Квартира 302

1

Дождливым воскресным вечером городок Эшфилд в штате Массачусетс на северной части Соединённых Штатов завершал обычный день. Вспыхивали и гасли огни, в ресторанах и барах собирались шумные толпы; большинство людей зажимало под мышкой сложённые мокрые зонты. Темы разговоров не отличались разнообразностью и в итоге тем или иным концом упирались на разгулявшееся ненастье. Осень бывала и более жестокой, но такой мрачной и угнетающей поры не помнили даже старожилы. Фрэнк Сандерленд был одним из старожилов – но кроме того, он был ещё и владельцем дома на аренду. Плохая погода оборачивалась для него, помимо темы для судачеств, угрозой протекающей кровли и недостаточного тепла в квартирах жильцов.

Он лежал на кровати, задумчиво глядя в незанавешенное окно, где сияла вывеска отеля на той стороне улицы. Настроение было отвратительное. С тех пор, как из жизни исчезли жена и сын, Фрэнк вроде бы привык к постоянной меланхолии, но сегодня думы собрались доконать его всей армией. Начиная от зверского случая в квартире 303 и кончая воспоминаниями многолетней давности, которые, казалось бы, забыты раз и навсегда.

Как было хорошо всего-то пяток лет назад, с грустью подумал Фрэнк. Лежал бы он в то время вот так, уставившись в мокрое чёрное окно, воскресным вечером?.. Нет, конечно. Он поднялся бы в квартиру сына обсудить последние новости, спросить его о работе; или смотрел бы телевизор вместе с женой – одну из вечерних викторин, которые им так нравились. А теперь – что осталось? Только четыре стены да темнота, окружившая квартиру плотной осадой. Остаётся только лежать и пытаться заснуть, отлично зная, что до полуночи сомкнуть глаза не удастся. Нельзя даже выйти проведать жильцов: после убийства Ричарда и нападения на Айлин постояльцы крепко-накрепко запираются по вечерам. Две семьи уже дали ему понять, что они скоро съедут в другое, более безопасное место. Фрэнк их понимал, но и ощущал новую пустоту внутри себя, видя, как они мямлют, подбирая слова. Жильцы уходят. Судьба вознамерилась отобрать у Фрэнка даже их, оставив его совсем одного. Не насытилась она тем, что лишила жену и сына.

Почему я всё время думаю о Джеймсе, как о мёртвом, удивился Фрэнк. Он вполне может быть жив: то, что однажды утром он уехал вместе с женой, и с тех пор их никто не видел, не означает, что их нет в живых. Тела ведь не нашли. Ничего не нашли. Может, молодожёнам просто надоело сидеть под боком у папаши, и они решили расправить крылья… махнуть, скажем, в Мексику или Канаду. И пока он лежит на кровати, Джеймс попивает текилу в одном из мексиканских баров. Какая яркая картина: смазанные огни ламп, немолодая грузная барменша, и пузырьки воздуха, застрявшие на дне стакана с текилой.

Фрэнк вздохнул и перевернулся на другой бок. Ладно, он ещё может тешить себя тщетными иллюзиями о счастливой жизни сына… но Флора ушла бесповоротно. Хотя бы в этом он не сомневался. Её не стало тем жарким летом, когда они ездили семьёй отдыхать в Тэ-Эр. Фрэнк сам видел, как она умирала под палящими жёлтыми лучами, и его слёзы, такие же жёлтые в солнечной пляске, смешивались с водами озера. С того лета он ни разу не подался в Мэн, стал люто ненавидеть этот штат.

Вывеска отеля мигнула. Три раза, подобно сигналу Морзе: раз, раз-два. Затем свет восстановился, как ни в чём не бывало. Фрэнк подумал, что получится весёлая картина, если в довершение всего в квартале отключат электричество. Время от времени такое бывало, особенно часто в прежние времена. Их район относился к спальным, а северный климат в Эшфилде никто не отменял – линии передач зимой иногда не выдерживали. Пфф… – и вязкая темнота, впору зажигать свечи.

Мысли Фрэнка постепенно перетекли в одну из ночей без света – в ночь, которая запомнилась надолго всем, кто жил в его доме. Это было около тридцати лет назад, когда Джеймс ещё не родился, а у него на голове не было седых волос… Дом был новенький, отгроханный пару лет назад; Фрэнк ревностно холил и лелеял его. В ту пору он был готов по первому зову вскочить посреди ночи и помчаться по этажам, проверяя: всё ли в порядке с его детищем? Может, стоит белить стены и потолок? Или выметать мусор на лестничной площадке? Флора над ним посмеивалась, но без издёвки. Она понимала его. Было в ней такое удивительное свойство.

