Крылатый воин - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Александр Васильевич Чернобровкин (4) #4

4

На аэродроме Кила-Кила масштабное строительство. Возводят новые сборные дома. В конце месяца в Порт-Морсби должно перебраться командование Третьей бомбардировочной группы. Видимо, кто-то наверху решил, что хватит им отсиживаться в тылу, в австралийском городе Чартерс-Тауэрс и командовать по радиостанции. Из нашего отеля отселили многих нижних чинов из технического состава. Пока обитают в сборных домах в городе, но обещают перевести на аэродром, чтобы жили рядом с местом службы.

Двадцать пятого января «Тутси» была отремонтирована. Ночью полил дождь. Утром небо затянули тучи, и я подумал, что полетов не будет, но после обеда распогодилось. Нас присоединили к сборной эскадрилье из самолетов разных типов под командованием майора Уилкинса. Полетели бомбить Лаэ. Туда по данным нашей разведки во время нелетной погоды японцы переправили из Рабаула на кораблях Пятьдесят первую пехотную дивизию под командованием генерал-майора Тору Окабе. Где эта дивизия в данный момент, союзники не знают, поэтому самолеты ровняют город-порт с землей. Теперь уже никаких отдельных заданий по уничтожению противовоздушной обороны, только бомбардировка с большой высоты. На подвесках четыре двухсотпятидесятифунтовые фугасные бомбы М57 весом сто восемнадцать килограмм каждая и две двухсотшестидесятифунтовые осколочные М81 весом сто двадцать пять килограмм.

На подлете к цели нас встречает плотный зенитный огонь. По данным нашей разведки японцы привезли в Лаэ еще и батарею из четырех двуствольных пушек тип Восемьдесят девять калибром сто двадцать семь миллиметров. Их снаряды при разрыве образуют большое облако, сразу узнаёшь. Один из «Хэвоков» получает свою порцию зенитных осколков и выпадает из только что образованного боевого строя, и я увеличиваю скорость, догоняя самолет, летевший впереди, который тоже продвинулся. По команде майора Уилкинса сбрасываем с горизонтального полета бомбы на прилегающие к порту районы. Пикировать никто не собирается. Куда-нибудь да попадем, цель большая. Европейцев, австралийцев и американцев в Лаэ нет, а проблемы папуасов не интересуют шерифа.

На следующий день такое же задание, только минус один самолет, подбитый вчера, но дотянувший до аэродрома. На боевом курсе нас встретил плотный зенитный огонь. При ежедневной практике японцы быстро повышают свой профессиональный уровень. На этот раз попали по «Митчеллу» и последнему «Бэнши». Зенитный снаряд взорвался ниже фюзеляжа, и нас нехило тряхнуло. На крыле слева и справа появились отверстия. Что там на «брюхе», даже страшно представить.

Я все-таки дотянул до точки сброса и освободился от бомб, после чего доложил командиру, что подбит, снижаюсь и лечу на аэродром. Направился по кратчайшему курсу. Минут десять «Тутси» крепилась, а потом начал сдавать мотор. Я уже на слух знал, когда в нем непорядок. Понял, что до Кила-Кила не дотяну. Достал карту, посмотрел, где можно сесть. Ближайшим был грунтовая полоса длиной три тысячи футов в Вау, городке золотоискателей. В двадцатые-тридцатые годы этого века на Острове Новая Гвинея была золотая лихорадка. Населенные пункты быстро появлялись в джунглях и так же быстро исчезали. Этот сохранился, потому что в нем все еще работал прииск. Дорогу к Вау так и не проложили, связь была только по воздуху.

Из двигателя уже начали высовываться язычки пламени, словно «Тутси» подразнивала меня, когда увидел взлетную полосу, которая уходила вверх, упираясь в склон горы. Что ж, проблем с остановкой не будет. Я выпустил шасси и довольно мягко приземлился на взлетную полосу, покатившись вверх по склону, благодаря чему быстро остановился. По мере того, как падала скорость движения самолета, языки пламени, вырывающиеся из-под капота, становились все длиннее.

— Джонни, как только остановимся, сразу выпрыгивай, мы горим, — приказал я стрелку по внутренней связи.

— Помоги мне, я ранен в ногу, — попросил он.

Еще до того, как «А-24б» остановился, я открыл фонарь и выкинул наружу сагайдак, пилотку и ботинки с засунутыми внутрь носками, потому что летал в шлепанцах на босу ногу. После перебрался к кабине заднего стрелка, помог спуститься на землю. У него было сквозное осколочное ранение в голень. После достал из-за откидного сиденья стрелка и скинул на землю оба аварийных комплекта. В них трехсуточный запас продуктов — тушенка, сосиски, сардины, сгушенка, шоколад и витамины, причем на каждый прием отдельная упаковка, залитая парафином — и довольно большая аптечка, включая шприцы с обезболивающим, только колпачок сними и коли. Есть еще спасательная надувная лодка с химпатронами для быстрой накачки и жилеты, ракетница, два ящика с запасными инструментами, мощный фонарик, удочка и даже банка с консервированными червями. Должна быть и аварийная радиостанция, но, видимо, на всех не хватает. Спасать все это добро не стал. Мы не в море сели или среди джунглей, к нам уже бежали люди из обслуживающего персонала аэропорта, а проблемы неправильного расходования средств американских налогоплательщиков меня не интересовали.

Я помог Джону Ренделлу отпрыгать от самолета подальше, потому что в районе двигателя разгорелось ярко, а топливные баки, до которых огонь еще не добрался, заполнены примерно наполовину. Там его забрали подбежавшие люди, подхватив вчетвером за руки и ноги, и быстро понесли к трем каменным зданиям слева от взлетной полосы. Оставшиеся двое взяли аварийные комплекты. Сагайдак я нес сам.

Навстречу нам ехал бульдозер.

— Столкнет ваш самолет с взлетной полосы. К нам завтра должны прилететь несколько бортов, привезти припасы для австралийской пехотной роты, который здесь держит оборону, — объяснил один из помощников, загорелый тип с морщинистым лицом и без передних зубов вверху и внизу.

Моего стрелка отнесли в местную больницу, находившуюся рядом с диспетчерской и заодно залом ожидания аэродрома — такому же одноэтажному каменному зданию с двумя кабинетами для врачей, маленькой операционной, процедурной, кладовой и тремя палатами на четыре койки каждая, на одну из которых уложили Джона Ренделла после того, как обработали и перевязали рану. Доктор Тревис, лет двадцати трех, на вид мягкий, чуть ли не плюшевый, сообщил, что рана не опасная, кость не задета.

— Если не будет осложнений, вернется в строй через пару недель, — заверил он, выходя из операционной, и добавил: — Не повезло ему. Час назад отсюда вывезли самолетом последних раненых.

— Когда опять прилетят? — спросил я.

— Сегодня уже вряд ли, но завтра обязательно, — ответил он. — Пока устраивайся на ночь в палате рядом со своим сослуживцем. Если вдруг поступит много раненых, переведем в общежитие для рабочих прииска.

— Мне надо сообщить командованию, что мы сели на вынужденную, самолет сгорел, — сказал я.

— Зайду на нашу радиостанцию, передам просьбу, — пообещал доктор Тревис. — Скажи ваши имена и подразделение.

Я сообщил, после чего вернулся в палату. Джонни уже вставила наркота, поэтому блажено улыбался. Поправив антимоскитную сетку над его кроватью, сел на соседнюю. Пару лет назад я бы долго хохотал, если бы мне сказали, что окажусь в джунглях посреди острова Новая Гвинея в Южном полушарии. Не дают мне скучать.

Утром меня разбудил стук дождя по жестяной крыше здания. Точнее, это был протяжный гул. Подумал, что это ирландский дух Бэнши прощается с нами, потому что самолет вчера выгорел полностью, устроив напоследок что-то типа пиротехнического шоу, постреляв снарядами к пушкам и патронами к пулеметам, звонко и раскидывая искры. Ливень быстро закончился, но небо было наглухо затянуто низкими черными тучами. Возвращение к благам цивилизации, каковыми мне теперь казался задрипанный отель в Порт-Морсби, откладывалось на неопределенный срок. Одно утешало, здесь было не так жарко, как на равнине. Под утро я даже озяб, чего не случалось с тех пор, как прилетел в эти края.

Мой стрелок чувствовал себя хорошо, рана не воспалилась. Мы позавтракали сухим пайком, к которому папуаска Земба, выполнявшая роль фитотерапевта-медсестры-уборщицы, добавила горячий травяной чай, тонизирующий и не слишком горький, который мне понравился. В знак благодарности подарил ей три банки сгущенного молока из своего комплекта. Все равно не употребляю.

Делать было нечего. От скуки я отправился к третьему каменному зданию у летного поля, которое было больше двух предыдущих вместе взятых. В нем находился склад. В подъехавший «студебеккер» грузили боеприпасы, привезенные вчера самолетами. Водитель, рядовой австралийской армии, дохловатый парень с треугольным лицом, чуть в стороне курил индийскую сигарету «V».

Злые языки утверждают, что делают эти сигареты из окурков, собранных в кинотеатрах. Сейчас разрешено курить во время просмотра фильма. Американские солдаты получают по пять пачек в неделю или денежную компенсацию. Чаще всего это «Кэмэл», «Честерфилд» или «Лаки страйк» без фильтра. Наличие последнего переводит сигарету в разряд женских, типа обабливают курильщика. Как мне рассказали, до середины прошлого года пачки «Лаки страйк» были зеленого цвета. Потом краска этого цвета подорожала, потому что потребовалась для изготовления камуфляжа, и табачная компания в целях экономии сменила цвет на белый, но придумала ловкий рекламный ход — на пачках теперь надпись «Зеленый цвет ушел на фронт». Конкуренты нанесли ответный удар, заявив, что теперь пачки похожи на японский флаг и, благодаря им, легче сдаваться в плен.

— Как у вас там дела? — спросил я водителя.

— Пока держимся, — ответил он довольно уныло.

— Ты еще приедешь сюда сегодня? — поинтересовался я.

— Да. А что? — задал он встречный вопрос.

— Да скучно здесь сидеть, ждать погоду. Хочу прокатиться с тобой, посмотреть, как воюют на земле. Я летчик с подбитого самолета, — сказал я.

— Поехали, — согласился он.

Двигались по убитой грунтовой дороге со скоростью километров двадцать в час. Мощный грузовик с высоким клиренсом пробирался с трудом. Водителя звали Сэм Донго. Оказался болтливым не в меру. Он стриг себе овец на родительской ферме в австралийской глубинке, а потом вдруг началась война и оказался здесь в составе первой роты Второго/Шестого пехотного батальона Семнадцатой бригады. Ротой командовал капитан Шерлок. Япошки прут, не остановить, и вообще дела плохи, хочется поскорее вернуться домой.

На подъезде к позициям услышали взрывы.

— Трехдюймовые снаряды? — предположил я.

— Мины японские, — сообщил водитель. — У наших мало боеприпасов, ждут, когда привезу.

Батарея из шести минометов, которые носили название трехдюймовых, хотя калибр был больше (три целых двадцать одна сотая дюйма или восемьдесят один с половиной миллиметр), располагалась на ближнем склоне холма. Как мне рассказывали в мою первую эпоху, наши стали делать минометы калибром восемьдесят два миллиметра для того, чтобы к нему подходили вражеские мины, а наоборот не получалось. Командовал батареей сержант лет тридцати пяти, кадровый военный, судя по выправке и сравнительно чистому внешнему виду в сложных условиях джунглей.

— Выгружайте быстро! Сейчас атака начнется! — приказал он подчиненным и, увидев летную пилотку на моей голове, спросил: — С подбитого самолета, сэр?

— Да, — подтвердил я: — Второй лейтенант Вудворд.

— Сержант Браун, — представился он. — Решили посмотреть, как мы воюем?

— Могу поучаствовать корректировщиком огня, — предложил я.

— Это не так просто, сэр. Нужно специальное образование, — напомнил сержант Браун.

— Мой отец был капитаном артиллерии, учил меня, хотел, чтобы пошел по его стопам. Он погиб в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать, и я решил стать военным летчиком, — на ходу придумал я

— Летчиком быть престижнее, — согласился сержант Браун и сообщил: — У нас погиб командир батареи. Целеуказания дает пехотный офицер, а виноваты во всем мы.

— С удовольствием подменю его, — согласился я.

После того, как спросил о буссоли (разбита миной), дополнительной точке наводки (вон тот лысый пик), дальности стрельбы минометов (тысяча шестьсот ярдов — полторы тысячи метров), способах связи (рация с радистом), сержанта Брауна сразу попустило. Может, по его мнению, я и не артиллерийский офицер, но элементарными знаниями владею.

— Рядовой Валдерс проводит на командный пункт, — предложил он.

Это был небольшой окоп на противоположном склоне холма, поросшего деревьями и кустами, соединенный с блиндажом, где сидел радист. В том месте, куда упала японская мина и убила командиром батареи, стенки обсыпались. Сильно воняло гнилой древесиной. Левее метрах в двадцати находился командный пункт командира роты, соединенный кривым проходом, огибавшим толстые деревья, с окопами первой линии. Капитану Шерлоку за тридцать. Высокий, рыжеволосый, конопатый. Выражением непреклонного упрямства на лице напомнил мне сержантов времен Анархии на стороне короля Стефана.

Я представился, сообщил о цели визита.

— Отлично! — обрадовался он. — У меня и так офицеров не хватает, чтобы отвлекать их на корректировку огня минометов.

После чего он показал и рассказал, что позиции японцев у подножия холма, что атакуют напрямую через джунгли, что разглядеть их трудно, пока не приблизятся. Рядом с первой линией австралийских окопов кусты и тонкие деревья были вырублены на ширину метров двести. Так что минометчики должны быть предельно точными.

— Обычно они идут в атаку сразу после обстрела наших окопов из двух- и трехдюймовых минометов, а сейчас что-то задерживаются, — закончил он и предложил мне взять один из четырех карабинов с пристегнутым штыком, прислоненных к стволу толстого дерева. — Иногда японцы прорываются даже сюда, приходится отстреливаться и отбиваться штыками.

Я послушал совет. У меня с собой только положенный летчикам пистолет «кольт-М1911А1», семизарядный, сорок пятого калибра (одиннадцать и сорок две сотых миллиметра) с двумя запасными обоймами. Этого маловато для пехотного боя. Карабин был укороченной для джунглей версией английской винтовки «ли-энфилд МК1». Видел такие во время Первой мировой войны в Греции. Короткая и потому сравнительно легкая винтовка, а карабин и тем более. Магазин на десять патронов калибром семь и семь десятых миллиметров. Штык плоский длиной сорок три сантиметра. Мне к карабину отсыпали в бесхозную каску с полсотни патронов. Я переложил их в нишу в стенке окопа, выложенную большими толстыми листьями неизвестного мне дерева. В университетском курсе ботаники такое не попадались мне.

Атака японцев для меня началась как-то ни с того ни с сего, что ли. В гомон птиц, которые здесь не умолкают, ворвалась стрельба из винтовок, к которой присоединился пулемет. Первых вражеских солдат я увидел на дистанции метров триста. Пристрелочная мина упала сразу позади них, после чего ввел поправку, ударил залпом. Шесть разрывов образовались почти одномоментно среди наступающей цепи, когда была метрах в двухстах от первой линии окопов австралийского батальона. Удар был настолько точным, выкосил так много солдат, что японцы залегли. Еще два залпа подняли их и погнали в обратном направлении.

— Молодец, янки! Так держать! — похвалил меня капитан Шерлок.

В следующую атаку встретил их на подступах и не очень точно. На этот раз японцы подошли неспешно до того места, где уложил их в прошлый раз, а потом понеслись к окопам австралийцев. Я не учел это, и мины легли далеко позади них, не причинив особого вреда. Следующий залп тоже припоздал, хотя и выбил несколько человек. К тому времени дистанция сократилась настолько, что можно было зацепить своих. Просто так ждать, когда враг начнет отступать, не позволял внутренний мандраж, и я взял в руки карабин. Давненько не стрелял из длинноствола. Первые пули улетели за молоком, а вот дальше пристрелялся и начал попадать. Двух японцев завалил точно, причем одного возле командного пункта роты. Туда прорвались сразу около десятка врагов.

Трое из них направились в мою сторону. Первого срезал пулей на подходе, во второго попал, когда он наклонился на бруствере, чтобы пырнуть меня длинным плоским штыком, который в итоге воткнулся в землю рядом с моим левым ботинком, а третьему повезло, потому что в магазине кончились патроны, и он успел убежать. Вылетело из головы, что надо их подсчитывать, а лучше последними двумя делать трассирующие. Впрочем, среди тех патронов, что мне выдали, ни у одного головка не была зеленного цвета. Набил магазин обычными и прислонил карабин к стенке окопа. После чего с помощью радиста Форда, степенного мужика, служившего на гражданке телеграфистом, выкинул убитого японского солдата на бруствер рядом с его соратником, а оттуда скатили обоих вниз по склону, чтобы не притягивали мух и прочих насекомых. У одного я нашел в брезентовой сумке две ручные гранаты цилиндрической формы с веревочной петлей, привязанной к чеке. Пригодятся в хозяйстве.

— Ты живой, янки⁈ — увидев меня во время возни с трупами, поинтересовался командир роты с наигранным удивлением.

— Не завидуй, осси! — ответил я, чем рассмешил и его, и остальных австралийцев, услышавших меня.

Осси (ози) — прозвище обитателей огромного кенгурятника.

Во время третьей атаки мины встретили японцев и на походе, и во время броска к нашим окопам, и на отходе. Австралийской пехоте даже пострелять толком не удалось. Видимо, урон понесли большой, потому что часа три не совались. Как предполагаю, меняли потрепанные подразделения на свежие.

Командир роты позвал меня в свой блиндаж, где угостил горячей овсяной кашей с тушенкой, консервированной треской и чаем, в который пытался влить сгущенное молоко, но я успел отбиться. Все это принес денщик в узких котелках темно-оливкового цвета, у которых крышка была раза в два выше, чем у советских, и такого же цвета оловянных кружках.

— Ты точно летчик, а не пехотинец⁈ — насмешливо полюбопытствовал капитан Шерлок после того, как долил нам обоим в чай по паре унций шотландского виски из плоской фляжки, которую носил в большом правом нагрудном кармане.

— Теперь уже не знаю, что ответить, но вчера был летчиком, — сказал я и добавил байку: — Мой отец был капитаном артиллерии. Все детство мотался с ним по гарнизонам, и стрельбища были местом для игр.

— Тогда понятно, откуда такие навыки! — улыбаясь, точно решил сложнейший ребус, сказал он.

Четвертая атака походила на предыдущую по ритму, но на этот раз японцев было намного больше. Во время броска их накрыли сразу три залпа минометной батареи. Несмотря на значительные потери, враги кое-где прорвались к первой линии окопов, завязалась рукопашная. Я стрелял по ним из винтовки, а когда двое пошли в мою сторону, кинул под ноги японскую гранату. Рванула хорошо и, главное, вовремя. Одного взрывом подкинуло малость, упал на спину, а второй — ниц и завертелся от боли. Добил его двумя пулями.

Пятая атака была последней в этот день. Закончилась она метров за сто до окопов, после второго минометного залпа. Третий был впустую. Враги успели убежать, а я не успел остановить.

Вечером меня накормили макаронами с американскими консервированными сосисками и чаем. Пара унций вискаря сделали напиток райским. Долго болтали с командиром роты о войне и Америке. Я рассказал ему о том, как воюют летчики. Он позавидовал комфорту, но сказал, что умер бы от скуки на такой службе. Я с ним согласился.

Ночевать остался в блиндаже на спальном мешке погибшего командира минометной батареи. Ни к чему гонять грузовик в потемках. Засыпая, слушал стоны раненых японцев на нейтральной полосе. Каким-то образом в моих снах эти звуки преобразовались в те, что издают киты. Именно из-за них я и проснулся. Светало. Радист Форд у противоположной стены тоже не спал.

— Кто это воет? — спросил я.

— Дикие собаки. Их называют поющими, — ответил он. — Приходят по ночам трупы обгрызать. Мы сперва гоняли их, а потом привыкли.

Выбравшись из блиндажа, я увидел рыжеватых псов, которые убегали по нейтральной полосе. На небе еще были тучи, но уже появились просветы. Значит, пока останусь на позиции. Уверен, что здесь безопаснее, чем в поселке золотоискателей.

На завтрак были бутерброды с сыром и чай. Хлеб относительно свежий, привезенный позавчера самолетами. Едва я поел, как японцы обстреляли нас из минометов, а потом пошли в атаку.

Вчерашний опыт помог мне определить по крикам птиц, где находятся вражеские солдаты и накрыть их несколько раз еще до того, как подошли к расчищенной полосе. Там им досталось трижды. Одна из мин завалила офицера, который бежал впереди, после чего остальные развернулись и сдрыстнули.

Больше японцы не атаковали. Часа через два распогодилось, послышался гул большого транспортного самолета. Это был грузовой «Дуглас С-33». Я попрощался с капитаном Шерлоком. Он пожелал мне еще раз сесть на вынужденную на аэродром Вау и передал со мной донесения в штаб батальона, которые надо было вручить командиру самолета лично в руки.

— Написал и о твоем геройстве, так что жди награду, — предупредил он.

— Я помогал не из-за наград. Захотелось испытать себя, — признался я.

Мне, действительно, было интересно, как сейчас воюют на земле. В сравнение с Первой мировой отличия небольшие. К тому же, в джунглях самолеты и танки не шибко котируются.

Я вернулся в гостиницу «Папуа» сразу после того, как в нее заселились прилетевшие штабные офицеры Третьей бомбардировочной группы. Один из них, брюхатый лейтенант-полковник (подполковник), неодобрительно посмотрел на мою грязную, мятую форму, но промолчал.

Мы встретились с ним на следующее утро в кабинете командира Восьмой эскадрильи майора Уилкинса. Они что-то обсуждали, сидя за столом. Испросив у подполковника разрешения обратиться к своему непосредственному начальнику, я доложил о том, как сел на аэродроме Вау, помог выбраться раненому стрелку, гибели самолета, ожидании летной погоды, чтобы вернуться в часть.

— Наверное, там жуткая глухомань, от скуки умрешь? — предположил командир эскадрильи.

— Мне было не скучно. Я присоединился к австралийскому роте из Второго/Шестого пехотного батальона, помог им отбивать атаки японцев, — сообщил я.

— Без тебя они бы не справились! — насмешливо молвил подполковник.

— Именно так решил командир роты капитан Шерлок и указал это в рапорте своему руководству, сэр, — как бы не поняв издевку, на полном серьезе произнес я.

— Второй лейтенант Вудворд, пожалуй, лучший из последней группы молодых пилотов: десять боевых вылетов, один потопленный морской транспорт с пехотой, — подсказал майор Уилкинс. — Хочу представить его к званию первого лейтенанта. Ты не против, подполковник Дэвис?

Судя по фамилии, это командир Третьей бомбардировочной группы.

— Вудворд? — переспросил подполковник Дэвис, выбрал мое личное дело, просмотрел его, гмыкнув: — Даже один вылет первым пилотом на «Митчелле»⁈

— Подменял заболевшего летчика, сэр. Остальные были в отпуске, — проинформировал я.

— Мы скоро получим новые самолеты, «Митчеллы» и «Хэвоки» серии Г без бомбардира. Буду рекомендовать тебя первым пилотом на первые, потому что на вторые надо больше опыта, — решил подполковник Дэвис.

— Лучше на «Хэвок». Мне не нужен бомбардир. Положу бомбу в цель не хуже любого более опытного летчика, — заявил я.

Командир группы посмотрел вопрошающе на командира эскадрильи.

Майор Уилкинс кивнул и добавил:

— Одно время его посылали первым для уничтожения зениток. Задачи выполнял успешно.

— Что ж, так даже лучше. На «Хэвоки» не хватает толковых пилотов, — согласился подполковник Дэвис, взял личные дела и вышел из кабинета.

Для него и штаба сейчас переделывали бывшую комнату инструктажа, которую перенесли в один из сборных домов, возведенных недавно.

— Сделаешь одолжение, парень, слетаешь сегодня вместо меня? — спросил командир эскадрильи. — Будет смешанная группа «Митчеллов» во главе с командиром Девяностой эскадрильи, потому что у них аж восемь бортов, а у нас всего два.

Эта эскадрилья только вчера перебралась на аэродром Дюранд или Семнадцатимильный дром. До этого летала бомбить цели на Соломоновых островах из Австралии. Судя по количеству уцелевших самолетов, там было не так жарко, как в Новой Гвинее.

Я подумал, что майору Уилкинсу западло летать под командованием менее опытного летчика, и сразу согласился:

— Да, сэр.

Американская разведка разузнала, что японцы возле Лаэ в террасах, образованных в древности отступившим морем, нарыли штолен и оборудовали склады. Для их уничтожения каждый бомбардировщик нес по две двухтысячефунтовые фугасные бомбы М34. Я летел замыкающим, несмотря на то, что на самолете командира Восьмой эскадрильи, который носил название «Дурная привычка».

