Кто боится гендера?

@importknig

Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".

Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.

Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.

Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig

Джудит Батлер «Кто боится гендера?»

Оглавление

Введение. Гендерная идеология и страх перед разрушением

Глава 1. Глобальная сцена

Глава 2. Мнения Ватикана

Глава 3. Современные нападки на гендер в США. Цензура и лишение прав

Глава 4. Трамп, секс и Верховный суд

Глава 5. TERFs и британские вопросы секса. Насколько критичен гендерно-критический феминизм?

Глава 6. А как же секс?

Глава 7. Какого вы пола?

Глава 8. Природа / Культура. На пути к совместному строительству

Глава 9. Расовое и колониальное наследие гендерного диморфизма

Глава 10. Иностранные термины, или Неприятности перевода

Заключение. Страх разрушения, борьба за воображение

Введение. Гендерная идеология и страх перед разрушением

Почему кто-то должен бояться гендера? По крайней мере, в Соединенных Штатах до недавнего времени этот термин считался относительно обыденным. Нас просят поставить галочку в анкете, и большинство из нас делает это, не слишком задумываясь. Конечно, некоторым из нас не нравится ставить галочку, и мы считаем, что их должно быть либо гораздо больше, либо вообще не должно быть; мы все по-разному относимся к тому, что нас просят поставить галочку в графе "пол". Некоторые подозревают, что "гендер" - это способ обсудить неравенство женщин, или предполагают, что это слово является синонимом слова "женщина". Другие считают, что это скрытый способ обозначить "гомосексуальность". А некоторые полагают, что "гендер" - это еще один способ говорить о "сексе", хотя некоторые феминистки проводят различие между этими двумя понятиями, связывая "пол" с биологией или юридическим определением при рождении, а "гендер" - с социокультурными формами становления. В то же время феминистки и другие ученые в области гендерных исследований расходятся во мнениях относительно того, какие определения и различия являются правильными. Бесчисленные и непрекращающиеся споры вокруг этого слова показывают, что нет единого подхода к определению или пониманию гендера.

Однако "движение антигендерной идеологии" рассматривает гендер как монолит, пугающий своей мощью и охватом. Лексические дебаты о гендере, по меньшей мере, не очень-то сопровождаются теми, кто сегодня выступает против этого термина. Помимо обыденных и академических способов циркуляции, гендер в некоторых частях мира стал предметом чрезвычайной тревоги. В России его назвали угрозой национальной безопасности, а Ватикан заявил, что он представляет угрозу как для цивилизации, так и для самого "человека". В консервативных евангелических и католических общинах по всему миру "гендер" воспринимается как код для обозначения политической программы, направленной не только на разрушение традиционной семьи, но и на запрет любых упоминаний о "матери" и "отце" в пользу бесполого будущего. С другой стороны, в ходе недавних кампаний в США, направленных на то, чтобы не допустить "гендер" в классную комнату, "гендер" рассматривается как код для педофилии или формы индоктринации, которая учит маленьких детей мастурбировать или становиться геями. Тот же аргумент приводился в Бразилии Жаиром Болсонару на том основании, что гендер ставит под сомнение естественный и нормативный характер гетеросексуальности и что, как только гетеросексуальный мандат перестанет быть незыблемым, на землю хлынет поток сексуальных извращений, включая скотоложство и педофилию. Противоречия налицо. При таком подходе к вопросу о том, что обучение детей "гендерным вопросам" равносильно жестокому обращению с детьми, удобно забывать о давней и ужасной истории сексуального насилия над молодыми людьми со стороны священников, которые впоследствии были оправданы и защищены церковью. Обвинение в жестоком обращении с детьми тех, кто преподает сексуальное воспитание, проецирует вред, причиненный Церковью, на тех, кто пытается рассказать о том, как устроен секс, почему важно согласие и какие пути развития гендера и сексуальности существуют. Эта экстернализация вреда - лишь один из примеров того, как работает фантом гендера.

В разных частях света гендер рассматривается не только как угроза детям, национальной безопасности, гетеросексуальному браку и нормативной семье, но и как заговор элит с целью навязать свои культурные ценности "реальным людям", как схема колонизации Глобального Юга городскими центрами Глобального Севера. Он изображается как набор идей, противоположных либо науке, либо религии, либо и тому, и другому, либо как опасность для цивилизации, отрицание природы, атака на мужественность или стирание различий между полами. Гендер также иногда рассматривается как тоталитарная угроза или работа дьявола, и, таким образом, он представляется как самая разрушительная сила в мире, современный и опасный соперник Бога, которому необходимо противостоять или уничтожить любой ценой.

По крайней мере, в Соединенных Штатах гендер больше не является обыденной галочкой в официальных бланках и уж точно не относится к числу непонятных академических дисциплин, не имеющих влияния в широком мире. Напротив: он стал фантомом с разрушительной силой, одним из способов накопления и эскалации множества современных паник. Конечно, в современном мире существует множество совершенно законных причин для страха. Это и климатические катастрофы, и вынужденная миграция, и жизни, загубленные войной. Неолиберальная экономика лишает людей основных социальных услуг, необходимых им для жизни и процветания. Существует системный расизм, который уносит жизни многих людей как через медленные, так и через быстрые формы насилия. Женщины, квиры и транссексуалы, особенно чернокожие или коричневые, убиваются с ужасающей частотой.

Однако у правых список страхов иной: это вызовы патриархальной власти и социальным структурам в государстве, гражданском обществе и гетеронормативной семейной ячейке; волны миграции, угрожающие традиционным идеям государственности, превосходства белой расы и христианского национализма. Список того, чего стоит бояться, можно продолжать, но никакой список не объяснит, как существующие страхи разрушения эксплуатируются правыми движениями, институтами и государствами в своих целях, и как такие термины, как "гендер", "гендерная теория", "системный расизм" или "критическая расовая теория", обвиняются в том самом дезориентирующем страхе, который многие люди по всему миру сейчас испытывают в отношении будущего своего образа жизни. Для того чтобы гендер был идентифицирован как угроза всей жизни, цивилизации, обществу, мышлению и т. п., он должен собрать широкий спектр страхов и тревог - независимо от того, насколько они противоречат друг другу, - упаковать их в один пучок и подвести под одно название. Как учил нас Фрейд о снах, все, что происходит в подобных фантазмах, связано с конденсацией ряда элементов и вытеснением того, что остается невидимым или неназванным.

Можем ли мы хотя бы сказать, сколько современных страхов собираются на месте гендера? Или объяснить, как демонизация гендера отвлекает и прикрывает законные тревоги по поводу разрушения климата, усиления экономической прекарности, войны, экологических токсинов и полицейского насилия - страхи, которые мы, безусловно, имеем право чувствовать и думать о них? Когда слово "гендер" поглощает целый ряд страхов и становится всеобъемлющим фантомом для современных правых, различные условия, которые на самом деле порождают эти страхи, теряют свои имена. Слово "гендер" и собирает, и разжигает эти страхи, не давая нам более ясно мыслить о том, чего стоит опасаться и как вообще возникло то ощущение мира, которое сейчас находится под угрозой.

Циркуляция фантома "гендера" - это также один из способов для существующей власти - государства, церкви, политических движений - запугать людей, заставить их вернуться в свои ряды, согласиться с цензурой и экстернализировать свой страх и ненависть на уязвимые сообщества. Эти силы не только апеллируют к существующим страхам многих работающих людей относительно будущего их работы или святости их семейной жизни, но и разжигают эти страхи, настаивая на том, чтобы люди удобно определяли "гендер" как истинную причину их чувства тревоги и трепета перед миром. Рассмотрим подстрекательство Папы Франциска в 2015 году. После предупреждения о существовании "иродов" в каждый исторический период, современная "гендерная теория", как утверждается, состоит из новых иродов, которые "замышляют планы смерти, уродующие лицо мужчины и женщины, разрушающие творение". Затем Папа Франциск поясняет, насколько уничтожающей силой обладает "гендерная теория": "Давайте подумаем о ядерном оружии, о возможности уничтожить в несколько мгновений очень большое количество человеческих существ... Давайте также подумаем о генетических манипуляциях, о манипуляциях с жизнью или о гендерной теории, которая не признает порядок творения". Папа Франциск продолжает рассказ о том, как финансирование школ для бедных было предоставлено при условии, что "гендерная теория" будет включена в учебную программу ; нам не сообщают никаких подробностей о том, что именно подразумевается под "гендерной теорией", но ее явно следует опасаться, как опасались бы, скажем, массовой гибели людей. Требовать преподавания гендера в школах - это, по его словам, "идеологическая колонизация". Он добавляет, что "то же самое делали диктаторы прошлого века... вспомните гитлерюгенд".

Решение Ватикана прибегнуть к подобной подстрекательской риторике, конечно, весьма деструктивно, учитывая влияние этого института и общее высокое уважение, которым пользуется Папа Франциск. Если гендер - это ядерная бомба, она должна быть демонтирована. Если это сам дьявол, то все, кто представляет гендер, должны быть изгнаны из человечества. То, что он говорит, явно абсурдно и опасно, но в то же время вполне тактично: независимо от того, фигурирует ли гендер как оружие разрушения, дьявол, новая версия тоталитаризма, педофилия или колонизация, он принял поразительное количество фантазматических форм, затмив собой как академический, так и обыденный обиход. Как следствие, распространение идеи о разрушительной силе гендера - один из способов вызвать экзистенциальный страх, который затем может быть использован теми, кто хочет усилить государственную власть в надежде на возвращение к "безопасному" патриархальному порядку. Страх разжигается для того, чтобы те, кто обещает его ослабить, могли выступить в качестве сил искупления и восстановления. Страх и создается, и эксплуатируется для того, чтобы сплотить людей в поддержку разрушения различных социальных движений и государственной политики, которые, как считается, организованы по гендерному признаку.

Вооружение этого страшного фантома "гендера" авторитарно по своей сути. Откат прогрессивного законодательства, безусловно, вызван ответной реакцией, но эта реакция описывает лишь реактивный момент в этой сцене. Проект возвращения мира к временам до "гендера" обещает возвращение к патриархальному порядку мечты, который, возможно, никогда не существовал, но занимает место "истории" или "природы" - порядку, который может восстановить только сильное государство. Укрепление государственной власти, включая власть судов, вовлекает антигендерное движение в более широкий авторитарный проект. Выдвижение сексуальных и гендерных меньшинств в качестве угрозы обществу, примера самой разрушительной силы в мире, с целью лишить их основных прав, защиты и свобод, делает антигендерную идеологию частью фашизма. По мере нарастания паники государству дается полная лицензия на отрицание жизни тех, кто через синтаксис фантома стал представлять угрозу для нации.

Взяв под прицел гендер, некоторые сторонники антигендерного движения утверждают, что защищают не просто семейные ценности, а сами ценности, не просто образ жизни, а саму жизнь. Фантазм, питающий фашистские тенденции, - это стремление тотализировать социальное поле, внушая населению страх перед своим экзистенциальным будущим - или, скорее, эксплуатируя существующие страхи и придавая тотализирующую форму своему "делу". Было бы соблазнительно сказать, что "гендер" - это пустой знак, потому что он больше не относится ни к чему, что мы могли бы понимать как гендер, когда он привлекает и мобилизует страхи нескольких порядков в обществе, включая экономический и экологический. Но он не столько пустой, сколько переопределенный, вбирающий в себя дико разные представления о том, что угрожает миру, из социальной истории и политического дискурса. Кроме того, "гендер" обозначает, даже в повседневном воображении, некий способ жизни тела, так что жизнь и тело составляют поле его действия. Телесная жизнь связана со страстью и страхом, голодом и болезнью, уязвимостью, проницаемостью, релятивностью, сексуальностью и насилием. Если жизнь тела, отдельная или дифференцированная жизнь тела, даже при самых благоприятных условиях уже является местом, где скапливаются сексуальные тревоги, где поселяются социальные нормы, то вся сексуальная и социальная борьба в жизни может найти место и побуждение именно там. Как в движении антигендерной идеологии "гендер" - это нечто большее, чем пол, так и вне этого дискурса "гендер" - это чувства воплощенной жизни, сформированные и оформленные социальными условностями и психическими нарушениями. Когда вам говорят, как итальянский премьер-министр Джорджия Мелони сообщила итальянской и испанской общественности, что защитники гендера лишат вас вашей половой идентичности, это вызывает страх и возмущение у тех, чья половая идентичность является основополагающей для их ощущения того, кто они есть. Нагнетание страха в целях лишения транссексуалов их прав на самоопределение - это мобилизация страха перед аннулированием своей половой идентичности для того, чтобы аннулировать половую идентичность других. Сам страх быть лишенным чего-то столь интимного и определяющего, как половая идентичность, зависит от общего понимания того, что это будет, по сути, лишением; другими словами, было бы неправильно лишать кого-то полового аспекта его сущности. Исходя из этой предпосылки, можно было бы универсализировать это требование, отказаться от любой деятельности, которая лишает кого-либо половой идентичности, включая транссексуалов, но оказалось, что верно и обратное, когда отстаивание права на собственный пол требует, чтобы другие лишились своего.

