Крыса в чужом подвале. Часть 2

6

Восходящее солнце гонит прочь последние ночные тени, липкий туман и холод. На безлюдных улицах появились редкие прохожие. Простужено надрывается молочник: Молоко! Молоко! Хлопают ставни домов, гремят тяжелые засовы, открываются ворота. На ратуше бьют часы. Звенят колокола церквей. Им в насмешку уныло тренькает колокольчик на бочке золотаря. Неподалеку от «Тощего Вилли», заведения, пользующегося дурной славой, в канаве лежит окровавленный труп. По нему шныряют крысы. К ножевой ране прибавилось множество укусов. Глядя на шустрых тварей, к убиенному подбираются бродячие псы. Ходят кругами, принюхиваются, рыкают и грызутся.

Булочник выставил на прилавки лотки с аппетитными рогаликами, поджаристыми с сахаром кренделями, пирожными с воздушным кремом из сливок. Отдельной горкой сладкие пирожки. С изюмом, курагой, медовой патокой. Вездесущие мухи лезут под тряпку, липнут к булкам, увязают во всяком повидле. Покупателей пока нет, но хлопотливые соседки спешат воспользоваться не остывшей после ночной выпечки печью булочника. Не всякий в городе позволит себе такую роскошь как печь. Жилища греют жаровнями, а варят-парят для своих семей по-соседски, у булочника. Кто густой суп-пюре, кто тушеные овощи, кто яичную запеканку сдобренную травами.

Голодная дворняга дежурит у порога мясника. На малейший шум уши барбоса делают стойку, нос дергается. За закрытыми ставнями раздаются удары топора — рубят мясо.

Костас вел коня в поводу, сворачивая согласно указаниям юноши. Три Канавы, Большая Торговая, Старая Кузня…

Пересекли широкую Императорскую. Императорского на ней, грязи поменьше и лавки побогаче. Первая из всех лавка саккулярия. Вывеска резная, на кованном штыре с золоченым наконечником. У лавки серикария, ткача по шелку, часть улицы застелена листвяными досками. Доски тщательно прометены и промыты.

На углу улицы столб. На столбе гербовая бумага. Размытые дождем чернила не прочитать. И только солидная печать магистрата на толстом витом шнуре, предает весомости бывшему указу. Ничья, даже босяцкая рука, не посмела его сорвать.

− Мое имя Этан ди Маггон, − называется юноша, и подчеркивает. — Рейнх Маггон.

Он немного отдохнул. Ровно настолько, чтобы начать разговор. Из вежливости и любопытства. Его очень занимает необычный освободитель. И не внешностью. Внешность, манеры и медлительность скупой речи пустяки! Умение обращаться с оружием, вот что заинтересовало Этана больше всего. До этого он полагал, и отчасти справедливо, славному мечу в умелой руке нет равных на поле брани. Оказалось есть. Пожалуй, в схватке с фонарщиками, сам фрайх Вейн не управился бы лучше. Этану пришло в голову досадливое подозрение. Доведись наставнику выступить вместо его спасителя, фрайху пришлось бы не сладко. А против самого спасителя не продержался бы и трех минут, честно признал Этан. Признание лишь подогрело его интерес к мастерству боя необычным оружием.

Не дождавшись ответа, Этан спросил.

− Могу я узнать ваше имя?

− Для чего?

− Вы спасли мою честь и спасли мою жизнь. Я вам обязан.

Этану показалась, освободитель согласен с ним. Дескать, точно — спас. И честь и жизнь. Но это только показалось.

− Здесь направо,− подсказал юноша.

У лавки с вывеской оружейника, они свернули в улицу. Поперек натянута цепь. В сторожке, в аккурат под погасшим фонарем, свесив голову на грудь и засунув руки в рукава, дремлет карнах. Поскольку на посту, дремлет чутко. В один глаз.

− Куда, в такую рань? − вскакивает карнах, едва не роняя алебарду. С удивлением таращится на Костаса, затем на седока и с трудом признает грязного, чумазого юношу.

