Кровавые скалы

Глава 7

— Я слышал, Пиали залечивает осколочное ранение.

— Он залечивает свой позор, Драгут. — Мустафа-паша бросил сердитый взгляд поверх усов. — Не кто иной, как адмирал заставил нас атаковать Сент-Эльмо, настойчиво утверждая, что форт падет в три дня. Смотрите, Драгут. Прошло три недели, а территория все еще в руках неверных.

— Но Сент-Эльмо едва ли похож на форт.

— Даже термиты способны защитить свою кучку земли.

Генерал и старый корсар верхом на лошадях наблюдали с вершины горы Скиберрас за раздробленными останками Сент-Эльмо. Вновь загремели орудия, обращая в прах то, что уже было разрушено, сгущая пыльную мглу, окутавшую полуостров. С трудом верилось, что этот мертвец все еще сражался.

Драгут покачал головой:

— Нечасто встретишь подобное сопротивление.

— Я потерял уже пять тысяч воинов, перебиты лучшие янычары, полторы тысячи полегли за одну только ночь. Еще несколько тысяч уже погибли от болезней или лежат при смерти.

— Мы раздавим Сент-Эльмо.

— Другого выбора нет, Драгут. Это дело чести, слава самого султана поставлена на карту.

— И всему угрозой ублюдок-выскочка Пиали.

— Выскочка, который пользуется влиянием в гареме и благосклонностью Сулеймана. Мы можем разрешить эту задачу, лишь добившись полной победы.

— Так и будет, Мустафа-паша. Я вновь установил разбитую неверными батарею на мысе Виселиц и усилил ее. Мои канониры доставили самые тяжелые из своих пушек. Форт окружают четыре сотни аркебузиров, а вдоль берега расставлены посты. Сюда не проскользнуть ни одному лазутчику.

— Их вера и боевой дух не сломлены.

— Ни то ни другое не поможет им, когда их будут хоронить, не сходя с места.

— Пока что, не сходя с места, погибают наши воины, чьи тела разбросаны по насыпям. — Мустафа-паша пристально посмотрел вниз и проследил взглядом за изогнутым полетом ядра, пока снаряд не приземлился, подняв угрожающее облако дыма. — Но возможно, вы правы, Драгут. Возможно, враг вскоре падет.

— Форт на пределе своей стойкости.

— Мое терпение тоже. Испанский изменник сообщает, что среди них есть те, кто согласен вести переговоры и при случае готов уйти в Биргу.

— Вы верите ему, Мустафа-паша?

— Я верю, что его постигнет самая ужасная смерть, если он лжет.

— Как нам следует поступать?

— Осторожно и обдуманно, дабы отделить тех неверных, кто упорствует. Я пошлю в форт глашатая с предложением о мирных условиях сдачи, чтобы дать им еще один шанс покинуть Сент-Эльмо в живых.

— Почему для этой цели не использовать испанца? Он послужит живым доказательством того, что защитникам форта лучше подчиниться.

— Я поразмыслю над этим, Драгут. Хотя, признаюсь, я бы предпочел утопить этого презренного труса в чане с серой.

— Прежде используем его.

— Одно он достоверно подтвердил. Неверный, что сдержал войско, когда мы захватили внешний равелин, и есть тот самый всадник, который перебил наших воинов в Зейтуне. Его имя Кристиан Гарди. Он все еще в форте.

— Тем слаще будет час расплаты.

— Посему любого, кто доставит его живым или мертвым, я награжу золотом и самоцветами весом с него самого.

— Вашим солдатам придется соперничать с моими корсарами.

— Не бывало такого, чтобы вы вернулись в Триполи с пустыми руками.

— Я сомневаюсь, что вновь увижу мои края.

Быть может, старый пират предчувствовал собственную смерть. Возможно, предрекал свое назначение губернатором Мальты. Как бы то ни было, Мустафу-пашу обременяли другие заботы. Его воины голодали и изнывали от болезней, роптали и погибали. Он отправил корабли за провизией в Северную Африку, но они пока не вернулись. Боевой дух войска ослаб, а продовольствие было на исходе; скорая победа обернулась кровавой войной на изнурение. И всему виной проклятый адмирал и этот окаянный форт. Настоящее испытание, битва за Сенглеа и Биргу, за форт Сент-Микаэль и могучие стены Сент-Анджело, еще впереди. Ни в чем нельзя быть уверенным. Шпион ему еще пригодится.

