Кровавые скалы

Глава 6

— Вы принесли ответ великого магистра на нашу петицию?

Они столпились вокруг — молодые воины, с нетерпением ожидавшие вестей, всем сердцем желавшие оказаться в безопасности за стенами Сент-Анджело. Гарди протолкался вперед. Свет просмоленных факелов озарил перед ним картину разрушения: искореженные руины — все, что осталось от прежнего форта Сент-Эльмо. Его защитники превратились в подобие троглодитов с изможденными лицами, обитателей тоннелей и мелких канав, временных баррикад из камня и обломков фундамента. То были отважные люди. Но под ногами содрогалась земля, а вокруг стояли бесформенные осыпавшиеся остатки стен. Настал критический момент, и избежать его было невозможно. Именно здесь Кристиану придется погибнуть.

Гарди запрыгнул на известняковую глыбу и обратился к собравшимся:

— Вы жаждете ответа на свое прошение. Ответом буду я.

Солдаты были удивлены и растеряны, среди них послышался ропот недовольства.

— Это еще что? Шутка? Игра слов? — выкрикнул кто-то.

— Ни то ни другое.

— Мы хотим вернуться в Сент-Анджело.

— Так возвращайтесь. На сей случай великий магистр прислал шлюпки. Садитесь и плывите к своим лангам, объясните братьям причину вашего бегства.

— Бегства? — Перед Гарди вдруг возникло разъяренное лицо. — Оглянись! Нам неоткуда бежать. Здесь нет ничего, кроме никчемной груды камней.

— Камней, которые стоят многого благодаря духу их защитников.

— Защитников уж не воодушевить, если они рассеяны, если их сминают вражьи ядра.

— От нас было бы больше проку, пойди мы на врага с голым задом и без оружия.

— Но вместо этого вы решили улизнуть.

— Не тебе, наемнику, нам указывать!

— Верно, мы разные. Я остаюсь сражаться. Поступки же благородных рыцарей будут на их совести.

— Не смей сомневаться в нашей преданности церкви и ордену.

— Как можно, благородные братья? — Гарди следил за их лицами и видел, как глубоко ранят его слова. — Вы вынесли больше, чем представить возможно. Вы бились храбро, как и подобает истинным христианам. Вы приняли на себя бремя тягот и чаяний ордена и всего христианства. Великий магистр Ла Валетт признает, что просит слишком многого.

— Ты нас дурачишь.

— Я понимаю вас. Поспешите к шлюпкам. Вас заменят добровольцы, что в этот час сотнями собираются в Сент-Анджело.

Солдаты нерешительно переминались на месте.

— Неужто гроссмейстер Ла Валетт порицает нас за трусость и предательство?

— Нет, не порицает. Вы его братья. Но он умоляет сдать оружие и передать тем, кто решит сражаться здесь, в Сент-Эльмо.

— Зачехлить мечи? Сложить мушкеты?

— Пока у тех из нас, кто останется здесь, есть чем дышать, целы руки и имеется оружие, мы будем драться до последнего.

— Я остаюсь.

— Я тоже.

— Слушайте Кристиана Гарди. Если он с двумя сотнями испанских пехотинцев может биться, значит, сможем и мы.

— Мы пали духом, нас за это вздернут.

— Как нам смотреть в глаза братьям в Биргу, зная, что мы бросили других на погибель?

— Бог нас не простит.

Гарди не стал прерывать их спор. Стыд воодушевит рыцарей, вернет былое единение. Они скорее прикуют себя цепями к боевому посту, чем допустят, чтобы их заклеймили трусами. Кристиан шел среди развалин форта в сторону морского берега, направляясь к ведущему на кавалерийскую башню подъемному мосту. Здесь вонь разложений была слабее. Позади ядро василиска пробило насыпь из песчаника, раздробив скалу и искромсав нескольких укрывшихся неподалеку испанцев. Образовалась новая брешь.

Ступив на мост, Гарди заметил, что его поджидает полковник Мас. Рыцарь приветствовал англичанина:

— Добро пожаловать в могилу, Кристиан.

С береговой стороны Сент-Эльмо находился глубокий ров, огражденный высокими земляными стенами равелина. Это была не простая насыпь, а непреодолимое препятствие, упроченное деревьями, доставленными из лесов Сицилии, и главное внешнее укрепление форта, у подножия которого стояли турки. Осмелившись продолжить штурм, османы не сумели бы преодолеть это величественное сооружение. Начав обстрел, сарацины могли только повредить его, но не разрушить. За бруствером же патрулировали неусыпные часовые, связанные с относительно безопасным фортом узким дощатым мостом, переброшенным между краем земляной насыпи и главными вратами с решеткой. Обе стороны выжидали.

