«Царство свободы» на крови. «Кончилось ваше время!»

ГЛАВА 19 По дороге на Смоленск

Первый взрыв грянул совершенно неожиданно. Как оно и бывает всегда. Жди начала боя, не жди, но все равно он начинается в некий момент, отрезающий сравнительно мирное существование от грядущего ада.

И следом пошло! Гранаты взрывали землю, поднимали грязь вперемешку с дымом, пытались осколками достать мгновенно напрягшихся людей.

Работало минимум три батареи. Еще счастье — все полевые, трехдюймовые. Тяжелых орудий сюда поляки так и не подвезли. Грязь ли помешала, планы ли у них были иные, но пока обходились тем, что имеется в наличии. Да и три батареи против позиций одного потрепанного батальона — вроде должно хватить.

Не учли они одного. Первоначально окопы были вырыты на склоне холмистой гряды, где было посуше, да и обзор грядущего поля боя был лучше. Потом же по настойчивому предложению Чижевского по ночам, скрытно, была оборудована еще одна позиция у самого подножия. Благо, уже немного подсохло, если вода и держалась, то лишь сравнительно немного, а лучше сидеть в сырости, но относительной безопасности, чем с некоторым комфортом, да под обстрелом.

Теперь снаряды рвались намного выше затаившихся солдат, и никакого вреда пока не было. Оставалось молить Бога, чтобы кто-нибудь случайно не взял неправильный прицел, не выстрелил с недолетом, а так даже определенное злорадство появилось. Мол, постреляйте, если боеприпасы девать некуда. А мы пока посмотрим да подождем, когда не ждущая сюрпризов пехота двинется в атаку.

Своя артиллерия пока стыдливо молчала. Совсем как в недоброй памяти пятнадцатом году, когда на полсотни вражеских выстрелов в лучшем случае раздавался один свой. Да и нельзя забывать, что батарея в бригаде имелась лишь одна, всего четыре пушки, прикрывающие довольно протяженный фронт, а ведь у соседних батальонов положение могло быть гораздо хуже. Одно из главных преимуществ нападающей стороны — выбор направления удара. Обороняющимся остается лишь ждать да потом парировать различные угрозы.

Хотя по сторонам пока вроде сравнительно тихо. Но ведь и обстрел не обязательно извещает о скорой атаке. Так что, может, начальство и право, выжидая и не демонстрируя имеющиеся в наличии средства. Раз уж артиллерия противника пока не наносит потерь.

— Они что, решили всю гряду с землей сровнять? — Тертков невольно оглянулся на вздымающиеся в тылу разрывы.

Комиссар немного нервничал. Вдобавок приходилось кричать, пытаясь перекрыть непрерывный грохот, явно не располагающий к спокойной беседе, а кричать представитель политических властей не очень любил.

— Ну и пусть их! — Чижевский добавил пару неприличных оборотов. — Чем больше снарядов истратят, тем меньше нам потом достанется. Пока что это лишь так, утренняя побудка.

Утро в самом деле было ранним, и солнце едва взошло за спинами старательно прячущегося батальона. Сейчас оно было союзником русских, слепило неприятелю глаза. Оставалось поблагодарить судьбу и интендантов за вовремя доставленный завтрак. Раз уж непонятно, удастся ли пообедать? На сытый желудок воевать легче. Хотя раненым быть тяжелее. Но ведь Бог не без милости…

И вдруг наступила тишина. Обстрел прекратился внезапно, как перед тем начался. Только что грохотало, и вот лишь перепаханная земля напоминает о творившемся здесь минуту назад.

— Полчаса, — ротный посмотрел на часы. — Не так и мало… А вот и пехота.

Далеко впереди замаячили цепи. Одна, за ней — другая, потом — третья, густые, медлительные, все-таки идти по грязи нелегко, наверняка уверенные, что после отзвучавшей обработки особого сопротивления не встретят…

— Рота, к бою!

Солдаты приподнялись, припали к брустверу, защелкали затворами винтовок. Мельчугов, согласно ранее отданному приказу, торопливо передвинулся к левому флангу, где был расположен единственный пулемет. Какое-то время не происходило ничего. Одни затаились, другие — шли. Некое подобие обычных учений.

