы эта треклятая точка, если бы не Рузвельт; бездна, как известно, дна не имеет…

Размер валового национального продукта по сравнению с докризисным упал уже вполовину (если быть совсем точным — до 54 %).

С осени 1932-го развивался новый, куда более страшный виток банковского кризиса, грозивший вконец уничтожить всю финансовую систему страны. Во многих штатах были закрыты все банки до единого. Те, что оставались, переживали гигантский отток капиталов.

Времени на раскачку и раздумья не оставалось, требовалось наводить порядок незамедлительно, железной рукой.

Собственно, Рузвельт с самого начала знал, что делать. Еще во время предвыборной кампании, в программной речи, произнесенной в Сан-Франциско осенью 1932-го, он говорил:

«Правительство должно дать каждому человеку возможность добиться своим трудом обладания необходимой для его нужд части общественного богатства… Если для обеспечения этого права человека надо ограничить собственнические права спекулянта, манипулятора, финансиста, я считаю такое ограничение совершенно необходимым».

Финансовые монополии, спекулятивный капитал, безудержные банковские дельцы — вот что Рузвельт считал главным злом для Америки. Без победы над ними преодоление кризиса было невозможно.

Неслучайно многие называли его коммунистом и сравнивали со Сталиным, благо он сразу же установил дипломатические отношения с СССР и открыто заявлял, что капитализм не выдержал испытания, которому подвергся.

В самом деле, политика, которую повел новый президент, не имела ничего общего с демократией в классическом ее смысле. Это была почти диктатура. Но диктатура справедливая, вынужденная, а потому большинством народа искренне поддерживаемая.

Рузвельт вступил в должность 4 марта. А уже 9 марта были объявлены недельные «банковские каникулы» и закрыты все американские банки. И вместо клиентов и вкладчиков устремились в них контролеры — проводить жесточайшие ревизии. При малейшем подозрении, лицензия отбиралась, а сам банк передавался в управление государству.

Пережили проверку очень и очень немногие, примерно, одна треть. Но и те, кто выжил, долго еще привыкали к новым порядкам.

Работать с ценными бумагами банкам больше было нельзя. Платить проценты по текущим счетам — нельзя. Выплату депозитов, правда, разрешили, но взяли под суровый госконтроль.

Госрегулирование — это, вообще, была основа основ «Нового курса». В отличие от своего предшественника Гувера, Рузвельт верил, что кризис можно преодолеть только при максимальном участии государства в регулировании экономики. В своем первом же выступлении он потребовал «предоставить исполнительной власти такие же широкие полномочия, какие были бы даны президенту, если бы внешний враг вторгся в нашу страну».

И такие полномочия были ему даны. Сессия конгресса, начавшаяся через 5 дней после переезда Рузвельта в Белый дом, приняла целый ряд антикризисных законов, написанных президентской командой заранее. Заседали конгрессмены три месяца кряду, без перерыва.

Совет управляющих ФРС (их, напомним, назначает президент) получил, допустим, право корректировать суммы банковских резервов. Были установлены пределы колебаний котировок ценных бумаг и создана специальная комиссия по ценным бумагам и биржам. Четко регламентирован биржевой кредит.

Каждый банк обязан был отныне отчислять взносы в страховой фонд; в случае банкротства вкладчикам выплачивалась компенсация, для чего специально была создана Федеральная корпорация страхования депозитов (нечто вроде нашего Агентства по страхованию вкладов.) За счет этого доверие население к банкам было возвращено, и бегство капиталов остановилось…

Не менее решительно Рузвельт взялся спасать промышленность. Летом 1933 года был принят закон о ее оздоровлении. Власти создали Национальную администрацию восстановления, которая получила чрезвычайные полномочия.

Всю промышленность разделили на 17 групп. В каждой установили минимальные и максимальные цены; продавать что-либо дороже или дешевле было строжайше запрещено. Искусственно была ограничена конкуренция, распределены рынки сбыта, определены условия торгового кредита.

Под государственный контроль также перешли все электрические и газовые компании.

Эти драконовские меры касались не одних только банкиров и фабрикантов. Жесткая длань государства дотянулась и до простых граждан. Был, например, принят закон, ограничивающий свободный оборот золота.

В это сегодня невозможно поверить, но ни один человек не имел отныне права иметь у себя презренного металла дороже, чем на 100 долларов. Обручальное кольцо, пара сережек, да какая-нибудь еще хлипкая цепочка — вот, пожалуй, и все. Остальное, будьте любезны, сдать в казну. Такими явно не демократическими мерами Рузвельт пытался укрепить национальную валюту. И ведь укрепил!

Еще интересней власти повели борьбу с безработицей. Уже весной 1933 года в Америке появились первые трудовые лагеря. «Лишних» людей нужно было куда-то девать. Рузвельт решил направлять их на общественные работы. Администрация общественных работ, Администрация гражданских работ и Администрация прогрессивных работ сделались важнейшим инструментом использования «лишнего населения» США[56].

Вроде, трудовые лагеря были добровольные, однако в некоторых штатах загонялись туда все оставшиеся без средств к существованию. Причем занимались сбором не какие-нибудь волонтеры или добрые монахи-бенедиктинцы, а полиция.

Ага, безработный?! Антиобщественный элемент?! В лагерь его!

Американские трудовые лагери — это был почти ГУЛАГ. Ну, или на худой конец — «трудовые армии» Троцкого. О последних Рузвельт мог и не слышать, но про ГУЛАГ знать был просто обязан, хотя бы в силу должности.

В общей сложности через систему «общественных работ» прошли, как минимум, 8,5 миллиона человек: 6–7 % всех американцев, 12–15 % трудоспособного населения. Для сравнения — у нас в ГУЛАГе побывало не больше 8 %.

Иногда семьи не разлучали, но существовали женские, мужские и молодежные лагеря; и даже отдельно — для черных и белых[57].

Бывало и так: мужа — в один лагерь, жену — во второй, детей — в третий. Разлученные люди не всегда потом могли найти друг друга: муж вышел из лагеря, глянь, а жену уже перевезли в другой штат.

Безработную молодежь 18–25 лет в трудовые лагеря загоняли вообще без разговоров; неважно — хотят, не хотят. До 1939 года в таких лагерях перебывало около 3 миллионов юных американцев. Молодежь (и девушки тоже!) очищала леса, проводила мелиорацию, занималась лесонасаждением, ремонтировала дороги.

Собственно, тем же занимались и взрослые — создавали инфраструктуру. Они возводили каналы, дороги, мосты, аэродромы; вот вам еще одна аналогия с ГУЛАГ ом. Только на строительстве гидроэлектростанций в бассейне реки Теннеси вкалывали десятки тысяч людей.

Нет, что-то такое в лагерях, конечно, платили: доллар в день. При этом 25 долларов из заработка в обязательном порядке ежемесячно шли семье «трудармейца»; опять же — без учета его мнения. Так что больше 5 долларов получить на руки было невозможно. Но зато каждому полагалось бесплатное питание, форменная одежда и жилье; преимущественно это были обычные палатки, посему система общественных работ развернулась, в основном, на Юге. На Севере, даже при том, что Нью-Йорк находится на широте Баку и Еревана, «лагерники» не пережили бы и первой зимы. Тратиться же на теплые дома власти считали нецелесообразным.

В общем, условия жизни в лагерях были, мягко говоря, суровыми. Ежедневный изнурительный труд. Отвратная еда. Ночевки в палатках. И все это — практически даром. Чем не ГУЛАГ?

О многочисленных выступлениях и восстаниях в лагерях известно мало: изучать эту эпоху в США… политически не корректно… скажем так. И тем не менее, миллионы людей даже такой рабский труд воспринимали, как благо. По крайней мере, там хотя бы с голоду никто не умирал, и все находились при деле. Даже с появлением пособий по безработице, основная масса предпочитала отправляться в лагеря…

Еще с перестроечных времен большинство из нас свято верит, что индустриальное могущество СССР было построено на костях заключенных; египетские рабы возводили пирамиды, римские — водопровод, советские — Комсомольск-на-Амуре и Беломоро-Балтийский канал. Именно этой нечеловеческой жестокостью либеральные экономисты два десятилетия подряд наперебой объясняют успехи сталинских пятилеток.

