Кровавые скалы

Глава 5

— Ты убит, Анри.

— Увы, уже в четвертый раз за несколько минут.

Молодой рыцарь отошел в сторону, чтобы поднять меч, который Гарди выбил у него из рук. Они усердно фехтовали, отрабатывая ключевые приемы и коварные уловки, благодаря чему англичанин стал наставником, а его друг — учеником.

— И вновь, Анри.

— Ты поверг меня окончательно, брат, — произнес Анри, запыхавшись; его обыкновенно бледное лицо зарумянилось от напряжения. — При таком-то избиении даже моя репутация съежилась от страха.

— Однако твои навыки улучшились.

— Не отрицаю, Кристиан. И все же я объявляю тебя трижды дьяволом, колдуном и задирой.

— В наши дни наставнику большего и не требуется.

Проделав очередной трюк, Гарди виртуозным движением подбросил меч в воздух и поймал точно в ножны. Раздались аплодисменты. Перед ним сидели Мария, Юбер и Люка, а чуть поодаль расположились испанские и мальтийские добровольцы, сопровождавшие англичанина в ночной вылазке. Друзья и товарищи, пришедшие поучиться у непревзойденного мастера.

— Обращаюсь ко всем. Ваши движения должны быть просты, ноги проворны, а ум остер. Перехитрите врага. Всегда знайте наверняка, где находитесь и куда хотите переместиться.

— Похоже, никто из нас не хотел бы оказаться у ваших ног. Но видимо, так тому и быть! — крикнул один из испанцев.

— Лучше оказаться живым у моих ног, чем мертвым у ног янычара. — Кристиан поднял руку. — Таких у вас две. Используйте обе. Взяв в одну руку меч, найдите применение для второй. Ведь ею можно парировать удары и бить, сжать в кулак, держать мотыгу, палку или кинжал, можно отвлекать врага или бросаться землей и песком.

— Вы нечестный поединщик, Кристиан Гарди.

— Манеры оставим для погребальных церемоний. Здесь мы сражаемся. Юбер, становись!

— Кристиан?

— Это твой шанс снискать славу.

— Ты хочешь, чтобы я дрался?

— Нет, учился.

Молодой капеллан, неуверенный, но в то же время довольный, внезапно воспрянув духом, встал на ноги; лицо его излучало мальчишеское рвение.

Гарди бросил ему деревянный нож.

— Во время представления ты не должен пораниться.

— И что мы будет изображать?

— Естественные правила боя. Кого ты ненавидишь больше всех, Юбер?

— Османского султана.

— А еще?

— Приора Гарзу.

Солдатам понравилась шутка.

— Что ж, кандидатура подходящая. Представь, будто я приор и угрожаю всему, что для тебя дорого. Атакуй меня.

Юбер повиновался и был отброшен в сторону, растянувшись на кипе соломы. Пытаясь отдышаться после удара, он лежал смирно и с виду напоминал не столько молодого тощего священника, сколько скелет в мешке. Когда капеллан перекатился на спину, возле его горла появился меч.

— Правило первое: упасть — значит, погибнуть. — Протянув руку, Гарди поднял друга на ноги.

— А второе?

— Атакуй еще раз.

Юбер произвел выпад — и вновь оторвался от земли и полетел, молотя по воздуху руками и ногами.

— Правило второе: будь готов к неожиданностям.

Ученик со стоном поднял деревянный нож и, пошатываясь, встал. Со зрительских мест раздались свистки и веселые возгласы, на которые Юбер ответил ироничным поклоном. Улыбка не сходила с его лица.

— Подозреваю, есть еще и третье правило, Кристиан.

— Не только.

— Судьба жестока. — Капеллан вновь пошел в атаку. — Правило третье: не поднимай рук и не раскрывайся. Правило четвертое: стой к противнику только боком и никогда не поворачивайся прямо.

Каждый урок объяснялся, усваивался слушателями и завершался падением и условным ударом меча. Покрытый синяками, но неунывающий Юбер смирился со своей участью акробата.

По завершении очередного урока священник лежал на земле, хватая ртом воздух, с выражением страдальческой радости на лице.

— Миледи, господа, представление окончено.

— Ты быстро учишься, Юбер.

— Каждая моя косточка говорит о том же, Кристиан. Не гожусь я для таких занятий.

— Только что ты сам открыл последнее правило боя.

— И какое же?

— Никогда не совершай того, что тебе не по силам.

— Еще немного, и я унесу это правило в могилу.

Капеллан ползком добрался до своего места, приняв помощь Марии, чье лицо в равной степени выражало озабоченность и веселье. Она понимала ценность такой науки.

Что, однако, не помешало ей высказать тактичное замечание:

— Вы нанесли ему множество ран, месье Гарди.

— Корсары Драгута нанесут ран еще больше, миледи.

— Как бы вы преподали урок защиты от этих зверских пиратов хрупкой женщине?

— С должным вниманием к ее особе и чуткостью к ее надобностям.

— Мне тоже придется падать?