Так продолжалось до рассвета воскресного дня 3 июня 1565 года, который в христианском календаре посвящен памяти святого Эльма. Настал пятнадцатый день осады. Как для защитников, так и для нападавших он не будет отличим от прочих: вновь неумолчно загрохочут пушки, застучат пули, а заключительный штурм отложат до того момента, когда падут не только стены, но и сам дух христиан. Драгут не глуп. Предводитель корсар не станет отдавать приказ и не одобрит лобовую атаку, пока все условия не будут способствовать победе. Сегодня вступит в силу еще одно условие, которое повлияет на исход битвы: первые выстрелы новой батареи на мысе Тинье. Тем временем инженеры проберутся на передовую, дабы осмотреть стены форта и отыскать слабые места. Точный удар требует предварительной разведки.

Небольшой отряд турок ползком приблизился к подножию равелина. В любой момент османы могли попасть под обстрел, наткнуться на ряд ружейных стволов, изрыгающих огонь и свинец. Сарацины осторожничали не зря — христиане нередко прибегали к военным хитростям и устраивали засады. Предыдущие отряды саперов и разведки были перебиты в считанные секунды. А пока — ни звука. Турецкий командир прижал ухо к земляной берме и прислушался. Звон кольчуги, скрежет стали, потрескивание огня на фитиле — все могло предвещать нападение. Сарацин прижался плотнее к земле. Безмолвие озадачивало. Командир сжал кулак — жест означал, что один солдат должен встать на плечи другого и через неохраняемую амбразуру посмотреть, что происходит по ту сторону вала. Турки зашли достаточно далеко и теперь попытают счастья, чтобы разведать еще. Солдаты подчинились приказу, и смотрящего подняли выше. Разведка отняла лишь мгновение. Соскользнувший вниз солдат, дрожа и задыхаясь от волнения, шепотом доложил обстановку. Неверные спали. Не было ни часовых, ни караульной стражи, ни рыцарей, пришедших из форта с проверкой. Воистину Аллах благоволил султану и его армии. Атаковать нужно было немедленно.

Турецкий командир спешно увел свой отряд, а вслед за ним ушли инженеры, возвращаясь по собственным следам через окопы и огневые позиции к шатрам полководцев. Драгут и Мустафа-паша решат, как поступить.

Избавиться от старой привычки непросто. Почти всю жизнь рассвет таил для Кристиана угрозу вражеского нападения или заставлял готовиться к очередному набегу. В Сент-Эльмо подобное ожидание, предвкушение грядущего и вовсе усилилось. Опершись на меч, Гарди наклонился и поднял тяжелую алебарду, а затем направился к закрытым решеткой вратам крепости. Кругом спали изможденные солдаты; их порожденные войной ночные кошмары зловеще витали в воздухе, а из-за огневых позиций и беспорядочно упавших камней доносился храп. Каждый воин остался наедине со своими демонами и мыслями о смерти. Кристиан не тревожил их. Он решил обойти рубежи без лишнего шума и ненужных спутников. Позже, в любой момент могут налететь ядра, и кто-то падет под огнем вражеских аркебуз. Лучше проскользнуть к передовым постам, прежде чем начнет светать и здесь разразится сущий ад.

Кристиан ткнул сапогом стражников у ворот.

— Поднимите решетку, чтобы я смог пройти. Следите за подступами.

Заворчав, солдаты подчинились, едва разумея спросонья смысл приказа. Железные цепи поползли в желобах, заскрежетала лебедка, решетка поднялась на один ярус вверх. Гарди протиснулся наружу. За пределами каменных стен рождалось ощущение некоторой свободы, нечто захватывающее было в том, чтобы пройтись по опасной тропе, отделенной от врагов лишь земляным валом. Выйти в такой дозор мог разве что самоубийца. Гарди неспешно шел, осторожно ступая по узкому деревянному мосту и озираясь. Один неверный шаг — и он рухнет вниз в глубокий ров. Если после падения удастся выжить, дело наверняка завершат вкопанные в дно и измазанные навозом колья. Кристиан снова двинулся вперед, шаркая ногами и опираясь на алебарду, как на посох. Глаза постепенно привыкнут к темноте и слабой видимости.

