Крылатый воин

5

102

Взрыв главного корпуса Техасского университета произвел бы, наверное, меньшее впечатление, чем публикация моей статьи в самом влиятельном научном журнале по химии. Я получил ноябрьский номер «Американского журнала химического общества» раньше, чем он поступил подписчикам и в библиотеку, успел морально подготовиться к этой реакции. Первым меня поздравил профессор Фредерик Тейсберг, вломившись с журналом на лекцию по механике, которую читал профессор Эдвард Чарчхилл.

— Извини, коллега, но у нас чрезвычайнейшее событие — «Американский журнал химического общества» опубликовал научную статью нашего студента Шона Вудворда! — огласил он, показав всем присутствующим ноябрьский номер. — Надо же, втихаря от всех — и такое важное научное открытие! Даже два! Еще и агрегат по производству окрашенного полиэтилена с очень оригинальным решением процесса смешивания!

— Я не был уверен, что это представляет серьезный научный интерес. Послал в журнал, чтобы узнать независимое мнение, а они согласились опубликовать. До выхода статьи не верил, что сделают так, — включив непрактичного ботана, сказал я.

— Придешь на мою лекцию и расскажешь нам, как добился успеха. Я повешу объявления, приглашу всех желающих, — потребовал профессор Тейсберг.

— Хорошо, — согласился я.

Когда он ушел, флегматичный профессор Чарчхилл спокойно произнес:

— Я нисколько не удивлен. Если человек свободно владеет теоретической механикой, ему под силу и любые другие технические задачи.

Мой бенефис прошел в самой большой аудитории университета. Пришли на него в основном преподаватели и студенты отделения химии и инженерных специальностей. Среди остальных заметил исполняющего обязанности президента университета Теофила Пейнтера, профессора зоологии. Предыдущий не нашел общий язык с попечителями. Была и Жаклин Беннет, которая смотрела на меня так, словно наконец-то разоблачила мошенника, много месяцев надувавшего ее. Свободных мест не было, некоторые сидели на ступеньках в проходах. По американским меркам мое открытие имеет очень важную научную роль, потому что имеет практическое применение, а именно два патента, которые должны обогатить меня. Всё нужно измерить деньгами, а если такое вдруг каким-то чудом невозможно, то и возиться нет смысла.

Я пришел раньше, нарисовал на доске кривой чертеж червячного пресса по производству окрашенного полиэтилена. До начала представления перекинулся парой слов с профессором Тейсбергом, который изложил план, как будет проходить шоу. Янки даже из собственных похорон устроили бы представление, но не могут уступить место конферансье кому-то другому. Сперва должен выступить он, как мой непосредственный руководитель и вдохновитель. Вовремя примазаться — стать соавтором. Не думаю, что профессор Тейсберг убедил в своей руководящей роли хоть кого-то, потому что все запомнили его слова, что я сделал открытие втихаря.

Дальше выступил я. Подробно рассказал, как в голову пришла мысль, что разноцветная пленка будет более востребована, как начал подбирать красители, как обратил внимание, что после добавления сажи полиэтилен изменил не только цвет, но и физические свойства, и попробовал понять, что и как изменилось.

— А почему именно сажа? — спросил профессор Тейсберг.

— Во-первых, она точно дает черный цвет и плохо смывается, о чем не понаслышке знаю с детства, — шутливо начал я. — Во-вторых, вопрос цены. В данном случае не столько для производителя, сколько для меня, потому что остальные реактивы приходилось покупать, а я, к сожалению, пока не богат.

Мне задали еще несколько вопросов, в том числе и по червяному прессу, после чего выступил и.о. президента Техасского университета Теофил Пейнтер.

— Я сам воевал в Первую мировую, поэтому знаю, что парни, прошедшие через ад, будут так же отважно и продуктивно сражаться на научном фронте! — похвалил он меня и заодно себя и, видимо, из благодарности за предоставленную возможность сделать это, порадовал: — Со следующего семестра ты будешь получать стипендию, чтобы было на что покупать реактивы!

Дальше ко мне подходили знакомые и незнакомые люди и поздравляли, жали руку, хлопали по плечу, желая дальнейших научных успехов.

— Этого пресса, если добавить научное обоснование процессов, хватит на докторскую степень по теории механизмов и машин. Подумай над этим, — посоветовал профессор Чарчхилл.

Последней подошла Жаклин Беннет и заявила:

— Я чувствовала, что ты что-то скрываешь от меня, но не ожидала, что ты еще и ученый.

Вот именно это я не скрывал от нее.

103

В первых числах декабря Марио Кастилло подогнал мне хороший заказ в Чикаго и обратно с грузом. Лететь туда часов пять с половиной. Я надеялся, что управлюсь за день, но по прилету мне сказали, что сегодня только выгрузят, а погрузка будет завтра утром. Ничего страшного, поем и переночую в гостинице за счет компании и получу за это несколько баксов. Я отправился в гостиницу «Самолет» — небольшое трехэтажное здание метрах в пятистах от пассажирского зала аэропорта, который пока располагается в черте города. С двух сторон его уже поддавливают жилые трехэтажки. Выше строить рядом не разрешают. Пожилой портье со скрипучим голосом, запомнивший меня по предыдущим ночевкам, поздоровался и положил на стойку ключ от номера двадцать восемь, в котором я останавливался раньше. Там была кровать, стол, стул, шкаф, радиоточка и совмещенный санузел с душем. За все это полтора бакса в сутки.

Я оставил вещи, пошел в ирландский паб неподалеку. По пути купил в киоске газету «Чикаго дэйли таймс». Бармен — рыжий здоровяк в байковой рубашки в красно-черную клетку — поприветствовал меня и, не дожидаясь заказа, налил большую кружку сухого или ирландского стаута. В США есть еще и американский сладкий стаут с добавлением лактозы или овса. Я сел с бокалом за столик у окна, подальше от стойки. Ближе к вечеру сюда припрется много ирландцев, чтобы промочить горло и поорать друг на друга. Газета была так себе, бульварная. Пробежав глазами местные новости, притормозил на объявлениях. Иногда бывают из разряда нарочно не придумаешь. Цепануло частное объявление «Обучаю ремонту сейфов разных систем. Полный курс триста долларов». Во-первых, ремонтировать в сейфах особо-то и нечего, разве что вскрыть, когда сломается замок, и заменить его, или ключ потеряют, или забудут код. Во-вторых, учат этому в специальных фирмах, которые производят или торгуют ими, а не частные лица, и не берут кого угодно по объявлению. В-третьих, обычно такое обучение условно бесплатное, вычтут, когда начнешь работать.

Я положил на стойку пять центов (столько стоит звонок из уличного таксофона) и сказал бармену:

— Позвоню.

Он кивнул и показал глазами в угол, где на полочке стоял черный аппарат.

Трубку на противоположном конце подняли после шестого гудка, я уже собирался дать отбой.

— Хэлло, — отозвался старческий голос.

— Я по объявлению. Хотел бы узнать, чему научишь, — сказал я.

— Приезжай ко мне, поговорим, — сказал он и назвал адрес.

— Цицерон авеню далеко отсюда? — спросил я бармена.

— Смотря, какая часть. Оно идет через весь город с востока на запад, — ответил ирландец.

Закон подлости, видимо, отдыхал, потому что нужный мне дом находился в западной части города. Я добрался до него пешком минут за двадцать. Это был рабочий район, застроенный пяти-семи этажными домами из красного кирпича с пожарными лестницами снаружи. На улицах пусто, если не считать детвору, несмотря на то, что выходной день. Где только можно натянуты веревки, на которых сильный холодный ветер трепал белье, вывешенное сушиться, хотя день сырой, но без дождя. По указанному адресу раньше была то ли фабрика, то ли логистический центр. В торце двухэтажного здания из красновато-коричневого кирпича имелись металлические ворота, покрашенные в темно-серый цвет, с дверью в правой половине, а рядом зарешеченное окно, к которому изнутри была прислонен покрашенный в белый цвет лист фанеры с черной надписью «Ремонт сейфов».

Дверь в воротах открывалась наружу. Изнутри пахнуло теплом и запахом горячей металлической стружки. Я три дня проработал на токарном станке, вытачивая штоки для шахтных гидравлических стоек, вроде бы. Горячая стружка порезала мне пластиковые подошвы германских полуботинок, купленных с тройной переплатой у фарцовщиков, как красиво называли при позднем социализме примитивных спекулянтов. На этом мои отношения с токарным станком и закончились, к обоюдной, как догадываюсь, радости.

Помещение было метров десять на восемь. У левой неоштукатуренной стены стояли старые сейфы самых разных производителей и размеров, в основном ровесники Первой мировой войны, хотя имелись и три сравнительно новых с кодовыми замками. У одного древнего обычный замок был вырезан ацетиленовой горелкой. На потолке была прикреплена стальная балка, загнутая к входу, с подъемным устройством и пультом управления, свисающим на толстом кабеле почти до пола, вымощенного каменными плитами. Видимо, с помощью этого подъемника перемещают тяжеленные сейфы по помещению. Неподалеку от входа у правой стены был стол, два стула и дальше два дивана, причем на дальнем лежали большая подушка в розовой наволочке и темно-синее стеганое ватное одеяло. В дальнем конце была дверь в соседнее помещение.

— Хэллоу! — позвал я, глядя в ту сторону.

— Привет! — послышалось слева.

Из-за большого сейфа с двумя открытыми створками выехал на инвалидной коляске пожилой мужчина с зачесанными на пробор посередине, длинными и наполовину седыми волосами, как сейчас никто не ходит, и аккуратно подстриженными усами и бородой. Настороженные светло-карие глаза смотрели на меня неотрывно. На инвалиде была короткая черная курточка, а ноги укрыты куском брезентом, из-под которого внизу выглядывали носаки войлочных то ли тапок, то ли валенок, стоявших на подножке. На коленях под брезентом что-то лежало, скорее всего, пистолет. Я сразу догадался, что мужик сиженный, не меньше двух ходок и подолгу, а он сразу понял, что я там не бывал.

— Не бойся, я не коп, — успокоил его.

— А чего мне бояться⁈ Я не делаю ничего противозаконного, и на меня теперь ничего не повесишь! — насмешливо ответил он, постучав ладонями по колесам инвалидной коляски.

— Был бы человек, а статью найдут, если захотят, — поделился я познаниями о методах работы органов правосудия.

— И такое может быть, — согласился он и полюбопытствовал: — Ты южанин?

— Почему спрашиваешь? — задал я встречный вопрос.

— Акцент южный, — сказал он.

— Типа того, — дал я уклончивый ответ и перешел к делу: — Чему ты можешь научить за триста баксов?

— А чему ты хочешь научиться? — спросил инвалид.

— Открывать сейфы, но не ацетиленовой горелкой, это и сам умею, — ответил я.

— Пожалуй, я смогу показать, как открыть некоторые типы сейфов, если вдруг хозяева потеряли ключи или забыли код, — произнес он.

— Сколько времени это займет? — поинтересовался я.

— Неделю, две или три. От тебя будет зависеть, — сказал он. — Оплата вперед.

— Половина сразу, а вторая, если пойму, что от тебя есть толк, — выдвинул я свое условие.

— Хорошо, — согласился инвалид. — Когда приступим?

— Где-то после Рождества. Мне надо кое-что уладить. Позвоню, как приеду, — проинформировал я и представился шутливо: — Зовут меня Джон Доу. Можно просто Джонни.

На сленге американских копов Джон Доу — это неопознанный преступник или труп.

— Меня Роберт Макбрейн. Можно просто Боб, — улыбнувшись, сказал он. — Жду звонка.

104

Осеннюю сессию я сдал так же отлично, как и предыдущие две. К тому же, мне завышали оценки по причине свалившейся на мою голову популярности, которая почему-то бесит Жаклин Беннет. Казалось бы, купайся в лучах местечковой славы вместе со мной, так нет. Не получится из нее актриса.

Это она еще не знает, что я пишу радиопьесы. Вторую отправил по почте литературному агенту за одиннадцать дней до зимних каникул. Арнольд Гинзбург позвонил через пять дней. «Радио Далласа» согласно было заплатить двести восемьдесят долларов. Перед отъездом я подписал присланный договор и отправил в обратном направлении, предупредив по телефону, что уезжаю на каникулы. За гонораром наведаюсь по возвращению.

Поехал в Чикаго на машине. По пути завез Жаклин Беннет к родителям. Дочка навешала папе, что мы расстались, но поддерживаем чисто дружеские отношения. Тормознулся у них только на обед. Сказал, что еду по делам в Детройт. Якобы там заинтересовались моим червячным прессом. Этот город стремительно превращается в танко- и автомобилестроительную столицу, поэтому неудивительно, что заинтересовались прессом.

— Будь осторожен, там негры бунтуют. Северяне распустили их вконец! — пожелал мне Ричард Беннет.

В Техасе сегрегация жесткая. Отдельные школы, больницы, туалеты для белых и черных. Ни одного цветного студента в университете. Даже места в автобусах впереди для белых, а в конце для черных. Если белому не хватило места, негр должен уступить свое и доехать стоя. Те, кто начинает пускать пузыри, получают пулю, и полиция не находит убийцу, потому что не ищет. Прикончить негра — это как бездомную собаку. Впрочем, за собак может заступиться Общество защиты животных, подать на преступника в суд и выиграть. Когда я говорил, что лет через шестьдесят будет наоборот, надо мной смеялись и белые, и черные.

В Чикаго я остановился под вымышленным именем в маленькой, на восемь номеров, семейной гостинице на северо-западной окраине. Она привлекла меня тем, что неподалеку была платная парковка, огороженная каменным забором, благодаря которому моя машина не была видна с улицы. Сторожу сказал, что улетаю на самолете по делам в Нью-Йорк на неделю-две, расплачусь по возвращению. На учебу ходил пешком, петляя на обратном пути на тот случай, если за мной «хвост». Видимо, перечитал слишком много детективной макулатуры.

Занятия начинались вечером, когда Роберт Макбрейн отпускал своего помощника, и продолжались часа три-четыре, пока я не устану. Инвалид оказался хорошим преподавателем, дотошным и терпеливым. Начали мы с сувальдных замков. Это пластины с фигурными вырезами, которые сдвигает ключ. Обычно их три-пять. Сперва были замки с простым, односторонним ключом, потом с двусторонним, «бабочкой», который смещает два набора сувальд в разные стороны. Боб разобрал такой замок, показал, как работает, а потом собрал и объяснил, как открыть с помощью отмычек, изготовленных из обычной велосипедной спицы.

— Если у тебя найдут в сумке пару таких спиц и круглогубцы, ни у кого это не вызовет подозрение, особенно, когда у тебя имеется велосипед. Отмычки из него делаются за пару минут: загибаешь конец под углом девяносто градусов длиной около полдюйма для одной и дюйма для другой и, отступив три-четыре дюйма, в обратную сторону, чтобы удобно было крутить ими в замочной скважине. Короткой «натягиваешь» сувальды, а длинной двигаешь их по очереди, — объяснил и показал он.

Когда я в прошлой эпохе наблюдал за действиями Станислава Цихоцкого, мне казалось, что он творит чудеса. Теперь понимаю, что, как «медвежатник», он был сопляком. Боб Макбрейн справлялся с замками времен Первой мировой войны за несколько минут. Вскоре и у меня начало получаться, пусть пока и не так быстро.

— Сейчас на такие замках стали добавлять разные защитные приспособления: ложные пазы в сувальдах, жесткие пружины, разворот скважины, когда ключ надо вставить, повернуть на девяносто градусов и утопить глубже, или смещение ее, когда, вставив, поднимаешь или опускаешь ключ в небольшие добавочные пазы, — продолжил он и показал, как справляться с такими препятствиями.

Если преодолеть защиту не получалось, надо было высверливать дополнительное отверстие. Боб показал мне, где именно и какими сверлами. Разрешил потренироваться на старом сейфе ручной дрелью, хотя уже есть электрические, в том числе на аккумуляторах. Условия должны быть приближены к боевым. На месте может не оказаться розетки, или шуметь нельзя, или аккумуляторы сядут раньше, чем досверлю.

Заодно обучил меня, как открывать цилиндровые замками, которые в годы моего детства называли «английскими». С один из тех, что был на двери моей квартиры, ясправлялся перочинным ножичком. Здесь были посерьезнее, с грибовидными пинами против вскрытия. Для них тоже нужны были «натяжок» и «манипулятор», только специальной формы, спица не годилась.

Со всем этим я разобрался за три дня, после чего Роберт Макбрейн объявил, что половина пути пройдена, и потребовал вторую часть оплаты. Я отстегнул еще полторы сотни — и перешли к кодовым замкам с одним наборным кругом, которые бывают единственными, но чаще подстраховывают сувальдные, блокируя их. Состоят они из нескольких дисков, каждый из которых выставлен на определенную цифру, и надо последовательно набрать их комбинацию. Много раз видел в фильмах, как сейфы с таким замком вскрывают с помощью медицинского стетоскопа. Вставил в уши оливы, приложил головку к сейфу возле кодового замка, покрутил колесико туда-сюда — и готово. Всегда мечтал, чтобы в моей жизни все было так же легко, быстро и красиво, как в кино.

Оказалось, что для вскрытия кодового замка надо не только крутить и слушать, это, как раз, не сложно, а еще и строить графики. Сперва крутишь замок по часовой стрелке, сбрасывая ввод на ноль. Потом медленно в обратную, пока не услышишь два щелчка, второй громче. Это начало и конец зоны контакта. Определив ее, поворачиваешь ровно на сто восемьдесят градусов против часовой стрелки. Там будет зона парковки кодовых дисков. Крутишь по часовой стрелке и подсчитываешь, сколько раз щелкнет в этой зоне, столько и дисков. Теперь знаешь, сколько чисел надо набрать.

Дальше возвращаешься к зоне контакта, записываешь цифры первых и вторых щелчков, строишь график и откладываешь их по оси У (Х=0). Вращаешь ручку по часовой стрелке, сбрасывая набор, устанавливаешь на третью цифру левее нуля, и опять находишь зоны контакта и откладываешь цифры по оси Х. Потом устанавливаешь еще на три цифры левее и так до нуля. Соединив точки обоих графиков, увидишь, что в некоторых местах кривые будут ближе или пересекаться. Снимаешь цифры по оси Х и записываешь все возможные комбинации из них, сколько их там будет, а потом пробуешь, вычеркивая, чтобы не повториться, пока замок не откроется. Если это не случилось, добавляешь к первой цифре единицу слева и проходишь заново, потом справа и так далее… Или заново определяй зоны контакта и строй графики. В общем, за несколько минут управишься, если очень повезет или замок будет с большим допуском влево-вправо.

105

Вторая часть уложилась и вовсе в два дня, чем приятно удивил Боба. Как я понял, предыдущие ученики сильно тупили с графиками, обучение растягивалось на недели и порой без положительного результата. Сказал ему, что учился в школе хорошо, собирался получить высшее образование, но попал на войну, осенью демобилизовался после сильной контузии. Мол, там меня научили жить сегодняшним днем, а не строить планы на медленное движение вверх. Хочу стать богатым быстро.

— Это опасный путь. Можешь оказаться в хранилище (тюрьме), — предупредил он.

— Там тоже люди, а на войне научился постоять за себя, — сказал я.

После окончания учебы я купил бутылку бурбона и бутерброды, и мы устроили выпускной вечер в криминальной академии.

После пары доз Роберт Макбрейн закинул как бы между прочим:

— Не хочешь проверить себя в деле?

— Что там по деньгам? — задал я встречный вопрос.

— Около десяти тысяч. Твои сорок процентов. Остальное твоему помощнику, который будет на стреме стоять, когда ты в уши вставишь оливы, водителю, который привезет и увезет вас, наводчику и разработчику, — рассказал он. — Самое главное — деньги криминальные, полиция не будет искать. Ждут партию контрабанды на днях.

— Иногда бандиты страшнее полиции, — напомнил я.

— Это да, люди опасные. Если найдут, церемониться не будут, — согласился инвалид и, как делал часто, похлопал по колесам кресла-каталки и сообщил: — Мне пуля попала в позвоночник во время такой разборки.

— Ты ручаешься за помощника и водителя? — спросил я, предположив, что первый будет следить за мной, а не обеспечивать безопасность, чтобы не сбежал с деньгами, а вдвоем с водилой и вовсе могут шлепнуть меня и забрать всё себе.

— Да, — коротко ответил он. — Работал с обоими.

— Тогда условие: я на месте забираю свою долю. Не хочу никуда ехать, ни перед кем больше светиться. Чем меньше людей будет знать меня, тем меньше шансов, что кто-то сдаст, — потребовал я.

— Чем дольше будешь на точке, пересчитывая свэг (добыча), тем больше вероятность спалиться, но это твой риск. Думаю, возражать не будут, — сказал Боб. — Точную дату не знаю, но названивай мне в обед. Если сложится, откуда тебя забрать?

— С железнодорожного вокзала, — ответил я и продолжил шутливо: — И туда же вернуть в целости и сохранности!

Пусть думают, что я живу неподалеку от Чикаго, приезжаю на пригородном поезде.

Через два дня Роберт Макбрейн сказал, что меня буду ждать в девять часов вечера.

Я расплатился за гостиницу и автостоянку, приехал на вокзал за полчаса до назначенного времени. Машину поставил во втором ряду, чтобы техасские номера не бросались в глаза. В зале ожидания было людно. Наверное, потому, что снаружи дул порывистый сырой ветер, швыряя в лицо мелкие снежинки. Погода не для прогулок на свежем воздухе.

Я потолкался между пассажирами, постоял с умным видом возле расписания поездов и ровно в девять вышел на привокзальную площадь. На ней в стороне от трех такси стоял небольшой темный «форд» с работающим двигателем. На передних сиденьях расположились двое немолодых мужиков в надвинутых на глаза черных шляпах и без проблесков интеллекта на лицах.

— Привет, парни! — произнес я, поставив на заднее сиденье саквояж среднего размера, в котором бо́льшую часть места занимала новая ручная дрель.