На самом деле, это — очередной миф. Что в СССР, что в Америке лагерный труд никогда не был эффективным и прибыльным. И ГУЛАГ, и трудовые лагеря Рузвельта изрядно дотировались бюджетом. В 1933–1937 годах на общественные работы в США было затрачено 14 миллиардов долларов. Если вспомнить, что участвовали в них 8,5 миллиона человек, каждый «трудармеец», получается, обошелся казне примерно в 1 тысячу 650 долларов. Сумма изрядная! Но оно того стоило. Рузвельт одновременно преображал страну — то есть решал задачу экономическую; и давал людям работу и кров — а это уже проблема социальная.

Но неверно было бы думать, что президент действовал только запретами и накачками. Его политика отличалась изрядной сбалансированностью. В одной руке он держал кнут, зато в другой — пряник.

Скажем, подъем сельского хозяйства. Первым делом Рузвельт решил восстановить прежние, докризисные цены на зерно, хлопок и мясо. За точку отсчета он взял предвоенное лето 1914 года.

Поднять цены можно было только одним способом — снизить производство. Чем меньше продуктов, тем дороже они, понятно, стоят. Вот только как этого добиться?

Рузвельт избрал малопривлекательный внешне путь; посевы начали… уничтожаться. За каждый незасеянный гектар фермеры получали из бюджета компенсацию. Если урожай был, его просто сжигали.

В 1933 году запахали 10 миллионов акров хлопчатника; 25 % всех посевов. Забили 23 миллиона голов рогатого скота и

6,4 миллиона свиней. Часть мяса покупало государство, но большинство закапывалось в землю или поливалось хлоркой, чтобы его нельзя было съесть[58]. За все про все власти заплатили без малого миллиард.

Многие откровенно президента не понимали; как так — в стране миллионы голодных, а фермеры сжигают зерно и закапывают мясо. Вредительство какое-то!

Но Рузвельт не обращал внимания на истерические крики. Он твердо знал, чего хотел. Очень скоро цены выросли. А вслед за этим начался второй этап реформы — массовое переселение мелких фермеров на лучшие земли. (С крупными фермерами и так все было нормально. В результате роста цен они оказались в выигрыше, кроме того, им активно давались кредиты.)

Очередной специально созданный орган — Администрация по переселению — оплачивала и переезд, и покупки ферм, помогала приобретать оборудование. Одновременно еще одна Администрация — по сельской электрификации (сколько же их было!) — занималась электрификацией ферм; к концу десятилетия число освещенных хозяйств выросло с 10 до 40 процентов.

В 1938 году пришел черед этапу третьему. Теперь государство платило не за сожженную или уничтоженную продукцию, а, напротив, за максимально собранный урожай и увеличенное поголовье. Причем деньги давались вперед.

Эта казавшаяся поначалу дикой и непоследовательной политика дала обильные всходы. Уже к 1939 году доходы фермеров выросли вдвое. Сельское хозяйство было спасено…

То же, кстати, случилось и с промышленностью в целом.

К 1940 году уровень промышленного производства в США вырос по сравнению с «докризисным» на 114 %, а прирост валового национального продукта почти вернулся на исходную позицию (96,6 %).

Владимир Владимирович Рузвельт

Впрочем, все это — и восстановление села, и возрождение промышленности, и спасение экономики — было лишь средством в достижении главной цели: создание справедливого общества.

Когда Рузвельт стал президентом, реальные рычаги управления находились вовсе не в Белом доме, а на Уолл-Стрите. Так же, как и в России образца 1990-х, подлинная власть принадлежала группе олигархов, разбогатевших на войне и многократно приумноживших свои капиталы стараниями Гардинга и Кулиджа.

Причем, если у нас это хоть как-то стыдливо скрывалось (время от времени Ельцин выходил из забытья, рычал перед телекамерами, демонстрировал волю и натиск), то в Америке выглядело все довольно откровенно. Повсеместно процветал культ «королей демократии», их биографии изучались в школах, портреты вывешивались в публичных местах. Пресса, находившаяся под пятой у магнатов, на все лады превозносила их достоинства и таланты.

Олигархи хотели править Америкой по-старому. Президенту же в этой конструкции отводилась малопочтенная роль болвана в польском преферансе; чтобы решали все, значит, они, а Рузвельт лишь озвучивал чужие мысли.

Примерно так же взирали поначалу на Путина и наши толстосумы, считавшие, что тот непременно продолжит ельцинский курс. Даже предвыборные его заявления насчет равноудаленности крупного бизнеса, воспринимались ими не более, чем рисовка.

«Путин может лишь говорить о том, что готов взяться за олигархов, — заявлял накануне выборов весной 2000-го Березовский. — Он сам прекрасно понимает, что ограничить олигархию он не сможет. Это высказывание Путина всего лишь политическое заигрывание с электоратом, дабы увеличить количество голосов в свою пользу».

И те, и другие жестоко просчитались. У Путина были Березовский, Гусинский, Ходорковский. У Рузвельта — Морган, Дюпон, Рокфеллер.

Демократия Рузвельта была не демократией для кучки избранных. В его понимании свобода и справедливость были явлениями одного порядка, но о какой свободе могла идти речь в стране, где миллионы перебивались с хлеба на воду, пока несколько тысяч жировали от пуза.

Ради того, чтобы искоренить эту несправедливость, Рузвельт готов был идти на любые жертвы; даже на временный отход от демократических устоев. «Бывают времена, — говорил он, — когда нельзя нарушать правила и принципы, но бывают и другие времена, когда опасно соблюдать их».

Хотя какая, к черту лысому, это была демократия! Обычная ширма, за которой «бароны-разбойники» творили все, что им заблагорассудится. По этому поводу в другой раз Рузвельт высказался еще более определенно, цитируя А. Линкольна: «Можно обманывать немногих длительное время, можно обманывать многих недолго, но нельзя обманывать всех всегда».

Как и его дальний родственник Теодор Рузвельт, правивший Америкой в начале столетия, он повел решительную борьбу против олигархии. Жесточайшее антитрастовое законодательство для магнатов, не желавших принимать новых порядков. Дополнительные налоги на сверхприбыли корпораций и доходы самих богачей.

Рузвельт Теодор (1858–1919) — президент Северо-Американских Соединенных Штатов с 1901 по 1909 гг.

«Не тот Рузвельт, а другой» — его роль в истории, кажется, состоит только в том, чтобы ее запутывать. Между тем и этот Рузвельт сам по себе был человек очень интересный и активный. Самый молодой президент — на момент прихода к власти. Автор политики «большой дубинки». Поддерживал Японию во время русско-японской войны.

На Первую мировую он отправил всех (!) своих четырех сыновей, младший из них погиб. Бывший полицейский (в 1895 назначен шефом полиции города Нью-Йорк) и военный-каваллерист (в 1898 принимал участие в военных действиях на Кубе).

А еще путешественник — его именем названа река Рио-Теодоро в Бразилии. Историк и писатель — автор 4-томного исследования «Завоевание Запада». И философ-любитель — всю жизнь вел заочную полемику со Львом Толстым, критикуя его гуманистические взгляды

Было создано новое трудовое законодательство; собственно, старого, как такового, и не было. Равно, как не существовало и социальных госгарантий. Закон джунглей: «Каждый — сам за себя».

Теперь Рузвельт установил размер минимальной зарплаты (кстати, она была выше среднестатистической), заставил работодателей платить за сверхурочные, отпускать рабочих в ежегодные оплачиваемые отпуска, ограничил трудовую неделю, запретил детский труд. Все американцы, достигшие 65-летия, получали отныне пенсии, а инвалиды, сироты, вдовы и безработные — государственные пособия.

Собственники не могли больше увольнять рабочих за участие в забастовках и профсоюзах. Напротив, новые законы обязывали их не только признавать профсоюзы, но и заключать с ними коллективные договоры.