Задача, стоящая перед нами, - попытаться понять эту стремительно ускоряющуюся инфляцию и сочетание потенциальных и буквальных опасностей, а также спросить, как мы можем противостоять фантому такого размера и интенсивности, прежде чем он приблизится к уничтожению репродуктивной справедливости, прав женщин, прав транс- и небинарных людей, свобод геев и лесбиянок и всех усилий по достижению гендерного и сексуального равенства и справедливости, не говоря уже о цензуре, направленной против открытого общественного дискурса и академических кругов.

Конечно, мы могли бы привести веские аргументы в пользу того, что рассматривать гендер таким образом неправильно, что было бы полезно для педагогов и политиков, которые стремятся объяснить, почему они используют этот термин и считают его ценным. Мы также можем попытаться представить историю того, как гендер стал рассматриваться таким образом, уделяя внимание как светским, так и религиозным версиям, отмечая, как правые католики и евангелисты преодолели некоторые из своих различий в борьбе с общим врагом. Все эти подходы необходимы, но они вряд ли могут объяснить или противостоять усиливающейся фантазматической силе "гендера". Этот фантом, понимаемый как психосоциальный феномен, является местом, где интимные страхи и тревоги становятся социально организованными для разжигания политических страстей. Какова структура этого яркого и искаженного фантома под названием "гендер"? И какими целями он руководствуется? Как нам создать контрвоображение, достаточно сильное, чтобы разоблачить его уловки, рассеять его силу и остановить усилия по цензуре, искажению и реакционной политике, которые он поддерживает? Именно мы должны создать убедительное контрвидение, утверждающее права и свободы воплощенной жизни, которые мы можем и должны защищать. Ведь в конечном итоге победа над этим фантомом - это вопрос утверждения того, как человек любит, как он живет в своем теле, право существовать в мире без страха насилия или дискриминации, дышать, двигаться, жить. Почему бы нам не хотеть, чтобы все люди обладали этими фундаментальными свободами?

Если оппонентов охватывает страх, их одолевает угроза опасного фантома, значит, должен появиться другой подход. Кажется, что мы вообще не участвуем в публичных дебатах, именно потому, что в зале нет текста, нет соглашения о терминах, а страх и ненависть заполонили пространство, где должна процветать критическая мысль. Это призрачная сцена. Говоря о "фантазматической сцене", я адаптирую теоретическую формулировку Жана Лапланша, покойного французского психоаналитика, для размышлений о психосоциальных явлениях. Для Лапланша фантазия не просто продукт воображения - полностью субъективная реальность - но в своей наиболее фундаментальной форме должна быть понята как синтаксическое расположение элементов психической жизни. Фантазия, таким образом, не просто порождение разума, подсознательная мечтательность, но организация желания и тревоги, которая следует определенным структурным и организационным правилам, опираясь как на бессознательный, так и на сознательный материал. Я бы предположил, что организация или синтаксис снов и фантазий одновременно социальны и психичны. Хотя Лапланш интересовался младенчеством и формированием оригинальной фантазии, я задаюсь вопросом, можем ли мы использовать некоторые аспекты его взглядов для понимания антигендера как фантазматической сцены. Я полагаю, что мы сможем лучше реагировать на это движение и его дискурс, если сформулируем вопрос таким образом. Ведь когда сцена уже разыграна, и нечто, называемое гендером, воображается действующим на детей или воздействующим на общество гнусными и разрушительными способами, "гендер" заменяет собой сложный набор тревог и становится сверхдетерминированным местом, где собирается страх разрушения.

Этот фантом можно обнаружить в широком спектре движений против прогрессивного законодательства. Он присутствует в основной повестке дня тайваньского национализма Chris и в президентских платформах на французских выборах; он присутствует не только в митингах в защиту европейской расовой чистоты, национальных ценностей и "естественной семьи", но и в консервативной критике Европы и ее гендерной политики, то есть ее неолиберальных программ. Где бы ни действовал этот фантом, он приносит с собой садистскую эйфорию от освобождения от новых этических ограничений, очевидно, навязанных феминистской и ЛГБТКВ+ повестками или их апологетами мейнстриминга. Примечательно и тревожно то, как эта моральная кампания наслаждается экспериментами с различными способами отрицания самого существования других, лишения их прав, отказа от их реальности, ограничения основных свобод, участия в бесстыдных формах расовой ненависти, контроля, унижения, карикатуризации, патологизации и криминализации этих жизней. Ненависть разжигается и рационализируется моральной праведностью, а все те, кто пострадал и был уничтожен ненавистническими движениями, выставляются в качестве истинных агентов разрушения. Эти проекции и инверсии структурируют призрачную сцену "гендера". В связи с этим у нас возникает два насущных вопроса: Кто кого уничтожает? И как формы совместного и нарастающего морального садизма выдают себя за добродетельный порядок?

Задача состоит не только в том, чтобы выявить ложь, но и в том, чтобы ослабить силу фантома распространяться и убеждать, а также создать другое воображаемое, в котором объекты антигендерного движения объединяются друг с другом, чтобы противостоять тем, кто уничтожает их право жить в мире, пригодном для жизни и свободном.

Фантазматическая сцена - это не то же самое, что фантазия, которая может возникнуть у вас или у меня в момент рассеянности. Это, скорее, способ организации мира, порожденный страхом перед разрушением, ответственность за которое возлагается на гендер. И все же, пытаясь изгнать термин и его предполагаемые последствия из мира, антигендерное движение явно наносит вред, стремясь уничтожить практики, институты и политику, которые пытались пересмотреть и расширить свободу и равенство - то есть те, которые предоставляли большую свободу жить открыто, дышать свободно, не опасаясь нападения, чувствовать, что человек занимает равное место в обществе наряду с другими.

Подумайте об утверждении, что "гендер" - каким бы он ни был - ставит под угрозу жизнь детей. Это мощное обвинение. Для некоторых, как только обвинение произнесено, оно становится правдой, и детям не угрожает опасность, а активно причиняется вред. Когда делается такой быстрый вывод, остается только один выход: Остановить вред! Уничтожить гендер! Страх, что дети пострадают, страх, что семья или собственная семья будет разрушена, что "человек" будет демонтирован, включая мужчин и людей, которыми некоторые из нас являются, что на нас обрушится новый тоталитаризм, - все это страхи, которые очень глубоко переживают те, кто посвятил себя искоренению гендера - слова, концепции, научного поля и различных социальных движений, которые он стал обозначать. Эти страхи, как я предполагаю, объединены в воспалительный синтаксис.

Синтаксис - это, в широком смысле, способ объединения элементов языка для осмысления мира. В снах и фантазиях расположение элементов важно для понимания смысла происходящего. Лингвисты, изучающие синтаксис, стремятся выявить правила, которые управляют таким расположением. Но когда Лапланш спрашивал о синтаксисе фантазий, он спрашивал о бессознательном расположении элементов, которое опирается на конденсацию и смещение - особый способ объединения ассоциаций в сложное единство, которое заставляет поверить в его реальность. Конденсацией называется то, как разрозненные психические и социальные элементы произвольно соединяются друг с другом и сводятся к единой реальности. Вытеснением называется способ, которым одна или многие темы вытесняются из сознания или экстернализируются в пользу той, которая одновременно и обозначает их, и скрывает. Мы увидим, как эти два психических процесса, связанные с социальными страхами и тревогами, работают в создании и циркуляции гендерного фантома.

В одном из поздних интервью Лапланш говорит о том, что "идеология" возникает, когда культурные коды входят в самые первичные фантазии, где нет четкого способа отделить бессознательное от работы культурного. Существует множество способов расположения бессознательных элементов, и задача - понять, как эти элементы связываются друг с другом. В его терминах, "первичный процесс ... [является] первой формой связывания. Это очень слабое связывание, но это связывание. Ассоциации, смещения и конденсации означают наличие связей. Существуют пути, установленные первичным процессом". Задача, таким образом, состоит не в том, чтобы увидеть, как психоанализ может быть применен к таким культурным фантомам, как "гендер", а в том, чтобы увидеть, как целый ряд культурных и социальных элементов реорганизуется посредством путей или договоренностей, уже действующих на уровне бессознательного. Согласно этой логике, антигендерное движение руководствуется подстрекательским синтаксисом, то есть способом упорядочивания мира, который впитывает и воспроизводит тревоги и страхи по поводу проницаемости, прекарности, вытеснения и замещения; потери патриархальной власти в семье и государстве; утраты превосходства белой расы и национальной чистоты. В процессе воспроизводства страха разрушения источник разрушения экстернализируется как "гендер". Внешне представленный как единство, этот термин конденсирует ряд элементов и усиливает ощущение опасности. Он также вытесняет страх перед формами экологического и экономического разрушения на готовый заменитель, удерживая нас от обращения к этим истинным источникам разрушения мира в наше время. В результате гендер, который теперь прочно утвердился в качестве экзистенциальной угрозы, становится объектом уничтожения.

Лапланш предлагает нам думать об "идеологии" именно так. Движение против гендерной идеологии само является идеологией в его понимании. Несмотря на то, что антигендерное движение в целом антимарксистское, оно заимствует популярные версии критики идеологии, направленные против гендера. Иногда "идеологии" характеризуются как ложные способы познания, опираясь на марксистские представления о ложном сознании. В других случаях "идеология" - это то же самое, что "точка зрения" или "тотализирующее мировоззрение" - употребление, которое лишает ее всех исторических значений и места в критической мысли. Маркс и Энгельс в "Немецкой идеологии" (1845-46) провели различие между умственным и физическим трудом, утверждая, что те, кто заявлял, что только мысль может произвести революцию, сильно заблуждались и перевернули реальное соотношение между мыслью и действительностью.

Луи Альтюссер в своей статье "Идеология и идеологические государственные аппараты" (1970) существенно изменил это мнение, предположив, что идеология подменяет абстрактные формы мышления более революционными способами противостояния и преодоления капиталистической эксплуатации как общепринятой экономической организации общества. Альтюссер считал, что идеология пронизывает нашу жизнь, как воздух, и что попытка вырваться из атмосферы идеологии - трудное дело. Ведь это не просто набор убеждений, которые мы со временем приняли, а способы организации реальности, которые являются частью самого нашего формирования, включая наше образование. Идеология дает нам термины, с помощью которых мы понимаем себя, но она также приобщает нас к бытию в качестве социальных субъектов.

Например, в начале жизни, когда нас обычно называют девочкой или мальчиком, мы внезапно оказываемся в конфронтации с мощной интерпелляцией извне. Какой смысл в конечном итоге будет иметь эта интерпелляция, невозможно определить заранее. Мы можем не соответствовать требованиям, которые предъявляет такая практика именования, и этот "провал" может оказаться освобождением. 6. Вот почему наша способность критиковать идеологии неизбежно коренится в позиции плохого или сломанного субъекта: того, кто не смог приблизиться к нормам, регулирующим индивидуацию, ставя нас в трудное положение разрыва с собственным воспитанием или формированием, чтобы мыслить критически по-своему, мыслить по-новому, но при этом становиться кем-то, кто не полностью соответствует ожиданиям, так часто передаваемым через определение пола при рождении.

Хотя антигендерная идеология интерпретируется как отпор прогрессивным движениям, ею движет более сильное желание - восстановление патриархального порядка, в котором отец есть отец; половая идентичность никогда не меняется; женщины, задуманные как "рожденные женщинами при рождении", возвращаются к своим естественным и "моральным" позициям в семье; а белые люди обладают неоспоримым расовым превосходством. Однако этот проект хрупок, поскольку патриархальный порядок, который он стремится восстановить, никогда не существовал в той форме, которую они пытаются актуализировать в настоящем. "Гендер" здесь - это психосоциальная сцена, публичный способ мечтания, поскольку прошлое, которое стремятся восстановить сторонники антигендерных идей, - это мечта, желание, даже фантазия, которая восстановит порядок, основанный на патриархальной власти. Вступление в движение антигендерной идеологии - это приглашение присоединиться к коллективной мечте, возможно, к психозу, который положит конец непримиримой тревоге и страху, от которых страдает так много людей, воочию переживающих разрушение климата, или повсеместное насилие и жестокую войну, расширение полномочий полиции или усиление экономической прекарности.

