Квант удачи

Дело #19 — День Дракона 2

Наступила тишина, затем отовсюду хлынули аплодисменты. Граждане Танелорна отдавали должное тем, кто родились иными, но смогли преодолеть барьер. Они видели в этом надежду на единение любых жизненных форм.

— Возможные собратья! — провозгласил спикер-кот. — Начните с ответа: кто вы?

— Псевдо- с ущие, – произнёс первый.

— Вынужденные, — выговорил второй.

— Внеживые , — прошелестел третий.

Они перебирали слова, не находя единственно-верное. Фигуры мелко вибрировали в поисках ответа; Ана поняла, что он интересует пришельцев не меньше всех вокруг. Казалось, что воплощённые ищут сами себя.

— Внемирные…

Их глубокие, щемящие голоса проникли по всем куполам, прошлись по всем сенсорам и зазвучали в головах, понятные без перевода. Ана увидела, как Одиссей побледнел: у Танелорна не было таких технологий. Пришельцы использовали сам принцип языковых систем, который только что узнали, чтобы донести до каждого свои слова — но не с помощью конкретных языков, а каким-то образом обращаясь к сути вопроса и передавая смысл.

— Вторгнутые…

Она невольно вспомнила о подобном способе коммуникации у расы висай — люди воспринимают их мысли как сказанные вслух слова. Помыслы висай расходятся в четвёртом измерении, словно круги по воде, и физически взаимодействуют с корой мозга, а разум переводит их в понятную речь. Ментальная связь ещё проще: играясь в песочнице галактического разноообразия, эволюция изобрела множество видов излучений, которые передают импульсы из разума в разум.

— Беспрошлые и безбудущие…

Но здесь было нечто иное: слова чужаков рождались сразу в голове, из ниоткуда в сознание, и от нарушения природных процессов разум мутило. Вечные говорили на сущностном языке вселенной — хотя до этого никто не знал, что у вселенной есть язык.

— Вневременные…

Они приближались к нужному слову с разных сторон, вдруг замерли и хором произнесли:

— Вечные .

Наступила тишина.

— Принято, — мягко согласился спикер. — Для чего вы прибыли, какова ваша цель?

— Мы создались, чтобы перестать быть.

Одиссей хотел отдать альфе приказ, даже открыл канал, но оборвал его.

— Инфосвязи, — прошептал он самому себе. — Нельзя.

— Вы воплотились в материальное состояние лишь затем, чтобы как можно скорее прекратить его? — спросил кот, удивлённо разведя лапками.

— Да.

— Мы пока не поняли вашей логики. Приложить столько усилий и совершить адаптацию к невозможным для вас условиям, только чтобы вернуться обратно? Или вам нужно что-то ещё?

— Что-то ещё.

Фигуры потянулись к спикеру, все сразу:

— Исток.

— Мы ищем его, должны найти.

— Ради Истока мы существуем.

С каждым словом в потусторонних голосах нарастали нетерпение и жажда.

— Отдайте Исток! — содрогнулись Вечные. — И мы сможем исчезнуть.

Они вскинули руки, потянулись к платформам, и по всей сфере прошёл ропот смятения: вместо пальцев в их руках трепетало Ничто.

Во вселенной есть много непостижимых сущностей, предметов или явлений, но ни одно из них не сравнится с маленькой пригоршней пустоты. Даже самый красочный из цветов впечатляет куда слабее, чем полное отсутствие цвета. В руках чужих были прорехи не чёрного, белого или серого, а бесцветного — и его гораздо проще назвать, чем описать или представить. Не отблеск и перелив, а отказ и провал, нарушение всех измерений и перспектив, привычных глазу.

Восприятие умеет работать только со свойствами, и не понимает, как реагировать, если свойств нет. Взгляд пытается на чём-то остановиться, ведь перед ним — конкретная точка пространства, но не может найти в ней, на что смотреть. Лишь зудящая прореха безумия, взгляд одновременно слепнет и остаётся зрячим, а мозг отказывается понимать, как это возможно.

Ана дрогнула, впервые увидев пустоту, её пронзила фантомная судорога и исчезающий озноб. Реальность только что была незыблемой, как вдруг показалась обёрточной бумагой над бездной пустоты. Жизнь стала эфемерной, и каждый с ужасом почувствовал себя не настоящим. Ведь в руках Вечных дрожало отрицание всего.

Тысячи сообщений и взбудораженных инфоволн мелькали вокруг; по доктрине полной открытости они транслировались всем гражданам Танелорна. Миллиарды и миллиарды ощутили дыхание бездны, вскочили от волнения или в шоке сжались на своих местах. Ведь они никогда не видели ничего подобного.

— «Исток» не установлен, — в растущем безумии крылатый котик остался рассудителен и невозмутим. — Укажите на искомый предмет или точнее опишите его параметры?

— Единственный.

Три фигуры двинулись в разные стороны и каждый уткнулся в границу очерченной области. Защитные поля и особые фильтры окрасились в бледно-красный цвет, указывая, что выходить из зоны прибытия запрещено.

— Внимание! Остановитесь.

Но Вечных породила и вела необходимость достигнуть цели.

— Оставайтесь в зоне! Оставайтесь…

— Ты. Говоришь. – проронил первый пришелец и стремительно провалился, вковеркался сам в себя. Две прорехи пустоты в его руках слились в одну, исчезли в комке сложившейся фигуры и тут же выдрались из небытия прямо в кошачьем теле альфа-спикера. Синтетика расслоило на сотни дрожащих линий и пластов, когда высокая тёмная фигура пронзила его и включила в себя, словно перезаписалась в реальность поверх, и они совпали в одной точке бытия.

Половина сферы ахнуло, и половина Танелорна вместе с ней. Ана поняла, что преграды Вечным не помеха — один раз воплотившись в точке пространства-времени, теперь они могли уничтожать себя пустотой и пересоздавать в любой другой точке… если та каким-то образом связана с предыдущей. Спикер говорил с Вечными — и даже такая беглая связь позволила одному из них воплотиться прямо в спикере. Неодолимые поля, надёжная броня и другие защиты от них не спасут.

В те же мгновения второй Вечный наклонил золотую голову, и в ней отразился вислоухий зульч — испуганный пухлый «слонёнок», который прильнул к полю своей платформы, и, поджав хоботок, смотрел на происходящее как на пугающий театр, расширенными от восхищения глазами. Увидев, что чужой его заметил, зульч дрогнул и инстинктивно запеленал лицо ушами, как делали его предки в течение сотен тысяч лет на своей гипо-сенситивной планете. «Я в домике», «меня нет», зульч отключился от внешнего мира, и на родине это спасло бы ему жизнь, ведь для других гипо-сенситивов он стал невидим.

— Ты. Видел, — пророкотал Вечный, рухнул сам в себя, и мгновением позже величавая фигура пронзила ушастого насквозь. Зульча разобрало на нити и пласты, он содрогнулся и странно закричал.

Ана не видела ничего подобного, да никто никогда не видел. От этой картины мутило ещё сильнее, в ней всё было неправильным и невозможным — живое существо разделило на слои, а зульч остался невредим, но сразу ясно, что он на грани уничтожения, и лишь сверхусилием всего существа остаётся… быть. Его фигура мелко дрожала, разложенная на несколько перспектив: пласты, развёрнутые в разнобой друг другу, и странные нити, то ли вероятностей, то ли судьбы — всё это было нематериальным, но явно частью его существа, словно другие измерения, которые стали видны благодаря вмешательству Вечных. А внутри несчастного слонёнка и над ним темнела зловещая фигура, касания пустоты перебирали всё его существо.