Бомбили с высоты пятнадцать тысяч футов. Зайдя на боевой курс, я передал управление бомбардиру, капитану Стронгу, истеричному типу с тиком на левом глазу. Не знаю, как его терпел штатный пилот. Точностью бомбометания капитан Стронг уж точно не славился. Любовь зла…

Освободившись от бомб, «Дурная привычка» оправдала свое название, резко подпрыгнув на ту же высоту, но чуть левее места, где рванул зенитный снаряд калибром сто двадцать семь миллиметров. Хотя, может, именно это и спасло меня. На войне никогда не знаешь, что помогло, а что наоборот. Меня несильно ударило в правое плечо. Такое впечатление, будто коснулись кожи тонким раскаленным прутиком и тут уже убрали. Боль терпимая, медленно затихающая. Я дотронулся рукой до раны. При нажатии становилось больнее, но крови не было. Увидел, что второй пилот, прилетевший из Техаса вместе со мной, обладатель длинной фамилии на С, которую я постоянно перевирал, так и не запомнив, повис на ремнях, наклонившись вперед со склоненной головой, точно хотел рассмотреть, что у него между ног. Из-под шлема на мотню падали тягучие темно-красные капли.

Связь внутренняя и внешняя не работали, поэтому не смог узнать, что с остальными членами экипажа. В правом крыле много не предусмотренных конструкцией отверстий. Температура правого двигателя отличалась от левого уже на десять градусов. Решил не выключать его, пока сам не заглохнет. Нам еще лететь и лететь. Подумал, что сбывается предложение капитана Шерлока еще раз сесть на вынужденную на аэродроме Вау.

Минуты через три увидел, как какой-то «Митчелл» из Девяностой эскадрильи, летевший впереди, сильно задымил и устремился к земле. Теперь понятно, почему не захотел лететь майор Уилкинс. Японские зенитчики пристрелялись по высотным целям, потери у американцев выросли. Я успел заметить два раскрывшихся парашюта. Надеюь, еще кому-то посчастливилось выпрыгнуть. Хотя кто его знает, может, лучше было умереть в воздухе, чем сдохнуть на земле. Японцы, как говорят, пленных не берут и любят поиздеваться перед тем, как убьют. Впрочем, янки и осси тоже не церемонятся с врагами.

Правый двигатель почихал и сдох, когда до аэродрома Кила-Кила оставалось километров шестьдесят. Я думал свернуть к Семнадцатимильному дрому, сесть вместе с Девяностой эскадрильей, а потом решил тянуть до своего. Оттуда быстрее добраться до гостиницы. Левый двигатель работал исправно. Скорость, конечно, подсела основательно, однако летим нормально.

По закону подлости пришлось сделать два круга над аэродромом, потому что с взлетной полосы убирали с помощью тягача второй из участвовавших в налете «Митчеллов» нашей эскадрильи, которому тот же снаряд или какой-то другой основательно подпортил хвостовую часть. Сели мы мягко, остановились в конце полосы. Катясь мимо здания штаба, я открыл фонарь и показал жестами, что на борту раненые.

Как только остановились, к нам тут же подлетела медицинская машина. Крепкий пожилой санитар открыл нижний люк и принял у меня второго пилота, который еще дышал. «Аквариум» разбило основательно. Бомбардир, точнее, его труп, чудом не выпал. Получил ранение в спину у шеи верхний стрелок. Остальные отделались легким испугом.

В медицинской части аэродрома молодой военный фельдшер в очках и с неуставной жидкой русой бородкой вынул из моего правого плеча маленький угольчатый кусочек плексигласа, обработал и перевязал рану, вколол обезболивающее и противостолбнячную сыворотку, повесил руку на марлевую повязку, чтобы не шевелилась, и объявил неделю на больничном, а потом на осмотр. Рана хоть и маленькая, но потребовала лечения у медицинского работника, а значит, получу медаль «Пурпурное сердце». Ее вручали всем военнослужащим после фиксации в личном деле получения ранения в бою. У американцев не принято носить одинаковые награды, поэтому при повторном и следующих награждениях на ленту первой добавляется какой-нибудь символ. Для «Пурпурного сердца» это дубовый лист или золотая звездочка.

Шестого февраля разведка донесла, что на аэродроме Лаэ собралось до шестидесяти японских самолетов. Пока согласовывали и формировали для налета группу из пятидесяти семи бортов, причем более половины составляли истребители, которым прицепили по одной бомбе, пока долетели до цели, там уже никого не было. Отбомбились по пустому аэродрому и вернулись ни с чем. В это время японская воздушная эскадра обрабатывала аэродром в Вау. Там они уничтожили на земле американский транспортный «Дуглас-С47», а два других развернулись на подлете и уцелели, и австралийский легкий бомбардировщик «Са-9». Заодно разбили взлетную полосу и сравняли с землей все здания по соседству.

На следующий день в Порт-Морсби прилетел командир Пятой воздушной армии генерал-лейтенанта Кенни для разбора последнего авианалета на Лаэ и, чтобы два раза не мотаться, решил совместить с награждением подразделений и личного состава. Судя по кислой физиономии подполковника Дэвиса, первая часть надолго запомнится ему и остальным старшим командирам.

Вторая проходила на городском аэродроме, чтобы генерал-лейтенанту не ездить далеко. Личный состав всех подразделений, свободных от службы, построили на летном поле. Командующий Пятой воздушной армией толкнул речь с импровизированной трибуны, короткую и емкую, если судить по количеству эмоциональных выражений. Затем поздравил Восьмую эскадрилью с присвоением ей «Почетной грамоты выдающегося подразделения» за бои в Новой Гвинее. Это что-то типа «Гвардейская» в СССР. Все, кто служил с двадцать третьего июля прошлого года по двадцать третье января этого, теперь будут носить над правым карманом колодку синего цвета в рамке золотого.

После чего приступили к вручению наград. По моему мнению, раздавали их даже скупее, чем в СССР в тысяча девятьсот сорок втором году. Может, потому, что большая часть наград выдали раньше комиссованным раненным и семьям погибших. Нам с Джоном Ренделлом присвоили очередные звания и наградили «Воздушной медалью» за потопленное судно. Это бронзовая звезда с шестнадцатью лучами, на которой изображен орел, пикирующий влево с двумя бомбами в лапах. Шелковая ленточка синяя с двумя вертикальными оранжевыми полосками. Это награда рода войск. У каждого свой аналог. Их дают быстрее. Еще есть федеральные — «Медаль Почета», «Серебряная Звезда», «Бронзовая Звезда»… Утверждение их идет через Белый дом, причем первую из этих наград вручает лично президент.

В США нет деления на медали и ордена, как в СССР. Названия «звезда», «крест», «медаль» указывают на форму награды, а не старшинство. Последняя из перечисленных может быть старше предпоследней, а «Медаль Почета» — старше всех. Награды существуют в двух вариантах — стандартном и в два раза меньше, кроме «Медали Почета», которая носится на шейной ленте. Кроме торжественных случаев, принято носить лишь ленты наград, а их эмалевые эмблемы — на штатском костюме.

Генерал-лейтенант, выглядевший как разбитной нью-йоркский таксист, лично вручил нам медали. Руку пожал крепко и пожелал действовать в том же духе. Я искренне пообещал выполнить его пожелание.

Теперь я первый лейтенант. На погонах серебряная шпала вместо золотой и оклад в сто шестьдесят семь долларов в месяц и семьдесят процентов надбавки. Мой стрелок стал рядовым первого класса (ефрейтором). У него на погонах и шевронах появилась лычка. Салаги будут бояться и называть сержантом.

В армии США при обращении друг к другу всех рядовых называют солдатами, от рядового первого класса и до уорент-офицера (прапорщика) — сержантами, младших офицеров, включая капитана — лейтенантами, старших от майора — полковниками, а генералы они и в США генералы. При обращении к старшим принято употреблять сэр/мэм. Звания есть постоянные и временные. Первые получаешь приказом по выслуге лет или за боевые подвиги, а вторые — при занятии должности. Если бы я сейчас стал командиром эскадрильи, то тут же поменял бы знаки на погонах на майорские, а после снятия вернулся бы в лейтенанты. Постоянное генеральское — генерал-майор, а все остальные временные. Генералом армии становятся только во время войны.

Самолеты мы получили в Сиднее. Туда их перевезли на морских судах в разобранном виде. Прилетели туда на пассажирском «Дугласе», а обратно на полученных самолетах с дозаправкой в Рокгемптоне. Это были «А-20 г». В них убрали передний «аквариум» для бомбардира и установили там шесть пулеметов «Браунинг-М2» калибром полдюйма (двенадцать и семь десятых миллиметра). Еще два таких же спаренных во вращающейся турели с электроприводом системы «Мартин» были у заднего стрелка. Его кабина при этом стала закрытой и с бронированным стеклом. Усилена защита топливных баков и важных узлов. Конечно, до «Ил-2» ему далеко, но в сравнение с японскими самолетами можно назвать танком. Четыре подкрыльные подвески усилили. На них теперь можно вешать пятисотфунтовые бомбы. По инструкции разрешалось брать восемь крупных: четыре общим весом девятьсот десять килограмм во внутренние бомбоотсеки и столько же на внешние узлы крепления под крылом. При желании грузились тяжелее. Стрелок попадал в свою кабину через нижний люк, а пилот — по специальным ступенькам на фюзеляже за задней кромкой крыла слева и по дорожке по нему. Как по мне, «Хавок» стал больше штурмовиком, чем бомбардировщиком. Нарек свой привычным именем «Тутси» и приказал намалевать под кабиной одиннадцать белых бомбочек по количеству совершенных мной боевых вылетов и белый силуэт морского судна.

В Восьмой эскадрилье сейчас двенадцать самолетов «А-20 г». Последние два «Митчелла» отдали в Девяностую эскадрилью. Изменились и задания. Больше никаких бомбардировок с большой высоты. Кидаем большие фугасные бомбы с замедлением взрывателя с бреющего полета или маленькие осколочные с высоты метров сто.

Двадцать третьего февраля всей эскадрильей полетели бомбить деревню Мубо. Туда отступили японцы после неудачного штурма Вау. Зашли на деревню на высоте около трехсот футов и. плавно пикируя, засыпали осколочными бомбами и одновременно полили пулями из шести носовых крупнокалиберных пулеметов. На обратном пути просто постреляли по площадям, потому что все живое уже спряталось, где сумело.

Как догадываюсь, желая накрутить как можно больше вылетов и пользуясь отсутствием противовоздушной обороны в Мубо, на следующее утро повторили налет. На этот раз сделали четыре захода зигзагом и построившись правым пеленгом. В каждом скидывали по две бомбы и стреляли из пулеметов, чтобы окучить как можно большую территорию. Никто не знает, какой был результат и был ли вообще хоть какой-нибудь, но в отчетах всё выглядело шикарно.

Следующие два дня над Мубо высели облака. Мы сидели на аэродроме до вечера, ждали погоду. На третий день командованию надоело наше безделье, послали бомбить Лаэ. Этим сейчас занимаются в ночное время тяжелые бомбардировщики. Судя по тому, что полеты туда не прекращаются, результат близок к нулю. Нам прицепили по восемь пятисотфунтовых бомб с замедлением взрывателя на двадцать секунд. Вылетели ближе к полудню, чтобы попасть на обед. Зашли со стороны моря на высоте тысяча фунтов, а перед Лаэ опустились до трехсот и перешли на пикирование под углом градусов пятнадцать. Отбомбились по складам в террасах и зенитным батареям.

Мне по старой памяти поручили последние. Я атаковал ту, на подлете к которой подбили мою «Бэнши». Как и предполагал, строенную двадцатипятимиллиметровку оттуда убрали, решив, что больше не пригодится, перекинули в другое место, или была, но расчет не успел среагировать. С первого захода я отправил им сразу все восемь бомб. Повторный заход для фиксации результата не делал, решив не рисковать, так что не знаю, нанес ли какой-нибудь ущерб или нет. У американцев в этом плане всё проще при площадных бомбардировках. Скинул бомбы в указанном месте — молодец!

Я сразу развернулся и на бреющем ушел над устьем реки на юг к морю, где убавил скорость и подождал остальных, которые полетели бомбить террасы. Видимо, именно туда и перекинули японцы зенитные пушки калибром двадцать пять миллиметров, потому что два «Хэвока» не вернулись на базу и еще три получили такие повреждения, что еле дотянули до аэродрома Кила-Кила и надолго встали на ремонт. После этого дневные налеты на Лаэ нам запретили.

Через день нашли более интересную цель — город-порт Маданг, где находятся штаб и тыловые учреждения японской Двадцатой пехотной дивизии. От Порт-Морсби до цели по прямой триста семь миль (около пятисот километров). Это крейсерским ходом семьдесят пять минут. Отважные герои всегда идут в обход, поэтому летели почти восемьдесят, зайдя с востока, со стороны моря Бисмарка.

Аэродром в Маданге находится на берегу. Взлетная полоса обрывается перед морем. Правда, через неширокий проливчик находится плоский островок, на который можно плюхнуться и сразу остановиться, на большее места нет. Порт вытянулся дугой по берегу бухты Астролябия. Да, сверху немного похожа на этот навигационный инструмент. С запада город ограничивают невысокие горы. Наверное, глядя с них, придумали такое название.

Три «Хэвока» нашей эскадрильи отправились бомбить порт, а мне и моему ведомому, второму лейтенанту Томпсону, недавно окончившему военную авиационную школу и прилетевшему из Техаса в Сидней на приемку самолетов, доверили аэродром. На стоянке были два транспортных «Ки-57», если я не ошибся. Нам показывали фотографии разных вражеских самолетов, сообщали их тактико-технические данные, делая упор на вооружение и слабые стороны, но в реальности, особенно в бою, всё выглядит по-другому.

— С первого захода сбрасываем бомбы на самолеты с внешних подвесок, разворачиваемся и добиваем или бомбим постройки, — приказал я ведомому.

Он подтвердил прием.

Разогнавшись, я открыл огонь из пулеметов по японским самолетам, чтобы лучше рассчитать момент сброса бомб, отправил первые четыре, пятисотфунтовые, фугасные. У дальней стороны взлетной полосы нас поджидала батарея из четырех зенитных сдвоенных двадцатипятимиллиметровых пушек. Меня они прозевали, лишь несколько осколков стукнуло по хвостовой части, а вот ведомому, которому забыл сказать, что надо разогнаться, а он сам не сообразил, досталось основательно. На развороте вправо я увидел, что он продолжает лететь по прямой. На мои приказы повернуть не реагировал.

Я продолжил разворот и зашел на бреющем на зенитную батарею с фланга, стреляя их носовых пулеметов и скинув на них оставшиеся четыре бомбы. Справа увидел, как «Хэвок» исчез в густой зелени и там полыхнуло. Развернувшись еще раз, прошелся пулеметами по позициям зенитчиков. Все четыре были уничтожены бомбами, слишком большими для таких маленьких целей. После чего повернул в сторону гор, пролетел, стреляя, чтобы кинопулемет зафиксировал, над местом, где горели, испуская густой черный дым, обломки самолета. Затем вернулся на аэродром и отснял, обстреляв, разлетевшийся на куски один транспортный самолет и лежавший на «спине» второй, в который всадил длинную очередь.

Назад летели по прямой, потому что остальным трем самолетам досталось от зениток, защищавших порт. Благодаря частым боям, уровень японских зенитчиков очень хорош. Пожалуй, выше, чем у немцев. Те, как и положено европейцам, помнят, что важнее всего жизнь, прячутся в стремных ситуациях, а у азиатов на первом месте долг.

Моему самолету тоже досталось, на ремонт ушло четыре дня. Третьего марта утром я приехал на аэродром с нескромной надеждой, что еще не закончили, что поболтаю с ремонтниками и штабными и вернусь в отель. День намечался жаркий. Лучше пересидеть до вечера в номере под вентилятором. Оказалось, что успели отремонтировать и мой самолет и еще один, так что полетим на задание. Вторым управлял пилот, который стал первым лейтенантом раньше меня, поэтому придется быть его ведомым. Вдобавок нас присоединили к десяти экипажами Восемьдесят девятой эскадрильи, которая только вчера прилетели из Сиднея на новеньких «А-20 г». Большая часть пилотов в ней такие же новенькие, то есть без боевого опыта. На инструктаже они сидели молча, слушали внимательно, записывали подробно.

Наша разведка обнаружила, что японцы перебрасывают по морю подкрепление в Лаэ на восьми транспортных судах под охраной восьми эскадренных миноносцев и до сотни истребителей. Вражеский конвой недавно прошел Финшхафен. Нам приказано найти и разбомбить его. У каждого на подвесках по восемь фугасных «пятисоток».

Полетели напрямую на высоте десять тысяч футов. Ведущий эскадрильи слишком переоценил скорость морского конвоя, вышел южнее. Полетели вдоль берега на запад, пока не увидели врага севернее нашего курса. Транспорта шли строем кильватер. Осталось их пять. Четыре эсминца прикрывали их спереди, четыре — сзади. Заметив конвой, ведущий эскадрильи приказал каждой паре атаковать топмачтовым способом вражеский транспорт, согласно своему и его номеру в строю. Сам направился к лидеру. Нашей паре транспортов не осталось.

— Идем на эсминец, который ближе к берегу, — передал мне мой ведущий, начав спускаться к воде.

— Для двоих много. Возьму дальний, — отказался я и полетел на той же высоте.

Еще до вылета я решил попробовать отработать с крутого пикирования и попросил, чтобы на бомбах в бомбоотсеке не выставляли замедление на взрывателях. Потрачу половину боезапаса на приобретение опыта. Вышел эсминцу на встречный курс, попав под обстрел его зениток, перевернулся над ним и круто спикировал. «Хэвок» набирает скорость быстрее, чем «Бэнши» и даже «Пешка». От перегрузки глаза начали слипаться. Военный корабль приближался как бы прыжками, резко увеличиваясь в размере. На высоте метров шестьсот я коротко выстрелил из пулеметов и разгрузил бомбоотсек, после чего начал выход из пикирования, просев еще метров на триста и выскочив впереди корабля.

Делаю разворот, чтобы зайти ему в левый борт, и вижу, что в цель попала всего одна бомба, но в надстройку, разрушив ходовой мостик и завалив мачту. Остальные легли у борта и, наверное, наделали осколками отверстий в корпусе. Эскадренный миноносец шел прежним курсом, стреляя из зениток и напоминая пехотинца без головы, который все еще бежит в атаку. Опустившись на двадцать метров над уровнем моря, я зашел на вторую атаку, топмачтовую. При нападении на транспорта, на которых в лучшем случае пара зениток малого калибра, это мероприятие не очень опасное, а вот военный корабль постоять за себя может. Перестук снарядов и/или осколков по фюзеляжу и крылу напоминал рваный барабанный бой. В ответ палю по ним из носовых крупнокалиберных пулеметов. На дистанции метров двести пятьдесят скинул все четыре бомбы из-под крыльев, подпрыгнул, пролетел над целью и начал разворот с набором высоты, чтобы зениткам было труднее попасть.

В третий раз захожу с носа на высоте метров сто, чтобы оценить и заснять результат атаки. Эсминец, разломавшись сразу за надстройкой и накренившись на левый борт, тонул. В воде плавали спасательные шлюпки, плоты, люди. Пострелял по ним из пулеметов, чтобы иметь киноподтверждение, и начал разворот.

— Сверху пара «нипез»! — доложил стрелок Джон Ренделл.

Я опустился на высоту метров пятьдесят и начал кидать самолет влево-вправо. За моей спиной послышалась громкая длинная очередь из спаренного пулемета. Два «зеро» выскочили впереди. Я приподнял нос самолета и влупил в хвост ведомому из шести пулеметов. Эффект превзошел мои самые смелые ожидания. Японский истребитель буквально разлетелся на кусочки. Я продолжил стрелять, чтобы заснять это восхитительное зрелище.

На аэродром Кила-Кила вернулся один. Подниматься высоко и отыскивать остальные самолеты было влом. Я не командир эскадрильи и даже не ведущий пары, так что спроса с меня никакого. Сел первым. Кислое выражение лица механика Чарльза Пека сообщало, что пробоин у нас, как у собаки блох.

— У тебя есть трафарет японского флага? — спросил его.

— Нет, — ответил Чарли. — А зачем он нужен?

— Чтобы набить ниже кабины отметку о сбитом «зеро», — ответил я. — И добавь еще один кораблик, только военный. На этот раз не повезло эскадренному миноносцу.

— Ух, ты! — выдохнул механик радостно, будто сам поразил обе цели.

Теперь у него будет стимул отремонтировать самолет как можно быстрее. Технический состав лучше работает, когда видит боевой результат своих стараний. Обычный вылет на бомбардировку не канает, хотя во время него могли нанести намного больше ущерба.

Два самолета не вернулись с задания, причем одним управлял опытный летчик. Его сбили истребители после того, как повредил транспорт. Второй, управляемый новичком, опустился слишком низко и нырнул в море. Больше его не видели. В результате атаки остальных самолетов были повреждены все пять транспортов и один эсминец. Кроме меня, потопить никому так и не удалось. Жаловались, что бомбы маленькие. По моему мнению, маленькими были пилоты.

Судя по нахмуренному лицу командира Третьей группы подполковника Дэвиса, он думал так же. Зато ко мне теперь относится с родительской теплотой. Я дал ему результат, что поможет в продвижении по службе. У американцев, как ни у какой другой нации, развита уверенность, что для каждой миссии есть нужный специалист, который и только он, выполнит успешно. Надо только найти его и предложить хорошую оплату.

— Воюй так же — и скоро будешь капитаном и командиром эскадрильи, — промотивировал он меня.

Представляю, как бы удивился подполковник Дэвис, если бы узнал, что я уже был и тем, и другим, причем дважды.

Двадцать первого марта на аэродроме Кила-Кила поменялась истребительная эскадрилья. Вместо сильно уменьшившейся Восьмой из Сорок девятой группы появилась свежая Восьмидесятая из Восьмой истребительной группы на самолетах «П-38фс». С удивлением узнал, что у «Молний» стволы пулеметов и пушек заклеены специальной бумагой литероидом, чтобы не ухудшали летные качества, которая рвалась при первых выстрелах. Так понимаю, на обратном пути хорошая аэродинамика уже была не важна.

Двадцать третьего, после продолжительного ремонта, я опять полетел на бомбежку в составе эскадрильи, которая пополнилась десятью новыми «Хэвоками». Пилотировали их малоопытные выпускники военных летных училищ, один из которых, второй лейтенант Эванс, рыжеватый, курносый, задиристый, потный, стал моим ведомым. Видимо, поэтому первый вылет для них был легким — прочесали джунгли у деревни Мубо связками маленьких осколочных бомб с высоты шесть тысяч футов.

После двух дней нелетной погоды отправились бомбить аэродром Малаханга, расположенный на берегу реки Бусу в двух милях восточнее Лаэ. Вместе с нами вылетела Восемьдесят девятая эскадрилья на бомбежку городка Саламауа, расположенного ближе, на небольшом полуострове. От него начинается дорога к Вау, поэтому японцы по ночам подвозят туда на лодках снабжение для войск, воюющих в джунглях.

Моя пара летит второй, сразу за командиром эскадрильи, потому что в данном составе я второй по опытности пилот. Это повышает шанс уцелеть. По первым самолетам зенитчики пристреливаются, а последние сбивают. Хотя возможны самые невероятные варианты. Летели над морем на высоте три тысячи футов в сторону Лаэ, якобы собираясь бомбить именно его, а на подлете сделали зигзаг, пролетев над сушей и зайдя на цель с севера, чтобы не попасть под зенитки, защищавшие этот город. Аэродром в Малаханге тоже прикрывали две батареи «двадцатьпяток», но они не ожидали нападения с той стороны. Среагировали с запозданием, ударив нам вдогонку.

С единственного захода мы скинули фугасные и осколочные бомбы на каменные и деревянные здания возле летного поля и грунтовую взлетную полосу и полетели домой. Три последних самолета получили незначительные повреждения. Зато у соседней Восемьдесят девятой минус один самолет под названием «Мини ха-ха». Дохохотались: подбитый «Хэвок» упал в море, экипаж опустился на парашютах, приземлившись на вражеской территории. Пока числятся пропавшими без вести.

Три дня перерыва и на четвертый отправились бомбить Финшхафен. На подлете к цели встретили возвращавшихся оттуда шесть тяжелых четырехмоторных бомбардировщиков «Б-17» «Летающая крепость». У одного дымил правый двигатель. Они славно отработали по Финшхафену — весь город был в дыму и огне. Каждая «Крепость» могла нести до восьми тонн бомб. Мы зашли на малой высоте, добавили свои почти две тонны каждый и попали под жесткую раздачу зенитчиков. В крыле моего самолета появились дыры на одинаковом расстоянии от фюзеляжа слева и справа. Такое впечатление, что снизу прокололи двузубой вилкой.

На обратном пути правый двигатель покашлял пару минут, а потом сдох. Дальше полетели на одном, отстав от эскадрильи. Благо мы уже были над своей территорией, так что переживал не сильно. Чем ближе к Порт-Морсби, тем больше расчищенных под поля участков джунглей. Есть, где приземлиться. Да и аэродромов здесь много, потому что слишком трудно прокладывать дороги и еще труднее поддерживать их в рабочем состоянии, потому что зарастают стремительно.