Тишина окутала поле боя. После ночного обстрела наступила короткая передышка и вокруг воцарилось безмолвие. Удивительно, как охранявшим равелин добровольцам удалось уснуть в эти часы. Тем не менее они спали, довольствуясь тем, что довелось улечься, прижавшись друг к другу, у подножия вздымавшейся стены. Гарди внимательно осмотрелся, Что-то встревожило его чутье. Нечто едва ощутимое, некое необъяснимое чувство. Но Кристиан доверял инстинкту, который когда-то спас ему жизнь. Он резко опустил алебарду, держа оружие наперевес. В полумраке часовые будут бдительнее. Возможно, они тоже задремали или уже мертвы. Гарди скользнул взглядом вдоль вала. Обстановка изменилась — верхний край равелина пришел в движение.

— Турки! Тревога! Тревога!

Англичанин кричал, а над его головой пронеслись первые мушкетные пули, и толпы врагов уже карабкались по штурмовым лестницам и забирались на вершину вала. Безжалостно рубили сабли. Несколько выживших после атаки защитников форта спасались, убегая к мосту, пока Гарди прикрывал их отступление. Он колол алебардой, пятился, двигаясь ощупью и сдавая позиции. В одиночку Кристиан мог сдерживать сарацин некоторое время, пока собратья успеют объединиться и занять стены. Попытка вернуть равновесие сил. Ему придется помешать османам пересечь мост и задержать их на пути к вратам крепости.

Турки толпой бросились на Кристиана. Он проткнул одного янычара, оборвав его пронзительный боевой клич. Тут же, отражая круглым щитом удары копья и рассекая воздух ятаганом, подскочил второй. Гарди вонзил алебарду ему в ногу. Сарацин завизжал, споткнувшись, и, барахтаясь в воздухе, полетел в ров, где и встретил смерть. Его место занял другой воин. Кристиан прижал алебарду к груди, обманным движением крутанул оружием в воздухе и ударил наконечником плашмя. Трое пали — за ними надвигались еще несколько тысяч.

— Беги, Кристиан! Отступай!

Друзья звали его, убеждая вернуться в крепость.

— Кристиан, мы остановим их пушкой! Твое положение безнадежно!

— Надежда есть всегда! — крикнул он в ответ. — Уничтожьте мост! Нужно обрушить его!

— Не успеть! Уходи, Кристиан!

Ноги скользили по доскам. Он приближался к воротам, отбиваясь от наседавшей орды. Враги теснили Гарди, и их вой становился все громче. Они чуяли кровь. Сверху, поражая цели, палили мушкеты. Но янычары безжалостно продвигались вперед, тащили деревянные мачты, пытались соорудить новый мост через ров.

Жалобный вскрик, и, пролетев мимо Кристиана, в канаву свалился рыцарь. Его тело будет погребено под трупами павших врагов.

— Труба[20]! Кристиан, лови трубу!

Некий ангел-хранитель на стенах проявил немалую сообразительность. Бросив взгляд вверх, Кристиан поймал длинный деревянный шест с горючей смесью внутри и метнул в наступавших врагов огненную струю.

Зев трубы пыхтел, изрыгая пламя и поджигая свободные одежды турок. За считанные секунды сарацины обратились в бесформенные силуэты, корчившиеся в потоке огня; одни, шатаясь и распространяя пожар, брели среди своих собратьев, другие пылали, словно восковые свечи, и, рухнув вниз, продолжали гореть на дне рва. Оплавленное жаром, на мост осело тело, лишенное духа и плоти. Деревянные доски начали тлеть. Гарди двинулся вперед, обдав пламенем троих аркебузиров, пытавшихся прицелиться. Они вспыхнули будто факелы, и их изогнутые пороховницы взорвались, оторвав солдатам конечности. Враги с опаской попятились.

Постепенно полыхающий язык трубы ослабел. Сама труба трещала, а ее дыхание стало натуженным и прерывистым. Турки стали теснить Кристиана. Огромный янычар, улыбнувшись, медленно вышел вперед, знаком приказав стоявшим рядом аркебузирам опустить оружие. Он сам разделается с язычником, который будет легкой добычей, очередным трофеем.

— Ты смотришь в глаза смерти, неверный.

Гарди не сдвинулся с места.

— Я смотрю всего лишь на турка.

— На янычара… Неуязвимого.

— Неуязвимых не бывает. — Кристиан увидел, как огонь из трубы угас. — Ты просто шут, ряженный в перья цапли.

— Я воин Султана и Полумесяца, и я напьюсь твоей крови.

— Для этого тебе понадобятся глотка и брюхо.

