Кукушонок

14

Таких теплых апреля и мая не было давно. Уже в марте нас радовали сотни тюльпанов, луковицы которых мы посадили осенью. Сирень в саду Патрика отблагоухала до времени, и сейчас пышно как никогда цвели розы, повсюду был слышен птичий гомон, а синицы уже учили птенцов летать. Родители летели впереди, а храбрые птенцы следом, но какой-нибудь пугливый обязательно отставал и поднимал крик. Мать манила его и манила, пока вся семья не опускалась на ближайшее дерево. На то и весна — высиживать и выкармливать птенцов.

Сегодня Патрик уехал на машине в Потсдам. Поскольку путь неблизкий, он намеревался переночевать в отеле, завтра, выспавшись, явиться на собеседование, потом осмотреть замок Сан-Суси, а во второй половине дня снова двинуться домой. Я бы тоже с удовольствием поехала с ним, но сейчас не каникулы.

Раньше я выезжала не меньше двух раз в год, летом, как правило, во Францию, а на пасхальные или на осенние каникулы на очереди был какой-нибудь другой европейский город. С Патриком у нас еще не было ни одного совместного отпуска, о чем пока что не приходилось сожалеть. Но неужели и весь август мы проведем в родном саду?

О финансовом положении Патрика я почти ничего не знаю, и мне не хотелось бестактно его об этом расспрашивать. Разумеется, он регулярно получает от меня арендную плату, разумеется, я плачу за продукты или сама их покупаю. Но я не знаю, помогает ли ему жена, и если да, то как, есть ли у него состояние, как насчет его пенсионного страхования, вынужден ли он жестко экономить и может ли позволить себе долгое путешествие. Ни в коем случае я не хочу унижать его приглашением, хотя приближаются троицкие каникулы, и я бы с удовольствием слетала бы в Севилью. Я-то легко могу себе это позволить, в конце концов, у меня есть коллеги, которые на такую же зарплату содержат семьи в пять ртов.

А помимо этого, ведь есть еще Мануэль, и мы зависим в том числе и от его планов на отпуск. Правда, мальчику летом исполняется шестнадцать, представляет ли для него интерес выезд на рыбалку с папой?

Сегодня ужин готовила я. Как вежливый человек Мануэль нахваливал мою глазунью со шпинатом глубокой заморозки, а после этого сразу вскочил на свой мопед. У него, в отличие от меня, два раза в неделю есть послеобеденные уроки, что в такую хорошую погоду кажется чистейшим надругательством.

Мне и самой неохота проверять тетради, и я в кои-то веки поехала на велосипеде на Рыночную площадь. Уже давно начался сезон мороженого, а я в этом году еще не полакомилась ни одним шариком.

Конечно, под тенистыми акациями опять не оказалось ни одного свободного местечка, и я стала озираться в поисках какого-нибудь знакомого. И впрямь, наш новый коллега сидел с Ансельмом Шустером за маленьким столиком и смотрел вслед красивым девушкам, которые нынешним маем уже могли похвастаться хорошим загаром.

Хотя за столиком и тесно, но коллеги организовали мне стул, и я смогла наконец заказать себе желанную порцию ванильного мороженого с земляникой и взбитыми сливками. Правда, Ансельм и Бьерн — тот самый, что похож на Вуди Аллена, — уже собирались уходить, чтобы поиграть в теннис. Бьерн принялся строить мне глазки и выражать сожаление, что я не появилась тут раньше. И спросил, какие у меня планы на вечер в четверг.

— Очень жаль, но в четверг у меня кружок испанского, — сказала я и тут же стала объектом восхищения, что владею еще и этим языком.

— Да какое там «владею», — отмахнулась я. — Но для начинающих в самый раз. Несколько ребят из десятого и одиннадцатого класса, которые на каникулы едут с родителями в Испанию, хотят немножко подготовиться к этому. Это сделала даже моя старая мать перед тем, как поехать на Рождество на Ибицу.

Биргит была права, мелькнуло у меня в мыслях, иностранный язык необходимо постоянно освежать, а мне в моем жалком испанском не случалось практиковаться уже лет десять или больше.

— Наша Аня умница, — сказал Ансельм Бьерну, — где тебе до нее с твоей латынью!

Секунду-другую пришлось бояться, что на опустевшие стулья сядут чужие люди, потому что надо мной прозвучало:

— Здесь свободно?

Я подняла голову. Передо мной стоял Штеффен с детской коляской и улыбался. Естественно, мне пришлось делать хорошую мину при плохой игре и любоваться младенцем. Он был совсем не такой, как на фото, я прикинула, сколько же ему сейчас может быть.

— А где Биргит? — спросила я ради приличия.

— У зубного, это надолго, — сказал Штеффен. — Ее замучил воспалившийся зуб мудрости. Кстати — не знаю, как поточнее выразить, — думаю, она бы страшно обрадовалась, если бы ты ее навестила. Как-никак вы коллеги и, вообще-то, подруги, ей действительно тебя не хватает, и она уже голову сломала, гадая, отчего ты так отдалилась от нее…

Он осекся, увидев мое замкнувшееся лицо, и сменил тему:

— А что скажешь про нашего чудесного ребенка?

