Кровавые скалы

Глава 11

— Вздернуть его!

Ла Валетт взирал на дряхлого раба-грека без малейшего сострадания. Старик явился с белым флагом по приказу Мустафы-паши, дабы предложить условия перемирия и убедить защитников Биргу и Сенглеа в том, что сопротивление бесполезно и наиболее благоприятным исходом будет сдача. Дальнейшее кровопролитие было излишне. Рыцари и их сторонники могли покинуть остров, сохранив достоинство, воинскую честь и собственные жизни. Сент-Эльмо напомнил всем об их доблести и неистощимом боевом духе, падение же форта доказало, что полное уничтожение неизбежно. В этом заключалось турецкое послание. Но и великий магистр умел играть на чужом страхе.

Старик в ужасе упал на колени. Он уже промочил исподнее.

— Ваша светлость, я лишь жалкий грек, посланец.

— Жалкий грек на службе неправедного дела, посланец, принесший ложь и лукавство языческого антихриста.

— Я не был рожден язычником, ваша светлость.

— Посему у тебя еще меньше причин пресмыкаться от их имени.

— Ваша светлость, я слишком стар.

— И я немолод. Однако с годами не нахожу ослабления воли своей, не вижу вероломных устремлений в сердце своем.

— Я пришел с миром, ваша светлость.

— Но не как друг. А посему — ты враг, и ожидает тебя свидание с виселицей.

Дрожащий старец с мокрым от слез лицом громко всхлипывал и всем видом вызывал лишь презрение.

— Предаю себя на вашу милость, ваша светлость.

— Я утратил всякую милость, когда турки вторглись на мой остров, когда на том берегу Большой гавани изрубили на куски моих рыцарей и солдат. Ты заплатишь за все.

— Ваша светлость, мне было велено лишь доставить послание Мустафы-паши. Я исполнил порученное.

— И ты дерзнул…

— Под страхом смерти, ваша светлость!

— Смерть да будет твоим приговором!

Великий магистр мерно расхаживал кругами по комнате. Он не спешил и был рад возможности насладиться моментом и продлить агонию старика. Страх и сила воображения приумножат впечатления от первой встречи, которые врежутся в самую душу рыдавшего грека. К тому времени как старец доберется до турецкого лагеря, он поверит в любых чудищ и драконов и расскажет всем о неприступной обороне форта.

— Сент-Эльмо не сдался. — Ла Валетт повернулся спиной к сжавшемуся рабу. — Его защитники сражались за каждый камень, каждый дюйм. Они оставили после себя тысячи гниющих вражьих трупов. И Мустафа-паша полагает, что я отрекусь от долга и передам Мальту в его лапы?

— Он надеется, что вы увидите в его словах здравое зерно, ваша светлость.

— Я вижу былые подвиги и грядущую славу. Я вижу сломленного недруга и кровь его воинов, излитую на здешние скалы.

— Турки утверждают, что их войско велико числом.

— Посмотрим, что они сумеют нам противопоставить. Я не магистр де Лилль-Адам, что увел рыцарей святого Иоанна, с Родоса. Я великий магистр Жан Паризо де Ла Валетт. Переговоры, равно как и предложение сдачи, одобрению не подлежат.

— Ваша светлость, меня воспитали верным христианином. — Грек ломал руки, а голос его дрожал. — Прошу взглянуть на сего простолюдина с милосердием и пониманием.

— Я гляжу на тебя с презрением.

— Ваша светлость, я должен доставить ваш ответ Мустафе-паше.

— Доставить его может и пушка.

Старик принялся исступленно умолять:

— Я не хочу быть повешенным, ваша светлость! Я не хочу умирать!

— Увы, этот мир жесток, и раб не имеет права желать чего-либо. Стража, завязать ему глаза!

Солдаты вышли вперед и схватили грека. Грубо натянули тугую повязку, не обращая ни малейшего внимания на крики пленника, а затем бросили связанную жертву наземь. Старец лежал, съежившись от страха, и тихо стонал. Так и оставил его Ла Валетт.

— Раб, ты смердишь.

В комнате возник кто-то еще, раздался новый голос. Похоже, он был один и подобно холоду проник в окутавшее все безмолвие. Грек поджал ноги и приготовился защищаться, стараясь плотнее свернуться клубком. Не помогло. Незримый дух остался рядом и начал говорить загадками.

— Где же твое достоинство, грек?

— Я не воин по призванию, сир.

— Твои предки были воителями. Ты порочишь их память, замарав подштанники.