— Зависит от обстоятельств, миледи. — Кристиан протянул руку и улыбнулся, когда Мария вышла вперед, оказывая ему любезность. — Главное правило — обезоружить противника.

— Вот увидите, я прилежная ученица, месье Гарди.

— Предлагаю павану[17].

— Приступим.

Начался придворный танец, неспешный и строгий, сопровождаемый сдержанной радостью зрителей. Он покорил своим мерным ритмом немало светских дам в Мессине и Неаполе. Когда шум канонады эхом разносился по Большой гавани, здесь утверждались жизнь и крепость духа. Пара двигалась невозмутимо и размеренно. Однако Гарди ощутил прилив сил, тот самый пульсирующий магнетизм, который притягивал их друг к другу, когда Мария бинтовала его раненую руку. Другим не дано было разглядеть что-либо под маской веселья и дразнящей точности шагов. Лишь им двоим. Там таились ухаживание и страсть.

Мария выдержала взгляд Кристиана.

— Чему же я должна научиться, месье Гарди?

— Тому, что проиграть — значит, погибнуть, миледи.

— В таком случае я уже в некотором смысле погибла.

— Что же вы проиграли?

— Лишь самое незаменимое, месье Гарди.

— Быть может, теперь вы стали сильнее.

— И все же я чувствую себя слабее.

Они продолжали танцевать, их пальцы слегка соприкасались. Когда танец окончился, Кристиан поклонился Марии, и девушка ответила ему реверансом. Воин так и не сумел должным образом выразить свои мысли.

— Я уверена, Меч Ислама испугается нас, месье Гарди.

— Вместе мы добьемся, чтобы так и случилось.

Кристиан напрягся, заметив изумление в глазах собравшихся и самой Марии. Удар нанесли сзади, под колено. Он поверг Гарди в бесславное падение прямо на юного противника.

Люка ликовал. Вдохновленный своим хулиганским поступком, он уселся верхом на грудь жертвы и принялся молотить кулаками по воздуху.

— Второе правило боя, сеньор!

— Верно. — Кристиан резко оттолкнулся ногами, поймал мальчишку за плечи и, перекатившись, тут же заставил его сдаться. — Будь готов к неожиданностям.

Гарди встал, отряхиваясь, и заметил, что Мария смотрит на него. Она смеялась вместе со всеми, но взгляд ее говорил совсем о другом.

— Мастер Люка доказал, как важно в нашем деле доверие. И докажет еще раз.

— Правда, сеньор?

— Возьми пращу. Набери камней.

— Вы подыскали мишень, сеньор?

Кристиан подошел к груде видавших виды глиняных кувшинов и амфор и выбрал несколько сосудов. С треснутым горшком в каждой руке он отмерил шагами расстояние и установил один горшок на подпорку из песчаника рядом с собой, а другой водрузил себе на голову.

Сдерживая волнение, заговорила встревоженная Мария:

— Разве это разумно, месье?

— Не менее разумно, чем война.

— Но вы ведь с ним не ссорились.

— Нас связывают лишь доверие и дружба. — Гарди посмотрел на тринадцатилетнего мальчугана. — Слово за тобой, Люка.

Праща засвистела, камень рассек воздух, и глиняный сосуд под рукой Кристиана разлетелся вдребезги. Люка вновь снарядил оружие. Смерил взглядом новую цель и, прищурившись, стал неспешно прикидывать расстояние и траекторию. Промах означал смерть. Судя по всему, это отнюдь не входило в его расчеты. Вокруг, затаив дыхание, сидели взрослые, прекрасно знавшие о возможных последствиях. Англичанин был весьма эксцентричным наставником.

Во второй раз завертелась праща, и камень устремился к цели. Удар. Горшок с треском взорвался, осыпав Кристиана осколками. Среди зрителей раздались вздохи облегчения и изумленные возгласы.

Гарди поднял один из глиняных обломков.

— Все мы зависим друг от друга. Помните об этом, иначе нам грозит участь этих вот горшков.

Кристиан был доволен. Его окружали друзья.

Драгут был вездесущ. Облаченный в сверкающие шелка, в сиянии самоцветов, король пиратов осматривал поле боя. В возрасте восьмидесяти лет, с седой бородой и суровым обветренным лицом, он оставался человеком неистощимой энергии. На склонах горы Скиберрас Драгут изучил карты, обозрел с высоты форт Сент-Эльмо и выбрал место для новых огневых позиций. На берегу он окинул взором Большую гавань, отдал распоряжения инженерным отрядам и проследил за ходом строительных работ. Куда бы Драгут ни приходил — всюду закипала жизнь, а темп стрельбы возрастал.

Этот корсар был величайшим мореходом своего времени, мусульманским воином, наводившим ужас на все Средиземноморье. Когда иоанниты перекрыли торговые пути султана, Драгут вселил страх в сердца христиан. Он ускользнул от прославленного генуэзского адмирала Андреа Дорна в Джербе, переправив галеры по суше, захватывал и разорял города по всей Италии, уводил в рабство целые поселения. Десятки тысяч галерных рабов были обязаны ему своей адской участью. Сама Мальта подвергалась его набегам, а жителей Гозо убивали и угоняли на чужбину. Меч Ислама вернулся, а потому рыцари и островитяне могли теперь, без сомнений, ожидать катастрофы.

