КВЖД

Глава 19

Событие сорок четвёртое

Раввин подзывает официанта:

– Подскажите, что это за блаженство такое я сейчас ел?

– Наш шеф-повар приготовил под гранатово-коньячным соусом и томил пять часов отборный кусочек свинины…

– Ой, а можно, я не спрашивал?

Разбудили китайского дракона. И японского заодно. А ещё Брехт убедился, что суеверие у китайцев – это что-то с чем-то. Деревня обезлюдила. Только все ходили, работали, торговали. И вдруг, как вымерло всё. Даже слуги у Ивана Яковлевича исчезли. Пришлось самому и завтрак готовить, и обед, и ужин. Как, оказывается, просто это всё в двадцать первом веке, открыл холодильник, взял колбаски, с помидорами и луком пожарил, а потом разбил в эту аппетитно пахнущую массу пару яиц. Десять минут и сытный, и вкусный завтрак готов.

Тут вам не там. С холодильниками вообще беда. Спустился в погреб во дворе. Только немного картошки, начинающей прорастать и такой же моркови в белых волосиках корней. Прихватил пару картофелин и две морковки. По дороге с грядки отщипнул немного укропа и лука зелёного. Пришёл в дом на кухню и тут всё обшарил. Лук репчатый есть, чеснок и какое-то растительное масло на донышке в большой зелёной бутылке. Ну и стоит мешочек сахара, что вчера купил. Хлеб кисло-липкий ещё целых полбулки. Ага, уже не липкий, уже гвозди можно забивать.

Ладно, приступил к готовке. Почистил картошку, морковь и чеснок с луком. Ведра для мусора не нашёл, полиэтиленового мусорного мешка тоже. Куда подевали? С собой унесли китаёзы?! Хотел просто пожарить картошки, но тут увидел стоящую в уголке на столе тёрку. Крупная. Хоть морковку корейскую делай. Взял её Иван Яковлевич, повертел в руках, и решил блюдо чуть усложнить. Натёр картофель и морковь на тёрке, ну, полоски не красивые получились, но для его кулинарного изыска пойдёт.

Включил газ, поставил гранитную сковороду на слабый огонь … Хрен. Он, блин, редьки не слаще. Хорошо, раньше дача имелась и там была обычная печь с кольцами заслонок. Вот, такая, в этом дому тоже присутствовала. Вообще дом был излишне утеплён, или как это ещё назвать. В центре дома имелась круглая голландка. Широченная. Чуть не два метра в диаметре. Сколько туда нужно дров или угля загружать. Паровоз, а не дом. Потом, на кухне была та самая кухонная плита, а в большой угловой комнате был ещё и камин. Ну, при царизме проклятом строили для немалых железнодорожных начальников. Вечно эти белогвардейцы чудили. Печь была пуста. Даже золы не было. И дров рядом. Пошёл на двор искать. Были и дрова, и уголь в отдельном каменном же сарайчике, что к дому прислонился. Принёс, разжёг, снял со стены сковороду. Большую чугунную. Чересчур большую, для того количества продуктов, что он для завтрака на одного человека приготовил. Размажется по донышку.

Оглядел Брехт огромный раритет без ручки и решил заодно и на обед порцайку сварганить. Потом разогреет просто. Снова сходил в погреб и принёс ещё пару картофелин и морковок. Как раз и дровишки разгорелись. Плеснул масло на нагревшуюся сковороду. Ого. Арахисовое. Какой изыск. Загрузил полоски картошки и моркошки, добавил мелко порезанного лучка и чесночка. Зашкворчало. Пять минут и получилась горка картофельных полосок на центре сковороды с прожилками моркови. А запах, чеснок разошёлся, смешался с ароматом арахисового масла. Лепота. Посыпал сверху мелко порезанным укропом и лучком зелёным. Ну, уважаемый товарищ Брехт, приступим. Слюни закапали. Сгрузил на тарелку из неокрашенной керамики. Взял, наплевав на этикет, вилку в правую руку и …

– Иван Яковлевич! – в дверь забарабанили.

Сволочи!

Событие сорок пятое

– Мамочка, я еду домой. По дороге что-нибудь купить?

– Купи квартиру и живи отдельно.