Мустафа-паша выплюнул пыль из горла, но горький привкус остался. Его лошадь закачалась, когда очередной залп османских орудий сотряс землю. Что за необыкновенные люди эти рыцари! Генерал уважал бы их, если бы не стремление к власти, различие в вере и всепоглощающая ненависть. Перерезать каждому глотку будет истинным блаженством.

Преодолевая расстояние в тысячу ярдов, из Сент-Анджело приближалось пушечное ядро. Словно лениво дрейфуя на воде, оно бесцельно повисло в воздухе, а затем стало приближаться, стремительно набирая скорость. Генерал и корсар следили за ним. С пронзительным свистом, сокращая дистанцию, снаряд приземлился, достигнув группы старших командиров, столпившихся на краю горного хребта. Вражеские канониры стреляли издалека и поразили цель. Скала разлетелась на осколки, турки в изорванных одеждах взлетели в воздух, а размякшие останки командира янычар по имени Ага упали бесформенной массой переломанных костей и изуродованного облачения. Мустафа-паша и Драгут молча наблюдали за происходящим, а затем развернули коней и ускакали прочь.

Пиали и вправду залечивал осколочное ранение. Его рука была подвязана, а сам он сидел, развалясь на подушках, в своем величественном шатре в Марсе. Существовали занятия поинтереснее, чем состязаться с соперниками в меткости артиллерийской стрельбы и вновь подвергать себя опасности. Там, снаружи, ему бы пришлось мириться со зловонием болезней и разложений, сносить презрение косых взглядов и тайных пересудов. Здесь же, вдали от Мустафы-паши и этого старого морехода Драгута, он был неуязвим. Здесь можно неспешно потягивать розовую воду, вдыхать аромат благовоний, наслаждаться прохладой. Есть свои прелести и в военных походах.

Сейчас Пиали обозревал одну из них.

— Ты оказалась нежданным подарком.

— Война скрывает много неожиданностей.

— Мальтийская девица, что говорит на языках Франции и Италии. Ты из знатного рода. — Адмирал внимательно рассматривал ее лицо, видел ее дерзкое пренебрежение. — Нечасто увидишь такую красоту.

— Мне же встречается одно уродство.

— Осторожнее, миледи. Стоит привязать вас к мачте, и несколько дней под палящим солнцем испортят ваши черты и кожу.

— Поступайте как хотите. Я видела, на что вы способны и что сталось с другими пленниками.

— Они были излишни для моих нужд.

— И необходимы для вашей кровожадности.

— Рукой османа правит сам Аллах.

— Вы заблуждаетесь. — Лицо девушки исказилось в презрительной гримасе. — Ею правит самая низменная из страстей.

— Не сомневайся, та же кара постигнет неверных псов, что защищают Сент-Эльмо.

— Я верю, что они обрушат на вас кару более страшную.

Мария попала в цель, задела за живое. Она заметила, как от ее слов надушенный дикарь вздернул подбородок. В этом состояло единственное преимущество пленницы, доставленной в его шатер. Мария хотела вцепиться ногтями ему в лицо и выцарапать глаза, хотела кричать и оплакать мужчину, которого покинула, и тех, с кем плыла в шлюпке. Они не сумели уйти от внезапной погони, и их без труда захватили в устье Большой гавани. Это чудовище в шелках и золоте удавило либо забило до смерти всех ее попутчиков одного за другим. Мария все еще слышала их крики, ощущала в воздухе их страх.

Пиали приблизился к девушке и коснулся ее лица.

— Раскаленное клеймо обуздает тебя. Или, возможно, я брошу тебя нашей армии в качестве шлюхи, или подарю султану как новую наложницу. — Адмирал расхаживал вокруг девушки, с восхищением рассматривая ее фигуру. — Однако я заинтригован. Истинная жемчужина, облаченная монахом, возвращалась на шлюпке из обреченной крепости. Какая смелость!