А ведь минуту назад я уже промямлила положенное «какой прелестный», но, должно быть, это прозвучало без подобающего энтузиазма.

— Очаровательный, весь в маму, — заверила я не глядя.

Штеффен отрицательно покачал головой.

— Тебе показалось, — заявил он. — Все в один голос говорят, что он вылитый я.

Тут я заглянула в коляску немного внимательней. У ребенка были темно-карие глаза и почти черные волосы, которые не могли иметь ничего общего ни с соломенным блондином Штеффеном, ни с шатенкой Биргит. Я сказала об этом гордому отцу.

— Цвет глаз и волос может измениться, — просвещал он меня. — Но ты только посмотри! Мой рот, мой нос, моя форма головы!

И это тоже было не так. У Штеффена рот куда крупнее, а череп вытянутый, а у ребенка круглый. Я рассердилась на его упертую тупость и раздраженно сказала:

— Да это вообще не твой ребенок, это видно и слепому! Да я этого давно боялась!

Штеффен непонимающе уставился на меня.

— Аня, ты вообще соображаешь, что ты делаешь, говоря такие вещи? Твои сомнения и без того меня перебаламутили, и вот едва я успел с ними справиться, как ты снова заводишь свою шарманку. Если быть до конца честным, я и сам иной раз задаюсь вопросом, действительно ли это мой сын…

Тут мне стало его жаль, мне следовало бы — черт бы побрал мою болтливость — попридержать язык.

— Не принимай мою болтовню всерьез, — примирительно сказала я. — Конечно же, это твой сын, я просто не разбираюсь в младенцах. Но чтобы раз и навсегда избавиться от сомнений, закажи в лаборатории тест на отцовство. Тогда покой тебе обеспечен.

Он призадумался.

— А как бы это устроить, чтобы Биргит ничего не заметила? Ведь я же смертельно ее обижу своими подозрениями!

— Да очень просто, — сказала я. — Посылаешь в молекулярно-биологическую лабораторию пробы от отца, матери и ребенка, и в мгновение ока будешь все знать. Биргит даже ничего не заподозрит. Насколько мне известно, для этого достаточно мазка из слизистой оболочки рта, сойдет зубная щетка или пара волосков, от ребенка годится соска. Надежность анализа ДНК составляет, как говорят, 99 %, и тебя больше не будет мучить неизвестность.

— А как тайком раздобыть адрес? — спросил Штеффен, и я напомнила ему про Интернет.

Он неожиданно рывком поднялся и заявил, что все это были только теоретические рассуждения. А в принципе он совершенно уверен, что ребенок — его плоть и кровь. И никого и ничто на свете он не любит так, как своего маленького Виктора.

Я ехала на велосипеде домой, и меня мучили угрызения совести. Я точно знаю, почему младенца назвали так, а не иначе: потому что его мать писала реферат о Викторе Гюго. А второе имя явно подсказал Штеффен, дедушка которого Август Тухер сделал когда-то карьеру в баденском министерстве сельского хозяйства. Но одно остается для меня загадкой — почему Штеффен струсил и так и не спросил у жены, были ли у нее отношения с Гернотом? В конце концов, мы же оба слышали любовное щебетание Биргит на автоответчике Гернота.

Из гаража доносился оглушительный треск, который я сразу же истолковала правильно. Мануэль не только оголил череп отца, но причесывает теперь и свой новый мопед. Я не стала заглядывать к нему, чтобы поздороваться, а села с книгой на балконе. Вообще-то я ждала звонка от Патрика, который обещал подтвердить, что благополучно добрался до отеля. Неужели я становлюсь похожа на тех жен-липучек, которые постоянно требуют от мужа отчета, где он и что делает?

Но когда телефон зазвонил, это оказался не Патрик, а мой новый поклонник Бьерн.

— Иногда приходится подталкивать случайность в нужное русло, — сказал он. — Поскольку в четверг тебе придется вести кружок, не смогу ли я заманить тебя в выходные на лесную прогулку гигантской порцией мороженого?

Наверняка Ансельм сообщил ему, что я в разводе и снова на выданье.

— К сожалению, мы с моим другом уже распланировали выходные, — сказала я немного высокомерно и была горда своей ложью, но все равно мне было чуточку жаль. Однако Бьерн не должен воображать, что мне приходится ездить на Рыночную площадь, чтобы подцепить себе там мужчину.

В остальном Патрик вряд ли стал бы возражать против моих встреч с коллегой. Но почему он мне не звонит? Где он там, в Потсдаме, слоняется вечером? Постепенно до меня стало доходить, что я безосновательно недоверчива. И виноват в этом Гернот, сказала я себе. Я должна постараться не тащить за собой старые долги в новые отношения и не переносить на нового партнера грехи предшественника.

Когда я уже перестала ждать, Патрик все-таки позвонил: оказалось, он попал в пробку и только теперь, смертельно усталый, добрался до отеля. Первым делом он должен завтра купить себе шапку, потому что там холоднее, чем здесь, и у него мерзнет голова.