− Кир Этан!? — удивляется он и вытягивается в струнку. — Как же так…

− Пропусти нас, Фалер, − просит Этан.

Карнах еще некоторое время лупает заспанными глазами, затем кидается к барабану и бешено крутит ручку, ослабляя цепь.

− Сейчас… сейчас. Как же так? Кир Этан? Как же вы так? — бормочет Фалер. Ему неудобно, но все-таки умудряется повернуть голову, еще раз удивленно поглядеть на юношу.

Минутка задержки, путь свободен и их пропускают дальше.

− До следующего перекрестка, − подсказывает Этан.

По левую сторону каменная ограда из красного камня. По ограде вьется хмель. Отцветающие шишки густо свисают с каждой плети. За широкими воротами видна песчаная дорожка, ведущая к дому с башенками под глазурованной черепицей. За голубыми стеклами кружева штор. Дом похож на карету, приостановившуюся на миг. Сейчас солнце коснется его крыши и легкая конструкция устремится в глубину строгого сада, к озеру, любоваться своим отражением в чистых утренних водах и капельках прибрежной росы.

− Здесь живет вестарх Дамасо ди Топпе, − юноша тяжко вздыхает.

Конечно не по вестарху. И не по его вздорной кривляки-дочери. Вестарх женат вторым браком и молоденькая Гелла сводит с ума половину мужчин города. Среди вещей отнятых у Этана мерзкими клефтами, была книга, а в ней засушенный цветок, оброненной супругой вестарха на прогулке. Юноша искренне полагал, обронен не случайно, а исключительно в знак хорошего к нему расположения.

Справа встают тяжелые колонны портика. Портик полукругом отступает от улицы, оставляя место для небольшой площади с фонтаном. Сам портик примыкает к дому. Статуи, эркеры, стрельчатые окна. Старина. Те, кто живут в доме белая кость империи.

− Севаст Фармюр, − пояснят Этан. — Его сыновья погибли, спасая императора.

Так говорят. На самом деле старший умер в походной палатке, захлебнувшись собственной блевотиной. В злопамятную ночь неуемно заливал страх вином. Младший, сложил голову, пытаясь вырваться из окружения, бросив на произвол судьбы брата, преданную в его командование сотню, боевых товарищей, словом всех и императора в том числе. Тогда мало кто уцелел. Оруженосец старшего сына и слуга младшего не посмели сказать правду о последних минутах славных сыновей севаста. Им и так вчинили в вину, они остались живы, а их киры погибли.

Больше всего Костаса поразил маленький аккуратный птичий домишко. Именно так он и подумал − птичий! Изящными пропорциями и легкой крышей он напоминал скворечник. В таком доме должно приятно жить, проводя время в житейских заботах, каждодневных и привычных хлопотах, получая простые радости. А если доведется печалиться, то только тучке закрывшей солнце и затенившей садик-кроху.

Костас не удержался оглянутся на дом. Цветущая гортензия махала вслед своими ветками в кипени розовых цветов. Как воздушный поцелуй ветер принес запах цветов. Сладкий с горчинкой.

− Вы очень хорошо бились…, − Этан помедлил с определением оружия. Больше всего оно напоминало ему протазан. −… протазаном. Вы не могли бы дать мне несколько уроков?

− Нет, − отказал Костас.

− Я заплачу вам двойную цену мэтра Хорхе в школе мечного боя, − пообещал Этан с надеждой. Он уже видел завистливо вытянутые лица приятелей, когда он продемонстрирует им новое умение.

− Вопрос не в деньгах.

− Вы спешите?

− Опаздываю.

Костасу не нужен разговор. Неприятная непонятная слабость, постепенно охватывающая его, не располагала к беседам. Он обманул Этана желая прекратить его расспросы и уговоры.

Улиц уткнулась в круглую мощеную площадь. В центре постамент. На нем бронзовая хоругвь Создателя. Мера за веру! — взывает к Вседержителю буквенная вязь.