Разжигание желания восстановить мужские привилегии служит многим другим формам власти, но оно представляет собой собственный социальный проект, а именно: создание идеального прошлого, возрождение которого будет направлено против сексуальных и гендерных меньшинств, а то и вовсе их уничтожит. Эта мечта не только стремится восстановить законное место патриархальной власти, задуманной как часть естественного и/или религиозного порядка, но и направлена на откат прогрессивной политики и прав, чтобы сделать брак исключительно гетеросексуальным, настоять на том, чтобы пол, присвоенный при рождении, оставался неизменным, и ограничить аборты, потому что государство лучше знает, какие ограничения должны быть установлены для тела беременной женщины. Откат, который мы наблюдаем против "гендера", является частью этого более масштабного проекта реставрации, направленного на укрепление авторитарных режимов как законных форм патернализма, воплощения мечты.

Мобилизация правыми антигендерных настроений зависит от убедительности этой мечты о прошлом для тех, кто подвержен соблазнам авторитаризма. В этом смысле страхи не являются ни полностью сфабрикованными, ни полностью обнаруженными как уже существующие. Никто не предоставляет исторических документов о патриархальном порядке, который должен быть возвращен на свое законное место; это не прошлое, которое можно обнаружить в историческом времени, даже если мы сможем найти множество примеров патриархальной организации на протяжении всей истории, как это уже сделали многие. Эта идея прошлого принадлежит фантазии, чей синтаксис перестраивает элементы реальности на службу движущей силе, которая делает непрозрачным свое собственное действие. Мечта работает только как призрачная организация реальности, которая предлагает ряд примеров и обвинений, чтобы подкрепить политические аргументы, которые она хочет выдвинуть.

Неважно, что исторические документы об идеализированном патриархальном прошлом не предоставляются. И уж точно не имеет значения, что предлагаемые аргументы изобилуют противоречиями. Бессвязность и невозможность аргументации против гендера представляют собой противоречивые явления и даже предлагают публике собрать воедино многие свои страхи и убеждения, не прибегая к связке: гендер представляет капитализм, а гендер - не что иное, как марксизм; гендер - это либертарианская конструкция, а гендер - сигнал новой волны тоталитаризма; гендер развратит нацию, как нежелательные мигранты, а также как империалистические державы. Кто из них прав? Противоречивый характер фантома позволяет ему содержать в себе любую тревогу или страх, которые антигендерная идеология хочет разжечь в своих целях, без необходимости приводить все это в соответствие. На самом деле, освобождение от исторической документации и последовательной логики - это часть эскалации, которая подпитывает фашистское безумие и укрепляет формы авторитаризма.

Неважно, что объектами антигендерной идеологии является целый ряд групп, которые не всегда находятся в союзе: транс-люди, включая транс-молодежь, добивающиеся юридического и социального признания и медицинской помощи; все, кто стремится получить услуги по охране репродуктивного здоровья, чьим приоритетом не является освящение гетеронормативной семьи, включая всех, кто хочет сделать аборт, и многих, кто хочет контролировать рождаемость; все, кто ведет кампании за равную оплату труда; все, кто работает над принятием и сохранением законов, направленных против дискриминации, преследований и изнасилований; лесбиянки, геи и бисексуалы, добивающиеся правовой защиты; и все, кто борется за свободу выражения и передвижения без страха насилия, наказания или тюремного заключения. Противостояние "гендеру" как демонической социальной конструкции выливается в политику, направленную на лишение людей их юридических и социальных прав, то есть права существовать в тех условиях, которые они по праву установили для себя. Лишение людей прав во имя морали, нации или патриархальной мечты вписывается в более широкую логику, усиливаемую авторитарным национализмом, чтобы, например, лишить мигрантов права на убежище, вытеснить коренных жителей с их земель, затолкать чернокожих в тюремную систему, где права гражданства систематически отрицаются, а жестокость и насилие оправдываются как "законные" меры безопасности. В результате авторитаризм ограничивает свободу, будь то создание "зон, свободных от ЛГБТ" в Польше или удушение прогрессивных образовательных программ во Флориде, в которых в рамках полового воспитания рассматриваются вопросы гендерной свободы и сексуальности. Но как бы ни пытались авторитарные силы ограничить свободу, факт того, что категории женщин и мужчин меняются исторически и контекстуально, неоспорим. Новые гендерные формации - это часть истории и реальности. Игнорировать их или пытаться объявить вне закона - тщетная попытка свести на нет живую сложность, которая, безусловно, не исчезнет в ближайшие годы.

Гендер является частью феминизма на протяжении многих десятилетий. Когда феминистки задают вопрос "Что такое женщина?", мы с самого начала признаем, что значение этой категории остается неопределенным и даже загадочным. Гендер - это минимальная рубрика, под которой мы рассматриваем изменения в понимании мужчин, женщин и других подобных категорий. Таким образом, когда мы задаем вопросы о мужчинах, женщинах или других гендерных категориях, отклоняющихся от бинарных, или когда мы спрашиваем о том, что происходит в пространстве между такими категориями, мы занимаемся исследованием гендера. Вопрос "Что такое женщина?" или психоаналитический вопрос "Чего хочет женщина?" задавали и комментировали так много раз, что в какой-то момент мы просто признаем, что эта категория является открытой, подверженной постоянным интерпретациям и дебатам, как в академии, так и в публичном дискурсе.

Когда правительства ограничивают право на аборт, потому что, как утверждается на сайте , женщины не должны пользоваться подобными свободами, это означает, что женщин определяют и лишают фундаментальной свободы. Дело не только в том, что женщины не должны иметь такой свободы, но и в том, что государство должно определять границы их свободы. Таким образом, при наличии подобных ограничений женщины определяются как те, чья свобода должна сдерживаться государством. Те, кто утверждает, что знает, какое место должна занимать женщина в социальной и политической жизни, придерживаются очень специфической теории гендера. Они не выступают против гендера - у них есть четкий гендерный порядок, который они хотят навязать миру. Они стремятся восстановить и укрепить патриархальную мечту об устоявшихся и иерархических гендерных бинарах, порядок, которого можно достичь, только разрушая жизни других - или пытаясь это сделать. Разрушение, как это ни парадоксально, становится условием возможности патриархального сексуального и гендерного порядка, который стремится отгородиться от перспективы "разрушительной" силы гендера. Вместо того чтобы противостоять разрушению, движение антигендерной идеологии направлено на создание все более разрушительного мира.

Заманчиво попытаться разоблачить и развенчать эту подстрекательскую карикатуру на гендер с помощью интеллектуального упражнения. Как педагог, я склонен сказать: "Давайте вместе прочитаем несколько ключевых текстов по гендерным исследованиям и посмотрим, что означает гендер, а что нет, и выдержит ли карикатура такую проверку". Затем мы надеемся сдуть преувеличенный фантом, проверив его на реальных текстах, в которых гендер обсуждается, на реальной политике, в которой он используется. К сожалению, такая стратегия редко срабатывает. Сторонники антигендерной позиции (те, кто считает гендер "идеологией") думают, что должны покончить с гендером - полем, концепцией, социальной реальностью - именно потому, что они не будут читать научные работы о гендере, против которых выступают, отказываясь, иногда из принципа, от обоснованных форм критики. Их антиинтеллектуализм, их недоверие к академии - это в то же время отказ вступать в публичные дебаты. То, что отвергается как "академическая" процедура, на самом деле необходимо для информированных общественных дискуссий в демократических странах. Информированные общественные дебаты становятся невозможными, когда некоторые стороны отказываются читать материал, о котором идет спор. Чтение - это не просто времяпрепровождение или роскошь, а предварительное условие демократической жизни, одна из практик, которая позволяет поддерживать дебаты и разногласия на уровне, сфокусированном и продуктивном.

Кроме того, защитники гендерной проблематики в большинстве случаев отказываются от критического чтения, поскольку считают, что чтение разоблачит их - или подчинит их - доктрине, против которой они с самого начала выступали с возражениями. Они воображают, что именно ученые в области гендерных исследований, а не они сами, провозгласили верность идеологии или догме, участвуя в некритической форме мышления и действия, которая связывает их как группу и натравливает их на оппонентов. Воображение критического чтения или мышления таким образом опирается на инверсию позиций и экстернализацию роли, которую гендерный критик занимает на самом деле - последовательная форма фантазматического перемещения.

Для религиозных критиков, утверждающих, что их неприятие гендера основано на библейских основаниях, единственной книгой, которую стоит читать по этому вопросу, является сама Библия. Научное чтение, тем более критическое, означает признание того, что могут существовать и другие взгляды, отличные от тех, что содержатся в Священном Писании или проповедуются религиозными лидерами. Однажды женщина в Швейцарии подошла ко мне после выступления и сказала: "Я молюсь за вас". Я спросил, почему. Она объяснила, что в Писании сказано, что Бог создал мужчину и женщину, а я своими книгами опровергаю это Писание. Она добавила, что мужчина и женщина естественны и что природа - это творение Бога. Я указал на то, что природа отличается сложностью, а сама Библия допускает различные толкования, и она рассмеялась. Тогда я спросил, читала ли она мою работу, и она ответила: "Нет! Я бы никогда не стала читать такую книгу!" В этот момент я понял, что для нее чтение книги о гендере было бы торговлей с дьяволом. Ее мнение перекликается с требованием убрать книги о гендере из класса и страхом, что те, кто читает такие книги, заражены ими или подвергаются идеологической инкультурации, хотя те, кто стремится ограничить эти книги, обычно никогда их не читали.

Противники гендера изображают защитников гендера догматиками или настаивают на том, чтобы мы критиковали их авторитет, но никогда не критиковали наши собственные убеждения. И все же гендерные исследования - это разнообразная область, отмеченная внутренними дебатами, несколькими методологиями и отсутствием единой системы. Неявная логика здесь выглядит так: если мои оппоненты читают так, как читаю я, а чтение - это подчинение авторитету текста или набора текстов, считающихся едиными в своем послании и авторитетными, то гендерные критики подобны своим консервативным христианским критикам, за исключением того, что каждый из них подчиняется другой догме. Из этого следует, что гендерные критики воображают, будто их оппоненты читают гендерную теорию так же, как они сами читают Библию, или слепо принимают на веру высказывания предпочитаемых ими авторитетов. В их возбужденном воображении гендерная теория опирается на ошибочные тексты, авторами которых являются ложные, часто нематериальные авторитеты, обладающие властью, конкурирующей и параллельной библейскому авторитету, и заставляющие подчиняться своим утверждениям в том же духе.

Очевидно, гендер трактуется как "идеология", потому что те, кто читает книги о гендере, якобы подчиняются их догмам и не мыслят независимо и критически. Противодействие включению книг о гендере в школы и университеты, новые попытки исключить из учебных программ подобные темы основаны на определенном недоверии к чтению и его способности открывать разум для новых возможностей. С одной стороны, разум не должен быть открыт для переосмысления того, как сексуальность или гендер социально организованы, или как мы относимся к людям в целом. В этом отношении разум, очевидно, должен оставаться закрытым. С другой стороны, разум должен быть свободен от идеологов, которые, очевидно, будут заниматься вербовкой, гнусными формами соблазнения или даже промыванием мозгов. Неважно, что в аудиториях, где преподается гендер, ведутся горячие споры, что конфликтуют различные школы, методы и теории, что многие исследователи гендера черпают эклектику из разных интеллектуальных наследий, сформулированных на разных языках. Говорят, что гендер - это "идеология", единый и ложный способ познания, который завладел умами тех, кто действует в его рамках, или даже тех, кто на мгновение столкнулся с его принципами. Однако утверждение, что гендер - это идеология, отражает само явление, которое оно осуждает, поскольку "гендер" становится не только монолитом, но и обладает огромной силой - идеологическим ходом par excellence. Этот блуждающий монолит понимается по-разному: он захватывает разум, обладает соблазнительной силой, индоктринирует или обращает в свою веру тех, кто попадает под его власть, врывается в границы, разрушает само человеческое состояние. Является ли это описанием гендерных исследований или зеркальным отражением одной из форм религиозной ортодоксии, которая спроецировала свои собственные операции на гендер, рассматривая его как конкурирующую ортодоксию?