От ощущения, что пришельцы копаются в струнах души, становилось физически тошно.

Третий Вечный мимолётно коснулся силовой преграды, пустота в его ладони нарушила ход процессов, и по контуру прошёл спазм. Златоглавый безмятежно выплыл в возникший прорыв, и повеял вперёд, словно космическим ветром. Он протягивал руку, как Прометей, несущий смертным огонь — только в его руке корчилось небытие.

Он двигался к платформе, украшенной барельефом из адаптивной брони, излучателей и жерл — Ана узнала культуру воинственных греанцев и могла поклясться, что орудия церемониальные, но действующие. Так и было: орудия ожили, Одиссей отдал приказ заблокировать их, но не успел — ИИ греанцев уже принял решение, и платформа рявкнула залпами.

Они врезались в Вечного, уничтожив его тремя способами: клочья тёмного тела размазало, а золотая маска лопнула и растеклась гаснущим облаком бесформенных завитков. Вечные были хрупки, но Ана уже понимала: уничтожение лишь поможет чужому, ведь оно создало прямую связь. Ответ пришёл быстро: пирамидального металлоида расслоило, Вечный воплотился в реальность внутри него и просвечивал тусклым золотом и мрачным силуэтом сквозь трепещущие линии греанца, который зарокотал, пытаясь остаться собой.

Всё это происходило одновременно; пространство осветилось красными контурами тревоги, они поделили зал совета на ячейки. Собрание взорвалось каскадом реакций участников: одних переполнило возмущение и желание спасти зульча, другие заявляли отступление, третьи требовали открыть по нарушителя огонь, четвёртые провозглашали, что это лишь недоразумение, непонимание, нужно выдержать мир…

— Общая эвакуация, протокол «Смертельный»! — приказал Одиссей, и его волна с наивысшим приоритетом перебила остальные. — Блокируйте трансляцию и отключите все связи с Танелорном; не атаковать Вечных, не взаимодействовать с ними никак! Начинайте глобальное разделение планеты и уводите блоки в защитный режим!

Он не кричал это вслух, а за долю секунды отдал серию одновременных приказов. Мир дрогнул: воля Аксиома грянула посреди расходящейся бури, и система начала выполнять её принудительно, блокируя тех, кто пытался действовать иначе.

Платформы стало втягивать в суб-пространственные складки и выбрасывать в заранее заготовленные убежища, они исчезали одна за другой. Часть уходили в экстренный гипер, часть разлетались на ускорителях, спеша присоединиться к своим блокам на планете.

Сфера совета распалась, большинство покинули сессию, остальные разлетались на глазах, и стало понятно, что они висят на орбите Танелорна. Ана в первый и последний раз увидела этот удивительный мир сверху: белый, зелёный, синий, серебряный и золотой, как сошедшая с картины мечта.

Это была искусственная планета, и принцесса ощутила восторг, увидев, как она разделяется на крупные и малые блоки, превращаясь в мириадный рой, и как блоки начинают уходить в гипер или исчезать в струнных прыжках. Это было потрясающее зрелище. Несмотря на образование имперской наследницы, Ана не слышала о такой технологии спасения миров.

Потеряв в детстве родину, Одиссей не мог не подумать о том, чтобы защитить Танелорн от подобной судьбы. И теперь защита сработала за считанные секунды от осознания угрозы: Вечные ещё вибрировали в телах своих жертв, а планета уже исчезла.

Греанец мучительно рокотал, зульч всхлипывал, а бета-спикер отключился от синтетика и прервал связь.

— Оболочка , — проронил первый Вечный и выпростался из крылатого кота. — Хозяин сбежал. Нужен другой.

Казалось, соприкосновение с пустотой нанесло синтетику непоправимые раны; он задрожал, разложенный на линии и слои, материя пыталась сложиться воедино, вселенная изо всех сил старалась сохранить цельность… и вдруг крылатый кот сплотился, невредимый, без малейших следов вмешательства.

Зульч в ужасе содрогался, пытаясь вырваться и сбежать, но невозможно сбежать от того, что внутри тебя, что переплелось с твоим бытием.

— Счастливый, несчастный, счастливый… — шелестел Вечный, словно гадая по линиям судьбы. Его руки скользили по нитям и слоям зульча, перебирая их, как струны арфы.

— Остановитесь, — звонко воскликнул та’эрон Рами. — Вы причиняете ему страдание.

Его платформа плыла к несчастному слонёнку, наследник тысяч поколений хищников вскинул лапы в жесте, обращённом к Вечным, но его когти прятались внутри.

— Рами, беги! — закричал Одиссей. — Мы не трогаем чужих, прячем планету и уходим от любого контакта!

— Подтверждаю режим разделения, — пробормотал та’эрон. — Но право вето на приказ об уходе.

Рами не мог бросить собрата. Точным прыжком он перескочил с платформы на платформу и схватил трясущегося зульча за плечи.

— Он ничего не знает об Истоке, — сказал архитектор в нависающее золотое лицо, где его отражение начало деформироваться и меняться. — Я тоже не знаю, но я могу вам помочь.

— Рами, нет! — рявкнул Одиссей. — Они перебирают связи в поисках первопричин! Ты один из основателей Танелорна, если они возьмут тебя, то будут в шаге от всей планеты!!

Но было уже поздно.

— Ненужный, неважный, — выдохнул Вечный, оставив слонёнка, и тот осел на пол, истерично содрогаясь в попытках вернуть себя.

— Помеха. — бросил третий чужой, и пустота в его руках жадно затрепетала, а греанец неистово заскрежетал. Бронированную платформу расслоило всю целиком, мгновение она дрожала, пытаясь удержаться на краю бытия, но не смогла. Все слои и линии вдёрнулись в одну точку, платформу стёрло вместе с орудиями и греанцем. Были — и не было.

— Нужный, — сказал первый Вечный, подплыв к Рами.

И вложил в та’эрона руки с прорехами пустоты.

— Нет, — прошептал Одиссей, и по его искажённому лицу Ана поняла, что впервые за много лет он не знает, что делать. Броситься на помощь другу и погибнуть с ним. Оставить его и бежать с планетой, потому что она важнее и сам Одиссей тоже. Сжать чувства в кулак и наблюдать, как чужие уничтожают Рами, словно ненужный предмет, впитывать любую информацию о Вечных, чтобы уйти в самый последний момент. Все варианты были плохи.

Платформа с зульчем дрогнула и ушла в гипер, система отделила Рами как поражённого угрозой и бросила, нейтрально и бесчеловечно определив не подлежащим спасению. Он повис в собственном защитном поле, которое позволяло выйти в космос и невредимым упасть на планету, прыгнуть в вулкан или выдержать удар астероида — но не спасало от Вечных.

Рами не застонал и не закричал, он был готов к столкновению с чем угодно, и даже прикосновение пустоты, сводящее с ума и лишающее воли, не сломило его дух. Та’эрон распростёр руки, отдавая себя на волю чужаков.