— Привет, Джонни! — ответил сидевший на пассажирском, позабыв представиться.

Водитель и вовсе буркнул что-то нечленораздельное.

Мы поехали к порту, расположенному на берегу озера Мичиган. Там ветрюган и вовсе завывал, метаясь между пакгаузами. Остановились возле небольшого и неприметного здания во второй линии от пирсов. Высадив нас, водитель сразу уехал.

Помощник в длинном темном пальто повел меня к неприметной двери в торце здания. В ней было два цилиндровых замка. Сделал их быстро с помощью отмычек, купленных за десять баксов у Боба. Зашли внутрь и включили фонарики. В помещении стоял ядреный запах табачного дыма. Такое впечатление, что грузчики со всего порта приходили сюда на перекур. Зато было тепло, благодаря двум толстым трубам, проходившим вдоль левой стены. Три комнаты — большая, маленькая и средняя — шли анфиладой. Я предположил, что вторая для секретарши, но в ней стоял сейф, а пишущая машинка находились в последней, где было и единственное окно, глядящее на глухой торец соседнего пакгауза. Мой помощник закрыл двери в соседние комнаты, после чего включил свет и сел на стул за широким столом, положив ноги в темно-коричневых ботинках с толстой черной подошвой и стертыми внутрь каблуками на столешницу, и закурил сигарету «Лаки страйк» в бело-красной упаковке, швырнув спичку на пол.

Сейф был компании «Америкен секьюрити». По словам Роберта Макбрейна, она вышла на рынок за год до войны, успев выпустить всего одну модель с кодовым замком с пятью дисками и механическим с пятью сувальдами. В конце сорок первого все производители гражданской продукции остались без крепкой стали, переключились на что-то другое. Я расстелил на полу перед сейфом газету, разложил на ней отмычки из велосипедных спиц, стетоскоп, блокнот, бумагу-миллиметровку и карандаш и принялся за работу.

Кодовый замок был «незаезженный», щелкал громко. Я собрал информацию, после чего выгнал помощника из-за стола. Построив на миллиметровке графики, нашел три точки пересечения и две сближения, записал пять цифр и накидал сто двадцать возможных вариантов кода. Дальше долго и нудно перебирал их, вычеркивая, пока не услышал после очередного, как сдвинулся блокиратор с сувальдного замка, с которым справился не так быстро, как мой учитель, но лучше Станислава Цихоцкого.

Внутри были два примерно одинаковых отделения. В верхнем лежали какие-то документы, придавленные семизарядным кольтом, а в нижнем — пачки денег, перехваченные резинками: три по сто двадцаток, две — десяток и одна — пятерок. Всего восемь с половиной тысяч. Моя доля составляла три тысячи четыреста долларов, о чем я и сказал помощнику, который, пока я работал, сидел и курил молча, а увидев деньги, подошел к сейфу.

Я отобрал по пачке двадцаток, десяток и пятерок, отслюнявив из последней двадцать купюр к оставшимся деньгам и сказал:

— Ствол тоже заберу.

У меня во внутреннем кармане пальто привычный парабеллум, купленный в магазине, но он «отстрелянный», пуля и гильза хранятся в полиции, а из кольта можно будет шмалять, не боясь, что выйдут на меня.

— Как хочешь, — сказал помощник, достав из кармана черный тряпичный мешок и сложив в него остальные деньги и забрав документы из верхнего отделения.

Я подумал, что они могут стоить дороже всего остального, но за них уж точно схлопочешь пулю. Может быть, они нужны Роберту Макбрейну, чтобы отомстить за свое увечье. Не мое это дело, пусть сами разбираются. Я сложил инструменты и свою часть добычи в саквояж, закрыл сейф и на всякий случай протер газетой, а также пол возле него и столешницу, после чего выключили свет и вышли из здания. Там все еще ветрюган кружил снежинки в вальсе в закутке у здания. Помощник помигал фонариком — и буквально через пару минут возле нас остановился «форд».

— На вокзал, — приказал помощник водителю.

Я был готов к подляне, но ничего не случилось. Меня высадили ровно на том же месте, где и забрали. Я зашел в здание вокзала. Там было пустовато. Время уже почти полночь. Я, как договаривались, позвонил из таксофона Роберту Макбрейну.

После долгой паузы услышал старческое:

— Хелло.

— Спокойной ночи, Боб! Спи до восьми с половиной! — пожелал я.

Пожелание обозначало успех мероприятия, а время — сумму добычи. Видимо, своим старым корешам он доверял не на все сто процентов, как и положено стопроцентному янки.

— Это хорошо, — без эмоций молвил он. — Звони, когда будешь в Чикаго.

Я вышел на площадь, убедился, что «форда» не видно, пошел к своей машине. Пока прогревался двигатель, спрятал, протерев, кольт под резиновый коврик в багажнике (кто-то подкинул!), придавив саквояжами с инструментами и одеждой. Скомканную газету швырнул в каменную мусорную урну в виде тюльпана, а отмычки из велосипедных спиц — в снег на газоне.

По пустынным улицам выехал за город на трассу номер шестьдесят шесть и покатил в Сент-Луис. Я выспался днем, а сейчас мало машин, можно давить педаль газа в пол. Хотелось побыстрее и подальше убраться от места преступления.

106

Сент-Луис — независимый город, не входит ни в один округ, гуляет сам по себе. Не знаю, какие преимущества ему дает этот статус. Для меня он хорош тем, что не находится на территории штата Техас. Украденные деньги надо хранить в разных местах. Первым мне подвернулось отделение «Городского национального банка и трастовой компании». Вооруженный охранник внутри у входа, большой операционный зал, шесть окошек для обслуживания клиентов. Половина их была свободна. Я подошел к окошку, за которым сидела девушка с приятными внешними данными, если не сказать красивая.

— Можно у вас открыть срочный вклад? — поздоровавшись, спросил ее. — Хотел перебраться к вам на жительство, но не срослось.

— Конечно, можно! Мы рады любому клиенту! — произнесла она, одарив ослепительной улыбкой. — Какую сумму желаете вложить и на какой срок?

— Три тысячи, а вот со сроком пока не определился, не знаю, как скоро понадобятся, — отвтеил я. — Вдруг у вас опять появится интересное предложение⁈

— Если на год, то будете получать три процента, на три — три с четвертью, на пять- три с половиной… — начала перечислять она.

Разница была настолько незначительной, что я решил остановиться па одном годе с возможностью автоматического продления на тот же срок, если не предупрежу заранее. Выгоднее было бы вложиться в облигации или акции, но у меня в мыслях был переезд в Европу, подальше от американских и каких бы то ни было других налогов.

Девушка пересчитала двадцати и десятки и улыбнулась мне еще ослепительнее. Наверное, прикинула, как бы промотала их, став моей женой. Увы, оставаться в Сент-Луисе у меня не было планов, даже ради такой красотки.

Я с трудом дотянул до Спрингфилда, где в три часа дня снял за семьдесят пять центов номер в мотеле на северо-восточной окраине. Ехать полуспящим через город не решился. Хозяин мотеля, вертлявый и болтливый мужичок лет сорока, взял ключ от третьего номера и сам прошелся и открыл его, допытываясь, кто я, откуда и куда еду. Такое впечатление, что, если не узнает, не заснет.

— Коммивояжер. Еду из Нью-Йорка в Даллас, — ответил я.

— А что продаешь? — продолжил он допрос.

— Червячные прессы, чтобы червяков для рыбалки изготавливать, — серьезно ответил я.

Он оказался не настолько глуп, как я думал, сразу отвалил, обиженно сжав великоватые губы. Закинув в номер саквояж с одеждой, сходил через дорогу в заведения общепита. Они по всей стране одинаковые. В одной части впритык столики на четверых с неподвижными скамьями по обе стороны, во второй — стойка и за ней кухня, заказы передаются через большое окно. Обычно один человек в зале работает, второй за стойкой и третий и порой четвертый — на кухне. Это или члены семьи, или близкие родственники, или, на худой конец, соседи по улице. Пышная дама лет тридцати посмотрела на меня с любопытством. Видимо, слишком я не похож на двух водителей, которые ели за ближним от двери столиком. Их тентованные грузовики стояли возле входа.

— У Клайда остановился? — спросила она.

— Да, — подтвердил я. — Правильное имя ему дали: убивает занудством.

Клайд и Бонни — сладкая парочка грабителей-убийц — национальные герои Пиндостана.

Пышная дама улыбнулась и предложила взамен традиционной яичницы с беконом местное блюдо слингер — свиную котлету с жареной картошкой, чили с фасолью, тертым сыром, мелко нарезанным свежим луком и острым соусом — и пиво «Абраксас» — стаут на бобах какао, ванили и прочей гадости. Кстати, название в честь бога секты ранних христиан-гностиков (умников), общавшихся с ним напрямую. Наверное, поэтому у Абраксаса была петушиная голова, человеческое туловище и змеи вместо ног. Слингер я взял, а от пива отбился, заменив на чай без молока и пирог с вишневым вареньем. Слопав все, доплелся до своего номера, принял душ и завалился спать.

Проснулся в пятом часу утра. За окном было темно. С теплой крыши срывались и звонко разбивались об асфальтную дорожку капли растаявшего снега, начавшего падать, когда я после трапезы шел к мотелю. По трассе изредка проносились грузовики, желтовато-бледный свет фар которых быстро перечеркивал окно. В такую рань в голову лезут грустные мысли. Америка надоела, а в Европе война, которая закончится только через пять месяцев. Потом будет медленное восстановление, возвращение к прежнему образу жизни. Так что в ближайшие годы там делать нечего. Хотя в Швейцарии даже сейчас, наверное, все хорошо. Только вот ехать туда не хочу. Представляю, как встречу на улице свою бывшую жену-старушку — и все приятные воспоминания превратятся в перезрелую тыкву.

Я побрился, умылся, оделся. Закрыв номер, положил ключ снаружи под окном конторки, в которой, положив голову на стол, спал ночной портье — молодой парень, то ли сын Клайда, то ли наемный работник. Улицы Спрингфилда были пусты. Только в одном месте увидел старичка, который лопатой из куска фанеры с рукоятью сгребал остатки недотаявшего снега на проезжую часть с тротуара возле своего одноэтажного дома с лужайкой.

Вскоре я выехал на трассу Канзас-Сити — Даллас и притопил, чтобы застать литературного агента в офисе. С часу до трех он находился дома. Бизнес бизнесом, а обед по расписанию. Хоть кто-то не похож на янки больше, чем я.

107

Оставшееся время до начала следующего семестра я потратил в химической лаборатории университета. Меня заинтересовал мел, как краситель полиэтилена. Он стабилизировал процесс литья, придавал полиэтилену приятный белый цвет, и на ощупь продукт был приятнее. Начал выяснять оптимальное количество красителя и сделал вывод, что заметное падение поперечной стойкости на разрыв и появление шероховатости начинается после десяти процентов, но до двадцати пяти разница терпима, особенно в пленке до двенадцати микрон. Чем толще, тем результат хуже. Я подумал, что можно заменять полимер мелом при производстве, но выгодно ли это экономически? Ответ был неоднозначным. Многое зависело от цены обоих продуктов для данного производителя. Затем у меня появилась мысль, а не сделать ли пленку многослойной? Внутри крепкий слой с большим содержанием мела, а с обеих сторон — с малым. Выглядеть будет так же, как обычный, а три слоя дадут лучший результат по многим физико-механическим параметрам, пусть и в чем-то будет потеря. Оставалось определить, где будет выигрыш, а где наоборот.

Этим я и занимался почти до конца семестра. За это время я изготовил на свои деньги миниатюрная линия по производству трехслойного полиэтилена, с помощью которой получил образцы с разным содержанием мела и других добавок в среднем слое (до семидесяти процентов) и во внешних (десять-пятнадцать) и изучил из физико-механические свойства. При этом соотношение толщины слоев было от один-один-один до один-восемь-один. Результаты показались мне очень интересными. Я обобщил их, изложил свои мысли. На мой субъективный взгляд статейка получилась вполне наукообразная. Чертежи линии под названием АБА (первичное по краям, вторичное в середине) по выдуванию трехслойной пленки делали ее еще солидней.

На этот раз подал три заявки на патенты: на мел, как краситель и добавку-заменитель, на трехслойный полиэтилен и на линию. Не стал ждать долго, отослал статью в «Журнал Американского химического общества» сразу после регистрации заявок, предупредив, что дошлю номера патентов, если получу и успею. Главный редактор Артур Лэмб в письме похвалил коллегу и сообщил, что статья выйдет в октябрьском номере. В ней будет указано, что изобретения в процессе получения патентов.

Параллельно я настрочил еще одну радиопьесу по настоятельной просьбе литературного агента. Интерес к ним у меня поубавился. Я теперь не бедствовал. Зарплата ассистента и стипендия намного превосходили все мои текущие расходы, подработка летчиком по выходным позволяла тратиться на излишества, а счета в двух банках служили надежной подушкой безопасности. Я на скорую руку накрпал очередную часовую серию похождений частного детектива Рэймонда Уилкинса. Придумывание названия заняло чуть ли не больше времени. Остановился на «Содружество подлецов». Звучит завлекающее, а, как я бы уверен, Кафку здесь никто не читал, поэтому отсылку не поймут.

Литературный агент Арнольд Гинзбург был первым, кто ткнул меня носом в мою самоуверенность, позвонив после получения рукописи:

— Не ожидал, что ты знаешь творчество австрийского писателя Франца Кафки.

— То же самое могу сказать о тебе! — пошутил я.

— Мне положено. Я провел детство в Австро-Венгерской империи. Мои родители эмигрировали оттуда перед Первой мировой войной, — сказал он в оправдание своей начитанности.

Наверное, поэтому за радиопьесу «Содружество подлецов» он продавил четыреста долларов. После того, как ее озвучили на «Радио Далласа», продал все три оптом за тысячу федеральным радиостанциям «NBC», «MBC» и «CBS». Как-то услышал свои творения по радио. Они показались чужими. Может быть, дело в голосах актеров. В моей голове реплики звучали по-другому.

В итоге я стал богаче почти на три тысячи долларов, которые закинул на счет в остинском отделении «Национального городского банка Нью-Йорка». Все легальные доходы теперь складирую, а живу на четыре сотни из украденных, от которых к лету осталась самая малость. Собирался в июне наведаться в Чикаго. Может, Роберт Макбрейн подкинет какое-нибудь дельце. Если нет, отправлюсь в путешествие по стране, сам поищу добычу.

Восьмого мая в США отпраздновали победу над Германией. Мероприятия были не ахти, потому что основным врагом считается Япония. Мне предлагали выступить перед студентами, но я отказался, сославшись на то, что в Европе не воевал, никакого отношения к победе над немцами не имею. Разве что пятьдесят восемь боевых вылетов и шесть сбитых самолетов.

108

Планы на лето изменились, потому что в конце мая поступило предложение пройти стажировку в нефтяной компании, входящей в десятку крупнейших в мире. Я уже решил, что первые два мои патента опередили время, что никто не обратил на них внимания, что послужат чисто для получения докторской степени, но всё оказалось сложнее. Мне позвонили из отдела кадров компании «Тексако» и предложили поработать летом в их научно-технической лаборатории в Хьюстоне младшим специалистом с окладом восемьдесят пять долларов в неделю. Летчиком я мог заработать летом немногим меньше, но мне стало интересно посмотреть изнутри и почувствовать на своей шкуре, что такое большая транснациональная компания. Тем более, что Хьюстон расположен неподалеку от моря — заодно отдохну на курорте. Компания оплачивала половину проживания в квартирах-студиях в доме в двух милях от головного офиса. Предполагалось, что студенты будут снимать по двое, и тогда им получится и вовсе бесплатно. Мне соседи были не нужны, а три с половиной доллара в неделю — не деньги, поэтому жил один. Квартиру в Остине тоже оплачивал, предполагая, что буду приезжать на выходные, чтобы заработать еще и летчиком. В США втягиваешься в гонку за деньгами, привыкаешь трудиться сразу в двух-трех местах.

Стажировка чуть не закончилась, не начавшись. Когда я приехал в штаб-квартиру, располагавшуюся в пятнадцатиэтажном здании, которое считали на два этажа ниже, потому что первый — нулевой, а последний — технический, меня приняли в отделе кадров, располагавшимся на уровне земли, куда доступ был без пропуска. Время было послеобеденное. Из Остина ехать почти четыре часа, поэтому я не спешил, отправился в путь в десять. Желающих стажироваться в компании уже всех оформили, а их только из моего университета было десятка три. Мной занялась женщина лет тридцати, старший сотрудник, которая старалась казаться милой и строгой одновременно. Она усадила меня за стол у окна, предложила заполнить анкету, к которой я приложил три фотографии, а потом вручила договор на пяти страницах и прямо-таки потребовала, чтобы внимательно изучил его, навредив тем самым своей компании. Если бы не настаивала, я бы подмахнул, не шибко вчитываясь. Там был один пунктик среди многих несущественных, по которому все мои последующие изобретения и открытия, имеющие экономический потенциал, будут принадлежать «Тексако».

— Уберите этот пункт, — потребовал я.

— Это невозможно. Ты будешь работать в научно-технической лаборатории, иметь допуск к секретным разработкам. Мы должны быть уверены, что не используешь полученную информацию в личных целях, — возразила старший специалист.

— А я должен быть уверен, что всё, придуманное мной после работы у вас, не имеющее никакого отношения к вашим разработкам, останется моей собственностью. У меня пять патентов. Надеюсь, не последние. Дарить интеллектуальную собственность жуликам не собираюсь, — заявил я, вставая из-за стола.

Она, скривившись, проглотила «жуликов», сказала:

— Подожди, я сейчас обговорю этот вопрос с юристами.

Она кому-то позвонила, объяснила ситуацию. Минут через пять ей перезвонили и приказали заменить не понравившийся мне пункт на запрет использовать в личных целях научную информацию, полученную во время работы в компании. Секретарша перепечатала эту страницу договора, после чего я подписал каждую, указав еще и дату. Мне тут же выдали пропуск.

— Поднимись на второй этаж в лабораторию. Руководитель ее Джек Дастин хочет с тобой поговорить, — приказала мне старший сотрудник отдела кадров.

В США босс должен сидеть на самой верхней ветке и гадить на подчиненных. В самом низу — самые ненужные. Лаборатория находился на первом и частично, руководство, на втором этажах. Джек Дастин лохматой черной с сединой шевелюрой косил под Эйнштейна. Образ портили очки с толстыми стеклами. Он поздоровался со мной за руку и извинился за кадровиков.

— Мы, яйцеголовые, для них балласт со странными запросами, с которыми приходится мириться. Избавились бы от нас, если бы не боялись проиграть конкурентную борьбу, — по-свойски поделился Джек Дастин.

Яйцеголовыми в Пиндостане называют ученых. Видимо, остальные тыквоголовые.

— Читал твою статью о красителях полиэтилена. Здорово! Для твоего возрасти и вовсе великолепно! — похвалил он. — Наша компания пока не занимается пластическими массами, попутный газ продаем, но все может измениться.

Скорее всего, это он предложил пригласить меня на стажировку. Осталось понять, зачем, если не собираются выпускать полиэтилен. Может, хотят трубы им покрывать, чтобы не ржавели?

— Раньше и моторными маслами не занимались, а в тридцать первом году купили «Индийскую нефтеперерабатывающую компанию» и теперь выпускаем «Хаволайн», — продолжил начальник научно-технического отдела и поинтересовался: — Покупал такое?

— Куда от вас денешься в Техасе⁈ Реклама на каждой заправке и из каждого утюга, то есть радиоприемника! — шутливо произнес я.

На федеральной радиостанции «NBC» вечером по будням получасовое юмористическое шоу «Начальник пожарной охраны 'Тексако», которое ведет Эд Винн. За передачу выдает одну-две средние шутки и раз в месяц — смешную.

— Да, наши маркетологи стараются! — похвалил он и перешел к делу: — Наша лаборатория сейчас занимается разработкой присадок к бензину и добавок к моторным маслам. Что выберешь?

— Масла, — ответил я, не задумываясь.

— Почему? — спросил он.

— Основная присадка в вашем бензине — тетраэтилсвинец, та еще отрава. Не хочу с ней связываться, — ответил я.

— Заменить пока нечем, — сказал Джек Дастин.

— Разве⁈ А как же этанол⁈ — возразил я. — Намного лучше, но дороже.

— Вижу, ты в теме, подготовился, молодец! — улыбаясь, похвалил руководитель лаборатории. — Ладно, будешь работать с моторными маслами. Этим направлением руководит Карл Элисон. Завтра познакомишься с ним. Он сейчас на полигоне.

На самом деле я не готовился. Мне по барабану, приживусь здесь или нет.

109

В восемь утра я прихожу в головной офис компании «Тексако». На нулевом (первом) этаже подход к лифтам огражден и на проходе проверят пропуска два охранника с дубинками и кольтами в кобурах. У техасцев непреодолимая тяга к этому короткостволу. Никого не досматривают, что на входе, что на выходе. Я прихожу с портфелем, с которым посещал лекции в университете. Внутри свежая газета и пара бутербродов, купленные по дороге. В той же забегаловке съел еще два с горячим чаем. Этот напиток здесь, если не предупредить, подают холодным и со льдом. Наверное, чтобы казалось, что пьешь виски. С похмелья это должно бодрить. Охранники уже запомнили меня, не требуют пропуск для более внимательного ознакомления.

Лифтов три, но перед началом рабочего дня все битком. Кто-то уже вдавил кнопку первого этажа, поэтому становлюсь с краю лицом к двери. Лифты останавливаются на всех этажах, кнопки которых нажаты, и на тех, где вызвали. При этом, если ты зашел, допустим, на пятом и собираешься поехать на нулевой, кабинка поднимется до тринадцатого, где ее вызвали, сбросит твой набор, и только после повторного нажатия поедет вниз. Так что иногда катаешься вверх-вниз за компанию.

