Лабух

Глава 18

Можно было, конечно, сказать, что не хочу никого видеть и уж тем более разговаривать, но упершийся в бок ствол нагана почему-то отбил всякое желание возражать. Пришлось дойти вместе с незнакомцем до извозчика и отправляться в полную неизвестность.

Дом, куда меня привезли, оказался чем-то похож на жилище родственников Куницыной. Такие же бревенчатые стены на кирпичном основании, маленькие окошки со ставнями, крытая железом крыша. Разве что внутри тесных комнат не радушные родственники, а крепкие мужики с угрюмыми лицами, в фигурах которых ещё можно было угадать военную выправку.

— Добрый вечер, господин Семёнов, — без особой радости в голосе поприветствовал меня Болховский. — Или предпочитаете именоваться Северным?

— Вы пригласили меня, чтобы это выяснить?

— Нет, разумеется, — чуть скривил губы Жорж. — Нам нужно поговорить.

— О чём?

— В первую очередь, о Марье Георгиевне и наших с вами непростых отношениях.

— Нет у нас с вами никаких отношений!

— Хорошо бы, если так. Но вы зачем-то сочиняете и поёте жалостные песни, да так, что на всех московских углах только и говорят о вашем расставании. Полагаете, Маше приятно слышать все эти разглагольствования и сплетни?

— О, господи! Скажите, Юрий, как вас там…

— Андреевич!

— Вы, правда, думаете, что эта планета крутится исключительно вокруг вас и мне больше нечего делать, как страдать по покинувшей меня мадемуазель Куницыной? Это просто песня. Очень хорошая и просто обречённая стать популярной! Но не более…

— Не знаю, — смешался бывший офицер. — Может вы и правы. Однако мне почему-то кажется, что у Марьи Георгиевна ещё имеются к вам чувства. Оно и неудивительно, я долго отсутствовал, а вы, напротив, были рядом…

— Предлагаете жить втроём?

— Слушай, ты… — дёрнулся оскорблённый в лучших чувствах Болховский.

— Для тебя, морда белогвардейская, Николай Афанасьевич!

— Если бы я не обещался Маше, то пристрелил теперь же, как бешеную собаку!

— Не гони, фраер! Если со мной что-то случится, начнутся поиски. Станут шерстить ближайшее окружение и выйдут на Куницыну. А там и до тебя недалеко…

Некоторое время мы мерялись взглядами, категорически не желая уступать друг другу. Но тут открылась дверь, и в неё заглянул человек привезший меня. Жорж на минуту вышел и о чём-то с ним пошептался, после чего вернулся совсем другим человеком. У него даже изменилось выражение лица.

— Николай Афанасьевич, мы не с того начали и, кажется, наговорили друг другу лишнего.

— А теперь поцелуемся и расстанемся друзьями?

— Скажите, вы, правда, хотели бы покинуть СССР? — не обращая внимания на издёвку, спросил Болховский.

— О чём это вы?

— Бросьте! Мне Маша рассказала о вас всё.

— Да ладно!

— Ну, или почти всё. Просто мне интересно, вы воевали на стороне красных, а теперь не желаете жить в стране, которую сами создали?

— Что-то я не помню, чтобы делился с мадемуазель Куницыной подобными идеями, — осторожно ответил я, и вдруг вспомнил, что Маша была довольно-таки близка с Фимой Востриковой, более известной под псевдонимом Корделия.

Чёрт возьми, у этих подружек между собой вообще секретов не было?!

— Тем не менее, такие планы у вас есть.

— Боюсь, вас неправильно информировали. Пока мои намерения не идут дальше гастролей.

— Позвольте осведомиться, зачем?

— Странный вопрос. Людей посмотреть, себя показать. Денег заработать…

— Отлично. А что, если мы можем быть полезны друг другу?

— Сомневаюсь.

— Напрасно.

— Может быть, вы перестанете ходить вокруг, да около и, наконец, скажете, что вам от меня нужно?

— Видите ли, — помялся Жорж. — У нас, точнее у меня, сейчас некоторые затруднения со средствами. Мария Георгиевна вызвалась помочь, но, к сожалению, ей для этой цели необходимы вы. Надеюсь, вполне понятно, что если бы не эти щекотливые обстоятельства обстоятельства, наша встреча никогда не состоялась?

— Вы так и не ответили на самый главный вопрос.

— Какой?

— Мне это всё зачем?

— Сразу после окончания дел мы с Машей покинем совдепию… и можем поспособствовать вашему отъезду.

— В чемодан положите?