Почти невозможно преодолеть этот эпистемический разрыв с помощью веских аргументов из-за страха, что чтение внесет путаницу в сознание читателя или приведет его в прямой контакт с дьяволом. Действительно, некоторые противники "гендера" не читают книг по гендерным или феминистским исследованиям, queer или trans studies, queer of color critique, Black feminism или любой версии расовой теории. Они скептически относятся к академии, опасаясь, что интеллектуальные дебаты могут запутать их в ценностях, которых они придерживаются. Однако их отказ заботиться о последовательности, основывать свою критику на прочтении текста, их манера выхватывать фразы и превращать их в громоотводы - все это, в конечном счете, отказ от критического мышления, под которым я подразумеваю, по крайней мере, использование свободы мысли, чтобы перевернуть вопрос и изучить его предпосылки, границы и возможности. Когда эта свобода отрицается, отрицается и тот важнейший вклад, который университет и критическое мышление вносят в общественные дебаты, где рассмотрение различных аспектов сложного вопроса имеет решающее значение для получения знаний. Таким образом, "гендерная критика" - это неправильное название, используемое некоторыми феминистками, которые заключают неявные или явные союзы с правой оппозицией по отношению к гендеру. Их взгляды вызывают серьезные возражения не только потому, что они сводят "гендер" к одной карикатурной версии сложной реальности, но и потому, что они неправильно понимают, что подразумевает "критическая" позиция. Критика занимается проблемами и текстами, которые имеют для нас значение, чтобы понять, как и почему они работают, чтобы позволить им жить в мысли и практике в новых констелляциях, чтобы подвергнуть сомнению то, что мы считали само собой разумеющимся, как фиксированные предпосылки реальности, чтобы утвердить динамичный и живой смысл нашего мира. К сожалению, попытки исключить гендерные исследования из учебных программ представляют "гендер" не как "полезную категорию анализа", в понимании Джоан В. Скотт, а как фантом разрушительной силы, который необходимо устранить.

Споры о том, как думать о гендере, скорее определяют текущий дискурс о гендере в широком спектре академических и политических областей, чем какую-либо одну теорию. Эти споры заставляют как исследователей, так и общественность более чутко реагировать на все более сложные социальные реалии. Отказ от гендера, к сожалению, означает отказ от столкновения с этой сложностью, отказ, другими словами, от того, чтобы позволить своему мышлению трансформироваться под влиянием сложности, которую мы находим в современной жизни по всему миру.

И все же монолит гендера, очевидно огромный по своим размерам и силе, сохраняется среди тех, кто использует его призрачную страшность для сплочения масс в поддержку более сильной государственной власти. Вряд ли имеет значение, что движение против гендерной идеологии нацелено на версию гендера, которой не придерживается ни один гендерный теоретик. Этот отказ гендерных критиков читать тексты, против которых они выступают, - или учиться тому, как лучше их читать, - имеет смысл, только если считать чтение некритическим занятием. Если же они отстаивают некритическое прочтение или восприятие текстов, которые они считают авторитетными, то они скорее иллюстрируют то, что правильно называть идеологической или догматической позицией, то есть той, которая отвергает вопросы, вызовы и дух открытого исследования. Такая позиция является частью более широкой антиинтеллектуальной тенденции, характеризующейся враждебностью ко всем формам критического мышления.

Такое же отношение широко распространено в публичной оппозиции к "критической расовой теории". На лекции в Клэрмонтском институте в Калифорнии, консервативном аналитическом центре, Кристофер Руфо выступил против КРТ, но когда его спросили, может ли он объяснить, что такое КРТ, он замялся и отказался, сказав: "Мне наплевать на эти вещи". Руфо, бывший приглашенный научный сотрудник фонда "Наследие", отказывается читать или изучать научную область, против которой он ведет культурную войну, включающую атаку на "теорию гомосексуализма", которая, по его утверждению, состоит из "уроков по "сексуальному освобождению", "гендерным исследованиям", "BDSM", "быть секс-работником"... и "сексуальной активности при использовании разрешенных и запрещенных наркотиков". Посещал ли он такие уроки? Изучал ли он такие учебные программы? Если бы он был учеником любого из этих классов, его учителя, несомненно, попросили бы его подкрепить свои аргументы доказательствами или хорошим чтением, поскольку такие протоколы - это, по сути, то, чему мы учим. Подобно швейцарке, которая быстро направилась к двери после признания, что никогда не прикоснется к книге по гендеру, Руфо бесстыдно заявляет о своем невежестве в области, которую он, тем не менее, готов осудить.

Мы можем поддаться искушению и сделать вывод, что задача состоит в том, чтобы сделать наших врагов умнее, попросить их читать и обсуждать, но это упускает суть. Будучи противниками гендерной и критической расовой теории, эти группы также выступают против университетов не за мнимые догмы, которые они преподают, а за открытость мышления, которую они рискуют породить. Как проект, закрывающий доступ к критическому мышлению, которое оспаривает гетеронормативный статус-кво, антигендерное движение является политически значимой формой антиинтеллектуализма, выступающего против мысли как опасности для общества - благодатной почвы для ужасного сотрудничества фашистских страстей с авторитарными режимами.

Моя задача здесь не состоит ни в создании новой теории гендера, ни в защите или пересмотре перформативной теории, которую я предложил почти тридцать пять лет назад и которая, очевидно, теперь кажется сомнительной в нескольких отношениях, особенно в свете критики со стороны трансов и материалистов. Я надеюсь лишь опровергнуть некоторые ложные представления в процессе работы и понять, как и почему эти ложные представления о "гендере" циркулируют с той призрачной силой, с которой они это делают. Каким целям они служат и как им можно противостоять? Действительно, если бы я мог предложить единый и убедительный рассказ о гендере, чтобы продемонстрировать ложность того, что говорят о нем критики правого крыла, а также некоторые из их феминистских и позитивистских союзников, это было бы более легкой задачей, чем та, которую мы сейчас решаем. Истина, как обычно, сложнее, что требует критического прочтения и стремления противостоять психосоциальным фантам, способным напугать и сплотить людей не только для ультраконсервативных целей, но и для авторитарных фигур, оседлавших волну неофашистских тенденций в современном обществе и политике. Я надеюсь показать, что открытие дискуссии о гендере для вдумчивого обсуждения продемонстрирует ценность гендера как категории и поможет нам объяснить, как, рассматриваемый как проблема воплощения в социальной жизни, гендер может быть местом тревоги, удовольствия, фантазии и даже террора.

Давайте проясним: для правых оппонентов факты, как они их представляют, поддерживают исключительно гетеросексуальный характер брака; общее отрицание реальности транссексуалов, интерсексуалов и небинарных людей, а также отказ от их основных прав; отрицание расовой и колониальной истории гендерного диморфизма; и утверждение государства как правомерно ограничивающего репродуктивные свободы всех потенциально детородных людей. Подтверждают ли факты политические позиции? Или же политическая позиция использует одни факты в ущерб другим - селективный позитивизм, при котором скрытым остается принцип, используемый для отбора фактов. Сказать, что действует принцип отбора, не значит утверждать, что все факты выдуманы. Однако это предполагает, что они могут быть оформлены с определенной целью, и эта цель достигается тем эффективнее, чем более скрыта от глаз.

Как можно спорить с психосоциальной фантазией, которая собирает в себе столько тревог, движется в стольких направлениях и, по-видимому, обладает такой необычайной силой разрушения? И как противостоять ей, когда она так быстро движется в своих протеиновых и противоречивых формах?

Задавая вопрос о том, кто боится гендера, я также спрашиваю, кто и чего боится, и как лучше всего понять возникающий страх и его политические последствия. Кто или что на самом деле осуществляет деструктивную власть? В конце концов, мы живем в такое время, когда многочисленные акты отмены, патологизации, криминализации и делегитимации стремятся уничтожить свободы и полномочия, за которые левые общественные движения боролись десятилетиями. Жизни и средства к существованию подвергаются нападкам; транс идентичность аннулируется; женщины и другие беременные люди возвращаются в переулки для проведения необходимых хирургических процедур; права геев и лесбиянок на брак и родительство оспариваются, а иногда и откровенно отвергаются; транс молодежь не может найти медицинскую помощь или сообщество в местах, где трансфобия стала государственной политикой или законом; занятия по сексуальному образованию отменяются и подвергаются поношению для молодых людей, имеющих право на осознанное понимание гендера и сексуальности, на изучение согласия и сексуальной этики в целом.

Как и другие правые движения нашего времени, антигендерное движение заимствовало язык у левых, включая само понятие "идеология", которое принадлежит Марксу и марксизму. Участники этого движения не задумываются о том, какую теорию идеологии они используют. Но мы можем пересмотреть эту историю и провести более четкие различия, которые помогут нам понять антигендерное движение как часть фашизма. Рассмотрим работу Карла Мангейма, чья книга "Идеология и утопия" была впервые опубликована на английском языке в 1936 году, но впервые вышла на немецком в 1929 году, до прихода к власти гитлеровского режима. В ней рассматривался вопрос о том, можно ли понимать фашизм как идеологию, возникшую на основе капитализма, и предпринималась попытка изучить бессознательные истоки ментальных фикций, отрицающих реальную природу общества. Если идеологии, по Мангейму, работают на сохранение существующих социальных порядков - или на сохранение идеи прежнего социального порядка - перед лицом нестабильности, то им можно противопоставить утопии, которые активизируют определенные потенциалы в обществе и способствуют коллективному воображаемому преобразованию. Фашизм был идеологией, поскольку стремился восстановить национализм и расистские иерархии, опираясь на старые социальные порядки, чтобы задерживать и насильно подчинять себе, нападать, убивать и изгонять коммунистов, евреев, цыган, людей с ограниченными физическими возможностями, геев и лесбиянок, а также больных. Мангейм утверждал, что фашистская атака на так называемые опасные идеи отождествляет эту опасность с видением социальных преобразований. Во имя сохранения статус-кво или возвращения к идеализированному прошлому фашисты осуждают социальные и политические движения, которые стремятся расширить наши фундаментальные обязательства в отношении свободы и равенства. Идеализированное прошлое можно найти в призывах движения против гендерной идеологии восстановить патриархальный порядок семьи, брака и родств, включая запреты на репродуктивные свободы, гендерное самоопределение и медицинское обслуживание для ЛГБТК+. В каждом из этих случаев приоритет отдается воображаемому прошлому в ущерб потенциальному будущему большего равенства и свободы. Таким образом, идеология нацеливается на радикальное воображение, отождествляя его с всепроникающей и разъедающей социальной опасностью. Таким образом, атака на "опасные идеи" - это не только сопротивление потенциалам радикальной демократии, которые вспыхивают даже в худшие времена, но и попытка отменить настоящую реальность в пользу реконструкции и восстановления воображаемого прошлого, где царит гендерная иерархия. Несомненно, с этим было бы легче бороться, если бы противник был заинтересован только в сохранении статус-кво, но проекты реставрации одновременно и более амбициозны, и более разрушительны.

Теория Мангейма, безусловно, устарела. Его взгляды осуждали за идеализм, а также за предположение, что выход за пределы идеологии требует отказа от всех абсолютов. И все же сегодня кажется важным, что он мог представить утопию, способную противостоять силе зарождающейся фашистской идеологии в 1930-е годы. Для Мангейма концептуализация будущего, которое отменит идеологию, предполагала, что такое воображение возможно, даже если его потенциал не может быть полностью определен заранее. Мы можем надеяться, что "нереальные" идеалы, отличные от лакановской версии воображаемого, продолжают возрождаться социальными движениями, борющимися против насилия, социального и экономического неравенства и несправедливости. Такая форма "нереализма" оказывается необходимой для социальных движений, которые отказываются от пути "реальной политики" и достаточно сильны, чтобы выдержать обвинения в пустом идеализме. Действительно, вопрос Мангейма по-прежнему остается нашим: Как контрвоображение может ослабить хватку идеологии, которую демонстрируют те, кто обвиняет гендер в том, что он сам является идеологией? Такой сознательный и коллективный путь неизбежно является идеалистической идеей. Но может ли он стать идеалом, воплощенным общественными движениями, которые в наше время противостоят зарождающемуся фашизму?