Мы таки дотянули до Кила-Кила и благополучно приземлились. Катясь мимо штаба, я обратил внимание, что там слишком много офицеров. Предположил, что приперлось начальства из штаба Пятой воздушной армии.

Зарулив на стоянку, выбрался из кабины и с крыла сказал механику:

— Чарли, не сердись за дырки и испорченный двигатель, но нипез оказались слишком меткими!

— Починим! Главное, что долетели! — весело произнес он и сообщил: — Там к тебе осси приехали. Что ты им плохого сделал?

— Наверное, бомбами поделился, но поймать не смогли, — ответил я.

Дружественный огонь случается частенько, особенно, когда бомбим джунгли.

В тени возле крыльца штаба стояло несколько американских старших офицеров, включая командира Третьей бомбардировочной группы, и австралийский бригадир. Это промежуточное звание между полковником и генерал-майором, которое присваивают полковнику, исполняющему обязанность командира бригады. Типа коммодора на флоте, когда капитан временно командовал эскадрой. Это был пятидесятилетний квадратный мордатый коротышка с написанным на лице комплексом Наполеона.

— Вот он, наш герой! Долетел на одном двигателе! — представил меня подполковник Дэвис, а выслушав мой доклад, приказал: — Построить личный состав!

Поскольку прилетевшие ранее экипажи не успели уехать или им не дали это сделать, места в тени не хватило, поэтому часть военнослужащих, в основном нижние чины из технического персонала, стояли на солнце. Представляю, как они материли меня, потому что припекало по-взрослому.

Командир Восемнадцатой пехотной бригады Седьмой дивизии бригадир Вуттен зачитал приказ, согласно которому «за неоднократные акты храбрости во время активной операции у населенного пункта Вау» меня наградили британским «Военным крестом». Это серебряный равнопалый крест с королевским вензелем в центре и коронами на четырех концах. На реверсе мое имя и год вручения. Ленточка из трех полос одинаковой ширины — бело-фиолетово-белая. Уверен, что австралийскому офицеру не дали бы такой ровно за то же, что сделал я. Иностранцев всегда награждают щедрее.

Приняв «Военный крест» и поблагодарив за него, я попросил австралийского бригадира:

— Передайте мою благодарность командиру роты капитану Шерлоку.

— Он погиб при отражении японской атаки в тот же день, когда отправил рапорт о твоем подвиге, — сообщил бригадир Вуттен.

— Он умер, как настоящий воин! — немного патетично произнес я и — играть роль, так играть! — перекрестился не по уставу.

К моему удивлению, перекрестились и все остальные, к кому я был лицом, включая командира Восемнадцатого корпуса, а может, и те, кто был за моей спиной. На войне становятся или атеистами, или истинно верующими.

Замена двигателя на моем самолете растянулась на три с лишним недели. Я даже устал от безделья. Надо во всем находить положительный момент, и я решил, что простой не по моей вине, так что зарплата капает в полном объеме, что неплохо устроился. За такие деньги на гражданке надо вкалывать, а тут лежишь себе пузом кверху под вентилятором и ждешь, когда зайдет солнце, чтобы недолго потусоваться по улицам, а потом засесть в каком-нибудь баре. За это время наша и Восемьдесят девятая эскадрильи пополнились новыми самолетами и пилотами. Промышленность США работает отменно.

Двадцать второго апреля полетели вместе с Восемьдесят девятой эскадрильей бомбить берег залива Нассау возле Саламауа, где сконцентрировались отступающие японские войска. Поскольку цель была из разряда не очень опасных, расположена недалеко и бомбы взяли осколочные М81 весом сто двадцать пять килограмм каждая, то есть нагружены менее, чем наполовину, командир Третьей группы приказал отработать с новичками стрельбу их пулеметов над морем в бухте Бутлесс. Там лет двадцать назад налетел на риф танкер «Прут». Его раскулачивали на металлолом несколько лет, а во время войны использовали, как мишень для летчиков и моряков. Впрочем, японцы несколько раз атаковали его и, наверное, сообщали о потоплении. Может, кто-нибудь даже получил награду.

Первой зашла на цель Восьмая эскадрилья в составе четырнадцати бортов, отработала и полетела кружить в ожидании коллег. Следом начала стрельбы Восемьдесят Девятая и добилась успеха. Кто-то их новичков всадил очередь в крыло самолета с названием, которое можно перевести, как «Клубничный бродяга». Придумал такое дурацкое погоняло первый лейтенант Джордж Лэнгли, известный тем, что каждый вечер напивался в стельку и засыпал за стойкой бара. Соратники будили его и волокли в номер гостиницы, поэтому пил первый лейтенант только в ближних от нее заведениях. Куда попали пули, теперь уже не узнаешь, но у самолета отключилось электричество и отказала гидравлика, поэтому вместе с полным грузом бомб нырнул в море и не взорвался. Глубина там метров двадцать, и в солнечные дни его хорошо видно на дне. Экипаж успел десантироваться и доплыть до рифа, откуда их сняли аборигены на лодке.

После такого прекрасного начала полетели выполнять боевое задание. Пошли над морем, чтобы не попасть под обстрел зениток возле Лаэ. У меня появилось подозрение, что этот город бомбят почти каждый день из очковтирательства и мазохизма. Особого толка от налетов нет, зато в отчетах тонны использованных бомб и десятки потерянных самолетов.

Мы атаковали побережье залива Нассау двумя эскадрильями со стороны моря на малой высоте бомбами с замедлителем взрывателя. Японцы спрятались в джунглях, не видно ни одного. Зато зенитки шмаляют без перерыва, причем не только двадцать пятый калибр, но и тридцать семь миллиметров. Шапки разрывов везде. Ведомый командира Восьмой эскадрильи получил снаряд в хвост, но продолжил лететь. Нам тоже досталась часть осколков. Я по звуку понял, что стреляют не все пулеметы.

Мы, конечно, скинули осколочные бомбы на кроны деревьев. Надеюсь, убили кого-нибудь, не зря слетали. Места на острове мало, а бомб скинули много. Обратно полетели по кратчайшему расстоянию до линии фронта, скорее, ее абриса, потому что два самолета из нашей эскадрилье и два из Восемьдесят девятой доложили, что подбиты, могут не дотянуть. У меня начал греться правый двигатель, который только заменили.

Появилось подозрение, что «Тутси-2», в отличие от своей предшественницы, приключения не любит, предпочитает находиться в самолетной больничке — на ремонте. Как я ее понимаю. У меня тоже пропала охота воевать за Соединенные Штаты Америки. По моему скромному мнению, я достаточно заплатил за американское гражданство. Хотелось поскорее совершить двадцать пять вылетов и уволиться из армии. Пока это правило работает. Седьмого февраля этого года экипаж «Б-24» под названием «Горячая штучка» отработал норму и полетел на родину, чтобы участвовать в шоу. Американцы умеют что угодно превратить в зрелище и нарубить бабла. «Горячая штучка» разбилась по пути, но это уже другое. Удерживало меня боязнь стать участником какого-нибудь грандиозного мероприятия. Тогда обо мне начнут писать газеты, опубликуют фотографии, и кто-нибудь удивится, увидев их, потому что знал настоящего Шона Вудворда. Еще надо нарубить деньжат на первое время, пока не определюсь, как добывать в этой эпохе столько, чтобы мои возможности совпадали с моими желаниями.

Дальше были пять дней в ремонте, четыре дня тайфуна. В это время прошло вручение личному составу медалей «Пурпурное сердце» за ранение, включая нас с Джоном Ренделлом. Это жестянка в форме сердца, покрытая пурпурной эмалью в золотой рамке и с золотым бюстом в профиль Джорджа Вашингтона. Наверху белый щит с красными тремя звездочками и ниже две полоски и по бокам по ветке с зелеными листьями. На обратной стороне надпись «За военные заслуги». Лента пурпурная с узкими белыми полосками по краям. Теперь у меня три награды, что чисто эстетически смотрится красивее, чем две.

Второго мая «Тутси-2» согласилась сделать боевой вылет. Как по мне, зря. Этот день был жертвенным — предстояло бомбить Лаэ. Я решил подкорректировать ее глупый поступок и подсказал командиру Третьей бомбардировочной группы интересную идею. Американцы, за редчайшим исключением, никогда не блистали академическими знаниями. О существовании муссонов многие узнали только здесь и не сочли нужным изучить тему, чтобы использовать ее сильные стороны. Я объяснил подполковнику Дэвису, что с конца апреля в Новой Гвинее начался сухой сезон с преобладающими юго-восточными ветрами. Подстилка из опавших листьев в джунглях высохла. К ним добавились ветки и деревья, наломанные тайфуном. Если всё это поджечь возле Лаэ, в первую очередь юго-восточнее города, то огонь нанесет больше ущерба, чем тонны фугасных бомб. Языкам пламени маскировочные сети и прочие хитрости не помеха, проберутся везде, уничтожат всё, что горит. Командир похвалил меня за дельный совет и назначил командовать эскадрильей во время вылета. Эту обязанность я получил бы по-любому. Майор Уилкинс с неделю назад доверил свой самолет неопытному летчику, который и выполнил невысказанное задание — упал, сбитый, на вражеской территории, летчиков в звании капитан в эскадрилье не осталось, а у остальных первых лейтенантов меньше боевых вылетов.

В составе восьми самолетов, находящихся в строю, полетели над морем на высоте триста футов, чтобы нас не засекли наземные наблюдатели. На внешних подвесках и в бомбоотсеках по восемь пятисотфунтовых кассетных контейнеров весом двести восемьдесят килограмм каждый, содержащие по сто восемь зажигательных бомб М50 с двумястами пятьюдесятью тремя граммами термитной смеси. Ее готовят из обычной ржавчины железа или прокатной окалины (три четверти), алюминиевого порошка (одна четверть) и немного магния для поджигания.

Зашли с юга и высыпали бомбы юго-восточнее Лаэ вне зоны действия зенитной артиллерии. После чего повернули на запад и потом на юг, удалившись на безопасное расстояние от города. Там поднялись на высоту десять тысяч футов, где не так жарко, и в расслабленном состоянии полетели на аэродром Кила-Кила. Есть еще один боевой вылет и тонны сброшенных бомб и нет потерь.

Вскоре самолет-разведчик сообщил, что город Лаэ и окрестности полыхают. Пламя пошло дальше на северо-запад по тылам японской армии. Особенно красивой картинка была ночью. Пожар закончился только к вечеру следующего дня. Командующий Пятой воздушной армией генерал Кенни отметил толковую идею подполковника Дэвиса и приказал другим подразделениям использовать ее. В свою очередь командир Третьей бомбардировочной группы дал мне понять, что должность командира эскадрильи у меня в кармане. Осталось дождаться, чтобы освободилась какая-нибудь.

Четвертого мая мы полетели поджигать джунгли возле Финшхафена. Я опять в роли ведущего группы из восьми самолетов. Как и в предыдущий раз, добрались на малой высоте над морем и атаковали с востока, со стороны острова Новая Британия, скинув бомбы южнее и юго-юго-восточнее города, не заходя в зону поражения вражеских зениток. После чего набрали высоту и полетели на аэродром Кила-Кила.

Я уже решил, что очередной боевой вылет без потерь в кармане, когда услышал по рации доклад замыкающего:

— За нами гонится шестерка нипез!

Видимо, взлетели с аэродрома на острове Новая Британия. В южной части Новой Гвинеи американцы перебили почти всех, поэтому появляются редко. Японские бомбардировщики и вовсе пропали. Истребители союзников сильно выкосили их. Наверное, большую часть оставшихся переделали в транспорта, которые ночью возят снабжение гарнизонам на островах.

— Делаем горку с разворотом и встречаем их строем левый пеленг. Я беру ведущего, — приказываю своей группе.

Самолеты без бомб, маневренность хорошая, так что быстро разворачиваемся и летим с набором высоту навстречу пикирующим японским истребителям. Это тяжелые двухмоторные двухместные (сзади стрелок) «Ки-45» «Торю (Дракон)». Защищен лучше «Зеро», разгоняется до пятисот шестидесяти километров в час и имеет на вооружении одну тридцатисемимиллиметровую и две двадцатимиллиметровые пушки и сзади пулемет калибром семь и семь десятых миллиметра.

Я лечу навстречу ведущему японской эскадрильи. Самолеты сближаются со скоростью около тысячи километров в час. Прошли века, изменилось оружие и средства перемещения, но по-прежнему два воина несутся друг на друга, чтобы убить. Все та же борьба двух характеров, глазомеров, точности рук…

Японец начинает стрелять первым. Наверное, понадеялся на мощность залпа. Если брать чисто по калибру стволов, то у нас она примерно равна, только у него три снаряда, а у меня шесть пуль. Он взял выше и не успел опустить нос, потому что я ударил с меньшего расстояния, разыграв до верного. Фюзеляж спереди и кабину японского истребителя буквально развалила моя длинная очередь из шести пулеметов крупного калибра. Ошметки полетели в разные стороны, в том числе в мою. Едва успел задрать нос, чтобы не врезаться в неуправляемый вражеский самолет — и попал под очередь его ведомого, который летел левее и чуть выше. Снаряды застучали по фюзеляжу «Тутси», которая, как мне показалось, жалобно вскрикнула.

Я зашел на горку, развернулся и увидел, как падают к воде три японских самолета и один американский. Остальные «Драконы» улетали на северо-восток, к своему аэродрому. Восемь американских воздушных всадников преломили копья с шесть японскими и победили. Я догнал самолет японского ведущего, который плавно планировал к воде, и еще одной длинной очередью разнес ему хвост, после чего то, что осталось, камнем полетело вниз. Сделав еще один разворот, запечатлел на кинопулемет момент нырка в море.

— Строимся парами и возвращаемся на аэродром, — приказал я эскадрилье. — Доложите, у кого какие проблемы?

У четырех самолетов было много непредусмотренных отверстий, но все пока летели. Мы поднялись на высоту десять тысяч футов и направились к Кула-Кула. Уже над сушей на подлете к аэродрому я заметил, что греется правый двигатель. Успел сесть до того, как он заклинил.

Механику я сказал:

— Чарли, опять правый двигатель барахлит, но сперва ты рисуешь еще один японский флаг под моей кабиной, а потом говоришь всё, что думаешь о нем и обо мне.

Сбитые самолеты засчитывают не всему экипажу, а тому, кто завалил. У меня на счету теперь два. За три дают «Воздушную медаль».

Тринадцатого мая «Б-17» под ником «Ангелы ада» из Триста третьей бомбардировочной группы выполнил двадцать пять боевых вылетов. Часть экипажа отправилась домой, часть осталась воевать дальше. Может быть, поэтому о них всего лишь упомянули в газетах, но народными любимцами не станут. Появилось и несколько летчиков, которые сделали такое количество вылетов на разных самолетах. О них и вовсе упоминали вскользь. Так что я зря переживал, что на меня могут обратить пристальное внимание. Хотя слава имеет дурную привычку приставать к тем, кто ее не достоин или не нуждается в ней.

В этот день к вечеру закончили ремонтировать мой «Хэвок», который ленивая «Тутси», и я доложил, что завтра могу вылететь на задание.

— Это ты вовремя! — обрадовался подполковник Дэвис. — Командование требует разбомбить взлетную полосу на аэродроме подскока Гасмата на острове Новая Британия, а у меня всего пять самолетов и на всех пилотами молодые летчики. Собирался послать их ночью, чтобы меньше потерь было. Поведешь их утром. Возьмете фугасные «пятисотфунтовки» с замедлением взрывателей.

Утром при инструктаже нам показали на карте и на фотографиях взлетную полосу длиной три тысячи двести футов и пятьюдесятью деревянными ангарами, где прятали самолеты, нуждающиеся в ремонте или пережидающие светлое время суток. Она вытянулась с небольшим отклонением с запада на восток. На северо-востоке от аэродрома в деревне Ринг-Ринг располагались девять зенитных орудий калибром двадцать пять миллиметров. Мы будем для них прекрасной целью.

Сперва я демонстративно повел эскадрилью на высоте десять тысяч футов в сторону Лаэ. Пусть японские наземные наблюдатели думают, что мы в очередной раз летим на расстрел. Миль за двадцать до него опустились до трехсот футов и полетели над морем на восток и по счислению поджались к острову Новая Британия. Оказались немного восточнее аэродрома Гасмата, что, как я подумал, тоже хорошо.

На цель зашли с востока, откуда нас не должны были ждать. Видимо, я недоучел японских наземных наблюдателей или японские зенитчики дневали и ночевали на боевых позициях. Они встретили нас дружным и метким огнем еще на подлете к аэродрому. Били не только девять из деревни Ринг-Ринг, но и четыре с острова Аврин. Каждое попадание по самолету отдавалось в моей заднице, которая уже предвкушала целый букет неприятностей при вынужденной посадке на вражеской территории.

Мы все-таки высыпали бомбы на взлетную полосу и проскочили дальше на запад, чтобы вне зоны зенитного огня подняться на десять тысяч футов и направиться по кратчайшему расстоянию до линии фронта. На этот раз начали греться оба двигателя, но медленно. Мы пересекли Соломоново море, добрались до острова Новая Гвинея. Над ним и заглох левый двигатель. Я передал командование эскадрильей ведущему второго звена, сообщив, что буду садиться.

Ближайшим был аэродром в городке золотоискателей Кокода. Пометки на моей карте сообщали, что взлетная полоса там травяная. Дождей давно не было, так что в грязи не застряну. Вышка не отвечала, что в этих краях в порядке вещей. Все знали, когда прилетит следующий самолет, и к этому моменту подтягивались на рабочее место. Уже на глиссаде заглох и правый двигатель, так что я малость не дотянул до взлетной полосы, левым крылом снес верхушки пары деревьев. Самолет повело в ту сторону. Коснувшись колесами шасси травяного покрова, покатили к джунглям. Я притормозил правое колесо, но не успел вывернуть, задел левой половиной крыла толстое дерево. На этот раз победила природа, отодрав пару листов обшивки. Самолет опять крутануло влево. Он въехал носом между деревьями, ударившись крылом о стволы, и резко остановился. В кабину сразу потянуло гарью.

— Джонни, выпрыгиваем! — крикнул я, открывая вправо фонарь кабины.

Схватив сагайдак, выбрался на крыло, которое в передней части отломилось от фюзеляжа и под моим весом немного качнулось. Два быстрых шага по нему — и прыжок в высокую сухую траву. Рядом через нижний люк спустился стрелок Джон Ренделл.

— Аварийные наборы берем? — спросил он.

— Не надо. Отсюда ходят военные грузовики в Порт-Морсби, — ответил я. — Убегаем, пока не разгорелось и не рвануло!

Мы побежали наперегонки подальше от самолета. Меня почему-то разбирал смех, как в детстве, когда удалось оторваться от погони. Метрах в двухстах от дымящей «Тутси» остановился, а потом сел лицом к ней. В голове вертелась строки дурацкой песенки пожарников из какого-то детского фильма «Гори-гори ясно, чтобы не погасло!». Не сложились у меня отношения с этим самолетом, не жалко эту изнеженную, ленивую тварь.

Девятнадцатого мая оставшиеся в строю экипажи Восьмой эскадрильи, передав уцелевшие самолеты Восемьдесят девятой, полетели на пассажирском «Дугласе» в Сидней за новыми самолетами. Там нас уже ждало пополнение — недавние выпускники военных летных школ. По прибытию узнали из газет, что очередная «Летающая крепость» с прозвищем «Мемфисская красотка» совершила двадцать пятый вылет. Главной ее особенностью было то, что всего один член экипажа получил «Пурпурное сердце», остальные во время боевых вылетов отделывались моральными травмами. Бывают такие исключения. Рядом гибнут пачками, а кому-то удается пройти между убитыми и ранеными, порой даже не запачкавшись их кровью.

В Австралии застряли на пять ночей. Нас разместили в казарме на военном аэродроме. Младшие офицеры жили в двухместных комнатах со всеми удобствами и обязательным вентилятором под потолком. Жара здесь стояла круче, чем на острове Новая Гвинея, хотя воздух был суше, поэтому переносилась легче.

В первый вечер я вышел прогуляться за пределы военной базы. Выход для нас был свободный, австралийские военные на контрольно-пропускном пункте ничего не спрашивали, лишь шутливо предупреждали, что на обратном пути не надо перелезать через ворота, которые были сварены из тонких труб и покрашены в цвета британского флага. Видимо, это было любимое развлечение пьяных янки, возвращавшихся ночью из баров, которых на отрезке в полмили я увидел десятка два.

Дальше начиналась окраина города. В одном из домов на первом этаже между магазинами продуктов и одежды я заметил вывеску — красным на синем поле — из английского названия профессии и французского имени и фамилии, причем последняя обозначала ту же профессию «Taylor Henri Tailleur». Принадлежало заведение пожилому сухощавому носатому французу с густой черной растительностью в длинных ушах.

Я поздоровался с ним на французском языке и спросил шутливо:

— Можно заказать костюм у дважды портного Австралии?

— Конечно, можно! Тем более, что вы первый, кто правильно понял смысл моей вывески! — заулыбавшись радостно, ответил он. — Откуда так хорошо знаете французский язык?

— Мама была француженкой, — ответил я. — Погибла в автокатастрофе два года назад.

— Пусть покоится с миром! — перекрестившись, пожелал портной по фамилии Портной и спросил: — Вы, действительно, желаете заказать штатский костюм, а не форму?

— Да, — подтвердил я. — Мне осталось сделать два боевых вылета, после чего получу возможность демобилизоваться. Подумал, что надо бы подготовиться к этому. Военная служба явно не то, чему я хотел бы посвятить жизнь. Попробую себя в гражданской авиации.

Мы выбрали дорогую ткань «джентльменского», темно-серого цвета, портной обмерил меня и пообещал уложиться в четыре дня. Костюм обошелся мне в двадцать два американских доллара. В Грейт-Фолс столько же стоил в магазине готовой одежды. Австралийский француз взял доллары США без колебаний, потому что сейчас это самая твердая валюта, задвинувшая далеко и, как я знал, надолго британский фунт стерлингов.

Через день на базу залетел генерал Кенни и заодно наградил экипажи бомбардировщиков и истребителей, получавших новые самолеты. Мне и стрелку Ренделлу вручили за потопленный эсминец и двадцать боевых вылетов по два бронзовых дубовых листика на ленту «Воздушной медали». В Европе ее дают за каждые пять вылетов. У нас норма выше, потому что считается, что опасность меньше. При получении награды в пятый раз все предыдущие снимают и прикрепляют серебряный дубовый листик и потом добавляют бронзовые до следующей пятерки.

Из-за этого мероприятия я опоздал на примерку к портному. Месье Портной отнеся к этому с пониманием.

— При таком количестве наград я бы остался служить в армии, — сделал он вывод.

Французы, как никто, предпочитают синицу в руке журавлю в небе.

Костюм он сшил великолепный и уложился до моего отлета. Задержались бы в Сиднее дольше, заказал бы еще один, светлый летний.

К сожалению, на следующее утро мы полетели на аэродром Дободура, полоса номер семь Хоранда или в честь командующего Пятой воздушной армией — Кенни-стрип (полоса Кенни). Всего взлетных полос в том районе сделали пятнадцать. Находился аэродром в ста сорока пяти километрах северо-восточнее Порт-Морсби, по ту сторону горного хребта Оуэн-Стэнли, возле городка Попондетта и недалеко от берега Соломонова моря. Оттуда ближе до острова Новая Британия и так любимого нашей авиацией города Лаэ.

В Порт-Морсби на Трехмильном дроме расположилась Триста сорок пятая бомбардировочная группа. В ней четыре свежие, полнокровные эскадрильи «Б-25б» «Митчелл». Они каждый день совершают в нашем районе учебные полеты. Видимо, за штурвалами одни сопляки.

Двадцать седьмого мая Восьмая эскадрилья в полном составе — двадцать бортов — во главе с командиром майором Уилкинсом отправилась по настоятельной просьбе австралийских сухопутных подразделений бомбить японские позиции южнее Саламауа, возле деревни Мубо. Бомбы осколочные М41 в восьми контейнерах М1 общим весом четыреста шестьдесят девять килограмм. Полетное время до цели двадцать пять минут. Противовоздушная оборона, если и есть, то слабая. Легкое задания для «обкатки» молодых пилотов. Риска минимум, а боевой вылет будет засчитан.

У майора Уилкинса, как и у меня, двадцать три боевых вылета. Разница только в том, что он кадровый военный и демобилизоваться без потери выслуги военной пенсии не может. Видимо, сработала шумиха вокруг «Мемфисской красотки», и командиру эскадрильи захотелось попасть на страницы газет. Злые языки утверждают, что он мечтает — похвальное желание! — получить «Медаль Почета», но не вставая из-за штабного стола. Эта награда дает много плюшек, из которых, как подозреваю, главная для майора Уилкинса — все военнослужащие, включая главнокомандующего, первыми отдают честь. Уж очень он болезненно реагировал, если кто-то не козырнет, и строго наказывал провинившихся из нижних чинов. Получив такую награду, он бы с утра до вечера ходил возле Белого дома и кайфовал от того, что президент США салютует первым. Плюс добавка к пенсии, дети зачисляются в военные академии вне конкурса и квот, место на Арлингтонском кладбище, бронзовая табличка в Зале Героев в Пентагоне, приглашения на инаугурацию президента и прочие мелочи.