— Более того, — снова проигнорировал ехидство Жорж. — У нас есть кое-какие связи в среде эмиграции. С их помощью вполне возможно, как организовать ваши концерты, так и сорвать их. Понимаете, о чём я?

— Не совсем.

— На каком языке планируете петь за рубежом? Полагаю, всё-таки на русском. Так что большинство ваших зрителей составят люди, вынужденные бежать от ужасов большевизма. Полагаете, им будет приятно узнать, что для них поёт красный конник?

— Так всё равно узнают…

— Всякое дело можно представить по-разному. Если искренне заблуждавшийся человек вынужден покинуть бывших товарищей и родину, это одно. И совсем другое, если фанатичный враг прибыл с целью пропаганды…

— Допустим, я соглашусь. Дальше что?

— Да ничего особенного. Вы с Марьей Георгиевной дадите какое-то количество концертов концертов, возможно, посетите с ними несколько городов. Я же, тем временем, разберусь со своими финансовыми вопросами и организую нам всем выезд.

— Десять тысяч.

— Что, простите?

— Вам это будет стоить десять тысяч долларов. Не хотелось бы, знаете ли, оказаться за границей без гроша в кармане.

— Откуда они у меня?

— Так вы всё-таки врали Маше на счёт своего богатства?

— Я имею ввиду, что у меня нет американской валюты, — ледяным тоном пояснил Жорж.

— Фунты стерлингов тоже подойдут.

— Это будет совсем уж несуразная сумма.

— Вы так мало цените возможность выбраться из СССР с Машей?

— Хорошо, — с каменным выражением лица ответил Жорж. — Вы получите свои деньги. Французские франки вас устроят?

— Годится!

Что же, несмотря на все трудности, первая часть задания от людей с горячим сердцем и холодной головой выполнена. Контакт установлен, осталось подвести к ним специально обученного человека и вуаля! Можно чувствовать себя свободным. На какое-то время…

Вернувшись к себе в гостиницу, я завалился спать, а утром, как и следовало ожидать, меня навестил Артур Христианович.

— Как спалось? — благожелательно улыбаясь, осведомился он.

— Как младенцу. Всю ночь кричал и под утро обкакался! — хмуро буркнул ему в ответ.

— Что? — изумился тот, а когда до него дошёл смысл, жизнерадостно рассмеялся. — А вы весёлый человек!

— Обхохочешься!

— Куда пропали после концерта?

— А вы, точнее ваши люди, разве не следили за мной?

— Нет. Опасались раскрыть вас.

— Подошел какой-то хмырь с револьвером и отвёз меня на встречу с Жоржем.

— Значит, ваш план удался! Что было дальше?

Выслушав рассказ о моих приключениях в логове шпионов, чекист на минуту задумался, после чего спросил.

— Как вы думаете, зачем им это нужно?

— Даже не знаю. Поначалу думал, что этот Жорж — обычный альфонс, а теперь мне кажется, что ему и впрямь нужно проехаться по России, не привлекая к себе внимания.

— По-вашему, этих поездок никто не заметит?

— Нам с Машей внимания не избежать, а вот он и его сообщники будут как в шапке невидимке.

— А ведь вы правы.

— Артур Христианович, — решился я. — Можно вас кое о чём попросить?

— Смотря, что вам нужно. Впрочем, дайте угадаю. Хотите просить снисхождения к гражданке Куницыной?

— Если это возможно.

— Отчего же, невозможно? Мы же не звери какие! Нас интересуют связи Болховского, а не ресторанные певички. Так что, завершится операция, получите свою дамочку в целости и сохранности.

— И чем же, а самое главное, когда, она закончится?

— Николай Афанасьевич, не задавайте наивных вопросов, не получите уклончивых ответов!

— Ладно. Кого я должен свести с Жоржем?

— Скоро узнаете. Кстати, а почему вы попросили именно доллары?

— Да так, — постарался придать своему лицу как можно более невинное выражение. — Название красивое…

— Ну-ну. Ладно, о месте и времени следующей встречи вам сообщат дополнительно. Пока же, ведите свой обычный образ жизни…

— Что делать, если мне понадобится связаться с вами?

— Хм… я дам вам номер связного телефона. Если возникнет срочная необходимость, позвоните и оставьте сообщение для товарища Артузова. Мне передадут. Но помните, это на самый крайний случай… что с вами?

— Ничего, — после небольшой заминки отвечал я. — Перенервничал вчера, теперь голова болит.

— Понимаю. Выздоравливайте.

