Кровавые скалы

Глава 10

Сумерки опустились, пробудив особые звуки: вой рогов, шум разгулявшихся турок, празднующих победу. На время забыты прошлые потери и грядущие схватки, мертвые на полях сражений и умирающие в шатрах. Несколько дней солдаты будут предаваться веселью. Они заслужили награду. На горе Скиберрас рабов вновь заковывали в кандалы, впрягали в ярмо и привязывали к орудийным лафетам для дальнейшего перехода к высотам Коррадино, где пушки разместят на новых позициях, высоко над Биргу и Сенглеа. Христиан скоро не станет. Но победа может подождать.

Немногие обратили внимание на разлетевшиеся эхом пушечные залпы неверных. Рыцарей и солдат из осажденных гарнизонов трудно было винить в том, что они озлобились и, позавидовав увеселениям османов, несколько раз пальнули из пушек, пытаясь испортить вражеский праздник. Османские воины шутили и смеялись или вовсе ничего не замечали.

Командир янычар обходил боевые порядки, проверяя часовых и осматривая окопы. Он не станет недооценивать врагов. Они умели сражаться — доказали это в Сент-Эльмо! — и оказались достаточно находчивыми и хитроумными, чтобы устраивать внезапные вылазки. Никто из его людей не ожидал такого сопротивления. Они покинули Константинополь с песней на устах и предвкушением легкой победы на сердце. Однако ничто не далось с легкостью. Обгорелые останки его собратьев устилали равнину перед захваченным фортом, а их гниющие тела отравляли воздух. Никому из них — и даже ему — не достались благовонная роскошь и расшитые шелками покои генералов. Тяжкие времена, горькие помыслы.

Янычар остановился и тут же пригнулся, ощутив резкий порыв ветра — признак стремительно приближающихся орудийных зарядов. Как часто неверные старались помешать празднеству! Не мешкая, сарацин бросился в укрытие под низкий бруствер, когда мимо пролетел второй, а за ним и третий снаряд. Турок выругался. Вражеские канониры верно установили высоту и дальность стрельбы, очевидно, пытаясь попасть по лагерю и убить нескольких случайных солдат. Он не будет в их числе. Приземлился еще один странный предмет и покатился, неуклюже крутясь, прыжками преодолевая препятствия и оставляя следы на земле. Докатился до края траншеи и упал подле янычара. Воин опасливо протянул руку, желая потрогать предмет, инстинктивно догадываясь о том, что перед ним, и надеясь, что ошибся. Пальцы отдернулись, коснувшись непрошеного гостя.

— Драгут мертв.

Мустафа-паша обвел взглядом собравшихся на военный совет командиров. Лица их были безучастны, лица закаленных в боях ветеранов, редко выражавших сочувствие и никогда не являвших слабости. Прославленный корсар претерпел столь тяжкую участь по воле Аллаха. Совет попросту перейдет к обсуждению иного вопроса, последующего этапа похода. Главнокомандующий внимательно посмотрел на Пиали. Теперь, когда Драгута больше нет, не осталось более миротворцев, нет мудрого судьи, способного уладить споры и смягчить вражду. Сохранились лишь соперничество и нескрываемая ненависть. Глаза Мустафы-паши встретились с задумчивым взором адмирала. Он все еще мог обыграть этого угодливого омерзительного отпрыска придворной наложницы.

— Адмирал Пиали, ныне вы заполучили свое укрытие в гавани Марсамшетт. Каким образом вы намереваетесь им воспользоваться?

— Во вред Ла Валетту и его рыцарям.

— За ту цену, что мы уплатили за Сент-Эльмо и вашу якорную стоянку, вам стоит послужить и нашим общим интересам.

— Я служу интересам султана.

— Вы скрываете это.

— Мои суда доставили сюда вашу армию, патрулируют здешние берега и охраняют ваши фланги. Не пренебрегайте этим, Мустафа-паша.

— Лишь моя артиллерия сровняет с землей Биргу и Сенглеа, лишь мои воины бросятся на вражеские укрепления и вознесут полумесяц над башнями Сент-Анджело.

Пиали вертел в руках блюдо с финиками.

— И лишь мои галеры рабы перетащат по бревнам вокруг подножия горы Скиберрас и доставят к Большой гавани. Мои суда обстреляют стены форта, до которых вашим орудиям не добраться.