Мы слетали по-быстрому, скинули с высоты десять тысяч футов бомбы на районы, указанные ракетами наземных корректировщиков. Гарантировано сбили изрядное количество листвы и тонких веток с деревьев. Досталось ли японцам — не наше дело. Майор Уилкинс порывался сделать второй вылет, но командир Третьей бомбардировочной группы сказал, что надо дождаться запроса пехоты. Может, они сейчас атакуют.

Запрос пришел вечером, когда нам дали отбой и большая часть членов экипажей заняла привычные места в баре. Это огромный шатер, возле входа в который расположена импровизированная стойка с нехитрым выбором спиртных и безалкогольных напитков. Дальше были столики четырехместные. Их обычно составляли по два-три-четыре, чтобы поместилась все друзья или эскадрилья. В шатре горит несколько мощных электрических ламп, сзывавших на тусовку крылатых насекомых. Судя по количеству, слетались туда со всей Новой Гвинеи. Можно пить под запись. Потом вычтут из зарплаты. Это расслабляет, кажется, что денег тратишь мало. Некоторые умудряются спустить всю зарплату.

Второе развлечение — публичный дом, тоже расположенный в шатре, разделенном на узкие отсеки, где только кровать и стул для одежды. Цены от доллара за полчаса со страшненькой папуаской. Есть две белые австралийки, как они сами говорят, жены погибших воинов. Это, наверное, должно разжалобить и оправдать цену втрое выше.

Я редко захожу в бар, а в публичную помойку и вовсе не заглядывал. От скуки валяюсь на койке в длинной, на сорок человек, палатке, читаю книги, оттачиваю английский язык. Время от времени нам привозят пачки старых, с вырванными страницами, как догадываюсь, списанных в общественных библиотеках, хотя изредка попадаются новые, наверное, пожертвованные каким-нибудь образованным патриотом. Мои сослуживцы считают, что я говорю как-то слишком правильно, как профессор. Они не догадываются, насколько правы.

На следующее утро во второй раз безнаказанно причесываем джунгли. На аэродроме майору Уилкинсу и заодно мне устроили торжественную встречу. Двадцать пять вылетов есть! Третья бомбардировочная круче всех в Юго-Западной части Тихоокеанского театра боевых действий. На следующий день командир Восьмой эскадрильи улетел в Порт-Морсби на пресс-конференцию. Предлагал и мне присоединиться. Только этого мне и не хватало.

— Все мои достижения — это твоя заслуга, — сказал я.

Во второй смысл этих слов он не въехал.

— Я пообщаюсь с ними и за тебя, парень! — радостно пообещал командир Восьмой эскадрильи.

Мой отказ лететь на пресс-конференцию встревожил командира Третьей бомбардировочной группы:

— Ты собираешься демобилизоваться?

— Пока нет, — ответил я и, чтобы как-то объяснить свое странное по американским меркам поведение, придумал на ходу: — Я как-то отделал хорошенько пару журналюг (pen-pusher), одному челюсть сломал. Меня полиция искала. Может, до сих пор ищет.

Подполковник Дэвис радостно заржал, будто услышал отменную шутку, хлопнул меня по плечу и сказал:

— Я так и думал, что ты не всегда ладил с законом! На войне именно такие нужны! — после чего добавил: — Черт с ней, с пресс-конференцией! Я уже написал рапорт о награждении вас обоих за двадцать пять вылетов и присвоении тебе звания капитан.

— Оправдаю доверие, сэр! — пообещал я, как положено благодарному отморозку.

Двадцать девятого мая Восьмая эскадрилья в составе восьми самолетов полетела под моим командованием бомбить Сэйдор. Надо было поразить две цели — аэропорт и морской порт, как назвали два деревянных причала, далеко уходящие в море. По данным нашей разведки противовоздушная оборона состояла из шести строенных зениток калибром двадцать пять миллиметров, которые располагались в конце взлетной полосы, у берега морю. Наверное, чтобы заодно прикрывать и морской порт. Я и мой ведомый взяли в бомбоотсеки четыре фугасные «пятисотки», а на внешние подвески четыре осколочные двестидвадцатифунтовые М88 весом сто килограмм каждая. Остальные только «пятисотки» с замедлителем взрывателя. До цели почти полтора часа лета крейсерской скоростью, минуя опасные районы. Заодно молодые летчики изучат район боевых действий.

Полетели на высоте десять тысяч футов. Там уже не жарко и воздух еще не разрежен. До Финшхафена нас проводили тяжелые истребители «Молния». Затем они повернули к порту Кимбе на острове Новая Британия, где появилась эскадрилья японских истребителей. На подлете к цели мы опустились до пятисот футов и разделились. Я с напарником полетел впереди бомбить зенитные батареи. Вторая группа из двух пар должна была отработать по причалам и прилегающим к ним береговым сооружением, а остальные — разбомбить взлетную полосу и все, что попадется на аэродроме.

Зашли со стороны моря. На малой высоте берег приближается быстро. Нас заметили издали и за километр начали обстреливать, обозначив свои позиции. Я в плавном пикировании начал обстрел батарей их пулеметов, заодно определяя момент сброса бомб. Работаю чисто на опыте, приобретенном в бытность штурмовиком. В мозгу щелкает — и я отпускаю бомбы с подвесок. Проносимся над батареями. Я успеваю заметить прячущихся бойцов расчетов.

Набирая высоту, закладываю вираж влево, от аэродрома, на который сейчас полетят фугасные бомбы. Сзади слышу более звонкие взрывы осколочных, сброшенных нами. После поворота на обратный курс вижу, как обе группы, отметавшись, уходят вправо, от зенитных батарей и потом набирают высоту над морем. Фугасные бомбы ухают тяжело, гулко, разнося все к чертовой матери и оставляя глубокие воронки. На восстановление взлетной полосы потребуется много времени. Зато оба причала устояли, только один малость накренило взрывной волной. По моей команде эскадрилья начинает кружить над морем на безопасном расстоянии от зениток, которые помалкивают, а я поднимаюсь на высоту пять тысяч фунтов, возвращаюсь к морскому порту, чтобы преподать молодежи урок. Над причалами переворачиваюсь и, развернувшись на обратный курс, круто пикирую на них, сбрасываю две бомбы на один и две на другой, после чего на высоте полторы тысячи выхожу в горизонтальный полет и, набирая высоту, лечу к поджидающим меня самолетам. Позади грохочут бомбы с мгновенным взрывателем. Подворачиваю на юг и вижу оседающие фонтаны мутной воды на том месте, где были причалы, и темные плавающие бревна. После чего возглавляю строй.

На высоте десять тысяч футов летим на юго-восток к проливу Витязь, названному в честь российского корабля, который привез к папуасам Миклухо-Маклая и в придачу к такому важному делу совершил небольшое географическое открытие. На траверзе острова Умбой замечаю пикирующую на нас с востока шестерку японских истребителей «Зеро». Видимо, это их безуспешно ищут американские «Молнии».

— Перестраиваемся в левый пеленг и с набором высоты встречаем нипез, — приказываю я. — Моя цель крайняя справа.

Японцы принимают условия дуэли, тоже перестраиваются в правый пеленг, чтобы ведущие сразились первыми. На все мои самолеты противников не хватит, так что будем нападать парой на одного, и еще три пары на подхвате. Самолеты сближаются стремительно. Я и мой противник ждем до верного и стрелять начинаем одновременно. У меня залп «тяжелее» в полтора раза. Его снаряды и пули стучат по крылу, а мои крупнокалиберные разносят его винт, носовую часть, кабину. Летчик, видимо, получает пулю и не одну и падает вперед на штурвал, потому что «Зеро» клюет и летит носом вниз, чуть не зацепив мое крыло верхушкой высокого мощного киля, на котором с обеих сторон выведена белой краской цифра «105».

Я делаю горку с разворотом, оцениваю поле боя. Сбитый мной японский истребитель через несколько мгновений отправляется мерить глубину Соломонова моря, еще один кувыркается в «штопоре», желая повторить его подвиг, три других, дымя и снижаясь поворачивают в сторону острова Умбой, но за ними гонятся три пары «Хэвоков». Шестой, вроде бы, не поврежденный, уматывает, преследуемый еще одной парой. Один наш бомбардировщик тоже дымит и снижается.

Я не вижу, кто это, кричу:

— Подбитый, поворачивай на запад, и прыгайте, когда будете над сушей!

После паузы вижу, как самолет подворачивает к острову Новая Гвинея и над ним из нижнего люка выбрасывается стрелок, открывает парашют, а потом сверху из кабины вываливается пилот. Оба опускаются в джунгли. Населенных пунктов поблизости нет. Может быть, экипажу повезет, доберется до своих.

«Тутси-3» на ремонте, но это боевые раны, заслуженные, претензий к ней не имею. Ниже кабины теперь три японских флага. В Третьей бомбардировочной группе я первый по количеству сбитых самолетов и потопленных кораблей. Восьмая бомбардировочная эскадрилья тоже. Мы наколотили вражеских самолетов столько, сколько не стыдно иметь истребительной. За мной репутация фартового летчика, который сам сбивает и подчиненным дает отличиться. Потери при этом минимальные. Само собой, подполковник Дэвис души во мне не чает и ждет не дождется, когда собьют майора Уилкинса, чтобы сделать меня командиром эскадрильи. Тот фишку рубит, желает мне смерти и сам возглавляет боевые вылеты, чтобы доказать, что тоже не лыком шит. Лыко с этим не согласно.

Нашей группе теперь поручают менее важные цели, где слабое противовоздушное прикрытие. Может быть, поэтому майор Уилкинс летает так часто. Или журналисты на пресс-конференции разожгли в нем ретивое. Очередной вылет заканчивается тем, что его самолет нарывается на очередь строенной двадцатипятимиллиметровой зенитки. До аэродрома дотянули на одном двигателе. Тяжело раненый стрелок умер, пока тащили на носилках в лазарет, расположенный в сборном домике возле диспетчерской вышки. Это надломило майора Уилкинса, передумал летать.

Седьмого июня Восьмую эскадрилью повел я. По данным нашей разведки, прошлой ночью на реке Селик немного выше устья встало на якорь судно водоизмещением тысячи две тонн. Сейчас с него перегружают привезенное на сампаны, чтобы отправить вглубь острова. Мы должны найти и уничтожить судно и лодки.

Цели мелкие и их много, поэтому берем в бомбоотсеки пятисотфунтовые контейнеры с зажигательными бомбами, а на подвески более легкие связки М14 из трех осколочных двадцатифунтовых бомб М41. Только у меня восемь фугасных «пятисоток». Топ-мачтовое бомбометание там не получится, придется атаковать с пикирования, а никто не сделает это лучше меня, даже попробовать не дам, чтобы корона не свалилась.

Полетели напрямую, лишь обогнув Лаэ, на высоте десять тысяч футов. Я собирался добраться до реки и пойти на восток над ней до моря. Караван сампанов, моторных и довольно вместительных, тонн на пятьдесят-семьдесят, увидели выше по течению. Сверху он казался темно-коричневой змеей, плывущей по светло-коричневой реке.

Мы нарезали вираж со снижением до тысячи футов, легли на боевой курс линия, держа дистанцию сто футов до переднего. Отбомбились по моей команде одновременно все. Еще одни вираж — и в плавном пикировании добиваем уцелевшие сампаны из пулеметов. Они пытаются причалить к берегу, но очереди из шести крупнокалиберных пулеметов настигают и разносят в щепки деревянные лодки с навесами из тростника. Рядом пылают подожженные термитной смесью и посеченные осколками. Сегодня у местных крокодилов и рыб, кто не попал под раздачу, день живота и праздник желудка. Чей-то труп, наверняка, доберется до моря и порадует акул и крабов.

Убедившись, что уничтожены все сампаны, я передаю командование эскадрильей ведущему второй пары с приказом возвращаться на аэродром базирования и в одиночку лечу вниз по течению реки. Недалеко от берега моря Селик решает пожить еще, поворачивает почти в обратную сторону, круто петляет. Пройдя в сотне метров от нижней части своего русла, опять поворачивает на восток и наконец-то добирается до моря Бисмарка, образовав широкий эстуарий. Сухогруза на Селике не оказалось. Видимо, разгрузившись, ушел ночью или рано утром. Я пролетел над морем на северо-запад почти до Вевака, не обнаружил его, повернул на обратный курс.

Везти бомбы назад глупо, потому что не зачтут боевой вылет. По пути у меня городок Ангорам, расположенный на берегу реки Селик. Наверное, именно туда везли груз сампаны. В нем есть и аэродром, на котором стоят два двухмоторных транспортных «Ки-57». Американцы сюда редко заглядывают, поэтому японцы расслабились. Это не относилось к зенитчикам, которые сразу застрочили по мне из четырех спаренных двадцатипятимиллиметровок.

Над аэродромом переворачиваюсь, круто пикирую, наводясь по пулеметным трассерам на самолеты, стоявшие рядом, и роняю на них четыре бомбы с внешних подвесок. Опять набираю высоту, делаю второй заход и рассчитываюсь с зенитчиками за неласковый прием. В третьем заходе отрабатываю из пулеметов по аэродрому, на котором горят обломки двух самолетов и два деревянных склада, и по позициям зенитчиков, по единственной уцелевшей пушке, упрямо строчившей по мне, заставляю ее замолчать, и заодно фиксирую на пленку нанесенный противнику ущерб. Теперь можно возвращаться на свой аэродром с приятным для женского уха названием Дободура.

На подлете к нему спрашиваю стрелка, у которого это двадцать пятый боевой вылет:

— Джонни, ты в парадном мундире?

— Нет, сэр, но все предупреждены, что вечером выставляю в баре, — весело отвечает он.

— Будешь демобилизоваться? — поинтересовался я.

— Ни в коем случае! На гражданке мне не светит такая легкая и высокооплачиваемая работа! — признается Джон Ренделл.

Доблестные зенитчики из Ангорама немного подпортили наш самолет, так что мы со стрелком отдыхаем. Джонни это тем более надо, потому что только на четвертый день вышел из запоя по случаю двадцати пяти боевых вылетов. Командир Третьей бомбардировочной группы подполковник Дэвис пообещал награду и повышение в звании до капрала (младший сержант). Зарплата у Джона Ренделла будет шестьдесят шесть долларов в месяц, а с накрутками за службу заграницей и боевые вылеты — сто десять с мелочью. Для парня из оклахомского захолустья это исполнение голубой мечты.

Одиннадцатого июня я собирался, как обычно в последнее время, подменить майора Уилкинса, слетать с эскадрильей на бомбежку Саламауа, но у подполковника Дэвиса были свои планы на меня.

— Часа полтора назад пилот истребителя «П-40», возвращаясь с разведывательного полета, обнаружил у мыса Нельсон японскую подводную лодку в полупогруженном состоянии, обстрелял, но она быстро ушла под воду. Наверное, высадила или забрала диверсантов. Мне позвонили из штаба, потребовал найти и уничтожить ее. Поручаю это дело тебе. Возьми глубинные бомбы, найди и уничтожь ее, — приказал он.

Не стал объяснять ему, что глубинные бомбы не отличаются точностью, что надо угадать не только направление на цель, но и глубину. Вся эскадрилья может отбомбиться и не попасть. Ладно, мое дело отработать по-быстрому и безопасно боевой вылет, а попаду по цели или нет — это не важно.

На склад боеприпасов сходил сам, поговорил с сержантом — пожилым тормозным типом с длинными усами, который, проходя мимо бомб, любил пошлепать их, как свою телку по заднице. Выглядел не очень глупым, хотя, по моему мнению, для службы в таком стрёмном месте требуется полное отсутствие серого вещества. Он очень удивился тому, что пилот пришел лично обсудить, какие именно бомбы взять в полет, поэтому в порядке исключения пустил меня в хранилище, вырытое в склоне холма, показал, что есть в наличии.

— Глубинные бомбы у нас четырех типов. Все они трехсотпятидесятифунтовые, но различаются весом взрывчатого вещества. МК-17 и МК-54 самые слабые, заряд всего двести двадцать пять фунтов, но быстрее погружаются. МК-53 и МК-41 на двадцать-двадцать два фунта мощнее, но медленнее, — поведал он, шлепая по представительницам каждого типа.

— Взрыватели на какую глубину можно выставить? — поинтересовался я.

— До шестисот футов, но подводные лодки обычно ходят на глубине двести-двести пятьдесят. На эти две и рекомендуется выставлять взрыватель по очереди, чтобы не ошибиться, — ответил сержант.

— Давай возьму по две бомбы каждого типа. На две пары, что быстрее погружаются, выставь триста пятьдесят и триста футов, возьму их на внешние подвески, а остальные на двести пятьдесят и двести, — приказал я.

До мыса Нельсона лететь минут пять. Само собой, подводной лодки там не было. Она могла отойти и залечь на дно на глубине пятьсот футов и более, и тогда, покрашенную в темный цвет, не разгляжу, или, на что я надеялся, продолжить движение в любом направлении, кроме западного, где была суша. Вспомнив, чему меня учили в мореходке, как будущего командира первой боевой части малого противолодочного корабля, я, пока цепляли бомбы, составил схему поиска «Спираль в секторе», исходя из скорости цели в девять узлов. Убрал коралловые рифы, которых здесь много. В итоге оставался не такой уж и большой участок, а для самолета и вовсе маленький.

Мы опустились до высоты три тысячи футов и начали поиск. Я смотрел направо, стрелок — налево. Я проинструктировал Джона Ренделла, на что надо обращать внимание. В солнечную погоду при слабом ветре и низкой волне, как сейчас, обнаружить подводную лодку на глубине до ста метров легко. Когда-то в будущем читал, что их видят на глубине триста метров даже со спутников. Главное — не перепутать с каким-нибудь природным подводным объектом типа рифа вытянутой формы. Это случилось с нами несколько раз. Я возвращался, делал круги, опускался ниже, пока не убеждался, что ошибся.

Подводную лодку обнаружил Джонни. Я сперва решил, что опять ошибся, но повернул к тому месту, что он указал. Подлодка выглядела совершенно не так, как я предполагал. Она казалась синеватого цвета и плосковатой. Подумал, не кит ли это? Нет, морское животное уже бы вынырнуло, чтобы вдохнуть воздух. Шла в сторону острова Новая Британия. Это косвенно подтверждало, что японская.

Дальше было дело техники, моей личной и самолета. Я поднял его на высоту пять тысяч футов, откуда и спикировал после переворота. Нарваться на взрывную волну не боялся, поэтому скинул все бомбы и вышел в горизонтальный полет на высоте около пятисот футов. Когда сделал вираж, увидел, что в месте сброса все еще бурлит вода, на поверхности появляются ненадолго предметы, которые могли быть только внутри подводной лодки. Промелькнуло даже человеческое тело или что-то похожее на него. Все это было запечатлено на кинопулемет в плавном пикировании, а плавающие бочонок и спасательный жилет — дважды и с малой высоты, чтобы были хорошо видны. Надо было бы подождать, когда вода очиститься, и убедиться, что подводная лодка уничтожена, но я не захотел. У нас есть кинодоказательства, что она повреждена, разгерметизирована. Этого хватит для отчета и нам, и командиру Третьей бомбардировочной группы. Лечь на грунт и отремонтироваться она не сможет, потому что глубины в этом районе в несколько тысяч метров, а есть местечко, где аж девять километров. Опускаться на дно будет долго, нудно и навсегда.

Двадцать третьего июня во время налета на Лаэ японский истребитель «Зеро» таранил лоб в лоб «Хэвок» командира Восемьдесят девятой эскадрильи майора Филлипса. Оба члена экипажа погибли. В тот же день приказом командира Третьей бомбардировочной группы подполковника Дэвиса новым командиром назначен первый лейтенант Шон Вудворд, то есть я. Теперь у меня временное звание майор. Мне тут же одолжили желтые листки из семи лепестков на погоны и при обращении стали называть полковником. С этого дня буду получать оклад в двести пятьдесят баксов в месяц, а с накрутками выйдет четыреста двадцать пять. Три-четыре такие зарплаты — и можно сваливать. У меня уже тридцать один боевой вылет. Даже если норму повысят до тридцати, как я читал в романе «Ловушка 22», все равно смогу демобилизоваться. Точнее, сделаю это сразу же, потому что дальше будут повышение до сорока и шестидесяти, можно не угнаться.

В Восемьдесят девятой эскадрилье осталось в строю всего семь самолетов и два в ремонте, и только у одного из пилотов более десяти (одиннадцать) боевых вылетов. Ко мне отнеслись спокойно. Я не совсем варяг, оттягиваемся в одном баре, частенько вместе сидели на инструктажах и летали на задания. К тому же, у меня репутация опытного и фартового летчика, под руководством которого потери минимальные и есть шанс нарисовать японский флаг ниже кабины. У американских летчиков, как и у русских, сбитые вражеские самолеты котируются выше урона, нанесенного во время бомбежки. При их работе по площадям не такое уж и ошибочное мнение.

На следующий день был сильный ветер. Полетели вместе через день. Четыре пары, загруженные кассетами зажигательных и осколочных бомб. Скинули их на джунгли в районе Сепу, неподалеку от Маданга. Зениток там не было, так что плюс один боевой вылет без проблем. Все решили, что начало хорошее, слетаемся.

Двадцать шестого июня отправились бомбить фугасно-бронебойными пятисотфунтовыми бомбами М58 склады в террасах возле Лаэ. Задание, так сказать, расстрельное. Противовоздушная оборона в городе мощная. Почти каждый налет заканчивается потерей одного-двух бортов.

После взлета поднялись на высоту двенадцать тысяч футов и направились якобы бомбить Маданг. Лаэ обогнули по дуге западнее, как делали раньше. Удалившись от города, начали снижение до трехсот футов, после чего развернулись и полетели к восточным окраинам города, где находились склады. Фугасно-бронебойные бомбы с взрывателем с замедлением рекомендуется скидывать с большой высоты, чтобы хорошенько углубились перед тем, как взорвутся. Как по мне, хватит и ста метров, чтобы разогнались и углубились. По крайней мере, упадут носом вниз.

К складам мы выскочили неожиданно. Зенитчики не ожидали нападения с севера, проморгали нас на подлете. Стрелять начали, когда мы уже были над целью. По моей команде все сбросили по восемь бомб и полетели, прижавшись к воде, на юг. Вдогонку нам строчили зенитки разного калибра, не нанося особого урона. Удалившись километров на десять, начали подниматься до двенадцати тысяч футов. Мои подчиненные доложили, что попадания есть, а проблем пока нет. «Тутси-3» тоже перепало, есть дырка в левом крыле, но держится молодцом.

Через сорок пять минут садимся в полном составе на аэродром Дободура, даже отставших нет. Механики чешут репы. Командир Третьей бомбардировочной группы потирает руки.

— Без потерь — это хорошо! — радуется он. — Подождем фотографии самолета-разведчика, посмотрим, как отбомбились.

Вечером он перехватит меня на пути в бар и сообщит, что урона мы нанесли больше, чем шестерка «Летающих крепостей» ночью. Я бы удивился, если бы было иначе. Все пространство возле террас было в огромных воронках от бомб, которые накидали «Б-17», только на них самих редко увидишь. Все-таки ночная бомбардировка хороша по большой площадной цели — мирному городу, как сейчас пиндосы ровняют в Германии.

Догадавшись, к чему клонит подполковник Дэвис, сообщил;

— После этого вылета у меня пять самолетов встали на ремонт, включая мой. Оставшиеся три борта посылать без меня слишком расточительно.

— Пожалуй, ты прав, — соглашается он, хотя, как догадываюсь, очень хотелось выслужиться перед командованием, утереть нос тяжелым бомбардировщикам. — Доложу, что все самолеты в ремонте. Как вернутся в строй, слетают еще.

Союзные войска медленно и уверенно зачищают Новую Гвинею и Соломоновы острова от японцев. Там, где сопротивление слабое, продавливают, там, где сильное — обходят, перерезая пути снабжения, заставляя окруженных переходить на подножный корм и томиться в ожидании нападения, время от времени нанося по ним бомбовые удары. Я помню, что некоторые гарнизоны в этих краях сдадутся только после того, как к ним привезут японских генералов, которые заверят, что Япония капитулировала, Вторая мировая война закончилась. После чего те, кто считал себя самураем, сделают харакири.

Третья бомбардировочная группа помогает пехоте в наступлении и разрушает аэропорты, морские порты, мосты. Если позволяет погода и задания не сложные, совершаем по два боевых вылета в день. Мне, как командиру эскадрильи, летать каждый день не обязательно. На легкие задания отправляются без меня. Подстригать деревья в джунглях мне неинтересно. Пусть парни набирают боевые вылеты, не шибко рискуя.