— Что бы вы не искали, мы можем помочь друг другу и существовать вместе, — выдохнул он, содрогаясь в агонии вещества, которое тщилось существовать.

— Нет, — хором проронили Вечные, тяжело и печально, — Нас быть не должно. Отдай нам Исток, чтобы мы могли перестать быть. Отдай.

В их сотрясающих душу голосах была жажда и тоска, словно они мучались даже сильнее Рами, дрожащего в смертельной хватке пустоты.

— Ты и Танелорн. — проронил Вечный, нависая над Рами, разбитым на сотни нитей и слоёв.

— Ты сплетён с Танелорном. Танелорн сплетен с ключом. Ключ и Исток. Вместе.

Второй подплыл сбоку, а третий искал внутри, они сгрудились над распростёртым архитектором, как чудовища-падальщики в поисках чего-то, что утолит их голод.

— Незримые следы. Вокруг Танелорна. Много незримых следов.

— Скажи, где Исток. Скажи!

— Я не знаю!.. — Рами застонал, теряя контроль.

Одиссей мог смести двоих Вечных ливневым огнём из своего техноконтура, разрывать их в клочья снова и снова, пока они не возродятся у него внутри. Но это никак не поможет Рами, а лишь погубит их обоих… Ана смотрела на лицо будущего детектива, искажённое гримасой выбора.

— Оборванная нить, — сказал Вечный внутри Рами, в его голосе тяжелело напряжение. — Незримая. Связан не с Истоком. С ключом.

Всё замерло, даже Рами бессильно застыл, и две тёмных фигуры медленно развернулись в сторону Одиссея. Сердце Аны ёкнуло, но в следующую секунду она осознала, что золотые лики не направлены прямо на него… что они слепо поворачивают маски, и Одиссей не отражается в них…

Вечные не видят его! Глаз сайн, незримый для них, прячет и своего носителя!

Но глаз не мог помешать им думать, сопоставлять и искать.

— Ты здесь, — пророкотали все трое со страстью и торжеством. — Ты рядом.

Двое воспарили, расходясь в стороны, раскинули руки, словно приветствовали долгожданного друга и так сильно хотели обнять. Ана заметила, что многофокусный взгляд Одиссея сконцентрировался на руках Вечных, посмотрела и увидела, как они дрожат от предвкушения. Пустота невыносимо корчилась, и девушка вдруг поняла, как мучительно ей соприкасаться с веществом, бытием, реальностью, быть частью вселенной. Как невероятно она хочет прекратить.

— Все живые хотят, — тяжело выговорил первый Вечный, брезгливо и неприятно осознавая то, о чём говорил. — Чего жаждешь ты? Скажи, что угодно. Всё сущее. Мы дадим тебе.

Одиссей молчал, его лицо не скрывало эмоций и сейчас в нём боролись соблазн и страх, но Ана не могла узнать, какие именно. Странно, в полной ментограмме хранятся все чувства и мысли носителя — а здесь была лишь фиксация происходящего, без личностного слоя. Неужели Одиссей по-прежнему не доверяет ей и не показывает всей картины? Раскрывает такое сокровенное и такое чудовищное, но при этом что-то утаив?..

Вечный согнулся словно от боли и застонал, его фигура деформировалась, сотрясалась, он пытался удержать её, но она со скрежещущим воплем низверглась сама в себя и уничтожилась, от него не осталось и следа. Второй задрожал и поплыл, едва справляясь с искажением и болью.

— Так плохо, — прошелестел он. — Страшно. Но ты остался ради друга, ты добр. Помоги нам. Спаси нас! Ради всего доброго, что есть в этой вселенной… Дай нам возможность уйти.

Чужой простёр руки в нужную сторону, слепая судьба повернула его к Одиссею, и вся мрачная фигура исказилась в борьбе. Человек не двинулся, и златоликий застонал, закричал, взламываясь изнутри, его крик перешёл в хаотический поток и смолк в исчезающем комке тела.

Рами едва слышно всхлипнул, он почти не дышал, был в объятиях пустоты слишком долго. Его существо уже почти смирилось с чудовищной несправедливостью небытия, которую не приемлет каждая клеточка живого — только на порядок невыносимее, чем от обычной смерти. Воля Рами, умнейшего и жизнерадостного, тонкого и открытого, почти исчерпалась.

— Не хочешь, — горько проронил последний Вечный. — Тогда страдай, как те, кого ты обрек на страдания. Смотри, как исчезнет то, ради чего ты взывал к Истоку. Твой друг. Через него твои приёмные дети. И через них твой Танелорн.

Он раскинул руки в стороны, из тёмного тела выворотились ещё руки, и ещё, словно многорукий бог, в каждой ладони корчилась пустота, а Рами закричал последним криком падающего в бездну. И Ана поняла, что у Одиссея не осталось времени, он должен решить, что делать, прямо сейчас.

Серые колонны возносились к строгим сводам, их увивали каменные стебли и листья плюща с венчиками искусно выточенных лилий — оттеняя доктрину о долге напоминанием о жизни. Арки сходились в каменное небо, полное звёзд, а в проёмах высились сумрачные статуи мужчин и женщин в мешковатых древних скафандрах. Первые. Разведчики и освоители, пилоты дальних прыжков и вераторы первой навигаторской гильдии.

На арке каждого, словно медали и ордена, отпечатались символы достижений — но главным свершением стоящих в этом зале стали их имена. Здесь навеки застыли те, кто приняли эпохальное решение: разделить наследие погибшей родины. Те, кто взяли Фамилии-символы и основали династии, поделившие остатки человечества на двенадцать культур. Если присмотреться, можно было прочесть среди них «Илиад» и «Ривендаль».

Все статуи замерли в одной позе: склонив голову и прижав руку к груди, словно прося прощения у матери и отдавая ей память и скорбь. В центре на каменном полу голубела и зеленела большая мозаика Земли, а на плитах вокруг неё широким кругом чернела надпись: «За бесконечностью — я». Последняя буква находилась перед алтарным возвышением, а на возвышении стоял мальчик.

Семи лет, в маленьком мешковатом скафандре старинного покроя, сшитом вручную специально для этого дня, взволнованный и внимательный. Перед ним, преклонив колено и склонив голову, возвышался мужчина-гора в адаптивной броне. Рядом стояла самая красивая женщина в галактике, Елена Илиад. А по краям зала, в отдалении, теряясь в тени, замерли одиннадцать вераторов, представители каждой династии… кроме одной.

— И последнее, сын, — сказал Оберон спокойно и негромко. — Что бы с тобой ни случилось в жизни, кем бы ты ни стал, куда бы ни занесла тебя судьба, помни: ты должен защищать наследие Древних. Помни: нет ничего важнее глаза сайн.

Он говорил это тихо, чтобы услышали только трое. Мальчик едва заметно посмотрел на маму, проверяя её согласие с отцом — и ему показалось, что она не вполне согласна.

— Но лорд-хранитель, — спросил он, сомневаясь. — Наши предки отдали всё, чтобы спасти людей от истребления. Это первая и последняя цель Ривендалей и всех Хранителей. Неужели этот глаз… важнее людей?

Глаза Елены блеснули одобрением.

— И нет, и да, — проронил Оберон, в его голосе был сумрак сомнения. — Нет, потому что мы не знаем, а можем лишь чувствовать и догадываться. Да, потому что мы чувствуем и верим.