— Я забочусь о раненых.

— Они госпитальеры и заботятся о себе сами.

— Сейчас они сражаются.

— Сейчас ты лжешь. — Когда осман подошел совсем близко и стал принюхиваться к ее коже, Мария застыла, уставившись перед собой. — Мне приказать тебя высечь, чтобы узнать правду?

— Я говорю правду. Всем известно, что защитники Сент-Эльмо страдают, что вы забрасываете их камнями и железом. Я не могла отказать им в помощи.

— Твое милосердие притягательно. — Долгим размеренным движением Пиали лизнул ухо девушки, постепенно опускаясь к ее шее.

— Для командира у вас манеры помойной крысы.

Адмирал схватил Марию за горло — из-под маски спокойствия вырвалась вспышка безжалостной ярости.

— Не искушай меня!

— Хотите избить меня, прежде чем я попаду к султану?

— Женскую гордыню можно сломить множеством способов. — Его палец скользнул по ее груди вниз до самого лонного холма и дернулся вверх.

Мария думала о Кристиане, о том, как бы он отомстил за нее, как потребовал бы расплаты за ее страдания и унижение. Волей несправедливой судьбы ему назначено погибнуть, а таким людям, как Пиали, — жить дальше. Осталось много средств к сопротивлению. Ее хитрость против похоти адмирала, ее женственность против его ненависти. Мария не сомневалась лишь в одном: она не останется во власти турка надолго.

Темные глаза Пиали смотрели на девушку с любопытством, в них отражался вопрос.

— Твое имя?..

— Мария.

— Что ж, Мария, готовься. Твоя новая жизнь принадлежит Османской империи.

Приготовления будут временными, решила девушка. Она не станет подчиняться распоряжениям язычника, не будет повиноваться созданию столь отвратительному. Мария могла бы сыграть на чванливой гордыне сарацина, использовать его плотские страсти. Таков ее долг перед Кристианом. Пусть готовится адмирал.

Причины смерти бывают разные: обрушение стены, рикошет мушкетной пули, меткий выстрел турецких аркебузиров, которым присутствие живой цели подсказали мухи, роившиеся над испражнявшимся солдатом. Проклятые мухи! Они размножались в экскрементах и плясали на могилах. Кристиан Гарди взмахом отогнал насекомых и нащупал пульс. Тепловой удар прикончил португальца. Он молча рухнул наземь и теперь лежал, заключенный в накалившиеся стальные доспехи, с выпученными глазами, распухшим языком и лицом цвета крапчатого пурпура. Кончина, не совсем подобающая воину. Краткой молитвы будет достаточно, и тело покойного начнет свое недолгое торжественное путешествие в могилу к другим павшим и станет разлагаться, а душа отправится на тот свет. Гарди снял шлем и захлопнул забрало. Души друзей редко исчезают совсем. Они попросту задерживаются, повисая в воздухе.

Полковник Мас пробирался вперед перебежками, а за ним, поднимая грязевые брызги, по пятам гнались османские пули.

Запыхавшись, он прислонился к валуну.

— Ты искал золото, Кристиан?

— Нет, признаки жизни, полковник.

— Пустая трата времени в Сент-Эльмо. — Командир отрывисто рассмеялся собственной шутке и отер пот со лба. — А что до драгоценного металла, то, сколько бы его ни было, все равно окажется недостаточно, чтобы выкупить нас из окружения.

— Как обстановка на дальнем рубеже?

— Не лучше, чем и везде. Наша позиция полностью простреливается, часовых убивают, едва те успевают высунуться, на открытые участки не выйти, часовня — наше единственное убежище, и мои солдаты поговаривают о бегстве.

— Что ж, все спокойно?

— Не могу пожаловаться.

— Жалобы — для слабых духом.

— И дезертиров. Один из моих людей уже перебежал к туркам.

— Нам повезло, что один, а не целая сотня.

Некоторое время они сидели молча, глядя на руины вокруг, на лежащих ничком или хромающих рыцарей. Одни тряслись, словно в параличе. Другие что-то неразборчиво бормотали, кто-то обмочился от ужаса и потрясения. Многие были ранены, а их искалеченные тела согбенны, обезображены, перемотаны повязками. Сборище скелетов.