Чижевский медлил с командой. Тут двояко — чем больше расстояние, тем меньше потерь нанесешь неприятелю. Но если чересчур промедлить, то натиск намного труднее остановить, а при нынешнем соотношении сил, на позицию роты наступало не меньше полнокровного батальона, а на батальонную — полка, легко не удержаться, покатиться назад. По обстоятельствам места с единственным скрытым ходом сообщения отход может и не получиться.

Цепи приближались. Пока люди в них казались крохотными черточками, но ведь каждая такая черточка — вооруженный солдат, и считать их — недолго сбиться. Но вот что-то прошелестело над головами окопавшейся роты, и над противником вспухли облака шрапнельных разрывов.

Очередь легла хорошо. Кто-то в цепи сразу упал, и равномерное движение мгновенно перестало быть таковым. Следом прошла еще очередь. Затем — опять. На открытом месте шрапнель — вещь страшная. Да и в окопах она тоже достает получше гранат, засыпая солдат сверху смертоносным свинцом. Только пользоваться ею с должной эффективностью намного труднее. Тут необходимо быть подлинным мастером своего дела. Но не зря же русские артиллеристы славились во все времена!

Польская пехота какое-то время еще пыталась идти, но затем первая цепь не выдержала, залегла, словно лежащим безопаснее под шрапнельным дождем. Это же не пули, скорее настигающие тех, кто продолжает стоять.

Заговорила вражеская артиллерия. Снаряды улетали куда-то далеко в тыл. Но мешавшая наступлению батарея стояла на закрытых позициях, и нащупать ее было очень трудно. Во всяком случае, шрапнель продолжала вспухать над полем, и уже вторая цепь залегла вслед за первой, а третья вначале остановилась, а затем попятилась, не решаясь входить в роковую зону.

Взаимный обстрел продолжался недолго. Своя артиллерия берегла заряды, чужая не хотела бить вслепую. Но зато своя явно смогла определить расположение чужой и стала стрелять за темнеющий вдалеке лес. Пехота воспользовалась паузой в обстреле. Засуетились командиры, и цепь поднялась, двинулась вперед даже быстрее, чем раньше. Все больше шансов успеть проскочить опасную зону. Хотя километр по грязи не очень пробежишь, а широкий шаг дается труднее.

Еще немного…

Соседи уже вели огонь, но Чижевский все еще выжидал. В цель попадает даже не каждая десятая и даже не всегда сотая пуля. Но если бы каждый солдат убил одного врага, войны заканчивались бы в первый день. А тут по сто двадцать патронов на винтовку, на хороший бой может и не хватить. Лишь жаль, людей в окопах маловато. Не обеспечить нужной плотности. А по отдельности здесь стрелки не очень. Но и в штыки таким количеством можно пойти лишь в крайнем случае.

— Прицел!.. Залпами!..

Все-таки война — великий учитель. Рота стреляла выдержанно, дружно. Заговорил пулемет. Какое-то время цепь еще шла, но вот упал один солдат, затем — другой, и живые стали один за другим залегать в грязь. Ответная стрельба не принесла никакого результата. Зато постепенно подходила вторая цепь. Стреляя на ходу, подбадривая себя этими выстрелами. Вновь заговорил пулемет, и настильный огонь пришелся как раз по наступающим.

Когда залегла и вторая цепь, вновь заговорила польская артиллерия. И опять гранаты стали усиленно терзать холмистую гряду. Разумеется, с прежним результатом.

Так повторялось три раза. Цепи отрывались от земли, нарывались на огонь, несли потери, залегали обратно, и начинали говорить польские пушки. Только огонь артиллерии был пожиже, и стреляли они с завидным упорством не туда. Видно, единственная батарея бригады смогла нанести противнику какой-то урон, а что до выбранной цели, то корректировщики никак не могли заметить на фоне слепящего солнца, где находятся настоящие позиции. И все громили места, где никого не было.

Пару раз заедал пулемет, однако пулеметчики быстро исправляли задержки, и «максим» вновь подключался в дело избиения атакующих. И последние не выдержали, стали перебежками откатываться назад. И пройти осталось мало, и последние сотни метров вдруг показались настолько опасными, что духа преодолеть их уже не хватило.

Отход тоже не был легким. Солдаты вошли в раж, стреляли вслед, только огонь уже велся не залпами, а сугубо индивидуально. В зависимости от темперамента и возможностей каждого.