Матвей Абрамович Дворжецкий собственной персоной. Вообще, кроме не тривиальной одежды, вся внешность новенького заместителя начальника железнодорожной станции Маньчжурская была примечательна. На еврея походил товарищ не сильно. Пейсов не было, кучеряжек на голове тоже. Волосы, хоть и были чёрные, но не кудрявились. Довольно длинные, не хиппи, но и не Котовский. И вишенкой на торте были усики. Что вот первое приходит на ум при слове Гитлер? Точно, маленькие усики под носом. В это время, что самое удивительное, половина мужчин такие носит. Писк. В смысле, писк моды. И у Берии такие и ещё у кучи наших бооольших начальников в этом времени. Ивану Яковлевичу смотреть на это было дико, так и хотелось выбросить правую руку вверх в шутливом приветствии: «Хайль, Гитлер»!

Абрамович вид имел взмыленный и голодный. Сразу засосало под ложечкой у Брехта в предчувствии беды. Как пить дать – объест.

– Ох, как у вас продуктами пахнет, – большим носом втянул в себя половину ароматов сразу Дворжецкий.

– Чего уж, заходите, завтракать будем.

– Вы так любезны …

– Остынет. Вы по делу какому, или скучно стало? – Брехт пропустил Абрамовича в прихожую.

– Поговорка или, пусть будет, проклятие, есть на идише: «С’зол дир азой дрэйен ин бойх, мэ зол мэйнэн аз с’из а катэринке», – покрутил рукой изображая шарманку и перевёл – Чтоб у тебя так крутило в животе, как будто играет шарманка. Вот, мол… Иван Яковлевич, у меня играет там целый оркестр. Деревня вымерла, слуги китайские ваши не появляются. Продуктов в доме нет. Хоть ложись и с голоду помирай. Не скажите, что тут случилось? – и оставшуюся половину вкусных запахов втянул в себя.

А ведь надеялся, что и на обед себе приготовил. Пришлось достать ещё одну тарелку и высыпать из огромной чугунной сковороды остатки лакомства в неё. Мероприятие. Ручки у чугуняки не было. Подручника, или как эта держалка съёмная называется, тоже не было. Пришлось взять тряпочкой, а толстенная сковорода остыть не успела, обжог большой палец на левой руке. Пока сметал жёлтенькое объедение во вражескую тарелку.

– Гезунт золсту зайн! Чтоб ты был здоров! Мол… Товарищ Брехт, я с вами за это не расплачусь. Ням, ням…

– Гезунтерхейт! (На здоровье). – Знай наших. Был у Ивана Яковлевича партнёр по шахматам в Москве. Вместе в парке в выходные дни играли изредка. Евреем был, пока не умер. Вот он любил щеголять словечками на идише. Кое-что Брехт запомнил, тем более что это был почти немецкий.

– Ого, молодой человек… Иван Яковлевич, да вы тоже языками владеете. Хотя, чему удивляться, от вас университетом за версту прёт. Что заканчивали? В Питере?

Мда. Нет, в Свердловске. Город уже есть и институт есть. Диплома нет. Где-то проговорится словоохотливый Матвей свет Абрамович и кому-то захочется проверить.

– Ну… – покрутил кистью руки.

Чего уж понял Дворжецкий не ясно, но он вдруг приосанился и вежливо, эдак, кивнул, как бы здороваясь, голову на бок чуть наклоняя. Чего он там в своей усатой башке понял, не ясно. Чего-то сурьёзное. Высшая партийная школа?

– Иван Яковлевич, так что творится в деревне, я пытался поговорить с китайцами, но они от меня бегут и твердят всё про цзянши. Не понимаю ничего. Цзянши – это же покойники прыгающие? Что на Маньчжурию напали эти их вампиры?

– Извините Матвей Абрамович, но ничего сам понять не могу. Сказали два дня на работу не ходить. Ремонтами и проверками путей не заниматься. Так, что сейчас позавтракаем и пойдём на станцию, раз время свободное есть, то введу вас в курс дела.

– А обед? – отодвинул чистую тарелку Дворжецкий.

– Война войной, а обед по расписанию. Покормлю.

– Золотой вы человек. Вэй из мир! Боже мой, горе мне, увы мне. Как я с вами рассчитаюсь?

– Честным трудом на благо нашей великой родины.

– А иц ин паровоз! Большое дело, говорю.

Маршал Говоров

Событие сорок шестое

Прапор построил роту и говорит:

– Кто поедет на картошку – два шага вперёд!

Вышли два солдата. Прапор:

– Хорошо. Остальные пойдут пешком.

Ничего двумя днями не закончилось. Всё только ухудшилось и ужесточилось. Правда, Брехт с Дворжецким сходили в Департамент Общественной Безопасности и, пользуясь знанием Матвеем Абрамовичем китайского языка, сумели убедить китайского чиновника, что сошедший под откос поезд – это не то к чему надо стремиться. На этот раз десятью рублями отделаться не удалось. Этот мандаринчик целых три червонца пережевал, пока дал себя уговорить. И ещё и обговорил, что теперь с русскими ремонтниками всегда будет китаец выезжать и контролировать ход работ. Да, пожалуйста. Нам не жалко. Сразу и договорились с Искрящейся Горой (Гуанмин Шыэшань), что приходить теперь за разрешением покинуть деревню будет Дворжецкий.