— Во что?

— В добрую волю создателей глаза. Их дары вели и защищали нас после гибели Земли, хотя они сами давным-давно мертвы. Каждый носитель глаза уверен, что сайны благи, я носил его много лет и чувствую это в глубинах моего сердца.

— Но ты не знаешь, — сказала Елена, опустив глаза.

— Не знаю, — согласился отец. — Я думаю, что человечество — часть наследия сайн. Что наши пути как-то связаны, и они оставили нам дар, чтобы действовать вместе.

— Жаль, что они не оставили послание, — Елена качнула точёной головой. — Это сделало бы нашу жизнь куда проще.

Мальчик знал, что она говорит не о далёком прошлом, а о событиях нынешних: напряжении между Обероном и её родной семьёй. И о цедарах.

— Если мы правы, — не ответив жене, продолжал лорд-хранитель, — То спасти глаз и означает спасти людей.

Он смотрел на сына испытующим, пронизывающим взглядом.

— Но мы можем ошибаться. Возможно, глаз сайн не является даром и никак не связан с судьбой людей. Или медузы — хитроумные чудовища, их глаз заставляет носителей чувствовать преданность. А может, это древний и равнодушный народ, который не имел никакого понятия, что их наследие будем хранить мы… Такое возможно. Но что, если мы правы, и этот драгоценный дар позволит спасти нечто большее, чем мы все? Именно так чувствуют носители глаза. А если это правда, то последствия утраты дара сайн будут куда страшнее, чем последствия нашей… слепой веры.

— Но хочется же узнать точно! — воскликнул сын.

— Жизнь не всегда даёт нам чёткие ответы. Она не всегда понятна и проста.

— Как же я догадаюсь, как правильно⁈

— Чем дольше ты будешь носить глаз, тем глубже поймёшь эту правоту.

— Совсем как ты?

Человек-гора трудно вздохнул, и от мощи его дыхания мальчика едва не пошатнуло. А затем он сказал пугающую правду:

— Сын. Ты знаешь, как я люблю нашу планету и наших людей. Как сильно предан тебе и маме, я готов защищать вас до последнего вздоха. Для меня не стоит вопроса выбора между мной и другими, ради людей я отдам всё. Такова клятва Хранителя, таков мой долг. Мне не страшно это сделать. Но если выбор встанет между Ольхаймом и даром сайн, я выберу сайн. Если выбор будет между моей женой и глазом, я выберу глаз. И если мне придётся выбирать между тобой, Одиссей, и глазом… Я не знаю. Я буду должен сделать выбор.

Мальчик стоял с открытым ртом, Елена молчала и смотрела на статуи Первых.

— Поэтому всю свою жизнь я стараюсь делать так, чтобы передо мной не встал такой выбор. И сейчас, когда время выбирать пришло, я раньше времени отказался от наследия сайн и отдал его тебе.

Маленький Одиссей выдохнул с невероятным облегчением.

— Значит, теперь ты выберешь нас с мамой? — едва слышно спросил он.

— Да, — кивнул Оберон. — Потому что теперь этот дар — твоя ноша. И когда судьба приведёт тебя к моменту выбора, тебе одному придётся решать, как поступить. Что сохранить: людей или сайн, глаз или Ольхайм, глаз или тех, кого ты любишь.

Глаза Елены гневно сверкнули, она не смогла сдержаться и положила руку сыну на плечо, коснулась его волос. Но ничего не сказала. Она ещё скажет сыну, что думает — потом, без церемоний, наедине.

— Не знаю, какой тебе предстоит выбор, — кивнул лорд-хранитель. — Но определить твоё наследие сможешь только ты сам, Одиссей. Поэтому сегодня ты должен дать ту же клятву и то же обещание, что давал каждый из нас.

— Какую, лорд-папочка? — волнуясь, спросил мальчик, перепутав слова.

— Ты клянёшься отдать все силы, всю волю и всю свою жизнь ради человечества? — громко спросил Оберон, и его голос заметался в каменных сводах. А когда эхо стихло, он добавил тихо-тихо. — Ты обещаешь превыше всего хранить дар сайн и использовать его на благо всех живых?

— Клянусь! — с восторгом крикнул мальчик, его глаза сияли, а эхо счастливо запрыгало по ступеням. И тихо добавил, с любовью и благодарностью глядя на отца, — Обещаю.

— Тогда я провозглашаю тебя нашим наследником, Одиссей Илиад Ривендаль.

Золотое сияние королевского контура сошло с могучих рук на фигурку сына, окутало и впиталось в него. Мальчик вскинул руки и торжествующе закричал, заиграла музыка, солнечный свет вокруг стал ярче, а вераторы приблизились, чтобы поздравить, пока счастливые мать и отец обнимали наследника.

Они не знали, что через месяц им придётся отречься от него.

Одиссей шагнул с платформы в невесомость, импульс повлёк его вперёд; в полёте он вырвал глаз из глазницы и протянул Вечному:

— Бери!

Чёрный шар отразился в золотой маске, и та мгновенно выцвела, не в силах его отображать. Все бесформия сгинули, лик побелел и вспыхнул невыносимым светом, тут же истратился и зазиял пустотой. Ничто раскрылось в голове Вечного, словно жадный зев. Он схлынул с разбитого Рами, как тёмный морок, оставив его на грани бытия и небытия, блёклым и почти прозрачным контуром.

— Исток, — застонал Вечный и всем существом потянулся к глазу сайн. — Единственный… Последний.

Одиссей и Ана из разных времён смотрели одинаково-завороженно, как его тело побелело, воссияло и провалилось внутрь себя, открывшись пропастью пустоты, которая тянулась к чёрному шару так сильно и быстро, как только могла, и поглотила его так жадно, как не способно живое существо. Почти поглотило. Никто не знает, как бы сложилась судьба всего сущего, если бы в этот момент не произошли две вещи.

— Решение Единства всех равных: корректировка стратегии, — сигнал от альфы пришёл за доли секунды до точки невозврата. — Подтверждение защитного режима, но переход с пассивного к активному. Принудительное возвращение Аксиома и Куратора. Удар по атаковавшим всеми силами. Огонь!

Скорость быстродействия у систем Танелорна была максимальной, нужные процедуры и действия они выполнили за наносекунды, и даже со всеми прошивками Одиссей не успел сделать ничего. Да и не мог, потому что его права были заблокированы. Его выдернуло из-под распахнутого Вечного и шифтнуло в ЦУБ.

Такому же экстренному перебросу подвергся и Рами, но, разбитый на линии и слои, он ещё не успел вернуться в реальность, был расслоён по вероятностям, которые ещё не сошлись. И захват не удался, а в перебросе произошёл сбой. Зато боевые блоки Танелорна эффектно вернулись из подпространства и нанесли по Вечным (и Рами) массированный, сотрясающий удар.

Аннигилирующие лучи, псевдо-нейтриновые поля, плазменные выбросы и струнные вибры, сдвиги пространства и парочку старых-добрых кварковых бомб.

Одиссей тут же отдал приказы: прекратить атаки, вернуть его в точку входа, повторять попытки вытащить Рами каждую долю секунды, начать массовую эвакуацию жителей с блоков на другие планеты и на корабли-ковчеги — оставить тело Танелорна безлюдным, чтобы сохранить его душу.