Маркс предупреждал, что "мы исходим не из того, что люди говорят, воображают, представляют себе, не из того, как люди рассказывают, думают, воображают, представляют себе, чтобы прийти к людям во плоти. Мы исходим из реальных, действующих людей и на основе их реального жизненного процесса демонстрируем развитие идеологических рефлексов и отголосков этого жизненного процесса" 12 Он пишет далее: "Фантомы, формирующиеся в мозгу человека, также обязательно являются сублиматами его материального жизненного процесса". Другими словами, утверждение, что гендер идеологичен, является его собственным идеологическим образованием, состоящим из собственного набора убеждений, включая "атаку" на фантом, который они принимают за реальный, даже если он возник, можно сказать, из их собственного мозга. Фантом Маркса, таким образом, соотносится с моим понятием "фантом", отраженным Лапланшем. Можно сказать, что атака на семью, которую представляют себе правые, оправдывает их собственную атаку на политику и законы, противостоящие гендерному насилию, гендерным исследованиям, репродуктивным правам, однополым бракам и правам транссексуалов. Если атака идет на них, значит, они защищают себя, свои ценности или свое представление о том, какими должны быть семья, нация, мужчина, женщина и цивилизация. Но может быть и так, что атака, которая, по их мнению, идет на них или просачивается в их культурные миры, уже является проекцией, несущей и отражающей на них усугубленные следы их собственной агрессии. Хотя гендер часто несправедливо карикатуризируется как выдуманная вещь, артефакт, фальшивые новости, ложь, нечто, созданное в языке и живущее только в нем, именно правые критики, похоже, глубоко боятся силы языка. Слово "гендер", очевидно, само по себе накладывает заклятие, и поэтому все, что связано с этим словом, должно быть развеяно.

Эта книга предлагает некоторые аргументы против движения антигендерной идеологии, но это не может быть ее главной целью. Невозможно полностью реконструировать аргументы, используемые движением против гендерной идеологии, потому что они не придерживаются стандартов последовательности или связности. Они собирают и запускают зажигательные заявления, чтобы любыми риторическими средствами победить то, что они считают "гендерной идеологией" или "гендерными исследованиями". Задача состоит не только в том, чтобы разоблачить их уловки с помощью более отточенных аналитических навыков, отследить их стратегии и доказать их неправоту. Задача состоит в том, чтобы помочь создать мир, в котором мы сможем двигаться, дышать и любить без страха перед насилием, с радикальной и несбыточной надеждой на то, что мир больше не будет управляться моральным садизмом, прикрывающимся моралью. Другими словами, ответ должен породить убедительное этическое и политическое видение, которое разоблачает и противостоит жестокости и разрушению, находящимся в обороте. Призрак гендера как разрушительной силы становится квазиморальным алиби для развязывания разрушения против всех тех, кто стремится жить и дышать в свободе. Выступая против антигендерного движения, мы делаем это во имя того, чтобы дышать и жить, не боясь насилия. Это начало этического видения, которое нам сейчас необходимо.

Чтобы противостоять движению антигендерной идеологии, нужны транснациональные коалиции, объединяющие и мобилизующие всех, против кого оно направлено. Междоусобная борьба внутри поля должна превратиться в динамичные и продуктивные разговоры и противостояния, какими бы сложными они ни были, внутри обширного движения, посвященного равенству и справедливости, сохранению и утверждению свобод и полномочий, без которых жизнь немыслима, а политика несправедлива. Коалиции никогда не бывают легкими. Они предполагают антагонистические столкновения и могут быть разрушены междоусобной жестокостью. А там, где конфликты не могут быть разрешены, движения все равно могут двигаться вперед вместе, обращая внимание на общие источники угнетения. Коалиции не требуют взаимной любви; они требуют лишь общего понимания того, что угнетающие силы можно победить, действуя сообща и двигаясь вперед, преодолевая сложные разногласия, не настаивая на их окончательном разрешении.

Однако определение того, как лучше всего подходить к антигендерному движению, представляет собой трудность иного рода. Как страшный и разрушительный фантом, гендер трудно обсуждать. Когда люди выступают за или против него, вопрос о том, чем он на самом деле является или какие значения он должен нести, обычно откладывается в сторону. Но разве мы не должны знать, о чем мы спорим? Часто дебаты против гендера в правых фокусируются на гендерной идентичности, но иногда они фокусируются на гендерном равенстве, а иногда - на гендерном насилии. Когда гендер рассматривается как идентичность, выходящая за рамки привычной бинарности или устанавливаемая через самоидентификацию, страсти обычно разгораются. Некоторым людям нравится считать свой собственный пол не только естественным, но и универсальным: я мужчина точно так же, как и все остальные, и это заложено природой. Независимо от того, присвоен ли людям пол при рождении или принят со временем, они могут по-настоящему любить быть тем полом, которым являются, и отвергать любые попытки нарушить это удовольствие. Они стремятся к тому, чтобы щеголять и праздновать, выражать себя и сообщать о том, кто они есть на самом деле. Никто не должен лишать их этой радости, если только эти люди не настаивают на том, что их радость - единственно возможная. Важно, однако, что многие испытывают страдания, амбивалентность и дезориентацию в рамках существующих категорий, особенно той, к которой они были отнесены при рождении. Они могут быть гендерными, транссексуалами или кем-то еще, и они стремятся жить в том теле, которое имеет для них смысл и позволяет жить, если не радоваться. Иногда они живут в промежутках, открывающихся между присвоенными категориями и прожитыми способами воплощения. Это пространство тоже должно быть защищено и утверждено. Что бы еще ни означал гендер, он, несомненно, называет для некоторых чувство тела, его поверхности и глубины, живое ощущение того, что они являются телом в мире таким образом. Вас могут порицать или хвалить за то, как проявляется ваш пол, вы можете оказаться в тюрьме, от вас могут отречься или отправить в психиатрическую клинику. Вы можете заниматься гендером на улицах, празднуя вместе с другими то тело, в котором вы живете, или обнаружить, что другие уже определили ваш пол еще до того, как вы вошли в это пространство. Принадлежать к тому или иному гендеру - значит проживать определенную историческую сложность, которая стала возможной для тех жизней, которыми мы живем сейчас. Как бы кому-то ни хотелось ухватиться за единое представление о том, что такое быть женщиной или мужчиной, историческая реальность разбивает этот проект и усугубляет ситуацию, настаивая на гендерах, которые все это время выходили за рамки бинарных альтернатив. Гендер сопровождается уязвимостью, проницаемостью, агентностью, зависимостью, болезнью, социальным признанием, базовыми требованиями, стыдом, страстью, сексуальностью, а также изменчивыми условиями жизни и жизнеспособности. То, как мы проживаем эту сложность и как мы позволяем жить другим, приобретает первостепенное значение.

Конечно, многие люди относятся к "полу" так, будто это очевидный факт, основанный на наблюдении, и беспокоятся, что ученые без нужды затуманивают очевидные вещи. Однако подумайте о том, что определение пола - это не просто объявление о том, какого пола будет младенец; оно также передает набор желаний и ожиданий взрослых. Будущее младенца часто воображается или желается через акт определения пола, поэтому определение пола - это не просто описание анатомических фактов, а способ вообразить, что они будут или должны означать. Это воображение приходит из других мест, и оно не прекращается после того, как пол был юридически или медицински определен при рождении. Девочка продолжает оставаться девочкой, мальчик - мальчиком, и эти практики определения пола повторяются не только родителями, но и целым рядом учреждений, которые встречают ребенка с коробками, которые нужно проверить, и нормами, которые нужно воплотить. В каком-то смысле определение пола происходит не один раз. Это итеративный процесс, повторяемый различными субъектами и институтами, и в зависимости от места проживания он может повторяться не всегда в соответствии друг с другом. Определение пола - это не механизм, а процесс, и он может порождать противоречивые формы и срываться из-за прерываний и проблем. Ребенок может отказаться от интерпелляции временно или навсегда, и можно вести большие споры, особенно в религиозных контекстах, о том, как правильно или неправильно быть или стать мужчиной или женщиной и, увы, являются ли эти два варианта единственными. То, что мы по праву называем самоопределением, возникает в рамках этой повторяющейся сцены, которая касается не только контрастных культурных определений гендера, но и силы и границ самоопределения. Проблема заключается не только в том, что взрослые называют ребенка определенным образом или обращаются к его полу определенным образом, но и в том, что слова, рассматриваемые как сигнификаторы, перекликаются с тем, что Лапланш назвал "загадочными сигнификаторами", которые представляют собой первичные способы обращения и первичные места для возбуждения желания. По сути, назначение пола, понимаемое как итеративный процесс, передает набор желаний, если не фантазий, о том, как человек должен жить со своим телом в мире. И такие фантазии, приходящие извне, делают нас менее самопознающими, чем мы иногда утверждаем.

Некоторые скажут, что понятие социального конструирования и социального конструирования гендера подразумевает, что мы просто состоим из социальных норм и условностей, как если бы они были веществом самого тела. Другие утверждают, что "конструирование" просто искусственно и фальшиво, и нам нужно вернуться к тому, что явно реально. Я бы сказал, что обе точки зрения ошибочны. Они недооценивают, помимо прочего, как беспокойство, так и непредсказуемость самых ранних сцен обращения, в которых появляется пол. Желание взрослого человека уже возбуждено и сформировано предшествующей серией желаний, принадлежащих взрослым, которые обращались к нему и воспитывали его в детстве. В той мере, в какой эти желания были связаны с нормами и нормативным образом жизни, мы можем сказать, что нормы предшествуют нам, циркулируют в мире, прежде чем они произведут на нас впечатление. Но когда нормы производят на нас впечатление и когда мы регистрируем это впечатление, открывается аффективный регистр. В самом деле, "мы", которое будет регистрировать это впечатление, фактически возникает из этой сцены. Если можно сказать, что нормы формируют нас, то только потому, что уже действует некое непосредственное, воплощенное и непроизвольное отношение к их впечатлению. Нормы действуют на чувствительность и восприимчивость в то же время, когда они придают ей форму; они заставляют нас чувствовать определенным образом, и эти чувства могут войти в наше мышление, даже когда мы вполне можем в конечном итоге думать о них, спрашивая: "Почему мы чувствуем именно так, а не иначе?" Хотя нормы обусловливают и формируют нас, они вряд ли эффективны или даже предсказуемы. Их итеративная логика заканчивается только тогда, когда заканчивается жизнь, хотя жизнь норм, дискурса в целом, продолжается с упорством, совершенно безразличным к нашей конечности. Темпоральность норм отлична от темпоральности той или иной воплощенной жизни.

Никто не приходит в мир отдельно от набора норм, поджидающих его. Конвенции, способы обращения и институциональные формы власти уже действуют до того момента, когда мы впервые ощущаем их влияние, до появления "я", которое думает о себе как о решающем, кем или чем мы хотим быть. Конечно, иногда мы приходим к разрыву с навязанными нам нормами, отказываемся от внушаемых нам предписаний, находим свободу в этом "нет" и в этом повороте на другой путь. И все же наша формация не исчезает внезапно после определенных разрывов или разрывов; эти разрывы становятся частью истории, которую мы рассказываем о себе, отчасти для того, чтобы показать другим, что такой разрыв возможен. Например, мы говорим: "В этот момент я порвал с тем или иным авторитетом или ожиданием", и в таких обстоятельствах мы понимаем, что то, как, когда и почему мы порвали, важно для истории о себе, которую мы хотим рассказать. Именно потому, что формирующие нас нормы действуют на нас не единожды, а многократно с течением времени, появляются возможности сорвать их воспроизводство. Этот повторяющийся процесс открывает возможности для пересмотра и отказа, вот почему гендер имеет свою собственную временность и почему мы не можем хорошо понять гендер, не понимая его как исторически сформировавшийся и поддающийся пересмотру. Эта точка зрения имеет последствия для ответа на вопрос "Свободен ли я или детерминирован?". Проще говоря, мы никогда не формируемся просто так и никогда не являемся безусловно самоформирующимися. Это может быть еще одним способом сказать, что мы не только живем в историческом времени, но и что оно живет в нас как историчность любой гендерной формы, которую мы принимаем как человеческие существа. Нам не избежать ранних впечатлений, которые оживляют наши желания и делают загадочным мир взрослых, включая его гендерные интерпелляции.

В некотором смысле движение против гендерной идеологии хочет положить конец всей этой живости, свободе, исторической и внутренней сложности. Реагируя на ситуацию с людьми, стремящимися изменить пол или получить доступ к гендерно подтвержденному медицинскому обслуживанию или юридическому статусу, Ватикан ясно дал понять, что те, кто хочет создать свою собственную личность на своих собственных условиях, захватывают власть, которая по праву принадлежит только Богу.