— Добро пожаловать на нашу битву. — Мустафа-паша вновь повернулся к своим генералам. — Нам предстоит настоящее сражение. Лазутчик в кругу рыцарей сообщает, что Ла Валетт собрал около трех тысяч бушелей ячменя и восемь тысяч бушелей пшеницы. Их слабым местом является скорее малочисленность войска, чем угроза голода.

— Чему они противопоставят свое рвение, страсть к борьбе, — осмелился заметить губернатор Александрии.

— Вы робеете?

— Лишь высказываю свое мнение. Даже необученные мальтийские простолюдины стояли насмерть против ваших новобранцев в Сент-Эльмо.

— Однако они тоже полегли.

— Как и немалое число ваших воинов, Мустафа-паша.

— Не припомню, чтобы ваши египтяне и корсары сыграли столь же важную роль.

— Вскоре они проявят себя. Но мы не станем злоупотреблять их мастерством, тщетно растрачивать силы на вооруженных рыцарей, которые только и ждут, чтобы начать битву на своих условиях.

— Мы будем сражаться на наших условиях. Вначале неверные лишатся прочных стен, а затем — своего великого магистра. Мы нанесем решающий удар в течение месяца.

— Месяца? — Пиали вздернул бровь, поднеся к губам еще один фрукт. — Задержавшись, мы дождемся наступления осени.

— Если нам придется здесь зимовать, так тому и быть. Я доведу войну до конца.

— Мои галеры не выдержат. Им будут угрожать шторма.

— Адмирал, мы еще ни разу не видели, чтобы им угрожало хоть что-то.

Командиры рассмеялись, наблюдая за этой перепалкой. Сент-Эльмо напомнил туркам, что победу невозможно предопределить. Ее нужно отстаивать, за нее нужно биться. Неудача тоже требовала умения выжидать и планировать: где атаковать и где спрятаться, кого обвинить, а кого поддержать. Все наблюдали друг за другом, участвуя в подлой игре, которая могла решить их жизнь.

Мустафа-паша сплюнул сливовую косточку.

— Эль-Лук Али Фартакс, вы не торопитесь высказывать свои суждения. Вы еще не устали охранять своих пленных?

— Я слушаю, Мустафа-паша. Вкусы мои неприхотливы, а намерения лишь в том, чтобы служить.

— Ваши намерения в том, чтобы набить сундуки. Вы похитили пленных у моих янычар.

— Трудно судить о том, что совершается в пылу битвы, Мустафа-паша.

— Вы просите выкуп?

— Вы предлагали награду.

— Приведите ко мне Гарди живым, и я заплачу, Эль-Лук.

На этом разговор прервался. Главнокомандующий учуял нечто, некую перемену в обволакивающем шуме лагеря, во взрывах фейерверков и рокоте вражеских орудий. Мустафа-паша проскочил мимо помощников и слуг, спешно направляясь к расшитому золотом выходу.

Настроение и темп празднества изменились, крики воинов были преисполнены не ликования, но страха. Среди горевших повсюду костров метались люди, пытавшиеся спастись и отыскать укрытие. Однако никто не протрубил сигнал тревоги. Мустафа-паша покосился во тьму, не в силах разглядеть что-либо поверх пылавших огней, озадаченный бесформенными предметами, проносящимися по ночному небу. Несомненно, лагерь находится вне досягаемости вражеских орудий.

— Мустафа-паша, осмелюсь доложить…

Он уставился на командира янычар и странные предметы, которые тот сжимал в обеих руках.

— Объясни, что происходит?

— Головы, Мустафа-паша. — Ноша янычара упала к ногам главнокомандующего. — Небеса излились дождем из голов.

Под залпы христианских пушек по всей Марсе наземь падали сотни человеческих голов. Они легко рассекали воздух и летели далеко. Головы принадлежали турецким воинам, которых пленили в первой битве и нескольких последующих стычках и всех до единого обезглавили по приказу великого магистра. Ла Валетт прислал свой ответ.

Гарди вздрогнул. Уснуть невозможно, когда мысли мчатся, а раны ноют, когда мучают видения, в которых лица мертвых вновь оживают. Он вспомнил обожженного до неузнаваемости полковника Маса, восседавшего на стуле де Гуареса и тех воинов, с которыми делил хлеб и вместе смеялся и которые ныне были погребены под камнями Сент-Эльмо. Что ж, для них все закончилось. А для него все только начиналось — плен, пытки и смерть. В тусклом свете корабельных светильников, долетавшем сквозь рой светляков, Кристиан разглядел сваленные в кучу остатки его недавнего прошлого — бригантиновый жилет и сапоги. Дальше была лестница, ведущая на палубу гребцов, и заляпанные грязью тела рабов. Что за место?.. Что за беда?..