Создание «компанейских», то есть ручных профсоюзов, строжайше запрещалось. В результате в Америке 1930-х годов появилось мощное профсоюзное движение — не чета нашим постсоветским, чьи лидеры умеют только выходить на первомайские демонстрации, да торговать бывшими санаториями и профилакториями. (К слову, мощь американских профсоюзов вообще — есть оборотная сторона кризиса. Они и появились-то, как таковые, в ответ на экономические неурядицы. Когда в 1857-м разгорелся банковский кризис, 200 тысяч людей остались без работы, из них — каждый пятый в Нью-Йорке. Начались массовые беспорядки, безработные громили угольные склады, захватывали фабрики и полицейские участки и гибли под армейскими пулями. Эта мини-революция длилась добрых 5 лет, вплоть до начала Гражданской войны 1861 года. С нее и пошла история профсоюзного движения…)

Понятно, олигархам все это совсем не нравилось, однако в открытую конфронтацию с «Новым курсом» вступить осмелились лишь единицы: финансовая группа Дюпонов, например, приложившая руку к созданию антирузвельтовской Американской лиги свободы.

Большинство магнатов, хоть и роптали, но новые порядки признавали. Рузвельт с самого начала показал, что шутки с ним плохи. Тех, кто строился, президент не трогал и даже делал определенные послабления; почти, как Путин. Ради того, чтобы успокоить страну, оправданны любые жертвы…

А ведь, кроме олигархов, была еще и старая консервативная верхушка. Ей тоже реформы Рузвельта не особо пришлись по вкусу. Многие из его законов (включая важнейшие: о сельском хозяйстве, о восстановлении промышленности) Верховный Суд вообще признал неконституционными. В результате Рузвельту пришлось добиваться судебной реформы и отставки наиболее «непримиримых» служителей Фемиды.

Непросто складывались и его отношения с Конгрессом. По частоте использования президентского права вето Рузвельт побил все рекорды истории; он наложил его на… 635 законов.

Поразительно, но и простые американцы далеко не во всем поначалу поддерживали своего президента.

В самые трудные годы правления Рузвельта — с 1934-го по 1939-й — в стране прошло 16 тысяч забастовок, в которых участвовало более 7 миллионов человек. Только ко всеобщей забастовке сан-францисских текстильщиков 1934 года присоединилось полмиллиона ткачей из 22 штатов.

Не в пример своему предшественнику, Рузвельт не давил забастовки и митинги танками; хотя в нерешительности язык просто не поворачивается его упрекнуть. Как же он с ними боролся? А вот так: конкретными действиями. Введением того же трудового законодательства, например. Его последующим совершенствованием. В противном случае Америка неминуемо скатилась бы в революцию и социальную катастрофу; коммунистические идеи пользовались в те времена бо-о-ольшой популярностью!

Да, результаты рузвельтовских реформ общество почувствовало не сразу; это только в сказках бывает — по щучьему велению, по моему хотению… Только к началу 1940-х Америка благополучно преодолела и кризис, и Великую депрессию, и в войну вступила по-настоящему подготовленной, обновленной и сильной, с мощной армией, процветающей экономикой, развитой промышленностью.

А еще FDR, как по извечной привычке к сокращению называли его американцы, никогда не боялся говорить с людьми о проблемах и трудностях.

С самого начала он взял за правило открыто объяснять народу суть проводимых реформ. Его постоянные выступления по радио — «беседы у камина» — стали неотъемлемой частью жизни страны. У приемников собиралась почитай вся Америка — так же, как во время «прямых линий» с Путиным — Россия у телевизоров (а не использовали ли путинские политгехнологи рузвельтовские беседы как образец? Люди ведь образованные, историю знают.) Тем более, что Рузвельт оратором был прирожденным, говорил образно и просто.

«Беседы у камина», когда четкий голос оратора прерывали постреливающие в огне дрова, создавали у американцев иллюзию домашнего, личностного общения со своим президентом. Конечно, они представляли его, сидящим в инвалидном кресле, но это лишь добавляло убедительности.

Как это важно — подобрать правильные слова, успокоить и подбодрить людей; иногда даже, может быть, важнее поднятых зарплат и пенсий.

Был случай, когда Рузвельт буквально за несколько минут сумел остановить надвигавшийся банковский кризис одним только радиомонологом. Доверие народа к президенту было столь велико, что люди сразу же понесли вклады обратно.

Сила слова колоссальна: вспомните Сталина и его знаменитое обращение в самом начале войны — «Братья и сестры», перевернувшее многое в отношении вождя и народа в критическую минуту.

Моральный дух и сплоченность нации, вера в свои силы и своих лидеров — вот еще одно слагаемое успеха для победы над кризисом. Именно на это с первых же дней правления и сделал ставку Рузвельт. «Новый курс, — говорил он в одном из радиообращений, — стремится сцементировать все наше общество, богатых и бедных, в добровольное братство свободных граждан, сплоченных воедино и стремящихся к общему благу для всех».

Америка доверяла Рузвельту беспрекословно, его моральный авторитет был непререкаем.

Когда второй срок подходил к концу, FDR — Франклин Делано Рузвельт — объявил, что больше на выборы не пойдет. К тому времени было ему как-никак 62 года, да и состояние здоровья оставляло желать лучшего. Однако страна настолько искренне и истово взмолилась, что Рузвельт был вынужден баллотироваться снова. В 1944-м его изберут уже в четвертый раз, фактически пожизненно, ибо через год он скоропостижно умрет, меньше месяца не дотянув до победы.

Проживи Рузвельт хотя бы весь свой последний срок — мир, возможно, был бы совсем иным, без «холодной войны» и открытого противостояния сверхдержав.

Рузвельт, не скрывая, симпатизировал Сталину, а Сталин — Рузвельту. Вчерашние союзники всегда нашли бы возможность договориться, тем более, как писалось еще в Большой советской энцик-лопедии, FDR был «убежденным сторонником сохранения и укрепления сотрудничества между СССР и США в послевоенный период». В отличие от нового президента Гарри Трумэна, который с ходу сбросил атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, и принялся шантажировать Москву прекращениями поставок по ленд-лизу.

Словом, у Рузвельта нам есть чему поучиться. Недаром Путин не единожды демонстрировал, что во многом является его последователем. В послании Федеральному Собранию 2006 года он даже впрямую процитировал Рузвельта — насчет того, что надо наступать на больные мозоли «тех, кто старается достичь высокого положения или богатства… за счет общего блага». А потом добавил: «Хорошие слова. Жалко только, что не я их придумал».

И на эпохальной мюнхенской конференции по вопросам политики и безопасности в феврале 2007-го Путин тоже апеллировал к Рузвельту. А его помощник Владислав Сурков, не без оснований считающийся главным идеологом Кремля, вообще выступил с программной речью в МГИМО во время празднования 125-летия FDR, сказав, в частности: «Если в XX веке Рузвельт был нашим военным союзником, то в XXI веке он становится нашим идеологическим союзником».

Скептики посчитали тогда, что исторические эти аналогии даются специально, дабы подготовить общество к третьему сроку Путина. И что в итоге?

Многие шаги Путина в бытность его президентом очень схожи с рузвельтовскими. Это касается не одного только похода на олигархов, но и возрождения роли государства во всех сферах: административной, социальной и экономической реформ, выбора в качестве приоритета улучшения уровня и качества жизни, борьбы с бедностью.

Здоровый прагматизм и опора на национальные интересы — вот базовые принципы, которые роднят двух президентов.

Подобно Рузвельту, Путин тоже был вынужден во имя общего блага отойти от считавшихся незыблемыми демократических устоев, например, наведение порядка (скажем мягко) в СМИ. Но ведь

Рузвельт, о чем мало кто вспоминает, вообще ввел цензуру и закрыл 33 оппозиционные газеты. А в годы войны принудительно депортировал японцев и немцев с американскими паспортами в карманах; при том что были они точно такими же полноценными гражданами, как потомки пионеров или негритянских рабов; да и конституцию, определяющую равные права, никто, вроде, не отменял.

Для наглядности мы даже составили таблицу путинско-рузвель-товских аналогий. Слишком много объединяет этих людей, даром что разделены они целой эпохой.

И самое, пожалуй, главное — это доверие людей. Да, у Путина, как и у Рузвельта, были и ошибки, и просчеты. Россия не сумела в полной мере воспользоваться пролившимся на нее золотым дождем. Не была побеждена коррупция.

И тем не менее, в России нет второго Путина; человека, которому верило бы подавляющее большинство. Социологические опросы показывают, что даже с приходом кризиса рейтинг его изменился не сильно.