В источавшем благовония шатре командующего совещались трое. Мустафа-паша задумчиво пыхтел кальяном, адмирал Пиали потягивал кофе, Драгут же оставался сдержан и сидел поодаль на высоком диване. Трех полководцев объединяли обстоятельства и общая цель — служба султану. Но корсар был человеком иного поколения, предводителем, не признававшим лени и медлительности.

— Прибыв на Мальту, я увидел ваш парад вокруг Сент-Эльмо.

Пиали опустил чашу с кофе.

— Форт необходимо захватить.

— Это излишне. Пустая трата сил, боеприпасов и времени. Что скажете о северной части острова, адмирал?

— А что сказать?

— Лишь за сегодняшнее утро вражеская кавалерия из Мдины перебила две сотни ваших солдат неподалеку от Дингли. А если бы к всадникам присоединилось подкрепление из Испании или Сицилии? А если бы кавалерия исчислялась не сотнями, а тысячами?

— Это всего лишь гипотеза.

— Но вполне допустимая. Вы оставили здешние позиции без защиты, адмирал.

— Я оставил за собой право действовать по собственному усмотрению и там, где сочту необходимым. Моим галерам нужна безопасная стоянка; лучшее место — гавань Марсамшетт, а ключ к гавани — форт Сент-Эльмо.

— Сент-Эльмо тут ни при чем. — Драгут подался вперед; золотые серьги обрамляли его испещренное шрамами лицо. — Я плавал в местных водах более шестидесяти лет и осаждал Мальту множество раз. Не бывает здесь ни летних штормов, ни ветров, способных разрушить ваш драгоценный флот на нынешней стоянке.

— Мой флот поистине бесценен. И я его хранитель и командир.

Старик насмешливо фыркнул в ответ:

— Я слышал, шесть галер под вашим началом не сумели изловить одинокого христианского голубка, летевшего на север. Лучше бы вы направили свои усилия на патрулирование вокруг Гозо, чтобы не подпускать к Мальте вражеские суда.

— Вы назойливы, Драгут.

— Потому и дожил до седин и остаюсь губернатором Триполи, потому султан и позвал меня на эту войну.

— В качестве помощника и советчика.

— Так услышьте мой совет, адмирал.

— Сент-Эльмо вскоре падет, а великий магистр со своими рыцарями последуют за ним.

— Не стоит недооценивать Ла Валетта. Я встречал его, когда он был невольником на галере, и однажды увидел вновь, когда сам оказался прикованным к веслу рабом. Магистр — удивительный человек.

— Всего лишь неверный во главе обреченного ордена.

— Они будут сражаться до конца, адмирал.

— Конец уже близко.

— Что ж!.. — Драгут откинулся на диване; на лице его отразились примирение и стойкая решимость. — Если таков ваш замысел, я прикажу установить орудия на мысе Тинье, чтобы атаковать Сент-Эльмо с моря, и усилю батарею на горе Скиберрас еще полусотней пушек для обстрела с суши. Другие орудия разместятся в устье Большой гавани на мысе Виселиц, дабы предотвратить доставку пополнений из форта Сент-Анджело.

— Я впечатлен, Драгут.

— Мы начали войну, так доведем же ее до победы. Пока не завершим задуманное, промедлениям не бывать.

Мустафа-паша откинулся на подушки. Молчание его было не случайным: он хотел добиться преимущества над адмиралом, позволив Пиали и Драгуту не сойтись во мнениях. Назойливый флотоводец уже стал посмешищем. Как же вымещал он свой гнев, осыпая бранью нерасторопного капитана, упустившего христианскую галеру! Теперь настала очередь Драгута столкнуться с его заносчивостью и глупостью. Это позволит быстро переманить бывалого корсара на свою сторону.

Затянувшись трубкой, Мустафа-паша медленно выдохнул из ноздрей гашишный дым.

— Неверным уже не спастись, губернатор Драгут. Наш лазутчик в самом сердце ордена сообщает, что вице-король Сицилии не собирается высылать подкрепление. Они всецело в наших руках.

— Будем надеяться, что так и есть, Мустафа-паша.

— Пока же я распоряжусь, чтобы вас проводили в ставку.

— Моя ставка там, где мои воины, — в окопах на горе Скиберрас.

— В таком случае молюсь, чтобы вы не попали под корабельный огонь адмирала.

Это была лишь небольшая насмешка, потому как после залпов с галер несколько пушечных ядер, перелетев через форт, уже приземлились в турецком лагере. Мустафа-паша не собирался замалчивать такое событие.

— Моим корсарам пушки не страшны. — Драгут встал; этот престарелый воитель чувствовал себя свободнее в бою, нежели в благоухающих шатрах за рассуждениями и полемикой. — Во время последнего набега на эти острова я потерял брата. И вернулся отомстить.