Соглядатая от Ивана Яковлевича не убрали, и он даже близко не подходил к домику Паков, что бы его с ними не связали. Слуги китайские, наконец, появились и стали требовать увеличить им зарплату, и предоставить деньги на продукты.

– Пошли вон, – предложил им Брехт и попробовал вернуться в дом, разговаривали в палисаднике.

Брякнулись на колени и стали ползать, и голосить на своём мандаринском. Попытался Иван Яковлевич от них отцепиться, дак так обхватили ноги, что повалили его на землю. На счастье вмешалось сразу двое, сначала прибежал на шум китайский представитель «Наружки», а потом на удвоившийся шум пришёл Дворжецкий. Удалось сбагрить за те же пятьдесят рублей аборигенов Матвею Абрамовичу. Сбылась его мечта, теперь есть у него люди, которые готовить еду будут.

А на четвёртый день вообще ситуация полыхнула. Китайцы или японцы разрыли всё же могилу, хватило мозгов, и обнаружили там полтора почти десятка своих, в том числе, двух офицеров. Уже на следующий день в Маньчжурию по железной дороге целый полк солдат прибыл. Ну, ладно не полк. Полк ведь это больше тысячи человек. Прибыло несколько сотен. Батальон, наверное. Все без исключения дома, хоть русских, хоть не русских, в смысле, китайцев, перевернули так, что ничего целого не осталось. Стулья ломали, кровати разбирали, подушки и матрасы вытряхивали. Даже стальными шипами в огороде и у дома землю тыкали. У Брехта в доме наполовину разнесли камин, показалось им, что там кирпичи неправильно пригнаны. Три дня бесчинствовали. Потом похватали десяток китайцев, расстреляли на центральной площади деревни в китайской её части и укатили назад на поезде. Навели, мать его, порядок.

Брехт прямо пожалел, что слуг уволил, пока к нему Дворжецкий не пришёл и не рассказал, что у этих идиотов нашли револьвер, и расстреляли их как раз на площади с другими, у которых обнаружили хоть что-то напоминающее оружие. Наверняка украли у Терлецкого, вроде бы был у него старенький револьверчик, а вот когда Иван Яковлевич отправлял вещи несостоявшегося самоубийцы, то и не видел его. Сам починил кровать разломанную. Собрал назад вату в матрас. Из трёх подушек удалось скомпоновать только одну, заодно просушил на солнце перо, избавляясь от клещей. Со стульями не лучше. Табуретки две починили, а роскошные венские стулья с мягкими сиденьями пошли на дрова. Родственники помогли восстановить камин, всё же Отто в деревне главным печником был.

И прямо по волшебству, можно сказать, жизнь в Маньчжурии, после отъезда карателей, встала на прежние рельсы. Ковырялись на полях китайцы. Ходили патрулями японцы и китайцы. Базар заработал. Соглядатая у Брехта забрали, и Дворжецкий за старый добрый червонец получил разрешение на производство профилактических и ремонтных работ на железной дороге от Гуанмин Шыэшаня.

Жизнь-то наладилась.

Событие сорок седьмое

Проходя мимо жены – поцелуй её. Ты все равно… мимо идёшь… а ей приятно…

– Нет-нет, Максим, – говорит девушка, – Ни одного поцелуя до свадьбы!

– Ну, хорошо. А ты мне скажешь, когда выйдешь замуж?

Вечер выдался чудный, дневная жара схлынула, и со стороны моря подул свежий ветерок. Попрятавшиеся в жару воробьи вылезли из своих убежищ и устроили перекличку. Председателя, наверное, выбирали. Не получился у коричневых пташек консенсус, и они прямо под окном у Ивана Яковлевича передрались. Послушал он прения воробьиные и решил, что хватит отсиживаться, пора к Паку прогуляться. Тянуло к корейцу целых несколько нитей сразу. Во-первых, хотелось узнать, как же закончилась поездка на юг. Во-вторых, узнать, что же это за такой русский разведчик. Ну, и в-третьих, и главных, с Куй повидаться. Да и поесть чего кроме жареной картошки, опостылевшей захотелось. Оно, конечно, вкусно, но не по три раза в день в течение недели. Хотя нет, он ведь два раза картошку не жарил, а варил, и ещё один раз рис себе сварил. Хотел на плов замахнуться, но это ведь на базар за мясом идти. Так, что рис с морковью. Ну, как бы плов. Почти вегетарианцем стал. Даже чёрствый, как камень, чёрный хлеб размочил в воде и снова поджарил. Невкусная хрень получилась. Так и не был вкусным даже в младенчестве.