− Нам сюда, − Этан показывает на скромный дом, за глухой оградой из каменных блоков. На углу башенка-часовня. В окнах второго этажа свет, на третьем, на звоннице, встречающий рассвет карнах. При виде всадника он надсадно дует в свисток и что-то кричит вниз. Костас терпеливо ждет, пока откроют. В зарешеченном окошке воротной калитки мелькает встревоженное лицо прислуги.

− Святые небеса!

Вскрик предваряет звон замка, скрежет тяжелого засова, тягучий скрип распахивающихся воротин. Сразу за воротами их встречает высокий подтянутый мужчина облаченный в легкую бригандину. Жидкие пепельные волосы перехвачены кожаной повязкой. В этот час, как и обычно, фрайх Марк ди Вейн проводил фехтовальные поединки с торквесами. Клякса от чернил на плече (учебное ранение) говорит, ему попался способный ученик.

− Что произошло Этан? — спрашивает фрайх и не дожидаясь пока юноша спешится, перехватывает поводья у Костаса.

− Ничего особенного. Я попал в лапы к фонарщикам. Пять дней на воде рядом со свинарником, − бравировал молодой Этан, выпавшими испытаниями. Если уж нечем гордится — позволил пленить себя каким-то босякам, то хоть выставить происшествие обыденной, ничего незначащей, мелочью.

− А что с вашим слугой? − фрайх покосился на Костаса.

− Бедняге Тигму проломили голову.

− А ваши вещи? Подарки кузену Брину?

− Все прахом кир Марк! Меня обобрали до нитки, − Этан со смешком похлопал себя по одежде. — Хорошо не раздели догола!

Вейн помог Этану спешиться, внимательно оглядел, вертя как куклу, и лишь потом обратился к Костасу.

− С кем имею честь разговаривать? — ни благородного «кира» ни простонародного «шена» он не употребил, затрудняясь определить к какому сословию собеседник принадлежит. А раз так, будет лучше вовсе обращение опустить, во избежание недоразумений.

− Не столь важно, − последовал ответ Костаса.

− Кир Вейн, этот человек спас меня, − вмешался в разговор Этан. − Вы бы видели, как он бился своим протазаном! Пятерых одного за другим! Вы говорили меч − император оружия! Его протазан первый соискатель на столь громкий титул! Я тому свидетель!

Речь юноши вызвала осуждение Вейна. Для мужчины избыток слов и чувств — слабость характера. Последствия предосудительного увлечения. Мальчик слишком много читает пустых книг. Оттого и выражается как какой-нибудь герой из баллад. Одни ахи восхищения.

− Мне пора, − отстранился Костас и поправил лямку заплечного мешка.

− Погодите, − остановил его Этан. — Я не могу вас отпустить просто так! Я обязан вам жизнью. Фрайх Вейн. Этот человек вырвал меня из лап фонарщиков. Он сражался за меня. Только благодаря нему, я здесь, цел и невредим. − Юноша виновато улыбнулся и потрогал припухшие губы и ссадину над бровью. — Они грозились обменять меня по весу на золото!

− Смею ли предложить вам кров и стол дома Маггонов? — спросил Вейн, перебарывая в себе недовольство невежливостью спасителя Этана.

Позволить себя уговорить можно только в двух случаях. Либо желаешь, чтобы тебя уговорили, либо предложат нечто от чего не стоит отказываться.

− Пожалуй, соглашусь с последним доводом, − произнес Костас тихо.

Слабость все больше одолевала его. Так паршиво он себя не чувствовал сколько помнил. Разве что когда по ранению потерял почти треть крови. При малейшем движении стучит в висках, окружающее плывет и теряет четкость. Звуки слышатся как через ватные пробки. Ноги слабеют и подкашиваются.

Дом наполнился всеобщей суетой и беготней. Этана проводили в спальню и вызвали носокомия Косму осмотреть его. Рейнх храбрился, отбрыкивался и отнекивался, дескать, пустяки. Кир Марк был не умолим. Юношу уложили в постель.