Путин, как и Рузвельт, исповедует политику здорового прагматизма и национального эгоизма — хорошо все, что хорошо для России.

Но вот, что примечательно — этот же принцип исповедовали и все остальные люди, независимо от эпохи и места проживания, сумевшие вывести свои страны из кризиса. У нас, кстати, таких тоже было немало.

Николай I и его министр финансов граф Канкрин. Александр III и Сергей Юльевич Витте. Красный Бриллиант-Раскольников. Советский министр финансов Зверев.

Кое о ком мы уже рассказывали, но наша книга была бы неполной без краткого экскурса в историю российских побед над кризисом.

Хотя бы потому, что это наш собственный, а не чей-то посторонний, тем более заокеанский (при всем уважении к Рузвельту) опыт. И если наши предки сумели встретить врага во всеоружии, то уж нам страшиться его не пристало и подавно…

Сравнительная таблица деятельности Ф. Рузвельта и В. Путина

Непутевый путеец

Император Александр III был убежденным русофилом. В армии он ввел кушаки вместо ремней: так «по-русски».

Кроме Эрмитажа создал Русский музей.

А еще царь свято верил, что у России есть все необходимое для модернизационного рывка. И самое главное — у него был даже человек, способный этот рывок осуществить: Сергей Юльевич Витте.

Парадокс, но один из лучших российских министров финансов совершенно не знал ни экономики, ни финансов. По образованию Витте был математиком и даже кандидатом наук. По прежней специальности — инженером-путейцем (проще говоря, железнодорожником).

Их знакомство с царем произошло самым необычным способом. В 1886 году августейшая семья совершала поездку на Юг. И вот во время следования некий путейский начальник в присутствии царя осмелился заспорить с его адъютантами, которые требовали прицепить к составу два могучих грузовых паровоза. На все уговоры путеец отвечал твердо: не дам, вы сломаете государю голову!

Адъютанты лишь посмеялись, строптивого железнодорожника слушать никто не стал. А вскоре царский поезд действительно сошел с рельс и накрыл собой всю династию. Рассказывали, что сам Александр будто бы несколько минут держал прогнувшуюся крышу вагона на богатырских плечах, пока дети его выбирались на волю.

Калита Иван (7-1340) — князь московский, великий князь Владимирский с 1328 г.

Собиратель земель вокруг Москвы. Больше покупал, чем отвоевывал. Образец «эффективного хозяйственника» на московском троне. Недруги России любят цитировать Карла Маркса, характеризовавшего Калиту как «смесь татарского заплечных дел мастера, лизоблюда и верховного холопа», что, совершенно несправедливо

Правда это или только красивая легенда — нам неведомо, но то, что император строптивого путейца после крушения вспомнил добрым словом факт исторический.

Александр не только разыскал Витте (а, как вы уже догадались, этим упрямцем был именно он), но и вскоре назначил начальником департамента железнодорожных дел при министерстве финансов. Более того, он даже доплачивал ему из личных денег, чтобы компенсировать потери в зарплате. (На железных дорогах жалованье тогда было много больше, чем на государевой службе.)

Через три года Витте стал министром путей сообщения. Еще через полгода — министром финансов[59].

Поначалу от повышения он всячески отказывался:

— Я совсем не знаю финансов, государь…

— Иван Калита тоже не знал! — отрезал Александр.

Царь не ошибся: личные качества Витте оказались важнее обучения в ФИНЭКе или в любой из бесчисленных ныне бизнес-школ.

Приняв ведомство с дефицитом бюджета в 74 миллиона рублей, уже очень скоро он сумел не только добиться профицита, но и ежегодного прироста казны на 10,5 %. И это без всякой инфляции и перегретого печатного станка, а за счет грамотной экономической политики, промышленного подъема и дополнительно введенных налогов.

К примеру, установленная в 1894 году по его инициативе гос-монополия на торговлю спиртными напитками приносила до четверти всех поступлений в казну.

Провинциал Витте не признавал условностей высшего света. На службу он подбирал людей по одному только критерию — хватка и профессионализм. И очень, кстати, гордился потом, что из его ближнего круга вышла целая плеяда государственных деятелей, включая трех (!) министров финансов.

Здравомыслящий инженер и практик, он сумел провести одну из самых блестящих денежных реформ в мировой истории.

Как тут не процитировать Бонапарта: «Политика — есть здравый смысл, примененный к большим делам». Нам всегда вспоминаются эти слова, равно как и дела нефинансиста Витте, когда звучат благомудрые речи профессионалов вроде Кудрина, Игнатьева и К°, что госфинансы — есть дело наисложнейшее и среднему умишку недоступное…

С точки зрения современных монетарных гениев путеец Витте, может, и был средним умишком, но результаты его финансовой реформы, а особенно влияние ее на общее развития российского хозяйства, с нынешними временами не сравнить. В гораздо более благодатную сторону.

Именно при Витте Россия вышла на 5 место в мире по объему ВВП (впереди только колоссальная Британская империя, огромная колониальная Франция, США и Германия). И, что гораздо важнее, на 1-е — по темпам его (ВВП) роста. При том, что основной статьей экспорта были не газ и нефть, а зерно. И много, кстати, чего еще. Скажем, только продажа сливочного масла давала России больше валютной выручки, чем весь экспорт золота вместе взятый. А золота на сибирских приисках добывали и вывозили — ой, как немало.

Но вернемся к финансовой реформе инженера Витте. В середине XIX века европейские страны стали переходить на «золотой стандарт»: курс национальных валют жестко привязывался к золоту. Валюты соотносились друг с другом через золотое содержание. «Золотой стандарт» просуществовал вплоть до Второй мировой войны[60].

России Александра III тоже необходимо было следовать этому примеру, в противном случае наша экономика могла бы оказаться в том же неутешительном положении, что и индийская.

В мае 1895-го переход на «золотой стандарт» начался. Металлическое содержание рубля Витте уменьшил на треть, а кредитный рубль приравнял к золоту, жестко ограничив объемы эмиссии.

Одновременно Витте добился замены 5-6-процентных облигаций займов, ходивших на иностранных рынках, на новые займы — с процентами ниже и более длительным сроком погашения. Сверх того, эти ценные бумаги были размещены во всех странах Европы: в Германии, Франции, Англии, Голландии.

В итоге рубль стал действительно валютой — его принимали в любых банках мира. Все знали: рубль — это то же золото.

На вновь выпущенных кредитных билетах так прямо и писалось: «Государственный Банк разменивает кредитные билеты на золотую монету без ограничения суммы, размен кредитных билетов на золотую монету обеспечивается всем достоянием государства»[61].

Только с началом Первой мировой обмен бумажных денег на золото был прекращен, до 1914 же года Россия имела самую устойчивую валюту в мире. Таким деньгам верили и русские, и иностранцы.

В российскую промышленность хлынул заграничный капитал. Высокие пошлины, введенные Витте, препятствовали ввозу иностранных товаров, однако можно было построить предприятия и продавать уже готовую продукцию. Естественно, без каких-либо пошлин.

Но наряду с явными плюсами у «золотого стандарта» имелись и столь же явные минусы. С одной стороны, он ограничивает денежную массу, экономика меньше склонна к инфляции. Но с другой — возникает и дефицит денег.

Нет денег — производство начинает падать; продукцию просто некому продавать. Марксисты тут же галдят про «кризис перепроизводства», а очень часто это просто нехватка «живых» денег.

Под занавес XIX века в Европе как раз занялся такой кризис — и тут же перекатился в Россию. Начиная с 1899 года, обесценились акции сотен промышленных предприятий, обанкротились многие банки.

Россию захлестнула волна безработицы. За три кризисных года закрылось почти 3 тысячи предприятий. На большинстве крупных заводов и фабрик сократили до половины всех рабочих. Зарплата падала повсеместно.

Вслед за денежным кризисом наступил и промышленный. Пошло падение цен, рынок переполнился товарами. Экономический спад 1900–1903 годов имел для страны последствия тяжелые.