С каждым приказом Аксиома было по-разному: одни распоряжения система беспрекословно и моментально выполняла, другие тотчас отвергла, так как они расходились с решением, принятым высшей силой их мира: полным Единством, подавляющим большинством всех голосов. Прекращение огня уже не требовалось, потому что огонь был и так прекращён — после проведённой каскадной и многовекторной атаки не могло выжить ни одно из известных в галактике существ.

Приказ общей эвакуации приказ был крайне затратный и сложный в реализации, его поставили на голосование старшего кольца: архитекторов, кураторов и других высших лиц Танелорна. Все владели максимальной комплектацией, и в экстренных случаях действовали крайне быстро, так что решение приняли за пару секунд. Лишь огромный авторитет Аксиома и тысячи случаев его доказанной правоты за предыдущие три десятка лет позволили этому неоднозначному приказу, избыточному, перестраховочному и параноидальному по мнению многих равных, получить подтверждение. И неудобная, дорогостоящая, сложная эвакуация жителей из родных домов в неизвестность началась.

В общем-то, кроме внезапной атаки по Вечным, стратегия, взятая Одиссеем с самого начала, и осталась в приоритете. Именно так считало Единство, совет и управляющие ИИ. Потому что Танелорн во всем его разнообразии, рациональности и могуществе просто не понял, что Вечным не важна сила или логика нашей вселенной. Что для них важны лишь смысловые связи, схождения вероятностей: то, что является основой бытия и превращает возможность — в реальность.

Они оперировали на стыке всего и ничего, и для них атака Танелорна была не угрозой, а возможностью. Чёткой, прямой связью, возникновения которой Аксиом так сильно пытался избежать. Никто, кроме Одиссея, ещё не понял этой странной концепции, потому что к её осознанию раньше не было предпосылок. А он третьим потоком разума спешно формулировал её и передавал сенату — но было уже поздно.

Ведь по приказу вернуть Аксиома на место система привела разумное возражение, но приоритет старшего архитектора был выше — и его швырнуло в точку выхода уже через секунды после прекращения огня. Вокруг Одиссея активировали пачку различных защит, потому что псевдо-нейтринные поля не прекратили свою уничтожающую работу. Хотя они уже выдыхались. Но в целом, ЦУП считал, что главная угроза устранена, а риск дополнительной невелик, поэтому прямой приказ Аксиома пересилил тактическую нерациональность возвращать одного из командующих в область боя.

А вот с возвратом Рами получилось немного странно, и это стало второй вещью, определившей судьбу всей вселенной. Первые повторные броски и захваты та’эрона не увенчались успехом, а на пятом попытки прекратились. Самый дальний поток восприятия Одиссея заметил этот факт уже почти в момент его переброса обратно, и он успел запросить данные: почему прекращены попытки спасти Рами? Получил в ответ, что объект «Рами» неизвестен, с просьбой уточнить запрос.

Одиссей мелькнул по инфобазам и с содроганием увидел, что никакого Рами в программе Танелорна никогда не было. Все важные вещи, которые были им сделаны, сделали другие. Больше того, в памяти у человека были десятки абсолютно противоречивых воспоминаний: как они с Рами проводят через Единство важный закон о культурной коллизии, над которым работали шесть лет. И как они проводят почти такой же закон с Эрси, закадычной подругой и соратницей Фокса, большой любительницей антиграв-бола и сверхмедленных танцев.

В голове человека роились сотни двойных воспоминаний с Рами/Эрси. Но секунду назад человек не знал никакой Эрси. Секунду назад Танелорн знал одного из своих основателей: Рами. А теперь всё смешалось.

Нынешний Одиссей Фокс понимал, что Вечные стёрли Рами, а реальность в порыве самосохранения переписалась заново, уже без него, и удержала все ключевые события, смыкаясь вокруг них чуть по-новому, так, чтобы сохранить в целости прошлое, настоящее и будущее пространства-времени, не разрушить их. А тот Одиссей, которого бросило обратно в космос, этого ещё не понял, он пытался собрать воедино безумие происходящего.

У него было мало времени, чтобы осмыслить: вереницы событий, решений, диалогов шли в несколько потоков восприятия нескончаемой чередой. От запредельной нагрузки он стал теряться в том, что происходит, и даже на долю секунды подумал, не сходит ли с ума. Не мог ли его разум в шоке и стрессе придумать воображаемого друга или что-то перепутать?

Но Одиссей и Рами были слишком близки, чтобы эта мимолётная мысль получила хоть какое-то подтверждение разума. Фокс прекрасно помнил своего друга. Как могло быть, что вся вселенная забыла его и заменила на Эрси, а человек помнил каждый шаг пройденного вместе пути? Как могло быть, что он никогда не был с Эрси, и при этом тридцать пять лет работал с ней бок о бок? Почему чужие и чудовищные существа, способные творить невозможное и нарушать законы мироздания, ненавидящие существовать и вынужденные пойти на это в поисках глаза сайн — не могут коснуться носителя глаза и отследить его даже по прямым связям со всех сторон?..

Вопросы слились в клубок, и за пролетевшие буквально десятки секунд с самого начала этих событий, ни один разум в галактике не смог бы сопоставить все странности и факты, сложить их в одну картину. Но Одиссей, находясь на пике своих способностей и возможностей, вмещая огромный опыт и уникальное чутьё жизни, во всей её иронии и парадоксальности — смог.

Бледный и мокрый от испарины, несмотря на контролирующие прошивки и впитывающий слой, он вложил глаз сайн обратно в глазницу.

В том месте, куда били каскадные атаки, оказалось пусто: все остатки от сбежавшего по кускам Танелорна, что могли там летать, однозначно были уничтожены. Но в центральных координатах удара, куда и вернулся Одиссей, он увидел небольшую сферу, состоящую из тёмных тел с золотыми масками.

Вечных были десятки, они ежесекундно гибли от остатков выдыхающихся псевдо-нейтринных полей, которые нарушали атомарные связи в их и без того хрупких телах. Погибшие схлопывались в себя, но из сферы рождались ещё и ещё. Ему показалось, что каждый раз это новое существо, и оно едва успевает осознать, как ему ненавистно быть, как уже с облегчением распадается. Как Одиссей и догадывался, Вечным как концепту — было совершенно плевать на атаки, уничтожение, смерть.

Что же они защищали своей сферой? Вокруг чего бились и схлопывались, выставляли прорехи ничто в своих руках, чтобы нарушить работу псевдо-нейтринных полей и не допустить их к центральной точке? Человек уже знал, что увидит — ради призрачной надежды на это он и вернулся сюда. Поля как раз выдохлись, дестабилизирующий фон спал до приемлемых значений, и тёмные фигуры перестали возрождаться и погибать. Остался лишь один Вечный, потому что больше не требовалось.

Он пронизывал бедного Рами, которого существа защитили от всех атак Танелорна и сохраняли изо всех сил. И человек знал, почему: он уже начинал понимать странную логику Вечных. Ведь Рами был его друг. Прямая связь с Одиссеем, которого они называли ключом, и который владел Истоком.

Вечный реял в космосе, держа расслоённого та’эрона за гранью бытия. Он обманул всю вселенную, которая посчитала, что Рами больше нет, и переписалась заново, без него. Но Рами ещё существовал, хотя уже не был жив в привычном смысле этого слова. Он не был физическим, только сгустком разбитого на слои и полосы смысла, но его личность ещё держалась за последние искры себя. Потому что Вечный не позволял ему соскользнуть в окончательный распад и раствориться бесследно в пустоте.