Начало июня, вторая неделя осады, час мести настал. Со всех сторон летели железные и каменные ядра, врезаясь в крошащиеся стены Сент-Эльмо. Час от часу росло число потерь среди защитников форта. Промедлениям не бывать. Драгут сдержит свое слово. Земля нескончаемо содрогалась, воздух отяжелел от пыли, осада тянулась медленно, постепенно подавляя сопротивление. Даже полуострова Биргу и Сенглеа оказались под непрерывным огнем турецких батарей, днем и ночью паливших с высоких насыпей. Все надлежало разрушить, не должно остаться и камня на камне.

С потолка в Зале совета форта Сент-Анджело осыпалась горсть штукатурки. Внизу, в окружении членов военного совета, сидел Ла Валетт. Была поздняя ночь, помещение освещалось свечами и всполохами взрывов, а присутствовавшие внимали словам испанского рыцаря, принесшего весть из Сент-Эльмо.

— Ваша светлость, благородные лорды. — Лицо рыцаря казалось пепельно-серым и было покрыто волдырями, оставленными палящим солнцем; глаза его запали, а тело все еще вздрагивало от грохота орудий. — Вы стали свидетелями тяжких испытаний, выпавших на долю нашего невеликого форта. Ежедневно мы насчитываем более шести тысяч залпов, поражающих стены Сент-Эльмо. Ежечасно они тают на наших глазах. Едва мы успеваем отстроить укрепления, как их тут же сносят. Едва выставим часовых, как их убивают. Повсюду тела павших и раненых.

Ла Валетт пристально посмотрел на рыцаря.

— Естественно, такова осада.

— В этом нет ничего естественного, сир. Бреши в стенах все разрастаются, словно искушают огромную армию османов немедленно атаковать.

— Вы остановите врага.

— Нам не продержаться, сир.

— Таков ваш долг. Долг перед верой. В вашем распоряжении вода и провизия, а также гарнизон из полутора тысяч воинов.

— Полутора тысяч истекающих кровью, обессиленных, измученных безжалостными обстрелами солдат.

— Мы не прекратим высылать подкрепления.

— Надолго ли, сир? Турки снарядили лодки, чтобы преградить нашу ночную переправу. Вдоль берега они возводят защитную стену для стрелков и устанавливают батарею на мысе Виселиц, дабы вовсе нас изолировать.

— Распоряжения Драгута.

— Которые нас уничтожат.

— Мы позаботимся об этой батарее. Что же касается вашей изоляции, то используйте ее, чтобы сосредоточиться, окрепнуть духом и предать себя воле Господа.

— Это честь умереть во имя Господа и ради Святого ордена, сир. Но поступить так в стенах Сент-Эльмо — значит без всякого смысла расстаться с жизнью в непригодном для обороны форте.

— Бог дарует вам смысл. Что годится для обороны, а что нет — решать мне.

— Молю вашу светлость принять к сведению возможность оставить форт.

— Когда вы не продержались в осаде и недели? Прежде чем турки достигли ваших стен?

— Вскоре стен не останется.

— И много ли рыцарей рассуждают так же, как вы?

— Большинство молодых, сир.

— И меньшинство ветеранов. Вместо того чтобы роптать, последуйте их примеру, прислушайтесь к их советам. Пусть полковник Мас послужит вам образцом отваги и благоразумия. Бывалые воины выдержали немало сражений с язычниками. Сносите тяготы вместе с ними.

— Вы просите о невозможном, сир.

— Я прошу не больше, чем наш Господь желал от святых Петра и Павла.

— Они несли по свету Евангелие, утвердили Христианскую церковь. Мы же сидим и ждем смерти.

— Вы будете смиренно сражаться, как никогда прежде. Ваши подвиги утвердят нашу Церковь, веру и орден на века.

— Сент-Эльмо — лишь одинокий разгромленный форт, сир.

— Сент-Эльмо — светоч надежды. Или вы хотите, чтобы я сам разжег его, прибыв с отрядом добровольцев? — Рыцарь склонил голову, не выдержав твердого взгляда и строгих речей. Ла Валетт подошел к закрепленному на стене грубому деревянному распятию и коснулся пригвожденных ног Христа. — Поднимите глаза, шевалье. Мученичество — благородное дело. Теперь оставьте нас. Возвращайтесь в Сент-Эльмо. Доложите братьям, что ответ мой прибудет завтра ночью.

— Мятеж!

В наполняемых лишь отдаленным громом канонады просторах зала эхом отозвался голос де Понтье.

Сохраняя невозмутимость, Ла Валетт присел на скамью.

— Нет никакого мятежа, брат. Лишь опасения храбрецов, которых мы послали на смерть.

— Эти храбрецы спешат поскорее начать отступление.

— Насколько я помню, вы были в числе тех, кто предлагал оставить форт и покинуть остров.