Не, так дальше жить нельзя. Оделся в гражданский пиджачок и пошёл. Паки оба были дома. И от очага, в пристройке под навесом, умопомрачительный шёл запах тушёной свинины. Вовремя. Носом чуял!

– Ты, Иван, прямо услышал за километр запах еды, – похлопал его по плечу косматый бородач, – пойдём, пока дочка готовит, новости обсудим.

Зашли в дом, а там и чайник полотенцем прикрытый, налил в две пиалки Бич и стал рассказывать.

– В Чжалайноре я коней с телегой продал. Одежду продал, винтовки продал, даже лопаты с мотыгами продал. Денег теперь на еду и одежду на год хватит. – Пак выхлебал подостывший всё же чай и налил себе ещё.

– А что с разведчиком этим? – Брехт тоже отхлебнул. Нет не чай, опять какой-то отвар трав, чувствовалась мята.

– Васька. Так его зовут. Он остался у моих друзей лечиться. Ничего страшного. На днях должен приехать. Нужно только мне весточку ему послать, что тут всё успокоилось.

– А кто и зачем его послал? – Иван Яковлевич допил отвар лечебный, но как Пак добавки себе не налил. Отставил чашку на стол.

– Тут интересная история, он послан самим Блюхером, чтобы разобраться в нападении на твой дом.

– Ни чего себе? Где я, и где Блюхер?! Хорошо, хоть не Менжинский, – присвистнул попаданец. Даже не верилось.

– Это не единственное ведь нападение. Блюхер хотел даже под видом железнодорожный рабочих солдат опытных прислать, – пояснил кореец бородатый.

– Нда, сюда сейчас только солдат не хватает. Тогда точно китайцы взбесятся.

– Я так Ваське и сказал, и сказал, что мы на днях идём отомстить этому зарвавшемуся убийце.

– Когда? – Брехт и сам ждал этого похода с нетерпением, хоть и понимал, что шанс погибнуть, близок к очень вероятному. Вдвоём на тридцать человек, пусть и при пулемётах.

– А вот Васька приедет и пойдём. Три человека лучше, чем два.

– Васька? – Брехт вспомнил маленького, щупленького китайчонка весом меньше пятидесяти кило.

– Он воспитанник Блюхера. Хорошо умеет стрелять из любого оружия. Пригодится, – Пак показал на руке два пальца, потом добавил к ним ещё один, – Три больше, чем два.

– Согласен. Вроде здесь всё успокоилось. Вызывай завтра этого Ваську, я тоже свои проблемы с получение ежедневного разрешения на работы от Департамента Общественной Безопасности решил. Так что могу сказаться больным, и пару дней меня никто искать не будет.

– Вот и хорошо. О, дочь на стол собирает, пойдём, поедим. Нужно потом ещё обсудить, как в лесу ночевать будем. Там змей, скорпионов, тарантулов просто кишит ночью.

Утро на радость Брехта началось традиционно. Проснулся от всплесков воды за окном. Подкрался к заветной синей занавеске и, чуть отодвинув, выглянул. Картина маслом, Куй стояла вполоборота к нему и мыла свои роскошные чёрные волосы. Даже кусочек мыла был на этот раз, раньше не видел. Пена покрыла почти шапкой. А что это значит? А значит это, что волосы совершенно чистые, были бы грязные – пены не было бы. Выходит, это спектакль и спектакль для одного зрителя? Ушастого Брехта.

Словно отвечая на этот незаданный вопрос, девушка опустила голову в тазик, смыла пену и повернулась к Ивану Яковлевичу. Улыбнулась и пошла прямо к окну. От неожиданности вуайерист даже шторку не отпустил так и продолжал смотреть, как маленькие грудки подпрыгивают в такт шагов. Куй подошла вплотную к окну и мокрой рукой отодвинула занавеску, оказавшись с Брехтом лицом к лицу. Продолжая улыбаться, ну прямо как та самая Джоконда, она приблизилась уже совсем вплотную, а потом взяла Брехта за уши и притянула к себе, сначала чмокнула в губы, а потом уже всё получилось само собой. Всё же Иван Яковлевич не мальчик и целоваться умел.

Ах, какой нежный язычок.

Но это уже другая история.

Почему не Брехт