Чернокожий мавр по-новому оснастил трубу, поместив в ее полую сердцевину медную коробку, набитую мушкетными пулями. И вот теперь заряд сработал. Взорвавшись множеством брызг, пули прорезали ряды турок, отсеивая воинов, повергая их наземь и отбрасывая назад. Сарацины хватались за лица, которых уже не было, держались за животы, излившие свое содержимое. Торс янычара выше пояса отсутствовал.

Преследуемый крошащими все вокруг выстрелами аркебуз, Гарди бросился к мосту и нырнул под решетку ворот. Едва он проскочил, перекатившись по земле, как решетка упала, а пушки над ней открыли огонь прямой наводкой по наступавшему войску. Кристиан устремился в укрытие. Один турок едва не схватил англичанина и был пригвожден громадной решеткой, пробившей ему спину. Выпучив глаза, солдат некоторое время бешено бился в агонии.

В приступе неистовой всеобщей ярости авангард сарацин налетел на ворота, стреляя во внутренний проход, рубя стальную решетку и непрочные известняковые камни стен. Проникновение в форт было их целью, а разрушение — стратегией. Позади остальные янычары потоком хлынули через равелин, поддерживая основную атаку, пренебрегая потерями, перебираясь через ров при помощи абордажных крючьев и самодельных лестниц. Многие гибли. Но смерть не внушала страха, не давала повода замедлять шаг. Мертвые янычары могли сгодиться не хуже живых: послужить ступеньками, строительным материалом, заполнить ров.

— Сюда, Кристиан!

Гарди побежал по оседавшим укреплениям, очищая амбразуры от сарацин, сбрасывая вниз с дымящихся проломов янычар и турецких рекрутов. Один из османов цеплялся за зубец стены, пока ему не отрубили руки. Над стеной показались двое вражеских воинов и тотчас были выпотрошены острием клинка. Казалось, сами камни сочатся кровью. Вместо срубленных голов появлялись новые, вместо отброшенных захватчиков приходило еще больше воинов. Настала пора прибегнуть к последнему средству — греческому огню.

Пламенный вихрь обрушился на врагов. Турок застали врасплох, они оказались беззащитны перед градом разрывных глиняных горшочков. Огонь разливался, прожигал одежды, прилипал к коже и кольчугам, ослепительным каскадом низвергаясь со стен форта. Сарацины вспыхивали, падали, размахивая руками, и увлекали за собой других, устремляясь в адское пламя, бушевавшее во рву. Затем пришел черед огненных колец, которые полетели вниз по спирали и опрокинули несколько отрядов карабкавшихся по лестнице янычар. Одежды обратились в горящий саван, а люди — в пылающие угли, скачущие и пританцовывающие под стенами. Христиане наблюдали за их падением.

На стену взобрался уже не человек, а живой факел, который, бросившись вперед, заключил в объятия испанского солдата, ошеломленного и слишком нерасторопного, чтобы сопротивляться. Двое опрокинулись назад и исчезли. Мушкетные пули искрили, отскакивая от доспехов рыцарей. Один из них, споткнувшись, выронил греческий огонь и тут же был охвачен пламенем. Он стоял как вкопанный, словно заключенный в двадцатифунтовую печь, и готовился поджариться заживо. Но этого не случилось. Гарди ногой толкнул его к бочке с водой и потушил воина, погрузив в жидкость.

— Кристиан, слева!

— Сюда, Кристиан!

— Кристиан, они снова наступают!

Они бились до самого вечера: враги налетали на стены волна за волной, а защитники форта метали каменные глыбы, поливали из котлов горящей смолой, отвечали трубами, огненными кольцами и горшочками. Никто не отступал, никто не сдавался. Заваленный трупами ров пылал, сжигая дотла деревянные обломки корабельных рей и мачт. Над ним висело массивное черное облако дыма, а в воздухе витал тошнотворный запах обугленной плоти.

Не издав ни звука, наземь тяжело повалился рыцарь. То был Бридье де Ла Гардам, овернский дворянин, который упорно сражался весь день и слишком долго простоял на прицеле у стрелков-янычар. Должно быть, пробит доспех. Пригнув голову, Гарди ползком пересек открытую брешь в стене и, пробираясь между ямками, где упавшие пули подбрасывали в воздух горсти пыли, добрался до рыцаря.

— Не приближайся, брат мой, — произнес госпитальер, жестикулируя ослабшей рукой; струйка кровавой слюны потекла у него изо рта. — Меня уже не спасти. Будь с теми, кто еще жив.