— Прежде чем было решено организовать его оборону, ваша светлость. — Де Понтье продемонстрировал тонкую безгубую улыбку. — Прежде чем меня переубедили ваши доводы. Теперь, я полагаю, наши доблестные братья обязаны остаться в Сент-Эльмо.

— Они должны сражаться с язычниками за каждый камень своей крепости.

— Вы, конечно, не намереваетесь сами отправиться в форт, сир?

— Я не давал обещаний, а лишь предложил приехать в крепость. Это охладит их пыл на некоторое время.

— Какой же ответ вы пошлете завтра вечером, сир?

Рыцарь Большого Креста Лакруа медленно встал, преодолевая вес кирасы.

— Я буду ответом, ваша светлость.

— Это честь для меня, брат командор.

— Я был вместе с вами, когда великий магистр де Лилль-Адам уводил войска ордена с Родоса, сир. Старый пес покажет капризным юнцам в Сент-Эльмо, что такое настоящая осада и стойкость.

— Я не хотел бы потерять вас так скоро. — Ла Валетт знаком пригласил Лакруа сесть. — Не настал еще час испытать моих доверенных советников в открытом бою. — Де Понтье коротко поклонился. — По своему обыкновению, брат Большого Креста удостоил нас щедрым предложением. Мое же будет скромнее.

— А вам есть что предложить?

— Если вы желаете заставить защитников Сент-Эльмо сражаться до последнего, пробудив в них храбрость или стыд, то для сей цели не требуется ни присутствия великого магистра, ни брата Большого Креста.

— И что вы рекомендуете?

— Молодую кровь, сир. Настоящего непоседу, воина, пусть и совсем юного, но уже доказавшего свою смелость и способного воодушевить других, пожертвовав собой.

— Месье Гарди…

— Он ведь не рыцарь и не дворянин, сир. Послать его означает показать, что мы больше доверяем обычному авантюристу, наемнику, чем нашим братьям-рыцарям.

Лакруа вновь был на ногах.

— Что за вздор!

— Наилучшее решение проблемы.

— К чему оно приведет и кто окажется в выигрыше, де Понтье? Неужели вами правят лишь мелочная ненависть и злоба?

— Соображения крайней необходимости и обстоятельства осады. Защитники Сент-Эльмо умоляют дать им новые указания, брат Большого Креста. И доставит их странствующий пират.

Дискуссия все еще продолжалась, когда Ла Валетт удалился в свои покои для аудиенций. Еду уже принесли — ломоть хлеба, тарелку тушеной козлятины и графин вина. Внезапный приступ тошноты скрутил магистра. Сдержав подступившую рвоту, он несколько минут сидел, хватая ртом воздух. В последнее время Ла Валетт чувствовал себя неважно. Возможно, сказывались усталость, бремя ответственности и постоянные опасения за будущее братьев и церкви. Тем не менее его слабость казалась сущим пустяком в сравнении с вторжением турок. Слабость можно скрыть или подавить верой и железной дисциплиной. Гроссмейстер осмотрел себя, готовясь к беседе.

— Ваша светлость. — Кристиан Гарди вошел в покой в сопровождении пажа. — Надеюсь, я не потревожил вас в столь поздний час.

— Лучше бодрствовать и сохранять бдительность, чем беспечно почивать, месье Гарди.

— Не многие из нас спят, сир. Турецкие пушки, должно быть, разбудили людей в самой Сицилии.

— Письма вице-короля свидетельствуют о том же.

— Есть вести о подкреплении?

— Мы не нуждаемся в подкреплении, чтобы избрать свою судьбу. Лишь мы сами способны вершить ее.

— В таком случае я пришел предложить еще одну вылазку.

— На мыс Виселиц?

— Сарацины доставили на сушу орудия и спешно готовятся к обстрелу.

— Несомненно, они планируют оборвать нашу связь с Сент-Эльмо.

— Позвольте мне атаковать их, сир.

— Я не вправе.

— Достаточно людей, которые смогут уместиться в двух лодках, сир. От этого зависит жизнь наших братьев в Сент-Эльмо.

— Возможно, их жизнь будет зависеть от вас. — Глаза Ла Валетта излучали понимание, а их доброта плохо сочеталась с суровостью лица. — Похоже, боевой дух некоторых защитников форта подорван. Поступило предложение укрепить их волю и разжечь пыл.

— Под вашим руководством так и произойдет, сир.

— Или же в вашем присутствии, месье Гарди.

Англичанин не моргнул и не запнулся.

— Когда я должен отбыть, сир?

— Завтра ночью… — Ла Валетт помедлил. — Но это не приказ.

— Какой же солдат не ищет битвы, сир?

— В Сент-Эльмо вас ждет не битва, а смерть, месье Гарди.

— Я отправлюсь наравне с другими добровольцами, сир.

— Вы возьмете с собой две сотни испанских пехотинцев, оставшихся после ухода полковника Маса, а также передадите защитникам наши благодарности и молитвы.

Приговор был вынесен. Гарди поклонился и вышел. Нужно успеть попрощаться.