В начале книги мы рассмотрим вклад Ватикана в антигендерную риторику, а также глобальные аспекты этого движения, включая входящие в него сети. Претензии, выдвигаемые против гендера, различаются в зависимости от контекста их озвучивания, однако определенные мотивы сохраняются во всех регионах. Сотрудничество между правыми евангелическими церквями в США, Америке, Восточной Европе и Северной Африке является одним из наиболее заметных благодаря опубликованным ими программным документам и общественной поддержке. Я также рассматриваю, как психосоциальные фантазмы наполняют ключевые аргументы против гендера, провожу обзор основных законодательных дебатов по этому вопросу и отмечаю хорошо организованное сотрудничество против гендера в разных регионах и полушариях. Затем книга переходит к недавним дебатам в Соединенных Штатах, где "гендер" только недавно стал спорным термином, и рассматривает инвестиции государства в фантазию о восстановлении патриархальной власти. Я также рассматриваю британские дебаты по вопросу секса, уделяя пристальное внимание фантазматическим тревогам, обнаруживаемым в аргументации транс-исключительных феминисток, таких как Дж. К. Роулинг, организации Sex Matters, а также взглядам Кэтлин Сток и Холли Лоуфорд-Смит.

Далее я рассматриваю проблемы теории социального конструирования, лежащие в основе взгляда на гендер как на "конструируемый". С одной стороны, всегда было неправильно понимать "конструирование" как искусственность или фальшивость, отличную от материальной реальности тела. С другой стороны, модель совместного конструирования более полно демонстрирует, как материальный и социальный вклад переплетаются в производстве гендерного тела. Природа не является основой, на которой происходит конструирование гендера. Как материальные, так и социальные аспекты тела конструируются с помощью целого ряда практик, дискурсов и технологий. Этот процесс совместного конструирования заставляет обратить внимание на то, как материальность тела формируется через то, что принимается в пищу, и атмосферу, которой оно подвергается, виды доступной пищи, воздух, которым человек дышит, всю экологическую инфраструктуру, через которую формируется и поддерживается тело. Они не просто находятся за пределами тела, но являются тем, из чего оно сделано.

Однако процесс совместного конструирования также может быть задействован нормативными рамками с разрушительными последствиями. Например, жестокие операции и процедуры нормализации, проводимые клиникой гендерной идентичности Джона Мони в Университете Джона Хопкинса, или гинекологические эксперименты над чернокожими женщинами в рабстве, посредством которых создавались нормативные представления о белых мужских и женских нормах. Это лишь два примера культурных и материальных форм формирования гендера, которые были сопряжены с ужасающим насилием. В ходе принудительных операций с телами черных женщин обращались как с "плотью", по выражению Гортензии Спиллерс, и на этом фундаменте строилась сексированная культура или цивилизация. Почему черные тела должны были принимать на себя роль "природы", при каких условиях и для каких целей? Диморфизм служит воспроизводству нормативной белой семьи в Соединенных Штатах. Гортензия Спиллерс утверждает, что черные женщины были исключены из идеализированного гендерного бинаризма, считаясь дегенерированной плотью, из которой были созданы белые полы. Гендерные нормы в рабстве и после него строились как предположительно белые, укрепляя господство белой расы буквально на спинах порабощенных людей. К. Райли Снортон развивает тезис Спиллерса и утверждает, что история гинекологических операций на бывших порабощенных в США свидетельствует о том, как гендерные нормы создавались посредством хирургического расизма. Черные тела были экспериментальным полем, на котором создавались белые гендерные нормы.

Проект Мони одновременно предполагает и эксплуатирует несоизмеримость между прожитым воплощением и полученной им половой принадлежностью. Если рассматривать гендер в более широком смысле, то он представляет собой дилемму: как соединить социальные категории и живые формы воплощения - с помощью каких средств и с какой силой? Есть жестокие и несправедливые способы принуждения к этому соединению, а есть многообещающие и даже эмансипационные способы воплощения как этого соединения, так и разъединения. Я выступаю против сексологических проектов, направленных на принуждение тел к соответствию диморфным идеалам. Напротив, я надеюсь показать, как различные научные парадигмы предлагают способ думать о гендере как о спектре или мозаике, живой сложности, достойной утверждения.

Помимо сексологии и расы, колонизация действует парадоксальным образом в рамках движения против гендерной идеологии. Я рассматриваю утверждение о том, что гендер служит проектам колонизации, - правое утверждение, которое не позволяет провести различие между колониальным навязыванием диморфизма, критикуемым деколониальными феминистками, и противоположным утверждением Ватикана, а именно, что колониальные влияния виноваты в том, что эти ценные бинарные рамки ставятся под сомнение. Я утверждаю, что здесь действуют по меньшей мере два совершенно разных понимания колонизации, опираясь на работы, которые показывают, что гендерный диморфизм вряд ли является стабильным предположением на Глобальном Юге.

Конечно, "гендер" как термин связан с английским языком и часто с презумпцией монолингвизма. Иногда термин не работает в других языках, а иногда он обнаруживает лингвистических родственников, о которых не подозревал. Значимость термина зависит от перевода, и утверждение, что перевод часто изменяет значение термина, когда он попадает в другой язык и контекст. Я прихожу к выводу, что перевод - это условие возможности транснационального феминизма и эффективной солидарности против движения антигендерной идеологии. Таким образом, важно обратить внимание на исследования, которые показывают, что гетеронормативные рамки понимания гендера как бинарного были навязаны колониальными державами странам Глобального Юга, проследить наследие рабства и колониализма, связанное с жестокими хирургическими и сексологическими практиками определения и "исправления" пола в свете идеалов белизны, и посмотреть, какими могут быть языковые альтернативы гендера в разных языках, чтобы подвергнуть критике монолингвальные предположения этого термина.

Возможно, задача состоит в том, чтобы замедлить всю общественную дискуссию, пересмотреть, что, по нашему мнению, мы подразумеваем под "гендером" и почему. Подобные открытые общественные исследования крайне важны для демократической жизни, ведь если мы осуждаем то, чего не понимаем, то моралистическое и догматическое невежество диктует судьбу как интеллектуальной жизни, так и общественного дискурса. Те, кто призывает снять программы гендерных исследований или исключить это слово из сферы образования или здравоохранения, требуют усиления цензуры и государственного контроля во всем общественном пространстве, посвящая свои страсти укреплению авторитарной власти.

Я попытаюсь реконструировать некоторые аргументы, выдвигаемые против гендера, и ответить на них наилучшим из известных мне способов. И хотя я хочу показать, что как правые, так и транс-эксклюзивные аргументы против гендера ошибочны или неправильно сформулированы, моя главная цель - не просто спорная, академическая или философская. Как я надеюсь, понятно, мой вопрос заключается в следующем: каким фантомом стал гендер, и какие тревоги, страхи и ненависть он собирает и мобилизует? Те, кто выступает против гендера, живут с чувством убежденности в том, что нечто на самом деле разрушает их мир, их воплощенное ощущение себя в этом мире, социальные структуры, без которых им не выжить. Поэтому я надеюсь попытаться понять призрачное измерение "гендера", каким он предстает перед теми, кто призывает к ликвидации гендерного образования, цензуре текстов, посвященных гендеру, лишению прав или криминализации трансгендеров и гендерно нечистых людей.

Нам еще предстоит многое понять о гендере как о структурной проблеме общества, как об идентичности, как об области исследования, как о загадочном и многозначном термине, который циркулирует так, что вдохновляет одних и ужасает других. Как бы ни было важно защищать области исследований, в которых гендер используется как термин, описывающий идентичность, социальные формы власти и дифференцированные формы насилия, мы должны продолжать думать о том, что мы подразумеваем под этим термином и что подразумевают другие, когда обнаруживают, что разводят руками по поводу этого термина. В тисках фантазма трудно думать. И все же думать и воображать еще никогда не было так важно. Какая форма критического воображения была бы достаточно мощной, чтобы противостоять фантазму? Что означает создание формы солидарности и согласованного воображения, способного разоблачить и победить жестокие нормы и садистские тенденции, которые распространяются под именем движения против гендерной идеологии?

Глава 1. Глобальная сцена

Идея опасной гендерной идеологии возникла в 1990-х годах, когда Римско-католический совет по делам семьи предупредил, что "гендер" представляет угрозу для семьи и библейского авторитета. Можно проследить истоки этой идеи в документах Совета по делам семьи Ватикана, но с тех пор она распространилась по миру, прослеживая политическую власть Ватикана, а также его недавно сформированный союз с евангелической церковью в Латинской Америке. Чтобы подчеркнуть силу "гендера" в современном политическом дискурсе, очевидно, что позиция Ватикана усиливает призрачную власть этого термина в глобальном политическом ландшафте.

Для некоторых христиан естественный закон и божественная воля - одно и то же: Бог создал полы бинарным образом, и не прерогатива людей переделывать их вне этих условий. Конечно, некоторые феминистские религиоведы оспаривают это, утверждая, что Библия имеет противоречивые взгляды на эту тему. 3 Как бы то ни было, эта более древняя наука придерживается положения, что половые различия установлены естественным законом; то есть, что содержание этого закона установлено природой и, следовательно, предположительно, имеет универсальную силу. Поскольку природа, как считается, создана Богом, нарушать естественный закон - значит нарушать волю Бога. Из этого набора убеждений следует, что если человек обладает волей или действует сознательно, то он не только бросает вызов Богу и созданному им естественному порядку, но и угрожает завладеть его волей.

Это лишь некоторые из консервативных католических тезисов против гендера. Современный фурор разразился в 2004 году, когда Папский совет по делам семьи, возглавляемый в то время Йозефом Ратцингером, предупредил, что гендерные теоретики угрожают семье, оспаривая тезис о том, что христианские семейные роли могут и должны вытекать из биологического пола. По мнению Ватикана, половое разделение труда заложено в природе пола: женщины выполняют домашнюю работу, а мужчины занимаются оплачиваемой работой и общественной жизнью. Целостности семьи, понимаемой как христианская и естественная, угрожает призрак, маячащий на горизонте: "гендерная идеология". Впервые Ратцингер заявил о своей озабоченности на Четвертой Всемирной конференции ООН по положению женщин, проходившей в Пекине в 1995 году, а затем в 2004 году, будучи главой Папского совета по делам семьи, в письме к епископам подчеркнул, что "гендер" может разрушить важные для Церкви женские ценности и естественное различие между полами. В 2012 году, будучи Папой Бенедиктом XVI, он пошел дальше, заявив, что подобные "идеологии" отрицают "предопределенную двойственность мужчины и женщины" и, таким образом, отрицают "семью" как "реальность, установленную творением". Поскольку, по его мнению, мужчина и женщина созданы Богом, те, кто стремится создать себя, отрицают творческую силу Бога, полагают, что обладают божественными способностями к самосозиданию, и вводятся в заблуждение атеистическим набором убеждений.

В 2016 году Папа Франциск, несмотря на свои иногда прогрессивные взгляды, продолжил линию, разработанную Папой Бенедиктом, и забил еще более громкую тревогу: "Мы переживаем момент уничтожения человека как образа Божьего". В качестве примера такого уничтожения он особо отметил "[идеологию] "гендера"". Он был явно возмущен тем, что "сегодня детей - детей! - учат в школе, что каждый может выбирать свой пол... И это [sic] ужасно!". Затем он утвердительно сослался на Бенедикта XVI и заявил: "Бог создал мужчину и женщину; Бог создал мир определенным образом... а мы делаем прямо противоположное". С этой точки зрения, люди, экспериментирующие с полом, берут на себя творческую власть божественного начала. Папа Франциск пошел дальше, заявив, что сторонники гендерного подхода подобны тем, кто поддерживает или развертывает ядерное оружие, нацеленное на само творение. Эта аналогия предполагает, что чем бы ни был гендер, он несет в себе огромную разрушительную силу в сознании тех, кто выступает против него - на самом деле, непостижимую и ужасающую разрушительную силу. Он представлен как демоническая сила уничтожения, противостоящая творческим силам Бога.

В попытке представить гендер как крайнюю опасность процветает множество смешанных метафор. Различные фигуры разрушения не складываются в целостную картину, но они накапливаются, не обращая внимания на последовательность и противоречия. И чем больше "гендер" может собрать эти разнообразные страхи и тревоги, тем мощнее становится фантом. Если одна фигура разрушения не сработает с каждой аудиторией, то часто сработает другая, и если все они с достаточной скоростью и интенсивностью накапливаются под одним именем, то могут циркулировать еще шире, захватывая разные аудитории по мере продвижения. Вместе они стремятся определить источник страха перед разрушением, то, чего мы должны бояться, и то, что разрушит наши жизни, и при этом начинают разрушать жизни тех, кто стал козлом отпущения.