Обрушилась часть стены. Гарди освободился из-под обломков и тут же заметил, что прямо на него бежит отряд янычар. Они всегда действовали одинаково и редко покидали свое место на острие атаки. Это могло послужить на пользу. Кристиан внимательно наблюдал, как сарацины бросились к нему, и восхищался их сосредоточенностью, силой духа и единодушным стремлением убивать. Они увидят лишь одинокого врага, вставшего на их пути. Он же видел столпившуюся кучку фанатиков, опрометчивых и не сознававших своего просчета.

В последний момент Гарди шагнул в сторону, скрывшись за известняковой глыбой. На его месте возник обращенный к туркам ствол противопехотной пушки. Орудие сняли с галеры, доставили в форт и заряжали порохом и скрапом, благодаря чему пушка наносила огромный урон судам. На суше она оказалась не менее смертоносной. Грянул оглушительный выстрел, и представшее перед глазами видение окрасилось красным и растворилось.

В первые вечерние часы защитники Сент-Эльмо направились в часовню, чтобы вознести благодарственные молитвы. Несмотря на превосходство турок силой и числом, форт выстоял. Убито было меньше сотни христиан, потери же османов исчислялись тысячами. Трупы вражеских воинов устилали поле боя, накрывали защитный ров. Сарацины заплатили высокую цену, но вскоре она будет забыта, ведь благодаря ей форт лишился равелина, а у подножия осажденного бастиона развевались стяги с полумесяцем. Теперь турецкие пушки могли бить в упор, турецкие стрелки — произвольно выбирать цель, а турецкое войско — атаковать внезапно. Рыцари всего лишь выиграли время, продлили свою агонию. Перед алтарем маленькой часовни покоилось распростертое тело рыцаря Овернского ланга Бридье де Ла Гардама. Смертельно раненный, он приполз сюда на встречу с Господом. Его братья по оружию готовились к тому же.

— Я не могу вернуть их, Анри.

— Потому я и не прошу, дядя.

— Большинство членов Священного собрания отстаивают то же мнение. Они ежедневно обращаются с прошением сдать форт.

Великий магистр и его племянник наблюдали в окно кавалерийской башни Сент-Анджело. На расстоянии полумили — в устье гавани и словно на краю света — османы вновь штурмовали крепость. Обожженная, неузнаваемая и расползшаяся в стороны громада Сент-Эльмо содрогалась, исторгая пламя и осыпаясь камнями. Даже здесь, в Сент-Анджело, сквозь летний зной ощущались пылающий жар сражения и толчки взрывной волны. Выжить в таком месте можно было лишь чудом, но, как ни удивительно, кто-то все еще продолжал сражаться.

— Похоже, Мустафа-паша и Драгут твердо решили стереть с лица земли весь мыс, дядя.

— Несомненно, им это удастся.

— Неужели мы больше ничего не в силах предпринять?

— Мы можем молиться и посылать незначительные отряды подкрепления. Мы можем заставить их стоять до последнего.

— Мой долг — быть среди них, дядя.

— Они исполняют свой долг, а ты — свой.

— Никто из них не ропщет, даже те, кто лежит в лазарете раненый или при смерти.

— Мы все при смерти, Анри. Это и придает нам сил, укрепляет дух и помогает защищать истинную веру.

— Мне не забыть, как стойко они держались ради нас.

— Когда они погибают, язычников гибнет еще больше. Временная передышка — вот единственное, что мы можем извлечь из их бедственного положения.

— Вы полагаете, она продлится долго, дядя?

— Равелин и мост захвачены, стены разваливаются, оборонительные позиции окружены. Несколько дней — самое большее.

Битва вновь вспыхнула с прежней силой: турки карабкались через ров, который совсем обмелел благодаря обломкам крепостной стены и напряженным усилиям османских инженерных отрядов. С каждым натиском сарацин отбрасывали назад сталью, свинцом и огнем. Но с каждым натиском возникала и новая брешь, новые потери нес редеющий христианский гарнизон.

Ла Валетт положил руку на плечо племянника.

— Месье Гарди хорошо себя зарекомендовал, Анри.

— Я слышал рассказы раненых. Говорят, он не раз оборачивал ход битвы в пользу защитников.

— Это не изменит судьбу Сент-Эльмо. — Великий магистр смахнул тонкий слой пыли, принесенной ветром из осажденной крепости и скопившейся на его дублете. — По ту сторону равелина язычники возвели насыпь и теперь станут обстреливать из пушек и мушкетов весь форт. Наши братья погибнут туркам на забаву.