И снова на помощь пришел Витте. Он сумел получить у французов громадный заем в 2,25 миллиарда франков. Едва только деньги появились — кризис пошел на спад. Наивные французы думали, что сумеют подчинить себе российскую экономику. А она на их деньги стала лишь еще сильнее…

Принимая в 1892-м министерство финансов, Витте обещал Александру III за двадцать лет без всяких политических реформ сделать Россию одной из ведущих промышленно-развитых стран. Двадцать лет… Позже Столыпин бросит свое знаменитое: «Дайте мне двадцать лет, и вы не узнаете Россию»!

Столыпин Петр Аркадьевич (1862–1911) — министр внутренних дел, затем премьер-министр России. Автор и исполнитель знаменитой Столыпинской реформы, призванной создать в России на селе крепкий средний класс.

«Некролог» Льва Троцкого, опубликованный в газете «Правда» после убийства Столыпина: «Гибель Столыпина не искупает в глазах народа кровавых ужасов столыпинщины. Слишком велик наш счет. Только разрушение всего государственного вертепа столыпинцев, только всенародное низвержение палаческой монархии может примирить совесть пролетариата с неотомщенными ужасами столыпинской диктатуры». В своем завещании Столыпин просил похоронить себя «там, где его убьют». Премьер был смертельно ранен в городском театре Киева, во время спектакля «Сказание о царе Салтане» и погребен в Киево-Печерской лавре

Как видно, срок в двадцать лет взялся не с потолка. Благодаря реформам Витте, промышленность развивалась с почти сказочной быстротой.

Количество новых фабрик росло с каждым годом, множились филиалы американских и европейских заводов. Семимильными шагами строились железные дороги — в том числе знаменитый Транссиб, бывший целиком и полностью заслугой Витте.

В 1894-м в России было всего 8 коммерческих училищ. В 1902-м стало уже 147. Плюс — три коммерческих института: в Киеве, Варшаве и Питере.

Своего министра финансов Александр III ценил и искренне уважал. Он и сам был грубоват и резок, потому и к Витте испытывал некоторое родство. Когда царедворцы, откровенно не жаловавшие провинциального выскочку (говорит с малороссийским акцентом, в обществе не вращается, в жены взял еврейку) приходили к государю с ябедами на Витте, тот лишь усмехался в усы.

Александр III Миротворец (1845–1894) — император с 1881 г.

Единственный Государь в истории России, при котором не началось ни одной новой войны. Говорят, что на знаменитой картине Васнецова «Богатыри» (та самая, которая в Третьяковке и которую часто называют «Три богатыря») в виде Ильи-Муромца изображен Александр III. А что? Действительно похож. И внешне, и, так сказать, внутренне. Из воспоминаний Витте об Александре III: «Он своей наружностью, несомненно, импонировал окружающим, и если бы не знали, что он император, и он бы вошел в комнату в каком угодно костюме — несомненно, все бы обратили на него внимание». Имя Александра III прочно связано в патриотической русской историографии с периодом экономического подъема в России конца XIX века

«Громадный характер, прекрасное сердце, благодушие, справедливость, твердость», — так отзывался Витте об Александре.

«Ничтожный, а потому бесчувственный император. Громкие фразы, честность и благородство существуют только напоказ, так сказать, для царских выходов, а внутри души мелкое коварство, ребяческая хитрость, пугливая лживость», — это уже про его наследника, Николая II.

Жесткость и независимость Витте новому царю откровенно пришлись не по вкусу. Сам Сергей Юльевич писал позднее, что тот «вообще, недолюбливал и даже не переносил лиц, представляющих собою определенную личность».

На этот раз интриги и кляузы достигли цели.

В 1903 году Витте сняли, но, дабы подсластить пилюлю, выплатили огромные премиальные и назначили председателем Комитета министров. Должность эта, несмотря на звучность, была мало что решающей, бутафорской.

Обиднее всего, что спасителя страны от кризисов выперли в отставку под давлением как раз тех, кто эти кризисы и создавал.

В числе главных противников Витте была так называемая «бе-зобразовская клика». В нее входили министр внутренних дел Плеве, великий князь Александр Михайлович, дальневосточный наместник адмирал Алексеев, да и сам государь-император тоже держался где-то неподалеку.

«Безобразовская» — не потому, что творила она безобразия (хотя так и было), а по фамилии некоего ротмистра Безобразова, ходившего у Николая в любимчиках.

Ушлый Безобразов убедил царя учредить на границе с Маньчжурией лесозаготовки и деревообрабатывающие фабрики. Был он настолько красноречив, такие золотые горы обещал, что Николай даже вложил в предприятие собственные деньги, наряду с перечисленными выше господами.

При наличии таких компаньонов Безобразову сам черт был не страшен. Его люди рубили лес и безобразничали, особо не разбирая, где японская земля (собственно, не японская, а китайская, точнее, даже маньчжурская, но под контролем Японии), а где российская.

Японцы, понятно, возмущались, слали ноты протеста, но в ответ пайщики двинули к границе регулярные армейские части — будто бы для охраны. Японцы в ответ тоже перебросили войска. Русские начали поколачивать «макак косопузых». Японцы — «Ванек-медведей».

Так шаг за шагом две державы приближались к войне; а все из-за глупости и жадности Безобразова с компанией, которую Витте, не таясь, именовал «бандой разбойников».

Забегая вперед, скажем, что затея эта закончилась в итоге пшиком. Никаких прибылей не получилось, и тогда Безобразов начал выбивать субсидии из казны: ни много, ни мало — 6 миллионов рублей.

Денег ему, впрочем, не дали, хотя Витте был уже снят, его сменщик оказался не менее тверд и упрям. В итоге Николай сам выделил 200 тысяч, но положение это спасти не могло. Лавочка накры-лась, продукция ее мертвым грузом осела на складах, а надутые вкладчики долго еще требовали вернуть свои деньги. К тому времени, однако, и война с японцами уже началась, да и Безобразов благополучно смылся в Швейцарию.

Кстати, во время войны и революции 1905 года Николаю пришлось вновь призвать Витте; слишком велик был его авторитет. Именно он вел переговоры с японцами, закончившиеся подписанием мира, и руководил подготовкой царского манифеста, даровавшего основные гражданские свободы и учредившего Государственную Думу.

Но едва только ситуация устаканилась, царь расстался с Витте безо всяких колебаний; теперь уже — навсегда.

Когда Витте умер — было это в 1916 году — мало, кто в России откликнулся на его смерть с сочувствием. Как писалось в советские времена, он был слишком «левым» для «правых» и слишком «правым» для «левых».

Витте во многом опередил свое время. Истинное признание начало приходить к нему лишь через многие десятилетия после смерти. Впрочем, для столь крупной личности это совсем не срок…

По прозвищу «Зверь»

Мы так часто слышим фразу «победа далась слишком дорогой ценой» («одна на всех — мы за ценой не постоим»), что даже и не задумываемся над ее смыслом. В нашем представлении цена — это 27 миллионов человеческих жизней, сожженные города и села, разграбленный Петродворец, Хатынь, Бабий Яр.

Оно, конечно, так. Однако у любой войны есть и цена в прямом смысле слова. 2 триллиона 569 миллиардов рублей — ровно столько стоила советской экономике Великая Отечественная война. Цифра точная, выверенная еще сталинскими финансистами.

Самая масштабная в мировой истории битва требовала столь же гигантского финансирования, но денег брать особо было неоткуда. Уже к осени 1941-го немцы захватили более половины экономически важнейших районов страны[62].

Правительству опять пришлось включать печатный станок, но не в полную силу, дабы не провоцировать и без того дикую инфляцию. Количество запущенных в оборот новых денег выросло за годы войны в 3,8 раза. Это, вроде бы, и немало, хотя нелишне будет напомнить, что во время другой войны — Первой мировой — эмиссия была в 5 раз больше: 1800 %.

Даже в таких суровых условиях власть старалась жить не только сегодняшним, но и завтрашним днем: война рано или поздно закончится, надо думать о будущем экономики…

Немного отвлечемся. В который раз упоминаем мы про «перегретый печатный станок». Разные эпохи, разные страны, разные политические системы, а ошибка одна и та же. Чем больше денег, тем быстрее они дешевеют. Финал неизбежен: инфляция.

Но неужели никто до нас этого не понимал? Неужели добрая половина правителей на протяжении 4 веков упрямо наступала на одни и те же грабли по глупости своей и дремучести? Экономика все ухудшалась, а они с маниакальным каким-то упорством продолжали шлепать новые и новые бумажки.