В ту ночь его разбудил беспокойный гвалт в коридоре, потом раздались торопливые шаги, которые направлялись к его квартире. Фрэнк присел на кровати. Когда Флора шевельнулась, он положил ладонь на её грудь:

– Спи, милая. Я сам разберусь.

В дверь зазвонили. Наспех накинув на себя брюки и рубашку, Фрэнк прошествовал в прихожую и открыл дверь. Силуэты людей, толпящихся в коридоре, казались чёрными тенями.

Они сказали, что на третьем этаже правого крыла происходит что-то странное. А именно – в квартире 302. Прежде чем Фрэнк открыл рот, чтобы спросить, о чём они толкуют, толстяк Эрик Вебер с квартиры 301 выпалил:

– Ребёнок. Там слышно, как плачет ребёнок. Я ходил полчаса назад в квартиру, и Питер едва не вытолкал меня взашей. Он не в себе.

– Ребёнок? – мысли спросонья не укладывались в голове.

– Он самый. Богом клянусь. Заливается, как соловей.

Они поднялись вверх всей гурьбой по тёмным коридорам. На втором этаже Фрэнк, холодея, услышал захлёбывающийся плач. Ребёнок ревел, делая секундные паузы между выкриками. Словно прислушивался, не идёт ли кто-то на его отчаянный зов.

– Боже мой, – сказал он, – что это может быть?

Жильцы покачали головами.

Дверь квартиры 302 была закрыта. Табличка белела в мутном свете, как бельмо на глазу. Фрэнк поморщился от нездоровой ассоциации и постучал в дверь костяшками пальцев:

– Питер? Вирджиния? Это я, управляющий Фрэнк! Что у вас происходит?

Молчание. То есть не молчание, конечно, а непрерывный плач, сотрясающий дом. Так плачут только новорождённые. У Фрэнка не было тогда детей, но он в детстве ухаживал за младшими сёстрами и знал, как это звучит.

– Мистер Уэльс! – позвал он, вытаскивая из кармана связку ключей.

– Открывай, Фрэнк, – взволнованно прошептал Вебер за спиной. – Только осторожно, Питер совершенно съехал. Сам он не отворит.

– Я был бы признателен, если бы все остались здесь, – холодно изрёк Фрэнк и вставил ключ в замочную скважину. Прежде чем повернуть его, он почему-то потянул дверь на себя. То ли интуиция, то ли ему показалось подозрительным, что ключ вошёл слишком легко… Так и есть: дверь поддалась. Она была не заперта.

– Чёрт-те что, – вырвалось у него.

– Он был заперт! – воскликнул кто-то. – Перед тем, как спуститься, я проверял. Он был заперт, и внутри были люди, я слышал их!

– Оставайтесь здесь, – Фрэнк шагнул внутрь. Толпа стала с любопытством заглядывать внутрь, но света в квартире не было, и никто не смог ничего различить. Только Фрэнк, который прошёл на середину, увидел, какой страшный беспорядок царит в квартире: вываленные на пол вещи, перевёрнутый стул, одежда гроздьями лежит на полу… У него не было времени разбирать этот бардак. В спальне исходил криком маленький ребёнок, и он направился туда по короткому коридору.

Он лежал на кровати сморщённым комком, не спеленованный, абсолютно голый. И неистово брыкался руками-ногами. Тусклый лунный свет делал кожу младенца серебристой, лишь зияет разинутый в плаче провал рта. Вся постель разворошена, подушка лежит на полу; там же валяются большие стальные ножницы, раскрытые буквой Х. Фрэнк подошёл к кровати, ощущая себя, как в плохом сне. Ребёнок продолжал яростную канонаду.

– Господи, – потрясённо сказал Фрэнк. Он увидел воочию, как лихорадочно собираются Вирджиния и Питер, кидая в чемоданы всё, что попадается под руку. Потом, когда любопытные соседи отошли за управляющим, оба рванулись вниз по пожарной лестнице. И сейчас далеко от дома, где осталась крохотная жизнь, которая должна была принадлежать им.

Кто они такие? Почему они говорили, что они брат и сестра?

А потом – крамольный вопрос, который вонзается острыми зубками в сердце: Может, они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО брат и сестра?