— Кристиан предложит им потеху потруднее.

— До сей поры его смекалки хватило лишь на то, чтобы избегать тяжелых ран.

Когда же итог предрешен, смекалка бесполезна. Ни Гарди, ни новые подкрепления не изменят уготованного. Всех защитников истребят. Закрыв глаза, Ла Валетт вдохнул пропитанный сражением воздух. Иного пути не было, удачный исход невозможен. Вице-король Сицилии вновь писал и вновь солгал, посулив выслать подкрепление к концу месяца. Пустые обещания, прощальные слова политика.

— Ты спрашивал, можем ли мы еще что-либо предпринять, Анри?

— Все требования будут исполнены, дядя.

— Тогда взгляни на мыс Виселиц. Что ты там видишь?

— Готовую к бою батарею Драгута.

— Которая замыкает кольцо вокруг Сент-Эльмо и ночью обстреляет наши лодки, дабы мы наверняка не сумели ни доставить подкрепления, ни вывезти раненых.

— Позвольте мне возглавить вылазку, дядя.

— Месье Гарди приходил ко мне с предложением атаковать батарею. Теперь мы лишились этого воина, однако вражеские орудия все еще на месте. Возьми с собой любого, кто потребуется.

— Я не подведу вас, дядя.

Ла Валетт с нежностью посмотрел на Анри:

— Что же случилось с моим племянником, который довольствовался книгами и мирным искусством врачевания?

— Он подружился с Кристианом Гарди и бился с турками.

— И то и другое — по-своему наука и крещение.

Анри отвернулся. Его внимание было приковано к Сент-Эльмо — судьбой назначенной могиле и чистилищу его друга и наставника Кристиана. Слова были излишни. Англичанин сражался за деньги и запретил товарищам оплакивать его. Но тем, кто остался позади, от этого не стало легче.

Телодвижение подле Анри вдруг оборвалось. Он обернулся и увидел гроссмейстера, который, склонившись, привалился к балюстраде и сморщился от боли.

— Дядя, вам нехорошо?

— Всего лишь старческий недуг. Не более.

— Не совсем, дядя. Следует незамедлительно вызвать лекаря.

— И не подумаю. — Ла Валетт выпрямился и пристально посмотрел в глаза племяннику. — Ты мой ближайший родственник по крови, а потому выслушаешь и поклянешься жизнью. Ты не видел ничего, что здесь произошло. Ты не ведаешь, в каком я нахожусь здравии. От этого зависят судьба ордена и исход осады.

— Клянусь пред лицом Всевышнего, дядя…

— Что ж, договорились. Забудем об этом.

Анри де Ла Валетт кивнул, и еще одно сомнение преумножило море тревог.

В Святой лазарет доставили Луиджи Бролью, командира защитников Сент-Эльмо. Кости его были переломаны, а лицо — исцарапано и обожжено, он же молча терпел, пока врачеватели перевязывали раны. Этот рыцарь был лишь одним из многих. Подле постели дежурил его давний друг рыцарь Большого Креста Лакруа, который говорил о былом, предаваясь воспоминаниям о проделках юности, жизни на Родосе и лучших временах. Но никто из них не в силах был забыть о темных стенах вокруг.

Мария вздрогнула при звуке орудийного залпа. Еще одна пушка нацелилась на Сент-Эльмо, еще одно железное ядро с грохотом устремилось в сторону Кристиана. Она шепотом помолилась и склонилась, чтобы приложить горячие камни к гниющей ноге очередного раненого. Мужчина вскрикнул.

— Прошу простить меня, месье. Это необходимо, чтобы извлечь яд.

Повторив процедуру, Мария услышала резкий вздох и сдавленные всхлипы. Спустя день он станет бредить, спустя два потеряет ногу, а спустя три — умрет. Во всем, что происходило, заключалась некая мучительная предсказуемость. В глазах солдат Мария могла прочесть будущее, одним прикосновением отличить ночной озноб от предсмертного холода.

Кровь громко закапала в чашу, когда лекарь вскрыл вену лежавшего ничком рыцаря. Словно недостаточно крови было пролито на поле брани. Мария вошла в следующий альков и, опустив на пол лампу, склонилась, чтобы осмотреть повязки раненого. Личинки кормились, поглотив уже большую часть сгнившей плоти.

— Мужайтесь, месье. Вы поправляетесь.

— Не обманывайтесь, миледи. Сент-Эльмо прикончил меня.

— Его дух воспрянет и вдохновит других.