У меня отдельное рабочее место в длинном помещении, где у стен стоят в два ряда столы с пробирками, колбами, микроскопом и водяным краном над жестяной раковиной для слива реактивов. От соседа спереди отделяет стеклянная перегородка. Возле двери в углу стоит на деревянной тумбочке высокий металлический цилиндр-электрокипятильник с краником, похожий на те, что в советских поездах. Сотрудники заливают кипятком чайные пакетики или растворимый кофе. Чашка у каждого своя, хранится в рабочем столе. Многие обедают на рабочем месте. Я тоже иногда, если лень идти в забегаловку в соседнем здании. Дальше идет помост высотой сантиметров сорок, на котором сидит за обычным столом и с умным выражением на лице и что-то читает или, что скорее, делает вид, что читает, руководитель отдела моторного масла Карл Элисон — худой белобрысый ушастый узколицый льстиво-улыбчивый тип, похожий на Микки-Мауса, и даже говорит высоким тонким голосом. Мультики с этим персонажем уже популярны. У Карла Элисона редкое достоинство — не любит сидеть на рабочем месте, постоянно куда-то убегает с озабоченным видом, какой бывает у бездомной собаки после проезда мусороуборочной машины. Как только он исчезает, все расслабляются, начинают переговариваться. У меня с белобрысым боссом не сложились отношения, потому что редко задерживаюсь на работе после семнадцати тридцати.

— У нас не принято уходить так рано, — сделал он замечание в первый рабочий день.

— А я, как советует профсоюз, работаю сверхурочно за полуторный оклад первые два часа, а дальше за двойной, — сообщил ему. — Будешь оплачивать?

Больше он не приставал и продолжал улыбаться.

Мы занимаемся разработкой присадок к моторному маслу без парафина марки «Хэволайн». Кто-то добивается снижения температуры застывания, кто-то старается повысить вязкость, кто-то замедлить окисление, кто-то уменьшить коррозию. Из разговоров с коллегами я узнал, что наш отдел считается второстепенным. В нем набираются опыта новички. Все толковые переходят в отдел по улучшению бензина. Сперва я думал, что так потому, что моторное масло считается второстепенным продуктом компании. Позже пришел к выводу, что причина в Карле Элисоне, который присваивает идеи подчиненных и за это дает возможность перейти в другой отдел, а строптивых увольняет по разным причинам.

Я борюсь с трением, подписав дополнение к договору, где четко указано, чем именно буду заниматься, чтобы потом в суде каждая сторона смогла доказать свою правоту. Что-то же надо изображать за восемьдесят пять долларов в неделю. Как добиться успеха, я знал еще по советскому периоду первой эпохи, когда один из моих корефанов рассказал, что по совету опытного автомобилиста добавил молибден в моторное масло своего старого «запорожца», после чего драндулет стал тарахтеть в два раза тише. Как по мне, ничего не изменилось, но хозяину виднее. Я не знал, чистый он брал молибден или дисульфид, который встречается в природе в виде минерала молебденит. Начал со второго и понял, что в принципе не ошибся. Оставалось подобрать дозировку и научиться растворять. До меня не сразу дошло, что надо просто нагреть масло, и тогда комки дисульфида исчезают в нем без осадка. Хвастаться результатом не спешу. До конца стажировки еще далеко, а море здесь хорошее.

Иногда после работы я еду в Фрипорт, расположенный в ста километрах южнее, неподалеку от берега Мексиканского залива, чтобы отмочить и просолить шкуру. Там есть обустроенные пляжи, в том числе платные, есть дикие. Везде песок на берегу и на дне, из-за чего вода мутноватая, зато теплая и сильно соленая. Дно пологое, утонуть трудно. Во время отлива долго идешь по отмели, чтобы окунуться с головой. Далеко заплывать не рекомендуют, потому что много акул и порой встречаются аллигаторы. В Мексиканский залив уходят от берега длинные высокие причалы. С них можно рыбачить. На тех, что рядом с городом, берут за это удовольствие плату пять-десять центов с человека. Я отъезжаю подальше и там рыбачу бесплатно. Ловлю акул на спиннинг с толстой леской и куском тухлого мяса на крючке-тройнике. Добычу отдаю любому, кто подвернется под руку. Иногда покупаю у рыбаков кусок свежего тунца или креветок и готовлю дома.

В пятницу вечером отправляюсь в Остин. По пути подбираю Жаклин Беннет, которая опять стажируется в сети кинотеатров, теперь уже в роли бухгалтера. Ей предложили там постоянную работу после окончания университета. Жаклин не отказывается, но подыскивает вариант получше. Утром отвожу ее в кампус и еду на аэродром, чтобы слетать куда-нибудь, нарубить бабла. Особой нужды в деньгах нет. Мне просто нравится летать. Наверху только ты и небо. Похожее чувство у меня было, когда на бальсовом плоту пересекал Тихий океан.

110

К началу пятой недели я рассчитал оптимальное количество дисульфида молибдена — пять граммов на литр или семь десятых унции на галлон — и перешел к практическим испытаниям. У компании имелся полигон на окраине города. Это цех, в котором двигатели от разных автомобилей, легковых и грузовых, тарахтели сутки напролет, и автодром, по которому в рабочее время гоняли автомобили. Мне выделили свободный шестицилиндровый двигатель мощностью сто двадцать пять лошадиных сил от четырехтонного грузовика «вайт-700». Я залил в него масло с присадкой, запустил и вышел на автодром, чтобы посмотреть, как носятся автомобили по овальной асфальтовой трасе. Возвращаться в офис не хотелось. У меня оклад, не зависимо от того, где и чем занимаюсь.

Где-то через полчаса зашел в цех и увидел, что возле заряженного мной двигателя стоят начальник полигона Хэнк Юстис — неторопливый, тяжеловатый мужик пятидесяти двух лет с грубым лицом пролетария, несмотря на то, что имеет высшее образование — и один из техников.

— Что-то не так? — спросил я.

— Да. Гудит намного тише, чем раньше, — ответил Хэнк Юстис.

— Потому что трение уменьшилось, — объяснил я. — Через пару часов присадка покроет основательно все трущиеся детали, и двигатель сможет какое-то время работать вообще без масла.

— Ты это серьезно⁈ — не поверил он.

— Давай проведем эксперимент, если не жалко двигатель. Проработает менее десяти минут, я возмещаю ремонт, более — ты, — предложил я.

Мужик оказался азартным:

— И проигравший выставляет бутылку бурбона.

Я согласился. И в победе был уверен, и повод появился не возвращаться в офис до обеда. Двигатель со слитым маслом продержался без малого полчаса. К тому времени возле него стояли все, кто работает на полигоне, включая водителей. Первые десять минут подкалывали меня, а дальше — своего босса. Во время обеденного перерыва мы все вместе пошли в бар с грозным названием «Пиратская гавань», где начальник полигона выставил нам всем бутылку бурбона, а я — вторую. Посидели там до конца обеденного перерыва и стали лучшими корешами по американским меркам, то есть тебе дадут доллар взаймы, но не больше.

Карл Элисон встретил меня упреком:

— Почему тебя не было так долго?

— Потому что проводил испытание присадки вместе с сотрудниками полигона, не отпускали меня, — честно сообщил я.

Он учуял запах алкоголя и спросил язвительно:

— Пили вместе в рабочее время?

— В обеденный перерыв отметили результат, который оказался выше всяких ожиданий, — насмешливо ответил я.

У американцев приход на работу с запахом спиртного или перегара не является преступлением, если ты справляешься со своими обязанностями.

— Испытания требуют много времени: недели, месяцы иногда годы, — возразил руководитель отдела.

— Это то, что ты делаешь, надо проверять годы, а мое сразу видно, — насмешливо заявил ему.

Моя самоуверенность, видимо, убедила его в честности ответов, тут же умотал на полигон. Вернулся в конце рабочего дня в прекрасном настроении и даже не скривился, как обычно, когда я ушел ровно в семнадцать тридцать.

На следующее утро к нам пришел руководитель научной лаборатории Джек Дастин и поздравил сотрудников отдела:

— Молодцы, парни! С вашей помощью Карл Элисон разработал новую присадку для моторного масла, от которой в восторге даже наши инженеры! Обычно им не угодишь!

— А какое отношение к присадке имеет Карл Элисон⁈ — возмутился я. — Ее разработал я, обойдясь без советов этого бездаря, который только и умеет, что лизать задницы начальству и присваивать чужие идеи.

Начальник отдела моторных масел продолжал улыбаться, как ни в чём ни бывало.

— Ты хочешь сказать, что Карл не помогал тебе? — задал уточняющий вопрос Джек Дастин.

— Он даже не знал, чем занимаюсь, до вчерашнего дня, когда я вернулся с полигона и сообщил, что испытания прошли успешно, — ответил я.

— Что скажешь, Карл? — обратился он к начальнику отдела.

— Само собой, я не вмешивался в детали, осуществлял общее руководство… — с важным видом начал тот.

— Да ничем он не руководит, — перебил я. — В лучшем случае имеет смутное представление о том, кто чем занимается. Если кто-то что-то изобретет, присваивает и за это разрешает перевестись в отдел бензина. Можешь спросить у парней, которые туда перешли. Они тебе много чего интересного расскажут.

— Он нагло врет! Пытается отомстить мне за то, что требую соблюдать дисциплину! — погнал волну Карл Элисон.

Джек Дастин увидел старательно скрываемые ухмылки на лицах других сотрудников отдела моторного масла и сделал правильный вывод:

— Вернемся к этому разговору позже, — и ушел.

Судя по шуму шагов, направился в соседний отдел бензина. У некоторых парней оттуда большой зуб на Карла Элисона.

— Ты заплатишь за свое наглое вранье! Я добьюсь твоего увольнения! — пообещал мне руководитель отдела моторного масла и куда-то убежал, наверное, жаловаться более высокому начальству.

Я начал складывать свои вещи в портфель. Вроде бы, приносил только чайную чашку и ложечку, а набралось много чего еще.

Минут через пятнадцать вернулся хмурый Джек Дастин и позвал:

— Пойдем со мной.

В лифте он нажал кнопку тринадцатого этажа и буркнул расстроено:

— Ты сделал бульон, теперь хлебай его. (Сам заварил кашу, сам и расхлебывай).

— Когда-то это должно было случиться, — произнес я.

Президенту компании «Тексако» Гарри Клейну пятьдесят шесть лет. Невысок, худощав, с внимательным взглядом, какой бывает у людей, которые плохо интуитивно разбираются в людях, поэтому тщательно отслеживают и анализируют невербальную информацию. На нем дорогой светло-серый костюм и синий галстук, хотя большая часть сотрудников из-за жары ходит в рубашках с коротким рукавом. Пост занял месяца три назад, а до этого был заместителем по финансам. Кабинет у него огромный. Возле длинной части Т-образного стола с каждой стороны по шестнадцать мягких стульев с темно-красными подушками. На первом слева сидел Карл Элисон и победно улыбался. Мы с руководителем лаборатории заняли места справа.

— Докладывай, — приказал президент руководителю лаборатории.

— Я пригласил Шона Вудворда к нам на стажировку после того, как прочел его статью в «Журнале Американского химического общества». У него два патента на изобретения. За месяц с небольшим он разработал присадку для моторного масла, от которой наши инженеры в восторге. Сегодня утром Карл Элисон доложил мне, что открытие сделал он. Я пришел поздравить коллектив отдела, и выяснилось, что автором является Шон Вудворд, — рассказал Джек Дастин.

— Он проводил исследования под моим руководством! Я указал ему направление, что и как делать! Он всего лишь исполнитель! — яростно возразил руководитель отдела моторных масел.

— Чем отличается молибденит от йордизита? — задал я вопрос ему.

Карла Элисона перемкнуло ненадолго, после чего нашелся:

— Надо в справочнике посмотреть, не помню уже.

— Присадка сделана на основе одного из них, — сказал я. — Ты не помнишь, какой приказал мне использовать⁈

Руководитель отдела моторных масел собирался объясниться, но Гарри Клейн остановил его жестом и обратился к руководителю лаборатории:

— Что-то добавишь?

— Подобные случаи и раньше были, но я думал, что сводят счеты со строгим руководителем, — сообщил Джек Дастин.

— Можешь идти, — приказал президент Карлу Элисону, после чего обратился ко мне: — Служил в армии?

— Капитан ВВС, сэр. Исполнял обязанности командира эскадрильи. Сорок семь боевых вылетов, — четко, по-военному доложил я.

Для моих собеседников эта информация была в новинку, хотя о военной службе написано в анкете, заполненной при устройстве на работу, но кто их читает⁈

В это время запикал селектор.

— Да, — ответил президент.

— Пришел охранник с деньгами, — доложила секретарша.

— Впусти, — разрешил Гарри Клейн и сказал нам: — Минуту.

Он подошел к сейфу с кодовым замком фирмы «Сэнтри», повернул диск три раза. В это время в кабинет зашел и приблизился к президенту вооруженный охранник с черным кожаным саквояжиком. Гарри Клейн открыл его, сорвав сургучную пломбу, и переложил три пачки купюр в сейф, который сразу закрыл. После чего охранник удалился, а хозяин кабинета вернулся на свое место.

— Теперь понятно, почему у тебя хватило смелости обострить отношения, — сказал мне Гарри Клейн. — Предлагаю тебе занять место этого махинатора.

— Для меня это большая честь, сэр, но сперва надо закончить университет. Не люблю оставлять дела незавершенными, — отказался я.

На самом деле мне уже перехотелось работать в «Тексако», как и в любой другой крупной компании. В них подковерные схватки — обязательная форма выживания. Лучше иметь собственный бизнес, где тебя никто не будет подсиживать. К тому же, если бы я знал, что молибденовая присадка еще не применяются, мог бы получить на нее патент и заработать кучу денег, а так, считай, подарю компании за восемьсот пятьдесят баксов зарплаты за десять недель. Впрочем, они могут заплатить и больше.

111

Не знаю, может, мне одному так кажется, но один и тот же кабинет выглядит по разному, когда в нем есть хозяин и когда нет. Помещению как бы передается часть ауры человека. Вот и кабинет президента компании «Тексако» казался как бы выхолощенным без Гарри Клейна, хотя в нем еще остался запах одеколона. Хозяин уехал минут десять назад на черном служебном «линкольн зефир контенинталь». Минут через пять убыли обе секретарши. К восьми вечера прибудут уборщицы и начнут с верхнего этажа.

У меня часа полтора или меньше, если здесь станет слишком темно. Фонарика у меня с собой нет. Я ставлю стул у стены под сейфом, раскладываю на нем отмычки, блокнот, бумагу миллиметровку, карандаш. Первые пока не нужны, потому что дополнительного замка снаружи нет. Даже кабинет не был закрыт. Сейчас просунул в дверную рукоять ножку другого стула, чтобы не застукали внезапно. Оливы стетоскопа вставляю в уши и принимаюсь за работу.

Принадлежности для взлома сейфа привез из Остина в выходные. После этого четыре дня после работы караулил в машине у главного входа в здание компании «Тексако», записывая, когда уходят сотрудники и приходят уборщицы. Президент на рабочем месте не задерживался, сваливал почти сразу после половины шестого. Подчиненные, в зависимости от ранга, проявляли лояльность компании. Самые низкооплачиваемые уходили самыми последними, причем некоторые после прихода уборщиц. На пятый день, в пятницу, задержался в отделе моторного масла до шести часов, а потом поднялся на тринадцатый этаж.

Когда Гарри Клейн при мне открывал сейф, я заметил, что в замке всего три диска и примерный порядок цифр: первая самая большая, вторая самая маленькая. Сразу приступаю к нахождению зоны контактов, записываю цифры. Сейф старый, щелчки тихие. Повторяю еще раз, уточнив пару параметров. Строю график, нахожу три точки пересечения, записываю цифры в нужном порядке, пробую. Первая попытка провальная. У меня были сомнения по поводу второй цифры, поэтому уменьшаю ее на единицу и повторяя набор. Есть щелчок!

Внутри три отделения, причем верхнее закрыто на дополнительный замок, цилиндровый. В среднем лежат поверх папки с какими-то документами две нераспечатанные пачки стодолларовых купюр и одна разорванная, осталось несколько штук. В нижнем четыре папки с финансовыми отчетами. Отмычками открываю верхнее отделение. Там нет денег, только расписки и квитанции. Даже не заглядываю в них. Шантажом заниматься не собираюсь. Слишком опасное занятие, требующее нескольких помощников, каждый из которых может проболтаться. Закрываю отмычками верхнее отделение, забираю деньги из среднего, захлопываю сейф и кручу диск, сбрасывая набранный код. После чего снимаю перчатки и укладываю в портфель вместе с добычей и инструментами, прикрыв их сверху газетой и книгой. Затем ставлю на место оба стула, выхожу в коридор, вызываю лифт и прячусь за углом. Это самый стремный момент операции. Кто-то может приехать снизу и удивиться, увидев меня здесь.

Кабинка приезжает пустая. В ней сильный запах женских духов. Обычно женщины уходят позже начальства, но раньше мужчин. На третьем этаже подсаживаются еще две в возрасте за тридцать, смотрят на меня без интереса: не та возрастная категория. Второй и первый проскакиваем без остановок. У нас новый руководитель отделения моторного масла Стив Хендбокс, который сам не засиживается на работе и не мешает другим поступать так. Если бы встретился с ними в кабинке лифта, удивились бы, ведь я ушел с полчаса назад. Малехо расслабляюсь и с довольной улыбкой — отработал неделю! — прохожу вслед за женщинами мимо двух охранников, которые не обращают на нас внимания. Наверняка уже запомнили, что я не самый радивый сотрудник компании, сваливаю рано.

Портфель кладу в багажник автомобиля за кондиционер, чтобы не бросался в глаза. Машин на улицах много. Рабочая неделя закончилась, многие спешат уехать из города на выходные. На берегу Мексиканского залива куча гостиниц на разный кошелек. Я еду в другую сторону, на северо-запад. До Осина двести шестьдесят километров. Трасса прекрасная, гоню, сбавляя скорость только в городках, прилепившихся к ней по бокам. Редко когда трачу на дорогу более четырех часов.

Сперва заезжаю на свою квартиру и на чердаке дома прячу жестяную коробку из-под печенья «Сэндвич Орео», в которую переложил воровской набор и две пачки купюр из добычи. У меня есть ключ от навесного замка чердачной двери. Отрыл его отмычкой, а потом отнес в мастерскую по изготовлению ключей, сказал, что потерял свои. Мне минут за десять изготовили два. Дома стараюсь не хранить ничего компрометирующего. Мало ли, вдруг полиция нагрянет с обыском⁈ Плюс личный коп в юбке, которая хоть и ночует у меня редко, но уже по несколько раз перерыла все мои вещи и попробовала взломать замок тумбочки, которую купил, чтобы прятать от Жаклин Беннет рукописи и наличку. Незачем ей знать, что у меня дома хранится много, по ее меркам, денег.

Затем еду за Жаклин, привожу к себе.

— У тебя в Хьюстоне другая? — ревниво спрашивает она после того, как бурно позанимались любовью.

— С чего ты взяла? — удивленно спрашиваю я.

Мой вопрос успокаивает ее.

— Ты сегодня был слишком хорош! — хвалит Жаклин Беннет и почти сразу засыпает.

112

В понедельник в головном офисе компании «Тексако» было тихо и спокойно, никаких розысков-обысков, как будто из сейфа не пропали двадцать одна тысяча пятьсот долларов. Предполагаю, что это была «черная» касса, об исчезновении которой полиции знать не обязательно. Отправившись на обед, увидел, как в лифт заносят новый большой сейф. Какой фирмы, не разглядел, даже не пытался. Грабить в одном месте за короткий промежуток времени глупо, а больше я здесь работать не буду. Поиск грабителя наверняка уже идет. Слишком большая сумма пропала. Работяге надо лет десять корячится, чтобы заработать столько.

Я живу скромно на сотню, которую разменял в Остине. Ем в забегаловках, никаких дорогих покупок, как положено студенту, который копит на учебный год. Зарплату мне перечисляют на банковский счет, удерживая налоги. Занимаюсь ни шатко, ни валко улучшением молибденовой присадки. Меня никто не напрягает, потому что она лучшее достижение отдела моторного масла за последние несколько лет. По окончанию десятинедельного контракта мне выплачивают премию в пятьсот баксов. Неслыханная щедрость! Даже с учетом исчезнувшего из сейфа, они заработают в тысячи раз больше, благодаря моему изобретению. Дальше присадкой будет заниматься руководитель отдела Стив Хендбокс.

До начала учебного года оставалась неделя, поэтому, вернувшись в Остин, напросился слетать во вторник в Нью-Йорк. Обычно такие рейсы с ночевкой, поэтому штатные пилоты отказываются. Выгоднее сделать по два коротких рейса каждый день и переночевать дома. Повезу мешки с письмами и посылки. Война с Японией подходит к концу, советская армия зачистила Манчжурию, атомные бомбы сброшены на Хиросиму и Нагасаки, поэтому перевозка грузов для армии резко сократилась. Марио Кастилло умудрился заключить контракт с Почтовым департаментом США. Теперь у всех его летчиков много работы.

Нью-Йорк нужен мне, чтобы открыть счет в банке и положить на него двадцать тысяч долларов. В этом городе такой суммой никого не удивишь. Обычно вклады в других штатах делают, чтобы уклониться от налогов в своем. Банкиры это знают и тихо радуются, не задавая лишние вопросы. Для них я буду обычным богатым уклонистом.

Аэродром расположен на полуострове на окраине города. Это не тот, что назовут в честь незадачливого президента, намного меньше. Две пересекающиеся бетонные взлетные полосы заканчиваются у воды. Пассажирский терминал новый, двухэтажный с четырехэтажной башней в центре. Грузовой попроще, а почтовый и вовсе скромный. Я подрулил к нему, заглушил двигатели. Отметившись в диспетчерской, заказал бункеровку. Выгрузка-погрузка — дело не мое. Всё на доверии. Утром приеду и сразу полечу.