— Я приговорен к повешению, сир.

— Неужто?

— Мне неизвестно, что за преступление я совершил. Но великий магистр Ла Валетт назначил мою участь.

— Если уж он принял решение, переубедить его непросто.

— Мои мольбы напрасны. Никому нет дела до простого гонца, старика, которого могут казнить без всякой причины.

— Война не считается с причинами.

На мгновение предатель умолк, внимательно глядя на жалкое хныкающее существо. Изменнику было приятно заставить этого дряхлого глупца страдать, валяться в собственной грязи и верить в то, что ему внушалось. Чем больше грек испугается, тем сговорчивее станет. Тайные происки — настоящее искусство.

— Ты принес послание от Мустафы-паши, раб. Что скажешь, если я предложу тебе доставить ответ?

— Мне грозит смерть.

— Ла Валетт играет с тобой. Едва ты вошел в Биргу, тебе тут же завязали глаза, дабы сохранить нашу безопасность. Стали бы мы возиться с тобой, если б не желали возвращать тебя туркам?

— Сие мне неизвестно.

— Зато известно мне. Я сохраню тебе жизнь, если ты будешь слушать внимательно и схватывать на лету и если желаешь поведать Мустафе-паше о моем разоблачении.

— Как мне узнать, что это не ловушка, не уловка, задуманная, чтобы обличить меня?

— Это лишь вопрос веры. Если я лгу, а Ла Валетт говорит правду, то ты уже изобличен и стоишь на пороге эшафота. Лучше воспользоваться случаем, принять руку помощи.

— Ваш облик скрыт, источник ваших слов загадочен.

— Таковым все и останется. Слова мои предназначены для ушей одного лишь турецкого командующего. Тебе ясно?

— Да, сир. — Скованный обстоятельствами и страхом перед веревочной петлей, раб быстро закивал головой, цепляясь за надежду.

— У нас мало времени. Слушай же.

Позже посланника с завязанными глазами вывели наружу, на палящий свет и зной летнего дня. Грека повели к вратам по улицам Биргу — маленький человек шел, подталкиваемый глумящейся толпой под бой одинокого барабана. Хозяева форта не собирались прекращать представления. Лишь достигнув крепостной стены, процессия остановилась и повязку сняли. Раб заморгал. Его взору предстало невиданное доселе зрелище: впереди, слева и справа, закрепившись в глубокой обороне, в полном облачении по стойке «смирно» стояли шеренги солдат. Грозные воины Прованса и Оверни.

— Взгляни на них, — с высокого каменного балкона обратился к рабу Ла Валетт. — А выходя за ворота, посмотри на ров по ту сторону стен. Передай своему господину, что это единственный кусок нашей земли, который мы дозволим занять его войску.

Во второй раз дрожащий гонец обмочился.

Мустафа-паша едва ли отреагировал на отказ рыцарей. На первой неделе июля начался орудийный обстрел Биргу и Сенглеа; разразилась перекрестная бомбардировка из восьмидесяти, а затем и сотни пушек, паливших с мыса Виселиц, горы Скиберрас и холмов Коррадино при поддержке галер Пиали, которые перетащили по суше из гавани Марсамшетт в Большую гавань. Все вокруг поглотил огонь. Не было ни передышки, ни перерыва в нескончаемом шквале, что обрушился на стены двух укрепленных полуостровов. Неумолимо разрастались турецкие окопы, преграждали дорогу подкреплениям, отрезая путь к отступлению. Круг замкнулся.

В казематах под фортом Сент-Анджело звуки отражались эхом и искажались во тьме, непроглядной, словно воды Стикса. Если там, наверху, жизнь защитников была адом, то пребывание здесь казалось ужаснее любого кошмара. Впрочем, мавра это, похоже, ничуть не тревожило. Он сидел на соломе, скрестив ноги, сохраняя достоинство и невозмутимость, — даже за решеткой облаченная в белое фигура блистала красноречием. Рядом стоял Гарди.

— Ты вечно попадаешь в самое пекло, мавр.

— И это говорит выживший в Сент-Эльмо.

Англичанин скорчил гримасу.

— Я бы предпочел оказаться с мечом в руке, чем в тюрьме.

— И отказался бы от столь благородной и знатной компании? В соседней камере держат знаменитого санджак-бея[24] Александрии. Дальше сидят командиры торгового судна, которое вы отбили у главного евнуха самого султана. С той стороны содержится старуха, что нянчила дочь Сулеймана Михрмах.