— Если уж сам командующий лежит здесь, то итог очевиден.

— Но Господь еще может вмешаться. — Руки Марии тряслись, когда она бинтовала рану.

Солдат сжал в ладони пальцы девушки.

— Если бы вы побывали там, миледи, то убедились бы сами: Господь уж давно оставил форт.

Чей-то голос умолял принести воды. Мария поспешила прочь, желая поскорее завершить беседу и избавиться от предательского чувства и подступивших слез. Она позволяла себе плакать, лишь уединившись в своих покоях. Ей довелось увидеть и услышать то, с чем она никогда не сталкивалась, сидя в тесной клетке Мдины, такие чудеса отваги и ужасы войны, которых не могла и вообразить. Марию захлестнула жалость к израненным воинам. Но вместе с жалостью проснулась и зависть, ведь совсем недавно эти солдаты были рядом с Кристианом, делили с ним все опасности. Она такой возможности не имела. Какое глупое и эгоистичное чувство, но заглушить его будет совсем не просто. И все-таки… Вновь тот же голос попросил воды.

Юбер произнес последние слова молитвы. Поднявшись с края постели, он вдруг увидел, что его ожидает Мария.

— Надеюсь, я не потревожила вас, Юбер.

Капеллан залился ярко-красным румянцем, смущенный своей робостью и присутствием девушки.

— Моя миссия не столь безотлагательна, миледи.

— Господние молитвы важны не менее любого иного дела. Каждый из нас исполняет все, что в его силах.

— Я смиряюсь пред их деяниями, миледи. Это храбрейшие из воинов, я же самый дюжинный из новообращенных капелланов.

— Без капелланов не было бы ни церкви, ни ордена, ни брата Юбера, способного врачевать души в час нужды.

— Вы так добры, миледи, — улыбнулся Юбер.

— Я лишь правдива. Как эти души, а впрочем, и любой из нас мог бы обойтись без твоей дружбы и заботы?

— Я здесь отчасти благодаря дружбе с Кристианом и заботе о нем.

— Я тоже, милый Юбер.

— Пока его нет на этих подстилках, он, верно, еще жив.

— Пока ты поддерживаешь его раненых братьев, ты помогаешь и ему.

— Что ж, в этом есть немного утешения, миледи.

Мария медлила, не решаясь высказать помыслы, прикидывая, не дурно ли вовлекать невинного в свое предприятие. Молодой священник, вероятно, попытается отговорить ее или же уступит в извечном стремлении помогать страждущим. Каков бы ни был ответ, она злоупотребляла его добротой.

Ясные глаза Юбера излучали проницательность.

— Миледи, вы желаете отправиться в Сент-Эльмо.

Кристиан спал. Ему снилась мирная местность: залитая солнцем долина, простиравшаяся до самого моря и окруженная изгибами холмов. Он ехал верхом на Гелиосе. Далеко впереди Кристиан видел собиравших урожай крестьян, а за ними — побеленный деревенский дом, в котором когда-то жил. Он подъехал ближе, как вдруг Гелиос испуганно шарахнулся в сторону и встал на дыбы, не желая идти дальше. Кристиан попытался усмирить скакуна, с трудом натягивая поводья. Конь сопротивлялся. И тут стало ясно, что испугало Гелиоса. Долина вокруг оказалась ловушкой, море — миражом, а холмы — скрытым силуэтом крепости. Крестьяне выстроились в шеренги, их лица раздулись и почернели, как у мертвых турок, а вместо серпов и мотыг они сжимали аркебузы и ятаганы. Каким же он был глупцом, так легко попавшись на уловку!.. Все приметы постоянно маячили перед самым носом: летний урожай отрубленных голов и конечностей, так аккуратно уложенных в груду, и отголоски народной песни, что вдруг обратилась в боевые кличи янычар. Деревенский дом запылал. Гелиос все еще стоял как вкопанный. Сквозь нараставший гул доносилось что-то еще, некий звук, вселивший в Кристиана ужас маленького ребенка. Крики его матери и сестры.

Кто-то плавно проник в его лихорадочную дрему. Она держала голову Кристиана в руках, ласкала его, поднесла воду к потрескавшимся губам и пролила немного на затвердевшую от пыли бороду. Перед ним была Мария. Гарди потянулся к ней, прося благословения и прощения.

Девушка погладила его по голове.

— Не сердись на меня за этот визит, Кристиан.

— Мария? Ты ли? — Он рванулся вперед и, встретив губы девушки, ответил на поцелуй. — Этого не может быть, не может.