Да нет, конечно. Каждая власть, увеличивая эмиссию, не желала ничего плохого, она лишь оттягивала и без того ужасный конец.

Переживающая тяжелые времена экономика — все равно, как мучающийся с перепоя организм. Вброс наличности — тот же утренний опохмел. Он откладывает развязку, но и усугубляет ее. Понятно, потом будет только хуже, зато на какой-то период мучения отступят.

Далеко не каждый властитель найдет в себе силы разорвать этот порочный круг. Отказ от опохмела чреват людским недовольством, а вот обратное вызывает как раз народное умиротворение. Но ненадолго — до следующего похмельного утра. Так и начинается запой…

В этом смысле Сталину было проще. Он не привык заигрывать со своими подданными. Да и война оправдывала любые тяготы, тем более что добрую часть экономического бремени власти переложили на плечи народа.

Сразу после нападения Гитлера гражданам запретили снимать со сберкнижек более 200 рублей в месяц. Были введены новые налоги и остановлена выдача ссуд. Повышены цены на алкоголь, табак и парфюмерию. У населения прекратили принимать облигации государственного выигрышного займа, одновременно обязав всех рабочих и служащих покупать облигации займов новых, военных (всего их было выпущено на 72 миллиарда рублей).

Отпуска также были запрещены. Компенсации за неиспользованный отпуск поступали на сберкнижки, но до конца войны получать их было нельзя.

Сурово, ничего не скажешь. Но по-другому поступить, наверное, было нельзя. В результате все 4 года войны госбюджет на одну треть формировался за счет средств населения.

Но Сталин не был бы самим собой, если бы не думал при этом на несколько шагов вперед.

В 1943-м, когда до победы оставалось два долгих года, он поручил наркому финансов Звереву подготовку будущей послевоенной реформы. Работа эта велась в обстановке строжайшей секретности, полностью знали о ней только два человека: Сталин и Зверев.

Имя Арсения Зверева сегодня известно разве что узкому кругу специалистов, в числе творцов победы оно никогда не звучит. Несправедливо это.

Война — это ведь не только выигранные сражения и битвы. Без денег любая, пусть даже самая героическая армия не способна стронуться с места. Мало кто знает, например, что государство щедро оплачивало своим солдатам совершенные подвиги. За сбитый одномоторный самолет летчику платили тысячу, за двухмоторный — две. Уничтоженный танк оценивался в 500 рублей.

Несомненная заслуга сталинского наркома в том, что он сумел молниеносно перевести экономику на военные рельсы и сохранить, удержать на краю пропасти финансовую систему. «Денежная система СССР выдержала испытание войной», — с гордостью писал Зверев Сталину. И это — абсолютная правда. Четыре изнурительных года могли вовлечь страну в кризис, пострашней послереволюционной разрухи.

Зверев Арсений Григорьевич (1900–1969) — многолетний советский нарком-министр финансов (1938–1960).

У Сталина был удивительный, просто звериный нюх на толковые кадры. Очень часто наверх он выдвигал людей, не успевших еще толком себя проявить. Бывший рабочий «Трехгорки» и командир кавалерийского взвода Зверев — из их числа. В 1937-м он работал всего-навсего секретарем одного из райкомов Москвы. Но у него было высшее финансовое образование и опыт профессионального финансиста. В условиях дикой нехватки кадров (кресла освобождались почти ежедневно) этого оказалось достаточно, чтобы Зверев стал сначала зам. наркома финансов СССР, а спустя 3 месяца уже наркомом. Как и все хорошие бухгалтера, был он очень упертым и неуступчивым. Зверев осмеливался перечить даже Сталину. И вот показатель отношения: вождь не только спускал это, но и частенько с наркомом своим соглашался

Даже те, кто не любил Зверева — а таких насчитывалось немало, так как был он человеком жестким и властным, полностью оправдывая свою фамилию — вынуждены были признавать его исключительный профессионализм.

С первых же дней работы он не стеснялся открыто говорить о недостатках, резко диссонируя с общим тоном восторженного советского патриотизма. В отличие от других, Зверев предпочитал бороться не с мифическими врагами народа, а с неумелыми директорами и нерасторопными финансистами. Он отстаивал строгий режим экономии, добивался ликвидации потерь продукции, воевал с монополизмом.

Зверев — один из немногих, кто осмеливался спорить с самим Сталиным, и нередко вождь с ним соглашался.

В своих мемуарах нарком-министр торговли СССР Павлов (не путать с ГКЧПистом!) приводит один такой случай. В начале 1950-х Великий кормчий приказал Звереву обложить колхозы дополнительными налогами.

«Сталин полушутя-полусерьезно сказал ему:

— Достаточно колхознику курицу продать, чтобы утешить Министерство финансов.

— К сожалению, товарищ Сталин, это далеко не так, — некоторым колхозникам, чтобы уплатить налог, не хватило бы и коровы, — ответил Зверев.

Сталину ответ не понравился, он оборвал министра и сказал, что он, Зверев, не знает истинного положения дел (…) и повесил трубку… Занятая Зверевым позиция, как и следовало ожидать, вызвала раздражение Сталина».

Гнев вождя — это было очень и очень серьезно. Все знали, что Сталин скор на расправу и боялись его до рези в желудке. Тем не менее, Зверев настоял на своем. Была создана целая комиссия в ЦК. Она подробно разбирала все «за» и «против», многие откровенно мандраживали, но Зверев привел такие железные аргументы, что Сталин в итоге вынужден был признать его правоту. Более того, он согласился урезать прежний сельхозналог на одну треть…

Уже с середины войны Зверев начал постепенно восстанавливать экономику страны. За счет режима жесточайшей экономии он добился бездефицитного бюджета на 1944 и 1945 годы и полностью отказался от эмиссии.

И все равно — к победному маю в руинах лежала не только половина страны, но и вся советская экономика.

Без полноценной реформы обойтись было невозможно: на руках у населения скопилось слишком много денег — почти 74 миллиарда рублей, это в 4 раза больше, чем было до войны.

То, что сделал Зверев — ни до него, ни после повторить еще не удалось никому. В рекордные сроки, за одну лишь неделю, из оборота было изъято три четверти всей денежной массы. И это без каких-либо серьезных потрясений и катаклизмов.

Спросите у стариков, какая из реформ — Зверева, Павлова или Гайдара — запомнилась им больше всего, ответ известен заранее.

Обмен старых рублей на новые проводился с 16 декабря 1947-го в течение недели. Деньги меняли без каких-либо ограничений, из расчета один к десяти (новый рубль за старую десятку). Хотя понятно, что большие суммы моментально привлекали внимание людей в штатском. С этим были связаны многочисленные махинации, когда работники торговли и общепита, спекулянты, черные маклеры легализовывали свои капиталы, скупая в огромном количестве товары и продукты.

Несмотря на то, что подготовка к реформе держалась в секрете (сам Зверев, согласно легенде, даже запер в ванной собственную жену и приказал сделать то же заместителям), полностью избежать утечек не удалось.

Накануне обмена в столичных магазинах было раскуплено большинство товаров. В ресторанах стоял дым коромыслом; денег никто не считал. Даже в Узбекистане с прилавков смели последние запасы неходовых прежде тюбетеек.

У сберкасс выстроились очереди; при том, что вклады переоценивались вполне гуманно. До 3 тысяч рублей — один к одному; до 10 тысяч — с уменьшением на одну треть; свыше 10 тысяч — один к двум.

Впрочем, в основной своей массе люди пережили реформу спокойно: у среднестатистического советского гражданина больших денег отродясь не водилось, да и к любым испытаниям он давно привык.

«При проведении денежной реформы требуются известные жертвы, — писалось в постановлении Совмина и ЦК ВКП (б) от 14 декабря 1947-го. — Большую часть жертв государство берет на себя. Но надо, чтобы часть жертв приняло на себя и население, тем более, что это будет последняя жертва».

Одновременно с реформой власти отменили карточную систему и нормирование, хотя в Англии, например, карточки продержались аж до начала 1950-х.

Между прочим, перемены к лучшему этим не закончились. Ежегодно и почему-то 1 апреля правительство опускало цены (Павлов же с Горбачевым, наоборот, их подняли).