На аэродром Добродура перебрались Девятнадцатая и Двадцать вторая бомбардировочные группы на самолетах «Б-26» по прозвищу «Мародер». Не знаю, что и как они собираются мародёрить. Самолет тяжелее «Хэвока» во всех смыслах слова, включая управление и маневренность, а бомбовая нагрузка такая же. Единственный плюс (или все-таки минус⁈) — экипаж семь человек: два пилота, штурман-бомбардир, штурман-радист и три стрелка. Отбиваться на нем легче. Правда, у японцев почти не осталось в наших краях истребителей.

Семнадцатого июля австралийская армия начинает наступление на Саламауа. Восемьдесят девятой эскадрилье приказано помочь пехоте — разнести в городе все, что можно. Там теперь довольно приличная противовоздушная оборона, включая тяжелые зенитки, поэтому командовать буду я.

Решил зайти с неожиданной для противника стороны — северо-востока, от города Лаэ. Может, подумают, что летят свои. Для этого обогнули Саламауа на большой высоте, якобы направляясь бомбить другую цель, после чего начали опускаться до трехсот футов.

— Сэр, внизу справа спасательный плот с людьми, — доложил мой стрелок.

Это был большой самолетный плот, на котором поместилось около десяти человек. Сосчитать трудно, потому что некоторые встали и отчаянно замахали руками, чуть не перевернув свое плавсредство. Судя по форме, австралийцы. Я нарезал круг над ними, покачал крыльями: увидели, доложим, пришлем помощь.

Сперва надо было выполнить задание. Перед Саламауа перестроились в левый пеленг и опустились еще ниже, до ста футов. Пилоты в моей эскадрилье не то, чтобы очень опытные, но и не салаги, должны уметь летать на бреющем. Мы проносимся над морским портом, пакгаузами, казармами, аэродромом, роняя бомбы парами, чтобы окучить как можно большую территорию. Зенитки начали стрелять, когда мы уже были над городом, и первые бомбы с взрывателем с замедлением упали, еще не взорвавшись. Большая часть попаданий у нас будет сзади, в хвостовую часть, что менее опасно, хотя бывают удивительные варианты. Проскочив город и отбомбившись с первого захода, подворачиваем левее и, набирая высоту, летим к аэродрому Дободура, до которого всего сотня миль.

По прилету я докладываю штурману Третьей бомбардировочной группы о людях на спасательном плоту, показываю на карте примерное место, где их обнаружил. Майор Нортон связывается с Порт-Морсби, где базируется эскадрилья гидросамолетов «Пбу-5а (патрульный бомбардировщик, у — символ корпорации Консолидейтед, которая их производит, и номер серии)» по прозвищу «Каталина» в честь известного курорта. Что ж, службу на этих самолетах можно назвать курортной. Экипаж из восьми человек: два пилота, штурман, бомбардир, бортмеханик, три стрелка. Скорость до трехсот километров в час. Им спешить некуда. На вооружении всего четыре пулемета, причем только два крупнокалиберные — чаек распугивать. Могут нести четыре глубинные бомбы или две торпеды. Основная задача — патрулирование прилегающих морских районов, включая спасение экипажей сбитых самолетов или потопленных кораблей.

Вечером они сообщат нам, что плот обнаружили. Спасенные благодарят нас от чистого сердца. Это был экипаж «Летающей крепости», сбитой два дня назад над Лаэ. Они приводнились на мангровые заросли на вражеской территории, смогли накачать плот и отправиться в плавание. Судоводительские навыки не соответствовали летным, из-за чего оказывались все ближе к городу, который бомбили во время налета. Представляю, как бы обрадовались японцы, поймав их.

В воскресенье первого августа на базу Дободура прилетел заместитель командующего Пятой воздушной армией генерал-майор Эннис Уайтхед — сорокавосьмилетний бугай, уроженец штата Канзас. Что по виду, что по замашкам — вылитый уличный коп, крышующий неблагодарных проституток. Уж насколько тупые морды у советских офицеров, но американские дают им фору. Погоняло у генерала Эннис-Менис (menace — угроза). Как по мне, правильнее было бы Эннис-Пенис.

Личному составу всех подразделений, расположенных на аэродроме, приказали построиться в парадной форме. Генерал со свитой расположился в тени недавно достроенного, двухэтажного здания штаба, а остальные парились на солнцепеке. Эннис-Менис толкнул хвалебную речь в адрес доблестной Пятой воздушной армии, после чего началась раздача наград. Майору Уилкинсу и мне вручили «Крест за выдающиеся летные заслуги». Это бронзовый крест, поверх которого четырехлопастной пропеллер, и пятью лучами, выходящими из четырех углов и образующими квадрат. Ленточка синяя с двумя белыми вертикальными полосками у краев и красной посередине. На реверсе ничего нет, можешь сам выгравировать имя и звание. Аналогичная награда есть во всех родах войск армии США. Она второго уровня, как «Серебряная звезда», выше только «Медаль Почета». Разница между ними в том, что последние две федеральные, вручаются представителям всех родов войск. Мне в придачу присвоили постоянное звание капитан. На втором заходе, когда выдавали «Воздушные медали», получил сразу две: за три сбитых самолета и потопленную подводную лодку. Поскольку у меня таких медалей теперь пять, на ленте вместо бронзовых дубовых листиков будет один серебряный. Капрал Джон Ренделл, как соучастник уничтожения подлодки, получил один дубовый на ленточку и был повышен до капрала. Как догадываюсь, отныне его палкой не выгонишь из армии до пенсии.

Мероприятие продолжалось долго. К концу его я был мокрый от пота. Не предполагал, что на аэродроме Дободура столько летчиков, заслуживших награды.

После чего генерал Уайтхед собрал в инструкторской всех старших командиров, включая меня. Он решил поделиться своими соображениями, как правильно бомбить противника. Предлагал налетать днем несколькими эскадрильями и с большой высоты ровнять все с землей. К тому времени я уже знал, что боевого опыта у Энниса-Мениса нет, что он почти все время ошивался в штабах, занимался материально-техническим снабжением и прочими такими же опасными делами. В Пятой воздушной армии он занимался тем же. «Крест за выдающиеся летные заслуги» получил семнадцать лет назад за показательные полеты, причем был вторым пилотом. Во время посадки в Буэнос-Айресе они столкнулись с другим самолетом, и выжил все один человек. Угадайте, кто?

Мне его нудение надоело, поэтому ответил на его вопрос «Что скажите, парни?»:

— Генерал, японским зенитчикам даже целиться не надо будет. Пуляй в небо — в кого-нибудь да попадешь. Нашей армии хватит на десяток таких налетов. Потом вам будет некем и нечем командовать.

— Ты только что получил постоянное звание капитан, не так ли? — произнес он. — Поэтому ты уверен, что знаешь больше меня?

— Я получил звание за боевые вылеты. На сегодняшний день у меня их сорок два, — проинформировал его.

На этом разглагольствование старого болвана и закончились к радости всех присутствующих.

— Хорошо ты срезал этого РЕМФа (Rear Echelon Mother Figure — тыловой ублюдок)! — похвалил майор Уилкинс, который стал относиться ко мне теплее после того, как меня назначили командовать Восемьдесят девятой эскадрильей.

Зато подполковнику Дэвису мое выступление очень не понравилось:

— Мой однокурсник, служивший под командованием Энниса-Мениса, предупредил, что те, кто перечил генералу, оказывались в самых скверных местах службы. Так что в общении с ним лучше почаще повторять «Да, сэр!».

— Я не кадровый военный, мне это ни к чему. Закончится война, сразу уволюсь. А пока любое другое место можно считать поощрением в сравнении с боевыми вылетами, — легкомысленно отмахнулся я.

Вскоре я забыл о генерале Эннисе-Пенисе, сосредоточился на управлении эскадрильей. В нее пришло пополнение из двенадцати выпускников военных летных школ на новеньких самолетах. Я слетал с ними дважды на бомбежку с большой высоты вражеской пехоты в джунглях, потренировал летать на бреющем. В третий раз отбомбились с малой высоты по городу Финшхафен, после чего сразу четыре самолета, включая мой, встали на ремонт.

Двадцать первого августа полетели всей эскадрильей вместе с «Митчеллами» из Тридцать восьмой бомбардировочной группы бомбить с малой высоты аэродром около деревни Дагуа западнее Вевака. Ведущими были мы, а соседи перенимали опыт. Нас прикрывали шестнадцать тяжелых истребителей «Молния» или, с моего легкого языка, «Две балки, одна зарплата». Дагуа — очень большой аэродром с взлетной полосой шесть тысяч семьсот футов (более двух километров), способный принимать тяжелые бомбардировщики. В северной части тридцать три ангара для самолетов разных типов, в центре — четырнадцать, в южной — тридцать два. Само собой, многие пустовали, но могли быть использованы. Защищали аэродром четыре зенитные батареи: две калибром двадцать пять миллиметров и по одной ста и ста двадцати семи.

Мы зашли с севера двумя волнами на высоте около двухсот футов. Первой строем пеленг, чтобы обработать аэродром на всю ширину, отбомбилась моя эскадрилья из двенадцати самолетов и сразу за нами — «Митчеллы». Использовали пятисотфунтовые бомбы, фугасные и фугасно-осколочные с замедлением взрывателя на двадцать две секунды. Зенитки лупили по нам почти в упор, благодаря чему попадали редко. Слишком быстро мы уходили из зоны обстрела. Серьезные повреждения получил только один «Митчелл», полетел на малой высоте к ближайшему американскому аэродрому.

Мы направились на базу с набором высоты. «Митчеллы» сразу отделились, полетели ниже, прикрывая своего «подранка». Южнее Дагуа на высоте около пятнадцати тысяч футов вертели карусель наши и вражеские истребители. Американцы называют такие бои собачьей свалкой. На стороне врага сражались около тридцати «Ки-61» «Хиен (Ласточка)», усовершенствованные копии «Мессершмитт-109».

— Поможем истребителям, — предложил я своим подчиненным. — Разбиваемся на пары, и каждый атакует свою цель.

Я знал, что гоняться за истребителями бестолку, у «Хэвока» скорость намного ниже. Подловил пару «Хиенов», когда после разворота выскочили прямо на нас.

— Сэм, бери второго! — приказал я своему ведомому Самуэлю Паркеру.

Японцы ждали нападения сверху, поэтому с запозданием среагировали на атаку снизу. Пулеметные очереди уже разматывали слева носовую часть «Ки-61», когда летчик попробовал уклониться. Я не отставал, пока у него не отвалилась большой кусок крыла слева, и самолет не ушел в штопор. Проводил почти до земли, зафиксировав победу на кинопленку. Чудь дальше упал, загоревшись, его ведомый, сбитый вторым лейтенантом Самуэлем Паркером.

Мы хотели вернуться в собачью свалку, но японские истребители покинули ее, потому что заканчивалось топливо. Счет был одиннадцать три в пользу американцев, которых в начале боя было раза в два с половиной меньше. Еще одна «Молния» дотянет до аэродрома, но выкатится за полосу и сгорит.

Две победы на счету бомбардировщиков, о чем я и доложил подполковнику Дэвису, который смотрел на меня виновато, как кот, случайно нассавший не в те тапки. Когда шел на доклад, обратил внимание, что штабные офицеры поглядывают на меня как-то не так. Появилась мысль, что меня разоблачили, узнали, что я не Шон Вудворд.

Подполковник Дэвис успокоил:

— Тебе прислали замену. Командиром Восемьдесят девятой эскадрильи назначен майор Альварез. Ты возвращаешься в Восьмую, — и добавил в оправдание: — Это была не моя идея.

— Давай угадаю с первого раза, чья⁈ — шутливо предложил я.

— Хорошо, что ты сам всё понимаешь, — облегченно произнес он. — Как только освободится место командира эскадрильи, ты первый в очереди.

— Это ни к чему, — сказал я. — Завтра принесу рапорт о демобилизации. У меня сорок семь боевых вылетов — почти в два раза больше, чем надо для этого.

— Ты бы успокоился, не спешил, — предложил командир Третьей бомбардировочной группы. — У меня и так не хватает опытных летчиков, а тут еще ты уйдешь. С кем я буду воевать⁈

— Полковник, мы оба понимает, что теперь мне не дадут нормально служить в Пятой воздушной армии. Как бы мне не припаяли какое-нибудь военное преступление и не отправили на родину в кандалах, — прикинулся я перестраховщиком.

На самом деле я отнесся к этой замене, как к знаку судьбы. Пора заканчивать военные игры. Денег нарубил на первое время. Поищем место поспокойнее и/или с большим доходом. Раньше меня сдерживали сослуживцы. Мне не то, чтобы стыдно было покинуть их, но неприятно, появился бы горький осадок. Теперь у меня был прекрасный повод послать не их, а командование, которое так несправедливо поступило с классным летчиком и смелым парнем.

Утром я отдал командиру Третьей бомбардировочной группы рапорт с требованием демобилизовать меня. Подполковник нехотя подписал его и отправил по инстанции.

— Жди ответ, — сказал он. — Говорят, это занимает несколько дней. Сам на войне раньше не сталкивался, не знаю точно.

Я зашел к механику Чарльзу Паку и попросил ремонтировать «Тутси-3» как можно дольше, до тех пор, пока не придет приказ о моем увольнении со службы.

— Мы с тобой славно повоевали. Благодаря тебе, я сделал сорок семь вылетов. Не хотелось бы погибнуть в сорок восьмом за день-два до увольнения, — сказал ему.

— Сэр, самолет будет в ремонте, пока не выставишь отходную в баре! — заверил он и обещание выполнил.

Положительный ответ пришел через неделю. Меня отправили, как здесь говорят, с Big ticket (Большой билет) — в почетную отставку с сохранением звания, наград и положительной характеристикой. Может, кое-кто и хотел бы тормознуть меня на службе и отправить в какую-нибудь дыру, но закон есть закон. Я подам в суд и все-таки демобилизуюсь, а те, кто мешал этому, получат по голове, причем очень больно. У американцев тяга к сутяжничеству воспитывается с детства. По любому поводу идут в суд. Для руководителя проигрыш там — черная метка лузера.

Тридцатого августа я вылетел на транспортном «Дугласе» в Сидней. Там прокантовался четверо суток на военной базе в двухместном номере с первым лейтенантом-интендантом, ожидая попутный пассажирский самолет. Летели точно на таком же, как и сюда. Свободным было всего одно место. Кто-то опоздал. В Гонолулу передневали и отправились дальше.

Вечером пятого сентября я ступил на бетонное покрытие военного аэродрома возле Сан-Антонио, штат Техас. Поскольку Пятая воздушная армия считалась сейчас приписанной в США к этой военной базе, тут меня и должны были рассчитать и уволить. Я все еще нахожусь на военной службе, поэтому мне предоставили место в офицерском общежитии в комнате для офицеров в чине капитан. Еще одного в таком же чине не нашлось, поэтому жил один. Непривычное чувство. В последние месяцы рядом со мной по ночам храпело не менее двух десятков человек. Такое впечатление, что избавился от тяжелой ноши, но без нее качает при ходьбе.

Утром в понедельник я сдал в финансовый отдел приказ по Пятой воздушной армии о демобилизации, бумаги из бухгалтерии Третьей бомбардировочной группы, путевые документы. Пожилой сутулый подслеповатый сержант, похожий на крота, проверил их, замечаний не высказал.

— Приходи завтра утром. Ты еще будешь числиться на службе до полуночи, — сказал он.

— Могу съездить в город? Пропуск нужен? — спросил я.

— Офицерам выход свободный. Покажешь на контрольно-пропускном пункте удостоверение личности. Его запишут и пропустят на базу, когда вернешься, — объяснил сержант.

На мне, несмотря на плюс двадцать семь по Цельсию, парадный мундир с наградами, поэтому все солдаты и офицеры козыряют первыми. Для них я герой. Оказалось, что и для штатских тоже. Едва вышел за проходную, как возле меня остановился темно-синий «форд».

Сидевший за рулем улыбчивый толстячок лет сорока пяти в соломенной ковбойской шляпе стетсон, открыл правую дверцу и пригласил:

— Садись, офицер, подвезу!

— Спасибо! — поблагодарил я, сняв фуражку и сев на правое переднее сиденье.

— Куда тебя? До ближайшего бара или борделя? — весело поинтересовался он.

— Нет. Мне нужен лицензионный отдел. Надо права получить. Мои бомба уничтожила. Хорошо, что в тот момент они были не в моем кармане, — объяснил я ситуацию.

— Зачем они тебе нужны⁈ — удивился он.

— Послезавтра демобилизуюсь, — ответил я.

— Демобилизуешься⁈ — еще больше удивился толстячок.

— Да, — подтвердил я. — Совершил сорок семь боевых вылетов — почти в два раза больше, чем надо — и уступил место молодым парням. Пусть себя покажут!

— А-а, так ты даже круче, чем эти, «Мемфисская красавица»⁈ У них-то всегодвадцать пять было! Я купил их облигацию, когда в Даллас прилетали! — догнал он. — Слушай, у меня сосед по дому работает в офисе, где выдают права. Сейчас мы все решим!

Странно, я думал, что он с фермы. Обычно в стетсонах ходит деревенщина и приезжие из других штатов.

Он привез меня к Бюро автомобилей Департамента налогов и финансов, где объяснил сидевшему за столом за деревянным барьером, своему соседу, такому же толстячку, но без шляпы, может, потому, что на службе не положено носить, какое счастье им обоим сегодня привалило — помочь ветерану боевых действия в юго-западной части Тихоокеанского театра. Тут они загомонили вдвоем, потом подтянулись еще два сотрудника и даже их босс, такой худой, будто все лучшее отдает подчиненным. Все это напомнило мне Италию, хотя ни один из сотрудников Бюро даже брюнетом не был. Я ответил десятка на три вопросов, рассказал, за что получил каждую награду, поделился прогнозом о продолжительности войны, угадав на все сто процентов, о чем они пока не подозревают. За это время сосед, взяв мое военное удостоверение, заполнил бланк, напечатав домашним адресом свой, а начальник, не читая, шлепнул в верхнем правом углу синий штамп с номером удостоверения. Назывался документ «Операторская лицензия». В ней имя, адрес, дата рождения, цвет кожи, пол, вес и рост (с моих слов), цвет волос и глаз. Ниже моя подпись. Фотография не нужна. Штат Техас уже нравится мне.

Затем толстячок отвез меня в автосалон к своему приятелю, у которого уже две машины купил, парень надежный. Этот был среднего роста и комплекции, но такой же любопытный и говорливый. Я повторил ему то, что рассказал в Бюро. Толстячок при этом ахал и охал так, будто слышит в первый раз. За разговором подобрали мне машину.

— В каких есть кондиционер? — спросил я.

Мои собеседники в один голос ответили:

— «Паккард-180»!

Оказывается, кондиционер пока не является базовой опцией. У других производителей только за дополнительную плату. «Паккард» стал пионером — и в моем случае не прогадал.

Автомобиль был черного цвета, четырехдверный седан с восьмицилиндровым двигателем объемом пять и восемь десятых литра и мощностью сто восемьдесят лошадиных сил. Бензина будет жрать много, но, как я заметил по пути, здесь он стоит сорок центов за галлон (примерно три и восемь десятых литра), то есть около одиннадцати центов за литр. Фары на крыльях, за которыми в запираемых круглых емкостях, сверху на которых установлены зеркала заднего вида, по запасному колесу с каждой стороны. Электрические стеклоподъемники. Радиоприемник и электрические часы. Кожаные сиденья. Трехступенчатая коробка передач с системой сцепления с вакуумным приводом. Благодаря последней, которую называют «гитарой», педалей две — газ и тормоз, а скорости переключались на рулевой колонке средним пальцем правой руки, не снимая ее с руля. Был и обычный рычаг на всякий случай, но сейчас лежал в багажнике, в котором значительное место занимал кондиционер. Это позволяло на сплошном переднем сиденье перевозить двух пассажиров — еще один плюс, хотя мне он ни к чему.

— Это у меня последняя машина прошлого года выпуска. Свеже́й не найдешь во всем штате. С тех пор выпускают только для армии. Я продавал за тысячу сто девяносто девять долларов, но тебе скину пятьдесят, — закончил владелец автосалона.

Тут я вздохнул облегченно, потому что предполагал не меньше двух тысяч, что сильно подкосило бы мой бюджет, пришлось бы искать что-то подешевле. Мы ударили по рукам, после чего договорились, что завтра утром я получу расчетный чек, вместе смотаемся в банк, обналичим его и закончим сделку.

— Номерные знаки за счет салона! — радостно объявил продавец.

У меня не было четкого плана, чем буду заниматься на гражданке. Сперва надо было вырваться из лап Военно-воздушных сил США, а потом будем посмотреть. Вот и настал момент для смотрин. На службе мне сказали, что имею право получить высшее образование за счет государства. Ребята были из страны Техас, поэтому сообщили, что у них десять процентов лучших выпускников школ могут учиться бесплатно, причем шесть процентов в Техасском университете в Остине. Они туда будут поступать, если выживут на войне. Я подумал, почему бы и мне не получить высшее образование? Стану опять профессором и буду заниматься научными исследованиями за чужой счет. В этом году не получится, потому что, как я думал, опоздал к началу учебного, но решил заехать в Остин, узнать детали, а потом заняться поиском работы и жилья. Все-таки это столица штата. Многих мужчин забрали на войну, так что проблем с трудоустройством не должно быть.

Утром я получил чек и пожелания хорошо устроиться в мирной жизни. Мне разрешили позвонить в автомобильный салон, сказать, что жду у проходной. После чего с купленным вчера чемоданом, заполненным моим нехитрым барахлом, и сагайдаком вышел к контрольно-пропускному пункту. Там поболтал минут десять с нарядом, рассказал несколько летных баек, дожидаясь, когда меня заберут.

Офис «Национального городского банка Нью-Йорка» находился почти в центре Сан-Антонио, но выглядел скромно, всего два окошка для обслуживания клиентов. Никакой охраны. В штате Техас свободное владение и ношение оружия. Стрелять можно, если считаешь, что у преступника есть намерение нанести ущерб тебе или твоему имуществу, что пытается без разрешения проникнуть в жилище или автомобиль. Поэтому в штате живут исключительно вежливые, дружелюбные и честные люди. Девушка лет двадцати, постреливая голубыми влажными глазками с черными ресницами, «пробила» мой счет, сообщила, что на нем почти три тысячи семьсот долларов, обналичила чек еще на сто двадцать три, после чего перечислила владельцу автосалона тысячу сто сорок девять долларов и выдала мне пятьдесят один мелкими купюрами.

— Больше вы не сможете участвовать в нашей программе высоких процентов для военнослужащих, — с горечью сообщила она.

— Жаль! — шутливо произнес я. — Как устроюсь на новом месте, вложу деньги в акции и буду иметь больше.

Мы вернулись в автомобильный салон, я переложил свои вещи в багажник «паккарда» и отправился менять судьбу на северо-восток, в город Остин. Автомобиль оказался резвым, набирал скорость быстро, разгоняясь до ста сорока километров в час, и при этом держал дорогу хорошо и тормозил резко. Я выключил кондиционер, опустил стекло в левой передней дверце и покатил с ветерком.

Дорога была отменная. Температура здесь не опускается ниже нуля, поэтому нет ни трещин, ни вмятин. По обе стороны к горизонту уходила савана. Где-нигде попадались стада быков и коров, огражденные колючей двужильной проволокой в пять нитей. Раньше здесь паслись бизоны и жили индейцы-апачи. Теперь ни тех, ни других, зато есть нефть. Качалки, похожие на железных журавлей, видел чаще, чем стада скота. Ближе к Остину увидел сосновый бор и дубовую рощу. Оба островка деревьев казались недоразумением в этих краях.

Чуть больше, чем через час, я остановился не бензозаправке на окраине столицы штата. Насос был электрический. В мою предыдущую эпоху бензин качали вручную. Меня обслужил парнишка лет пятнадцати, которого больше интересовали мои награды, из-за чего малость не перелил бензин, наполняя бак доверху.

Я заплатил ему, оставив шесть центов сдачи на чай, и спросил:

— Как проехать к университету?

— По этой дороге и перед стадионом налево. Не пропустишь его, приметный. Левее будет башня университетской библиотеки, скоро увидишь ее, — ответил парнишка.

И башня, и стадион, действительно были приметные. Первая метров сто высотой, а второй тысяч на пятьдесят зрителей. Я повернул перед ним, проехал мимо кампуса к главному корпусу, частью которого являлась она. Оставил машину на парковке, где находилось десятка два менее достойных внимания, чем мой «паккард». Перед зеркалом заднего вида, пригнувшись, надел и поправил фуражку, чтобы козырек был строго по центру. Возле входа в главный корпус — трехэтажное здание с аркадой на первом и красно-коричневой черепичной крышей, из которой вырастала башня библиотеки, напоминающая Александрийский маяк — стояла группа студентов, в основном девушки. Они заметили меня и тут же перестали щебетать. Первое впечатление — самое яркое. Предполагаю, что для многих из них именно так и выглядит принц на белом коне — молодой и при этом многократно награжденный капитан-фронтовик на черном седане.

— Доброе утро, красавицы! — поприветствовал я, проходя мимо.

Девушки ответили хором, показав в улыбке ослепительно белые зубы. У меня еще в первую эпоху появилось подозрение, что янки улыбаются все время именно для того, чтобы похвастаться, как много денег потратили на стоматологов.