— Они не должны терять надежду на освобождение.

— Грохот наверху подсказывает мне, что время переговоров позади.

— Даже звери не продержались бы здесь долго.

— Это место я и называю своим домом, ибо пять сотен галерных рабов почитают его за твердую сушу и безопасный ночлег.

— Тебя оклеветали, мавр.

— Любой может привыкнуть к обстоятельствам.

— Даже невиновный? — Гарди подался вперед. — Мой друг так говорить не должен, как не должен и верный слуга ордена.

— Скажи это де Понтье и приору Гарзе. Скажи тем тайным силам, что сговорились изловить меня, заточить в темницу и отправить на виселицу.

— Ты нужен великому магистру.

— Мне лучше остаться в стороне. Здесь я обрел покой и защиту от чужих глаз. Отсюда я могу осмотреться.

— И что же ты видишь?

— Две силы, что бьются об известняковые скалы, разрушение безмерное, осколки повсюду. На карту поставлено многое.

— Мавр, кто-то травит великого магистра.

На лице мавра не отразилось и тени удивления. Покорность судьбе была частью его убеждений, частью самой эпохи. В мире осад и сражений жизнь хрупка и беззащитна перед жестоким роком. Подобно любому солдату или мореходу, подобно Гарди, мавр понимал, где находится, и мирился со своей участью. Осколки повсюду. Верно подмечено. На карту поставлено многое.

Когда шум стрельбы затих, мавр заговорил вновь:

— Вспомни историю других рыцарских орденов христианства. Тамплиеры исчезли более двух веков назад, раздавленные алчностью и монаршими интригами. Тевтонцы сгинули, вымерли после поражения в Грюнвальдской битве в год 1410-й. Их время прошло.

— Среди нас есть враги, которые попытаются приблизить гибель госпитальеров.

— Полагаю, это так, Кристиан Гарди. Вторжение турок служит им лишь поводом и прикрытием. Без гроссмейстера орден не стоит ничего, и вскоре прозвучат голоса сомнения, призывающие к сдаче, отступлению и смерти.

— Тонкая игра.

— И все мы рискуем. Кто бы ни травил Ла Валетта, он близок к магистру и подрывает наши устои, рушит оборону.

Отсылая нас с тобой туда, откуда никому не суждено вернуться.

— Всевышний милостив.

— Он также дарует разумение. Нам известно об изменнике, который не знает о нас.

— Используй знание на пользу. Будь осторожен и нетороплив. Всполошить предателя — значит вынудить его действовать и в спешке убить Ла Валетта.

— Не стоит ли предупредить великого магистра?

Мавр покачал головой:

— Он не станет ни слушать, ни избегать опасности, как и не позволит, чтобы подозрение пало на его собратьев.

— Я сам с трудом верю.

— Помешать врагу можно и иными способами. — Мавр выждал, пока не стихла новая волна грохота и песчаная пыль не перестала сыпаться со стен. — Я уверен, убийца использует мышьяк. Этот яд незаметен, и потому он загубит тело, поглотит здоровье Ла Валетта, а смерть будет казаться естественной.

— Мы должны разоблачить предателя.

— Или же переселить магистра из его покоев в форте Сент-Анджело. Поговори с Анри. Вместе придумайте веский довод, который убедит его дядю обосноваться в Биргу поближе к народу.

— Тогда он и вправду станет трудной мишенью.

— Так подсказывает мне разум, и таково мое стремление.

— А как же ты, мавр?

— Руки предателя проникают и в эти застенки. Я видел тени османов, чуял их запах.

— Ты сидишь среди них, мавр. Изо всех углов смотрят прикованные цепями рабы. Они здесь повсюду.

— Не за горами мятеж, Кристиан Гарди.

— Безнадежно. Узники скованы по рукам и ногам и знают, как далеко вылетали головы турецких пленников из наших пушек.

— Это не остановит их. Изменник и его повелители готовятся. Они проникнут через сточный люк, ночью вышлют лазутчиков разведать обстановку и поднять пленников на восстание. Я чую зловоние выгребной ямы, слышу шепот заговорщиков.

— Они хотят напасть внезапно?

— Взорвать оборону изнутри.

— Верно, атака начнется изнутри форта. Такое способно нас сломить.

— И не сомневайся.

— Как не стану сомневаться в тебе, мавр. — Двое друзей встали и обнялись. — Похоже, нас обложили со всех сторон.

— Мы еще сдержим врага и призовем изменника к ответу.