— Только взгляни на них, Кристиан. Одни увечные бродяги и пугала.

— Они обретут спасение.

— Не в этой жизни.

— Следующей жизни хватит на всех, полковник. Осталось недолго.

— Я рад, что великий магистр не высылает новых подкреплений.

— Он не сумел бы. Шлюпкам помешает усиленная батарея Драгута на мысе Виселиц, переправу патрулируют лодки Пиали, Мустафа-паша приказал своим людям закрепиться на берегу.

— Следовательно, нас заперли здесь на убой, а похоронят и оплачут нас мухи.

— Вы рыцарь святого Иоанна. Вы уже обрели место на небесах.

Француз изобразил на лице гримасу, наблюдая за пушечным ядром, которое обрушило груду камней и пронеслось по изрытому двору крепости.

— Пока что моя задница вся в синяках.

Беседа прервалась. Сент-Эльмо содрогнулся, словно сотрясаемый могучей хваткой, порожденной огнем всех орудий. Воины падали, камни рассыпались. В один миг стали слышны лишь крики и грохот пушек, и ощущалось только раскачивание земли и неба. Полковник Мас помчался куда-то, спотыкаясь и растворяясь в дыму. Гарди лежал, зажав уши. Осколки камней вновь осыпали его.

Так продолжалось весь день до самой ночи. К обстрелу присоединился турецкий флот и, выстроившись вокруг полуострова, принялся орошать форт железными ядрами. Сарацины взялись за дело со всей страстью, стараясь донести свое послание: рыцари обретут покой лишь в случае капитуляции или смерти. До сей поры эта бомбардировка была самой мощной. Палили все батареи на горе Скиберрас, мысе Тинье и мысе Виселиц, стирая крепость с лица земли. Людская стойкость оказалась небезграничной, а божественная благосклонность — небеспредельной.

Тишина, которую таковой не назовешь. Оглушительная, угрожающая, она вибрировала, словно после землетрясения, — звенящее безмолвие, предвещавшее гибель. Пустота, сулившая только худшее. Все, кто остался в живых, выжидали.

Раздался крик:

— Христиане, защитники Сент-Эльмо, я принес послание от нашего милосердного повелителя, генерала Мустафы-паши!

— Неужто? Вы желаете сдаться? — Голос де Гуареса, помощника командира гарнизона, казался сухим, как треск цикад в ночном воздухе.

Посланник неуверенно попытался вновь:

— Я пришел с миром.

— Можешь отправляться к черту.

— Мустафа-паша желает обсудить условия перемирия.

— А мы не желаем.

— Господин предлагает милосердие и готов проявить снисхождение каждому в этом форте.

— Если он настолько великодушен, пусть уберет свою армию с нашего острова.

— Любой из вас, кто хочет отправиться в Биргу, может уйти, не опасаясь за жизнь.

— Такое решение вправе принять лишь великий магистр ордена, но не язычник.

— Мустафа-паша обещает безопасный путь.

— Мы обещаем ему еще многие тысячи трупов его великого войска, что падут, истекая кровью, под нашими стенами.

— У вас нет ни стен, ни крепости, ни будущего. Ваше положение безнадежно.

— Наши сердца преисполнены духа и силы Господней.

— Мустафа-паша взывает к вашему благоразумию.

— Мы же взываем лишь к Господу.

Послышался второй голос, французская речь сменилась испанской.

— Шевалье де Гуарес. Это капитан Альварес.

— Вас удерживают против воли?

— Нет.

— В таком случае вы предали веру и своих солдат и за это умрете.

— Только после вас, командор. Услышьте меня, собратья. — Голос был настойчив и источал заманчивые речи в угольной тьме. — За что вы сражаетесь? Кому сопротивляетесь? Велико ли ваше жалованье? Хороша ли ваша жизнь? Почему вы должны страдать и погибать за великого магистра, который покинул вас, за орден, которому на вас наплевать? Турки держат свое слово.

— А мы держим свое.