С этими словами чекист вышел, оставив меня с воспоминаниями о просмотренном ещё в детстве фильме — «Операция „Трест“». Кажется, этого парня играл Джигарханян…

Примерно через час после ухода представителя компетентных органов в гостинице появился Шумин.

— Добрейшего вам утречка! — пожелал он мне, обаятельно улыбнувшись.

— Вообще-то уже не утро, но и вам того же.

— Ваша правда, — не стал спорить дирижёр. — Впрочем, я только поднялся.

— Тогда другое дело. Хотите что-нибудь выпить? Правда, в номере у меня ничего нет, но внизу имеется недурной буфет. Чай в нём почти что не морковный.

— С удовольствием, — не стал отказываться работник культуры, после чего мазнув равнодушным взглядом по номеру, счёл необходимым его похвалить. — А у вас тут довольно мило! Даже пейзаж на стене…

— Надеюсь, в обещанной мне комнате будет не хуже.

— Так вы согласны?

— Пойдемте, нам нужно многое обсудить.

Находившееся рядом с гостиницей предприятие общепита не принадлежало к числу шикарных. Длинный, во всю стену прилавок, за которым выстроились в ряд стеллажи со всякой всячиной. В углу большой двухвёдерный самовар, в зале несколько столиков в окружении венских стульев. Говорят, по торжественным случаям эти столы накрывали скатертями, но при мне ничего подобного не случалось.

— Чего изволите? — лениво поинтересовался буфетчик.

— Чаю с бубликами.

— И всё?

— Мой друг шутит, — вмешался Шумин. — Сообрази-ка, любезный, нам наливочки и что-нибудь закусить.

— Не рановато? — удивился я.

— Сами же говорили давеча, что уже белый день на дворе. Стало быть, адмиральский час на подходе.

— Как угодно, но мне только чай.

Через минуту на прилавке оказался поднос с графином и парой чарок, а так же чайник с только что залитой кипятком заваркой. В качестве закуски тонко нарезанный сыр и пара заказанных мною хлебобулочных изделий.

— Не передумаете? — с надеждой посмотрел на меня дирижер.

— Нет.

— Жаль. Новое дело, нужно, прежде всего, хорошенько вспрыснуть.

— Полагаю, ближайшим вечером такая возможность ещё представится. К тому же, если обмывать, то водкой, а не этим вишнёвым недоразумением.

— Ваша правда, только где же её взять, настоящую водку?

Надо сказать, что с выпивкой и впрямь имелись проблемы. Одним из пережитков «проклятого царского режима» доставшегося большевикам, оказался введённый еще Николаем II «Сухой закон». Временное правительство попыталось его отменить, но ненадолго. Советская власть приравнивала изготовление любых горячительных напитков к контрреволюционной деятельности, и нещадно карало, тех, кто имел неосторожность попасться.

Впрочем, с началом НЭП ситуация стала меняться. Первым делом разрешили наливки, одну из которых сейчас со смаком поглощал мой гость. Если мне не изменяет память, скоро появится знаменитая «рыковка». Ну, а пока, даже в крутых ресторанах подают из-под полы самогон, разведённый спирт или всю ту же наливку.

— Так значит, вы согласны? — подцепил кусок сыра вилкой мой собеседник.

— В принципе, возражений нет. Но, во-первых, хотелось бы большей конкретики, а во-вторых…

— Внимательно вас слушаю.

— Есть возможность дать несколько выступлений с мадемуазель Куницыной.

— Да это же прекрасная новость! Я имею в виду то, что вы помирились…

— Мы, собственно, и не ссорились. Просто…

— Понимаю-понимаю, просто разошлись во взглядах на творчество. Такое случается среди нашего брата.

— Ну… типа того.

— Итак, вам нужен оркестр!

— Не совсем. То есть, оркестр, да ещё такой хороший как у вас, это замечательно. Но, есть мысль организовать небольшое турне по городам и весям нашей необъятной родины. И, как вы сами понимаете, наличие слишком уж большого коллектива, может принести неудобства. Поэтому, нужен небольшой джаз-банд. Ударник, клавишник…

— Как вы сказали?

— Пианист.

— Да, я понял, просто слово необычное, хотя довольно точное.

— Кроме того, саксофонист или трубач, а так же, пожалуй, скрипач или виолончелист. Вообще, хорошо бы привлечь музыкантов универсалов.

— Вроде вас?

— Именно. В зависимости от репертуара я могу взять на себя гитару или аккордеон. Ну, и пианино, конечно…

— Клавиши?