В фойе, казавшемся темным после яркого солнечного света, я чуть не сбил с ног женщину лет под тридцать, серую мышку в очках с тонкой золотой оправой. Извинился перед ней, объяснив причину своей невнимательности.

— Ты не первый, с кем такое здесь случилось, — милостиво произнесла она.

— Не подскажешь, у кого мне узнать, как поступить в университет? — спросил я, раз уж нас столкнула судьба.

— Тебе надо к президенту Гомеру Рейни! — радостно произнесла она. — Иди за мной!

По пути на второй этаж я догадался, что так в американских университетах называют ректора. Гомеру Рейни под пятьдесят. Невысок, лысина спереди с остатками волос, зачесанных так, чтобы накрыть ее, круглолиц, родинка между русыми бровями, хотя ни разу не индус. С виду типичный администратор от науки. Он тоже радостно заулыбался, увидев меня.

— Мне сказали, что ты хочешь поступить в университет после службы, — начал он, поздоровавшись и довольно крепко, не по комплекции и виду деятельности, поджав мне руку.

— Я уже отслужил, демобилизовался сегодня утром, сделав сорок семь боевых вылетов, почти в два раза больше, чем надо для этого. Подумал, что после войны будет слишком много желающих, а сейчас будет легче поступить. Хотел успеть к началу учебного года, но из-за бюрократических проволочек опоздал. Видимо, придется в следующем году, — рассказал я,

— Ничего страшного. Учебный год начался сегодня. Да и в наш университет можно поступать в течение всего года. Так что ты уже зачислен, — сообщил он. — На какого хочешь учиться?

— На химика, — ответил я.

— Тем более рады тебе! — воскликнул он. — У нас недобор на этот факультет. Девушки его не любят, а юноши рвутся на войну. Будешь зачислен в колледж естественных наук.

— А если мне захочется перевестись на другую специальность, такое возможно? — поинтересовался я на всякий случай.

— В первые два года с досдачей предметов, — ответил президент Техасского университета. — Проблема в другом: в кампусе нет свободных мест. Если бы приехал раньше, получил бы, а теперь не можем никого выгнать, придется подождать, пока достроят новое здание.

— Это, как раз, не проблема, сниму жилье. Деньги пока есть, и я устал от соседей по комнате в казарме, не говоря уже о сорокаместной палатке в джунглях острова Новая Гвинея. Хочется побыть одному, — признался я.

— Как я тебя понимаю! — выдал он, чуть ли не всхлипнув.

Интересно, где и как он умудрился найти в Остине место более стрёмное, чем аэродром Дободура⁈

Я живу минутах в двадцати ходьбы от Техасского университета на Западной двадцать четвертой улице на третьем этаже пятиэтажки в студии с балкончиком. В небольшой комнате двуспальная железная кровать с кольчужной сеткой, перьевым матрацем и двумя подушками, шкаф, что-то типа комода, стол, два стула, кухонный столик с электрической плитой с двумя конфорками, маленький холодильник без морозильника, который запускался с грохотом и первое время будил меня, умывальник, он же мойка, и, отгороженные фанерными стенками, унитаз и душ за прорезиненной шторой, без бортиков и со стоком в полу. Отверстие время от времени засоряется, и домываешься, стоя в грязной воде. Из посуды были две алюминиевые кастрюли, маленькая и средняя, чугунная сковородка, чайник, три фаянсовые тарелки и две чашки с щербинками, по две мельхиоровые столовые ложки, вилки и чайные ложечки, кухонный нож с деревянной рукояткой. Два комплекта старого постельного белья, одно шерстяное одеяло, два полотенца. Прачечная в подвале дома — семь стиральных машин с вертикальной загрузкой в ряд, пять центов за одну загрузку, крутят минут двадцать, и по бокам по вертикальному барабану для отжима — еще пара минут и один цент, но можешь сэкономить, выжать вручную, пропустив между двумя катками, установленными на машинке сверху. Стиральный порошок «Дрефт» в картонной пачке приносишь с собой. Если забудешь, исчезнет, потому что считается помощью малоимущим соседям.

Студия обходится мне в шесть с половиной долларов в неделю. Вода (примерно десять центов за кубометр) и электричество (три и четыре десятых цента за киловатт) отдельно. Предоплата за двадцать четыре недели. Дальше буду отстегивать за две недели вперед. Во дворе большая, бесплатная, заасфальтированная и наполовину пустая стоянка, которая видна из моего окна. Хозяин квартиры (не дома) заверил, что угонов не было, потому что лет семь назад какой-то жилец подстрелил какого-то пацана, который терся у его машины. Доброе слово и кольт понимают быстрее, чем только доброе слово.

Завтракаю и ужинаю дома купленными в магазине полуфабрикатами. Обедаю в университетских диннерс — столовых с бутербродами, кофе, чаем и газировками, причем цены выше, чем в забегаловках по соседству, но без налогов, так что получается то на то. Если есть время, иду во французский семейный ресторанчик. Меня обслуживает хозяин заведения месье Тома́. Мы с ним болтаем на французском языке, пока его жена готовит мой заказ. Для него моя мама была француженкой. У меня свой отдел в винном шкафчике, где хранятся две-три недопитые бутылки, оставленные на следующие визиты. Обычно за обедом я выпиваю бокал красного или белого французского вина, которое рекомендовал хозяин. Я (мама научила) знаю хорошие урожаи только до тысяча девятьсот двадцать пятого года.

Месье Тома видел меня в форме капитана американской армии, поэтому не требует показывать водительские права, когда подает вино. По документам мне еще нет двадцати одного года, поэтому продавать спиртное запрещено, оштрафуют обоих. В магазинах по соседству тоже видели меня в форме, лишних вопросов не задают. Во время службы всем на это было начхать, Правда, находились мы заграницей, где американский закон не действует.

В хорошую погоду хожу пешком в университет. В отличие от янки, я люблю прогуливаться. Здание моего колледжа, как здесь называют факультеты, а их десять, за главным корпусом, неподалеку от работающей, нефтяной качалки «Санта-Рита № 1». Она сделала университет богатым, позволила построить новые учебные и жилые корпуса. Лекционные аудитории по принципу амфитеатра, но ряды ровные. Преподаватели что-то бухтят внизу, не мешают спать на верхних. На лекции можно не ходить, преподаватели говорят об этом сами, но почти все запоминают, кто бывал часто, а кто нет. Для практических занятий небольшие классы, кабинеты, лаборатории.

Система обучения похожа на российскую до революции по принципу выбора предметов и отсутствию строгого расписания. Есть обязательные и есть на твое усмотрение, в том числе и по профессии. То есть ты в любом случае будешь инженером-химиком, но с уклоном или в переработку нефти и газа, что в Техасе очень востребовано, или в производство кислот, щелочей, пластмасс, лекарств… При устройстве на работу скорее возьмут того, у кого зачтены предметы по нужному им направлению. У меня пока нет четкого плана, где собираюсь работать и собираюсь ли вообще по этой профессии, поэтому учу всё. Семестр длится пятнадцать-шестнадцать недель. Каникулы начинаются перед Рождеством и заканчиваются во второй половине января. Даты плавающие, потому что семестр начинается в понедельник и заканчивается через сто с лишним дней в пятницу в конце декабря первый и конце мая или начале июня второй. Летом еще один семестр с более плотным расписанием, который равен предыдущим, для тех, кто хочет поскорее получить диплом. Обычно во время каникул учат обязательные, но непрофильные предметы типа история США или государственное устройство.

Выбираешь по предмету класс (тему, раздел), смотришь расписание, записываешься. Один предмет могут вести два или три преподавателя. Они читают лекции продолжительностью пятьдесят или, сдвоенные, восемьдесят минут. Вопросы задавать нельзя. Отвечать на вопросы профессора нужно. Желательно правильно, хотя любой ответ зафиксирует тебя в его памяти, что потом повлияет на оценку. Если что-то не понял, приходи на консультацию к профессору, который принимает раз в неделю в течение двух-трех часов, или обратись к ассистентам, которые проводят обсуждения лекций, практические и лабораторные занятия. В течение семестра две проверки знаний, в середине и конце. Ответы только в письменном виде, чтобы потом мог судиться с профессором из-за оценки. Бывают курсовые работы и домашние задания, иногда несколько за семестр. В итоге подсчитываются проценты. Допустим, посещаемость — пять процентов, обсуждение, или курсовая, или домашнее задание, или лабораторное занятие — до десяти-двадцати за каждое, промежуточный экзамен — до двадцати, финальный (три часа на ответы) — до тридцати, как профессор установит. Набрал от девяноста до ста процентов — получил оценку А, восемьдесят-девяносто — Б… менее семидесяти или шестидесяти, у каждого профессора свой нижний предел — давай, до свиданья! Оплачивай класс и начинай сначала или бери другой. За каждый сданный начисляются баллы, и окончание его дает возможность изучать следующий. Иногда есть вилка. Ты можешь пойти по любому из предложенных путей, но в итоге должен набрать по этому предмету определенное количество баллов и получить общую оценку до четверки максимум. Выпускников с общим балом по диплому от трех целых семидесяти пяти сотых приглашают на работу в ведущие компании. На информационном стенде постоянно появляются объявления с перечнем востребованных профессий, примерным заработком и почтовым адресом, на который надо выслать резюме с оценками. Иногда есть оговорка, ниже какого балла не соваться. Перед летними каникулами приглашают на стажировку. В конце обучения, кроме всех прочих, надо сдать государственный экзамен «Фундаментальная база инженерии», который проводится два раза в год и длится до восьми часов. Вопросы по всем предметам, относящимся к инженерным профессиям. Написал правильные ответы на семьдесят процентов их — получил лицензию инженера. На четырехлетнее обучение (диплом бакалавра) дается шесть лет. При наличии уважительной причины могут продлить на год. Не уложился — зря потратил деньги.

В университете мощные студенческие организации, которые хорошо отстаивают свои права и даже принимают участие в распределении средств, добиваясь выплаты пособий нуждающимся, строительства новых общежитий, ремонта старых… Кроме них, есть общины по национальным, религиозным и другим признакам. Негров и даже полукровок нет. Только для белых. Очень большая и влиятельная греческая диаспора. Вдруг выяснилось, что у меня была бабашка-гречанка, которая тайно крестила внука в православной церкви, хотя я протестант. Хорошее знание греческого языка было тому подтверждением. Примыкать к диаспоре я не стал, но относились ко мне, как к своему, помогали советом, особенно при выборе классов. У каждого профессора свои придури. К некоторым лучше не записываться, если…. У греков была картотека на всех преподавателей, начиная с ассистентов, с перечнем этих придурей и «если». Мне дали почитать. Напечатаны были на греческом языке, чужак не поймет. Со временем я пополню их базу данных своими наблюдениями.

Главный недостаток денег — исчезают быстро. Я накупил одежды и обуви, постельного белья и полотенец, посуды и прочих мелочей для дома. Приобрел даже радиоприемник «Филко» за двадцать восемь долларов восемьдесят центов, чтобы не быть в курсе личной жизни своих соседей, причем не только за стеной, но и выше, ниже, наискось… Акустика тут даже круче, чем в советских коммунальных квартирах. Это был пятиламповый агрегат со шкалой за стеклом на передней панели и ниже две рукоятки: выбор частоты и регулировка громкости. В моей квартире с самодельной внешней антенной, вынесенной на балкон, он ловил со звуком хорошего качества не только местную радиостанцию «Голос Остина», но и федеральные «ABC», «MBC», «CBS»… Кстати, радиоприемник довольно мощно бил током, если дотронешься до металлических креплений, не говоря уже о плате. Вернувшись с занятий, я включал его и получал звуковую завесу от соседей. Вещание было прямое, часто со сбоями. Передавали новости, музыку, интервью, проповеди, но основную часть составляли радиопьесы, в первую очередь «мыльные оперы», каждая серия которых заканчивалась клиффхенгером (уцепиться за край обрыва) — сложной ситуацией, выход из которой появится в следующей. Передачи перебивались рекламой. Местные станции иногда давали объявления о работе. Именно так я и вышел на компанию «Остин Эйркрафт».

Офис ее располагался на первом этаже в одном из зданий муниципального аэропорта имени Роберта Мюллера, находившегося милях в пяти северо-восточнее города, и состоял из трех комнат: проходной, в которой сидела секретарша («Называй меня Элен!») лет сорока, тратившая на косметику, как догадываюсь, почти всю зарплату и не только свою, и из которой вели две двери: справа в кабинет босса Марио Кастилло и слева в комнату пилотов. Им требовался еще один. Осуждать условия по телефону отказались, предложили приехать. Я прикатил в парадной форме. Мне разрешено носить ее во время торжеств, в дни национальных праздников. В остальное время могу схлопотать штраф до двухсот пятидесяти долларов или срок шесть месяцев. Я решил, что визит на собеседование — это торжество лицемерия.

— Марио, к тебе капитан ВВС, и у него больше наград, чем у тебя самолетов! — доложила секретарша Элен своему боссу по селектору.

— Пусть заходит! — послышался веселый голос из динамика.

Хозяину компании «Остин эйркрафт» за пятьдесят, но при этом густая волнистая черная шевелюра без единого седого волоска. Наверное, подкрашивает. Темно-карие глаза смеющиеся и при этом как бы между делом ухватывающие детали. Он протянул для пожатия большую руку, густо покрытую черными волосинами, и неожиданно вялую.

— Давно у нас не появлялись такие герои! — начал он. — Где воевал?

Я рассказа коротко, показал свои документы.

— Нам как раз такой ас и нужен! — сделал вывод Марио Кастилло и как бы между делом посмотрел мою летную книжку, сертификат об окончание Смирненской школы военных пилотов и произнес удивленно: — Ты учился на «Летающую крепость», а попал на другие⁈

Я рассказал историю об автомобильной катастрофе.

— Не повезло тебе! — сделал он вывод.

— Как сказать. Все остальные из моей группы погибли в Европе, — выдал я.

Так это или нет, не знаю, но и он тоже.

— Видимо, бог бережет тебя, упредив маленькой бедой большую, — сделал вывод босс, после чего перешел к делу: — Мне нужен второй пилот на грузовой «Боинг-247». Видел такой?

— Нет, — признался я.

— Это двухмоторный цельнометаллический моноплан. Сперва был пассажирским вместительностью десять человек, работал на местных линиях в Калифорнии в компании «Западные авиалинии», но не выдержал конкуренцию. Я с компаньонами купил два и переделал в грузовые, добавив еще один топливный бак, чтобы хватало на тысячу сто миль. Сейчас возим по всей стране, что подвернется. В основном для армии. Платить буду три доллара в час во время полета и по доллару, если застрянете где-то из-за погоды или поломки, и на еду доллар, и плюс оплата отеля, — рассказал он. — Что скажешь?

— Что согласен, но я учусь в университете. Летать смогу только во второй половине дня в будни на короткие дистанции и по выходным, куда угодно, — выдвинул я условие.

Это было не совсем то, что ему нужно, а другие варианты пока не просматривались.

— Ладно, получай коммерческую лицензию. Когда сделаешь, сообщи по телефону. Если подвернется работенка для тебя, буду вызванивать, — решил он.

Лицензию я получил в Департаменте транспорта штата Техас в Федеральной авиационной администрации. Зашел в кабинет, в котором сидел чиновник лет под шестьдесят, бывший военный летчик, участвовавший в Первой мировой войне на территории Европы. Летал на гидросамолете «Кертисс», о котором я слышал хорошие отзывы. Оформление заняло с час. Столько времени мне пришлось рассказывать о подвигах на Тихоокеанском военном театре. Налет у меня был вместе с довоенным более двухсот пятидесяти часов, поэтому получил не коммерческий сертификат, а выше — АТР (пилот авиационного транспорта), то есть могу быть первым пилотом на любом самолете, включая многоместные пассажирские. По виду и содержанию документ не сильно отличался от водительских прав, только было указано, что я именно первый пилот. Напоследок чиновник сообщил, что можно было прислать документы по почте, но тогда бы получил через пару недель.

По пути домой заехал в «Юго-западную Белл телефонную компанию», где, заплатив десять долларов, подписал договор на покупку и подключение телефонного аппарата. Оплата два доллара пять центов в месяц. Первый — халявный. Мастера приехали следом за мной. Примерно через полчаса я позвонил Марио Кастилло и уведомил, что готов делать богаче его и себя.

В моей группе двадцать шесть студентов. Из них только семь — представители сильного пола. Остальные должны были принадлежать к противоположному, но, судя по внешним данным, что-то пошло не так. Они пытались мне понравиться, и тоже как-то не так. Сперва погоняло у меня было Летчик, поскольку видели меня в парадной форме. Нормальное, я откликался.

До середины семестра я исправно ходил на лекции и после занятий до позднего вечера сидел в двадцатисемиэтажной университетской библиотеке, чтобы не покупать книги. Читальные залы на нижних этажах, а на верхних книгохранилища, которые давали работу десяткам местных женщин. Заказываешь книгу по каталогу. Карточку пневмопочтой оправляют наверх, и через какое-то время спускается заказ. Мебель в читальном зале старая, поскрипывает, но создает особую атмосферу, я бы сказал, академическую. За те восемнадцать лет, что я не занимался плотно химией, сделали много открытий. Большая часть пришлась на радиоактивные элементы, которые не интересовали меня абсолютно. Остальное проштудировал основательно. В первую очередь книги, написанные профессорами, преподававшими в университете, чтобы понять их научный уровень, довольно скромный.

После промежуточных экзаменов, по результатам которым я набрал сто процентов по химическим дисциплинам, а по остальным от девяноста пяти (физика и математика) до ста, начал активнее участвовать в учебном процессе. Раньше профессор задаст вопрос, а я жду, когда ответят другие. Им нужнее засветиться, запомниться. Если вижу, что никто не знает, тогда отвечаю, причем всегда правильно. Неорганическую химию нам преподавал профессор Фредерик Тейсберг — сорокачетырехлетний невысокий сухощавый тип с вымученной улыбкой хронического язвенника, который требовал, чтобы к нему обращались по имени. С дикцией у него были проблемы, иногда трудно было понять, что говорит. В греческой общине числился проблемным. Если не знаешь предмет очень хорошо, лучше к нему не записываться. Он заметил мою неторопливую эрудированность и, когда не получал ответ сразу, начал спрашивать язвительно: «А что скажет профессор с заднего ряда?». Я всегда садился позади всех. Постепенно однокурсники начали называть меня Профессором с заднего ряда, а после одного случая и вовсе сократили погоняло до первого слова.

Как-то во время очередной лекции, рассказывая о хлористой кислоте, профессор Тейсберг написал мелом на доске формулу, забыв удвоить кислород.

— Это формула хлороноватистой кислоты, — поправил я чисто механически, из любви к упорядоченному бардаку.

Профессор Тейсберг оглянулся, убедился, что ошибся, произнес:

— Профессор с заднего ряда как всегда прав, — дописал после кислорода двойку, после чего язвительно задал вопрос: — Может, ты дочитаешь лекцию за меня?

Тут мне и попала вожжа под хвост, произнес иронично:

— Боюсь, что мне это не простят!

— Наоборот, даже спасибо скажу! — самоуверенно заявил он.

Я вышел к доске, а профессор сел в первом ряду, намериваясь, видимо, быстро оборвать зазнавшегося неуча и продолжить лекцию. Примерно понимая, что он собирался рассказать, я продолжил. С дикцией у меня проблем нет, мысли излагаю яснее и четче, чем он, к тому же, меня понесло, как будто вернулся в прекрасную прошлую эпоху, а это чувствуется слушателями. Все-таки двенадцать лет преподавания коту под хвост не выкинешь.

Профессор Тейсберг отметил мое выступление аплодисментами. Следом за ним захлопали и студенты.

— Спасибо! Прекрасно, молодой человек! Тебя уже можно брать ассистентом! — воскликнул он.

А я вот не взял бы его ассистентом.

— В каком университете раньше учился? — спросил он.

— Самоучка, — соврал я.

— Вдвойне похвально! — произнес профессор Тейсберг, скорчив гримасу, из-за чего стал похож на обезьяну, надкусившую лимон, и то ли разрешил, то ли приказал: — Больше не приходи на мои лекции, только на экзамены.

Я понял его слова, как приказ. Никто не хочет выглядеть рассеянным неумехой. В следующий раз, не считая случайные встречи в коридорах университета, мы пересеклись на зачетном экзамене за семестр. Я написал ответы на вопросы и решения задач первым, минут за двадцать вместо трех часов. Это была тема, которую сам преподавал несколько лет. Положив лист с ответами на стол, за которым сидел преподаватель, собрался уйти.

— Подожди, — сказал он, пробежал взглядом решения, вскинул разок брови, потому что по одному вопросу я добавил то, что еще не проходили, и объявил, улыбаясь язвительно: — Сто один процент!

— Благодарю! — произнес я и пошел к выходу, чувствуя спиной его острый, колющий взгляд.

Утешился мыслью, что в американском университете просто так завалить студента не получится. Экзамены письменные, личную неприязнь между строк не просунешь. Да, можно поставить оценку немного ниже, но мне хватит и восемьдесят процентов. Всё оказалось намного интереснее.

Во втором семестре встретившись в коридоре, профессор Тейсберг тормознул меня и предложил:

— У нынешнего моего ассистента контракт до конца этого учебного года. Со следующего хочу предложить это место тебе. Оно неплохо оплачивается. Что скажешь?

— Спасибо за доверие! С удовольствием приму предложение. Деньги мне нужны, пробиваюсь сам, — ответил я чисто по-американски.

Противоположный вариант даже не рассматривал. Люди долго помнят, если не получили от тебя подарок, и еще дольше, если отказался от их щедрости.

Марио Кастилло позвонил мне первый раз недели через три в пятницу вечером, когда я уже подумал, что надо искать другую работу. Был вариант охранником на склад бытовой техники по ночам в пятницу, субботу и воскресенье. Платили по пятьдесят центов в час. За три ночи набегало восемнадцать долларов. Сидишь в теплой маленькой коморке — стол, стул и тумбочка с электрочайником сверху — время от времени делая обходы. Есть служебный дробовик-винчестер с двумя пачками патронов с картечью. Можно читать книги, но радиоприемника нет. Так понимаю, чтобы услышал, когда начнут взламывать двери склада.

— Надо срочно слетать в Канзас-Сити, взять там груз и отвезти на военную базу в Сан-Антонио, а потом вернуться сюда. Второго пилота нет. Заплачу полуторный тариф, если слетаешь один, — предложил он.

Видимо, у него проблемы с другими летчиками. Скорее всего, требуют за сверхурочные слишком много по его мнению.

Я решил не сильно отставать от них:

— Буду работать за двоих, значит, и получать должен вдвойне.

— Это много. Заплачу по пять баксов за каждый полетный час и по доллару шестьдесят центов во время погрузки-выгрузки, — предложил директор и совладелец компании «Остин эйркрафт».

Я согласился. Это было намного лучше, чем сторожем. В субботу утром приехал на аэродром, припарковавшись рядом с ангаром, в котором стояли оба «Б-247» или, как я выяснил, по военной маркировке «С-73». Двадцать семь таких в пассажирском варианте были реквизированы на нужды армии. Наверное, для авиакомпаний это был дар с небес — избавились по хорошей цене от неконкурентного барахла. «С-73» используют для перевозки экипажей в тылу на небольшие расстояния и как учебно-тренировочные. По инструкции на пассажирской версии должно быть два пилота, но это «грузовик», а война и выходные делали правило и вовсе необязательным.

Пока прогревались двигатели, техник Атиан Эрроу — плотный дядька под пятьдесят с большой примесью индейской крови, длинными черными волосами и полным отсутствием растительности на щеках и подбородке, говоривший коротко и тихо — показал мне, что есть что на панелях управления, ответил на мои вопросы.

— Самолет застрахован на большую сумму, так что удачи тебе, парень, — сказал он напоследок вполне серьезно.

Мне даже стало интересно: это предупреждение или индейский юмор? По-любому сагайдак со мной, лететь буду над сушей, и в этой эпохе меня ничего не держит. В печальный исход я уже не верил.

Диспетчер дал добро на взлет, и я повел самолет по короткой полосе. В самом конце она пересекается с длинной. Самолет оторвался от земли перед крестом и оказался очень легким в управлении и устойчивым в полете. Переднее шасси убралось без проблем. Колеса не полностью утапливаются в корпусе, а заднее колесо и вовсе не убирается, так что при посадке на «брюхо» больше шансов выжить. Как мне сказали, самолет спокойно летит на одном двигателе, даже может набирать высоту. В общем, «Б-247» не дотягивает, конечно, по неубиваемости до «кукурузника», но стремится к этому. На высоте десять тысяч футов я выключил кондиционер, ставший ненужным, и включил автопилот, который довольно прилично держал курс, не сравнить с морскими, и полетел со скоростью треста двадцать километров в час на северо-северо-восток. Двигатели гудели монотонно и тихо, шумоизоляция на высоком уровне. Манометры вели себя скромно. Погода отдыхала. Оставалось только предаваться своим мыслям.