Вдоль укреплений под злое гиканье и свист разгневанных солдат, жаждавших убить лишь одного врага, грянули мушкетные залпы. Воины стреляли наугад и потому едва могли поразить цель, удалявшуюся в столь спешном и позорном бегстве. Но попытаться было необходимо. Испанский капитан был одним из них и перебежал к туркам, соблазненный сатаной по невежеству, малодушию и душевной немощи. Он оказался последней каплей, копьем, пронзившим распятого Христа. Такого они не простят.

Спустя считанные минуты сарацины ответили на решение осажденных защитников форта. Подобно кузнечному молоту, ядро василиска обратило одну из построек в руины, мимо воронок и укрытий в смертоносном полете проносились заряды кулеврин. Гибнущая, распадающаяся на куски преисподняя. Агония не кончилась — еще слишком рано. Лишь на рассвете обстрел стал ослабевать, а гвалт турецких пушек умолк, обернувшись тревожным затишьем. Сменился ночной караул. Постепенно звуки наступающего дня вытеснили тишину, ускорили ритм османских боевых барабанов и звон тамбуринов и кимвал: войско готовилось к атаке. Суббота, 16 июня 1565 года. Двадцать восьмой день войны.

Среди разгромленных останков Сент-Эльмо возникали люди, стряхивали с одежды и доспехов каменные осколки. Они как никогда походили на привидения; на скрытых за маской сажи лицах безучастно застыли налитые кровью глаза. Но солдаты сжимали мечи и пики, несли с собой оставшуюся взрывчатку, возвращались, хромая, на боевые посты. Неподалеку от того места, где когда-то были главные врата, в полумраке собрались несколько человек.

— Что здесь происходит? — спросил, столкнувшись с ними, помощник командира де Гуарес.

— Что изволите видеть, брат шевалье. Мы намерены атаковать врага.

— Такого приказа не было.

— Таков наш долг как рыцарей и христианских воинов. Нам положено убивать неверных. Так мы и поступим.

— Ценой форта?

— Во имя славы Господней. Лучше самому избрать смерть, чем дожидаться, пока тебя разорвет выстрелом неприятельской пушки.

Де Гуарес поднял меч.

— Вы прежде встретите мой клинок.

— Опустите меч, брат шевалье.

— Нет.

— Доблестные братья! — Выйдя вперед, по бокам от де Гуареса встали Гарди и полковник Мас. — Враг стоит за проломом.

— Туда мы и направляемся.

— Братья мои, вы храбры и отважны. Потому я присоединился к вам, покинув Сент-Анджело, потому многие жаждут разделить с вами это стремление.

— Время речей прошло, месье Гарди.

— Но не время бить турок. Три долгих кровавых недели вы удерживали эту землю, это святое место. Не покидайте же его сейчас.

— Прочь с дороги!

Гарди бросил булаву и меч и скрестил руки на груди.

— Останьтесь со мной, братья. Наш ратный подвиг ни с чем не сравним.

— Эй! Турки на подходе!

Такого шума им еще не доводилось слышать. То был странный, зловещий звук, словно на фоне протяжного воя труб гудели и жужжали беспокойные мухи. Гарди узнал его. Подобрав оружие, он побежал к своему редуту. Позади бунтари также бросились на боевые посты.

— Ваш час настал! Докажите же свою веру! — крикнул Гарди им вдогонку.

— Аллах! Аллах! Аллах! Аллах! Аллах! Аллах!

Мухи обернулись людьми, а гул — голосами. В бой бросились айялары. Одно лишь слово слетало с их губ, одна лишь мысль была на уме. Они жили ради убийства неверных. Не будет ни тактики, ни военных хитростей, ни пощады. В атаку пошли фанатики с горящими глазами, берсерки Востока, одурманенные гашишем, облаченные в шкуры диких животных и получившие приказ вспарывать животы врагов и пить их кровь. Убивать за султана считалось привилегией, а наивысшим желанием — принять смерть в бою во имя Аллаха.