— Прежде я должен найти наши подкрепления.

— Не доверяй многим, Кристиан Гарди.

Он осторожно шагал по понтонному мосту, установленному поверх небольших лодок, что покачивались на воде между Биргу и Сенглеа. Мост соорудили по приказу великого магистра — для скорой переброски подкреплений и распределения припасов между воинами, едва заполнявшими стены и укрепления. Еще один элемент, очередная примета осады. Гарди чувствовал упругость досок под ногами, вспомнил узкий мост надо рвом на подступах к Сент-Эльмо, лица сбившихся в кучу янычар, подброшенные взрывом в воздух куски плоти. Он не мог избавиться от этих образов, не мог изгнать их навсегда.

Сенглеа, этот призрачный анклав, заключал в себе особые ужасы. Проломив каменную стену, в крепость ворвалось трехсотфунтовое ядро василиска и сровняло с землей чье-то жилище с плоской крышей. Тут же, круша дома, раздавливая их обитателей, влетел его близнец. Суровое место. Форт принял на себя основной удар турецких орудий и казался вовсе покинутым, когда затихали редкие крики и возгласы людей, которые переправляли по мосту раненых и восстанавливали разрушенные опоры стен. Знакомое зрелище. Так все начиналось, и так погиб Сент-Эльмо, размышлял Гарди.

— Тяжкая выдалась ночка, Кристиан.

— Я утратил способность судить.

Анри де Ла Валетт стоял на берегу, на полосе, что заливалась приливами, и следил за строительством вытянувшегося вдоль всей береговой линии деревянного палисада. Вокруг во тьме трудились отряды мальтийских добровольцев: они переносили заостренные колья, вкапывали их на мелководье и закрепляли металлическими цепями и обручами. Весьма трудоемкое и срочное дело. В лучшем случае частокол помешает турецким пловцам и шлюпкам достичь берега, а в худшем — задержит продвижение врага, став новой опасностью на его пути.

— Самое величественное заграждение из всех, что я видел, Анри, — сказал Гарди, хлопнув друга по спине. — Мустафа-паша и его султан проклянут тот день, когда решили пойти войной на дом Ла Валетта.

— Они должны проклинать день, когда из их лап в Сент-Эльмо выскользнул Кристиан Гарди. Рад снова быть рядом с тобой, брат.

— Бывали моменты, когда я сомневался, что уже доведется свидеться.

— Держу пари, не раз. Но теперь нам вновь предстоит сражаться вместе.

— Для меня это честь, Анри.

— И непомерное усилие. Определенно, немногие доживут до конца войны.

— В таком случае мы должны сделать все, чтобы оказаться в их числе.

— Полагаюсь на волю Божью.

— Я же полагаюсь на свой меч, разум и острый глаз братьев по оружию.

— Я всегда буду стараться защитить тебя, Кристиан.

— И я тебя, Анри. Потому мы и дожили до сего дня.

— Неужели? Признайся, ты пытался погубить меня своими приключениями.

— Не могу отрицать, что большинство из них сопровождала смерть.

— Однако мой дядя считает тебя отменным воином, лучшим из нас.

— Я не из вашего круга.

— Он и сам остался последним в своем роде.

Гарди повернулся к молодому рыцарю. Он ощутил в словах Анри тревогу. Великого магистра травили ядом, и племянник догадывался об этом.

— Твой дядя болен, Анри?

— Не могу сказать.

— И не скажешь. Ибо желаешь оградить его, как стал бы ограждать меня. Ты поклялся хранить молчание.

— Не спрашивай, Кристиан.

— Я скажу за тебя. Выслушай, Анри. Магистру грозит огромная опасность.

— Больше, чем всем остальным?

— Сарацины заслали шпиона в наши ряды. Он травит твоего дядю, планомерно убивает его, а вместе с ним и всех нас.

— Откуда тебе это известно?

— Пленники корсаров причастны к самым необыкновенным тайнам. — Гарди подождал, пока тишина не повисла в воздухе. — Я не ошибаюсь, Анри.

— Не помню, чтоб ты часто ошибался.

— Зло не дремлет, и наш долг противостоять ему, приняв личину несокрушимой таинственности.

— А в это время?

— Мы прибегнем к уловкам, вызволим магистра из логова предателя в Сент-Анджело и пустим по следу ищеек.

— Если в наших стенах обнаружится демон, орден развалится, Кристиан.

— А если нет, орден падет непременно.