Возле пассажирского терминала сел на автобус с низкими окнами, едущий в город. Заплатил водителю десять центов до конечной, потому что не знал, где выйду. Сел у окна с правой стороны. Автобус был полупустой. Мимо проскальзывали дома, киоски, деревья, люди… На уровне окна Нью-Йорк похож на себя в будущем. Разве что жители одеваются по-другому и машин меньше и старых моделей. Увидев в окне отделение «Бэнк оф Нью-Йорк», который в будущем получит по заглавным буквам милое прозвище «БОНИ», я рванул к выходу и на следующей остановке, метров через пятьсот, сошел.

В банке у входа был всего один охранник, но сидел в помещении за дверью с решеткой в верхней половине, откуда видел весь операционный зал. Клиентов и клерков разделял деревянный барьер с пуленепробиваемым стеклом до потолка. Общение только через зарешеченные окошки. Так понимаю, нападения здесь не редкость. Меня обслужил мужчина в возрасте немного за сорок с плешью в задней части головы, которая открывалась, когда наклонял голову вперед. Он без вопросов принял у меня деньги, тщательно проверив каждую купюру и пересчитав их трижды, после чего вызвал служащего, который отнес деньги во внутреннее хранилище. На этот раз я оформил вклад на год с продлением на такой же срок без извещения, если до даты окончания не уведомлю о расторжении, и возможностью пополнять. С такими деньгами уже можно строить планы на будущее.

113

С приходом осени у меня начался сплошной бенефис. В это время года мне всегда везет. Второго сентября капитулировала Япония. На следующий день начался новый учебный год. Мне позвонила в половине восьмого утра секретарша президента Техасского университета и передала его просьбу придти в парадной форме и выступить на торжественном мероприятии. Первую половину просьбы я выполнил, а выступать отказался.

— Уверен, что у тебя лучше получится. Ты тоже был на войне и выступаешь лучше, — сказал я все еще исполняющему обязанности президента университета Теофилу Пейнтеру, чем несказанно обрадовал старика.

Перед зданием сколотили трибуну, на которую поднялись избранные, среди которых был и я. Внизу стояли сотни студентов и их родственники, журналисты, зеваки. Ораторы выступали один за другим, хваля свою страну, которая первой применила атомное оружие, когда исход войны уже был предрешен, то есть чисто для испытания. Я улыбался, махал рукой — в общем, изображал жизнерадостного кретина, чтобы не отличаться от остальных. Для меня главным было, что я все еще ассистент профессора Фредерика Тейсберга и вдобавок получаю стипендию.

В октябре вышел номер «Журнала Американского химического общества» с моей статьей. Мой научный руководитель опять устроил шоу на своей лекции. Как догадываюсь, ему было влом преподавать, нашел способ увильнуть от своих прямых обязанностей. Я рассказал, как работал с мелом, как пришла идея защитить средний слой, как заказал в слесарной мастерской работающий макет линии по выдуванию трехслойной пленки (спасибо президенту университета за стипендию!) и провел на нем испытания. Макет можно посмотреть в химической лаборатории. В конце сентября пришел патент, подтверждающий авторства по этому изобретению, а в конце октября на использование мела, как красителя и техническую добавку. Профессора Тейсберг и Чарчхилл заверили меня по отдельности, что после получения диплома бакалавра продолжу учебу в магистратуре (аспирантуре) и после буду защищать диссертацию на степень доктора химии (теоретической механики), которая у меня уже готова, только оформить правильно, в чем каждый из них поможет.

В конце месяца я поехал в Даллас, чтобы оплатить и получить три патента. Заодно заехал к литературному агенту Арнольду Гинсбургу. Его секретарша, мымра с башней на голове, встретила меня вымученной улыбкой. Как-никак я теперь постоянный автор ее босса. Привез ему две получасовые (двадцать шесть минут) радиопьесы, комедию ситуаций под названием «Студенты». Вспомнил известный американский сериал «Друзья» и замутил что-то подобное. Пусть его сценаристы будут презренными плагиаторами малоизвестного драматурга сороковых.

— Ситком⁈ — удивленно произнес литературный агент.

— Да, — подтвердил я. — Ты говорил, что этот жанр пользуется бо́льшим спросом, чем детективы.

— Это так, но я в них плохо разбираюсь, — признался он.

— А тебе и не надо разбираться. Ты литературный агент, а не продюсер. Твое дело втюхать подороже, — якобы в шутку сказал я. — Просто верь, что представляешь произведения коммерчески успешного автора. Насколько я знаю, у моих радиопьес хороший рейтинг.

— О’кей, парень, так и сделаем! — чисто по-американски заявил он, после чего отдал мои рукописи для перепечатки секретарше, которая принесла нам горячий чай и печенье.

Сидим мы, гоняем чаи, хрустим печеньем, болтаем за Уильяма за Фолкнера, последний всплеск убогой американской литературы, как вдруг слышим, что пулеметный перестук пишущей машинки смолк и раздался скрипучий смех секретарши. Арнольд Гинзбург даже поперхнулся.

— Впервые слышу, как она смеется, — испуганно признался он. — Значит, надо просить двойную цену.

Не знаю, сколько он вначале собирался получить за две получасовые серии, но позвонил мне и заявил, что федеральная радиостанция «NВС» предлагает шестьсот долларов за обе и требует: «Афтар, пышы исчо!».

114

Полет в Чикаго я не просил. Марио Кастилло сам позвонил в пятницу вечером двадцать первого ноября и предложил на следующий день отвезти туда почту, если к утру прекратится дождь. Должны были лететь штатные пилоты, но не смогли из-за погоды, а в выходные отказались.

К утру дождь сник, и я поехал на аэродром, прихватив с собой сагайдак, портфель с набором «медвежатника», который в шутку называл джентльменским, и трофейный кольт. Взлетная полоса порядком размокла, но груз — мешки с письмами и посылки — легкий, самолет без проблем оторвался от земли. Поднявшись выше темных облаков, полетел на северо-северо-восток. Чем дальше удалялся от Мексиканского залива, тем облаков становилось меньше. В Чикаго было сухо и ветрено. Во время посадки самолет знатно болтало, давно не испытывал таких острых ощущений.

Я снял номер в отеле рядом с аэропортом, пообедал в пабе, откуда позвонил по знакомому номеру. Ответ пришлось ждать долго, но я уже знал причину такой медлительности, не сердился.

— Привет Боб! Это Джонни, — назвался я. — Есть заказы?

— Приезжай, поговорим, — ответил он.

Я прошелся пешком до знакомого здания с серыми воротами. Внутри ничего не изменилось, хотя, как догадываюсь, Роберт Макбрейн имел долю с украденного. Предполагаю, что именно он был мозговым центром, организатором и планировщиком экспроприаций. Есть у меня подозрение, что ему интересен сам процесс. Такие себе шахматы с высокими ставками. По пути я купил две бутылки пива, распили их под разговор.

— Есть один легкий сейф, трехдисковый, последняя цифра самая большая, вроде бы. Дура-наводчица ничего толком объяснить не может. Там деньги и ювелирные украшения. По ее словам, очень дорогие, но разбирается в них даже хуже меня. Сколько будут стоить на самом деле с учетом скидки в поп-шопе, не знаю, и придется подождать деньги несколько дней. Так что, если доверяешь мне, можем сработать сегодня вечером. Хозяева уедут часа на два-три слушать своего проповедника. Они из какой-то секты, — рассказал Боб.

На джиббриш, американской фене, поп-шоп — это одно из названий барыги, ломбарда, скупающего краденое.

— Я разбираюсь в драгоценных камнях, до армии учился на огранщика. Смогу оценить украшения, — соврал я. — Наличку, если будет мало, возьму себе. За остальным приеду при случае.

— Тогда позвони мне часов в семь вечера. Если срастется, пришлю за тобой парней на машине, — предложил он. — Где тебя забрать?

— Как обычно, на вокзале. Если не получится, сразу уеду. Утром надо быть дома, — прогнал я.

Я вернулся в отель, покемарил пару часов. Спрятав портфель с джентльменским набором под пальто, проскользнул мимо портье, который объяснял толстой тетке, жившей в соседнем номере, что сантехника вызвал, что надо подождать полчаса — и засор будет устранен. Ключ с большим деревянным брелком я «забыл» сдать. Рассеянный, что с меня возьмешь⁈

До железнодорожного вокзала добрался на автобусе. Сегрегации здесь нет, белые и цветные сидят вперемешку. В баре на противоположной стороне привокзальной площади заплатил двадцать центов за двойной виски трехлетней выдержки «Старый Уокер» и сел в дальнем углу. Таких, как я, было еще трое. Видимо, ждали свой поезд. Остальные подсаживались к стойке, выпивали пиво или что-нибудь покрепче, перекидывались парой слов с барменом, похожим на подсохшую квашню, и уходили.

Ровно в семь вечера я позвонил из бара Роберту Макбрейну и услышал, что машина будет минут через пятнадцать. Это была та же неразговорчивая парочка, что и в прошлый раз. Пассажир с переднего сиденья коротко ответил на мое приветствие, а водитель пробурчал что-то нечленораздельное. Мы поехали в район низкоэтажной застройки возле реки Чикаго. Здесь жили состоятельные люди в особняках, огороженных каменными заборами. Водитель высадил нас на берегу, дальше пошли пешком.

— На въезде охранник в будке, — объяснил сопровождавший меня пассажир.

Во двор нужного нам особняка можно было попасть через железную решетчатую калитку в каменном заборе, но, видимо, последний раз ее открывали много лет назад, замок заржавел, даже отмычка не пролезала, о чем я и сказал подельнику.

— Перелезем, — предложил он с довольно ловко для своего возраста подпрыгнул, подтянулся и перемахнул через забор.

Я перекинул ему портфель и проделал то же самое. К дому вела дорожка, вымощенная булыжниками. Сад неухоженный. То ли пожалели деньги на садовника, то ли старались быть ближе к природе, что сейчас входит в моду. Жадность нашла очередное красивое оправдание.

Замок задней двери, стеклянной в верхней половине, был простенький. Да и зачем он нужен, если грабители запросто могут разбить стекло и залезть⁈ Сразу за ней была кухня, в которой стоял приятный запах выпечки с корицей. Подсвечивая себе фонариком, подельник уверенно направился по деревянной лестнице с толстой ковровой дорожкой, придерживаемой прутьями, на второй этаж. Только одна ступенька тихо скрипнула.

Мы зашли в спальню с широченной кроватью с четырьмя подушками, по обе стороны которой на тумбочках стояли настольные лампы с розовыми абажурами. Сдвижная дверь с зеркалом в человеческий рост вела в темную комнату-гардероб, где на тремпелях висело десятков пять женских платьев, жакетов, курток, пальто и немного мужской одежды, а на полках внизу стояла разнообразная обувь, в основном женская. Два окна были в сторону реки. Мы задернули плотные темные шторы, после чего я включил и переставил ближнюю лампу вместе с прикроватной тумбочкой ближе к месту работ. Сейф без каких-либо отметок производителя был вмурован в стену и прикрыт картиной, на которой изображен бородатый мужик в пиджаке, наверное, предок нынешнего хозяина дома.

Пользовались им редко, пластины отщелкивали звонко. Я быстро снял цифры, построил график, определил код. Если наводчица, наверное, горничная или повариха, не ошиблась, что третья — самая большая, вариантов было всего два. Первый оказался удачным. Внутри была всего одна камера. Там лежали двести восемьдесят три доллара купюрами от двадцатки и ниже, обклеенная черным бархатом коробочка, закрываемая крючочком золотого цвета, в которой лежал гарнитур из золотого колье с двенадцатью бриллиантами и пара сережек с тремя в каждом. Камни среднего ценового диапазона. Рядом стояла шкатулка из черного дерева, в которой насыпью хранились золотые две женские цепочки с крестиками и одна мужская, довольно толстая, два браслета-змейки с изумрудиками в глазах, сережки с рубинами, овальные запонки с коричнево-красно-черной яшмой и шесть золотых перстней, по паре с сапфирами, рубинами и изумрудами, наверное, под разные платья. В глубине была картонная коробка, заполненная порнографическими открытками. Оставим ее хозяину для самоутешения, когда узнает, что обворован.

Деньги я сразу закинул в свой портфель, а остальное отдал подельнику, объяснив:

— В это черной коробочке бриллиантовый гарнитур тысяч на двенадцать-пятнадцать или даже больше, а в шкатулке еще на пять-семь.

Я закрыл сейф, сбросив набор, а подельник вернул на место тумбочку с лампой и раздернул шторы. Тихо спустились на первый этаж, вышли в сад, после чего закрыл дверь на замок. Хозяева не должны догадаться, что в доме были непрошеные гости. К проповеднику в драгоценностях не ездят, значит, в сейф полезут не скоро. Чем больше пройдет дней, тем труднее выйти на преступников.

Меня высадили возле вокзала. Я зашел в здание, посмотрел расписание и вернулся на привокзальную площадь, чтобы сесть на автобус и доехать до отеля. На ресепшене никого не было. Я тихо проскользнул в свой номер. Перед отъездом несколько раз повторю портье, что вечером плохо себя чувствовал, никуда не выходил. Какое-никакое алиби.

115

С войны начали возвращаться парни, поступать, в том числе, и в Техасский университет. Они быстро организовали сообщество, пригласили и меня, предложив место председателя. Я стал членом, взнес три доллара, но от должности отбился. На тусовки сходил пару раз, послушал байки о военных подвигах и начал косить, ссылаясь на занятость. Учеба, наука, работа, творчество занимали все свободное время. Я начал уставать от американского образа жизни.

В Чикаго попал в следующий раз через две недели. Позвонил Роберту Макбрейну и получил приглашение навестить его. Инвалид был в приподнятом настроении, благодаря бутылке пенсильванского ржаного вискаря «Олд Мононгахела», не самого дешевого, к тому времени почти пустой.

Он плеснул и мне в дежурный стаканчик со словами:

— Возьми лёд в холодильнике.

— Предпочитаю чистый, — ответил я.

— Слова настоящего мужчины! — похвалил он, после чего подкатил к старому сейфу с вырезанным газовой горелкой замком в приоткрытой дверце и достал оттуда газетный сверток. — Твои сорок процентов от одиннадцати тысяч, минус двести восемьдесят три аванса. Итого четыре тысячи сто семнадцать баксов. Хорошо, что предупредил, сколько стоили драгоценности, а то хотели забрать всего за пять тысяч.

Я быстро пересчитал, как положено стопроцентному янки, рассовал деньги по карманам.

— Когда будешь здесь в следующий раз? — спросил Боб Макбрейн.

— Точно не знаю. Может быть, весной, — ответил я.

— Попробую к тому времени что-нибудь подыскать, — пообещал он.

На следующие выходные я отвез почту и четыре тысячи из добычи в Нью-Йорк. Вылетел в пятом часу утра, по темноте, чтобы прилететь часам к десяти утра. По субботам американские банки работают до полудня. «Бони» не был исключением. Клерк принял у меня деньги, добавив их на открытый ранее счет. Планка в сто тысяч, после которой я решил начать новую жизнь, стала чуть ближе.

За всей этой суетой как-то не сразу заметил, что Жаклин Беннет перестала забивать стрелки. Они становились все реже, а потом и вовсе прекратились. Девушка начала избегать меня. Подумал, что решила поиграть, спровоцировать на необдуманный поступок — женитьбу. В этом году она заканчивает университет. Пора заводить семью. Пока еще рождение детей не откладывают до сорока лет, как будет к концу двадцатого века.

Как-то пришел в диннерс, взял пару бутербродов и большую чашку чая, горячего и без молока — сразу два преступления по меркам штата Техас. Студентов стало больше, а помещений не прибавилось, поэтому с местами в час пик проблемы.

— Давай к нам! — помахал мне Сократ Вергопуло.

Он сидел со своей девушкой Софией и еще одной невзрачной соплеменницей, имя которой я постоянно забывал. Разговорились о новом президенте, который заявил два дня назад, что сократит стипендии многим малоимущим студентам, отдаст их ветеранам.

— Тебе хорошо, ты воевал, тебя не тронет, а многим придется туго, — сделал вывод Сократ.

— Мне тоже срежет со следующего года, но к тому времени собираюсь окончить университет, — сообщил я.

— За три года⁈ — удивился он.

— Да, — подтвердил я. — Пока иду строго по этому графику. Может, останется пара хвостов, но мне уже зарезервировали место в магистратуре на следующий год, и буду ассистентом у двух профессоров, Тейсберга и Чарчхилла.

— Это здорово! Поможешь нашим сдавать теоретическую механику! — обрадовался Сократ.

— Да запросто, — пообещал я.

Тут в разговор вмешалась их невзрачная сообщница:

— За что ты избил Жаклин?

У страшненьких девочек неистребимая мания защищать красивых, хотя умнее было бы давить таких соперниц.

— А когда я это сделал? — задал ей встречный вопрос.

— Позавчера, — ответила она.

— Придумай что-нибудь сама, потому что мы с Жаклин не встречаемся уже с месяц, — предложил я.

Сократ и София понимающе улыбнулись мне.

Девушка сообразила, что что-то не так, произнесла в оправдание:

— Я спросила, откуда у нее синяк, и она ответила, что это Шон Вудворд ударил.

— Если девушка сказала, значит, спорить бесполезно, иначе получишь неприятности истины! — весело поделился усвоенным уроком Сократ Вергопуло, поглядывая насмешливо на Софию.

— Жаклин любит придумывать романтические истории, — объяснила та сотрапезнице и поделилась информацией: — Она теперь встречается с каким-то местным парнем, не студентом. Он недавно вернулся с Филиппин. Служил там в морской пехоте.

Видимо, это тот самый, который, сидя в тылу, писал ей, что на войне не страшно.

Отсутствие сексуального партнера, конечно, напрягало меня, но связываться абы с кем не хотелось, а в университете собрались те представительницы слабого пола, которые, когда природа раздавала красоту, женственность и семейное счастье, стояли в очереди за тягой к знаниям, успешной карьерой или еще чем-то подобным. Редкие исключения уже были заняты. Приходилось сексуальную энергию сублимировать в творчество. Меня, что называется, попёрло. До конца года я умудрился написать еще две получасовые серии ситкома «Студенты» для радио и позже сценарий детективного фильма «Право на месть».

Арнольд Гинзбург позвонил мне после получения ситкомов и сообщил, что киностудия «РКО Пикчерс», у которой тот же владелец, что и у радиостанции «NВС», выходец из Российской империи Дэвид Сарнофф, заинтересовалась моими детективными радиопьесами, загорелась желанием сделать на их основе полнометражный фильм. Предлагают двести баксов за право на экранизацию.

— Сколько сейчас платят за сценарий? — поинтересовался я.

— По-разному. Зависит от жанра, известности автора… — начал он перечислять.

— … способностей его литературного агента, — перебив, подсказал я.

— И это тоже, — согласился он. — Цена начинается от тысячи долларов и до — последнее, что я слышал — десяти тысяч, которые заплатили за вестерн.

— Скажи им, что я сам напишу. Если не понравится, тогда продадим право на экранизацию, — предложил я.

Я взял в библиотеке пособие «Как написать киносценарий», проштудировал его еще раз. Две радиопьесы «Сообщество подлецов» и «Право на месть» стали двумя сюжетными линиями, главной и вспомогательной. Третья не лезла, оставил ее в покое. Частный детектив Рэймонд Уилкинс расследовал параллельно два дела с помощью своей секретарши-красавицы, безответно влюбленной в него, и в конце фильма обнаружил, что виноват в обоих случаях один и тот же человек. Изобличить негодяя не может, поэтому провоцирует его и убивает, защищаясь. Киносценарию дал название первой радиопьесы, но «РКО Пикчерс» взяла у второй, доплатив за это двести баксов. Всего вышло две тысячи семьсот, из которых четыреста пять обломилось агенту. Плюс за две серии ситкома «Студенты» Арнольд Гинзбург получил свои пятнадцать процентов от восьми сотен. Я теперь его ведущий автор.

116

Разогнавшись, я во время зимних каникул, в январе, написал второй киносценарий. На этот раз вестерн «На тропе войны». Это сейчас самый востребованный жанр, по крайней мере, платят больше, чем за другие. Пока что белые сражаются с индейцами, а не мочат друг друга. Краснокожие сплошь дикари, убийцы и воры, а бледнолицые — белые и пушистые проповедники, юристы и учителя, которые с помощью кольтов и винчестеров сеют истинную веру, закон и цивилизацию. Я накропал не совсем в таком духе, скомпилировав, что видел в детстве в фильмах производства восточногерманской киностудии «Дефа» с главным «индейцем» социалистического лагеря, югославским актером Гойко Митичем. В то время каждый советский пацан был Виннету или Чингачгуком, выкапывал томагавк войны и курил трубку мира. Индейцы у меня получились не совсем красными, а европейцы не совсем белыми, но, к моему удивлению, киностудия «РКО Пикчерс» купила сценарий за три тысячи долларов, не потребовав переработки до нужной идеологической парадигмы, решив, что это свежая струя в довольно протухшем жанре. Мне даже предложили за отдельную плату поработать летом на съемках. Вдруг надо будет что-то подправить в сценарии вот прямо сразу⁈ На самом деле так автору дают посмотреть на процесс, потому что начинающие плохо представляют, что можно снять, а что нельзя или слишком дорого. Я согласился. Захотелось увидеть, откуда отправился в путь кинематограф, изнанку которого наблюдал в самом начале двадцать первого века, когда довелось побывать на съемочной площадке.

В начале года, не откладывая дело на апрель, я сходил в Департамент налогов и финансов. Обратился за помощью к тому же консультанту Эмми Ферберн, что и в предыдущие годы. На этот раз пришел с небольшой папкой с чеками частных компаний и квитанциями Патентного бюро, которые давали мне право на налоговую скидку. Среди них были и счета из ресторана. Это я вел там деловые переговоры с литературными агентами и продюсерами радиостанций, то есть производственные расходы, которые не подлежат налогообложению. Так мне в прошлом году посоветовала делать Эмми Ферберн, когда узнала, что я получаю гонорары за радиопьесы. Вроде бы мелочь, но с каждого чека, квитанции, счета возвращают двадцать пять процентов. Такова налоговая ставка в штате Техас. В итоге набегает довольно приличная сумма. Я уже не говорю о том, что отбить часть своих денег у властей — это типа святой обязанности каждого законопослушного янки. С зарплат в Техасском университете, «Остин эйркрафт» и «Тексако» у меня сразу отстегивали налоги и отправляли по назначению, а вот с гонораров надо было вносить самому. Я перечислил, сколько получил в прошедшем году.