Диким порывом айялары налетели на защитников форта, закрываясь круглыми щитами с религиозными текстами, срубая саблями любое сопротивление. Они оказались на самом острие священной войны. Сарацины бросали абордажные крючья, которые, перелетев через разрушенные укрепления и уцепившись, стаскивали айяларов назад. Они продолжали наступление, даже когда батарея христиан прорвала в их рядах несколько брешей. Фанатики толпились, пробивались вперед через груды мертвых тел, ступая по трупам и забыв обо всем, кроме своей награды.

Один из крючьев зацепил рыцаря за затылок, и воин с криком полетел в канаву. В открывшемся проеме, балансируя на краю стены, возник айялар с затуманенными глазами под позолоченным шлемом и саблей наготове. Он закачался, пораженный мушкетной пулей. Улыбнувшись, айялар восстановил равновесие и, отбросив в сторону оружие, прыгнул на стрелка. Поединок был неравным, потому как шел не по правилам. Удар алебардой между лопаток прикончил турка. Но тот уже успел перегрызть пехотинцу горло.

Гарди проткнул айялара, глядя, как булавочные зрачки сарацина наблюдают за погружением клинка, и, когда враг схватился за лезвие, англичанин всунул меч глубже. Он извлек оружие, прижав тело ногой. Осыпаемый искрами, Кристиан парировал удар ятагана и после ложного выпада ударом сбоку пронзил ребра айялара. Но нелепая фигура в медвежьей шкуре не упала, а принялась расхаживать шаткой походкой, словно исполняя некий танец, выступая перед ревущей толпой. Наконец представление окончилось, медведь пал. Позади него в трансе кружился дервиш, призывая собратьев обрести смерть и вечность. Гарди без труда уложил его, метнув щит. Утро выдалось долгим и жарким, а день обещал быть еще дольше и жарче.

Зарево над крепостью сияло неземным светом. Форт тлел угасающими угольками гарнизона, горел огнями святого Эльма. Осада длилась уже сутки, и за периметром укреплений вырастало новое покрывало из турецких трупов. И все-таки защитники крепости не сдавались. Однако им осталось недолго, а людей, способных закрывать обратившиеся в пропасти бреши, оставалось все меньше. Со стен Биргу и цитадели Сент-Анджело рыцари и их последователи, не в силах что-либо изменить, могли лишь наблюдать за происходящим.

В покоях для аудиенций великий магистр Ла Валетт сосредоточенно выслушивал донесение. Докладывал мальтийский солдат, пловец, отважившийся пересечь опасные воды Большой гавани, чтобы доставить вести из Сент-Эльмо. Ни одно сообщение не сулило ничего хорошего. Все могло быть еще хуже.

Ла Валетт выпрямился, в его глазах застыл вопрос.

— Ты говоришь, де Медран и Пепе ди Руво погибли?

— Как и прочие, ваша светлость.

— Я требовал от них слишком многого.

— Они служили с радостью и рвением, сир.

— Мы у них в долгу. Кто выжил?

— Почти все они ранены, сир. Шевалье Миранда при смерти, полковник Мас перенес тяжелые ожоги, шевалье де Гуарес получил глубокое ранение вражеским ятаганом.

— А наши воины, такие, как Кристиан Гарди?

— Он также ранен, сир, но продолжает сражаться.

— Таков дух Сент-Эльмо и его защитников. Их подвиг вдохновил бы любого.

— Они просят не печалиться и желают сообщить всем, что рады своей участи. Они намерены держать высоко знамя ордена, пока его не срубят турки.

— Все они обретут место в раю. Они показали нам, как подобает биться и умирать. Мы предаем их души Господу.

Вновь оставшись в одиночестве, Ла Валетт позволил себе вольность прослезиться. Он оплакивал братьев, которых потерял, рыцарей и солдат, которых послал в Сент-Эльмо на верную смерть. Славные люди, истинные воители. Быть может, так будет лучше. Древнему воинскому братству крестоносцев следует стяжать почтение всего мира лишь в героической схватке. Все изменилось. От монарших дворов Европы до сераля Сулеймана Великолепного имя благородного ордена святого Иоанна будет предано забвению. Великий магистр Жан Паризо де Ла Валетт Последний.

— Дядя, вы плачете?..

— Всего лишь мимолетная слабость, Анри. — Ла Валетт взглянул на своего племянника. — Я просто старый глупец.