Хотя Папу Франциска хвалят за его непредвзятый подход к "гомосексуальности", важно помнить, что в 2020 году он защищал именно гражданские союзы геев и лесбиянок, а не сексуальность геев и лесбиянок. В своем интервью под названием "Эта экономика убивает", впервые опубликованном в 2015 году на итальянском языке, Папа сравнивает неприятие гендерной теорией доктрины "комплементарности" (взгляд, согласно которому человек состоит из мужчины и женщины по существу и исключительно, а сексуальный союз между ними является единственной человеческой и естественной формой) с доказательством существования "иродов" в каждый исторический период. Гендерные теоретики-ироды, упомянутые ранее, "замышляют планы смерти, которые обезображивают лицо мужчины и женщины, разрушая творение". Аналогия с ядерным оружием, приведенная на сайте , подчеркивает уничтожающую силу, приписываемую "гендерной теории": "Давайте подумаем о ядерном оружии, о возможности уничтожить за несколько мгновений очень большое количество человеческих существ... Давайте также подумаем о генетических манипуляциях, о манипуляциях с жизнью, или о гендерной теории, которая не признает порядок творения". Именно в этом контексте Папа Франциск посоветовал своей аудитории считать гендерных теоретиков аналогами "диктаторов прошлого века... вспомните гитлерюгенд".

Сравнив "гендерную идеологию" с ядерной войной и нацизмом, Папа Франциск подтолкнул тех, кто выступает против движения LGBTQIA+ и феминизма, к мысли, что они ведут справедливую войну против сил разрушения. Конечно, не все католики и католические организации согласны с такой точкой зрения, и некоторые, например DignityUSA, с восхитительной твердостью призывают к защите прав представителей разных полов и сексуальных ориентаций, а также прав интерсексуалов. Последствия риторики Папы, нагнетающей страх, можно наглядно увидеть, рассмотрев активное вмешательство Ватикана, особенно Папского совета по вопросам семьи.

Профессор права Чикагского университета Мэри Энн Кейс документирует эти вмешательства, включая союз, который Ватикан заключил с Николя Саркози в 2011 году, чтобы изъять из продажи учебники для средней школы во Франции, содержащие разделы о "гендере". В том же году Ватикан представил свое мнение о том, что гендерная проблематика способна подорвать "саму основу системы прав человека". На кону стояла идея человека, которую, похоже, "гендерная идеология" способна разрушить, поскольку человек определяется взаимодополняемостью полов: определение человеческой формы "два в одном". Через год после успешной юридической борьбы за однополые браки во Франции в 2013 году последовала обратная реакция, в которой большую роль сыграл лакановский психоаналитик и священник Тони Анатрелла. Известная во Франции программа курса под названием ABCD de l'égalité предлагала студентам задуматься о разнице между биологическим полом и культурным гендером, но была отменена после того, как Анатрелла предупредил , что "гендерная теория" преподается в начальных школах, и это дезориентирует и вредит сексуальному развитию. Папа Франциск сам встретился с одним из организаторов попытки отмены программы, что вызвало возражения некоторых французов о том, что Церковь вмешивается в государственную образовательную политику, которая должна оставаться в компетенции государства. Учебная программа действительно была отозвана. Затем Ватикан опубликовал свой собственный текст о гендере, чтобы представить противоположную точку зрения.

Для Папы Франциска этот фантом под названием "гендер" является одновременно дьявольским и идеологическим. "Дьявольский" означает, что гендер исходит от дьявола и является делом рук дьявола, а значит, не является божественным творением и представляет собой конкурирующую, ложную и разрушительную форму "творения". В той мере, в какой "гендер" понимается Ватиканом как доктрина или вера, утверждающая, что человек может создать пол, который ему не был присвоен при рождении, это ложная и обманчивая форма творения. Только Бог обладает творческими способностями, и он создал мужчину и женщину, так утверждает Библия. Если кто-то отходит от пола, который был создан для него Богом, он крадет и уничтожает творческие способности, принадлежащие исключительно Богу. Дьявольская сила особенно опасна для уязвимых и восприимчивых людей, тех, кто рискует попасть под влияние и индоктринацию этой "идеологии", идущей вразрез с христианской доктриной. Дьявол, или демоническое начало в целом, работает над тем, чтобы завлечь и повлиять, привить и воспитать, эксплуатировать молодежь и других людей, которые могут поверить в эти новые возможности самоопределения, предоставляемые чем-то под названием "гендер".

На самом деле гендер не предполагает, что каждый из нас сам выбирает, кем быть или как желать и любить. Действительно, тезис о том, что гендер "жестко запрограммирован", все еще является теорией гендера. Древние споры о свободе воли и детерминизме также находят свое отражение в гендерной теории. Однако здесь следует провести различие между тем, выбираются ли гендер и сексуальность или нет, и тем, должны ли люди быть свободны жить в соответствии с тем полом и сексуальностью, которыми они обладают. Например, транс-человек может утверждать, что его гендерная истина является внутренней, даже данной Богом, в то время как другой может считать себя сформированным культурой или даже свободно выбранным. Все они заслуживают права на свободную жизнь, а значит, их требование политической свободы не обязательно предполагает, что гендер или сексуальность выбраны. Когда люди требуют для себя пол или, более того, половую принадлежность, которая не была изначально задана при рождении, они осуществляют человеческие полномочия по самоопределению в ущерб естественному полу, божественно созданному или установленному в христианской версии природы. По словам Папы, они ведут себя так, как будто обладают божественной силой, грубо оспаривая власть божества установить их пол на все времена. В некоторые моменты Папа заявлял, что защитники гендера стремятся украсть силы Бога, тем самым подтверждая, что они действуют от дьявола. Ведь дьявол всегда маскируется под завораживающую внешность. Если гендер - это такой дьявол или сам дьявол, то спорить с ним - значит попасть в его ловушку. Спорить с дьяволом - значит принимать ложную внешность за правдоподобного собеседника. Дьяволов и демонов можно только изгнать или прогнать, сжечь в чучеле, поэтому цензура, травля и патологизация становятся ключевыми стратегиями антигендерного движения.

Обоснованные дебаты по вопросам свободы и необходимости, конституции желания, пола и гендера были бы весьма полезны, но, как утверждает профессор Кейс, "множественность и разнообразие [определений и генеалогий] также свидетельствуют о том, как мало научной работы проделали католические так называемые эксперты по гендерной теории в отношении истоков и параметров теорий, которые они осуждают"

Например, утверждение о том, что гендер - это социальная конструкция, привело некоторых людей к выводу, что люди могут выбирать свой пол по своему усмотрению и в любой момент. В некоторых версиях церковного возражения против социального конструирования гендер рассматривается не иначе как разнузданная личная свобода или разнузданность. Такие предположения не учитывают того факта, что социальное конструирование подчеркивает роль социальных норм в формировании гендера. Идея о том, что социальное конструирование означает, что мы с вами можем творить себя как угодно и когда угодно, забывает об ограничениях, накладываемых обществом, и об упрямстве бессознательного в формировании как сексуальности, так и гендера. На самом деле, отождествление гендера с идеей личной свободы неверно истолковывает коллективную борьбу, которая требуется для того, чтобы освободить место для новых гендерных способов существования, более пригодных для жизни, чем те, которые нам приписывают.

Одним из самых влиятельных католических критиков, порицающих социальное конструирование как радикальную (и опасную) форму личной свободы, является Хорхе Скала, опубликовавший в 2010 году в Аргентине книгу с нападками на "гендерную идеологию", которая сначала была прочитана в католических общинах, а затем получила широкое распространение в евангелической церкви. В ней волюнтаристская концепция гендера предостерегалась как деформация доктрины творения, осуждалась как несовместимая ни с религией, ни с наукой. Одновременно с тем, что Скала выступал против идеи радикальной свободы как кооптации божественных сил и нарушения естественного порядка, он настаивал на том, что эта "идеология" нанесет вред детям, утверждая, что изучение жизни геев и лесбиянок в школах приведет к "гомосексуализации" детей со стороны учителей. По мере того как он развивал свою атаку на гендер как форму личной свободы, она поворачивалась в другую сторону: гендер - это форма индоктринации. Дети не должны быть такими свободными! Дети не должны терять свою свободу! Либо гендер учит человека быть радикально свободным, либо гендер - это то, что отнимает свободу.

Подобных противоречий в движении антигендерной идеологии предостаточно, и чем больше циркулируют их бессвязные и противоречивые формы, тем сильнее они становятся. Одним из самых мощных объектов антигендерного влияния являются национальные выборы. В последние годы "гендер" стал вопросом на нескольких крупных президентских выборах в Бразилии, Коста-Рике, Колумбии, Франции, Швейцарии, Великобритании, Шотландии, Эквадоре и Германии, а также на некоторое время стал центральным вопросом во все более авторитарной Венгрии, где была упразднена кафедра гендерных исследований, на которой преподавала профессор Андреа Пето, Центрально-Европейского университета, а впоследствии она была вынуждена переехать в Вену. Ликвидация подобных программ продолжилась на Балканах. В Испании кампания против гендерной идеологии стала центральной частью платформы правой партии Vox, в пропаганде которой часто упоминаются "гендерный джихадизм" и "феминази". На выборах в Турции в 2023 году Реджеп Тайип Эрдоган назвал защитников прав геев и лесбиянок "культурными террористами", заявив, что они не идут по пути Мухаммеда. Франсиско Серрано, один из лидеров Vox в Андалусии, в 2012 году выпустил книгу "Гендерная диктатура", а в 2019-м - еще одну, под названием "Практическое руководство для родителей, с которыми плохо обращаются: Как выжить в условиях гендерной диктатуры". В то время Vox заключил союз с итальянской партией Fratelli d'Italia, чтобы спасти семью, в том числе женщин и матерей, от разрушительной силы гендерной идеологии. Только "естественная семья", утверждали они, может обеспечить безопасность нации, а для этого необходимо сохранить место матери в патриархальных семейных формациях. Однако, по словам премьер-министра Мелони, основам нации в равной степени угрожают гендерная идеология и миграция из Северной Африки, а также "Голдман Сакс" (как я понимаю, это тонко завуалированный антисемитский выпад, отождествляющий евреев с корпоративной властью, ведь почему именно это название, а не, скажем, Ситибанк?) и "прогрессивные интеллектуалы".

В 2015 году, провозглашая государственную верность патриархальной семье, Владимир Путин определил "гендер" как западный идеологический конструкт, утверждая в Стратегии национальной безопасности того же года, что противодействие гендеру, гнусному западному влиянию, необходимо для сохранения духовной идентичности и единства российской нации. В мае 2012 года, в ответ на легализацию однополых браков в некоторых странах Европы, он упомянул "Гейропу", чтобы высмеять и предотвратить потенциальную приливную волну влияния ЛГБТКВ+ на российские ценности. Возражая против использования "иностранных слов", которые нарушают традиционные языковые значения, Путин предупредил, что оспаривание базовых понятий "мать" и "отец" недопустимо. Таким образом, несмотря на антиевропейскую риторику, его взгляды солидаризируются с европейскими консервативными движениями, выступающими против "гендерной идеологии". Дарья Ухова, критикуя Путина, отмечает, что такие вопросы, как "гендер", не должны быть отброшены как чисто культурные, поскольку они наносят удар по духовному ядру страны. Ведь стратегический документ, по ее собственным словам, направлен на "приоритет духовного над материальным; защиту жизни человека, его прав и свобод; семью; созидательный труд; служение Отечеству; морально-этические нормы; гуманизм; благотворительность; справедливость; взаимопомощь; коллективизм; историческое единство народов России; преемственность истории нашей Родины". Идеология "традиционных семейных ценностей", по мнению Уховой, направлена на легитимацию только очень специфических форм гендерных отношений, то есть "гетеросексуальных, плодовитых [репродуктивных], основанных на предоставлении неоплачиваемой заботы и т. д.". По анализу Уховой, разграничение полов и иерархические отношения "присущи таким формам гендерных отношений, хотя и не находят открытого одобрения в законодательстве, [и] представляют собой существенные элементы этой идеологии"

Во всех этих контекстах, а также в других, которые будут рассмотрены ниже, гендер рассматривается как единая "идеология", которая опровергает реальность половых различий и стремится присвоить божественную силу творения для тех, кто хочет создать свой собственный пол. Трансгендерная идентичность рассматривается как выбор, отклоняющееся или чрезмерное выражение личной свободы, а не как индивидуальная истина и социальная реальность, заслуживающая общественного признания. Часто сведение гендерной идентичности к личному выбору сопровождается утверждением, что создание гендерных идентичностей теперь занимает место божественного творчества. Однако в других регионах, например в Германии, гендерная идеология или, более того, гендерные исследования регулярно характеризуются как тоталитарные, предполагая, что они предписывают новые гендерные идентичности и подавляют свободу личности. Это либо свобода личности, либо ее уничтожение, форма индивидуализма или узурпация божественной власти, индоктринация и тоталитаризм или множество других версий страшных политических призраков, которые властвуют над людьми.