— Знаю, ты здесь, — сказал он пронизывающим голосом, отдавшимся у человека внутри. — Ты рядом. Отдай Исток, и получи своего друга. Сохрани свой мир.

Одиссей приблизился к Рами, убрал бесполезные защитные поля кроме самого тонкого, и коснулся щеки друга. Но там не было ничего материального, лишь бледная тень в одиночестве космоса, лишь замирающее эхо живого существа.

— Рами, — позвал человек печально, и, в отличие от пустотелых пришельцев, та’эрон его услышал и увидел.

— Оди, — слабо прошептал он. — Эти создания так необычны… Их сложно описать. Они делают страшные вещи… Но ты вернулся за мной…

— Послушай меня, Рами, пожалуйста, я должен объяснить. Чтобы не сойти с ума. Чтобы не сделать что-то непоправимое, — живой глаз Аксиома блестел, а чёрный был мёртвым. — Это моя вина. Это я пробудил Вечных. У меня в глазу великий артефакт космоса, наследие древней вымершей расы. Он предвидит вероятности будущего. Я чувствовал, что не должен использовать это могущество… но не сумел сдержаться, ради Танелорна. Я обращался к глазу снова и снова, чтобы разрешить кризис или найти ответ на важный вопрос. Десятки раз за последние годы. Благодаря чтению вероятностей мы преодолели все кризисы, включая те, про которые ты так и не узнал. Но я думаю, поэтому и пришли эти существа. Они ищут и уничтожают наследие сайн уже два миллиона лет. Наверное, используя глаз, я дестабилизировал ход вероятностей… и этим привлёк Вечных.

Та’эрон смотрел на него широко раскрытыми глазами, спокойно и доверчиво.

— Хорошо, что ты признал это, Оди, — тихонько сказал он. — Теперь ты сможешь найти, как исправить…

— В этом и дело… — голос человека сорвался, слезы поползли по щекам. — Это уже не исправить. Если я отдам Вечным глаз сайн, произойдёт нечто ужасное. Не знаю, что, но сайны хотели предотвратить и ради этого пожертвовали всей своей расой. А если я не отдам глаз, Вечные сотрут Танелорн. Я думаю, они могут стирать. Бесследно и безвозвратно убирать кого угодно из ткани мироздания.

— Тогда отдай им глаз, — прошептал та’эрон едва слышно, из последних сил. — И наш Танелорн будет спасён.

Его измученное лицо освещала бледная улыбка.

Ответить беззащитному, прекрасному Рами, который так хотел существовать и так беззаветно верил в добро, в своего мудрого и гениального друга, вместе с которым они создали и воплотили лучший из миров — было самым страшным и сокрушительным, что Одиссею пришлось сделать за все свои жизни.

Говорят, что настоящее горе одинаково, нет горя больше или меньше — но это не так. Просто не всем в жизни выпадает испытать настоящее горе. Быть жестоко убитым в одиннадцать лет; быть квинтэссенсией зла в двадцать; отдавать всю душу страданию, очищаясь и рождая аспару; застрелить возлюбленную и не суметь её воскресить; пережить и похоронить любовь всей жизни; держать в руках старика-сына, разочарованного в тебе, и чувствовать его последний вдох; оплакивать умирающую дочь и не иметь возможности быть с ней рядом… не шло ни в какое сравнение с тем, что человек в мятом свитере испытал сейчас.

Всё это было даже не на горизонте.

— Нет, Рами, — выговорил Одиссей изо всех сил, и его сердце омертвело. — Я выбираю сайн.

Он отнял руку от задыхающихся, оборванных нитей призрака, висящего в пустоте, лицо которого стало невыразимо печальным.

— Рами… Прости меня…

Вечный издал негодующий, яростный вой, взмахнул руками, и то последнее, что осталось от друга, доверившего Одиссею Танелорн, распалось и стёрлось.

— Создатель мира ведёт к миру, — жадно пробормотал Вечный, мотая золотой головой. — Мир ведёт к ключу. Незримый. Недосягаемый. Стирать. Пульсировать. Биться. Сердце в центре всего.

Его золотая маска налилась бесформами, которые сгрудились в один силуэт, та’эрона. Его отражения заполнили маску — много таэронов, вся их раса. Вечный вскинул руки в экстатическом жесте всемогущества, а Одиссей содрогнулся от бессилия и согнулся от невыносимой боли своего предательства, сжимая себя руками изо всех сил, чтобы не сломаться, чтобы не отдать глаз. Он не был уверен в правильности своих действий, но понимал, на какую страшную сделку с бездной идёт, знал, чем жертвует и ради чего. Он мог только верить в мудрость сайн и в чистоту суждений отца.

Вселенная дрогнула, когда небытие дотянулось до всех эронов сразу и пожрало их без следа. Одиссей смотрел, как вокруг него дрожат зыбкие линии и слои, весь участок космоса превратился в скопище мерцающих вероятностей — Танелорн и все, кто в нём жили, все, кто его создали, всё это громадное единство живого и существующего — пытались остаться, цеплялись за жизнь, хотели существовать.

Одиссей потерянно озирался, глядя, как сокрушаются огромные блоки и конструкции планеты, как она меняется, перестраиваясь, ищет возможную форму, но распадается снова и снова; как вселенная пытается нащупать способ сохранить себя максимально близко к тому, что было, потерять как можно меньше… Но не находит такого способа. Без та’эронов и их эволюции, без вымерших итераций их расы и выросшего из них Единства не мог возникнуть удивительный мир Танелорн.

Одиссей смотрел, как рассыпаются в прах здания и колонны, площади и башни, рушится единство и согласие, исчезают все достижения и находки, стирается белое, серебряное, зелёное и золотое; как умирает его нерождённая мечта. Как мир забывает о Танелорне и об эронах.

К счастью — если можно считать счастьем хоть что-то в этом бесконечном кошмаре — Вечные не были всесильны. На самом деле, они был далеки от всесильности, просто об этом сложно догадаться, когда видишь, как они стирают куски реальности и возрождаются, неуязвимые к любой угрозе. Как быстро и неотвратимо они учатся быть и добиваться цели — притом, что больше всего на свете хотят перестать чего-либо хотеть и прекратить как-либо быть.

Но Вечные не были всесильны. Они не могли стереть всю вселенную, кажется, пределом их возможностей была один несчастный народ. Поэтому большинство жителей Танелорна не исчезли, просто их судьбы переменились.

Одиссей смотрел, как на месте его удивительной планеты возникает… обычный богатый и могущественный мультирасовый мир. Поди ж ты, столица целой империи. Какой-то расы, которая заняла пустую нишу влияния та’эронов и преуспела вместо них, только вместо качественного пути развития выбрала самый обычный — экспансивный. Ух, как они разрослись, даже перекроили целый сектор галактики, такие забавные колоритные существа, большие, массивные, со множеством рогов и сложной культурой — ещё секунду назад мир с Одиссеем их знать не знали, а теперь вот, пожалуйста, алеуды. С такими человек ещё не встречался.