— Вы не страдаете ни старостью, ни слабоумием, дядя.

— И все же я рыдаю как дитя.

— Плакать самое время.

— Только не командиру. — Самообладание вернулось к магистру. — Посланник доставил вести из форта. Ситуация ухудшается с каждой минутой. Большинство солдат ранено или уже пало. Они держатся чудом.

— Не стоит ли послать новых добровольцев?

— Такое решение утешит не многих.

— Утешений бывает множество, дядя.

— Поражение всегда одно. Не вижу пользы в том, чтобы попусту растрачивать наши силы в форте, который уже потерян.

— Защитники Сент-Эльмо оказали нам честь своей жертвой, дядя. Возможно, пришло время нам удостоить их чести.

— Согласно их последней воле, они просят оставить их, чтобы нам не пришлось расточаться на форт, который неделю спустя станет лишь воспоминанием.

— Воспоминанием одним я вдохновлен.

— Ты, верно, полагаешь, что я бы не поменялся с ними местами, Анри? Полагаешь, я бы сам не поплыл к ним на лодке, будь я уверен, что это принесет пользу?

— Простите мою собственную слабость, дядя.

— От чьего имени ты просишь?

— От моего сердца и души, да еще тысяч тех, кто готов отважиться пересечь на шлюпках Большую гавань.

— Они утратили разум, а я нет.

— Вера и общее дело сильнее разума, дядя.

— Пока что турецкие пушки, вновь установленные на мысе Виселиц, и аркебузиры, что расположились вдоль берега у подножия горы Скиберрас, сильнее наших попыток высадиться на другой берег.

— Не многих это испугает.

— Вернется же еще меньше. — Ла Валетт откинулся назад и устало потер лоб. — Рисковать чужой жизнью грех, Анри.

— Бояться рискнуть ею во имя Господа — грех ничуть не меньший!

Гроссмейстер смотрел в потолок, прислушивался к рокочущему грохоту канонады, ощущал каждый удар, предвещавший грядущий конец. То была мрачнейшая из всех погребальных песен. Ла Валетт медленно встал.

— Я тоже слышу пушки, Анри. Слышу клич мучеников Сент-Эльмо, когда они снова и снова отражают удары язычников, и турки трубят отступление. Я даю соизволение отблагодарить защитников форта в последний раз.

— Каким образом, дядя?

— Самым незначительным. Все, кто добровольно жаждет смерти, могут занять пять шлюпок и попытаться высадиться в форте. Возглавит их шевалье де Ромега.

— Я бы с радостью присоединился к ним, дядя.

— Я потерял уже достаточно верных и дорогих мне людей, Анри. Я не откажусь так легко от единственного потомка и наперсника.

— Этот наперсник руководил нападением на мыс Виселиц и атаковал турецкие обозы в Марсе.

— Ты хорошо послужишь мне, оставшись в живых и будучи рядом со мной в час, когда грянет настоящая битва. Руководи переправой, помогай де Ромеге, но сам на берег не сходи.

— Да будет так, дядя, — поклонился Анри.

— Иди же, пока я не принял более мудрого решения.

Когда племянник отбыл, Ла Валетт прижался головой к холодным камням стены и застонал от боли. Проклятый недуг вновь одолевал его, пожирая и сжигая изнутри. Магистр обязан быть сильным, должен скрыть от рыцарей свою немощь. Одного лишь слова будет достаточно, чтобы ввергнуть всех в череду бедствий. Вместе с его телом ослабнет и орден, вместе с его силой увянет и сопротивление. Ла Валетт молился, учащенно дыша. Господь не мог оставить его.

Великий магистр восстановил силы, а затем направился в Зал совета. На минуту споры затихли, когда члены Священного собрания встали, а гроссмейстер прошествовал к своему позолоченному трону. На каждом заседании рыцари ожидали откровения, вестей из Сицилии. Он же мог предложить им лишь свою мудрость и волю.

— Братья, Сент-Эльмо продолжает стойко держаться и беречь нашу веру.

Рыцарь Большого Креста Лакруа нахмурился:

— Есть новости, ваша светлость?