Носокомий, важный и степенный, со свойственной всем медикам несговорчивостью и тугоухостью к речам пациентов, произвел осмотр Этана. Рекомендации дал самые обыденные, какие дают не находя серьезных симптомов болезни. Покой, покой, и еще раз покой. Ничего острого, соленого, копченого, сладкого. Вино, разбавленное на две трети, пища пареная или вареная и никаких слышите! никаких треволнений, способных вызвать излияние черной желчи в кровь.

Костаса проводили в дом на половину слуг и предложили посетить с дороги мыльню, пока готовят стол. Он не возражал. В хорошо натопленном помещении, обшитым кедровой доской, стояли три здоровенных ушата с водой разной степени горячести. Костас разделся и с удовольствием полез в самую горячую воду. От едва терпимого обжигающего тепла перехватило дыхание. Он несколько раз быстро обмакнулся, приучая тело, затем погрузился по подбородок. Притерпевшись к температуре, принялся скоблить зудящую кожу куском пемзы, многократно мылиться и обмываться. Боль в пальцах притихла, пульсируя в самых кончиках фаланг в такт сердцу.

Его не торопили, не торопился и он. В разгар помывки пришла молоденькая служанка, принесла простынь обтереться.

− Не угодно ли чего? — опасливо спросила девушка, неуверенно поглядывая на Костаса.

− Ведро холодной воды, − попросил тот.

Девушка удивленно захлопала ресницами, но потом, подхватив ведро, убежала. Пусть просьба и не обычна, но все равно лучше исполнить её чем задирать подол. Даже перед спасителем молодого кира.

Отмывшись, отскоблившись до кожного скрипа, вылез из ушата, взял ведро с холодной водой (можно было и похолоднее!) и облился блаженно фыркая и мотая головой. Здорово!

После помывки краше Костас не стал. Места шелушения покраснели, словно поджившие раны. Кончики пальцев распухли и заводянились, напоминая молоточки. Ходить стало проблемой.

Одежду его тщательно почистили и подлатали. Обувь, не мудрствуя, заменили. Подарок фрайхи оказался неноским. Нательную рубаху принесли льняную. Тонкая ткань приятно легла на чистое тело. Выдали и феморале. Не из хлопка или льна, а барские, из шелка, с двойной ластовицей. Лишился он и своих штанов, получив взамен другие, с цветной шнуровкой брагетта.

После переодевания Костаса провели на кухню. От дразнящих запахов свело желудок. Вид подвешенных к потолку тяжелых колбас и массивных окороков вызвал легкую тошноту. От голода во рту полно слюны.

Кухарка, старая рыхлая баба, принялась выставлять тарелки. Огромная миска с густой похлебкой. Запеченная в тесте с травами рыба, мясо обжаренное на дымных углях, сыр, хлеб и жбанище пива.

− Если что понадобится…, − произнесла она и поспешила уйти.

Как бы не относились к спасителю молодого рейнха остальные, а побороть отвращение к нему кухарка не могла. Особенно к виду его рук.

Костас не стал стесняться, приналег и на мясо и на рыбу. Только после этого организм мало-мальски пришел в себя. Пиво, как и прежде, порадовало лишь первыми глотками, превратившись в безградусное пойло.

По завершению трапезы за Костасом пришел слуга. Тренированным оком сикофанта[29] проверил целостность хозяйского имущества. С подозрением покосился на опустошенную посуду. Да уж! Чужое поперек горла не станет!

− Если желаете отдохнуть, велено препроводить вас в покои.

− Нет, спасибо, − отказался Костас. Конечно белые простыни, светлые комнаты не испортили бы общего впечатления от гостеприимства рейнха Этана, но как говорится пора и честь знать. Или больше подойдет, утренний гость до обеда, обеденный до утра.

− Тогда прошу следовать за мной, − слуга отвесил полупоклон. Кто знает, может все-таки перед ним благородный.