Движения выдали их присутствие раньше производимого шума. Схватка была в самом разгаре и завершилась так же быстро, как и началась. Гарди пристально вглядывался вперед, на нижнюю палубу, но шелковая драпировка, слабое освещение и короткие цепи затрудняли обзор. Он дернул кандалы. В обычных обстоятельствах тут же раздался бы пронзительный свист, гневные возгласы и последовали удары кнута, заставлявшие вздрагивать от боли. Ничего. Тишина.

Кто-то поднес к его лицу лампу, и чей-то голос прошептал на безупречном французском:

— Вы Кристиан Гарди?

— Да.

— Мы пришли из Мдины. Наблюдали, как сарацины празднуют взятие форта, и видели, как на галеры перевели нескольких пленников.

— Почему вы выбрали судно Эль-Лука?

— Корабль привлек наше внимание, потому как команда покинула его и сошла на берег пировать.

— Я благодарю вас, но не могу уйти, пока не решится судьба бедолаг с нижней палубы. Эль-Лук вскоре вернется. Он захочет отомстить за мой побег.

— Мы дождемся его.

— Сколько вас?

— Пятеро. Все искусно владеют кинжалом. Мы быстро заберемся по якорной цепи.

— Вы можете добавить к своему числу более двух с половиной сотен мужчин, прикованных к лавкам гребцов.

— Целая армия. — Лицо незнакомца придвинулось ближе, и перед Гарди возникли знакомые черты молодого черноглазого человека.

— Которая нанесет весьма неожиданный удар. Твое имя, друг?

— Антонио, брат Марии.

Они действовали проворно, разжимали наручники и кратко наставляли гребцов. Многие рабы провели в кандалах долгие годы. Гарди ходил между ними. Одни рыдали, другие сидели, ошеломленные чувством свободы, волной нахлынувших ожиданий и чаяний, ограниченных пределами зловонного загона. Многие не умели плавать, и никому из них не удалось бы укрыться на острове. Обрести свободу можно было и иным способом.

Эль-Лук Али Фартакс в сопровождении старших командиров вернулся довольно поздно. Корсары пребывали в прекрасном расположении духа, плотно поужинали, хорошо выпили и охотно выбирали пленников для своих утех. Любой мог стать жертвой их прихоти. Гарди сидел на прежнем месте, обнаженный и прикованный цепью к корме.

— Мой трофей и мое сокровище. — Эль-Лук присел подле, источая сильный запах гашиша; его глаза скрывались за веками. — Ты меня ждал?

— У меня нет выбора.

— Борьба за жизнь была бы тебе к лицу. Люблю ощущать запах пота и отчаяние пленников.

— Я не ищу надежды.

— Ты живешь в мире, где надежды нет. Ваш великий магистр выстрелил из пушки головами наших братьев. Послание не останется без ответа.

— Страх порождает страх. Такова природа войны.

— Я покажу тебе природу корсара. — Эль-Лук наклонился и нежно поцеловал Гарди в темя.

Англичанин сидел неподвижно, предчувствуя жестокость, град ударов, что последуют за нежностью. Ему доводилось слышать о юношах, которых доставляли Эль-Луку, об их истязаниях и мучительной смерти.

— Ты и вправду редкий экземпляр, — заметил капитан пиратов, поглаживая себя по лицу. — Грустно терять нечто столь исключительное.

— Кто знает, что мы теряем, Эль-Лук?

— Я согласился продать тебя Мустафе-паше. Твое будущее предрешено.

Но будущее Гарди было отнюдь не предрешено — оно заключало в себе судьбы Биргу, Ла Валетта, его старого союзника рыцаря Большого Креста Лакруа, Анри и Юбера, Люки и мавра. Кристиан вновь подумал о Марии, ощутив подползающую тошноту, порожденную чувством утраты. Она погибла из-за него и ради него. Гарди горько было сознавать, что по воле случая он обязан спасением ее брату, перед которым ему придется покаяться и которого он должен просить о прощении. Пленник слышал слова Эль-Лука и плывущие над водой звуки, доносившиеся с турецких кораблей. Тихо трещало дерево, поскрипывал такелаж на мачтах с треугольными парусами. Все шло своим чередом.