— Бедный мой лысый любимый, — сказала я, — спокойной тебе ночи после стольких мытарств! И я буду держать за тебя большой палец, чтобы с устройством на работу все удалось!

— Хотя твое сочувствие и не греет мне голову, зато греет сердце. А вот в то, что ты станешь зажимать большой палец, я что-то не верю, — сказал Патрик и был, в общем, прав.

Как я ни зарекалась впредь этого не делать, а все же перед отъездом Патрика погладила ему рубашку для собеседования. Интересно, а как бы он повел себя, если бы меня перевели в другой город?

У Патрика была еще одна просьба. Он, мол, не подумал о том, чтобы выставить на улицу коричневый мусорный контейнер для биоотходов, и очень может быть, что Мануэль тоже забыл, что завтра утром приезжает мусоровоз. Не могу ли я быстренько напомнить мальчику, если он еще не спит.

Была половина десятого, Мануэль давно уже не ложится в такую рань, я даже полагала, что он еще не вернулся домой. С мусорным контейнером я управлюсь и без мужской помощи, в конце концов, ведь у контейнера есть два колесика.

С тех пор, как мы с Патриком стали парой, мы больше не запираем наши квартиры, а запираем лишь входную дверь дома. Когда я спустилась вниз, в прихожей горел свет, и до меня донеслись звуки разгоряченного спора. Мануэль и Юлиан сидели за кухонным столом, перед ними стояли бутылка вина и бокалы, а также пепельница, и они, дебатируя, уже вошли в раж. Я не стала заострять внимание на никотине и алкоголе, передала просьбу Патрика и поинтересовалась, из-за чего сыр-бор.

— Как всегда, из-за глобализации, — сказал Юлиан, — вернее, из-за ее разрушительных социальных последствий. Мы не можем прийти к единому мнению, надо ли во время демонстраций все ломать и крушить, и только насилие против личности мы оба отвергаем.

— Что-что? Вы опять собираетесь взорвать школу?

Оба безмолвно замерли, уставившись на меня, а потом Юлиан с негодованием выпалил:

— Если вы думаете, что это мы в тот раз подстроили шантаж с бомбой, то вы меня обижаете, госпожа Рейнольд! Все как раз наоборот! Мы с Мануэлем размышляем о том, как должна выглядеть самая результативная мирная политика.

Мануэль тоже нахмурился.

— Аня, про бомбу — это не смешно. У нас серьезный конфликт. Например, индийский рынок совершенно подорван импортом дешевого сухого молока из стран Евросоюза. Но Индия — страна, традиционно чуждая насилию, так вот, следует ли, несмотря на это, призывать тамошнее крестьянство к сопротивлению?

Я взяла с кухонной полки стакан из-под горчицы, так хорошо подходящий для питья, налила в него красного вина и пристально посмотрела на своих разгорячившихся учеников. Пушок у обоих над верхней губой уже превратился в трогательные усики, старушечий голос Юлиана мутировал в тенор. Не сагитировать ли мне его в наш хор?

— Ты не относишься к нам всерьез, Аня, — посетовал Мануэль. — Известно ли тебе вообще, что экономическая помощь Африке служит только тому, чтобы оживить бизнес, выгодный США? Ведь прекрасно знают тамошнее бедственное положение и никаких мер не принимают. Бабушка Юлиана — одна из немногих, кто на это отваживается!

Пристыженная юными идеалистами, я опустила голову; они совершенно правы, я, к сожалению, больше интересуюсь тем, получит ли Патрик место в Потсдаме, чем изменением климата.

— А что говорит об этих проблемах твой отец? — спросила я Мануэля.

Он пожал плечами.

— Патрик в принципе на нашей стороне; это я уговорил его разделять мусор и экономить энергию. Но мой отец слишком мягкотелый, чтобы по-настоящему стукнуть кулаком по столу!

Бутылка красного вина опустела, теперь и мне впору было крепко стукнуть кулаком по столу.

— Юлиан, как ты вообще намерен добираться домой? Или мне тебя отвезти?

— Вы выпили, — объявил Юлиан. — Хотите лишиться водительских прав? Я останусь здесь, ведь кровать Патрика свободна.

— Ну, тогда спокойной ночи! — сказала я и покинула двоих борцов за улучшение мира.

Если бы это были мои дети, мне наверняка было бы трудно совместить понимание с последовательным соблюдением правил. Оба подростка не дураки, но не должны терять голову. Мои коллеги тоже часто бывают беспомощны перед жгучими вопросами наших учеников и для удобства передают поиск решения политикам.

И еще кое-что не давало мне уснуть: должна ли я рассказать Патрику, что его сын тайком курит и пьет или он и сам давно знает и ничего не имеет против? В этом возрасте я, кстати, тоже пробовала, но после первой же сигареты мне стало так дурно, что от дальнейших экспериментов я отказалась.

Перед тем как уснуть, я еще немного похихикала, поскольку защитник природы Мануэль жаждал вонючий мопед и в конце концов заполучил его. И когда он консультировал меня при покупке машины, он вовсе не интересовался экологичностью и расходом топлива, куда больше его волновали скоростные качества, цена и дизайн.