Зная все это, очень занятно сегодня слушать либеральных публицистов, рассказывающих ужасы про послевоенную экономику. Нет, жизнь в те времена изобилием и сытостью, конечно, не отличалась. А где было лучше?

И в Англии, и во Франции, и в Германии — да вообще, в Европе — было в финансовом смысле не слаще, а то и куда тяжелее.

Из всех воевавших стран Россия первой сумела восстановить свое хозяйство и оздоровить денежную систему; и в этом несомненная заслуга министра Зверева, забытого героя забытой эпохи…

Уже к 1950 году национальный доход СССР вырос практически вдвое, а реальный уровень средней зарплаты — в 2,5 раза, превысив даже довоенные показатели.

Наведя порядок в финансах, Зверев приступил к следующему этапу реформы — к укреплению валюты. В 1950 году рубль был переведен на золотую основу — его приравняли к 0,22 граммам чистого золота. (Грамм, стало быть, стоил 4 рубля 45 копеек.)

В те времена популярнейшая басня Сергея Михалкова «Рубль и доллар» (он написал ее в 1952-м) о встрече двух противоборствующих валют звучала на полном серьезе, безо всякой иронии:

Зверев не только укрепил рубль, но и снизил его отношение к доллару. Раньше курс был 5 рублей 30 копеек, теперь стал — ровно четыре[63]. Вплоть до следующей денежной реформы 1961 года эта котировка сохранялась в неизменности.

К проведению новой реформы Зверев тоже долго готовился, но осуществить ее не успел. В 1960-м из-за тяжелой болезни он был вынужден выйти в отставку, поставив таким образом своеобразный рекорд политического долголетия: 22 года в кресле главного финансиста страны.

22 года — это целая эпоха; от Чкалова до Гагарина. Эпоха, которая могла сложиться намного тяжелей и голоднее, если бы не Арсений Зверев…

Не так страшен черт…

В эпиграф к этой главе мы вынесли слова Рузвельта: «Бояться надо только одного — своего собственного страха».

Куда ни кинь — везде разговоры о кризисе. Политики, ученые, экономисты стращают нас жуткими прогнозами в духе Апокалипсиса.

Но вот уже скоро год, как кризис вторгся в Россию, а Апокалипсиса — все нет и нет.

Конечно, тяжело. Конечно, нелегко. Многие остались без работы. Падают продажи. Снижается производство.

Вопрос только, с чем сравнивать. Если со вчерашним благополучием — тогда, да, впору лезть в петлю. А если — с временами позавчерашними?

Так уж человек устроен: все плохое забываем мы быстро, еще быстрее — привыкаем к хорошему.

К середине мая нынешнего, 2009 года, официальная безработица в России составила 2,25 миллиона человек.

Но 15 годами раньше — в 1994-м — она была неизмеримо больше; 5,5 миллиона. В 1996-м — почти 6,5 миллиона. А под занавес столетия, накануне отставки Ельцина, перевалила за 9 миллионов. И ведь никто не бил в набат, не предрекал конца света. Эти цифры воспринимались совершенно обыденно, другой жизни мы себе и не представляли.

Когда в 1990 году доходы высоко- и малообеспеченного населения различались в 4,4 раза, это казалось вселенской катастро-фой. Но через 10 лет они разнились уже в 14 раз, а дифференциация оплаты труда вообще достигла размеров ужасающих — 34 порядка. И ничего. Жили себе, не тужили.

Как писал Зощенко, человек не кошка, ко всему привыкнуть может… Пока катишься вниз, кажется, что это — навсегда. И лишь потом понимаешь: у катастрофы нет дна, падение может быть и бесконечным…

Мы хорошо помним дефолт 1998 года, когда рубль молниеносно дешевел. Еще вчера за доллар давали 6 рублей, сегодня — 7, затем — 8, 9… Один из нас работал тогда в газете и, получив зарплату с гонорарами сразу за несколько месяцев, долго мучился собственной жадностью: переводить рубли в СКВ по такому грабительскому курсу просто не поднималась рука. А потом мучился еще больше оттого, что поддался эмоциям; мог купить по 12, а приходится — уже по 18…

Карабкаться вверх неизмеримо труднее, чем падать с обрыва. Падаешь — мгновенно, поднимаешься — по сантиметру.

По уровню рождаемости, например, мы лишь подошли к показателю 1990 года и очень этим гордимся. Хотя, не окажись тогда страна во власти дилетантов и шарлатанов, такого демографического падения просто бы не случилось. Дешевле и легче избежать провала, нежели мучаться потом, восстанавливая утраченное.

Так что весь вопрос в угле зрения; от какой печки плясать. Полстакана — это всего полстакана или целых полстакана.

Взять ту же злополучную нефть, один из главных источников нашего могущества и богатства.

Все хватаются за голову: нефть катастрофически подешевела. Подешевела относительно чего? Если суперцен лета 2008-го — это одно.

Но еще совсем недавно — в 2004-м — баррель нефти стоил 36 долларов. В 2006-м — 60–70. Причем, когда рынок «черного золота» достиг отметки в $ 63, экс-премьер Михаил Касьянов, как раз накануне перешедший в стан оппозиции, объявил, что цена эта — «неблагодарная» и «спекулятивная». Справедливой, по его мнению, должна быть — $ 20–25.

Сегодня же нефть торгуется уже по 60 долларов, то есть вернулись мы всего-навсего к ценам четырехлетней давности.

Неприятно, конечно, однако все могло быть гораздо хуже. Ничто не мешало упасть до уровня 1990-х годов. Если бы рухнула финансовая система — а все предпосылки к этому имелись — сегодняшнее время показалось бы счастливой благостью…

Посмотрите, например, что творится в соседней Латвии, где власти вынуждены вдвое сокращать зарплаты полицейским, врачам и учителям; в казне — элементарно нет денег, над страной в полный рост зависла угроза дефолта. Даже единственную в стране полицейскую академию — и ту расформировывают. Хотя еще совсем недавно латышские власти с гордостью заявляли, что «успешно» преодолели «путь от советской централизованной экономики к рыночной экономике» и могут теперь «служить, как говорят англичане, успешным case study»[64].

Нынешний кризис — как Кремль из Венички Ерофеева: «Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел». Боязнь кризиса на поверку оказывается куда страшнее его самого. Подобно старообрядцам петровской Руси, мы самолично сколачиваем себе гробы, ложимся в них и смиренно ждем светопреставления. Но приходит утро — глянь — а мир-то никуда не делся…

Во всем, даже в самом мрачном, непременно надо искать положительные стороны, иначе жизнь потеряет всякий смысл.

Кризис — это не только безработица и спад ВВП. Это еще и шанс на обновление и модернизацию, тот самый «идеальный шторм», о котором говорил как-то Путин.

Благодаря кризису Сталин сделал крестьянскую Россию индустриальной державой, Алексей Михайлович Тишайший вывел ее на международную арену, а Витте превратил рубль в самую надежную валюту мира. Не надо бояться кризиса! Это для других народов он — явление чрезвычайное. Для нас же — состояние вполне естественное и даже-органичное.

За последние пять веков, с тех пор, как началась интеграция России в мировое пространство, периоды стабильности в нашей истории можно пересчитать буквально по пальцам. Остальные времена были сплошь кризисными. И очень часто, выходя из них, страна становилась еще сильнее и богаче.

Кризис, если угодно, сравним с кипящим сказочным молоком: коли не сваришься — наружу выпрыгнешь писаным красавцем.

Достаточно внимательно проанализировать, чем заканчивались обычно кризисы, чтобы понять — нет большего двигателя прогресса.

Это они заставили нас придумать деньги, а потом научиться правильно с ними обращаться.

Без кризисов не было бы ни промышленности, ни мировых рынков, ни банков, ни вообще нормальной экономики.

Другой вопрос, что кризис — это лишь шанс. А уж кто и как его использует — от каждого зависит индивидуально. Нужно, как минимум, четко знать, чего ты хочешь.

Александр 111 знал, потому и доверил важнейшую реформу Сергею Витте. И Алексей Михайлович тоже знал. Их идеал был — могучая, процветающая Россия с конвертируемой валютой и сильной государственной властью.