Что-то мне перехотелось быть профессором американского университета. Подумал, что можно будет попробовать себя в какой-нибудь очень крупной компании. Такого опыта у меня пока нет. Или перебраться в Европу, когда окончится война, вернуться к тому образу жизни, что был в предыдущую эпоху. Эта идея у меня стала навязчивой, как у нормального пожилого человека желание вернуться в молодость. Понимаю, что в одну реку не плюнешь дважды, но всё же…

Через три с небольшим часа я связался с муниципальным аэропортом Канзас-Сити, запросил и получил разрешение на посадку. Располагался он в северной части города, при заходе с юга летишь над домами, а некоторые из них довольно высокие. В придачу рядом с взлетной полосой невысокий холм и неподалеку железнодорожная колея. Жители постарались сделать жизнь пилотов сложной. Может быть, именно это имел в виду техник Атиан Эрроу, когда желал удачи. Так понимаю, мне устроили тест на профессиональную пригодность. Если слетаю удачно, значит, можно со мной вести дела, а если разобьюсь, получат шикарную страховку. Ветер был слабый, не мешал, так что сел я благополучно. Порадовало, что самолет не проваливался, даже на скорости менее ста километров в час и быстро останавливался. Как и на «кукурузнике», без тяжелого груза взлетать и садиться на нем можно на короткой необорудованной полосе.

Сигнальщик с красно-желтым флажком показал мне, куда подрулить. Там уже ждали два тентованных грузовика, заполненных ящиками с военной маркировкой, и «виллис» с сержантом и солдатами. Как только я остановился рядом с ними и изнутри открыл грузовой люк, расположенный в хвостовой части фюзеляжа, солдаты начали загружать ящики. Они были не тяжелыми, нес один человек, так что по весу на двух грузовиках не должно быть намного больше двух тонн, которые заявлены, как грузоподъемность «Б-247».

— Сержант, сперва кладете первый слой от борта до борта и от начала до конца отсека, чтобы не сместились, потом следующий и так далее, — приказал я.

— Да, сэр! — козырнув, произнес он, догадавшись, наверное, по моей манере поведения, что имеет дело с офицером в отставке.

Я сходил в диспетчерскую, отметился, договорился о дозаправке. Бензовоз подъехал, когда солдаты заносили последние ящики. Что в них, не знаю, но, скорее всего, не боеприпасы, потому что легкие для своего объема. Впрочем, мне все равно. После того, как топливные баки заполнили до упора, я подписал водителю бензовоза накладную.

Двигатели не успели остыть полностью, прогрелись быстро. Запросив разрешение, взлетел. Движуха здесь слабенькая. Лет через восемьдесят из Канзас-Сити будут улетать в минуту больше самолетов, чем сейчас в день, и аэродром наверняка перенесут в другое место, подальше от жилых домов, иначе закончатся или самолеты, или жители.

Видимо, груз я вез очень важный, потому что на аэродроме в Сан-Антонио тоже ждали два грузовика и «виллис». Солдаты быстро выгрузили самолет. Дозаправляться не стал. Остин рядом — взлетел, поднялся до трех тысяч футов и начал снижение на посадку.

— Замечания есть? — спросил техник Атиан Эрроу.

— Замечаний нет, — ответил я.

Ко мне тоже не было претензий, поэтому в понедельник Марио Кастилло выдал вексель на девятнадцать долларов двадцать центов и с тех пор начал названивать почти каждую пятницу. Летать приходилось по большей части в северо-восточную часть США: Чикаго, Детройт, Вашингтон, Нью-Йорк, Бостон… Если в одну сторону добирался с дозаправкой, то останавливался там на ночь в отеле возле аэропорта, как требовал босс, потому что пока в таких номера дешевле. Мне оплачивали чек за аренду номера и выдавали доллар на питание. За двухдневный полет в Бостон набегало почти пятьдесят долларов, а в расположенный неподалеку Шривпорт — всего двадцать за две ходки. Как бы там ни было, появился доход, и счет в банке перестал таять стремительно, как мороженое на солнце, но и расти не спешил.

Как только у меня появляется постоянный приток денег, тут же вырисовывается женщина. Хочу подчеркнуть, что срабатывает не наличие большой суммы, а именно регулярное увеличение ее. Эта капельница как бы наполняет меня энергией, излучение которой и притягивает самок. Или я начинаю чувствовать себя увереннее и тянусь к ним. Не знаю, что первично, что вторично. Так ли это важно⁈

Мы познакомились в университетской библиотеке, когда ждали заказанные книги. Она была в красном платье в белый горошек, перетянутом в тонкой талии черным кожаным ремешком, и черных туфлях на высоковатых для нынешней моды каблуках. Длинные каштановые волосы зачесаны и заколоты вверх и назад, открывая уши с золотыми сережками в виде листиков. Личико холеное. Можно было бы назвать красивым, но холодные бледно-голубые глаза и выражение чисто мужской властности портили картинку. На длинной белой шее золотая цепочка. Крестик или кулон спрятан под платьем. Сиськи среднего размера. Ноги длинные, стройные, с мускулистыми лодыжками. Почувствовав мой взгляд, посмотрела прямо в глаза, по-мужски, растянув в улыбке губы, увеличенные красной помадой.

— Хорошо выглядишь, — сказал я.

Она похвасталась потраченными на дантистов деньгами и произнесла:

— Говорят, ты был летчиком на войне.

— Да, у меня дурная привычка оказываться в самых неподходящих местах, — признался я.

— Страшно было? — спросил она, внимательно глядя мне в глаза.

Это не похоже на простое любопытство, поэтому ответил емко:

— До мандража.

— А мой знакомый пишет, что ничего особенного, на родео и то опаснее, — сообщила она.

— Я бы то же самое писал своей девушке, — поделился с ней жизненным опытом.

— Он не мой парень, ему нет смысла врать, — возразила она.

— Тогда он сидит в тылу или при штабе. Таких на фронте называют поуго, — сделал я вывод. — Чем дальше от линии фронта, тем больше среди них героев.

— Он служит вторым лейтенантом в морской пехоте, а где именно — не знаю, — рассказала она и спросила: — А ты видел тех, кого убивал, смотрел им в глаза? Или у летчиков все на большом расстоянии, не разглядишь?

— Я умудрился повоевать на земле, когда подбили и приземлился сразу за линией фронта. Два дня отбивал атаки вместе с австралийской ротой. Одного нипез застрелил почти в упор. В глаза не смотрел. В бою не до этого. Видишь врага сразу всего, в первую очередь оружие в его руках. От этого зависит твоя жизнь, — поведал я и пошутил: — Глазами еще никто не убил. Разве что ранят в самое сердце.

Девушка заулыбалась, будто признался ей в любви.

Я представился. Ее звали Жаклин Беннет. Училась на бухгалтера, второй курс. Жила в студенческом общежитии, хотя видно, что из состоятельной семьи. Мы получили книги, сели за один стол напротив друг друга, нас разделяла настольная лампа с плотным матерчатым темно-зеленым абажуром. Научные знания в голову не лезли обоим, поэтому, когда я минут через двадцать предложил выпить чая или кофе в диннерс, сразу согласилась. Оттуда мы плавно перебрались во французский ресторан.

Месье Тома, как и положено французу, не подал вида, что девушка ему не понравилась, но я уже достаточно хорошо знал его, чтобы догадаться об этом. Антипатия была взаимной. Услышав французский акцент, Жаклин Беннет как бы вычеркнула ресторатора из списка уважаемых людей. Обычно расистами и националистами становятся неуверенные в себе люди, так что моя новая знакомая не та, кем старается казаться. Он это понял и отомстил по-своему.

— Привезли свежих устриц из Калифорнии, — проинформировал меня месье Тома на французском языке.

— Какой номер? — на том же языке спросил я, потому что эти моллюски ранее не попадались мне в США.

— Я беру только третий и четвертый. У них тут такие гигантские, что наше «конское копыто» кажется мелким, — ответил ресторатор.

— Пожалуй, возьму дюжину под сухое шампанское, — решил я и обратился к заскучавшей девушке на английском языке: — Есть свежие устрицы. Будешь?

— Не знаю, никогда их не пробовала, — честно призналась она.

— Пока дюжину. Предполагаю, что мне придется съесть одиннадцать, — сказал я месье Тома на французском языке.

Он понимающе улыбнулся и пошел выполнять заказ.

— Ты хорошо говоришь на французском, — похвалила Жаклин.

— Мама была француженкой, — соврал я.

— Я сразу поняла, что ты не стопроцентный янки. Слишком… образованный, — выдала она.

Как надеюсь, хотела сказать «интеллигентный», но в английском языке такого понятия нет. Есть только во французском, откуда и было заимствовано русскими.

— Стопроцентные янки — это индейцы, а все остальные — эмигранты, только одни приехали чуть раньше, — произнес я шутливо.

Она была не согласна, но спорить не стала, занялась выбором главного блюда. Я посоветовал тунца. Мадам Тома отлично готовит его на гриле с грушей, апельсиновым соком, имбирем, корицей и оливковым маслом. На десерт — «Персик Мельба». Как мне рассказал раньше ресторатор, десерт получил название в честь оперной певицы. Состоит из ванильного мороженого с персиками и малиновым сиропом. Судя по вкусу, певица была что надо.

Как я и предполагал, Жаклин съела через силу всего одну устрицу, после чего, как мне показалось, с научным интересом наблюдала, как я поглощал остальные. Зато тунец и мороженое с персиками ей очень понравились. Впрочем, после третьего бокала шампанского девушка поплыла, поэтому нравиться стало всё.

— Мне нет двадцати одного года, — шепотом предупредила Жаклин, когда месье Тома принес бутылку французского брют из довоенных запасов и наполнил два бокала.

— Он заметил, что тебе всего шестнадцать, — польстил я и подсказал выход из ситуации: — Пить буду я один из двух бокалов, но могу не уследить.

В этот ресторан ходят только французы, которые тупыми американскими законами не заморачиваются. Я как-то видел, как отец семейства окунул указательный палец в бутылку принесенного им красного вина и дал пососать грудному младенцу, которого держала его жена. Про подростков и вовсе молчу. Для французов вино — это всего лишь еда, а не возможность нажраться, как для американцев.

От ресторана было ближе до моего дома, чем до общежития, о чем я сказал Жаклин и предложил:

— Пройдемся до моего дома, и я отвезу тебя на машине.

Она согласилась, а когда подошли, спросила:

— Здесь хорошие квартиры? Думаю, может, и мне снять? Надоело общежитие!

— Пойдем, посмотришь, — пригласил я.

Смотреть она не стала, а, зайдя в квартиру, повернулась ко мне и уставилась в глаза своими пьяными, чувственными. Я правильно понял и поцеловал ее, после чего начал раздевать.

— Я сама, — сказала она твердо. — Выключи свет.

Я подумал, что предыдущие парни рвали одежду, но, когда узнал, что сиськи меньше, чем казались, предположил другие варианты ее стеснительности. Заводить дальше уже не надо было, поэтому начал без прелюдии. Отдавалась беззвучно, только ее ногти, впивавшиеся в мою спину, информировали, что ей приятно.

— Сделай мне больно! — приказным тоном произнесла она в самый, по моему мнению, неподходящий момент.

У меня мелькнула мысль, что это ей надо для последующего обвинения в изнасиловании, но свидетелей у нашей возни было столько, что вряд ли прокатит. На всякий случай я, продолжая шуровать, надавил ей большим пальцем на болевую точку за ухом, как меня научили синоби. Там не надо нажимать сильно, следов не останется, а боль очень острая. Жаклин тихо взвыла от боли и удовольствия и кончила так яростно, выгнувшись всем телом, что чуть не слетел с нее. На всякий случай отстрелялся наружу.

— У тебя неплохо получается! — удовлетворенно хихикая, похвалила она, после чего отправилась в душ.

Свет включила только в кабинке. Впрочем, в мою квартиру попадает из Лунной башни, расположенной неподалеку, видно хорошо. Это высокие железные вышки, на которых стоят яркие дуговые лампы, обслуживающие по ночам сразу несколько кварталов — более дешевый вариант уличного освещения. Сейчас их потихоньку сносят, заменяя на фонарные столбы с электрическим лампочками.

Жаклин вышла замотанная в полотенце, причем темные волосы на лобке и всё, что ниже, было видно. Я тоже помылся. К тому времени девушка уже была одета.

— Машина у тебя лучше, чем квартира, — сделала она вывод, сев в «паккард».

— Можем заниматься любовью в ней, — предложил я.

— Нет, — категорично произнесла она и потребовала: — Купи презервативы.

Наши встречи стали регулярными. Два-три раза в неделю Жаклин Беннет пересекалась со мной в университетском коридоре или подсаживалась за столик в диннерс и сообщала, что сегодня она поужинает со мной. Вечером я забирал ее из общежития, вез во французский ресторан, где девушка с удовольствием пила вино. О своем несовершеннолетии уже не вспоминает. После чего ехали ко мне и кувыркались с элементами садизма. Жаклин обожала позу «наездница», перед оргазмом наклоняясь ко мне, чтобы укусил за набухший длинный сосок, сделал больно. Сисек у нее почти нет, в лифчике толстые ватные подкладки. Когда поняла, что меня это не отпугивает, перестала раздеваться-одеваться в потемках. Иногда я перебарщиваю с упругим соском и чувствую вкус крови. В такие моменты она кончает яростнее, вцепляясь ногтями в мои ключицы, которые теперь похожи на деревянный дверной косяк в квартире, где живет котяра, постоянно метящий свою территорию. После чего отвожу девушку в общежитие. Все остальное время я сам по себе, они сама по себе. Меня такие отношения устраивали полностью.

Перед Рождеством Жаклин Беннет спросила:

— Что будешь делать на каникулах?

— Не знаю, — отвтеил я. — Будет работа, слетаю, не будет, в университетской химической лаборатории повожусь.

Зимой лётных дней меньше. В Техасе погода теплая, плюсовая, но часто бывают дожди. В штатах севернее добавляются снегопады, закрываются аэропорты. Две пары штатных летчиков компании «Остин эйркрафт» подолгу сидят без дела, поэтому не выпендриваются, летают и по выходным, оставляя меня без приработка.

— Отвези меня к родителям. Вместе встретим Рождество, поживешь у нас на ранчо несколько дней, — предложила Жаклин. — Там такая скукотища, что я одна до конца каникул сойду с ума!

Я подумал, что не помешает посмотреть на жизнь настоящих, а не киношных, ковбоев. К тому же, сидеть почти месяц без сексуальной партнерши будет тяжко. На всякий случай позвонил Марио Кастилло, спросил, что на счет работы после праздника? Босс ответил, что срочные заказы вряд ли будут. Я проинформировал его, что уеду из Остина в гости к друзьям. По возвращению позвоню.

Ранчо Беннетов находилось милях в двухстах от Остина, южнее городка Джэксонвилл. Большая территория, на которой паслись табун из семи лошадей разной масти и стадо сотни в две голов коричнево-белых быков и коров породы лонгхорн (длиннорогие), ограждена ржавой колючей проволокой в пять нитей. Мне пришлось выйти из машины, открыть ворота, удерживаемые петлей из стальной проволоки, а потом закрыть. Жило семейство в большом, старом, лет сто, двухэтажном, каменно-деревянном доме, рядом с которым одноэтажное здание с гаражом на две машины и несколькими кладовыми. Чуть дальше старый деревянный ветряк, все еще исправно качающий, поскрипывая, воду в большую стальную цистерну, уложенную на каменную раму на высоте метров шесть. Примерно в километре от хозяйского дома длинный одноэтажный, в котором жили слуги и рабочие. Никаких заборов, подход ко всем зданиям свободен. Огражден только загон для лошадей, в котором, наверное, объезжали молодых жеребцов. В дальнем южном конце ранчо находится нефтяная качалка, которая и является основным источником дохода семьи. Скот держат, можно сказать, по привычке. По крайней мере, так я понял слова Жаклин. Кстати, команда по американскому футболу Техасского университета носит название «Лонгхорны», основной породы скота в этом штате, и имеет логотип желтовато-коричнево-белого цвета. Рога у быков, конечно, впечатляют — метра полтора каждый. Судя по Жаклин, техасские женщины прилагают усилия, чтобы их мужья не отставали.

Ричарду Беннету сорок восемь лет. Невысок, плотен, с прямоугольным лицом и челюстью, как у Щелкунчика. Дочке от него достались холодные бледно-голубые глаза, тонкие губы и властность. Я предположил, что он был шерифом и не ошибся, правда, всего года два, а потом, как догадываюсь, выгнали из-за жестокости, для чего в Техасе надо сильно постараться. Лилиан Беннет была сорокатрехлетней тихой мечтательной женщиной с милым личиком и глазами на мокром месте. Дочка получила от нее красивые волосы, овальное лицо, стройную фигуру и маленькие сиськи. В семье были два сына, но старший, окончивший юридический факультет Техасского университета в прошлом году, сейчас работает в Вашингтоне помощником депутата от штата Техас, делает политическую карьеру, а младший поступил в этом году в Массачусетскую морскую академию на офицера военно-морского флота. Приезжать на праздники в глухомань оба не захотели.

Ко мне отнеслись спокойно. Как догадываюсь, я не первый и уж точно не последний. Мне отвели комнату, которую ранее занимали братья. Она была на втором этаже справа от лестницы, ведущей на второй этаж. Напротив была комната Жаклин, рядом с которой туалет, выгороженный уже после строительства за счет этой и соседней комнаты, гостевой, которую придерживали для матери хозяина дома, обещавшей приехать на пару дней. Слева от лестницы располагались родительская спальня, Я выбрал кровать у стены коридора, потому что от наружной несло холодом. На первом этаже топили камин, было жарко, но на втором тепла не хватало. Полы в комнатах, коридоре и ступеньки на лестнице скрипучие, незаметно не прокрадешься. Как вычислил, сыновья по ночам покидали комнату через окно.

За праздничным ужином, накрытым в большой столовой на первом этаже, сидели вчетвером. Нас обслуживала толстая пожилая негритянка Мамби, облаченная в белоснежный передник. На столе была запеченная индюшка с картофелинами с коричневатой корочкой и много сладостей. Из напитков — неразбавленный бурбон собственного производства из кукурузы. Как заверил хозяин ранчо, этот напиток его отец делал даже во время сухого закона, отдав богу душу во время дегустации очередной партии. Для дам было калифорнийское крепкое сладкое красное вино «Зинфандель».

Хозяйка дома прочла молитву и огласила:

— Христос родился!

Остальные дружно произнесли:

— Славьте его!

После чего приступили к трапезе. Вискарь был суровый. Даже со льдом продирал и вставлял отменно. Индюшка удалась, что я не преминул сказать и заимел друга в лице Мамби. Оказывается, она еще и повариха, и нянька, и посудомойка, и далее без остановок.

Около десяти часов вечера хозяин начал зевать, и родители свалили. Мы посидели еще с Жаклин. Она сильно опьянела, полезла целоваться, не обращая внимание на Мамби. Отвел ее сперва в свою комнату, а потом отнес удовлетворенную в ее, поцеловав по-отечески в щеку и укрыв толстым ватным одеялом.

На следующий день случилось то, ради чего, как я подумал, меня и пригласили. Перед поездкой Жаклин строго-настрого потребовала, чтобы я взял парадную форму. К двум часам дня к Беннетам начали съезжаться соседи целыми семьями на рождественский обед. Все на пикапах, потому что эта машина считается средством производства и не облагается налогами. Их-то я и встречал вместе с хозяевами во всей красе, позвякивая наградами. Именно ради меня они и приехали, потому что у всех остальных ничего нового, интересного не было. Я был украшением праздничного стола.

Дернув неразбавленного бурбона, я разошелся и нарассказывал такого, что даже у взрослых отвисли челюсти. Единственное, что им не понравилось, это то, что я счел японцев смелее американцев.

— Такого не может быть! — на правах хозяина высказал за всех Ричард Беннет.

— Еще как может! Я ни разу не слышал, чтобы американский летчик преднамеренно таранил японского, а они делают это сплошь и рядом. Атакуют лоб в лоб, чтобы, если не собьют из пушек и пулеметов, врезаться и погибнуть вместе. При этом летают без парашютов, чтобы не попасть в плен, — рассказал я.

— Варвары! — сделал вывод хозяин ранчо.

— А они считают варварами нас, и у них для этого больше оснований. В то время, когда Юлий Цезарь гонял дикие племена по острову Британия, у японцев уже были государства, — проинформировал я.

— Кто такой Юлий Цезарь? — спросил один из гостей, довольно взрослый дядька и с виду образованный.

Тут я и вспомнил, что для янки история человечества началась в тысяча шестьсот двадцатом году, когда первые протестанты основали колонию на континенте Америка.

Несмотря на умствования, я произвел на гостей хорошее впечатление. Женщины мне говорили, что мы с Жаклин хорошая пара, а мужчины — что из меня получился бы хороший шериф, а то нынешний — трусливое чмо, не способное усмирить обнаглевших сельскохозяйственных работников, которые постоянно требуют повышения зарплаты. Нет уж, похоронить себя в этой глухомани я не готов, хотя приезжать сюда летом на охоту и рыбалку не отказался бы.

На следующее утро мы вместе с Ричардом Беннетом поехали на охоту. Он дал мне дробовик и лошадь — понурого мерина коровьей масти, неторопливого и спокойного. Наверное, считал, что мне и такая лошадь будет не под силу, и очень удивился, когда я прямо с седла подстрелил степного кролика и не вылетел из седла, когда испуганный мерин взбрыкнул.

— Где научился ездить на лошади? — спросил он.

— Мой отец был офицером-артиллеристом. Ему была положена верховая лошадь, — ответил я.

На обратном пути завернули к дому, где жили рабочие, негры и мексиканцы. Они разделывали тушу телки, которая сломала ногу, свалившись в овраг. Ричард Беннет подозвал пастуха, пожилого негра, что-то тихо спросил.

— Мастер, я не виноват, я отгонял её… — испуганно залепетал тот.

Хозяин ранчо трижды ударил его кнутом по голове, после чего потребовал:

— Смотри мне в глаза, обезьяна!

Один из ударов пришелся по круглому черному лицу, оставив кровоточащую полоску на левой щеке. Она дергалась то ли от боли, то ли от страха. Негр пытался что-то сказать, но только мычал. Белый явно наслаждался его страхом, впитывал, как вампир. Обычно так поступают те, кого в детстве часто чморили, кто набоялся в свое время, а встав взрослым, пытается обменять свой страх на чужой. Теперь я понял подоплеку многих вопросов Жаклин. Трусостью она пошла в отца.

— Ричард, оставь его! — потребовал я. — Он уже все понял.

Хозяин ранчо глянул на меня раздраженно, как подросток, которому помешали подсматривать за ссущей бабой, но оставил негра в покое.

После ужина он пригласил меня в кабинет, расположенный на первом этаже рядом со столовой. Сделав нам виски со льдом, разместился поудобнее в большом мягком черном кресле, которому, наверное, лет не меньше, чем дому, закурил сигару, судя по запаху, кубинскую. Впервые видел его курящим. Предложил и мне сигару. Я отказался.

Сделав пару глотков бурбона, Ричард Беннет заявил:

— Ты хороший парень, смелый, но моей дочери нужен мужчина пожестче. У нас здесь суровая жизнь, не для неженок.

— Я полностью согласен с тобой, — искренне сказал ему.

— Ты разве не собирался просить руку моей дочери⁈ — удивился он.

— В мои планы не входит женитьба в ближайшие годы. Сперва надо получить высшее образование, — в силу моих дипломатических способностей выдал я.

— Это правильно, — согласился хозяин ранчо, которого сразу попустило.

Мы поболтали с ним немного. Он добил сигару и стакан, зевнул и пошел спать. Я последовал его примеру, хотя сна не было ни в одном глазу.

Когда стал слышен храп Ричарда Беннета, в мою комнату, тихо поскрипев половицами, проскользнула Жаклин в белой ночной рубашке, легла рядом и спросила:

— О чем ты говорил с папой?

— Он сказал, что ты хитрая сука, которой нужен парень тупей и жестче, — ответил я.

— Он так и сказал⁈ — не поверила любимая дочка.

— Своими словами, но смысл был именно такой, — сказал я.

— Ты обиделся, да? — задала она вопрос тоном, который предполагал только согласие.

— Нет. Наоборот, полностью согласился с ним, — заявил я из вредности.

— Ты злой! — сделал она вывод.

— Не настолько, как нужно тебе, — возразил я и поставил в известность: — Утром уеду. Так будет лучше.

— Как хочешь, — согласилась она и сжала рукой естественную реакцию на ее тело.

Я не возражал. Впереди будет много одиноких ночей, разгружусь напоследок. Она отскакала дважды, и оба раза делал ей очень больно еще и руками. Мне показалось, что именно этого от меня и ждали, что разговор с отцом был нужен, чтобы взбесить меня, превратить в садиста. Что ж, она добилась своего и удовлетворенная умотала в свою комнату.

Из-за этих мыслей не спалось, поэтому услышал, как тихо поскрипывают половицы. Шаги легкие, но это была не Жаклин, которая «жаворонок», и засыпает так же быстро, как ее отец. Оставалась Лилиан. Она спустилась по лестнице. Снизу послышался звон стекла о стекло и бульканье. Подумал, что и мне не помешает промочить горло, спустился вниз в штанах и майке.