Как бы то ни было, теперь их в квартире 302 не было. И Фрэнк не думал, что эта странная парочка вернётся. Он наклонился над тёплым комком и попытался поднять его на руки. Ребёнок весь трясся, как в лихорадке. Морщинистое личико, как у старика; глаза плотно закрыты, словно он не желает видеть этот новый для него мир.

– Малыш, – вслух сказал Фрэнк, – что с тобой делать-то?

Конечно, втайне он уже знал, куда отправится ребёнок. Он отнесёт его в дом для подкидышей, там младенца определят в один из сиротских приютов; стандартная схема судьбы всех тех, кого родители не захотели растить. Года три назад, может, Фрэнк бы и решил усыновить мальчугана сам, но теперь они с Флорой ждали своего ребёнка (если будет мальчик, то Джеймс, если девочка, то Клэр, в честь прабабушки). Так что путь у карапуза был один. Он продолжал извиваться змейкой в его руках и плакать.

– Пойдём, малыш, – сказал Фрэнк и пошёл к выходу. Там его ждали взволнованные жильцы, и каждый счёл своим долгом заглянуть в лицо малышу.

– Что это? Откуда?.. Что там случилось, Фрэнк?

– Питер и Вирджиния ушли, – устало сказал он. – Вряд ли они вернутся. А это – их ребёнок…

В наступившем внезапном молчании он прошёл между людьми, уходя в свою квартиру. Ребёнка нужно было худо-бедно спеленовать и накормить. Он надеялся, что Флора что-нибудь придумает.

Это было тридцать лет назад; теперь всё кажется сном в розовой дымке. Фрэнк так и не узнал, куда отослали брошенного мальчика. В доме для подкидышей сказали, что они не имеют права сообщать это. На том малыш прекратил для него своё существование.

Было в этой истории одно «но», которое было личной тайной управляющего Сандерленда на протяжении третьего десятка зим. На следующее утро Фрэнк поднялся в квартиру 302, чтобы навести там порядок. Работал долго, возвращая квартире первозданный безликий облик, чтобы подготовить её для нового жильца. Когда он начал собирать грязное постельное белье с кровати, то заметил кое-что, не виденное им прошлой ночью. Бледно-розовый шнур лежал на одеяле, свернувшись калачиком – пуповина, которая соединяла мать и ребёнка. Теперь они разошлись в разные стороны, и только этот розовый шнурок был свидетелем их былого единства. Фрэнк осторожно зажал пуповину рукой в перчатке и опустил в целлофановый пакет. Выкинуть пакет в мусор не поднималась рука. Ему казалось, что это будет кощунством – отправить на съедение бродячим псам то, что являлось частью общего тела матери и ребёнка. Вместо того, чтобы отправиться в корзину, пакетик перекочевал в карман его брюк.

Когда он спустился в свою квартиру, то застал её пустой. Флора ушла за покупками, и вернётся не раньше чем через час. Фрэнк постоял в середине гостиной. Пакетик давил на карман, как свинцовая пластина. Несколько раз Фрэнк подходил к двери кухни, где стояло мусорное ведро, но всё-таки не решился. Он положил пакетик в картонную коробку из-под швейного набора и засунул на дальний угол шкафа с инструментами. Здесь Флора рыться точно не будет, и чёртова пуповина может пролежать сколько душе угодно. Выпустив коробку из рук, Фрэнк почувствовал неимоверное облегчение, словно избавился от змеи, обвивающей его шею.

Позже, за ужином, он едва не рассказал жене о своей выходке, даже приоткрыл рот – и через секунду услышал свой голос, просящий передать ему солонку. Нет, подумал он, она не поймёт. Фрэнк сам не понимал, что сподвигло его на странный поступок. Сейчас это казалось удивительной нелепостью: хранить отрезанную пуповину у себя дома! Шизофрения, да и только.