— А две тысячи двести девяносто пять за что? — поинтересовалась консультант.

— За киносценарий, — ответил я.

Слово «кино» — пароль к женским сердцам, даже с пятидисковым замком. По крайней мере, в данном случае сработал безотказно. Эмми Ферберн ахнула и посмотрела на меня, как на… в общем, последний раз так на меня пялились на полуострове Юкатан, когда решили, что я земное воплощение бога. Тут я и понял, что придется принять ее в жертву, иначе убьет меня.

На всякий случай предупредил:

— Женитьба в мои планы не входит.

— Я знаю, — приняла она условие.

Вечером мы пошли во французский ресторан, где славно поужинали. Эмми Ферберн любила поесть и повздыхать, что быстро полнеет, но по второму пункту сильно отставала от первого. Месье Тома она понравилась, хотя была старше меня и уступала Жаклин по внешним данным, разве что сиськи имела более впечатляющие. Зато Эмми была мягче во всех смыслах слова. Я заметил, что девушки с заметным дефектом на лице, в данном случае родника на щеке, более женственные. Видимо, их специально метят, чтобы тот, для кого эта особенность важна, не проскочил мимо.

Мы поехали ко мне домой, где она отдалась довольно нежно. Никакого садо-мазо, только традиционные удовольствия, как по мне, не менее острые и приятные. С Жаклин Беннет я настолько отвык от этого, что стал воспринимать норму, как исключение.

Утром встал бодрый и счастливый. Была суббота, поэтому, накормив Эмми Ферберн завтраком, подвез до ее жилья, договорившись, что позвоню, когда прилечу. Она обитала неподалеку в такой же студии вместе с подругой. Обе экономили на квартире, чтобы больше тратить на одежду, обувь, парикмахеров, маникюрш… Мужчины клюют на внешний вид, а не на временное жилье.

Может быть, благодаря этой расслабленности красиво проскочил в очень неприятной ситуации. Марио Кастилло дал мне рейс на Нэшвилл, Теннесси. Лететь туда четыре часа. Можно было заночевать, но меня в Остине ждали, поэтому по прибытию сразу пошел на склад почтовой службы. Собирался попросить, чтобы побыстрее разгрузили-загрузили. Побывав здесь несколько раз, успел познакомиться с сотрудниками, рассказать им, что учился в Смирне, Теннеси, в Школе военных пилотов. Интересно, кто тянул меня за язык⁈ Большую часть бед себе мы накликаем своим длинным языком.

В конторке уже был летчик с «хэвока», переоборудованного под грузовой, здоровенный тип с пятиугольным лицом вершиной вниз и относительным свежим, красноватым, длинным шрамом на лбу. Ему подписывали документы, значит, сейчас полетит.

Один из менеджеров по имени Кэвин, забыл фамилию, которому я вешал когда-то лапшу на уши о своих боевых подвигах, чтобы обслужил без очереди, сказал мне:

— Шон, Говард Хеммонд тоже учился в Смирненской школе военных летчиков.

— Привет, Говард! — не растерявшись, поздоровался я.

— Привет! — как бы сделав одолжение, молвил он и спросил, глядя исподлобья: — Ты кто такой?

— Шон Вудворд, — ответил я, понадеявшись, что мой предшественник учился с ним в разное время.

— Шон Вудворд погиб в автомобильной катастрофе перед самым вылетом в Европу, — резко бросил он.

— Значит, мы с ним однофамильцы, — нашелся я и, чтобы сменить тему, сам поинтересовался: — Энтони Иверса давно видел?

— Кто это такой⁈ — удивился он.

— Да тоже летчик. Не знаешь и не надо, — сказал я.

Он посмотрел на меня с таким видом, словно решал, врезать или нет?

Менеджер почувствовал это и вмещался:

— Говард, забирай накладные.

Здоровяк взял бумаги и пошел к выходу.

— Удачно долететь! — пожелал я.

— Пошел ты…! — ругнулся Говард Хеммонд и хлопнул дверью так, что с потолка посыпались крупинки побелки.

Теперь надо было восстановить свою репутацию в глазах Кэвина.

— Энтони Ивенс учился вместе с нами. С месяц назад встретил его в Нью-Йорке. Оба ночевали там из-за погоды. Он рассказал, что Говарда Хеммонда сильно контузило в конце войны. Видел шрам на лбу? После этого он перестал узнавать людей, начал путать живых с мертвыми. Даже о том, что контужен, не помнит. Начинаешь убеждать в обратном, в драку лезет. А попробуй с таким бугаем справиться! Так что лучше с ним соглашаться, — придумал я на ходу и закончил трагично: — Война убивает по-разному.

Кэвин проникся и организовал мне быструю разгрузку и погрузку, а я по прилету в Остин сказал Марио Кастилло, чтобы больше не давал мне рейсы на Нэшвилл. Мол, я не захотел оставаться там на ночь и поругался с менеджерами почтовой службы. Пообещали в дальнейшем сделать мне жизнь интереснее, а из-за этого и авиакомпания пострадает.

117

Весенний семестр пролетел незаметно. Я набрал предметов, чтобы получить диплом бакалавра в этом году. Время оставалось только на полеты по выходным, немного на творчество и Эмми Ферберн. Написал еще две получасовые радиопьесы ситкома «Студенты», получив за них тысячу баксов минус доля литературного агента.

В весеннюю сессию, кроме текущих предметов, сдал экзамен по «Фундаментальной базе инженерии». Его можно сдавать в зимнюю или весеннюю сессию на любом курсе, если потянешь. Тебе выдают несколько страниц вопросов по всем предметам, которые хоть каким-то боком касаются инженерии и восемь часов времени. Ответы только письменно. Два преподавателя следят, чтобы не списывали. Хотя можно выйти в туалет и, запершись в кабинке, почитать шпаргалки или в диннерс, не шибко прячась. Я заготовил их по нескольким трудным вопросам и воспользовался частично. Позже понял, что и без шпаргалок получил бы положительную оценку, но набрал бы не девяносто шесть процентов правильных ответов, а немного меньше. Нижняя планка все равно была семьдесят. Сдал этот экзамен — считай, диплом в кармане.

Я решил не надрываться, не заканчивать все классы по химии, плюнуть на те, что связаны с радиоактивными элементами. Не лежит у меня душа к ним. Тех, что уже прошел, хватало на получение диплома, и я стал его обладателем. Это кусок картона, на котором красивым шрифтом написано название университета, колледжа, твое имя, степень бакалавра по какой профессии и ниже, если с высокими баллами, надпись на латыни «cum laude (с отличием)», или «magna cum laude (с большим отличием)», или «summa cum laude» (с наибольшим отличием). Еще ниже «Со всеми почестями, правами, привилегиями и обязанностями, относящимися к этой степени». Дата, подписи, штамп университета. Само собой, у меня была приписка «с наибольшим отличием».

После чего я был тут же зачислен в магистратуру, она же аспирантура. С началом следующего учебного года у меня всего четыре часа в неделю занятий с профессором Фредериком Тейсбергом, и я буду его ассистентом и заодно профессора Эдварда Чарчхилла, потому что две зарплаты — это в два раза лучше, чем одна, а работы не намного больше.

В конце мая мне позвонили из отдела кадров компании «Тексако» и предложили место руководителя отдела моторного масла. Сказал им, что решил делать научную карьеру, буду учиться в аспирантуре. Тогда позвали на стажировку летом в должности старшего сотрудника научной лаборатории. Я отказался, сообщив им, что уже подписал контракт с киностудией «РКО Пикчерс».

Звонившая мне женщина, та самая, что принимала документы в прошлом году, ахнула удивленно и полюбопытствовала:

— А что ты там будешь делать?

— Консультировать во время съемок фильма об ученых, — ответил я.

— Как он будет называться? — спросила она.

— Не могу сказать, это коммерческая тайна, — важно заявил я.

— Да-да, я понимаю, — сразу согласилась она и пожелала удачи.

Побывать в Чикаго получилось только в начале июня. Туда летала три раза в неделю пара штатных пилотов. Отправлялись рано утром и возвращались к ночи, накручивая десять-двенадцать полетных часов и несколько на грузовых работах. Из-за нелетной погоды восьмого июня в пятницу график сбился, а лететь в субботу они не захотели, у обоих были дела на выходные. Марио Кастилло позвонил мне. Я согласился и захватил с собой джентльменский набор.

В Чикаго тоже недавно прошел дождь. На летном поле кое-где еще стояли лужи с мутной водой. Бригадир грузчиков почтового ведомства, крепкий, длиннорукий и недалекий мужик лет тридцати шести, предупредил, что управятся быстро, смогу вылететь часа через три-четыре и до темноты вернуться в Остин. Дни сейчас длинные, скоро летнее солнцестояние. Видимо, штатные пилоты авиакомпании «Остин эйркрафт» приучили их работать в таком графике.

— Сейчас позвоню подруге, узнаю, как у нее дела, и, может, останусь на ночь, а если не повезет, улечу сегодня, — сказал я.

Скабрезно ухмыльнувшись, он произнес:

— Ты, смотрю, шустрый парень, везде поспеваешь!

Телефон Роберта Макбрейна не отвечал. Я прогулялся до его логова. Уже издали заметил по новой яркой вывеске, что там теперь мастерская по изготовлению мебели на заказ.

Я спросил у двух пацанят, наверное, братьев, одетых лишь в одинаковые короткие шорты на перекрещенных лямках и босых, которые мерили большую лужу на дороге:

— Что случилось с мастерской по ремонту сейфов?

— Там убили семь человек! Настоящая война была, мистер! — радостно сообщил он и показал руками, будто стреляет из двух пистолетов, добавив звуки: — Бах-бах-бах!

Младший, подражая ему, тоже начал «стрелять».

Оставив их воевать друг с другом, я вернулся на аэродром и сообщил бригадиру грузчиков, что полечу сегодня. Мол, у моей подружки текущие проблемы.

118

Съемки фильма кажутся романтическим действиям тем, кто никогда на них не присутствовал. Это работа, не тяжелая физически для большинства участников, но скучная, выматывающая, особенно, если снимают на натуре, а температура воздуха выше тридцати градусов по Цельсию. Я сижу на раскладном стуле под тентом позади двадцатишестилетнего режиссера Пола Грегори — длинного сутулого типа с лошадиным лицом и постоянно недобритой щетиной под подбородком. Его трудно вывести из себя, но иногда это случается, и на площадке становится меньше мебели. Это его третий фильм категории Б (бюджет до ста пятидесяти тысяч баксов и продолжительность не более семидесяти пяти минут), то есть второго сорта. Такие кинухи любят смотреть в маленьких провинциальных городках.

Из вагончика на автомобильных колесах, где находится гримерная, выходит главный герой, одетый под шерифа. Благодаря гриму, шляпе стетсон и кольту на поясе, выглядит крутым малым. На самом деле подкаблучник и пьяница. Нажравшись, колотит жену, а потом всячески унижается, выпрашивая прощение. Индейцы сидят под другим тентом и стараются не дотрагиваться до лица, чтобы не размазать боевую раскраску, размоченную каплями пота. Из двух десятков только треть аборигены или хотя бы полукровки, причем все из племени кагуилла, представители которого не отличалось воинственностью в те времена, когда я был здесь золотоискателем. Остальные — темноволосые смуглокожие мексиканцы.

По команде помощника режиссера индейцы садятся на лошадей, отъезжают метров на пятьсот, чтобы успеть разогнаться до попадания в зону съемки. Шериф тоже садится на лошадь и неторопливо едет за ними. Выбегает девушка (дурочка) с хлопушкой по имени Эмми Ферберн, отщелкивает и сообщает номер сцены, кадра и дубля. Она напросилась со мной на съемку фильма, взяла отпуск за свой счет на службе. Кинокомпания арендовала на период натурных съемок всю гостинцу, выделив мне отдельный номер, а сколько штук меня там живет — им без разницы. Познакомившись с помощником режиссера, я спросил, нет ли в группе какой-нибудь свободной должности для девушки, влюбленной в кино? Нужна была «хлопушница». Это место специально создали для романтичных дурочек. В итоге мне не пришлось даже доплачивать за завтраки для Эмми Фербер.

Шериф скачет в нашу сторону, индейцы преследуют его, стреляя из луков, точнее, изображая процесс, потому что никто из них не умеет пользоваться этим оружием.

— Стоп! — командует режиссер и говорит оператору и своему помощнику: — Я хочу, чтобы в тот момент, когда шериф проскакивает мимо нас, в дерево попала стрела, добавила драматизма. Покажи ее крупным планом, подрагивающую.

— Попробую, — чешет затылок оператор.

— На скаку они не попадут в дерево, — сообщает помощник режиссера. — Надо оставить здесь одного, чтобы выстрелил с земли.

Он идет к индейцам, спрашивает, кто из них попадет в дерево метров с пятидесяти, чтобы не оказался в кадре. Вызываются несколько человек. Ни один не попадает в дерево. Более того, стрелы не долетают до него, потому что не только индейцы, но и луки тоже бутафорские. В это время вся съемочная группа ждет.

Мне становится скучно, предлагаю режиссеру:

— Давай я выстрелю из своего лука.

— У тебя есть лук⁈ — удивленно спрашивает он.

— Лежит в багажнике. Я занимаюсь спортивной стрельбой, — информирую его.

На самом деле я прихватил оружие, чтобы поохотиться на уток на обратном пути. Сезон сейчас открыт, но мне влом покупать ружье и платить за лицензию.

— Давай попробуем, — нехотя соглашается Пол Грегори.

Я принес сагайдак, выгнул лук в обратную сторону, надел тетиву. На руку пристегнул кожаный наруч и насунул на большой палец кольцо из бирюзы. Краснокожие наблюдали за мной с не меньшим интересом, чем бледнолицые.

Перекинув через плечо колчан со стрелами, обратился к оператору:

— Покажи конкретно, куда надо попасть.

Он долго выбирал, потом ткнул в то место на сосне, где кора была чуть светлее.

Я отошел метров на семьдесят, чтобы уж точно не угодить в кадр, приготовился. Индейцы и шериф выехали на исходную. Хлопушка, погоня. Шериф проносится мимо дерева — и в этот момент стрела встревает в него. То, что у нее современный стальной наконечник — ерунда, дело киношное. На всякий случай делаем еще два дубля, а потом отдельно снимаем, как индеец на скаку стреляет из лука куда-то туда. После чего табор снимается, возвращается в гостиницу.

На следующий день снимаем нападение индейцев на поселение бледнолицых. Мои стрелы участвуют в съемках, попадая в самые неожиданные места. Последней снимаем сцену, когда втыкается в стену рядом с головой шерифа, который даже глазом не моргнул. К тому времени он, чтобы заглушить страх, в одно рыло выдул бутылку вискаря, привезенного из ближнего магазина. На жаре вставило быстро. Наверное, не дернулся бы, даже при попадании стрелы в голову.

119

С февраля этого года кинокомпанией «РКО Пикчерс» руководит Питер Ретвон пятидесяти пяти лет от роду, пухлый и непоседливый. Он единственный WASP (белый-агло-сакс-протестант) среди продюсеров. Все остальные — ашкенази, вовремя сбежавшие из Российской империи, или потомки таковых, частенько использующие в общении между собой русские и еврейские слова, не догадываясь, что я понимаю. Ничего нового о себе не услышал, но мнение о них изменил. В силу неправильной национальности, Питер Ретвон уступает остальным продюсерам в хитрожопости и беспринципности, но там, где можно не платить налоги, не делает это. Мне и моему луку тоже заплатил наличкой за дополнительное участие в съемках. Деньги достал без всякой предосторожности из большого тяжелого сейфа компании «Сарджент и Гринлиф», стоявшего в углу кабинета, стены которого были завешены афишами фильмов киностудии. Кодовый замок из пяти дисков. Вторая цифра больше первой, но меньше третьей, а четвертая еще меньше, зато пятая самая большая. Сувальдный замок из шести пластин «бабочкой» под двухбородочный ключ с разворотом скважины. Внутри лежало несколько пачек купюр, из которых он набрал мне тридцать восемь долларов.

— Жду от тебя следующий сценарий и помощь во время съемок фильма по нему, — пожелал он.

— Сценарий вестерна уже в работе, — заверил я. — Могу комедию написать по своему радиосериалу «Студенты».

— Комедия — не наш жанр. Мы предпочитают снимать боевики и ужасы, — отказался Питер Ретвон.

Ужасы — не мой жанр.

Номер в гостинице забронирован на меня до понедельника, но я решил покинуть Лос-Анджелес в пятницу вечером. Эмми Ферберн сказал, что хочу в выходные подзаработать летчиком. Она решила остаться в Калифорнии. За время съемок завела нужные знакомства, и в понедельник поедет с другой съемочной группой в район Большого каньона. В этот день я занесу в остинское отделение Департамента налогов ее заявление на увольнение. Прощай, стабильная, спокойная жизнь налогового консультанта! Да здравствует непредсказуемая, лихорадочная стезя помощника режиссера по реквизиту!

Я выехал в восемь часов вечера. Добравшись до головного трехэтажного здания киностудии «РКО Пикчерс», остановился на противоположной стороне улицы. Уборщицы вышли без двадцати девять. Охранник закрыл за ними дверь. Уборщицы начинают в шесть или даже раньше. В киностудии никто не засиживался после работы. Не тот вид деятельности, чтобы продвигаться с помощью крепкой задницы.

Я проехал чуть дальше и остановился на стоянке возле ресторана «Двадцать четыре кадра», в котором любит сейчас оттягиваться околокиношная тусовка. Там большая стоянка и охранники присматривают за машинами. Меня предупредили, что хорошие машины угоняют в Калифорнии быстро, потому что нельзя стрелять в похитителя без предупреждения.

Иду к входу в белой рубашке с затянутым галстуком цвета морской волны и бежевых брюках. Пиджак того же цвета перекинут через левую руку. В карманах его перчатки, стетоскоп, отмычки, блокнот, карандаш, бумага-миллиметровка и тонкая черная тряпичная сумочка, с какими местные домохозяйки ходят на рынок за овощами и фруктами. Здороваюсь с быковатым охранником, который иногда снимается в эпизодах, изображая то полицейского, то бандита, которые во всем мире разняться только наличием или отсутствием формы. Он тоже контуженный на всю голову кинематографом, поэтому запомнил меня по предыдущим визитам в компании режиссера Пола Грегори, как сопричастного к общей болезни.

Войдя в ресторан, я сворачиваю направо к туалетам, прохожу мимо них дальше по коридору к кухне, открываю дверь и, проскользнув по краю мимо высокой напольной плиты с большой кастрюлей на одной из четырех конфорок, выхожу через другую дверь в темный переулок. Однажды, выбравшись из туалета весь в своих мыслях, по рассеянности повернул не туда, а потом решил узнать, куда смогу попасть — и нашел способ, как оставить здесь машину на время.

Я возвращаюсь по переулкам к зданию киностудии «РКО Пикчерс». Уже темно, улицы пусты. Янки не любят ходить пешком, а обитатели этого района — верх среднего класса — и подавно. На западной, боковой стене здания железная пожарная лестница. Если встать на парапет, как раз дотянешься до нижней ступеньки. Дальше дело твоей спортивной формы. Стараясь двигаться бесшумно, поднимаюсь по ступенькам из прутьев на третий этаж, открываю дверь отмычкой. В коридоре темно и тихо. Кабинет президента не закрыт. На всякий случай вставляю в дверную ручку крикетную биту. Питер Ретвон увлекается этим видом спорта. В углу у двери лежит кожаная сумка с инвентарем.

Я перехожу в другой угол, ставлю перед сейфом стул, раскладываю на нем джентльменский набор, вставляю оливы стетоскопа в уши. Сейф новый, щелкает звонко. Записав данные, начинаю строить графики, а потом записываю в блокноте все возможные варианты, в которых вторая цифра больше первой, но меньше третьей, а четвертая еще меньше, зато пятая самая большая. Я заранее составил таблицу, осталось только вставить полученные цифры. Затем перебираю варианты по одному, вычеркивая. Работа нудная, убаюкивающая. Из-за этого и слишком тихого звука сместившегося механизма чуть не пропустил правильный вариант.

С сувальдным замком провозился дольше. У Роберта Макбрейна имелся учебный сейф с замком под ключ с двумя бородками, но скважина не была развернута на девяносто градусов. Три сувальды с одной стороны отщелкал быстро, а с другой возился больше часа. Даже сделал небольшой перерыв, чтобы успокоиться, не начать бить кулаком по упрямой железяке. Всё-таки я справился с сейфом. Так обрадовался, что неважно стало, сколько в нем денег. Оказалось всего две тысячи восемьсот пятьдесят шесть долларов купюрами не больше двадцатки. Явно отмывали неучтенную выручку кинотеатров, сетью которых владел хозяин киностудии. В общем, чем труднее открыть сейф, тем меньше в нем денег. На нижней полке лежали киносценарии «Из прошлого» и «Беглец». Просмотрел их по диагонали. Надо же, и такую муть не только покупают, но и хранят в сейфе.

Возиться с сувальдным замком не стал. Все равно Питер Ретвон поймет, что кто-то открывал. Добычу сложил в тряпичную сумочку и покинул кабинет, а потом и здание.

На стоянке возле ресторана подождал в темном месте, когда охранник зайдет внутрь, наверное, в туалет, подошел к своей машине, засунул под переднее сиденье мешочек с деньгами. Возле служебной двери чуть не нарвался на младшего повара, который вынес ведро с помоями, вылил их в одну из четырех синих бочек из-под бензина, стоявших у стены. Подождав немного, зашел на кухню, проскользнул в коридор. Там расслабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и все на пиджаке.