— Мальтийский солдат рассказал мне, как страдают и сражаются защитники. Мы ожидаем, что форт падет в течение нескольких часов или дней.

— Мы так же предполагали и ранее, сир. Они каждый раз превосходят наши ожидания.

— Это последний срок, брат Большого Креста. Защитники форта дошли до изнеможения.

— Тогда нам остается только молиться…

— И выразить благодарность. Язычники потерпели большие потери под стенами форта. Наш долг попытаться доставить последние подкрепления.

— Позвольте мне возглавить их, сир.

— Ваше место уже заняли. А мы, оставшись здесь, должны позаботиться о местном гарнизоне.

— Мы готовы, сир.

— Этого недостаточно. Муштруйте своих людей, берегите припасы и привлекайте к работе женщин и детей. Даже самые немощные могут латать одежду, носить хлеб, собирать пули для мушкетов.

— Ваша светлость, — мягким, как шелк, голосом заговорил де Понтье, — есть ли вести от дона Гарсии де Толедо?

— Ничего, что могло бы стать основанием для надежды. Его превосходительство вице-король, как и прежде, желает нам всего наилучшего.

— Он мог бы пожелать выслать нам необходимые войска, если бы мы оказали ему большее почтение.

Потаенный гнев Лакруа вырвался наружу.

— Вы бы предпочли поцеловать его зад и отправить ему наши галеры?

— Брат Большого Креста, я не припомню, чтобы Иисус так же отнесся к своим ученикам в Гефсиманском саду.

— Кто же ваш учитель, де Понтье?

Ла Валетт поднял руку, и в зале воцарилась тишина.

— Пока наши братья сражаются и погибают всего в полумиле отсюда, мы не допустим разлада. Вы должны хранить верность ордену, а не самим себе. Направьте свои усилия в нужное русло.

Члены совета одобрительно постучали по своим скамьям. Великий магистр прав: сила в единстве, в сплоченной борьбе против врага и совместных трудах в грядущие недели. Вскоре начнут осыпаться стены Биргу и Сенглеа, священное сердце ордена испытает на себе всю мощь турецких пушек. Вражда неуместна и опасна.

Приор Гарза сложил руки в молитвенном жесте.

— Братья, наша святая обязанность защищать эти стены совпала с благоприятным временем. Близится одно из величайших таинств нашей церкви, праздник Тела Господня. Памятуя о Его жертве, мы должны трудиться во имя Его благословения и исполнить Его завет.

— Верно говорит наш брат приор, — согласился Ла Валетт, кивая. — Мы обязаны отпраздновать сие событие с радостью и благоговением в сердце. Мы станем просить Господа даровать нам победу и искупление грехов. Мы закалимся для грядущих испытаний. Ступайте, обойдите посты, проверьте, все ли в порядке.

В последнее время его светлость выглядит измученным и довольно ослабшим, размышлял изменник. Яд может сломить человека. Но имеются и прочие неотложные дела, отнимающие время и силы. Предатель был рад оставить позади душные прения совета, прогуляться по стенам Сент-Анджело и послушать оглушительный рев канонады, доносившийся с противоположной стороны Большой гавани. Словно бальзам на сердце!.. Наивные глупцы из Священного собрания вечно молят Бога о помощи, но им никогда не узреть истины. Какое ужасное огорчение! Пока они болтали, он действовал. Они просили об избавлении, он же затягивал петлю на их шее. Праздник Тела Господня. Если они жаждут таинств и чудес, он их предоставит. Вскоре они предпримут последнюю опрометчивую попытку доставить в Сент-Эльмо подкрепления, и он, как и прежде, оповестит турок. Нужна лишь сигнальная лампа. Когда форт падет, начнется продолжительная осада Биргу. Предатель оказался в наиболее выгодном месте, чтобы обеспечить победу. Столь легкую и столь необходимую…

Изменник достиг узкого лестничного марша, ведущего к пороховому складу. Часовой вытянулся по стойке «смирно», стараясь казаться бдительным. Одно доброе слово успокоило его. Предатель прошел внутрь. Он всего лишь обходит посты, проверяет, все ли в порядке.