И да, и нет. Предатель держал двумя пальцами керамическую бутылочку. В ней содержался мышьяк, выбранный им яд, — бесцветная жидкость без вкуса и запаха, которая подобно возбудителю некой болезни заставляла великого магистра совершить первый шаг на пути к последующей гибели. Изменника не заподозрят; никто не сумеет проследить, куда тянется нить от медленно угасающего человека. Кончина гроссмейстера покажется естественным событием, всего лишь трагическим и в то же время привычным итогом жизни, сломленной преклонным возрастом, тяготами службы и бременем войны. Если же сей метод был достаточно изощрен для Борджиа[18], то его хватит, чтобы обмануть рыцарей. Мышьяк вызывал множество симптомов: желудочные спазмы, запор, рвоту, неутолимую жажду, выпадение волос, утомление, жжение во всем теле, — растолковать их будет непросто, и каждый, вероятно, повлечет за собой лечение. Именно это и убьет магистра. В столь ослабленном состоянии Ла Валетт станет принимать лекарства ради исцеления, но совокупное действие снадобий будет лишь отнимать жизнь. По собственному неведению госпитальеры обернутся убийцами. В этом была определенная справедливость и некая логика. Улыбаясь про себя, предатель спрятал флакон в потайной карман под одеждой. Мир ордена начинал рушиться.

Люка обзавелся новыми друзьями и теперь на бегу бросал камешки двум охотничьим собакам. Гончие игриво прыгали на мальчика, смех и лай проносились по пыльной улице. Веселое зрелище. Гарди наблюдал за ними, не желая вмешиваться и оглашать вести, которые нарушат идиллию, погубят радость. Легче было бы незаметно ускользнуть, и все оказалось бы не столь жестоким, не приведи он мальчика в Биргу. Тринадцатилетний парнишка надеялся на Гарди и верил ему, a он пришел, чтобы подорвать его веру.

Люка заметил Кристиана. Должно быть, почувствовал его присутствие, а потому усмирил собак и стоял неподвижно, дожидаясь, пока англичанин подойдет к нему.

— У вас грустное лицо, сеньор.

— Я должен о многом поразмыслить.

— Вы собираетесь уехать.

Слова были сказаны со всей присущей ребенку непосредственностью и прямотой, со всей откровенностью, которой обладают редкие взрослые. Мальчик укоризненно смотрел на Гарди.

— Я отправляюсь в Сент-Эльмо, Люка.

— Вы отправляетесь за смертью, сеньор.

— Быть может, за славной смертью. Ты ведь тоже солдат, мой брат по оружию. И сражаться — наш долг.

— Я спас вам жизнь.

— В форте у меня будет шанс спасти множество жизней.

— Вы лжете.

— Стал бы я лгать другу? Стал бы отдавать жизнь задаром?

— Настоящий друг не стал бы покидать меня, сеньор.

— Я им нужен, Люка.

— Вы и мне нужны. И мавру, шевалье Анри, Юберу. И леди Марии.

— Они поймут, Люка. И ты тоже должен.

— Я понимаю. — Мальчик злился, чтобы скрыть печаль. — Понимаю, что должен был остаться на берегу со своей собакой. Понимаю, что вам на меня плевать.

— Будь это так, я бы сейчас не стоял перед тобой.

— Кто же станет присматривать за Гелиосом?

— Его я оставлю Анри, а свое золото — тебе.

— Золото не заменит друга, сеньор. Золото не будет смеяться, не научит меня стрелять из лука и владеть мечом, не станет играть со мной в мяч и в шашки.

— Мы этим еще займемся, если будет угодно Господу.

— А если нет? Зачем вы пришли, сеньор?

Люка отвернулся, стыдясь хлынувших по лицу горячих слез. В душе его намерение остаться боролось со стремлением убежать, он хотел ударить и в то же время прижаться к человеку, которого ненавидел, и воину, которого боготворил.

— Посмотри на меня, Люка. — Гарди осторожно повернул к себе мальчишеское лицо, взяв его в ладони и пальцами вытирая детские глаза. — Мужчины должны прощаться без слез.

— И притворяться, что это не больно?

— Больно всегда, Люка. Но ведь есть еще война. Мы не владеем своей судьбой.

— Вы решили сражаться с турками в Сент-Эльмо.

— Мы должны бить врагов повсюду. Какой корсар и язычник прибыл под звон фанфар несколько дней назад?

— Драгут.

— Сам Меч Ислама, военачальник, который сжег Гозо и нападал на эти острова, едва ты появился на свет. Будь ты постарше, сам бы дрался с ними, как и твой отец. — Гарди внимательно посмотрел на лицо ребенка, дрожавшее от переполнявших его чувств. — Теперь мой черед драться.

— И я потеряю вас, как потерял отца.

— Я не забуду тебя, Люка. И прошу помнить меня.

— Будет лучше, если мы забудем, сеньор.

— Я не смогу. Ты мне одновременно сын и друг. Ты выдержишь. И станешь жить дальше. Ты будешь оберегать леди Марию. Отстроишь заново дома и остров. Обещай мне.