Беседа прервалась появлением огромного, залитого лунным светом силуэта фра Роберто, который неуклюже шагал в их направлении — облачение висело на бедрах. Священнослужитель посвятил себя особым тонкостям труда и погрузился в работу как в воду. Теперь он нес в руках новый и весьма легкий груз, который положил к ногам двоих друзей, — это был Юбер.

Священник казался огорченным.

— Вы привезли меня из Мдины, чтобы я тягал бревна и носил простаков?

— Разве ты не ловец человеков, фра Роберто?

— Похоже, я стал спасителем глупцов. — Он ткнул пальцем в молодого церковника, который исторгнул изо рта поток морской воды. — Его усердие преобладает над умением плавать.

— Мы благодарим тебя за спасение Юбера.

— Пусть благодарят мальтийцы за то, что я вытащил его.

— Я хотел помочь, — произнес Юбер задыхаясь.

— А вместо этого бьешься и извиваешься, как выброшенный на берег угорь.

— Мои извинения.

— О большем и не помышляй. — Великан наклонился и бережно похлопал Юбера по голове. — Пообещай мне, что больше никогда не рискнешь подходить так близко к воде.

— Обещаю.

— Я буду свидетелем. Оставайся с ними, Юбер. Слишком долгий смех отвлекает от работы.

Молодой послушник неуверенно поднялся на ноги.

— Мое представление окончено, фра Роберто. Отныне и впредь я буду в церкви или лазарете.

— Теперь мы можем спать крепко.

Рассмеявшись, священник поднял на плечо бревно и направился в сторону, откуда доносился шум работавших отрядов. Гарди и два его друга остались, слушая стоны уставших мужчин, перестук молотков, звон цепей. С тех пор как погибли последние защитники Сент-Эльмо, минуло две недели. Война продолжалась, копились неотложные дела.

Анри смотрел, как фра Роберто исчез во тьме.

— В этом человеке заключена сила толпы, Кристиан.

— Целой армии.

— Которая, к моему счастью, оказалась рядом, когда я поскользнулся и ушел под воду. — В голосе Юбера ощущалось уныние.

— Пойди просохни, брат. — Гарди взял его за плечо и вежливо подтолкнул к лестнице, ведущей на стену форта. — Простуженный ты будешь бесполезен.

— Я и так бесполезен, разве что в роли шута.

— В борьбе с турками применение найдется всем.

Они подождали, пока Юбер не ушел, чтобы остаться наедине и обсудить заговор и измену. Воздвигнув палисад, рыцари удерживали одного врага на безопасном расстоянии и заперли другого в недрах форта. Кто из двоих представлял большую угрозу, сказать было трудно.

Гарди поделился вслух своими соображениями:

— Мы нашли ищейку, Анри.

Показались турецкие пловцы. Вооружившись ножами, они сошли в море у подножия Коррадино и теперь намеревались разрушить палисад. Мустафа-паша не мог допустить, чтобы преграда сохранилась. Его воины плыли широким строем, целенаправленно преодолевая по воде несколько сот футов и устремляясь к тем участкам частокола, что казались наиболее уязвимыми. Получив достаточно времени и приложив достаточно усилий, они разбили бы палисад в щепы.

Но пловцов поджидали. Выбегая из укрытий, голышом карабкаясь по скалам и соскальзывая вниз с ножами в зубах, защитники бросились в море. Это были рыбаки, опытные ныряльщики, искусно владевшие кинжалом. Теперь они применяли свои навыки в бою. В беспорядочном яростном порыве, поднимая множество брызг, две враждебные силы столкнулись. Среди кольев из обломков корабельных мачт разили руки и ноги, ударялись и сплетались тела, выныривали и скрывались под водой лица. Кругом разворачивались ужасные сцены гибели тонущих людей. Одному турку вспороли живот ножом, которым вскрывают раковины моллюсков, и оттолкнули в сторону. На его месте с топором в руке возник другой. Он тоже был сражен ударом клинка в висок и сгинул под водой. Позади, беспорядочно гребя руками, неуклюже пытался спастись бегством охваченный ужасом сарацин. Его заметили. Следом нырнул мальтиец, догнал и поверг врага ураганом хаотичных ударов — послышались сдавленные крики, и бурлящая вода окрасилась розовым.

Размахивая резаком, верхом на бревенчатой перекладине сидел Люка и радостно рубил врагов. Иногда он бежал вдоль палисада, чтобы добраться до раненого или изнуренного захватчика и отправить его на тот свет. Иной раз мальчик прыгал в воду, чтобы добить отставшего турка или присоединиться к погоне.