Вряд ли кто-то из читателей с таким идеалом не согласится. Осталось за малым — перейти от слов к делу.

У России есть для этого все слагаемые. Сильная власть, которой доверяет абсолютное большинство. Международный авторитет. Огромные запасы полезных ископаемых, включая пресловутую нефтяную иглу. Накопленные золотовалютные резервы. Воля к победе, наконец.

Когда такое было возможно, чтобы российские собственники получали за бесценок крупнейшие западные предприятия? А сегодня «Сбербанк» покупает в полцены гигантский «Опель», обещает разместить его производство на конвейере «ГАЗа», и это ни у кого даже не вызывает удивления.

Очевидно для большинства, что глобальная экономика в XXI веке будет кардинально меняться. С высокой долей вероятности владычество США и Европы, если и не подойдет к концу, то, как минимум, серьезно ослабнет. Вполне возможно доллар перестанет быть мировой резервной валютой. На авансцену выдвинутся новые лидеры — Китай, Индия, Бразилия. Ну, и Россия, конечно.

Это, кстати, не только наша оценка. В недавно опубликованном докладе Национального разведывательного совета США черным по белому сказано:

«Перспективы роста для Бразилии, России, Индии и Китая (БРИК) указывают на то, что к 2040–2050 годам они совместными усилиями подберутся к исходной доле общего ВВП "Большой семерки"».

И тут же:

«У России есть потенциал стать в 2025 году богаче, сильнее и более уверенной в своих силах, если она инвестирует в кадровые ресурсы, расширит и разнообразит свою экономику и интегрируется в мировой рынок».

А еще — добавим от себя — есть многовековой опыт наших предков, умевших не бояться трудностей и преодолевать их во что бы то ни стало.

Можно, как угодно относиться к реформам Петра I, но нельзя не восторгаться его энергией и решимостью в проведении своего курса. Если надо — сам рубил головы стрельцам, но поставленной цели достигал. Как и Сталин, сумевший железной рукой вывести страну из страшного военного кризиса.

Очень важно учиться на собственном прошлом и не только на успехах, но и на ошибках. Блестящие результаты реформ Витте пошли прахом лишь потому, что российская элита перегрызлась между собой и ввергла Россию в войну и революцию. А Николай II оказался слишком слаб, чтобы пресечь развал и рвачество, себялюбие, игру амбиций возле престола.

Не дай нам бог наступить на те же грабли вновь; разобщенность и болтовня — извечная российская болезнь. Даже после разгрома Белого движения, эмиграция не смогла этот недуг превозмочь; все между собой продолжали собачиться — Деникин с Врангелем, митрополит Антоний с митрополитом Евлогием, великий князь Николай Николаевич с императорским кузеном Кириллом Владимировичем. Вот и проспали в этой возне Россию.

Едва начался кризис, мгновенно заулюлюкала оппозиция. Ее лидеры даже не особо скрывают своего торжества. Чем хуже стране — тем лучше для них; в процветающем государстве они и даром никому не нужны. Все, что делает власть, им не нравится по определению.

(Экс-премьер Касьянов договорился даже до того, что кризис «на 80 % вызван неправильной и даже вредной политикой наших властей и только на 20 % — внешними факторами». После чего, злорадствуя, пообещал, что уже «в марте-апреле граждане со всей остротой осознают, куда нынешняя власть привела страну».)

Раскачать, расшатать ситуацию — единственный их шанс на реванш. Потому и выводят людей на улицы, устраивают митинги и пикеты. Хотя в кризис, как и в войну, нации следует, напротив, объединяться, вставать плечом к плечу.

Уж как белая эмиграция ненавидела коммунизм и лично товарища Сталина! Новая власть отняла у этих людей все: прошлое, настоящее, будущее. Однако стоило Гитлеру напасть на Россию, большинство эмигрантов забыли былые обиды. Почти все они встали на сторону СССР, многие пошли в партизаны или вступили в Сопротивление. (Кстати, даже сам этот термин придуман был русскими эмигрантами Вильде и Левицким, которые с первых же дней войны издавали в Париже газету с аналогичным названием, за что впоследствии были казнены гестапо.) Только в рядах французского Сопротивления погибли сотни русских эмигрантов — в основном, представителей известных дворянских фамилий.

Бывший лидер кадетов, ярый ненавистник Советской власти Павел Милюков писал в те годы:

«Бывают моменты, когда выбор становится обязательным. Правда, я знаю политиков, которые по своей "осложненной психологии" предпочитают отступать в этих случаях на нейтральную позицию. "Мы ни за того, ни за другого". К ним я не принадлежу…»

А все потому, что это была не война одного диктатора с другим. Это была война внешнего врага против их родины, а значит — и против них самих…

Не любите Путина с Медведевым, не любите «Единую Россию» — бога ради, никто вас не заставит. Но кризис — та же война. А значит, перед лицом единой опасности любые противоречия должны отойти на второй план.

Вообразите себе: осень 1941-го, враг на подступах к столице. Но вместо того, чтобы строить оборонительные рубежи или уходить в ополчение, тамошние несогласные, счастливо избежавшие подвалов НКВД, начинают подвергать обструкции все действия власти. Выходят на демонстрации, пикетируют штабы, в собственных газетах призывают сбросить оковы сталинской тирании.

Все (ну, или почти все), что они говорят — абсолютная правда.

И Сталин — тиран. И ошибок наделала власть немало.

Многие военные операции спланированы через пень колоду, целые дивизии отправляются на убой.

Вот только время для момента истины выбрано… м-м, не самое удачное…

Нетрудно предположить, чем закончились бы в 1941-м подобные дискуссии; по законам военного времени, без суда и следствия… И ведь, при всей правоте этих граждан нам ни чуточку их было бы не жаль…

В середине 1930-х многие американцы тоже не понимали действий Рузвельта. Миллионы участвовали в забастовках. Но Рузвельт не слушал ничьих истеричных криков. Он знал, чего хочет, пер напролом и вывел-таки США из кризиса. Те, кто бастовал и ходил с плакатами к Белому дому, должно быть, чувствовали себя потом не совсем удобно.

Без сильного лидера, вожака спасение невозможно. Это — аксиома. Екатерина Великая, Николай I, Александр I и Александр III, Сталин — все, кто сумел вывести Россию из кризиса, были непременно сильными, державными правителями. А вот властители слабые, нерешительные — Николай II, Хрущев, Горбачев, Ельцин — лишь сильнее загоняли страну в смуту и хаос.

Можно долго спорить, в чем ошибки, а в чем удачи нынешней власти. И того, и другого имеется с избытком.

По одну сторону — не дошедшие до потребителя банковские кредиты, не полученные промышленностью обещанные средства, сгоревшие в западных ценных бумагах миллиарды из Стабфонда, монетаристские благомечтания г-на Кудрина.

По другую — сохраненные социальные обязательства, сниженные налоги, пособие по безработице, спасенная банковская система, удержанный от стремительного падения рубль, растущий золотовалютный запас.

Могло быть лучше? Возможно. А хуже? Еще как! (Примеры оного, слава богу, до конца не забылись.)

Но какие бы пусть даже самые справедливые претензии ни имелись у нас к Кремлю и Белому дому, одно мы знаем совершенно точно — коней на переправе не меняют.

Капитан, правящий кораблем в шторм, должен довести свое дело до конца; благо — из одной бури судно он уже сумел вывести. Не мешайте ему, и тогда, когда стихия закончится, рассеются тучи и появится на горизонте земля…

Так совпало, что аккурат в разгар кризиса на экраны страны вышел фильм Владимира Бортко «Тарас Бульба».

Казалось бы, что нового в истории запорожских казаков, хрестоматийную повесть Гоголя каждый помнит еще со школы.

Никто и представить не мог, что кассовые сборы фильма побьют все рекорды, обогнав даже фантастические блокбастеры. И это, думается нам, неспроста.

В условиях кризиса людям, как никогда, нужна вера. В национальную идею. В героев прошлого и настоящего. В счастливое будущее. В себя самих, в конце концов.

И как хочется вслед за Тарасом Бульбой воскликнуть:

«Да разве найдется на свете такая сила, которая бы пересилила русскую силу!»

И правда. Разве найдется?..