— Эль-Лук, на абордажной площадке[23] никого нет.

— Ты пьян. Осмотри палубу еще раз. Они спят.

— Мы обыскали каждый дюйм. Канониры, надсмотрщики — все пропали.

— Выполняй приказ или сгинешь сам.

Корсар отступил, стараясь поскорее исполнить поручение и опасаясь возможного наказания. Эль-Лук приблизился к краю палубы и внимательно оглядел ряды рабов, ютившихся на скамьях внизу. Сто восемьдесят футов галерного пространства и неутолимых страданий. Пират наслаждался положением господина, сурового владыки тьмы.

— Нашли их?

— Нет, Эль-Лук. Наверное, они сошли на берег, — отозвался корсар.

— Наверное, тебе стоит взять кнут и выбить правду из рабов. Выбери одного.

Тотчас на спину и плечи сидевшего рядом несчастного обрушился удар веревочного хлыста. Возможно, пират сделал не самый лучший выбор. Он ожидал, что раб вскрикнет и, истекая кровью, заплачет в оковах. Но случилось иначе: со скамьи встал мускулистый великан, схватил кнут и обмотал вокруг шеи обидчика. Руки, окрепшие от гребли, вздулись от напряжения. Ноги араба бешено молотили по воздуху, отрываясь от палубы.

— Кастрировать каждого на этой скамье! — крикнул Эль-Лук своим командирам. — Посмотрим, как теперь эти черви взбунтуются!

Но бунт шел полным ходом. Едва один из корсаров бросился на помощь собрату, как тут же голова его раскололась от удара о бревно. Другой упал, извиваясь, с абордажным крюком в глазу. Из-под овчинных настилов показались похищенные из оружейной клинки — преисполненная жаждой мести толпа размахивала кинжалами и абордажными саблями. Эль-Лук смотрел, как убивают его людей и судно переходит в чужие руки, и жалел о том, что разрешил команде покинуть корабль. Мятежники бросились к нему.

Или он сам придет к ним. Позади с ножом в руке стоял Гарди, сбоку — Антонио.

— Ты хотел, чтобы я боролся за жизнь, Эль-Лук. Такой борьбы достаточно?

Удар в поясницу сзади подбросил капитана в воздух. Он упал, сильно ударившись, и больше уже не поднялся, поглощенный бурным потоком разящих рук, ног и клинков.

Антонио покачал головой:

— Похоже, он стал той женщиной, которой хотел быть.

— Самое кратковременное переживание в его жизни.

— Теперь галера принадлежит новому хозяину. Нужно отправляться в Мдину, пока не подняли тревогу.

— Ты прав, Антонио. Воспользуемся нашим шансом, как и эти люди.

— Я дам им кормчего, который выведет корабль к северу. Отныне и впредь они сядут за весла как вольные люди, не знающие наказаний.

— Они будут грести ради спасения своей жизни.

Весть о внезапном ночном бегстве Эль-Лука Али Фартакса и его корсаров неизбежно достигла Мустафы-паши и разлетелась по всему турецкому лагерю. Ярости главнокомандующего не было предела. Его обманули, предали, опорочили самого султана, а военный союз теперь подорван злонамеренной трусостью слабого самолюбивого пирата. Этот человек попросту сбежал с поля боя, прихватив с собой трофеи. Мустафа-паша поклялся однажды заставить корсара заплатить за измену кровью.

— Мои сердечные приветствия, месье Гарди.

Губернатор Месквита весьма постарел за последнее время и был явно измучен заботами об обороне города, лишенного припасов и стражи. Тем не менее он оказал гостю радушный и достойный прием.

Гарди, вновь облаченный в истрепанные в битвах сапоги, штаны и бригантиновый жилет, поклонился в ответ:

— Благодарю вас за то, что послали на выручку Антонио и его отряд.

— Они собирали весьма ценные сведения. До сей поры они выискивали новые цели для нашей кавалерии и каждую ночь сообщали о тяжелом положении Сент-Эльмо.

— Вы узнаете о падении форта во всех подробностях.

— Я долго скорбел над каждым слухом, над каждой весточкой, что доходили до нас от шпионов и перебежчиков. Мы знаем, как язычники захватили равелин, как вы удерживали подъемный мост и как приняли смерть столь многие из наших доблестных братьев.

— Биться рядом с ними было для меня честью.