Люка увидел запутавшегося в одеждах и сжавшегося от страха вражеского пловца.

— Попался, турок?

Человек не понял вопроса, но все же ответил на своем языке и с мольбой в глазах поднял руки в знак капитуляции. Старания османа оказались тщетными — Люка ударил его промеж глаз.

Эта цель была не последней. Гладь французской бухты укрыла растянувшаяся до Большой гавани кровавая пелена. Мимо дерущихся силуэтов дрейфовали трупы; люди царапались, кололи ножами и дрались. Ноги били в лицо, зубы вгрызались в плоть. Турки слабели.

— Лодки!

С вражеского берега прибывало подкрепление. По торопливо отступавшим мальтийцам уже палили аркебузиры, моряки на носу лодок размахивали абордажными крюками и разматывали тросы, готовясь уничтожить палисад. Там, где потерпели неудачу пловцы, справятся они. Под прикрытием града пуль сарацины прикрепили тросы, весла начали грести в обратную сторону, подтягивая концы тросов к установленным на османском берегу лебедкам. Приказ был отдан — и солдаты взялись за дело. Когда некоторые участки частокола начали падать, мальтийцы перестроились и яростно контратаковали. Одни забрались верхом на тросы и пытались перерезать их ножами, другие пустились вплавь, чтобы разрубить канаты у самого берега. Турецкие лодки не останавливались.

Едва успев поднять копье, чтобы проткнуть христианского защитника, в воду опрокинулся пронзенный стрелой османский новобранец. Стоявший позади солдат остался без прикрытия. Он тоже был повержен метким ударом стрелы, летевшей быстро и точно. Сарацин рухнул за борт, ошарашенно уставившись на торчащее из живота оперение.

— Хороший выстрел, Гарди.

Кристиан потянулся за новой стрелой, прицелился и спустил тетиву.

— Враг стоял в удобной позиции, сир.

— Позволь присоединиться к тебе.

Рыцарь Большого Креста Лакруа снял с плеча изогнутый лук и занял позицию рядом с англичанином. Пожилой воин действовал быстро и плавно, в движениях рук угадывалась точность и уверенность опытного стрелка.

— Справа, сир.

— Сними его. Он твой.

Они говорили не останавливаясь, уступая друг другу и принимая цели, обмениваясь замечаниями о ходе боя. Сражение — увлекательное дело, и воевать можно как на расстоянии, так и лицом к лицу, невозмутимо и в то же время кровопролитно. Двое мужчин были словно дед и внук, наслаждавшиеся общим занятием.

— Ничто не может сравниться с луком, Гарди.

— Кроме аркебузы.

Лакруа фыркнул:

— Стрельба огнем для ослов. — Он разжал пальцы и смотрел, как стрела устремилась вдаль. — В порохе и свинце нет красоты.

— Однако в них заключена судьба нашего ордена.

— Сегодня мы защищаем его с помощью луков.

— А завтра? — Настал черед Гарди выпустить стрелу. — Я видел, чего турецкие канониры и аркебузиры добились в Сент-Эльмо. И вижу, чего они достигли здесь.

— Мы одолеем их, как одолели сегодня.

— Или умрем.

Рыцарь Большого Креста перевел взгляд на Кристиана и улыбнулся:

— Прекрасное будущее для воина.

— В котором нет места страху.

— Когда оживаешь и становишься чище душой, если не перед лицом смерти? Когда приближаешься к Господу, если не в противостоянии дьяволу?

Когда сжимаешь в объятиях Марию, когда обретаешь нечто, ради чего стоит жить, а не умирать.

Гарди быстро пустил одну за другой две стрелы. Каждая поразила цель.

— Ты не утратил ни меткости, ни чутья, Гарди.

— Вы тоже, сир.

— Старый пес еще помнит, как кусаться. В твои годы я рубил язычников на Родосе. Все, чему научился там, я храню до сего дня.

— Жестокие уроки, осмелюсь предположить.

— Никогда не отступать и не сдаваться. Никогда не слушать слабовольных. Никогда не поворачиваться спиной к врагу.

— Кодекс, который я чту.

— Мы едины, Гарди. Будем же надеяться, что оставшиеся в нашем гарнизоне воины тоже с нами.

— Вы сомневаетесь?

— Каждый из нас за время осады станет либо героем, либо трусом. — Старый рыцарь опустил лук. — Сегодня мы победили. Лодки отступают.