— Пока! — пожелал я охраннику, направляясь к своей машине.

— Осторожней за рулем! — советует он.

— Мне тут рядом, — беззаботно говорю я.

На самом деле мне пилить две тысячи двести километров, но по хорошим дорогам. К тому же, ночью машин на них мало, можно гнать все сто сорок километров в час, на которые способен мой «паккард».

120

Отоспавшись после переезда, я позвонил Марио Кастилло, попросил рейс на Нью-Йорк.

— Туда я вожу почту только по будням. Готов отправиться в пятницу? — спросил босс.

Я как-то сказал ему, что предпочитаю не летать по пятницам и понедельникам. На этот раз мне было не до предрассудков. Хранить в нычке на чердаке большие деньги неразумно. Жильцы квартир верхнего этажа прекрасно слышат, когда кто-то ходит на чердаке. По крайней мере, я слышал прекрасно в детстве, когда наверх забирались сантехники. Там проходила труба отопления, которая время от времени давала течь. Я примерно мог определить, где они останавливались, а потом сам залезал туда, чтобы посмотреть, что сделали.

В Остине погода была прекрасная, а где-то на половине пути обогнул грозовой фронт, который шел с северо-востока. В Нью-Йорке бетонная взлетная полоса была мокрая. Это значит, что погрузо-разгрузочные работы не проводились какое-то время, что должна быть очередь, и сегодня уже не вернусь домой. Я поставил самолет на свободное место возле здания почтового склада, открыл грузовой люк и пошел в диспетчерскую доложить о прибытии, хотя им и так звонят с вышки.

Рядом разгружали «Дуглас-дс2», который, как я знал, возил почту с Западного побережья. Два грузчика выкидывали мешки и посылки из грузового отсека, а один внизу укладывал их в решетчатой тележке на низких колесиках. Последний из-за клетчатой фуражки на голове был похож на одесского биндюжника хилой комплекции. Встречались там и такие: шутки должны быть разные, на любой интеллект. Он показался мне знакомым, но тот, о ком подумал, просто не мог находиться здесь. Тут одна из посылок срикошетила и ударила грузчика по руке, и он витиевато выматерился с одесским акцентом. У меня сразу исчезли сомнения, потому что имею хорошую память на голоса. Человек может сильно измениться внешне, но голос стареет медленнее всего.

— Не зевай! — крикнули ему из грузового отсека.

Я подождал, когда они закончат, а потом сказал матерщиннику на русском языке:

— Да, Боря, с такой реакцией ты долго не протянешь на этой работе.

— Это случайно получилось… — начал он оправдываться на корявом английском языке, подумав, что обвинил какой-то начальник, а потом вгляделся в меня, выматерился еще кручу и кинулся брататься.

После нескольких минут обнимашек и эмоциональных восклицаний, Борис Пивенштейн отпустил меня, вытер кулаком слезы и, если убрать слова для связки, произнес примерно следующее:

— Ты бы знал, братуха, как я рад видеть тебя!

— Взаимно! — признался я и спросил первым: — Ты как здесь оказался?

— Долго рассказывать, а меня ждут. И так не нравлюсь им, как бы не выгнали, — произнес он. — Через полтора часа я закончу. Можешь подождать?

— Конечно, — ответил я. — В вашей диспетчерской с девчонками поболтаю.

— Ты по ним мастер! — улыбнувшись, вспомнил он.

По тем трем дамам, что сидели в конторке почтового склада, мастером мог стать почти любой, кто может связать пару слов на английском языке. Первым делом они спросили, откуда я знаю этого странного русского?

— Начинал с перегона самолетов в Россию по ленд-лизу, там и познакомились, — соврал я. — Вы не поверите, но там он был полковником, известным на всю страну летчиком.

— Вот это вот чудак был полковником⁈ — ахнули в один голос все три.

— Такие вот повороты иногда бывают в жизни. Сегодня ты наверху, а завтра грузчик в аэропорту, — поделился я жизненным опытом.

— А как он здесь оказался? — спросила одна из них, самая сердобольная или любопытная.

— Пока не знаю. После работы поговорим. Потом с вами поделюсь, — пообещал я.

— Он так плохо говорит на английском. Я его с трудом понимаю, — пожаловалась она.

Что есть, то есть. Даже я еле разбирал его английский, хотя каких только вариантов этого языка не наслышался за все свои жизни.

Рассказывать он начал на русском, когда мы сели в автобус, едущий в город:

— Меня сбили двадцать седьмого апреля сорок третьего года в районе Амвросиевки. Это в Сталинской области. Пока летал с подаренным тобой «шмайсером», все было хорошо. Механик выложил его, регулируя аварийный выпуск шасси. Я не проверил, обнаружил пропажу, когда посадил горящий самолет в поле. Полез под сиденье, а там пусто. Два дня пробирались со стрелком к своим, прятались в посадках. На третий нас взяли спящих, избили до полусмерти. В итоге я оказался в Бухенвальде. Там познакомился с американскими летчиками-евреями, вместе рыли подземные цеха. С одним, Витольдом Сушевским, сошелся. Он был из Минска, говорил по-русски. Его родители после Первой мировой сперва перебрались в Польшу, а потом эмигрировали в США. Он и посоветовал мне переодеться в форму американского летчика, который умер в тоннеле. Якобы это я загнулся. Охранникам было все равно, а мне нет. Американцев кормили лучше, чем русских, благодаря этому, и выжил. После восстания, которое организовали наши, и освобождения меня вывезли вместе с американцами во Францию. Сразу выяснилось, что я не тот, за кого выдаю себя. У меня английский никакой. В лагере всего несколько фраз заучил, чтобы отвечать немцам. Мне предложили вернуться в СССР, но я вспомнил, что там ждет сдавшихся в плен, и отказался. Лучше пусть мои дети пишут в анкетах, что отец пропал без вести на войне, а не сидит в тюрьме, как враг народа. До весны работал на военно-воздушной базе возле Метца, а потом начали сокращать личный состав, и я оказался здесь, получил вид на жительство. Теперь работаю грузчиком и снимаю угол у нашего эмигранта, который умотал из Одессы в двадцатом. Вот такой вот я лузер, как говорят здесь, — закончил он рассказ.

— Ты даже не догадываешься, какой везучий! — сделал я свой вывод из его рассказа.

— А ты как здесь оказался⁈ — поинтересовался Боря Пивенштейн. — Я был уверен, что ты утонул на Аляске. На нашем аэродроме базировался полк на «Бостонах». Как-то я упомянули тебя, и они рассказали, что ты с похмелья пошел на охоту и не вернулся.

Мы как раз подъехали к отелю «Гудзон», в котором я останавливался, когда ночевал в Нью-Йорке.

— Тебе обязательно сегодня вернуться домой? — спросил я.

— Нет, завтра выходной, — ответил он.

— Тогда сниму здесь номер на двоих. Нам еще много чего надо обговорить, — предложил я.

В США мне не хватало человека, с которым мог бы поговорить по душам, не скрывая, кто такой, провернуть не совсем законное дело и даже совсем незаконное. Не то, чтобы я особо доверял Боре Пивенштейну, но, по крайней мере, я знал, чего ожидать от него, а чего нет. В этом плане с янки я ошибался чаще. Иногда думаешь, нормальный чувак, а у него вдруг из потайного ящичка вылезает целый букет пиндосовских заскоков. Я снял номер для двух летчиков, оставил там свое барахлишко, после чего мы пошли в ближайший французский ресторан, наводку на который дал портье. Там я заказал террин из говяжьих мозгов, говядину по-бургундски, фрикасе из индейки с шампиньонами, на десерт грушу в вине и две бутылку бордо урожая тридцать девятого года, который, по словам месье Тома, был хорош. Разговор предполагался долгий.

Для начала я рассказал, как стал американским военным летчиком, капитаном, ветераном и так далее, а теперь учусь в аспирантуре и подрабатываю в гражданской авиации. Про радиопьесы и киносценарии отложил на следующий раз, чтобы не перегрузить собеседника информацией.

— Всего этого я сумел добиться, благодаря хорошему знанию английского языка. Меня здесь считают своим, янки во втором поколении. Так что первое, что тебе надо — это научиться говорить более-менее сносно, — закончил я.

— Это я и сам понимаю, — сказал Боря. — Только когда учить английский и на что⁈ На работе так устаю, что ничего не хочется делать, а зарплаты хватает, только концы с концами сводить. Если доллар в неделю отложил — уже хорошо. Я собирался получить лицензию коммерческого пилота, окончив авиашколу, которая у нас на аэродроме базируется, но это стоит триста долларов, и на что-то надо жить три месяца, пока будешь учиться. Попробовал вспомнить молодость, щипнуть в метро лопатник. Навыки уже не те, чуть не попался. Так что плюнул на всё, живу потихоньку.

— Давай выпьем за то, что твоей тихой жизни пришел конец, — предложил я. — У меня на тебя большие планы.

121

Утром мы наведались в банк, где я добавил на свой счет две тысячи долларов из двух с половиной, которые привез, и открыли счет на имя Бориса Штейна, как теперь именовался одессит. Этот шлемазл раньше заходил в банк только для того, чтобы обналичить зарплатный чек. Затем мы съездили на метро, которое здесь называют сабвеем, в Манхеттен, в частную школу английского языка, объявление которой я нашел в утреннем выпуске газеты «Нью-Йорк стар».

Она располагалась на третьем этаже офисного здания: приемная, кабинет директора, учительская и пять небольших аудиторий. Обучение группами по шесть человек. Четыре урока в день. Десять долларов за неделю. Я оплатил за четыре месяца.

— Только не сачкуй, — потребовал я от Бори Штейна.

— Не буду, — пообещал он. — Упрусь рогом, но научусь говорить свободно.

— И не сиди в Бруклине в русской среде. Найди где-нибудь здесь подработку по вечерам и побольше общайся с носителями языка. Так быстрее выучишь, — посоветовал я.

Решив этот вопрос, поехали на аэродром. Мой самолет уже был загружен. Я пересказал дамам, приукрасив, историю русского полковника и поставил в известность, что нашел ему работу получше, что в понедельник Борис Штейн не придет.

Дальше мы отправились в «Нью-Йоркскую школу гражданской авиации», как громко назывались снятые в аренду кабинет, комната с двумя тренажерами, небольшая аудитория и восьмилетний учебный двухместный самолет «Т-6» по прозвищу «Тексан (Техасец)», похожий на облегченный «Ил-2». Владельцем, директором, учителем и инструктором в одном лице был Мэтью Хедли, капитан ВВС в отставке, ветеран войны с Японией в составе Тридцать восьмой бомбардировочной группы Пятой воздушной армии, кавалер трех «Воздушных медалей» и «Креста за выдающиеся достижения». Так было написано под его большой фотографией, висевшей на стене сразу у входа. Мы его нашли на летном поле рядом с самолетом с синими и белыми полосами и красными звездами, будто американский флаг порвали на куски, которые приклеили к фюзеляжу и крыльям. Мэтью Хедли только что вернулся из учебного полета. Это был невысокий светло-русый малый, который, слушая собеседника, наклонял голову вправо и смотрел снизу вверх, скосив голубые глаза.

— Я мог видеть тебя в Порт-Морсби? — спросил я, сделав вид, что мы раньше встречались, но не уверен в этом.

— Я там бывал, так что могли пересекаться, — ответил он. — Ты где служил?

— В Третьей бомбардировочной, — ответил я.

— На чем летал? — продолжил он опрос.

— Сперва на «Бэнши», два вылета на «Митчелле», закончил на «Хэвоке», — перечислил я.

— А я все время на «Митчелле», — сообщил он и спросил: — Вы по делу?

— Да, — ответил я и показал глазами на курсанта, парня лет восемнадцати: без него.

— Джо, подожди меня в тренажерной, — приказал Мэтью Хедли.

— Это Борис Штейн, русский летчик, полковник. Я познакомился с ним, когда в сорок втором перегонял «Хэвоки» в Россию по ленд-лизу. Его сбили, попал в плен к немцам. Сидел в концлагере с нашими летчиками. Когда их освободили, не стал возвращаться к коммунистам. Там бы его расстреляли, как предателя, за то, что сдался в плен, — рассказал я. — Ему нужна лицензия коммерческого пилота. Ничему учить его, как сам понимаешь, не требуется. У него налета больше, чем у нас с тобой вместе. Пусть почислится у тебя, сдаст экзамен, поможешь оформить документы. Заплачу за это сотню наличными без оформления.

Мэтью Хедли задумался, поглядев снизу вверх на меня, на Борю, опять на меня.

Я достал купюру в двадцать долларов:

— Нанимаю тебя на пробный полет. Слетаешь с ним, убедишься, что учить его не надо.

— О’кей, — согласился он, взяв деньги.

Мы подошли к самолету втроем. Я объяснил Боре, что есть что в кабине и какие маневры должен сделать. Они заняли места: курсант спереди, инструктор сзади, закрыли фонари. Самолет легко взлетел, сделал восьмерку, горку, бочку и сразу сел плавно.

— Как будто в молодость вернулся! — произнес повеселевший Борис Пивенштейн. — Мне в плену постоянно снилось, что прокрадываюсь на аэродром и сбегаю на самолете. Сегодня сон будто бы стал явью!

Я перевел его слова Мэтью Хедли. Тот проникся.

— Летать он умеет, — объявил хозяин авиашколы и спросил меня: — Зачем ты помогаешь ему?

— Хочу свой бизнес завести. Нашел компаньона, который поможет с покупкой «Дугласа-дс3». Нужен еще один пилот. Этот опытнейший русский обойдется мне дешевле, чем неопытный янки, — изложил я понятный любому американцу вариант.

— Разумно, — согласился директор авиашколы. — О’кей, я согласен.

Я отслюнявил ему сотню баксов, пообещал зайти в гости, когда прилечу в следующий раз, чтобы посидеть в баре, вспомнить боевые будни. Сейчас не могу, надо лететь в Остин.

Прощаясь у самолета, нагруженного почтой, дал Боре, который теперь Штейн, сто двадцать долларов на жизнь и попросил:

— Вспомни молодость еще глубже — прислушивайся, приглядывайся. Может, где есть сейф, к которому нетрудно подобраться и в котором тысяч пять или больше. Желательно, чтобы деньги были «грязные», в полицию не заявишь о пропаже. Заработаем оба.

— Понял! — хитровато улыбнувшись, произнес он.

122

У меня хорошая координация движений, но иногда задумываюсь и натыкаюсь на людей. Так я и познакомился в университетской диннерс со студенткой-первокурсницей Самантой Мэйси. Расплескав ее кофе, попросил прощения и купил новый. Подумал, что судьба столкнула, но позже понял, что в жизни этой девушки случайных инцидентов не бывает. Она была симпатичной, улыбчивой, голубоглазой шатенкой с точеной фигурой и сиськами, немного великоватыми для ее комплекции. Мы сели за один столик, разговорились. Училась она в колледже изящных искусств на отделении искусствоведения.

— Жаль, что не смогу помочь тебе со сдачей химии или теоретической механики! — шутливо произнес я.

— Говорят, ты в кино снимался, — закинула она.

Я никому в университете не рассказывал это. Эмми Ферберн со студентами не контачила, разве что по работе, но, начиная с конца весны, в ее департаменте «мертвый» сезон. Оставался только отдел кадров «Тексако». Наверное, кто-то побывал на стажировке в научной лаборатории и узнал, почему нет меня, хотя ждали.

— Снимались стрелы моего лука. Ты не поверишь, но нынешние индейцы не умеют стрелять из него, — рассказал я и добавил: — Это малобюджетный фильм категории Б. Когда выйдет на экраны, свожу тебя.

Не знаю, почему, но мне не хотелось сообщать ей, что я автор сценария, и вообще впускать кого-либо в творческую часть своей жизни. Может быть, потому, что пока чувствовал себя там неуверенно. Или пример Эмми Ферберн убедил, что я нужен женщинам только для того, чтобы протиснуться на съемочную площадку.

Мы договорились сходить в кино на шестичасовый сеанс. Саманта Мейси вышла из кампуса в черном коротком пиджачке поверх белой блузы и бордовой юбке с черную косую полоску, На шее красно-серый платок, завязанный как пионерский галстук.

— Купим попкорн или мороженое? — спросила она, сев на переднее сиденье и обдав меня мягким ароматом духов.

— Ни то, ни другое. Не будем перебивать аппетит. После фильма поужинаем во французском ресторане, — предложил я.

— Как хочешь, — согласилась она.

Позже я понял, что совершил грубую ошибку. Пиндосы убеждены, что смотреть фильм и не есть что-нибудь — это варварство. Приходится эмоции глотать не пережеванными. Мы посмотрели сопли с сахаром под названием «Моя репутация». Саманта несколько раз шмыгала носом и хватала меня за руку. Прослезилась только в конце фильма. На то он и хэппи-энд.

Оттуда поехали во французский ресторан, где она сразу предупредила, что еще нет двадцати одного года, но это ерунда. Месье Тома девушку одобрил, заговорил с ней на английском языке и предложил нам попробовать красное вино «Шато Лафит Ротшильд» прошлого года из винограда каберне совиньон с большой добавкой мерло и по чуть-чуть каберне-фран и пти-вердо.

— Производитель написал мне, что в прошлом году творилось что-то невероятное. Первого мая выпал снег, в июне была засуха, в июле побил град. Собрали треть от обычного. Ягоды были мелкие, зато какой аромат! Это вино можно пить носом! — рассказал он.

Саманта пить носом не умела, а я не захотел. Мы справились с вином дедовским способом, через рот. Ничего так, понравилось. Может быть, рассказ повлиял. Впрочем, под говядину в горшочке мне любое вино нравится. В этом блюде мадам Тома смогла соединить американское мясо с французской утонченностью.

— Как вкусно! — поразилась Саманта Мэйси.

— Но до попкорна далеко, — подковырнул я.

— Не будь злюкой! — мило прощебетала она, потому что опьянела после первого бокала.

Выйдя из ресторана на освежающий, прохладный воздух, наполненный запахом сухой травы, принесенным из прерий, спросил:

— К тебе или ко мне?

— Давай покатаемся, — предложила Саманта.

Мы выехали за город, пронеслись по скоростному шоссе. Девушка опустила стекло на своей дверце и высунула голову, чтобы ветер трепал волосы.

Когда они закрыли все лицо, вернула голову в салон и, разведя их руками, заявила весело:

— Буду ходить растрепанная!

Я съехал на грунтовую дорогу, ведущую в какой-то ферме, остановился возле двух дубов. Саманта замерла с закрытыми глазами. Я поцеловал ее теплые, податливые, сухие губы. Откликнулась умело. Я запустил руку в разрез блузки, чтобы скинуть с плеча бретельку лифчика.

Девушка сжала мою ладонь и предложила шепотом:

— Пойдем на заднее сиденье.

Мы синхронно переместились на задний диван, громко хлопнув дверцами. Там я начал действовать снизу и активнее. Саманта не мешала, даже раздвинула ноги шире и позже приподняла попку, чтобы снял темные хлопчатобумажные трусы. Я был уверен, что буду, в лучшем случае, в первом десятке, а она оказалась целкой. Вырвалась из-под родительской опеки, нашла подходящего партнера и познала то, о чем давно мечтала. Отнеслась к этому спокойно, не требуя слов любви. Знал бы, повез к себе домой и сделал все в лучших условиях, а не в тесноте. Видимо, американская традиция требует лишиться девственности на заднем сиденье автомобиля. В кровати, где удобно и никто не помешает, не романтично.

123

Учиться в аспирантуре мне нечему. Я это все уже прошел в Императорском Новороссийском университете. Один раз прочел лекцию по теоретической механике в присутствии профессора Эдварда Чарчхилла, и он сделал вывод, что я готовый преподаватель. Дальше учить меня — только портить. Вместо профессора Фредерика Тейсберга читал дважды, когда он чувствовал себя плохо и просил подменить. Хитрый старый жук прохавал халяву, подсел мне на хвост. Мне было не трудно, а студенты радовались. У меня дикция лучше, объясняю понятнее и отвожу минут пять в конце лекции на ответы на вопросы, чтобы потом не надоедали мне, как аспиранту.

По вечерам иногда ковыряюсь в лаборатории с полиэтиленом. Пока никакая гениальная идея не посетила, не говоря уже о чем-то достойном быть запатентованным. Не шибко расстраиваюсь, потому что для получения докторской степени у меня уже хватает, а от патентов никакой материальной отдачи не случилось. Надежды были большие, но реальность быстро развеяла их.

Зато с радиопьесами и киносценариями дела шли лучше. Я написал еще одну серию об интеллектуальных способностях частного детектива Рэймонда Уилкинса, убедившись в очередной раз, что мой герой намного умнее, расчетливее, смелее и удачливее меня. Следом появился вестерн под названием «Трубка мира». Предыдущий фурора не произвел, но кассу собрал хорошую, сделал киностудию немного богаче. Сейчас студии продают копии фильмов. Сети кинотеатров сперва покупают ограниченное количество, запускают в разных городах. Если зрителю зашло, покупают десятки копий и крутят, пока пленка не порвется. Для «РКО Пикчерс» и «сестринской» радиостанции «NBC» я стал успешным автором и, как говорится, вошел в их обойму, поэтому литературный агент умудрился выбить за радиопьесу тысячу двести и за киносценарий четыре тысячи баксов. Мой счет в «Сити-банке», куда складирую нажитое посильным честным трудом, стремительно растет.

По выходным вожу почту. В середине ноября попал в Нью-Йорк и застал Мэтью Хэдли на рабочем месте. Пригласил его в бар неподалеку от аэропорта, угостил от души. Мы вспомнили недавнее военное прошлое, нашли общих знакомых, обменялись невероятными историями, своими и чужими.

Перед расставанием Мэтью Хэдли сказал:

— Передай русскому полковнику, пусть заедет в понедельник. Оформлю ему документы на лицензию, отвезет в Департамент транспорта.