— Я не буду просить вас пересказывать увиденное и вспоминать о случившемся, месье Гарди. Ваши шрамы достаточно красноречиво говорят о той битве.

— Все мы кем-то пожертвовали, губернатор Мескита. Приношу мои соболезнования о гибели вашего племянника. Он участвовал в нашей вылазке в Зейтун, когда мы столкнулись с турками и его поразила мушкетная пуля. Отважный был воин.

— Храбрейший. Однако павших слишком много, и всех не оплакать. Грядут новые сражения, и цель наша благородна. Отрем же слезы. — Мескита отстегнул меч и вручил его англичанину. — Я надеялся, что однажды передам его племяннику. Теперь он ваш.

— Я не достоин.

— Вы выжили в Сент-Эльмо по Божьему промыслу. Я не знаю более достойного воина, чем вы.

— Я не премину им воспользоваться, губернатор Мескита. Слово чести.

— Возможно, подходящий случай не заставит себя ждать. — Рыцарь посмотрел Гарди в лицо, пытаясь подобрать подходящие слова. — В тот день, когда ваш форт пал, из Сицилии прибыл небольшой отряд подкрепления во главе с шевалье де Робле.

— Количество воинов?

— Лишь сорок восемь рыцарей в сопровождении стрелков и волонтеров числом около сотни и шести сотен испанских пехотинцев.

— Это больше, чем пустые обещания.

— И меньше настоящей армии.

Гарди прикидывал в руке вес нового клинка.

— В Сент-Эльмо мы показали, чего можно достичь смелостью и искусным мечом.

— Они бы весьма пригодились Мдине. Но великому магистру они нужнее.

— По этой причине я обязан покинуть вас и присоединиться к защитникам Биргу.

— А как же ваши раны?

— Их залечит время и служители лазарета. Прибывшему подкреплению понадобится провожатый, и поведу их я.

— Следуйте зову долга. Однако будьте моим гостем, пока мы не закончим все приготовления к встрече войск.

— Прежде я должен кое с кем поговорить, губернатор Мескита.

Приближался рассвет, когда Гарди, выскользнув из резиденции губернатора, двинулся по грязным улочкам города. Он еще не ложился спать отчасти по причине сохранившейся после побега бодрости духа, отчасти понимая, что, решив отдохнуть, может забыться чрезмерно глубоким сном. Усталость цеплялась за каблуки, давила на плечи. Ничто не могло сбить Кристиана с пути. Лазутчик травит Ла Валетта, предает орден, распахивает врата турецким полчищам. Гарди должен вернуться и уничтожить угрозу. Такова его цель. Его тайна.

Гелиос ждал Кристиана: должно быть, признал поступь хозяина, учуял его запах. Лошадиная интуиция. Конь захрапел и тихо заржал, беспокойно стуча копытами по полу стойла и пытаясь дотянуться до Гарди.

— Ты ждал меня, Гелиос. — Англичанин приблизился и обнял скакуна за шею, прижался лицом к его морде. Конь обнюхал Кристиана, оттопырив уши и вопросительно глядя на хозяина. — Я скучал по тебе, друг мой.

В тот момент между ними воцарилось взаимопонимание и чувство полного единения; они любили друг друга как братья и уважали, как воин уважает воина. Здесь не могло быть ни измены, ни обмана, и не было иных мотивов, кроме верности и воинского долга. Гарди гладил коня и похлопывал по холке, тихо говорил с ним. Они улягутся вместе на солому. Как в былые времена.

— Кристиан!..

В конюшню просочился утренний свет — минул не один час, и перед Гарди стоял Антонио. Кристиан неохотно поднялся, чтобы поприветствовать его.

— После плена на галере стойло — наилучшее место для отдыха. Я обязан тебе жизнью, Антонио.

— Ты ничем мне не обязан, хотя я не откажусь принять твою дружбу. — Молодой мальтиец протянул руку.

— Я достоин лишь вражды.

— Мне известно, что Мария мертва. — В глазах Антонио блестели слезы. — Мне также известно, что она любила тебя, Кристиан. В том нет твоей вины.

— Я должен был уберечь ее.

— Мог ли я помешать ей переехать из Мдины в Биргу? Мог ли ты предотвратить ее путешествие из Биргу в Сент-Эльмо? Она была свободолюбивой девушкой, чудесной сестрой и самой своенравной дамой из всех. Мы почтим ее память, сражаясь дальше.

— Я должен увидеться с твоим отцом.