— Прекратить стрельбу! — Чижевский постоянно помнил о боеприпасах.

Сейчас противник отходит, только день впереди еще длинный, а первая атака — не последняя. По сторонам до сих пор грохочет, и если слева цепи залегли и тоже начинают отступать, то справа сближение с позициями продолжается. Главное же — между ротами промежуток, не очень поможешь. Да и окопы расположены без учета флангового обхода. Почва пока не та, чтобы много копать.

Вражеские артиллеристы разок ударили по соседям справа, но затем решили не рисковать, вдруг накроешь своих, и опять перенесли огонь на роту Чижевского. По счастью, опять с прежним прицелом. Только долго ли они будут лупить мимо? Рано или поздно должны понять и нащупать цель, а вот тогда…

Подумал — и как сглазил. Несколько разрывов вспухли прямо за окопами, затем один из снарядов попал, и лишь непонятно, зацепило кого или нет?

Дальше взрывы следовали один за другим. Разок Чижевского осыпало грязью, а в голове возник звон. К счастью, контузия если и была, то совсем легкая. Лишь небольшая тошнота да шум в ушах.

И тут же все стихло. Правофланговая рота отходила, не решаясь ударить в штыки, и ее отход менял ситуацию на всем фронте батальона.

— Доложить о потерях!

Сам же лихорадочно думал, что предпринять? Ударить по полякам с фланга? Но удастся ли сблизиться? Грязь из союзника превратилась во врага. Да и сил для штыковой маловато. Кого-то положат по дороге, а хватит ли запала, когда даже сейчас на одного своего солдата человек шесть вражеских? И отходившие уже заметили успех соседей, вновь двинулись в атаку.

— Трое убито, четверо ранено. Двое тяжело, двое — так.

— Раненых забрать! Отходим! Только скрытно! Никому не высовываться, на открытые места не лезть. Иначе всех здесь положат! Мельчугов, Тертков, ведите людей!

Пока все проскочат извилистым и узким ходом! По-любому требуется немного задержать противника, сделать вид, что позиция еще не сдана, охладить пыл гонористого неприятеля.

— Кто со мной? — Взгляд на пулеметчиков.

— Я!

— Я!

Вызвались двое, Васильев и Дехтерев. Нормальные солдаты, с такими можно и попробовать угостить поляков напоследок.

— Товарищ капитан! Давайте лучше я! — Мельчугов просительно посмотрел на ротного.

— Приказ слышал? Выполнять! — Настоящий офицер должен всегда чувствовать ответственность за вверенных ему людей. — Давай быстрее! Время дорого. Мы за вами минут через пять.

Припал к пулемету, поправил целик и парой очередей охладил пыл накатывающихся с фронта. Затем развернул ствол и настильным огнем угостил с фланга тех, кто уже был перед окопами соседей. Лента вылетела, пришлось повернуться к солдатам.

— Ну!

Васильев торопливо протянул коробку. Капитан машинально отметил: в запасе есть еще одна, и это радовало. Теперь главное, чтобы задержек не было. Не ко времени они сейчас.

Угу. На третьей очереди ленту перекосило, и пулеметчики стали торопливо выпрямлять ее. А вражеская цепь все приближалась. В итоге пришлось стрелять едва не в упор. Чижевский видел, как падают под огнем фигурки, остальные не выдерживают, залегают сами, пока их тоже не уложил свинец навсегда. Зато справа противник уже добежал до оставленных окопов, а угла поворота не хватало для прицельной стрельбы.

Что-то сильно стукнуло о щиток. Дехтерев вдруг повалился навзничь без звука.

— Посмотри, что с ним!

— Убит! — Почему-то в бою всех тянет общаться исключительно криком.

— Мать, — пробормотал Чижевский. Никаких эмоций, кроме здоровой злости.

Пулемет жадно проглотил остатки ленты.

— Уходим!

Последние солдаты давно скрылись в ходе сообщения, и теперь должны были выбираться наружу под прикрытием холма.

Взялись вдвоем за тяжеленный «максим», сняли его, поставили в траншею. Васильев тащил коробку с последней лентой, а капитан покатил пулемет. Рядом было не поместиться, пришлось наполовину идти, наполовину бежать друг за другом. Да еще постоянно оглядываясь, не догоняют ли идущие без подобной тяжести поляки?