Он высадил меня возле отеля «Гудзон». Я снял номер и пригласил в гости Борю Штейна. Процесс этот сложный. У хозяина квартиры, в которой он снимал комнату, телефона не было. Имелся на втором этаже. За каждое переданное сообщение получали пять центов. Взрослым влом подниматься на седьмой этаж в доме без лифта, посылали сына, которого сперва надо было вызвать через окно с улицы.

Боря нарисовался подстриженный, выбритый и в новой шляпе и костюме. Пока не открывал рот, выглядел, как типичный американский еврей из самого низа среднего класса или самого верха нижнего. Мы вышли в сквер неподалеку, купив по пути две бутылку «кока-колы». Я уже порядком нагрузился в баре, не захотел усугублять. Сели на лавочке с видом на пруд, в котором плавали чайки. Метрах в ста от нас бомж кидал им кусочки хлеба — один бездельник помогал другим. В Нью-Йорке их много. Дело Диогена живет и процветает. Когда человеку лень работать, становится философом.

— В понедельник заедешь в авиашколу, возьмешь документы для оформления лицензии, — сообщил я и объяснил, как будет проходить процесс. — Сможешь сам объясниться?

— Конечно! — радостно заявил он. — Еще не все понимаю, когда говорят быстро, но объяснять, что мне надо, уже научился. Преподаватели в языковой школе толковые. Не то, что в государственной, где я бесплатно учился сразу после приезда сюда. Там было в группе тридцать человек и многим плевать на результат. Сами не учились и другим мешали.

— Как закончишь, переедешь в Техас, получишь работу. Я уже договорился, что сперва будешь летать вторым пилотом со мной, а когда к тебе привыкнут, будешь первым и единственным. Мне уже не нужен этот приработок. К тому же, на следующий учебный год переберусь куда-нибудь в другое место. Мне пообещали, что к лету получу степень доктора наук, а в моем университете свободных кафедр нет. Поищу что-нибудь на стороне, — рассказал я.

— На счет сейфа не передумал? — спросил он.

— А ты что-то надыбал? — задал я встречный вопрос.

— Пока не знаю, то или не то, что тебе надо. Есть у нас на районе сеть подпольных букмекеров. Принимают ставки на боксерские поединки без правил, которые проходят в субботу вечером. Деньги собирают гои и оставляют в сейфе до утра воскресенья. В субботу иудеям нельзя работать, а доверить расчеты подчиненным боятся. Говорят, что сейф старый, здоровенный, с места не сдвинешь. Только не знаю, сколько там может быть денег, — подробно ответил Боря Штейн.

Ничего другого все равно не было, поэтому я решил проверить, на какую сумму собирают ставок.

— Обычно перед Рождеством штатные пилоты моей авиакомпании не любят летать далеко, чтобы не застрять там и не встретить праздник вне своего дома. Постараюсь выбить рейс сюда. Перед вылетом отправлю тебе телеграмму «Нашел работу». Как только получишь ее, скажешь всем, что уезжаешь на поезде в Техас, а сам сними номер в гостинице «Гудзон», — приказал я. — Пока будешь ждать меня, погуляй вечером по окрестностям, подыщи машину, недорогую, неприметную, которая стоит в темном месте, легко угнать.

124

В следующий раз я прилетел в Нью-Йорк в субботу двадцать первого декабря. Как обычно перед Рождеством, почты было много, везти ее сюда в понедельник штатные пилоты не изъявили желания, а ее надо было доставить до праздника. В сравнение с Остином здесь была настоящая зима — градуса три мороза и сырой, хлесткий ветер с океана. На газонах белели островки снега. Поселился я в отеле «Гудзон» и в два часа отправился обедать во французский ресторан. Там меня ждал Боря Штейн, вышедший раньше. Я не хотел, чтобы портье видел нас вместе.

— Заказывай ты. Я не разбираюсь во французской кухне. Привык тут бутербродами давиться, — предложил он.

— Странно! Мама говорила, что у вас был повар-француз, — напомнил я.

На самом деле мне это сказал его отец. В то время они только поднялись по деньгам и смогли себе позволить такую роскошь.

— Не помню я его, — признался Боря. — Всё, что было до восемнадцатого года, у меня стерлось из памяти. Воспоминания начинаются, когда мы остались вдвоем с мамой. Она больная лежала, отправляла меня к родственникам, чтобы покормили. Говорила, что дед помог им в свое время, пусть теперь отблагодарят. Оказалось, что никому он не помогал, и вообще у нищих не бывает родственников. Это привилегия богатых.

Я выбрал пуле шассер (обжаренная курица в соусе из грибов, помидор, лука-шалота и белого вина), мателоте (рыба, тушеная в сидре), бретонские гречневые блинчики с сыром и бутылку белого десертного сотерна из коммуны Барсак.

— Черт возьми! До чего же вкусно! И я мог бы всё это есть с детства! — воскликнул он после трапезы. — Мама говорила, что сразу после революции наши соседи распродали имущество и уплыли сюда. Звали и нас, но отец не захотел, не поверил, что случится то, что случилось. Моя мама утверждала, что всё из-за твоей.

Не из-за моей, но кто-то или что-то помешало им убежать от беды. Предполагаю, что виной была жадность. Бросить завод, большой дом с прислугой и начать на новом месте почти с нуля — на такое мало кто решится, если не знает точно, что ждет впереди. Кто мог подумать, что великая империя перевернется вверх дном и рассыплется за пару лет⁈

После обеда мы отсыпались перед тяжелой ночью. Вечером еще раз навестили ресторан, а потом пошли в номер к Боре Штейну, где болтали до одиннадцати ночи. Он делился воспоминаниями об уркуганской жизни, как они разыгрывали целые спектакли, чтобы отвлечь внимание жертв. Пока один изображал припадок эпилепсии или пара дралась, другие обчищали зевак. Видимо, предстоящее мероприятие напомнило ему детские годы.

Вышли из гостиницы по одному. Я первым. Зашел с тыльной стороны, где мне спустили на веревке два саквояжа. Борин был пустой, а мой с джентльменским набором, к которому добавил ручную дрель и набор сверл. Черт его знает, что там за сейф, может, надо будет просверлить отверстие. Если бы нас кто-то увидел, то решил бы, что из гостиницы сбегают, не заплатив, два постояльца. Такое иногда случается. Но на улицах было пусто. Ветер стал еще холоднее и принес редкие сухие снежинки.

Машина оказалась стареньким «фордом». Замок на дверце простейший, ногтем открыть можно. После моего «паккарда» машина показалась маленькой, неудобной. Запускалась от стартера без ключа. Повернул тумблер, крутануло пару раз вхолостую — и затарахтел двигатель.

Мы поехали в северную часть Бруклина, в район Парад-Граунда. Припарковались на стоянке у закрытого универмага «Джей-Си-Пенни». Нам нужен соседний старый небольшой пятиэтажный дом. Чем удобны в США такие строения, что жилые, что офисные или производственные, в них обязательно должен быть запасный, пожарный выход. Это закреплено законом, принятым в начале двадцатого века. Поскольку размещать его внутри построенного к тому времени здания было негде или невыгодно, приделывали снаружи металлическую лестницу, облегчая жизнь грабителям. Нижняя площадка ее на уровне второго этажа.

У нас с собой веревка с крюком и мусингами. Я поднимаюсь первым налегке. Затем вытаскиваю наверх оба саквояжа и, пока забирается Боря Штейн, у которого ни моих навыков лазания по канатам, ни спортивной подготовки, открываю отмычкой дверь, ведущей в длинный темный коридор с офисами по обе стороны. Нам нужно в противоположный конец его. Иду, подсвечивая г-образным военным фонариком «TL-122» темно-оливкового цвета. Такими пользовались на базе, а в аварийном наборе были более короткие и с широкой рукояткой, в которой находилась динамо-машина: нажимаешь на пружинящую пластину и вырабатываешь электричество. Я шагаю бесшумно, а подельник, как умеет, хотя перед выходом на дело малость потренировал его. Посередине коридора, слева, со стороны заднего фасада, каменная лестница, соединяющая этажи. Внизу, на нулевом, как здесь называют первый, слышны приглушенные голоса двух ночных охранников. Судя по эмоциональным возгласам, играют во что-то.

Добиравшись до нужной двери, открываю отмычкой. За ней большое помещение, посередине которого вытянутый овальный стол и всего четыре стула возле дальнего края. На ближнем стоит пустая бутылка из-под дешевого виски и пять стаканов. Аромат алкоголя еще не выветрился. На стенах висят пары боксерских перчаток, десятка два, а на полу сложены стойки и канаты для ограждения ринга, боксерские «груши», свернутые трубочкой афиши боев. В углу справа от входа — шкаф с папками, в которых договора и квитанции, пачки писчей бумаги, бутылка чернил и разноцветные карандаши россыпью.

Массивный сейф высотой сто восемьдесят сантиметров, шириной сто двадцать и глубиной девяносто стоял у этой же стены ближе к окну. Красновато-черного цвета. Справа от старого диска с поперечной маленькой рукояткой нарисовано что-то типа зелено-желтого веера, от которого вверх уходит выгнутая ветка, то ли с листьями, похожими на цветы, то ли наоборот. Вторая под небольшим углом проходит ниже него. От этой вверх уходит отросток с тремя группами листьев, как у конопли, причем некоторые как бы подлезли под диск. Ниже и под тем же углом к горизонту нанесена светло-красная надпись «Виктор сейф и замок» и ниже «Цинциннати Огайо». Замок всего один. Роберт Макбрейн учил меня на другом представителе этой фирмы. Все их сейфы до десятого года этого века имеют четыре диска и интересную фишку: надо повернуть диск вправо четыре круга и только потом выставить первую цифру, затем три круга и вторую, два — третью, один — четвертую.

Я ставлю возле сейфа стул с сильно вмятой черной подушкой, кладу на нее блокнот, миллиметровку и карандаш, надеваю стетоскоп и напоминаю шепотом Боре:

— Стой у двери. Услышишь шум, тихо подходишь ко мне, машешь рукой у лица.

— Понял, — шепчет он.

Сейф старый, стенки толстые. Чем набиты, не знаю, но звуки еле пробиваются. Я отрабатываю зоны контакта трижды и каждый раз делаю поправку. В итоге определяю все пары цифр и отмечаю возможные отклонения их. Графики строю, сидя за столом. Сняв цифры кода, составляю двадцать четыре комбинации и возвращаюсь к сейфу. Предполагал, что придется менять влево-вправо некоторые цифры и начинать сначала, но на девятнадцатой сейф открылся. Видимо, допуск был большой изначально или во время продолжительной эксплуатации «раздолбался». Внутри было большое нижнее отделение, заполненное завязанными черными мешочками с номерами не по порядку, и верхнее высотой сантиметров сорок, закрытое на цилиндрический замок.

В мешочках были деньги и записи, кто, на кого и сколько поставил. Купюр много, однако крупные попадаются редко. Если пару тысяч наберем, будет хорошо. Моему подельнику хватит погасить долг и обжиться на новом месте.

— Потроши их, — приказал я и занялся верхним ящиком.

Не знаю, зачем на него поставили замок. Может, в прошлом веке такой давал какую-то защиту, допустим, от жены, но сейчас на него потребовалась пара минут. Внутри лежали пачки купюр: семь по сотне двадцаток в каждой, две из пятидесяток и одна из сотен — всего тридцать четыре тысячи долларов. Увидев их, Боря тихо выматерился.

Я высадил его без багажа у входа в гостиницу, а сам объехал ее, чтобы привязать к веревке, спущенной из окна второго этажа, оба саквояжа. Жильцы передумали и решили вернуться и заплатить. После чего отогнал машину на место, оставив под передним сиденьем смятую долларовую купюру за бензин, якобы потерянную хозяином, и вернулся пешком. Портье — молодой парень, появившийся здесь недавно, раньше не видел — крепко спал. Я пересек фойе тихо, чтобы не помешать ему.

Боря Штейн, дожидаясь меня, расфасовал ту часть добычи, которая была в мешках, и даже перевязал накрест две пачки пятерок белыми нитками.

— Тридцать шесть тысяч восемьсот двадцать четыре доллара! Мы богачи! — просипел он настолько тихо, насколько позволяли хлестающие через край эмоции.

У нас с ним разное представление о богатстве.

125

Борис Штейн теперь живет в такой же студии, как моя, но в соседнем доме. Наши машина стоят на общей стоянке рядом. По моему совету он купил за шестьсот пятьдесят баксов трехлетний «паккард-180». Теперь ездит на нем на работу.

Марио Кастилло отнесся к Борису Штейн благодушно. Пилотов, несмотря на возвращение многих с войны, у него постоянно не хватало, потому что платил мало. Полетают немного в его компании, наберутся опыта и свалят в другую, где платят больше или перспективы лучше. Сейчас все больше появляется пассажирских самолетов, на которые берут сначала вторым пилотом примерно на те же деньги, что платят в «Остин эйркрафт» при переработке, а через год-полтора станешь первым и будешь получать намного больше и летать строго по расписанию. Я сделал с Борей пару рейсов, якобы обучая его, после чего сказал боссу, что слишком занят, приработок уже не нужен. Захочется полетать, договорюсь и сделаю рейс. Марио Кастилло обрадовался, потому что одному пилоту надо платить меньше, чем двум. К тому же, полковник Штейн, как его называли в компании, соглашался лететь в любой день и в любой аэропорт.

Первым раз мы смотались вдвоем в Сент-Луис. У меня как раз заканчивался годовой договор на предыдущий вклад в «Городском национальном банке и трастовой компании». Я добавил к нему восемнадцать тысяч долларов и оставил опять на год с возможным продлением и пополнением. Борис Штейн открыл счет на свое имя и положил на него семнадцать тысяч пятьсот. У нас план найти какой-нибудь бизнес. Первым напрашивалась покупка самолета, но новый «Дуглас-дс3» стоил, в зависимости от комплектации, от девяноста тысяч до ста пяти, а брать бывший военный самолет по дешевке, как «Остин эйркрафт», бесперспективно. Работа на Департамент почты не являлась бизнесом с хорошей прибылью. Решили подождать, поднакопить деньжат. Глядишь, еще какой-нибудь сейф подвернется.

Я сосредоточился на науке и творчестве. До конца зимы написал еще одну часть ситкома «Студенты». Арнольд Гинзбург продал ее за шестьсот долларов. Саманта Мэйси, которая теперь время от времени ночует у меня, увидела рукопись и начала выведывать, что это я пишу. Сказал, что задумал киносценарий, но пока не получается. Очень раззадорил ее. Недели две приходила ко мне чуть ли не каждый день. Потом сделала вывод, что я не способен на творческий подвиг, и стала навещать реже. Если бы узнала, сколько киносценариев уже купили у меня, наверное, сразу перебралась бы жить ко мне.

В лаборатории занимался полиэтиленом, пытаясь получить какую-нибудь модификацию с другими свойствами, запатентовать и начать производство. За полиэтилен пришлось бы платить, что резко снизило бы прибыль. Срок патента на него истечет через девять лет. Уже выяснили, что полиэтилен не растворяется в воде при комнатной температуре, только в перегретой до ста восьмидесяти градусов и под высоким давлением, и не набухает ни в одном из известных растворителей. Я начал экспериментировать с разными веществами, порой экзотическими, на что уходило много денег. Заодно повышал давление и температуру. В итоге в середине января обнаружил сперва, что полиэтилен растворяется при температуре более восьмидесяти градусов в тетрахлорметане, а потом — что при тех же условиях и в не менее токсичном циклогексане. Практической выгоды от этого не было никакой, поэтому написал маленькую статью и отправил в «Американский журнал химического общества». Благодаря ничтожному размеру и научной ценности, статью втиснули в апрельский номер. В итоге я стал признанным ученым Техасского университета. Теперь уже ни у кого не было сомнений, что мне пора давать досрочно степень магистра и сразу присваивать степень PhD (Пи-Эйч-Ди) — доктора философии по химии и теоретической механике.

В США и некоторых странах Западной Европы все доктора наук в первую очередь философы. Так у них повелось называть всех бездельников. При этом янки не утруждают себя написанием диссертации. Хватит статьи в престижном научном журнале, которые еще называют рецензирующими. Поскольку таких статей у меня по химии три, а по теоретической механике две, вопрос был решен. В итоге в июне месяца я получил диплом прямо в университете. Каждый американский вуз сам решает, кто доктор философии, а кто чего-нибудь другого, и никто ему не указ, нигде утверждать не надо. Мне выдали еще один диплом. Он был похож на тот, что получил год назад. Вверху «шапка» с названием университета. Далее текст: «По рекомендации данного учреждения предоставляется (имярек отдельной строкой) степень Доктор философии (отдельной строкой), ниже 'в знак признания научных достижений и способности проводить оригинальные исследования, подтвержденные диссертацией в данной области», отдельной строкой жирным шрифтом «химия и теоретическая механика» и еще ниже «Выдан в этот день с печатью Техасского университета». Дата, подписи (слева секретаря, справа президента) и между ними печать.

126

Впервые я столкнулся с американским хэдхантерским (охотники за головами) агентством «Бойден» в две тысячи восьмом году. До этого я работал только с крюингами или связывался напрямую с судовладельцем по интернету. Я был уверен, что «сухопутные» агентства в морские дела не лезут, и сильно ошибался. Для них любая голова сгодится, если на ней можно заработать. Тогда «Бойден» переманил меня, в то время капитана маленького контейнеровоза, трудившегося в основном в Карибском бассейне, в другую американскую судоходную компанию со штаб-квартирой в Сан-Франциско, которая на больших контейнеровозах перевозила грузы в Южную Америку и Юго-Восточную Азию. В итоге выиграло агентство, новый судовладелец и я, начавший получать больше сперва на сорок процентов, а позже почти на шестьдесят. Это не говоря о побочных доходах, как правило, пропорциональных величине судна, более спокойной работе с продолжительными стоянками на рейде в ожидании очереди и под грузовыми работами в порту и огромной каюте, в которой санузел был больше, чем вся моя предыдущая. Поэтому, когда в моей квартире в понедельник утром зазвонил телефон, и оператор сообщил, что соединяет с абонентом из Нью-Йорка, а потом приятный мужской голос, представившийся Сиднеем Бойденом, боссом одноименного агентства по поиску управленческого персонала, спросил, я ли Шон Вудворд, автор статей в «Журнале Американского химического общества», сперва подумал, что это звонок из будущего. Вспомнив, что тогда у меня будет другое имя и профессия, улыбнулся.

— Какую работу собираешься предложить мне? — перебил я его разъяснение, чем именно занимается.

Сейчас организовать звонок в другой конец страны непросто и дорого, значит, беспокоят не из-за ерунды. Предположил, что позовет сотрудником в научную лабораторию какого-нибудь химического гиганта. Может, и соглашусь, если до начала учебного года не найду место профессора в каком-нибудь высшем учебном заведении.

— Я представляю интересы компании «Доу кэмикал», штаб-квартира которой находится в Мидленде, Мичиган, — сообщил Сидней Бойден. — У нее есть для тебя разные предложения от руководства научной лабораторией до должности главного технолога на заводе по производству полиэтилена. Возможны и другие варианты трудоустройства, но это ты будешь решать при личной встрече с президентом компании Уиллардом Доу.

Видимо, с этой фамилией не скоро расстанусь. Я часто слышал о «Доу кэмикал» во время учебы в Техасском университете. Ее основатель Герберт Доу, наверное, отец или дед нынешнего руководителя, получил несколько десятков патентов на разные изобретения в области химии, включая получение брома из солевого раствора с помощью электролиза. Компания тоже была на слуху, как один из гигантов американского рынка химических продуктов, а в нашем колледже бизнеса изучали, как Герберт Доу победил немцев в ценовой войне. Он залез на европейский рынок с ценой брома по тридцать шесть центов за фунт, а немецкий картель продавал по сорок девять. Конкуренты зашли на американский рынок с бромом по пятнадцать центов, ниже себестоимости. Тогда Герберт Доу остановил свои заводы и начал покупать немецкий товар и перепродавать на европейском рынке по двадцать семь. Немцы снизили цену до двенадцати, потом до десяти с половиной, делая хитрого американца все богаче и богаче. Через четыре года сдались, предложили мирный раздел рынка брома.

— Давай попробуем, — согласился я.

— Пришли мне авиапочтой свою анкету, — попросил он и назвал адрес офиса в Нью-Йорке. — Возможно, тебе придется приехать в Мидленд лично на собеседование.

— Почему нет⁈ — произнес я. — Скорее всего, побываю там в ближайшие дни.

— Не спеши. Я должен обсудить с ним варианты. Позвоню тебе, — попросил Сидней Бойден.

— Не беспокойся, я скажу ему, что ты нас свел, получишь свои деньги, — успокоил я.

В Остине меня больше ничего не держало. Через неделю заканчивался срок аренды квартиры. Я собирался прокатиться по стране и поискать… даже не знаю, что именно. Какой-нибудь бизнес, в который можно вложить деньги и раскрутить, или интересную работу, или сейф с деньгами, или, на худой конец, место, где буду просто жить в свое удовольствие, если такое вообще возможно в стране трудоголиков-алкоголиков.

Самолеты компании «Остин эйркрафт» летали в Детройт, самый крупный город штата Мичиган, во время войны, возили оттуда запчасти для автомобилей. Когда перешли на доставку почты, отказались от этого маршрута, хотя был выгодным, потому что лететь надо семь часов с дозаправкой, а это значит, и с ночевкой. Штатные пилоты отказывались, а меня одного Марио Кастилло боялся посылать. Я позвонил ему и предложил отвезти вместе с Борей Штейном почту в Детройт в рабочие дни.

— Зачем тебе туда надо? — спросил босс.

— Предлагают место профессора химии в университете, — соврал я.

Марио Кастилло уважал образованных людей, особенно тех, кто делал его богаче, поэтому в четверг в шесть утра мы с Борей Штейном вылетели из Остина на Цинциннати, где по-быстрому дозаправились и через час с небольшим приземлились в муниципальном аэропорту Детройта, расположенном на северо-восточной окраине города, который сейчас называют автомобильной столицей США. Здесь находятся заводы компаний «Форд», «Крайслер», «Паккард», «Додж», «Дюран».