Но прошла неделя, месяц… наконец, год. Фрэнк свыкся с тем, что в шкафу лежит клочок чужой плоти. Это уже не казалось ему ужасающим. Пуповина засохла, напоминая трупик змейки, и розовый оттенок сошёл с неё. Хорошо хоть, не начала вонять. Флора так и не узнала, что за вещица лежит в их доме на верхней полке шкафа. И почему-то первой мыслью Фрэнка, когда он сидел на песках озера Дарк-Скор и гладил умирающую жену по голове, было: Она не узнала. И не узнает…

Теперь, лёжа на холодной постели один в квартире, Сандерленду в тысячный раз захотелось встать, взять проклятую коробку и выкинуть в мусоропровод. Когда умерла Флора… почему он этого не сделал? Он помнил, как пришёл домой после похорон в пьяном угаре, с единственным намерением – избавиться от этой штуковины, стереть в порошок… Cтупая на цыпочках, он приоткрыл дверь шкафа и увидел красную коробку, в которой раньше хранились иглы. Это было последнее воспоминание: далее всё заволокла хмельная вуаль. На следующее утро он проснулся лёжа ничком на своей кровати, со звенящей головой. Коробка, разумеется, тихо покоилась на прежнем месте, но желание выбросить её ушло. Момент был упущен.

Хлопнула дверь в коридоре. Фрэнк навострил уши. Сегодня вечером в доме было тихо: все заперлись и смотрят телевизор, отгоняя плохие мысли. Кто взял на себя смелость разгуливать по дому, зная, что рядом шастает маньяк?.. Может, опять один из тех полицейских, и на этот раз он пришёл по его душу? Фрэнк заметил, как подозрительно наблюдал за ним детектив, представившийся Прайсом. От такого взгляда даже ангелу стало бы не по себе.

Шаги приближались, ровные и спокойные. Совсем не похоже на поспешную поступь служителей закона. Фрэнк закрыл глаза. Наверное, Джонсон из сто седьмой квартиры.

Однако шаги остановились напротив его двери. У Фрэнка упало сердце. Вывеска отеля снова мигнула, на этот раз – с явной издевкой. Раз, раз-два, раз, раз-два. Да что же это такое?..

Тук. Тук. Тук. Тихий, застенчивый стук. Именно стук, а не трель звонка.

– Иду, – слабо отозвался Фрэнк, вставая с кровати. Засунув ноги в домашние шлепанцы, он заковылял в прихожую, не утруждая себя включением света. Вывеска отеля всё включалась и выключалась, бросая на его лицо чёрно-розовые полосы. И звук машин изменился… стал словно бы дальше, сливаясь в сплошной гул на окраине света. Фрэнк тряхнул головой. Нужно оклематься. К нему человек, и сто пудов не по праздному делу.

Тук. Тук. Тук.

– Я слышу вас! Погодите минутку…

Вот, наконец, прихожая. Из дыры глазка бил жёлтый свет. Фрэнк пошарил ладонью по стене в поисках выключателя, но не нашёл. Странно – после тридцатилетнего проживания в этой квартире он мог бы ориентироваться с закрытыми глазами. Досадливо закряхтев, Фрэнк склонился к глазку. Но человека стоял прямо у двери, не позволяя разглядеть его.

Джеймс.

Конечно. Блудный сынок вернулся из своих странствий, вспомнив про непутёвого папашу. Сколько раз, открывая дверь, он надеялся на одно и то же – что за тонким слоем дерева окажется его сын, повзрослевший, но всё такой же, что и в детстве, улыбающийся виновато и хмуро. И за ним в коридоре будет шумная свора детишек и жена Мэри.

Вот тогда Фрэнк, пожалуй, нашёл бы в себе силы выкинуть проклятую пуповину. Хоть сейчас.

Он открыл дверь, даже не спрашивая, кто там – в надежде удержать обман на секунду дольше. Падение будет тем больнее, чем ярче надежда… но это было единственное, что осталось у него, кроме молча ветшающего дома.

– Дже…

Он ошибся, это было уже понятно. Его сын не отличался высоким ростом, а в мужчине, который стоял перед ним, было никак не меньше шести футов. Свет лампы обходил его жёлтым ореолом, делая невидимым лицо.

Фрэнк вздохнул. Тихо, незаметно, но горько. И нацепил на лицо официальное выражение, готовясь к предстоящему разговору.

– Слушаю вас.

Человек молчал. На нём был длинный синий плащ, кое-где в тёмных пятнах: должно быть, прилипла грязь. Длинные каштановые волосы до плеч обрамляли всё ещё неразличимые черты лица. Фрэнк нахмурился. Да… не Джеймс, но ощущение, что он где-то видел это человека, не пропадало. Где-то давно…

– Что вам угодно?

Молчание. Исчезли голоса в соседних квартирах, исчез гул машин на улице, и даже часы в гостиной перестали ходить. А ещё Фрэнк почему-то преисполнился уверенности, что если он обернётся, то увидит, что вывеска отеля «Южный Эшфилд» погасла окончательно.