Достаток в доме на показ, так же как и воинская слава ушедших поколений. Залы с дорогой драпировкой, мебелью и книгами, чередовались с оружейными коллекциями. Кирасы, щиты, скрещенные алебарды.

Костаса проводили в одну из проходных комнатенок, где из мебели стол да пара гобеленов на стене.

− Позвольте выразить благодарность за спасение рейнха Этана ди Маггона, − официально произнес Вейн. − И не только за спасение. Вы оказали мне неоценимую услугу. Если бы он пострадал, пострадала бы и моя честь. Он мой воспитанник. Хотя следуя логике происшествия, я оказался никудышным наставником. Плохо учил, раз он позволил безродным клефтам обмануть себя и взять верх.

Фрайх помолчал некоторое время и продолжил.

− Я не смею задавать вам вопросы, поскольку вы гость этого дома. Сами вы не представились согласно общепринятого этикета. Это извинительно для иностранца, но предположу, вы не принадлежите к динатам[30]. Однако, ваш благородный поступок достоин самых высоких слов и наград. Я хочу предложить вам от имени рейнха Маггона Золотой браслет. Обретение его возводит вас в дворянское достоинство, делает вас владельцем титулярного феода Найа, площадью в две тысячи акров и позволит прибавить к своей фамилии частицу ди и носить титул фрайхов.

Костас поглядел на Вейна. Есть люди которые отблагодарят не потому что искренне того желают, но хотят не быть обязанными в дальнейшем. Чтобы упаси Высокое небо, тебе не пришло в голову обратиться к ним за помощью или одолжением. За упомянутую фрайхом неоценимую услугу просили назначить цену. Костас подумал, если попросить мешок с деньгами? Даст? Конечно. В глазах Вейна хорошо читалось, проси возможного, но здесь и сейчас.

− Я сделал то, что счел нужным сделать и в той мере, в какой определил достаточность своих действий.

− Золотой браслет…, − решил повторить фрайх непонятливому «шену».

− Украшений не ношу.

Фрайх не смог определить пошутил его гость или сказал грубость. Он отнес слова Костаса к неудачной шутке.

− Все же я бы желал получить от вас определенный ответ, — не отступался фрайх. — Если вам необходима лошадь я её вам дам, если нужны дорожные запасы вас ими обеспечат. Деньги? Назовите сумму. Рекомендации? В определенной степени возможно и это.

− Того что я получил, достаточно, − пресек Костас повторную попытку Вейна облагодетельствовать его.

− Что ж… Ваше право, но я не могу позволить вам попрощаться с Этаном. У него сейчас носокомий, − Вейн лукавил. Он опасался, рейнх предложит остаться этому неблагодарному пугалу. Юноша слишком переполнен впечатлениями. За десять минут разговора, с перевозбужденным мальчишкой, Вейн услышал столько восторженных эпитетов в адрес спасителя, что справедливо уверовал, теперь его уроки не скоро востребуются. Молодой Этан грезил разить неприятеля протазаном. Вейн не собирался идти на поводу у мимолетных прихотей своего воспитанника. К тому же присутствие еще одного наставника пошатнет авторитет его самого. Не говоря о том, что нахождение в доме постороннего низкородного, окажет недопустимое влияние на юношу. − Я так же попрошу вас не искать встреч с ним в дальнейшем.

− Само собой, − порадовал фрайха Костас.

− И все-таки…

В понятии Вейна не укладывался отказ гостя. Хотя бы потому, что его настойчиво просят об этом. Уже трижды. В таких случаях благородный человек сочтет себя обязанным позволить должнику рассчитаться с долгом. Но где честь у этого оборванца? Осталась в канаве, в которой он родился.

Костас словно прочитал мысли Вейна.

− Вы ничем не обязаны мне, − Костас сделал умышленную паузу. − Я ничем не обязан вам.

Из его слов Вейн к неудовольствию решил, долг за спасения Этана ди Маггона остался не оплаченным.