— Лилиан, налей и мне, — попросил я хозяйку дома, спрятавшуюся за громоздкий старинный буфет.

— Мне не спалось… — начала она смущенно.

Я не стал говорить, что слышал ее шаги прошлой ночью, но тогда не обратил внимание, произнес:

— Мне тоже.

Она сделал мне приличную, как и себе, порцию бурбона со льдом, мы сели в кресла возле камина, в котором из-под темно-серого пепла от дубовых дров проглядывали розовые огоньки.

— Что тебе сказал Ричард? — шепотом полюбопытствовала она.

— Что мы с Жаклин не пара, и я с ним согласился, — тихо рассказал я.

— Ты ведь не любишь ее, — произнесла она печально.

— Нет, — подтвердил я.

— Я сразу это почувствовала, — поделилась Лилиан. — Жаль! Рядом с тобой она изменилась, стала мягче.

— Это возрастное, пройдет. Все у нее будет хорошо, — предсказал я.

— Иногда мне кажется, что ты старше меня, — призналась она.

— Мне тоже! — усмехнувшись, произнес я,

— Ты так молод, а уже много где побывал, много чего повидал, а я всю жизнь провела здесь, сначала на родительском ранчо, потом на этом. Если бы ты знал, как я хочу уехать отсюда! — произнесла она трагично.

— Утром уеду за тебя, — пообещал я.

Лилиан улыбнулась грустно, отсалютовала мне стаканом и осушила его залпом, не поморщившись. Видимо, свидания со стаканом у нее еженощно. Каждая американская семья счастлива по-своему.

Вернувшись в Остин, я позвонил Марио Кастилло. Работы не было и не намечалось. От безделья я решил припомнить свои прежние исследования. Уже получен и запатентован полиэтилен. Пока он почти прозрачный. Я вспомнил, что скоро будет разноцветным, и подумал, почему бы не приложить к этому руку, занялся поиском красителей для него. Химическая лаборатория не закрывалась на каникулы. Лаборант был штатным, не из студентов или аспирантов, зарплата ему шла весь год. С девяти ноль-ноль до восемнадцати ноль-ноль с часовым перерывом на обед он обслуживал немногочисленных студентов, которые изредка залетали в лабораторию. Проблема была только с реактивами. Что-то выдавалось бесплатно, под роспись и указание, над чем работал, а что-то надо было покупать и приносить самому. Магазин фототоваров, в котором вместе с реактивами для проявления пленок продавали и другие, находился неподалеку от университета. При этом можно было заказать то, чего в данный момент в магазине нет. Деньги у меня были, так что постоянно отоваривался там. Хозяин — молодой парень, недоучившийся на отделении физики — даже стал называть меня своим другом.

Я уже знал, что и как делать. В свое время какие только вещества не перепробовал и запомнил, какой результат ждать от них. Тогда на меня трудились лаборанты, уменьшая объем работ в разу. Теперь тот опыт пригодился. Для получения оттенков красного использовал кадмий красный темный, для оттенков желтого, от желто-коричневого до слоновой кости, и серого — кадмий желтый средний, зеленого — окись хрома, синего — фталоцианин, а черный цвет дала обычная сажа. С ней я и провозился дольше всего. При использовании других красителей изменения не замечал, хотя наверняка они были, а с сажей сразу понял, что полученный материал лучше.

Во время жизни в деревне в Тверской области я много раз имел дело с полиэтиленом. Там до появления пластиковых окон прижилось рациональное предложение на зиму защищать стеклянные этим материалом. Планочками прибиваешь отрез полиэтилена так, чтобы закрывал сразу весь оконный проем. В итоге нет сквозняков и есть дополнительная воздушная подушка, удерживающая тепло. Полиэтилен хорошо пропускал дневной свет. Недостатком была недолговечность материала. В лучшем случае хватало на две зимы, после чего полиэтилен начинал трескаться и крошиться. Я думал, из-за перепада температур, но пожилой продавец в магазине, окончивший в юности профессионально-техническое училище на токаря, объяснил мне, недоучке с высшим образованием, что виноваты в первую очередь кислород воздуха и солнечный свет.

Сразу допер, что черный цвет будет защищать от солнца, но полиэтилен стал прочнее и более упругим. Я заменил обычную сажу на технический углерод, полученный из природного газа, которого здесь валом. Очень легкие и маркие, черные хлопья начал использовать в виде кашицы для лучшего смешиванием. Затем поработал с дозировкой красителя и пришел к выводу, что оптимальный вариант — два процента. В итоге получился новый материал, отражающий ультрафиолет и абсорбирующий первоначальные продукты окисления, что резко замедляло его «старение». Эти выводы я сделал позднее, а сразу же, пока не застолбил кто-нибудь другой, запатентовал процесс окраски полиэтилена в разные цвета и червячный пресс для производства цветного. Конструкцию подобного видел в журнале в куйбышевской заводской библиотеке — да простят меня изобретатели его!

Между СССР и США нет соглашения и взаимном признании патентных прав. Помню, в годы позднего «совка» читал в журнале статью о том, что какой-то шустрый ашкенази, умотавший в Пиндостан, приезжал в Москву, изучал в архиве наши изобретения, якобы собираясь заключить договор, отбирал толковые, а потом получал там патенты на свое имя. Самое смешное, что советское законодательство не могло запретить ему делать это — воруй не хочу!

Я видел документы, которые подавала швейцарская фирма в тамошнее Патентное бюро, поэтому не стал здесь тратиться на услуги подобной, составил заявки сам. В США есть два вида их: предварительная на двенадцать месяцев с низкими требованиями оформления, но и не дающая патента, чисто застолбить место, и официальная. Я пошел по второму пути, подав отдельно на окраску и пресс в далласском отделении Ведомства по патентам и товарным знакам Министерства торговли, штаб-квартира которого находится в Александрии, Виргиния. За каждую заплатил двадцать шесть долларов за подачу, поиск и экспертизу. Поскольку я частное лицо, сделали скидку в восемьдесят процентов. Какой-нибудь фирме обошлось бы в пять раз дороже. Мне сказали, что уведомят письмом, когда придет ответ. Ждать придется от двух месяцев до года. В любом случае с момента подачи заявлений идет отсчет моего первенства. Если ответ будет положительным, надо будет заплатить еще четырнадцать баксов за каждый патент, после чего в течение двадцати лет это будут мои поляны.

В середине января мне пришло письмо из «Остин эйркрафт» с информацией для налоговой о моих доходах у них. О зверствах этой организации я знал еще по своей первой эпохе, но тогда был нерезидентом, налоги за меня платил судовладелец. В университете греки подсказали мне, что надо подать декларацию о доходах до пятнадцатого апреля, но лучше не тянуть. Там есть консультанты, всё объяснят. После занятий я пошел с письмом в Департамент налогов — мрачное двухэтажное здание неподалеку от мэрии. На входе стоял охранник в форме, похожей на полицейскую, с кольтом на поясе. Поскольку у меня ручной клади не было, пропустил без досмотра, направив к шести окошкам, за которыми сидели консультанты. Я достался милой блондинке лет двадцати двух с родинкой на правой щеке. Сказал ей, что хочу узнать, как и сколько заплатить налогов, никогда ранее не делал это, потому что только в прошлом году уволился из армии. Она разузнала, где служил, как воевал, сколько наград и прочую крайне важную для налоговой службы информацию, после чего посмотрела присланное авиакомпанией письмо.

— Это все, что получил в прошлом году после увольнения из армии? — спросила она.

— Да, — подтвердил я.

— Тогда твои доход облагается минимальным налогом в десять процентов, — сообщила она и спросила: — Какие-нибудь вычеты есть?

— Не знаю, — признался я.

— Страховка, учеба, ипотека, кредит на машину? — перечислила она.

— Нет, получив полный расчет со службы, купил «паккард-180» за тысячу сто сорок девять долларов, — сообщил я.

— В нашем штате? — спросила девушка.

— В Сан-Антонио, где была военная база, — ответил я.

— Тогда тебе ничего не надо платить, — сделала она вывод и сама заполнила декларацию.

Мне осталось только подписать. После чего, поскольку желающих заплатить налоги больше не было, рассказала мне, какие чеки, квитанции и счета надо собирать, чтобы уменьшить налоговую базу, посоветовала договориться с работодателем, чтобы он перечислял налоги, а я потом получу возврат, если будет за что, избежав наказания за неуплату, и в конце спросила, что я делаю по вечерам.

— Выгуливаю свою девушка, — шутливо ответил я.

— Опять я не успела! — в тон мне произнесла она. — Если что, ты знаешь, где меня найти!

Когда я во время зимних каникул стал приходить во французский ресторан один, месье Тома осторожно спросил:

— Ваша девушка уехала на каникулы?

Ко всем посетителям, не зависимо от возраста, он обращался на «вы».

— Мы расстались, — сообщил я.

— Мне казалось, что вы не очень подходили друг другу, — сказал он.

— Мне тоже, — поделился я, — но она была решением моих мужских проблем не самым дорогим способом.

— О! Тогда да, не худший вариант! — согласился месье Тома, и не сильно удивился, когда я после каникул опять пришел с Жаклин Беннет.

На второй день занятий она как ни в чем не бывало подсела ко мне за столик в диннерс и произнесла:

— Поужинаем вместе?

— Давай, — не стал я выделываться.

Попробовал отомстить ей в постели. Поставив в коленно-локтевую позу, схватил правой рукой за густые сухие волосы, крепко сжал и, таская за них, заставлял двигать белой попкой в нужном мне темпе, а левой рукой время от времени надавливал на болевые точки в разных частях тела. В итоге она взвывала так, что заглушала радио, транслировавшее что-то из Бетховена, и грызла подушку, как Шарик грелку, даже пришлось выкинуть наволочку, после чего сразу отрубилась, впервые переночевав у меня. Попытаешься наказать женщину во время секса — и узнаешь, что раньше сильно недорабатывал.

Как-то во время обеда я, спросив разрешение, подсел за столик к греческой парочке, потому что других свободных мест не было. С парнем, смуглокожим и горбоносым брюнетом по имени Сократ Вергопуло, у меня были неплохие отношения. Может быть, потому, что я был одним из немногих американцев не греческого происхождения, кто знал, в честь кого ему дали имя, а его девушка София, рыжеволосая и бледнокожая, училась на бухгалтера на одном курсе с моей.

— Ты все еще встречаешься Жаклин? — поинтересовалась она.

— А что-то должно мешать этому? — задал я встречный вопрос.

— Жаклин сказала, что ты просил ее руки, но отец отказал, и ты рассердился и уехал. Она боялась, что ты покончишь жизнь самоубийством, — рассказала София.

А я был уверен, что у Жаклин фантазия работает слабенько. Хотя, может быть, прочитала такое в каком-нибудь слюнявом женском романе, к которым они с мамой сильно тяготели. Теперь, наверное, рассказывает, как деспотичные родители помешали соединиться двум влюбленным сердцам, но она все равно не сдается, борется за свое счастье.

— Какая романтическая история! — насмешливо восхитился я.

— Так этого не было⁈ — удивился Сократ.

— Это не важно. Если женщина говорит, что так было, значит, не спорь, — ответил я.

— Почему? — не понял он.

— Твой тезка сказал «В споре рождается истина», — начал я.

На самом деле древний грек утверждал, что происходит это во время диалога, но любой разговор двух средиземноморцев трудно назвать таким нейтральным словом.

— Но истина рождается только в споре с умным, а с дураком рождаются неприятности, а с женщиной — неприятности истины, — закончил я свою мысль, вызвав улыбки у обоих собеседников.

— Ты настоящий грек, хоть и не похож внешне! — выдал мне комплимент современный Сократ.

Вечером в постели я иронично сказал Жаклин:

— В следующий раз предупреждай меня, что я собираюсь покончить жизнь самоубийством, а то решат, что один из нас врёт, но это не ты.

— Меня неправильно поняли, — произнесла она в оправдание, а потом спросила: — А ты мог бы умереть из-за неразделенной любви?

— И остаться без следующей любви, разделенной⁈ — задал я встречный вопрос.

Жаклин перемкнуло, хотя в американских женских романах, как и в фильмах, хэппи-энд обязателен. Больше к этой теме она не возвращалась. Надеюсь, сделала правильные выводы и выкинула из головы мазохистскую мысль сделать себе чересчур больно.

100

Второй семестр в университете дался мне намного легче. Я въехал в систему, нашел ее слабые стороны, научился обходить острые углы. В итоге набирал необходимые баллы быстрее одногруппников, даже основательно залез на следующий курс. Финальные экзамены сдал на оценку А, набрав почти по всем предметам максимум процентов. Многое изучал и сдавал по второму разу. Особенно поразил уровнем знаний профессора Эдварда Чарчхилла, преподававшего теоретическую механику — один из самых сложных предметов для остальных, даже предложил мне стать ассистентом. Пришлось огорчить его, уведомив, что меня уже зарезервировал профессор Тейсберг.

— Жаль! Если там вдруг не сложится, мое предложение остается в силе, — сказал он.

Во время летних каникул я продолжил изучать второстепенные предметы, без которых не получишь диплом. Уже через две недели написал эссе по Гражданской войне, изложив в нем истории о морских рейдерах южан, якобы услышанные от своего деда, уже покойного, которому в свою очередь рассказал его дед, мой прапрадед, служивший на пароходе «Катрин».

— Обычно такие свидетельства освещают события с новой стороны. К сожалению, на них нельзя сослаться в научном труде, но надо использовать для понимания той эпохи, — важно заявила профессор истории США Надин Дрепер, защитившая диссертацию по Гражданской войне и в каком-то документе встретившая упоминание об этом пароходе, и аттестовала меня за весь курс.

Я еще подумал, что тоже мог бы запросто стать доктором истории, изложив в диссертации, что помню о том периоде.

Жаклин Беннет тоже осталась в Остине, не поехала к родителям, но не из-за учебы или меня. Она перешла на третий курс. До окончания университета надо было наработать резюме, чтобы устроиться на хорошую должность. Ее взяли младшим бухгалтером в компанию, которая владела в Остине четырьмя кинотеатрами и еще пятью в городках по соседству. У девушки была непреодолимая тяга к кинематографу и, как догадываюсь, мечта стань актрисой. С тех пор, как этот вид искусства вломился в жизнь людей, наполнив ее визуальными мечтами, которые потреблять легче, чем тексты, не встречал ни одной девушке, которая не была бы так же глупа. Женщины воспринимают себя, как визуальный ряд, поэтому для них так важна возможность показать себя большему количеству самцов, чтобы сделать лучший, по их мнению, выбор. Жаклин и заодно мне разрешено было после работы посещать на халяву кинотеатры компании при наличии свободных мест, чем она и изредка я пользовались. Обычно звонила, ужинали вместе, шли на ночной сеанс и только потом ехали ко мне. После вестернов и детективов Жаклин становилась мягче, а после мелодрам — жестче, но время от времени бывали сбои. Непредсказуемая сила искусства.

Семнадцатого июня пришло письмо с извещением из Ведомства по патентам и товарным знакам. К моему удивлению, первым выдали патент на червячный пресс. Думаю, потому, что там был чертеж, легче сравнивать. Еще через две с половиной недели подтвердили новаторство в окраске полиэтилена. Я съездил в Даллас сразу за обоими. Надо оплатить патенты в течение трех месяцев, иначе проходи путь сначала. Чеки оставил для налоговой.

Дальше требовалось продвинуть свои изобретения в массы, привлечь к ним потенциальных покупателей. К тому времени у меня уже была готова статья об окраске полиэтилена. Большую часть ее посвятил свойствам этой пластической массы в смеси с техническим углеродом, высказав свои предположения о причинах изменения качеств и выдвинув пару научных идей. Дополнил статью чертежом червячного пресса для производства цветного полиэтилена и номерами и датами подученных патентов, чтобы выглядело солидней и заинтересованным лицам не надо было долго искать, и отправил в ежемесячный научный «Журнал Американского химического общества», который до тысяча девятьсот четырнадцатого был знаком мне под называнием «Американский химический журнал». В сопроводительном письме сообщил, что я всего лишь студент второго курса Техасского университета и типа не очень разбираюсь, что и как сейчас в научном мире, и ни с кем из профессоров не советовался, не уверен, что кого-то заинтересует данная тема, и попросил уведомить, если статья им не подойдет, чтобы отослал ее в другое издание, не такое солидное. Видимо, скрытая угроза отправить конкурентам сработала: через две недели из Вашингтона, где находилась редакция журнала, пришло письмо от главного редактора Артура Лэмба с сообщением, что статья будет опубликована в ближайшем номере, где нашлось свободное место — ноябрьском. Еще он обозвал меня коллегой, пожелал благополучно окончить университет и научных успехов и предложил присылать другие свои труды. Пришлю, куда я денусь⁈

По выходным я летал по всей стране на самолетах компании «Остин эйркрафт», зарабатывая деньги. Заказов было много, погода, по крайней мере, в южных регионах, стояла отличная. В основном грузы были для американской армии. Однажды я привез в Сан-Антонио ящики с чем-то стрёмным, потому что при погрузке солдаты как-то слишком уж осторожно обращались с ними. Благополучно долетев до аэродрома, я решил не рисковать, открыл грузовой люк и убыл в диспетчерскую, докуда взрывная волна доберется в ослабленном виде.

Сижу себе с диспетчерами, молодыми вторыми лейтенантами, не желающими отправляться на войну, пьем газировку из холодильника, которой меня угостили, как вдруг заходит подполковник, заместитель командира базы по административно-хозяйственной части — увалень с кривым носом профессионального боксера. Подчиненные боялись его, как огня, хотя в рукоприкладстве замечен не был.

Он уставился на меня, над переносицей появились складки, сообщавшие о критичной работе мозга или что там у него в черепной коробке, после чего изрек:

— Капитан Вудворд.

— Да, полковник! — подтвердил я.

— В декабре тебе пришла «Воздушная медаль». Никак не могли найти, чтобы вручить, — проинформировал он.

— С того времени бывал здесь раз десять, — шутливо произнес я.

— Вот и я говорил, что не там ищут. Пойдем, отдам, — приказал он.

Мы зашли к нему в кабинет, где я получил награду — бронзовый листик на ленту — и расписался в этом, а также указал свой новый адрес на тот случай, если подвалит еще что-нибудь.

— Должна быть медаль за участие в Тихоокеанской компании, но только после окончания ее, — предупредил подполковник.

Одной больше, одной меньше — мне уже было все равно. Для выпендрежа хватало тех, с которыми вернулся с войны.

101

С нового учебного я стал аспирантом профессора Фредерика Тейсберга. В мои обязанности входило разжевывать студентам то, что они услышали на лекции, и отвечать на другие глупые вопросы. За это мне платили двадцать четыре доллара в неделю. Хватало на оплату квартиры и коммунальных услуг, включая телефон, еду, одежду и мелкие радости. Крупные пока не предвиделись, что не мешало мне подрабатывать летчиком. Пока стояла хорошая погода, была и работа. С наступлением холодов доходы, скорее всего, начнут сокращаться, к январю сойдя на нет, как в прошлом году. Надо было найти еще какой-нибудь источник дохода. Желательно с хорошей оплатой.

Я убедился, что жизнь всегда выставляет нам маячки. Главное, не проскочить мимо них. Я чуть не лоханулся. Стою в библиотеки, жду книгу по полимерам. Рядом щупленькая девчушка с двумя немодными косичками, без грима и в очках в тяжелой оправе под черепаху. Взяла она книгу «Как написать радиопьесу и киносценарий». У американцев на все случаи жизни есть пособия, начиная от заточки карандашей. Я подумал, что хоть одной дошло, что актриса из нее не получится. Впрочем, могу ошибаться, и сценарий — это один из способов попасть на съемочную площадку. Стою дальше, жду. Тут до меня и дошло с запозданием, что и сам мог бы написать что-нибудь. Для романов моего английского маловато, зато для радиопьесы должно хватить. При том количестве, что в первой своей жизни я прочитал и посмотрел в театрах, кинотеатрах и по телевизору, могу состряпать что-нибудь не хуже белиберды, что изблевывается из моего радиоприемника с утра до ночи. И я заказал ту же книгу, что и девчушка, пролистал ее по диагонали, выписав самое важное — форматы, в каких надо оформлять творение. Большую часть рукописей не читают именно потому, что выглядят неправильно. Мол, не владеешь элементарными профессиональными навыками, нечего на тебя тратить время.

На следующий день после занятий я заехал в магазин и купил за двадцать два доллара и девяносто пять центов портативную пишущую машинку «Ундервуд» и по пачке писчей бумаги и копирки. Чек закинул в заведенную недавно коробку для налоговой: надо быть стопроцентным янки. Почерк у меня не ахти, так что пишущая машинка по-любому пригодится для учебы и написания статей, чтобы не платить машинисткам по пять центов за страницу. Пока окончу университет, окупится.

Сперва решил, в каком жанре буду писать. Сопли с сахаром (мелодармы) и сопли с уксусом (трагедии) отпадали сразу. Оставались комедии ситуаций (ситком) и детективы. Поскольку пиндосы туго въезжали в мои шутки, а я в их, решил начать с истории о частном детективе по имени Рэймонд Уилкинс в честь моего бывшего командира эскадрильи, который все-таки получил «Медаль Почета», правда, посмертно. Копы все насквозь продажные, в положительные герои не годятся. Я вспомнил, что читал в юности в СССР и перенес на американские реалии. Придумал хлесткое название «Право на месть». В жвачке для обывателей содержание — ничто, название — всё. Дальше выбрал, кто, кому и за что воздаст. Первые страницы шли туго, а потом расписался. Жаклин сказал, что делаю курсовую работу. Не хотелось пасть в ее глазах окончательно. Ковбои не строчат пьески.

Хорошо ли, плохо ли, но за три недели накропал часовую радиопьесу (пятьдесят две страницы особого формата), умудрившись ровно посередине влепить эффектный клиффхенгер, чтобы слушатели вернулись после продолжительного блока рекламы. Мне понравилась, а если кому-то нет, то у него плохой литературный вкус. Решил на всякий случай взять псевдоним, чтобы военный летчик Шон Вудворд был сам по себе, а драматург Алекс Блэкброу (английский вариант моей настоящей фамилии) сам по себе.

Дальше начиналось самое важное — пристроить свое детище. Можешь быть гением, но, если не умеешь продвигать свои произведения, умрешь никем. В университете я полистал толстый телефонный справочник штата Техас и нашел в Далласе литературного агента Арнольда Гинзбурга, созвонился с ним. Женский голос в телефонной трубке предложил прислать рукопись по почте. Я настоял на личной встрече, потому что на выходные намечался полет в Нью-Йорк, где литературных агентов больше, а у меня всего три экземпляра, из них два под копирку, причем последний, плохо читаемый, для себя.

Офис Арнольда Гинзбурга располагался на первом этаже пятиэтажки из красного кирпича, между продуктовым и цветочным магазинами. В приемной сидела секретарша — пожилая дама с черным шиньоном в виде башни, который, как мне казалось, рухнем при резком повороте головы. Это она пыталась отфутболить меня. Такая вот сейчас особенность американского бизнеса: фирма может быть нищей, но секретарша обязательна. Напоминали мне обедневших дворян, которым жить негде, жрать нечего, но держат слуг. Литературный агент оказался лет сорока, усатым и толстым, едва помешался в кресле из темно-коричневой кожи, изготовленном по специальному заказу. Курил небольшую трубку из вишневого дерева, набитую ароматизированным табаком. Смотрел на меня с тоской: еще один графоман… Видимо, убедила его в этом моя настырность.

— Где-нибудь публиковался, ставился? — первым делом спросил он.

— Нет, — соврал я. — Так ли это важно?

— Для редакторов очень важно, — проинформировал он.

— Давай не будем тратить время на болтовню, — предложил я, положив на стол рукопись в скоросшивателе. — Читаешь три страницы. Если не интересно, возвращаешь, и я молча ухожу.

В его глазах проявился интерес. Видимо, наглых навидался, а вот таких самоуверенных — нет. Он открыл рукопись, пробежал список из пяти героев, причем три роли женские. Слабого пола всегда больше, а в театрах — намного. Агент посмотрел на меня с еще большим интересом, перевернул следующую страницу, начал читать, попыхивая время от времени трубкой. Перерыв сделал только раз, посередине радиопьесы, чтобы набить трубку по-новой.

Дочитав до конца, сказал твердо:

— Будем работать вместе. Моя ставка пятнадцать процентов. Только на большие гонорары не рассчитывай, пока не сделаешь имя.

Я оставил свои координаты и уехал.

Позвонил Арнольд Гинзбург через восемь дней:

— «Радио Далласа» готово заплатить двести баксов. Если у них пройдет хорошо, можно будет предложить более серьезной радиостанции. Что скажешь?

— Если бы был вариант лучше, ты бы не предложил этот, — ответил я. — Подписываем.

По словам агента радиопьеса прошла неплохо. Успех надо закрепить, и желательно с тем же героем: слушатели любят знакомых. И я сразу начал отстукивать вторую радиопьесу, потому что самая важная ее часть — хлёсткое название «Смерть в рассрочку» — уже была позаимствована из будущего, не помню, у кого.