А что же он сам здесь делает? Он с удивлением осознал себя дипломатом Содружества, который вместе с маленькой, но эффективной командой прилетел на установление первичных контактов с алеудами. Значит, скоро встретятся. Он понял, что неплохо знает этот народ и его культуру чести, потому что многое изучал. А ещё у него вменяемые и полезные коллеги, с которыми они иногда даже играют в бридж и обсуждают последние сводки… Хотя куда им до Рами и всех остальных, исчезнувших или раскиданных жизнью по-новому.

Человек висел в космосе, в отдалении от своего корабля, на магнитном фале, потому что несколько минут назад вышел сюда побыть в одиночестве и подумать перед важной встречей. Память подсказала и другой интересный и важный момент: конечно, как у дипломата по установлению первичных связей, действующего в сложных и непредсказуемых условиях, у него была такая вещь, как табельный излучатель, по инструкции стоявший в режиме станнера.

— Вот как, — глухо выдохнул Одиссей. — Очень удобно, дорогая вселенная.

Он вытер залитое слезами лицо и посмотрел на Вечного. Тот клокотал, с трудом удерживая форму, маска треснула от чудовищных сил, прошедших через него.

— Страдание, — сказал Вечный невнятно, почти человечно. — Твоё, их, нас. Всего вашего вымороченного мирка. Ты уже понял? Носитель Истока — константа, его невозможно изменить. Мы будем раз за разом стирать события, которые привели тебя сюда. Вселенная будет снова и снова подстраивать их под тебя. Столько страданий… Но ты будешь почти неизменным, как бьющееся неуязвимое сердце. И с каждым биением, с каждым стиранием мы будем подступать ближе. Пока не сможем тебя нащупать. Рано или поздно.

— Я так и подумал, — медленно кивнул Одиссей, наконец сложивший всю картину. Боль и горе исказили его черты. — Слишком поздно догадался. Но, к счастью, мне достаточно стать предателем и причиной геноцида только один раз.

И пока это проклятое недосущество не начнёт вздымать свои руки, он вынул излучатель из кобуры, перевёл в режим «смертельный», другой рукой вытащил глаз сайн и протянул его врагу.

А когда Вечный увидел их, побелел и выцвел, став жадно разинутой пастью, и пустота наконец дотянулась до глаза, когда Одиссея и глаз начало расслаивать на бессчётное количество нитей и слоёв, человек выстрелил себе в голову.

И ментограмма кончилась.

Секунду принцесса стояла оглушённая, и мягкие серые полосы едва заметно стекали по её плечам и рукам. Теперь она поняла, почему в воспоминаниях был только лог событий, без эмоционального фона. Фокс не хотел, чтобы она пережила то сокрушительное, невосполнимое, что он тогда пережил. И столь отчётливо вспомнил сейчас.

Но даже без его эмоций, даже просто наблюдателем, Ана едва чувствовала, как дышит, в груди была дыра выгоревшего сострадания, а лицо мокро от слёз.

Девушка очнулась, метнулась к Фоксу и обняла его. Гладила, целовала, отдавала ему всю нежность; от неё шло такое тепло, что оно могло растопить полярную шапку самой равнодушной планеты в галактике.

— Любимый, ты не виноват, — шептала она, натурой человеческой, но особенно женской чувствуя, насколько чудовищна эта рана и как важно исцелить её. — Ты всё сделал правильно. Ты совершил страшный выбор, но этим выбором спас нас всех. Ты понимаешь это?

Одиссей молча кивнул, его бледное лицо было пугающе-спокойным; Ана выдохнула, пытаясь взять себя в руки и успокоить сердце. Сейчас она не могла быть слабой и раздавленной, она должна была помочь Фоксу удержать пережитое.

— Если эти не-существа настолько всемогущи, что стирают целые цивилизации, — покачала принцесса головой. — И единственное, что они не могут найти и стереть, это наследие сайн… Значит, твой глаз — самое ценное, что у нас есть. Единственное, что может помочь нам спастись. Ведь эти Вечные рано или поздно найдут способ стереть всё.

Она и не подозревала, насколько сейчас права.

— Объясни мне, как твоё самоубийство помешало им довести дело до конца?

— У Вечных нет власти над глазом, взаимодействовать с ним могу только я сам. Поэтому они не пытались меня убить, а наоборот, сделали бы всё, чтобы спасти. Чтобы я отдал им глаз и пустота коснулась его через меня.

— А-а-а, ты ждал, когда этот гад перейдёт в форму пустоты, и для этого протянул глаз, как приманку? Став пустотой, он уже не мог тебя остановить. А выстрели ты чуть раньше, он бы успел тебя спасти, как они спасали Рами. И ваш диалог перешёл бы на новый виток, но Вечный бы уже понял твой план и пытался бы тебя обыграть.

— Да, — кивнул Фокс. — Они невероятно быстро учатся. Потому что оперируют чистыми смыслами и тянут нить от одного к другому. Но они ещё не научились врать и хитрить, потому что ни взаимодействовали с тем, кто так делал. Вечные даже не знали про такой концепт: обмана и хитрости. Вспомни, они говорили напрямую, как есть, и в своих естественных реакциях дали немало информации. Я догадался, что без меня они не уничтожат глаз. И если я исчезну, глаз станет для них так же недосягаем, как был миллионы лет, пока я не поддался соблазну и не начал его использовать.

— Вот как. Но зачем… — принцесса запнулась, подбирая слова.

Было непросто задать этот прямой вопрос.

— Зачем я позволил им стереть та’эронов и Танелорн? Почему не попытался убить себя раньше, например, залпом из техноконтура?

— Да, — кивнула Ана и опустила глаза.

— Потому что у меня не было права на ошибку, — сказал Одиссей спокойно и нерушимо. — На кону было не слишком многое, а вообще всё. Хотя тогда я не понимал истинных масштабов происходящего, и только теперь начинаю. Но и в тот момент мне было ясно, что действуют эпохальные силы и происходит исторический момент. Представь: в один прекрасный день тебе сообщают, что ты константа мироздания, которую артефакт сайн сохраняет от стирания, и вселенная каждый раз будет переписываться вокруг твоей судьбы?

— Не хочу представлять, — честно ответила Ана. — Но такое случилось лишь однажды?

— Со мной — да, у меня двойная память только об одном периоде жизни. Когда возродился, путаницы в голове было много, пришлось пройти когнитивную стабилизацию. Но заодно снял и сохранил эту ментограмму.

— Мало тебе теллагерсы и перерождений, так еще и мега-глаз⁈ — воскликнула принцесса, вскинув руки.

— Может, это не два явления, а две стороны одного? — пожал плечами Фокс. Он не раз думал об этом. — Эпохальность не лично во мне, не я константа, а любой носитель глаза. Ты его видишь, значит, играешь какую-то роль в его судьбе. Может, когда-нибудь глаз достанется тебе, и тогда ты станешь мировой константой.

— Понятно, — она снова прижалась к Фоксу, и по волосам побежали возмущение, испуг и даже лёгкая паника, а потом смех, Ана хмыкнула ему в плечо.

— Ты чего?

— Не буду носителем. Не хочу, чтобы тебя из-за меня стёрли.