— Точно!

— Любопытный проект. — Без особого, впрочем, энтузиазма заметил Шумин. — Тут надо всё хорошенько обдумать, посоветоваться с нужными людьми… Знаете что… Приходите после пяти в «Савой». Мы там работаем несколько вечеров. Заодно и программу обкатаем… кстати, а где здесь места общего пользования?

— Вон там.

— Благодарю.

В принципе, скепсис Михаила Марковича можно было понять. В этом предложении всё было прекрасно кроме одного. Маленькому коллективу не нужен дирижер…

— Не угодно ли расплатиться, господин хороший? — отвлек меня от рассуждений буфетчик.

— А…

— Ушел ваш приятель!

— Получите.

Такой мелочности, говоря по совести, не ожидал. Но раз так, незазорно прибегнуть к тяжелой артиллерии. Добравшись до телефона, а это в Москве не самая простая задача, покрутил ручку и, дождавшись ответа, назвал номер.

— Товарища Артузова, пожалуйста! Нет на месте? Тогда передайте ему, что звонил Семёнов. Да-да, он знает.

До начала Империалистической войны этот модный ресторан носил гордое название — «Берлин», но в связи с охватившим страну «патриотическим» угаром, хозяева поспешили переименовать его в «Савой». Возможно для того, чтобы польстить союзникам. Надо сказать, что ребрендинг этот далеко не последний. Кажется, в 60-е он снова станет называться в честь столицы теперь уже ГДР, а в 90-е вернет себе название, данное в честь французского городка у подножья Альп.

При новой власти в здании успели разместить общежитие наркомата иностранных дел, совета депутатов и ещё бог знает кого. Также ходили слухи, что здесь жила уже знакомая нам Айседора Дункан, но сбежала, испугавшись крыс.

Как бы то ни было, ресторан при гостинице продолжал работать и оставался довольно популярным. А значит, в нём имелась сцена…

Успевший протрезветь Шумин встретил нас, то есть меня и Машу, с большим почетом.

— Уважаемые коллеги, позвольте представить вам восходящую звезду Московской эстрады — Марию Куницыну! Прошу, как говорится, любить и жаловать.

Договорив, он с чувством приложился к ручке певицы, после чего продолжил с уже меньшим воодушевлением.

— С её спутником, товарищем Северным вы уже знакомы. Сейчас пять минут перерыв, а потом начинаем работать. Мария Георгиевна, голубушка, садитесь, где вам будет удобно, пока мы кое-что обсудим…

— Николай Афанасьевич, — зашептал дирижер, как только мы оказались наедине. — Что же вы сразу не сказали, что эти гастроли согласованы на самом верху?

— Михаил Маркович, есть вещи, которые лучше не знать. Я вот, например, совершенно не интересуюсь, куда вы испарились сегодня?

— Возникло срочное дело, — немного смутился работник культуры.

«Ну-да, смску получил» — подумал я, но не стал заострять. Пусть чувствует себя виноватым. Пригодится.

— Значит так, давайте мы сегодня отработаем по имеющейся у нас схеме. Наша будущая звезда присмотрится к музыкантам, они к ней. По окончании концерта определимся с составом будущих гастролеров.

— То есть, Мария Георгиевна сегодня петь не будет?

— Без репетиций? Ни в коем случае!

— Понимаю…

— А вот я с вашим коллективом уже, что называется, спелся, так что… осталось только определиться с размером гонорара!

За этим дело не стало, и уже через час ваш покорный слуга снова вышел на сцену. Маша после начала представления перешла в зал, где её уже ждал Болховский. Настроение сразу же ухнуло вниз…

— Все наши думали, что вы помирились, — сочувственно вздохнул во время очередного перерыва Фима Розенфельд.

— Увы, друг мой. Женская душа в принципе непостижима для нашего брата. Вы что-то хотели?

— Да. Слышал, что вы набираете джаз-банд для гастролей и вам нужны люди.

— Всё верно. Хотите с нами поработать?

— Если это возможно.

— Боюсь, Шумин вас не отпустит.

— Это так. Но я надеялся на вашу протекцию. К тому же, музыкантов он вам подобрал… как бы это помягче…

— На убоже, что нам негоже?

— Примерно так. Особенно пианист. Такое впечатление, что он пару лет не касался клавиш.

— Понятно, — кивнул я. — Посмотрим, что можно сделать.

Не объяснять же парню, что тут на самом деле происходит…

— Дмитрий Могилевский, — протянул мне руку крепкий молодой мужчина. — Я от Артура Христиановича.