В ответ Люка рванул с места и, чтобы скрыться от правды, ринулся к каменным ступеням, ведущим к окруженному стеной земляному валу. Собаки хотели броситься следом, но передумали. Радость иссякла, и сказать было нечего. Остался лишь испуганный несчастный мальчик. Гарди подождал, пока Люка скроется из виду, а затем продолжил свой путь. Горе мальчишки не будет последним.

— Я знаю, зачем вы пришли.

— По здешним улицам вести разносятся быстро, миледи.

— Предчувствие — еще быстрее.

Мария была бледна, лицо ее от изнеможения и постоянной тревоги утратило румянец. Каждую ночь лодки доставляли новых раненых из Сент-Эльмо, каждую ночь она неустанно перевязывала кому-то раны, стараясь облегчить чужую боль. В мирное время больные трапезничали бы из серебряных блюд и выздоравливали в тишине и покое госпиталя. Во время войны они лежали на тростниковых подстилках, стонали, кашляли, сплевывая кровь, а среди них, вознося молитвы и отправляя обряды, расхаживали священники. Зрелище не из приятных, и запах стоял отвратительный.

— Сегодня ночью я отправляюсь в Сент-Эльмо, миледи.

— Мне горько об этом слышать.

— Вы не убегаете, как Люка, не обвиняете и не браните меня за эту разлуку.

— Благородные дамы почитают воинский долг, месье Гарди. Я не смогла бы обвинять вас. Однако весьма жаль, что мы успели сказать друг другу так мало.

— Всего не выразить словами, миледи.

— В Мдине я наполняла водой глиняные бутыли. В Биргу я наполняю их мазями и бальзамами. Мы расстаемся, как и встретились.

— Но уже не как незнакомцы.

Кристиан проследил за ее взглядом и увидел, как служитель госпиталя отер лоб раненого рыцаря, что-то бормотавшего в бреду. Марию охватило чувство сострадания, и она отвела глаза.

— Они так отважны.

— Потому я и должен присоединиться к ним в форте.

— Лучше Сент-Эльмо места не придумать. Я же стану еще несчастней.

— Я попытаюсь уцелеть.

Глаза Марии горели безмолвным отчаянием.

— Мы оба знаем, что вам не удастся. Мне бы так хотелось остаться с вами, месье Гарди.

— Вы останетесь здесь, миледи. — Кристиан коснулся своего лба. — И здесь. — Он дотронулся до груди.

— Возьмите. — В порыве чувств Мария сняла свой серебряный крестик и надела Кристиану на шею.

— Я ваш покорный слуга, миледи.

— Вы больше чем слуга, месье Гарди.

— Я рад. — Кристиан взял девушку за руку. — Я буду жить в памяти Анри, Юбера и малыша Люки. Одарите их вниманием и любовью. Позвольте им заботиться о вас.

— Я постараюсь.

Беседа и ухаживание напоминали некий танец, и танец этот подходил к концу. Поклонившись, Гарди коснулся губами пальцев Марии.

— Не забывайте обо мне, миледи.

— Не забуду, Кристиан.

Кристиан. Она назвала его по имени в первый и, возможно, последний раз. Такое событие стоило отпраздновать и в то же время оплакать. Образ прекрасной девушки на фоне мучений умирающих солдат запечатлеется в памяти Гарди так же четко, как лик Девы Марии, который сейчас взирал на него в заповедном сумраке Монастырской церкви. Эта улыбка, безмятежность, мягкая покорность… Кристиан опустился на колени перед распятием. Аромат ладана успокаивал разум, а грохот канонады остался где-то далеко. Гарди молился редко и теперь не знал, обращаться ли к Богу Милосердия или же Богу Войны. Думать о себе было малодушием. Потому уж лучше он поразмыслит о своих друзьях, их жизни и грядущей смерти, о великом магистре, чернокожем мавре, возлюбленной Марии. Смилуйся над ними, Господи. Кристиан стал шепотом читать «De profundis»[19]. Он не сразу ощутил чужое присутствие — кто-то стоял рядом. Анри де Ла Валетт и Юбер преклонили колени, безмолвно выражая свою поддержку и прощаясь с другом.

Сгустились сумерки, и у подножия Сент-Анджело на воду спустили готовые к погрузке шлюпки. Вечерняя заря и вспышки ночных залпов с горы Скиберрас освещали весь путь до форта. Но здесь, во тьме, товарищи шептали друг другу прощальные слова, воины просили исполнить их последнюю волю. Обходились без церемоний, ведь никто уже не надеялся вернуться назад живым и невредимым. Большая гавань обратилась рекой Стикс, а Сент-Эльмо — загробным миром.

Мавр уже стоял у самой воды. Он руководил погрузкой своей драгоценной взрывчатки и низким рокочущим баритоном объяснял, как с ней обращаться. Гарди знал, где его искать.

— Вижу, ты больше озабочен безопасностью своих адских игрушек, чем моей жизнью.