В трехэтажном здании пассажирского аэровокзала я нашел компанию «Авис», сдававшую в аренду легковые автомобили. В будущем много раз воспользуюсь их услугами, как в США, так и в других странах. Сейчас стоило покупать ее акции, чтобы сделать выгодное долгосрочное вложение. Милая блондинка лет девятнадцати предложила мне два варианта аренды: десять центов за милю или десять долларов в сутки. Я выбрал второй вариант, потому что ехать мне до Мидленда сто двадцать пять миль.

— Вернуть надо с полным баком, — напомнила она, отдавая мне ключи от свежего, двухлетнего «форда» темно-синего цвета.

Я довез Борю до гостиницы со странным названием «Хамтрамк», после чего поехал на север сперва между домами из красного кирпича, а потом по трассе, на которой скорость должна быть не менее сорока миль (шестьдесят пять километров) в час и не более семидесяти (сто пятнадцать).

127

Мидленд — тихий городок тысяч на тридцать жителей, расположенный вдоль реки Титтабаваси, впадающей в озеро Гурон, на восточном берегу которого Канада. Застройка невысокая, в основном дома в два-три этажа, сложенные из кирпича разных оттенков красного цвета. Штаб-квартира компании '«Доу кэмикал» располагалась в пятиэтажном оштукатуренном здании, покрашенном в коричневато-красный цвет, чтобы, наверное, не слишком выделяться.

Охраны на входе не было. Указателя кабинетов или консультанта тоже. Благословенное место. Я тормознул выходящего типа и узнал, что кабинет президента компании на втором этаже. Совсем странные люди живут здесь. Пожилая секретарша, больше похожая на заботливую мамашу, которая даже на работе не может оставить сыночка без опеки, подтвердила эту мою мысль.

— Мне позвонил мистер Сидней Бойден из агентства по набору персонала и сказал, что у компании «Доу кэмикал» есть для меня разные предложения по трудоустройству, и решил обсудить их с президентом, — объяснил я цель визита.

— Он сейчас занят. Когда освободится, примет тебя, — нимало не удивившись приезду без согласования, сказала она и спросила: — Кофе, чай?

— Чай горячий, без молока, с одной ложечкой сахара, — подробно ответил я.

— Ты из Техаса? — спросила она, выполняя мой заказ в небольшой нише по другую сторону от двери в кабинет босса.

Там был рукомойник и стоял столик с маленькой электроплитой со старинным медным чайником, а на полочках над ним — посуда и баночки с сахаром, кофе, чаем.

— Потому что уточняю, что чай должен быть горячим? — шутливо спросил я.

— И акцент южный. У нас есть завод в Фрипорте. Когда приезжают оттуда, так же говорят, — рассказала она и задала самый важный женский вопрос: — Ты женат?

— Нет, — ответил я и добавил в оправдание: — Только окончил университет. Подружка есть.

Во второй части приврал немного. Саманта Мэйси — это кошка Шрёдингера: она как бы есть, но только тогда, когда надо ей. Как я заметил, это характерная черта большинства американок.

Глотая горячий чаек, рассказал секретарше об учебе в Техасском университете. Допивать пришлось одним глотком, потому что дверь открылась и вышли два типа в одинаковых черных костюмах. В таком виде здесь ходят только коммивояжеры и представители ритуальных услуг. Надеюсь, это все-таки первые.

Кабинет президента компании «Доу кэмикал» был небольшой и заставленный мебелью из разных эпох. Такое впечатление, что в антикварный магазин добавили современную. Уилларду Доу пятьдесят лет. Светлые волосы с сединой зачесаны на пробор слева и назад, делая лоб еще выше. Глаза умные, лицо интеллигентное, не американское. Его отец был канадцем. Тонкие губы и раздвоенный подбородок добавляют нотку упрямства. Одет в строгий темно-серый костюм и белую рубашку с темно-синим галстуком. Судя по недоумевающему взгляду, я тоже не похож, только не знаю, на кого.

— Ты больше похож на военного летчика, чем на ученого, — делает он заключение. — Это хорошо.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Мой отец тоже был больше похож на бравого офицера, чем на доктора химии, а многие из тех, кто походил на профессоров, оказывались удивительными тупицами, — ответил он и поменял тему: — Сидней Бойден позвонил мне, рассказал о тебе. Предупредил, что приедешь. Не ожидал, что так быстро.

— Подвернулась оказия долететь на самолете до Детройта, и я решил воспользоваться, — прояснил я ситуацию. — Мне надо решить, чем буду заниматься: бизнесом или преподаванием в университете.

— К чему ты более склонен? — спросил президент компании «Доу кэмикал».

— К совмещению того и другого, — улыбнувшись, поделился я.

— Прямо, как мой отец! — улыбнувшись в ответ, произнес он. — У меня было для тебя несколько разных предложений, но теперь я более склонен доверить тебе руководство своего нового завода по производству полиэтилена. Мы купили права на этот пластик, сейчас заканчиваем строительство во Фрипорте. Бывал в этом городе?

— Да, — подтвердил я. — В позапрошлом году, когда стажировался в «Тексако».

— Почему не продолжил сотрудничать с ними? — поинтересовался он.

— За два месяца я придумал новую присадку для моторного масла, которая значительно увеличила продажи его, а они заплатили мне всего пятьсот долларов премии и предложили место руководителя отделения в научной лаборатории. Я мог бы придумать ее и сам, если бы раньше узнал, что кому-то нужна, и получить раз в сто больше, запатентовав и продав сразу нескольким компаниям, — рассказал я. — По поводу завода. Я готов возглавить его, но как совладелец. Могу вложить в совместную компанию вместе со своим компаньоном девяносто тысяч долларов наличными и свои патенты на красители полиэтилена, его трехслойную версию, червячный пресс и линию по выдуванию.

Мы с Борей Штейном посовещались и пришли к мнению, что было бы неплохо примазаться к крупной компании: ее логистике, сбыту, оптовым закупкам сырья. Если я буду рулить, то он станет директором по продажам. Ашкенази рождается продавцом и умирает после неудачной сделки. Или наоборот? Какое-то время в юности Боря торговал на Привозе, а это такой опыт, такой опыт, что американцам там только семечки продавать и то маленькими стаканчиками.

— Так будет даже лучше, — согласился Уилларду Доу. — Я дам команду Альфреду Бойтелу, руководителю нашего техасского подразделения, чтобы с юристами проработал этот вопрос, подготовил учредительные документы. Уверен, что он сделает это с радостью, потому что руками и ногами отбивался от завода по производству полиэтилена. У Голландца, как мы его называем, хватает хлопот с добычей магния и брома и строительством городка для рабочих.

128

Когда я приступил к руководству вновь созданным, открытым акционерным обществом «Доу полиэтилен», в котором мне принадлежали семнадцать целых и почти шестьдесят пять сотых процентов, а Борису Штейну — три целых и чуть более пятидесяти двух сотых, на заводе, расположенном северо-западнее Фрипорта, заканчивались работы по наладке оборудования. Уже работал турбодетандер, необходимый для получения этана из природного газа, поступавшего по трубам прямо с месторождения дочерней компании основного акционера «Бразос оил энд гэс», и оборудование для переработки его методом парового крекинга в этилен, который в свою очередь служил сырьем для полиэтилена. Осталось только достроить цех и купить оборудование для производства трехслойного полиэтилена с меловыми добавками. На это ушли деньги, вложенные мной и Борисом Штейном. От окраски полиэтилена пока воздержались, хотя права были приобретены у меня. Мысль начать производства разноцветных упаковочных пакетиков в жизнь не воплотил, потому что выяснилось, что они стоят дороже бумажных. Плюс консервативность покупателей, которых придется много лет приучать беречь деревья. Впрочем, вскоре пластик станет бо́льшим бедствием, чем вырубка лесов. Мы не стали напрягаться, тратить время и деньги на продвижение новой упаковки. Спрос на полиэтилен пока что превышает предложение. Сейчас он нужен в первую очередь для изоляции электрических кабелей, особенно для военных целей; во вторую из него делают трубы; в третью — контейнера (канистры) для щелочей и кислот, кроме азотной. Трехслойный хорош для укрытия чего угодно от влаги и пыли. До использования в парниках пока не додумались, потому что их мало в США.

Мы с компаньоном перебрались в городок Кемп кэмикал — лагерь химиков, расположенный неподалеку от завода. Это поселение с кривыми улицами. Так было задумано архитектором-модернистом Олденом Доу, братом президента. Мол, за каждым поворотом прячется какая-нибудь неожиданность. Это при том, что дома в городке всего шести видов, которые условно можно обозначить, как дешевые, средние и дорогие в двух вариантах каждый — маленьком и большом. Само собой мы с Борей поселились на берегу озера в дорогих маленьких, состоявших из холла, спальни, кабинета и кухни-столовой за семнадцать долларов в неделю плюс коммуналка и прислуга. Семей пока не имели, а положение обязывало. Да и зарплаты позволяли. Я, как президент компании, получал сто пятьдесят долларов в неделю и долю от прибыли, а компаньон на должности директора по сбыту — сто десять.

Альфред Бойтел по прозвищу Голландец — невысокий, белобрысый, с залысинами спереди, причем волосы зачесывал так, чтобы прикрыть их, но ветер постоянно портил ему настроение и смешил остальных — в дела компании «Доу полиэтилен» не вмешивался. Хватало того, что директором по финансам была кандидатура основного акционера Хенк Марстон — тридцатидевятилетний плотный тип в очках и с непроницаемым лицом. Я никогда не мог понять, что он чувствует и чувствует ли хоть что-нибудь, даже когда докладывает об убытках или большой прибыли. Впрочем, убытки у нас были редки и малы. Зато прибыль неприлично большая по меркам холдинга. Борис Штейн быстро въехал в свои обязанности и, не потратив ни цента на рекламу, нашел выгодные заказы в первую очередь на трехслойный полиэтилен. Нам даже пришлось срочно строить второй цех по производству его, взяв льготный кредит у «Доу кэмикал».

Когда кому-то из нас становилось скучно, ехали в выходные в Хьюстон. Там на муниципальном аэродроме была частная школа летчиков гражданской авиации, которая имела два учебных самолета «Техасец». Хозяевами ее были мой бывший подчиненный из Восемьдесят девятой эскадрильи Самуэль Паркер, дослужившийся до капитана, и еще один летчик, попавший в нее после моего увольнения из армии. Мы арендовали два самолета на час за десять баксов каждый и вытворяли над аэродромом такое, что весь его персонал выбегал посмотреть: крутили фигуры высшего пилотажа, имитировали воздушные бои, просто резвились. На земле делали ставки, разобьемся мы в этот день или в следующий раз? Пока что выигрывают оптимисты.

— Приходите почаще! — приглашал нас Самуэль Паркер. — После каждого вашего вылета ко мне записывается несколько новых учеников!

129

Разгрузившись морально и эмоционально, мы отправлялись тусоваться по Хьюстону. Первый раз я побывал в нем в начале третьего тысячелетия, добравшись по судоходному каналу из Мексиканского залива. Меня встречали нестройные ряды небоскребов, делавшие город безликим, не сильно отличимым от Нью-Йорка или Сан-Франциско. Мне кажется, их возводят для того, чтобы пешеход почувствовал себя ничтожеством.

Сейчас Хьюстон — тихий, спокойный, невысокий город, задремавший в прерии неподалеку от моря. Здесь никто никуда не спешит под палящим солнцем. Всё чинно, размеренно, каждый знает свое место, согласно достатку и цвету кожи, как до Гражданской войны. Ношение оружия разрешено, поэтому нарушителей заведенного порядка мало и живут они не долго. Утренние новости местной радиостанции иногда начинаются с сообщения, кому и каким количеством пуль объяснили, как надо себя вести. Североамериканская идея сдохнуть на работе, но разбогатеть, споткнулась здесь и упала мордой в местные болота. Хьюстон не догадывается, что через пару десятков лет превратится в космическую столицу страны и начнет стремительно деградировать. Во время стажировки я обошел его почти весь. Смотреть особо-то и нечего.

Единственным местом, приятным во всех отношениях, является парк Херманна в южной части города. Боря Штейн оказался злостным любителем зоопарка, расположенного там, который напоминал ему Московский, где часто бывал с детьми. Его сын даже был «КЮБЗовцем» — членом кружка юных биологов зоопарка. По дороге туда мы затаривались свежими фруктами и овощами, которые раздавали пожизненным заключенным, смягчая им тяготы неволи. Будь моя власть, я бы всех, кто ратует за существование концлагерей для животных, посадил в клетки и показывал за деньги. Может, кто-то из них понял бы, что они творят.

Возле загона с оленями мы познакомились с двумя девушками. Я заметил, что Боря вдруг напрягся и замолк. Привлекла его внимание густоволосая брюнетка, пухловатая и с явными семитскими корнями, которая вместе с подружкой-блондинкой угощала животных капустными листами. Обе в широкополых соломенных шляпах, чтобы не загорало лицо. Как по мне, средненькие.

— Запал, Боря⁈ — подковырнул я на русском языке.

— Похожа на мою жену, — признался он.

— Тогда будем снимать, — решил я

Обе казались увлеченными благим делом, когда сзади подошли еще два оленя.

— Девушки, а нас не покормите? — обратился я шутливо.

Блондинка улыбнулась, а брюнетка спросила на полном серьезе:

— Вы будете есть сырую капусту?

— Из таких красивых рук мы готовы съесть, что угодно, — продолжил я.

Тут до нее и дошло, что двуногих оленей интересует совершенно другая капуста.

Брюнетку звали Сара Зимерманн, а блондинку — Нора Падмор. После окончания четырехлетнего обучения в медицинском колледже Техасского университета в Галвестоне, с первого июля они работали интернами в городской больнице Хьюстона, переходя из одного отделение в другое. Через год получат право сдать государственный экзамен на лицензию врача общей практики и в случае успеха начать работать или продолжить стажировку еще год или более для получения конкретной врачебной специальности.

Как положено в Пиндостане, я тут же выложил, что мы совладельцы и топ-менеджеры химического завода в Фрипорте, указав наши нехилые зарплаты. Девушки напрягли ягодицы, почуяв серьезную добычу, и благожелательно отнеслись к предложению совместно покормить обезьян яблоками. Поскольку ушли от этих животных недалеко, сами съели по одному. Общая трапеза сдружила нас всех, включая обезьян. Мы отвезли девушек до их общежития и договорились поужинать вместе, а потом сходить на вечерний сеанс в кинотеатр.

130

Я объяснил компаньону склонность молодых американок к сексу в автомобиле, поэтому поехали каждый на своем. Наши дамы вышли при полном параде — в новых приталенных платьях с коротким рукавом, туфлях на высоком каблуке и без шляп, чтобы продемонстрировать волосы. Почти из всех окон общежития за нами наблюдали их однокурсницы или коллеги. Мы с Борей, облаченные в новые темно-серые костюмы галантно открыли дверцы своих машин, приглашая дам отправиться в путь.

Ужинали в американском ресторане, выбранном девушками. Меню там было непритязательное: салаты с картошкой, мясо с картошкой, рыба с картошкой… Зато недорого и сытно. К счастью, в ресторане нашлась пара бутылок калифорнийского красного крепленого вина, которое скрасило посредственную еду. Обычно неразговорчивый с американцами Боря Шейн разошелся не на шутку. Ему очень хотелось понравиться Саре Зимерманн. Девушка делала вид, что не замечает это. Все-таки у них семнадцать лет разницы. Мы с Норой Падмор, стараясь не мешать ему, обменивались короткими фразами. Она оказалась довольно смышленой.

— Ты, случайно, не перекрашенная брюнетка? — спросил я шутливо.

Стёб над блондинками уже имеет место быть.

— Я черная овца, — в тон мне ответила она.

То есть по-русски — белая ворона.

Фильм выбрал я. Это была премьера, которая называлась «Трубка мира». Захотелось мне посмотреть, что наснимали по моему сценарию без моего участия в съемках. Ненамного лучше, чем предыдущий со мной, но и не хуже. Девушкам и Боре очень понравился. Значит, касса будет хорошая. Можно писать следующий.

При выходе из кинотеатра после интересного фильма у меня появляется впечатление, что стремительно переместился в машине времени и места в скучную реальность. Судя по выражениям лиц моих спутников, с ними происходило что-то похожее.

Мы с Норой Падмор садимся в мой «паккард». В салоне полумрак, как бы накрывший лицо девушки тонкой серой вуалью. Впереди стремительно стартует машина Бори Штейн и растворяется в темноте.

— Покатаемся? — спросил я.

— Зачем нам это? — после паузы грустно задала вопрос Нора. — Я согласилась прийти ради Сары и Бориса, которому она очень понравилась. Между нами такого нет.

— Я тоже ради них. К тому же, сейчас одинок, как и ты, а жизнь стремительно проносится мимо. Поможем друг другу преодолеть не лучший период в жизни. Ты не дура, так что будет не скучно, — сказал я.

Убеди даму, что считаешь ее умной, и она твоя. Замечал и за собой, что, когда женщина говорит мне, что красив по-мужски, тоже ведусь, хотя прекрасно знаю, что это не так, но там хотя бы дело вкуса. Впрочем, умная или дура — тоже понятия растяжимые, сильно зависящие от интеллекта оценщика.

— Что ж, ты, по крайней мере, не врешь, — решила она. — Только не в машине.

— Могу снять номер в мотеле, но лучше поедем ко мне в Фрипорт, — предложил я. — Утром отвезу тебя в Хьюстон.

— Не люблю мотели, — призналась она.

— Я тоже, — поддержал ее.

— Странная вы пара с Борисом. Никак не пойму, что вас объединяет, кроме работы, — сказала она, когда «паккард» несся по ночному шоссе в сторону Кемп кэмикал.

— Война, — коротко ответил я. — Те, кто прошел через ад, тянутся к таким же. Мы по-другому смотрим на жизнь и смерть. Уверен, что у врачей тоже деформируется психика.

— Да, — согласилась она. — Начинаешь понимать, насколько безжалостна жизнь и неразборчива смерть.

— На войне это понимание обостряется до предела, — поделился я.

— Где ты воевал? — полюбопытствовала она.

Я подробно рассказал об американском периоде, добавив перегон самолетов в СССР, где якобы познакомился с Борисом Штейном.

— Откуда знаешь русский язык? — спросила она.

Хоть убей, не помню, когда говорил при ней на русском и говорил ли вообще. Все женщины — шпионки, просто некоторых не успевают разоблачить.

— Мой дед по материнской линии эмигрировал из России. В детстве я подолгу жил у него, — придумал я на ходу. — Самое удивительное, что был уверен, что забыл русский язык, а когда попал в СССР, вдруг вспомнил и заговорил почти свободно.

— В детстве легко учишь языки. С нами по соседству жили евреи, приехавшие после Первой мировой войны из Австрии. Мы детьми играли вместе, я научилась говорить на идише. Благодаря этому языку, подружилась с Сарой, — рассказала Нора.

— Как ты думаешь, у Бориса есть шансы с ней? — спросил я.

— Влюбленный и состоятельный мужчина всегда имеет шанс, — ответила она. — Всё будет зависеть от него.

По приезду, пока я готовил нам коктейли, Нора Падмор обошла мой дом с видом риэлтора, пытавшегося определить его истинную цену. В кабинете застряла надолго.

— Что там тебя так заинтересовало? — спросил я, когда вышла оттуда и получила из моих рук бокал с коктейлем.

Это был мой собственный вариант «Сангрии (исп.: кровопролитие)»: красное вино, испанское или бордо, французский ликер «Трипл-сек (тройной сухой)», маленькие кусочки апельсина и яблока (можно любые фрукты), содовая и сахар, тщательно перемешанные на электрическом миксере, купленном за одиннадцать долларов. Пока что этот прибор в диковинку. Бармены предпочитают трясти шейкеры.

— Никогда бы не подумала, что ты доктор философии сразу по двум таким сложным предметам, — ответила она. — Из всех экзаменов, что я сдавала, больше всего волновалась перед химией.

В кабинете на стене висит в рамке мой диплом РhD. Иначе засуну его куда-нибудь, а потом долго буду искать.

— Сам не знаю, как до него докатился, — отшутился я и поменял тему: — Говорят, что бармен из меня лучше.

Она отхлебнула чуточку, распробовала, вскинула брови, выражая то ли удивление, то ли восхищение, потом отпила больше, захватив кусочки апельсина и яблока, и вынесла шутливый приговор:

— Если останешься без работы, дай мне знать. У моего папы ресторан в Галвестоне, и туда постоянно нужен хороший бармен.

Тело у Норы Падмор оказалось спортивным, мускулистым, ни капли жира. Если личико не очень, надо брать красивой фигурой. Сиськи среднего размера, упругие, со вздернутыми маленькими сосками. Ягодицы узкие, подростковые. Лобок и промежность не выбриты. Такой моды пока нет. Вела себя пассивно: делай, что хочешь. Мне даже показалось, что сперва наблюдала за мной ненавязчиво, как зоолог, который изучает поведение самцов во время брачного периода. Я быстро завел ее, заставив стонать и пищать от удовольствия или удивления, что способна на такие эмоции. Вошел в миссионерской позе, заведя правую ладонь под ее попку, чтобы регулировать темп, если мне потребуется помощь. Влагалище было очень узким и упругим. С другими, без предварительной подготовки, ей, наверное, было не очень приятно. Мой таз тоже придержала обеими руками, чтобы входил плавно, но, не почувствовав боли, убрала их и больше не мешала, полностью отдавшись незнакомым ярким чувствам, а перед оргазмом стиснула зубы, попробовала выскользнуть из-под меня, а потом молча завертела головой из стороны в сторону, будто отказывалась от накатывающегося взрыва. Когда он случился, обхватила меня ногами и надавила ими на мои ягодицы, бедра, чтобы не вынимал член из запульсировавшего влагалища.