Покидая место схватки, турки возвращались в неистовой спешке, вспенивая воду. Мальтийцы преследовали их, цеплялись за весла, бросались сами или метали что-нибудь в отставшие лодки, которые оказались слишком медлительными или перегруженными. Там был и Люка. Когда один из турок склонился вычерпать воду из тонущей лодки, мальчик вынырнул и утащил сарацина за борт. Османы попытались отогнать Люку, но угроза переместилась: нырнув под лодку, мальчуган оказался с другого борта и ударил по спинам, рукам и ногам врагов. Он отплыл в сторону, выкрикивая оскорбления.

— Неистовый дух, — заметил Лакруа, указывая на мальчика.

— Каковым и должен быть. В следующий раз турки придут захватить наши стены.

Они возвращались в Биргу по понтонному мосту: впереди шел Гарди, за ним — Люка и рыцарь Большого Креста. Мальчик говорил, мужчины слушали. Удачная стычка подняла настроение, побуждала участников вспоминать эпизоды, вновь переживать былые минуты. Люка заслужил похвалу. Он весь просиял, когда Гарди под громкие овации присоединился к нему, и лишь пожал плечами в ответ на предостережение об опасности. Тот, кто пережил последнюю битву в Сент-Эльмо, в наставлениях не нуждался.

На дальнем берегу их поджидал де Понтье, желавший омрачить чужую радость.

— Месье Гарди, вижу, вы вновь стали нашим героем.

— Вы увидели бы немало героев, если бы сами участвовали в сражении.

— Увы, у меня много дел.

— И ни одно из них не связано с опасностью.

— В отличие от вас я не ищу смерти. — Взгляд рыцаря был сдержан и строг. — Вы водите дружбу с детьми и собаками и, как я слышал, недавно посещали гнусного мавра.

— Он наш брат по оружию и союзник.

— Только не ордена и веры.

— Вы забыли, что он верно служил великому магистру и делу рыцарей. Вы также забыли, как однажды у стен Сент-Эльмо его взрывчатка помогла отразить вражескую атаку.

— Я ничего не забываю, Гарди.

На берег вышел Лакруа.

— Кроме чести и хороших манер, шевалье.

— Похоже, ваши собственные манеры напитаны гневом, брат Большого Креста.

— Надеюсь.

— Тому причиной старческая немощь или горечь от неизменно ускользающей из рук власти?

— Вы искушаете меня.

— Так взгляните на своих союзников, брат Большого Креста. Наемный английский простолюдин и к тому же пират, местный мальчишка в одной набедренной повязке и несколько дряхлых старцев на скамьях Священного собрания. Этого недостаточно, чтобы бросить вызов.

— И вы называете себя рыцарем? Человек, который, не снимая доспехов, держится подальше от берега и сторонится сражений…

— Я жду более достойных соперников.

— Считайте, я в их числе. Вам никогда не стать великим магистром, шевалье де Понтье.

— Правопреемство власти весьма капризно.

— Вам суждено испытать его причуды на себе.

— Вам же суждено узнать, что на моей стороне большинство голосов — благодаря стараниям приора Гарзы и влиянию монархов Европы.

— Ненадежные средства. Вы доверились ложным союзникам.

— Учитесь прозорливости, брат Большого Креста.

— Обретите верность, шевалье. Ибо пока дышу, я не перестану препятствовать любому вашему шагу.

— В ущерб ордену и самому себе.

— Это угроза?

— Лишь замечание.

— Если бы я не истратил все стрелы, то приберег бы одну для вас! — прорычал Лакруа презрительно.

— Вы и сами уже давно истратились, брат Большого Креста.

Мария горячо поцеловала Кристиана. Девушка источала аромат любви и страсти, чистого неба и тех далеких мест, где не было войны. В этот миг Гарди мог забыться, поверить в волшебную иллюзию мира. Здесь, среди бутылей с лекарствами турки казались чем-то чуждым, а грохот орудий — отдаленным гулом. Кристиан держал Марию в объятиях. Как ни удивительно и чудесно, но эта девушка, за которой он столь формально ухаживал, обернулась его любовью и жизнью. Мальтийская дворянка превратилась в Марию. А Мария стала смыслом его бытия.

Губы Кристиана блуждали по ее лицу.

— По сравнению с тобой де Понтье оказал мне не столь любезный прием.

— Солдат не может угодить всем.

— Подозреваю, после схватки у палисада моя дружба с Мустафой-пашой также подошла к концу.