— Ему неизвестно о ее судьбе, и лучше ему не знать, пока исход осады не решен. Правда убьет его.

— Что ж, я учту твои пожелания, Антонио.

— Пойдем, брат. Нужно еще подготовиться к твоему походу.

Вместе они вернулись к дворцу губернатора. Криками приветствуя Гарди, мимо проскакал дозорный отряд кавалерии. Ночных трофеев оказалось не больше обычного. На спинах двух коней покоились двое связанных турецких часовых, которых пленили, когда те патрулировали внешние оборонительные рубежи османской армии. Им предстояло пополнить список тех, кому суждено болтаться на виселице на городской стене Мдины.

Возле собора отряд мальтийских ополченцев вооружался пиками, а один испанский командир бранил их:

— Пики на плечо! Вы должны быть похожи на солдат, воинов, которые способны отбить атаку янычар. Вам понятно?

— Мне понятно, капитан Альварес.

Испанец медленно развернулся на каблуках и побледнел; в глазах его вспыхнули изумление и ужас. Он увидел призрака, выжившего в Сент-Эльмо человека. Испанец не мог предвидеть подобного, когда, перебежав к туркам, пытался убедить соотечественников покинуть форт. Выражение лица выдало его.

Гарди шагнул вперед с обнаженным мечом в руке.

— Ночью вы так же встанете под этими стенами, как стояли под стенами Сент-Эльмо? И предадите этих людей, как тогда предали собратьев?

— Я был пленен.

— Вы покинули боевой пост и под покровом ночи перешли на сторону врага. Вы хотели сломить нас.

— То был не я!

— Будьте мужчиной и говорите правду. Вы решили спастись, обрести благосклонность Мустафы-паши. Вы обратились к нам с лукавыми речами, дабы обманом выманить солдат из форта.

— Я умоляю вас, сир…

— Умоляют нищие. Изменников карают.

— Я не изменник. Вы ложно истолковали мой мотив.

— Не ошибитесь, истолковывая мой. — Гарди вложил меч в ножны. — Однако я не намерен марать благородный клинок о вашу шкуру.

Бессвязно лепеча от страха и силясь оправдаться, испанец отдался на милость собравшейся толпы. Но милости никто не проявил. Испанец пытался объясниться, рассказать, как турки силой заставили его повиноваться. В итоге его оправдания постепенно растворились в слезном раскаянии и признании вины. Турецкий главнокомандующий прогнал его, презирая за трусость. Теперь подвиги капитана подошли к концу.

Гарди и Антонио двинулись дальше. Пленника потащили на главную площадь для дальнейшего суда и прилюдной казни. Толпа неистово заревела, кто-то метнул первый камень, нанес первый удар. Не много останется от испанского командира…

— Ни с места!

Аркебузиры прицелились, и пейзаж ожил, явив очертания воинства Христова. Передовой отряд армии подкрепления был найден. Гарди поднял руку в приветственном жесте, а Антонио с отрядом кавалерии повернулся на раздавшийся позади выкрик.

— Мы едем из Мдины.

— Судя по виду, вы скорее прибыли из ада, Кристиан Гарди.

Слова принадлежали де Робле, рыцарю ордена Святого Иоанна, любителю кулачных боев и отважному командиру крутого нрава, который больше всего на свете был бы рад повстречать турецких дозорных и разорвать их на куски голыми руками. Казалось, он был чем-то огорчен.

— Приношу мои извинения, но мы не враги, шевалье.

Рыцарь пожал плечами:

— Поспешные извинения, Кристиан. Вы хотите отправиться к великому магистру вместе с нами?

— Если в вашей колонне для меня найдется место.

— Я бы нашел место для еще двух тысяч воинов, будь на то воля вице-короля Сицилии.

— Он все еще пребывает в нерешительности?

— В нерешительности? — Де Робле брезгливо поморщился. — Он боится высунуться из-под одеяла. Я нарушил его приказ и привел сюда своих солдат.

— Ваше ослушание нам во благо.

— И мне в удовольствие. Доблестная оборона Сент-Эльмо разожгла наш пыл, пробудила воображение.

— Боюсь, мое воображение несколько истощилось.

— Грядущее сражение вновь разбудит его. Вы нужны нам, ибо способны вдохновить нас на бой.

Гарди обернулся к Антонио:

— Скачи скорее в Мдину, брат мой, и защити город как должно. Я отомщу за Марию!

— В добрый путь, и да хранит тебя Господь, Кристиан!