С первого взгляда он мне понравился. Открытая улыбка, располагающая к себе внешность, цепкий взгляд. Одет скромно, но вполне прилично, к тому же, не скован. Грамотная речь…

— Очень приятно. Вы — пианист?

— Так точно, — по-военному четко ответил новый знакомый.

— Служили?

— И даже воевал. А это важно?

— Чёрт его знает, главное, чтобы с бывшими сослуживцами не встретились. Покажите, как играете.

— А что именно? — спросил Могилевский, не обнаружив нот.

— Все что придет в голову. Хоть собачий вальс!

Дмитрий в ответ пожал плечами и ударил по клавишам…

Ну, что тут можно сказать. Розенфельд оказался прав. Довольно посредственный базовый уровень, плюс долгое отсутствие практики… почти как у меня, с полгода назад. Может, чуть лучше.

— Плохо? — правильно понял выражение моего лица чекист.

— Ничего страшного. Бетховена никто и не ожидал. Просто учтите, что Куницына профессиональная певица и мгновенно поймет, что вы дилетант. Господа офицеры тоже люди образованные и нечуждые культуре… Хотя, сейчас везде такой бардак, что может и получиться. Где учились музыке?

— Отец служил швейцаром при консерватории. Хотел, чтобы я стал музыкантом, упросил одного студента стать моим наставником.

— А потом?

— Потом началась война. Призвали в музыкальную команду запасного полка. Но поскольку рояля там не было, стал литавристом. Дальше революция, гражданская война…

— Понятно. Теперь слушайте меня. Болховский отнюдь не дурак, но занят другим. Влюблён, ревнив и, кажется, контужен. Его подручный — Котов. Эдакий верзила с грубыми чертами лица. Очень силён, но при этом начисто лишён фантазии. Такому человека придавить, что высморкаться! С остальными я мало контактировал.

— Спасибо. Буду знать…

Впрочем, довольно скоро выяснилось, что опасался я совершенно зря. Остальные музыканты, выделенные нам Шуминым, оказались немногим лучше, так что на общем фоне Могилевский особо не выделялся. Болховскому и его сообщникам похоже было вообще плевать. Что же касается Маши…

— Вот уж не думала, что в Москве буду с сожалением вспоминать наших друзей из «Ласточки», — заметила она после очередной репетиции. — Серёжу, Изю, Владимира Порфирьевича… интересно, как они там?

— Всё с ними нормально. А хочешь выступать с настоящим оркестром, давай отложим этот дурацкий тур и поработаем в «Мосэстраде».

— Ты же знаешь, это невозможно.

— Тогда не жалуйся.

Наконец, всё было готово к отъезду. Коллектив собран, маршрут намечен, репертуар утвержден. Но, накануне мне пришлось снова встретиться с Артузовым.

— Добрый день, Николай Афанасьевич, — вполне благожелательно начал он.

— И вам не хворать.

— У вас всё хорошо?

— Как ни странно, да.

— Не слышу энтузиазма в голосе.

— Не обращайте внимания. У меня так часто бывает. Перед каждой новой песней кажется, что она никому не понравится. Что мелодия дурацкая, а слова просто глупые!

— Зря вы так. И то и другое у вас более чем хорошо… может, вы просто не хотите принимать участие в предстоящих гастролях?

— Это так заметно?

— Есть немного, — улыбнулся чекист. — Но позвольте узнать, почему?

— Чувствую себя героем водевиля.

— В какой-то мере так оно и есть. Впрочем, если не хотите, можете отказаться.

— Серьезно?

— Вполне. Свою часть договора вы исполнили. На Болховского вышли, нашего человека с ним свели. Кстати, Дмитрий очень хорошо о вас отзывался. Говорит, что очень серьёзно подошли к делу. Проверили легенду, дали исчерпывающую характеристику всем фигурантам. Не хотите поменять профессию?

— Предлагаете работать на ГПУ?

— А почему нет?

— Могу себе представить, — вспомнил один приключенческий фильм. — Шпионское гнездо под видом кабаре в самом фешенебельном районе Буэнос-Айреса! Пароль — шлимазл бессаме мучо!

— Прекрасная идея! — расхохотался Артур Христианович. — Ну, так что?

— Каждый должен заниматься своим делом, — покачал я головой. — Одни ловить врагов советской власти, другие играть музыку.

— Ладно. К этому разговору мы ещё вернемся. Но теперь надо определиться, будете вы работать дальше по Болховскому, или отойдете в сторону?