— Мы знаем, что она закончилась уже давно. — Тело Марии дрожало от нежности. — Я бы попросила тебя поостеречься, но это бесполезно.

— Не рожден я для шкурничества, да и ткач из меня никудышный.

— Кузнечество?

— Мое ремесло похуже.

— Пекарство?

— Кое-что опаснее воинского искусства. — Кристиан положил подбородок на плечо девушки. — Пекарь или кузнец, всякий сражается на войне. Даже священники и дети должны биться, чтобы спасти эти стены.

— Я благодарю Господа за то время, что мы провели вместе, за все моменты, что нам еще предстоит разделить.

— Надеюсь, Он улыбнется благородной леди и бедному английскому страннику, что укрылись в кладовой лазарета в осажденной мальтийской деревушке.

— Если не улыбнется, то хотя бы простит.

Гарди расстегнул рубаху и обнажил серебряный крестик, что висел у него под горлом.

— Я ношу с собой твою любовь и преданность Господу. Я вдвойне благословлен.

— Я же стократно. — Мария просунула руки под его рубаху и провела пальцами по обнаженной коже. — Ваши раны заживают, милорд.

— Некоторые места все еще горят огнем, миледи.

— Мы отыщем лекарство вместе.

Девушка укусила его за ухо, дыхание ее становилось отрывистым, тело терлось о его тело. Гарди ответил, медленно опустив руки ей на пояс и прижав к себе. Она стонала, пальцы ее сжимались, а бедра раскачивались. Страсть всецело поглотила двоих. Если это было грешно, то не осталось на свете более безобидного проступка, более приятного способа навлечь на себя вечное проклятие. Напряжение поползло вверх по его телу от живота к голове. Он обретет в ней освобождение. Все походило на приступ медленного и в то же время неистового безумия, предвкушение нарастало, одежды срывались. Он едва не заплакал, не выдержав охватившей его силы. Звуки были гортанными и неземными, движения — инстинктивными. Здесь таилось нечто первобытное и более древнее, чем обладание друг другом. То была потребность.

Они оказались на полу, перекатывались с места на место среди мешков с травами и глиняных горшков и стонали. Там, за стеной, на соломенных подстилках и тюфяках умирали люди. Здесь же двое жили, отдаваясь друг другу. Он лежал под ней, сжимал ее бедра, а она двигалась на нем.

— Вы покоряете меня, миледи.

— Нет, я склоняюсь перед вами.

— Борьба внутри нас еще не окончена.

Она рассмеялась и тяжело задышала, склоняясь над ним, а волосы ее рассыпались по его лицу. Манерная дама из Мдины исчезла, вместо нее возникла девушка-островитянка с чувственным взглядом и неистовой страстью. Ее ноги напряглись. Он приподнял ее, усадив верхом, потянулся к ней и стал ласкать ее грудь, губы, саму ее сущность. В этот момент пульсирующего блаженства они пересекли грань между похотью и святостью, вышли за пределы соития, чтобы стать единой душой. Он резко вздохнул. В конце концов, и солдат способен испытывать религиозные чувства.

Все еще обрадованный победой в бою за палисад, Люка схватил буханку хлеба и направился к подвалу, где обосновался. Никакие злобные речи рыцарей, подобных де Понтье, не способны были приуменьшить его подвига. Никакая усталость не убьет чувства удовлетворения. Люке было тринадцать лет от роду, и он уже стал мужчиной — мужчиной, который бился с турками и победил, который преследовал вражеских пловцов по всему проливу. Увы, ему не досталось ни драгоценных украшений, ни толстых кошельков, полных золота. Возможно, в другой раз. Его друг англичанин поздравил его, и это важнее всего. Они составили хорошую команду, братья по оружию, славно потрудились вместе в Сент-Эльмо и на палисаде у стен Сенглеа. Приятно быть кому-то нужным.

Люка спустился по ступеням, уже привыкнув к резкой прохладе и топоту своих босых ног о камень. Две собаки встретят его, будут сидеть и терпеливо дожидаться своей доли хлеба. Все шло как должно.

Нет, не как должно. В подвале кто-то побывал.

Сердце мальчика дрогнуло, в душе нарастала тревога, и он прыжками преодолел последние ступени и ворвался в помещение. Сквозь подвальную решетку струился свет, превращавшийся внизу в угрюмый полумрак. Но его было достаточно. Повсюду на земле валялись разбросанные куски рубленой собачатины. Убедительная демонстрация, устроенная намеренно, дабы преподать урок.