В ту ночь небольшой отряд подкрепления продолжил переход по западному побережью острова. После молниеносных атак кавалерии маршала Копье из Мдины враг стал бдительнее и уже не столь часто высылал дозорных. Время от времени доносились едва различимые звуки проезжавших поблизости сипахов, появлялось слабое мерцание факелов. Рыцари и пехотинцы тайком пробирались дальше.

Они приближались к позициям турок. Следующие два дня и две ночи им придется скрываться, вновь красться дальше, затем направиться в глубь острова, чтобы миновать главный лагерь османов, раскинувшийся по всей Марсе. Опасное путешествие. Однако любое действие вблизи турок, рядом с предателем, притаившимся за спиной Ла Валетта, было рискованным. Гарди не доверит свою тайну никому. Он будет выжидать и наблюдать, не позволит, чтобы весть о вражеских замыслах достигла великого магистра. Ибо уведомить Ла Валетта преждевременно означало встревожить изменника, навлечь на себя коварство предателя. Теперь же Кристиан устроится на отдых, пока вечер не сменится сумерками и семь сотен воинов не двинутся дальше.

— Кристиан, мы захватили в плен турка. Требуется твое присутствие.

Гарди прервал свои раздумья и оставил на время подготовку к переходу. Пленник мог сообщить важные сведения. Как солдат и знаток языков, ножом или словом англичанин мог с легкостью освежить чужую память и перевести на понятный язык любое невнятное бормотание.

Он вошел в пещеру, вглядываясь в серые тени, порожденные лучами тающего солнца. Стражи не оказалось.

— Шевалье де Робле был столь любезен, что решил сохранить мне жизнь.

— Мария!..

Она вышла из-за груды камней, представ нечетким силуэтом, все еще облаченным в одежды османского солдата, что помогли ей бежать. Даже в полумраке, в платье турецкого новобранца Мария излучала красоту и изящество. Они бросились навстречу друг другу и, столкнувшись, сжали друг друга в объятиях, лишившись на мгновение дара речи. Чудеса в словах не нуждались.

Кристиан поцеловал девушку, ощутил ее податливость и ответную страсть.

— Моя несравненная Мария! Не верится, что это ты!

— Мой Кристиан!

— Как ты здесь оказалась? И в этот час?

— По воле случая или же воле Божьей — объяснить нелегко. Я попросту вырвалась из лап дикаря Пиали и направилась на запад, туда, где безопаснее.

Мария спешно поведала Кристиану свою историю, случайно смешивая и путая происшествия и краткие эпизоды. Как она раздела донага и связала пьяного стражника, как обнаруживший ее раб-армянин помог бежать, как, переодевшись, пробиралась она через шатер турецких шлюх. С каждым шагом Мария приближалась к окраине лагеря в Марсе. Сипахи поступили опрометчиво, спешившись и торопливо бросив лошадей без присмотра, дабы поскорее прибыть на празднества в Сент-Эльмо.

Гарди в изумлении потряс головой:

— В сравнении с твоим рассказом моя история — сущий пустяк.

— Похоже, приключения выпали на долю каждого из нас.

— Впредь они будут неразрывны. — Кристиан прижался губами к ее губам, щекам, шее, гладил ее волосы, ласкал кожу. — За последние несколько недель я повидал немало турецких новобранцев. Ручаюсь, ни один не был столь же мил и полон сочувствия, как ты.

Мария рассмеялась сквозь струившиеся слезы и, едва касаясь, провела пальцами по шрамам на лице англичанина.

— Бедный мой Кристиан. На тебе столько ран.

— Их было бы еще больше, если бы ко мне на выручку, подплыв к пиратской галере, не подоспел твой брат Антонио.

— Антонио?

— Теперь его воины стали глазами и ушами Мдины. Он следит за турками, расстраивает все их планы. Он верит, что ты погибла, и скорбит.

— Я жива, как и ты. И вернусь в Биргу вместе с тобой.

— Там немало опасностей.

— Мне все равно, Кристиан. Мы встретим их вместе.

Они сжимали объятия, слившись в молчании и любви, вновь обретя друг друга на краткий миг счастья, вновь оказавшись наедине, как тогда среди крошившихся стен Сент-Эльмо. Минула неделя, но казалось, будто прошла целая жизнь. Турки все еще удерживали Мальту и собирались осадить тот самый форт, куда держали путь влюбленные.