— Ты ведь не испортишься во время переправы, Кристиан Гарди.

— Я никогда не испорчусь, мавр.

— Я знаю. Ордену повезло, что ты на его стороне. Мне же посчастливилось стать твоим другом.

— Мне самому повезло не меньше.

Они обнялись.

— Да сохранит тебя твой Бог.

— Христианин принимает помощь мусульманина. Редчайшее зрелище!

— Отбросы, облаченные в сутану, встречаются еще реже, приор Гарза.

Обернувшись, Гарди увидел скрытую в полутьме фигуру священника. Вероятно, его появление имело множество мотивов, но ни один из них не был благородным.

— Как я погляжу, ты добровольно принимаешь на себя проклятие, Гарди.

— Биться за Христа — значит обрести благословение, приор.

— Ты разве дерешься не только за себя самого?

— Вы разве пришли не только для того, чтобы злорадствовать?

— Я здесь, чтобы отпустить грехи испанским соотечественникам и братьям моего ранга.

— Что ж, слава Господу, что я англичанин.

— Тебе некого будет славить, когда турки насадят тебя на ятаганы.

— Приор Гарза! Ученый церковник, которого я обыскался! — Фра Роберто всей своей массой угрожающе навис над приором. Раздавшийся вскрик боли и визгливые вопли протеста означали, что исполин, должно быть, заключил сеньора прелата в крепкие дружеские объятия. — Не пройтись ли нам немного вдвоем?

— Отпусти меня, болван!

— Болван? Все эти годы мне хватало мозгов жить на севере, подальше от вас.

— Знайте свое место, фра Роберто.

— Я счастлив, что знаю ваше. А ну пошли.

Приор протестовал, сопротивлялся и пронзительно кричал звонким голосом, но все же был выдворен.

Мавр взял Гарди за плечи.

— Ты меняешь одно безумие на другое.

— Я оставляю здесь все, что мне дорого.

Весла погрузились в воду, светящиеся водоросли окрасили их лопасти зеленым, и лодки отчалили от берега. Теперь прятаться было негде. Все оставалось на положенном месте: ритмичные движения гребцов, частый стук сердца и судорожное дыхание напуганных мужчин, облака пыли вокруг одинокого форта впереди. Даже здесь в воздухе витали запах сражения и зловоние, исходившее от плывущих по воде трупов и напоминавшее сладкий запах герани. Наступил тревожный момент.

Кто-то настойчиво прошептал:

— Кристиан, смотри, на кавалерийской башне Сент-Анджело огонь.

Гарди сосредоточенно вглядывался вперед, не сводя глаз с призрачного силуэта Сент-Эльмо. Он искоса посмотрел назад, на свой бывший дом и маячившую в вышине башню. Ничего. Кристиан вновь напряг зрение. Да, там горел маленький огонек, время от времени мерцавшая во тьме лампа, свет которой могли заметить лишь немногие.

— Что это значит, Кристиан? Какой-то сигнал?

— Смотрите вперед. Опасность поджидает нас там.

Гарди не знал, что ответить. Сигнальный огонь на башне мог оказаться всего лишь возникшей по недосмотру оплошностью или фонарем в руке часового, стоявшего на посту или поджигавшего тряпичный фитиль. Кристиан за это не отвечал. Ощущение неопределенности тяготило. Он выбросил эти мысли из головы и, откинувшись на спину, принялся снова смотреть вперед. Рядом скользили другие шлюпки. Они приближались к форту.

Раздался выстрел, затем еще один, грохот аркебуз разрывал тишину, а совсем рядом пролетали пули. Турки вышли на перехват. Послышались крики и возгласы, шум перестрелки, треск ломающегося дерева, когда лодки столкнулись и начался беспорядочный бой. Стоявший подле Гарди солдат со вздохом упал. Сидевший напротив испанский мушкетер встал, чтобы прицелиться, и был сброшен за борт ударом свинца.

— Держаться! Опустить копья.

Воины спешно приготовились к атаке и едва не опоздали. Турецкая шлюпка ударила в борт, обе лодки сцепились, завязалась неукротимая жестокая рукопашная схватка. Один на один. Гарди уклонился от удара. Клинок описал широкую дугу, и Кристиан не дал врагу второго шанса. Поблизости выстрелила аркебуза. Оглушенный и едва не ослепший, англичанин заметил круглый щит и, укрывшись за ним, устремился вперед. Сарацин отступил и, шатаясь, упал, толкнув другого османа, споткнувшегося о труп. За считанные секунды лодка сарацин была опрокинута.

Теперь началась совсем иная забава, состоявшая в том, чтобы вылавливать и колоть мечами и копьями барахтающихся в воде людей. Христиане убивали, пока не осталось ни единого признака жизни. Выжившие турки спасались бегством, яростно налегая на весла, а им вслед летели ликующие возгласы. Победа совсем незначительная. Но рыцари не могли позволить себе ни пуститься в погоню, ни передохнуть — промедление навлекло бы еще большие беды. Они поплыли дальше, пересекая гавань.