— В общем, — вздохнул Фокс, всё ещё бледный от воспоминаний. — Я сложил картину в самые последние секунды. Когда я чуть не отдал им всю вселенную, чтобы защитить друга, нас спасла только ошибка Единства, которое решило атаковать. Это было закономерное, но всё же везение. А когда Вечный в первый раз потянулся за глазом, я увидел механизм и понял, что в состоянии «раскрытой пасти пустоты» он уже деградирует из личности в функцию и становится слабее. Когда вернулся к Рами и увидел его за гранью, убедился, что Вечные стирают из реальности, и реальность переписывается.

Он поднял голову и посмотрел на Ану прямо.

— Да, я мог протянуть ему глаз тогда, и приказать техноконтуру убить меня в момент контакта. Но это бы не сработало. А я не мог рисковать.

— Не сработало?

— Я трижды видел, что техника подводит против Вечных. Расслоённого Рами не смогли выдернуть, и обе платформы, с зульчем и с греанцем не ушли в гипер, когда их хозяев расслоило. Вечный мог просто коснуться контура пустотой, залп сорван и всё, план не удался. А других способов убить себя мгновенно у меня в тот момент не было. Да и в целом… я очень смутно понимал, что делаю, шёл почти по наитию, мне было нужно ещё немного времени, чтобы выстроить картину. Я слишком боялся совершить ошибку и завершить провалом борьбу сайн, которая длилась миллионы лет. Я должен был убедиться, что смутные догадки правдивы, и получить возможность убить себя мгновенно и легко. Ради этого я отдал им Рами, та’эронов и Танелорн.

Одиссей покачал головой и выдохнул.

— И шестьдесят лет мучался тем, что принёс их в жертву зря. Но теперь, после игр Древних знаю, что не зря. В тот день я сделал кошмарный, но правильный выбор.

Он помолчал.

— Но сегодня другой день, Ана.

Несколько секунд девушка смотрела в его глаза, сопоставляя всю полученную лавину фактов и знаний воедино. Осмысляя рассказанную сказку.

— День Дракона? — спросила она наконец.

— Да. Таэроны отмечали его раз в год своей планеты, которая вращалась на той же орбите, что и Танелорн. Облетая солнце за двенадцать земных лет.

— Погоди, а что же стало с их материнской планетой?

— Они разобрали её на материалы и топливо для строительства, на ресурсы для продажи. Использовали собственный мир, чтобы выстроить новый и лучший для всех. По-другому создать Танелорн в том виде, в котором мы его просчитали и спроектировали, было невозможно.

Ана поражённо покачала головой. А ведь только что думала, что сегодня её уже ничем не удивить.

— Наша жизнь состоит из сложных решений и жертв, — сказал Фокс. — И чем выше замахнёшься, тем сложнее решения, тем страшнее могут быть жертвы. Мы не можем всего добиться, ничего не потеряв в дороге. Хотя с крушения Танелорна я только и делаю, что пытаюсь добраться до цели и никого не потерять.

— И у тебя получается!

— Скорее да. Если забыть про Кизю и про детей с планеты Русь.

— Ты слишком много от себя требуешь, — Ана осветилась несогласием.

— Мне слишком много дано.

— У тебя получается всех спасать и никого не терять, насколько это вообще возможно, –повторила Ана с упрямством и искренней верой. — А иногда и через невозможно. А Кизю можно и помянуть добрым словом, раз сегодня день памяти…

Одиссей согласно кивнул.

— Пока я жив, жива память о та’эронах, — сказал он через некоторое время. — Они скорбели об истреблённых предках, и в День Дракона вспоминали о них. Вили змеев из цветов и стеблей, выстраивались в длинные процессии, а передавали из конца в конец две чаши, из одной каждый отпивал, а в другую наливал.

— На «Мусороге» нам такого не устроить.

— Но есть одна традиция, которую можно.

Её глаза блестели в ожидании ответа.

— Чаша памяти. Передают по кругу и каждый, сделав глоток, вспоминает об одном из ушедших народов. Раньше я пил из чаши и говорил сам с собой, потому что было не с кем, никто не знал эту тайну.

— Теперь я знаю. Расскажи мне о Рами? Какой он был?

Фокс налил воды в Кружбан и сел напротив. Подумал, приложив руку ко лбу, и вдруг улыбнулся.

— В детстве Рами любил ловить лякушей, и тренировался, чтобы стать чемпионом весеннего заплыва, — начал он.

В глазах Одиссея мерцали радость и печаль, но с каждым глотком печали становилось чуть меньше. Ана сидела, уперев щёку в колено, и слушала, Рами вставал перед ней, как живой. А когда вода в чаше закончилась, они обнялись и просто молчали.

— Подожди, — внезапно очнулся Фокс. — А мы разве не должны были прилететь… уже два с половиной часа назад⁈

— Должны были. Я сказала Гамме, чтобы сошёл с маршрута и лёг в дрейф. А клиентов предупредила, что мы прилетим завтра. Вот так, босс.

Одиссей молча кивнул и выдал ассистентке поцелуйную премию.

А она всё думала о невероятности всего, что сегодня узнала. Вернее, того, что узнали они с Афиной. Конечно, богине было всё так же запрещено контактировать с изгнанницей империи и вмешиваться в её жизнь, но никто не пытался разорвать их связь. Афина всегда молчаливо была где-то вдалеке, на задворках сознания, и Ана была готова поклясться, что сегодня от услышанного и увиденного она испытала не меньшее сострадание и не меньший шок.

— Ну хорошо, — сказала принцесса. — А ведь тебе нужно рассказать нам всё, что случилось на планете судьбы.

— Расскажу, но в следующей сказке. У нас ещё есть время.

— Почему ты так уверен?

— Потому что я не использую глаз, а только позволяю ему использовать меня. Вечные не найдут нас и за миллион лет… пока мы сами не сделаем первого шага.

— Ладно, — согласилась Ана. — Я, честно говоря, больше и не могу воспринимать новостей. Давай откроем упаковку кризанского поющего мороженого?

Она уплетала сливово-аммиачный пломбир, который фальшиво подвывал популярные оперетты. И думала, что тот великий, максимальный по всем параметрам и находящийся на пике своих способностей и возможностей Аксиом — проиграл и потерпел величайшее крушение во всех своих жизнях. А этот неяркий детектив в мятом свитере переиграл богов и спас её из объятий смерти вопреки законам вселенной. Ана считала, что её Одиссей — мудрее.

Но даже после всего услышанного, увиденного и пережитого, от следующей мысли у неё захватило дух.

— Постой, — сказала она, заткнув мороженое ложкой и схватив Фокса за ненавистный свитер. — Я поняла!! Я поняла, почему ты — человек без апгрейдов… О боги!

Детектив смотрел на неё безмятежно.

— Рано или поздно я встречусь с Вечными, — сказал он. — Этой встречи нельзя избежать.

— И если тебя сотрут из настоящего, будущего и прошлого вместе с имплантами, апгрейдами и прошивками, которые будут частью тебя, это может повлиять на тех, кто создал эти прошивки. На отдельных мастеров, компании, и даже планеты и расы!

— А я больше никогда и ни за что не позволю, чтобы из-за меня ещё кого-то стёрло. Уж лучше потерпеть небольшие неудобства.

Сказав это, он сморщился от боли и стал разминать шею.

— Ложись, — засмеялась Ана. — Сейчас изгнанная наследная принцесса империи олимпиаров сделает тебе массаж.

До следующей истории, равные.