В Биргу убивали собак. Так меньше останется голодных ртов и будет мясо на случай, если припасы истощатся и возникнет угроза голода. Всюду рыцари и солдаты патрулировали улицы и обыскивали дома. Они забирали провизию, выплачивая, по настоянию Ла Валетта, достойное вознаграждение; уносили зерно и провиант на главный склад. Все во имя большего блага, во имя выживания. Великий магистр ходил среди народа, наставляя павших духом и воодушевляя слабых. Люди смотрели на него с надеждой. Он же призывал их надеяться на Господа.

Люка притаился в подвале купеческого дома. Здесь он обосновался, укрываясь сам и пряча двух гончих. Если война уничтожила его друга англичанина, унесла в небытие леди Марию, заточила в темницу доброго мавра, значит, нет на свете никакого благого Бога. Как нет ни правосудия взрослых, ни благополучного конца. Ему неплохо жилось и на берегу, одному со своими собаками. Так должно было быть, а теперь так и будет.

Дверь со скрипом отворилась под тяжестью мужского плеча, блеснул свет лампы. В бликах огня показалось обеспокоенное лицо. Де Понтье.

— Я пришел забрать собак, мальчик.

— Вы уйдете без них.

— Ты воспротивишься воле и распоряжению военного совета?

— Мне они не указ.

— Выходит, ты глупец.

— А вы лжец.

— Собаки лают и тревожат сон воинов. Собаки голодают и станут поедать провизию, предназначенную для людей.

— Мужчины едят больше женщин. Их вы тоже убьете? Выстрелы громче собачьего лая. Вы разберете пушки?

— Законы ордена превыше всего, даже воли местного болвана. Отдай собак.

— Никогда! — Люка выхватил нож и держал перед собой, угрожая рыцарю.

— Дерзко. — Де Понтье мог позволить себе небольшую любезность. — Я весь дрожу от страха.

— Мой друг порубил бы вас на кусочки.

— Кристиан Гарди? Значит, мне пока везет, его же удача покинула.

— Я сумею защитить себя.

— Оставь праздное бахвальство. Иначе мне придется тебя ранить.

— Я могу ранить вас прежде.

Не сводя глаз с мальчика, де Понтье обнажил меч.

— Довольно дерзить и задерживать меня, байстрюк. Передай мне собак, и им не придется мучиться.

— Я их не брошу.

— Не будь они обычными тварями, я был бы восхищен твоей смелостью. Но ты всего лишь шут.

— Вооруженный ножом.

Острие клинка пришло в движение.

— И потому в большой опасности. Не противься мне!

— Не подходите! — Люка присел, приготовившись к бою.

— Три пса, которым суждено пасть от одного меча. Никто не спросит, почему вас убили. Никто снаружи не услышит.

— Кроме меня.

Де Понтье ощутил прикосновение стали к горлу и, покосившись в сторону, мельком увидел подтверждение своей догадки.

— Я вижу, вернулся наш драгоценный скиталец.

— Опустите меч, де Понтье.

— Ты станешь угрожать рыцарю, члену Священного собрания?

— Вы станете угрожать ребенку?

— Мы ведем лишь незатейливую беседу и безобидный спор.

Гарди согнул руку, державшую меч.

— Спорьте со мной. Опустите оружие.

— Дело касается собак.

— Ваша жизнь важнее. Покиньте нас, пока не поплатились ею.

— Сопротивление командору считается изменой.

— Отступить, пока есть возможность, считается разумным.

— На этом мы не закончили, месье Гарди.

— С чего бы? Вы намерены пожаловаться великому магистру? Я привел ему семь сотен воинов.

— Браво, — улыбнулся де Понтье. — Вы наш настоящий герой. Однако тоже смертный.

— Быть может, вы с приором Гарзой помолитесь за меня?

— Это наименьшее, что мы могли бы сделать ради вашего чудесного возвращения в наши ряды.

— Премного благодарен, — произнес Гарди с поклоном и отошел в сторону, когда де Понтье, бросив на мальчика холодный взгляд, развернулся к выходу.

— Не сомневайтесь, Кристиан Гарди. Скрестив мечи в следующий раз, мы будем биться до смерти.

— Вашей, шевалье.

С гордым видом рыцарь вышел из подвала. Люка осторожно выпрямился и шагнул вперед. Он прижал серебряный крестик к ладони друга и повторил слова, услышанные перед самым падением Сент-Эльмо:

— Он принадлежит живым.