На Костаса опять навалилась слабость. Руки немели, ноги сделались ватными. Он кивнул в знак прощания и повернулся уходить. Сикофант проводил его до ворот. Как только Костас шагнул на улицу, створины за ним тотчас захлопнулись, щелкнул засов, закрылось зарешеченное окошко, звякнув щеколдой.

Костас поглядел по сторонам. Делай выбор и иди. Он пересек площадь и двинулся по улице Зонтов. Дорога не лучше и не хуже остальных.

Попутный ветерок, легкий и теплый, играясь, обгонял Костаса. Пролетит, стихнет, словно подождет и опять убежит-умчится вперед, трепля маркизы и тенты, поскрипывая вывесками, колыхая вывешенное белье.

Лавочники провожали Костаса взглядом, прерывая разговоры с покупателями. Двое виглов размышляли, догнать ли подозрительного птоха или с легким сердцем отметить окончание стражи в ближайшей капилеи. Второе оказалось предпочтительней. Катаскоп[31] с безучастным видом сделал пометку на дощечке. На всякий случай. Растрепанная шлюха шагнувшая к Костасу из подворотни, вернулась на место, сочтя пятна на его коже признаком заболевания. Ремесло её таково, лучше не рисковать. Узнают, что заразная, утопят.

Стиснутая домами улица сумеречна и лишь в одном месте, где свет нашел лазейку между крыш, на мостовой яркое пятно. Залитый солнцем пятачок похож на крохотную сцену и то что на нем происходит напоминает забытую детскую сказку.

Мальчик и девочка. Девочка отряхивает запачканное платьице, почти плачет.

− Дурак, зачем толкнул!

С увлажнившихся ресниц вот-вот сорвется слеза.

− Я не хотел! Честное слово! — оправдывается пацаненок краснея.

Во искупление мальчишка готов сразится с ордами врагов, покорить сотни стран, осыпать её звездами и цветами. Он в конце концов готов зареветь сам.

Она чувствует это. Остро и тонко. Похлюпав носом, примирительно произносит.

− Ладно. И не больно совсем, − и смотрит на солнце.

Все её обиды растаяли. Она улыбается мальчишке. Тот краснеет еще пуще. От этой улыбки немного досталось и Костасу. Мир прекрасен, как ни в какой другой день! Не донимай его всевозрастающая слабость, так оно и есть.

В конце квартала он купил здоровенную рыбную кулебяку и свиной рулет. Заплатил щедро и салдамарий сунул ему на сдачу пяток пирогов. Шельмоватый лоточник конечно не остался в накладе. Но так и должно, торговля убытков не терпит. Еще через квартал от купленной еды не осталось и крошки. Слабость немного отпустила и, Костас прибавил шагу.

Дойдя до Южных ворот бросил в кружку фолл. Подорожная взималась во всех случаях. Входишь в город или выходишь, плати! Десять раз войдешь-выйдешь, десять раз и заплатишь. Карнах отпустил веревку, и противовес задрал закрывавшую проход перекладину. Деньги дадены-получены, катись, куда душа лежит. Хоть к Создателю, хоть к Высоким Небесам!

Широкий мост навис над стоячей зацветшей водой рва. Неухоженные берега богато заросли осокой. Кое-где пробивалась жиденькая робкая поросль ивок.

Костас перешел ров. По обочине, уступая место транспорту − груженным телегам, возкам, фурам и людям − паломникам, торговцам, крестьянам, добрался до развилки, до почерневшего столба-указателя. Стрелка с надписью указывала только в одном направлении. Наезженная дорога забегала за трактир, мелькала на пригорке у околка топольков и кленов и терялась в пшеничных полях. Вторую дорогу, поплоше, поуже и разбитую возами, обозначали только загнутые ржавые гвозди. Указатель давно оторвали и использовали как опору, бросив в грязь под колесо.

Поправив лямку панария, чтобы легла удобней, Костас зашагал вперед.