— Но это так, милорд.

— Какое безумие, Мария!

— Которое мы разделим на двоих до отплытия лодок.

— Лодок? Но как такое возможно?

— Попросту Анри уничтожил батарею Драгута на мысе Виселиц, а Юбер и фра Роберто облачили меня в сутану капеллана и тайно доставили на шлюпку ночной переправы.

— Ты так рискуешь, Мария.

— Как я могу не рисковать? Расставшись, мы так много не успели сказать друг другу.

— И все же я боюсь за тебя. Это не место для свиданий, здесь гибнут люди.

— На какое-то время мы могли бы все изменить.

Они вновь целовались, прижимаясь друг к другу в окружении зловонного ночного воздуха.

— Ты носишь мой серебряный крестик?

— У самого сердца.

— Именно там хочу быть я.

Кристиан ласкал губами шею девушки, шептал ей на ухо, прикасался к коже и вдыхал ее аромат.

— Мы утратили разум.

— И обрели друг друга.

— Блаженство средь адских мук.

— Нет той любви, чтоб не была достойна риска. Нет радости, что не становится дороже от близкого отчаяния.

— Ты навещала меня в снах. Каждую минуту я думал о тебе, желал тебя.

— Отбрось мысли, Кристиан.

Они откинулись назад, поглощенные друг другом, охваченные страстью, забыв про осыпавшиеся камни, гниющие повсюду трупы, витавшую в воздухе смерть. Здесь, в разрушенной крепости, безумие обретало смысл. Неуверенными руками они касались друг друга, перекатывались с места на место, терзали одежду, нащупывали плоть. Губы и языки соприкасались, пробуя друг друга на вкус, предвещая грядущее слияние. Времени осталось так мало. Отмерялся срок жизни, страсть достигала апогея, а боль одновременных открытий и потерь окончательно обнажилась. Повод радоваться и горевать. Она открылась ему, позволила проскользнуть, с дрожащим стоном вобрала его глубоко в себя. Скользкие от пота, они двигались то медленно, то быстро, ощупью, вкушая друг друга, лихорадочно содрогаясь. Он хоронил в ней самого себя и свои воспоминания, предаваясь вожделению и трепетной страсти. Она приняла его и поглотила. Словно в забытьи. Они сопротивлялись, воссоединялись и изворачивались, стонали и срастались; неукротимая энергия нарастала, усиливаясь до предела. То была любовь, осажденная ненавистью, соитие, окруженное смертным зловонием. Двое отдавались друг другу. Не было в жизни ничего важнее, ничего нежнее и жарче. Ничто не сможет с этим сравниться.

Она исчезла. Он остался один и вновь спал, когда высоко над фортом вспыхнул сигнальный огонь турок. Яркий свет ударил в глаза. Должно быть, уже рассвет, подумал Кристиан, и наступает еще один мучительный день. Но кругом стояла ночь, породившая нежданные тени и ожившая вместе с градом пуль, людскими криками и отрывистыми звуками труб, призывавших взяться за оружие. Османы шли на штурм.

С пылающими факелами в руках они ринулись вниз с горы Скиберрас, подобно нескончаемому потоку лавы, подступившему к Сент-Эльмо. Прекрасное, ужасающее зрелище. Гарди бросился вперед. Часовой-испанец, пытавшийся столкнуть каменный блок в зияющую брешь, был захвачен врасплох на открытом участке и, отшатнувшись, упал под ударами пуль. Брызнула кровь, и земля под ногами окрасилась черным. Мушкетные заряды продолжали разить. Расстояние сокращалось. Кристиан прислушивался к крикам янычар, слышал, как муллы взывали к правоверным, ко львам ислама, всем тем, кто был избран перебить последних оборонявшихся иноверцев. Придется им помешать.

Ударил передовой отряд, метая взрывчатые пороховые снаряды, прыгая вперед с ятаганами над головой. Англичанин отбил булавой вражеский щит и ударил мечом. Еще один повержен. Вокруг плясали языки пламени, а едкий дым заполнял ноздри и резал глаза. Кристиан не замечал этого. Он сосредоточился лишь на истреблении, желая удостовериться в том, что в строю осталось как можно меньше врагов, способных напасть на стены Биргу. Таковым будет его завещание, его посмертный дар Марии. Гарди все еще ощущал вкус ее губ, сладость ее аромата, длинные темные волосы, мягко шуршавшие по лицу. Вокруг сомкнулось смертоносное кольцо, и сон о горящем доме вернулся.