В Бразилии при Болсонару, как и в путинской России, сама идея нации, сама мужественность понимались как угроза "гендерной идеологии", характеризуемой как опасный культурный импорт. По мнению ученого и активистки Сони Корреа, антигендерные движения сформировались в Бразилии в 2000-х годах и были явно разгорячены после визита Папы Бенедикта XVI на Латиноамериканский епископальный совет (CELAM) в Апаресида-ду-Норти в 2007 году. В 2013 году католики и евангелисты преодолели свои разногласия и создали альянс, чтобы отменить предложенный Национальный план образования и искоренить любое упоминание гендера в образовании. В последующие годы были приняты сотни муниципальных и государственных законов, направленных против гендера в образовании. В инаугурационной речи Болсонару в начале января 2019 года содержалось обязательство искоренить "гендерную идеологию в школах", и он поклялся противостоять "идеологическому подчинению". Human Rights Watch сообщает, что "примерно с 2014 года законодатели на федеральном уровне, уровне штатов и муниципалитетов Бразилии внесли более 200 законодательных предложений о запрете "индоктринации" или "гендерной идеологии" в бразильских школах. Эти предложения, направленные на гендерное и сексуальное просвещение, стали предметом интенсивных политических и социальных дебатов в бразильском обществе: некоторые законопроекты в итоге были приняты, многие еще не рассмотрены, а другие отозваны."

В Колумбии после десятилетий насилия перспектива заключения мирного соглашения между FARC (вооруженными революционными силами Колумбии) и правительством была вынесена на всенародное голосование в начале октября 2016 года. Колумбийцы узким большинством голосов проголосовали против мирного соглашения. Примечательно, что кампанию возглавили пятидесятнические евангелические церкви, которые утверждали, что соглашение, хотя и якобы направлено на достижение мира, погрязло в "гендерной идеологии". На самом деле в соглашении упоминаются конкретные способы, которыми затянувшийся конфликт повлиял на женщин и ЛГБТИ, в частности, дискриминация, насилие, принудительное перемещение, отсутствие у женщин доступа к правам собственности и маскулинная иерархия внутри различных вооруженных группировок. Ученые Уильям Белтран и Сиан Крили утверждают, что в кампании церквей "гендер" становится сокращением для обозначения множества социальных бед, с которыми он ассоциировался во время дебатов вокруг плебисцита о мире в Колумбии благодаря использованию термина "гендерная идеология". Мы полагаем, что именно связи между "гендерным" модерном, колониализмом и индустрией развития, его академическое, ценностно-нейтральное качество и статус изолированного технического термина позволяют "гендеру" стать прокси для широкого спектра социальных недовольств." В данном случае "гендер" грозит открыть время, когда религиозное вмешательство в государственные дела перестанет существовать, а Церковь будет прочно отделена от государства. Лидеры пятидесятников предупреждали, что в случае достижения мира семья окажется под ударом и что в результате соглашения страна станет атеистической и коммунистической. По мере того как гендер, функционирующий теперь как фантом, накапливает страхи о будущем, он теряет конкретный референт, но увеличивает свою пугающую силу. Белтран и Крили ясно дают понять, что "гендер" в таких дебатах не имеет определения, и предлагают в этих условиях ставить вопрос не о том, что такое гендер, а о том, что он делает. Они также подчеркивают, что "гендер" в колумбийском контексте служит сокращением, то есть сгущает и представляет множество дополнительных тревог, и "накапливает семантический шум, который позволяет демонизировать его через фразу "гендерная идеология"" Если бы гендер был просто шумом, он не имел бы той политической силы, которую имеет. Он работает не за счет заглушения референта, а за счет наслоения на слово разнонаправленных траекторий угрожающей силы.

Несмотря на то, что аргументы против "гендера" появляются в разных местностях, регионах и странах и преследуют разные цели, они объединяются и усиливаются политическими партиями, глобальными организациями, онлайн-сетями, избирательными платформами (Vox в Испании, La Lega и Fratelli d'Italia в Италии), а также взаимосвязанными евангелическими и католическими церковными организациями. По мнению Агнешки Графф, польского ученого и активиста, одной из основных сетей, усиливающих и распространяющих антигендерные взгляды, является Международная организация семьи (ранее Центр семьи, религии и общества Говарда), которая может похвастаться тысячами участников своих конференций, а также Американский колледж педиатров (ACP), социально-консервативная организация, основанная в 2002 году медицинскими работниками, выступающими против усыновления детей однополыми парами. Возможно, самой влиятельной среди этих групп является онлайн-платформа CitizenGo, основанная в Испании в 2013 году и мобилизующая людей против лекций, выставок и политических кандидатов, защищающих права ЛГБТКВ+. Она быстро стала мощным онлайн-актором в борьбе против репродуктивных прав в нескольких странах. CitizenGo утверждает, что у нее более девяти миллионов подписчиков, готовых мобилизоваться в любой момент. Недавно она заплатила людям, чтобы те развернули в социальных сетях кампанию против репродуктивных прав в Кении, где ей удалось добиться временного запрета на аборты. По данным Quartz Africa, организация продвигает петиции против однополых браков, абортов и эвтаназии по меньшей мере в пятидесяти странах. В 2019 году CitizenGo хвасталась тем, что помимо Кении проводит кампании против клиник, предлагающих аборты, в Малави, Нигерии и Танзании. Сообщалось, что организация платила людям за распространение дезинформации в социальных сетях, чтобы они выступали против репродуктивных прав и сексуального образования молодежи в нескольких регионах (на это заявление CitizenGo, судя по всему, не отреагировала).

Организация CitizenGo была основана в Испании, и ее влияние в Европе и, в последнее время, в Африке было значительным, но она также присутствует в Соединенных Штатах. В ней "гендер" используется для обозначения целого ряда общественных движений, государственной политики, а также региональных и национальных законов. Организация под названием Hazte Oir (Make Yourself Heard), основанная в 2001 году, выступает против прав геев, лесбиянок и транссексуалов, а также против легализации абортов в Испании. Ее основал Игнасио Арсуага, который в 2013 году основал организацию CitizenGo, чтобы распространять ту же повестку дня на международном уровне. Арсуага, сторонник испанской правой партии Vox, также является представителем Всемирного конгресса семей, в который входит Национальная организация за брак в США. А в 2017 году он возглавил кампанию против однополых браков и прав транссексуалов на основе популярной версии тезиса Ватикана о "взаимодополняемости". Их лозунг: "У мальчиков есть пенисы, а у девочек - вагины". Группа наняла автобус, украшенный этим лозунгом, для турне по Испании в 2017 году, но автобус был быстро запрещен Социалистической партией Мадрида как нарушающий общественный порядок. В "Сети нетерпимости" WikiLeaks собран широкий спектр инициатив CitizenGo в России, Венгрии, Германии, Испании, Италии, Чили, Мексике, Бразилии и США. CitizenGo поддерживает связи как с Россией, так и с США, особенно с организациями и платформами, выступающими против брачных прав, включая ультраконсервативную ActRight - группу, также связанную с Всемирным конгрессом семей. Всемирный конгресс семей (WCF) - это проект Международной организации в поддержку семьи, который служит для объединения огромного количества христианских православных, католических и евангелических организаций, занимающихся защитой "естественной семьи" и противодействием правам лесбиянок, геев и транссексуалов. Созданная в 1995 году ставленником Рейгана Алланом Карлсоном, который работал с двумя российскими социологами, Анатолием Антоновым и Виктором Медковым, она сфокусировалась на страхе, что рождаемость падает и что право на аборт и про-ЛГБТ законодательство приведут к цивилизационному краху. На этой встрече присутствовал Иван Шевченко, который представлял точку зрения русского христианского православия. WCF поддерживал антигейскую политику в Сербии, Литве и Румынии, а также в Кении, где доктрина Ватикана была направлена в социальную политику в 2016 году.

Транснациональные связи многочисленны. Российский представитель WCF Алексей Комов входит в совет директоров CitizenGo. В 2014 году Комов выступил спонсором аффилированного конгресса в Москве под названием "Многодетные семьи: Будущее человечества", на котором подчеркивалась важность "естественной семьи", а также открывался путь для русских православных олигархов к созданию альянсов с христианскими евангелистами в США.

CitizenGo также ответственна за распространение нездоровой науки для поддержки своей повестки дня. Они рекламируют политические программы ежегодной глобальной конференции WCF. Из-за своих кампаний против брачного равноправия, прав транссексуалов и абортов CitizenGo была классифицирована как "группа ненависти" Южным центром законодательства о бедности в 2014 году и стала объектом расследования OpenDemocracy в 2019 году.

Ряд групп, входящих в эту сеть, до 2015 года почти не беспокоились о "гендере", но теперь они стали использовать этот термин для обозначения всех позиций, против которых они выступают. Они также стали нападать на "критическую расовую теорию", как будто она включает в себя все позиции, которые настаивают на системном и историческом сохранении расизма в таких странах, как Соединенные Штаты и Великобритания. Среди групп, которые теперь объединились в противостоянии с обеими, - Фонд "Наследие", Институт открытия (посвященный креационизму), Американский совет по законодательной бирже, организация "Родители защищают образование" (в Вирджинии, которая предоставляет "Карту индоктринации"), "Граждане за обновление Америки", "Мамы за свободу" и "Нет левому повороту". В сентябре 2016 года Брайан Браун, лидер Национальной организации за брак и самопровозглашенный отец девяти детей, смирился с неудачей в блокировании брачных прав в США, объединившись с CitizenGo в Мехико, чтобы помочь организовать демонстрации против поддержки, которую правительство Энрике Пенья Ньето оказало брачному равноправию, после того как в 2015 году Верховный суд Мексики запретил ограничения брака по признаку пола. Работая с союзниками на мировой арене, Браун начал использовать "гендерную идеологию" для описания как брачных прав геев и лесбиянок, так и образовательных усилий в области сексуальности и гендера, которые, по его мнению, бросали вызов родительским правам направлять образование своих детей в соответствии с родительскими ценностями. Как Браун импортировал рамки "гендерной идеологии" из Европы в США, он также экспортировал ее в Мексику. В настоящее время Браун является президентом Международной организации в поддержку семьи.

Противодействие "гендеру", угрожающему "естественной семье", часто связывают с угрозой мигрантов, перспективой мисцегенации и ее явно опасным влиянием на естественную семью. Естественная" семья не только гетеронормативна, она также служит воспроизводству нации по линиям расовой и этнической чистоты. В мае 2017 года Венгрия принимала WCF, и премьер-министр Виктор Орбан выступил на конференции вместе с Брайаном Брауном. В своей речи на конференции Орбан в первую очередь говорил об опасности мигрантов: "Мы должны усилить защиту южных границ Европейского союза и не впускать никого, кто вызывает даже самое легкое подозрение в желании напасть на наши семьи и наших детей". Необходимость "защитить наших детей" связана с острой и беспочвенной фантазией о том, что мигранты, если их оставить в стране, вполне могут напасть на венгерских детей. То, что "самого легкого подозрения" будет достаточно, говорит о том, что, что бы ни воображали о мигрантах, этого достаточно, чтобы их не пускать, что пересечение границы и нападение на детей связаны ассоциативно. Неявно ссылаясь на теорию замещения, Орбан продолжил сетовать на то, что население Европы сокращается, что все меньше людей вступают в брак и что иммиграция не может быть решением проблем Европы. Вместо этого он осудил "нелегальную иммиграцию" как потенциально ослабляющую прочность естественной семьи, задуманной как основа нации. Естественная семья, таким образом, мыслится как национальная норма, поскольку естественная семья воспроизводит нацию по национальному признаку. Иными словами, "естественной" является не любая гетеросексуальность, а только та, которая воспроизводит нацию. По его словам, "борьба за будущее Европы... имеет смысл только в том случае, если мы сможем совместить ее с семейной политикой, которая восстановит естественное воспроизводство на континенте". Призыв Орбана к увеличению численности населения Венгрии идет рука об руку с его настаиванием на "естественном" воспроизводстве. Будущее Европы зависит от сохранения исключительно гетеросексуальных браков и репродукции без посторонней помощи: "Важно подчеркнуть, что восстановление естественной репродукции - это национальное дело; и это не просто одно национальное дело из многих, а национальное дело. И это также европейское дело; не просто одно европейское дело среди многих, а европейское дело".