Человек шевельнулся. Он повернул голову, чтобы Фрэнк смог увидеть его лицо, молодое, но с сеткой морщин, впалыми грустными глазами и брызгами крови, которые засохли на щеках.

– Вы не помните меня? – спросил он. Голос был мягкий и приятный.

Сандерленд ахнул. Это лицо…

Десять лет назад, да, именно десять лет назад, когда газеты и выпуски новостей сошли с ума на почве Уолтера Салливана. В тот вечер, когда диктор торжественно объявил, что кровавый маньяк закончил свою жизнь в тюремной камере, у Фрэнка было жуткое видение: он делал обход этажей, проверяя, все ли лампочки в коридоре целы, и ему показалось, что человек в синем плаще стоит у квартиры 302, где в то время жил какой-то архитектор. Фрэнк увидел его только сбоку, но голову тут же заполнили последние газетные заголовки и черно-белые фотографии под ними. На человеке был синий плащ, и волосы ниспадали на плечо. В руке он держал большой непрозрачный пакет, полный каких-то инструментов. Из горла пакета выглядывала рукоять то ли огромного ножа, то ли пилы-ножовки.

– Святый Боже, – прошептал тогда Фрэнк, замерев на месте. Человек в плаще не удостоил его взглядом: открыв дверь квартиры, он шагнул внутрь и выпал из поля зрения. Что удивило Фрэнка, так то, что вечно скрипящие петли на этот раз не издали ни звука. Так он и стоял, отупело пялясь на закрытую дверь. Что-то мешало ему стремглав броситься в свою квартиру и позвонить в полицию. Окружающая обыденность – стены коридора, жёлтый свет лампы, даже он сам, – вдруг показались ненастоящими и зыбкими, точно болотная топь. Потом дверь квартиры 302 открылась снова – на этот раз изнутри, и жилец вышел в коридор, неся с собою переполненный мусорный пакет. Увидев управляющего, который сторожил его квартиру, он удивился.

– Мистер Сандерленд? – архитектор вскинул брови. – Добрый вечер. Чем обязан?

– Ничего особенного, просто делаю вечерний обход, – Фрэнк мотнул головой; пелена призрачности опала, он вновь почувствовал себя человеком. Но человек в плаще… он ведь был, это глупо было бы отрицать, не так ли? – Вы не замечали… ничего странного только что?

– Да нет вроде, – жилец нахмурился. – О чём вы?

– Мне показалось, что я видел… – начал Фрэнк, но не договорил. Картина предстала во внутреннем взоре вполне ясно: глупое обвинение в сокрывании опасного преступника, который, кстати, уже помер, раскрасневшееся от гнева лицо жильца, ругань и брань, толпы зевак в коридоре. Доверие постояльцев будет безнадёжно подорвано. Этого Фрэнк не мог допустить ни в коем случае.

– Извините, – громко сказал он. – Я ошибся. Да, теперь я понял это.

И под изумлённым взглядом архитектора он повернулся и зашагал по коридору обратно, вспоминая по пути до ужаса реальную фигуру человека в плаще, который стучался в дверь. Ещё он почему-то подумал о пуповине, которая хранилась в шкафу. Связи вроде не было никакой, но если размышлять об этих двух вещах одновременно, в душе наступало странное успокоение, сродни тому, как уксус гасит известь. Флоре он ничего не сказал. Не сказал и Джеймсу. Но воспоминания остались, чтобы сегодня обрести плоть в виде позднего гостя, часовней высящегося перед ним.

– Вы… – только и смог он вымолвить. Человек кивнул и дружелюбно улыбнулся; кровь на лице пришла в движение вместе с губами.

– Я хочу вам кое-что показать, – сказал Уолтер Салливан. – Мне жаль, что я вас беспокою… но это место вам нужно увидеть. В конце концов, вы управляющий, и должны знать все, даже самые потаённые места этого дома.

– К-куда? – глаза Фрэнка невольно скользнули в сторону. К своему удивлению, величайшему в жизни (и последнему), управляющий увидел не серые бетонные стены, а нечто кроваво-красное, мясистое и усеянное большими и маленькими волдырями. Багровый коридор тянулся в бесконечность, где сливался с темнотой.

Уолтер Салливан улыбнулся шире:

– О, а вот это вы узнаете, только когда окажетесь там.