Пулемет не слушался, пытался то зацепиться за стенки траншеи, то застрять на каких-то неровностях, под ногами хлюпала вода, и Чижевский взмок, пока преодолел не очень большое расстояние. Еще хорошо, что по новой полевой форме шашка офицеру не полагалась. Иначе путаться в ней… Оставили холодное оружие исключительно для парадов. Но у выхода ждали сразу пятеро солдат, подхватили «максим», а один спросил:

— Дехтерев-то где?

— Нету Мишки, — вздохнул Васильев.

— Надо же…

— Ладно, ходу! — оборвал разговоры Чижевский.

Еще не хватало попасть в плен!

Только сколько же можно отступать? Которую позицию сдавать приходится? И где же удастся, наконец, остановиться?

— Товарищ капитан! Из штаба бригады звонили! Представитель Ставки прибыл! Собирается обойти роты.

— Пусть обходит, нам-то что? — равнодушно пожал плечами Чижевский.

Как офицер исключительно строевой, он испытывал невольную неприязнь ко всяким штабным, тем более — штабным тыловым, из всяких высоких сфер. Умом понимаешь необходимость их службы, но очень уж разные условия у обычных офицеров и у тех, кто торчит в далеких тылах. Два разных мира, частенько пересекающиеся лишь где-то в воображении да, как сейчас, во время начальственных визитов и смотров.

Лучше бы подкрепление прислали! Все больше толку!

Он специально не стал предпринимать никаких мер. Происходило бы дело где в тылу, там поневоле приходится наводить лоск, но на передовой он к чему? Пусть штабной видит, что люди изорвались, обтрепались, давно не были в бане, а сапоги у половины из них просят каши. Дальше фронта не пошлют…

Может, высокий чин вообще не придет в окопы. Тут до противника пара километров, и артиллерия порою ведет редкий огонь. Хотя боевых офицеров в штабах тоже полно, и кое-кто не прочь вспомнить молодость, а заодно продемонстрировать подчиненным собственную храбрость.

Как будет, так будет. Но пусть лучше занимаются разработкой операций и следят за ходом их выполнения, чем проверяют немногочисленные воюющие части. Пока две армии, одна — настоящая, другая — больше название, чем реальные полки, не докатились до Смоленска. Единственное, что сделал ротный, так это вышел из землянки, служившей местом очередного кратковременного житья, да проследовал на командный пункт. Так громко назывался его персональный участок в траншее, откуда был неплохой обзор разделяющего противников поля.

Все было спокойно. Почти весь день лил дождь, почва опять размокла, и поляки, очевидно, решили устроить себе вынужденную дневку. Они и так достигли многого, если оценивать результаты по захваченной территории. Но и не только. От командира бригады Чижевский знал о разгроме спешно собранной северной группировки российской армии. Три пехотные и кавалерийская бригады попали в окружение, и вместо прорыва предпочли сразу сдаться на милость победителям. Вернее, сдалась пехота, а кавалерии удалось выскользнуть, пусть и с потерями, но общий итог… Солдатам о случившемся пока не говорили, дурные вести скверно влияют на воинский дух, только кое-какие слухи уже ходили среди граждан свободной России, вынужденных выполнять чужие приказы.

Так ведь свободу тоже требуется защищать. Как и любую другую власть. И делать это приходится отнюдь не добровольно. Добровольцев для войны никогда не хватит. Большинство предпочитает дома сидеть, а если уж рисковать — то под принуждением.

Война — просто тяжелый труд. Вон как в траншее под ногами вода опять хлюпает. И шинели никак не могут просохнуть… Ладно, папиросы в портсигаре сухие.

А ведь скоро Светлая Пасха, вспомнилось вдруг Чижевскому. Молодежь под влиянием пропаганды стала забывать об этом празднике, новая страна, новые веяния, только капитан принадлежал к другому поколению. Крашеные яйца, куличи, пение на Всенощной, когда голоса взмывают к ангелам и вместе с ними воспаряет душа…

Офицер не был настолько религиозен, однако в Бога верил, и теперь очень захотелось исповедаться, причаститься. Кто знает, что ждет завтра? На тот свет лучше уходить готовому к последнему путешествию. Лишь не найти поблизости храма, а священники в армии давно отменены.

— Товарищ капитан! Передали — там какое-то начальство к вам.

Ну вот, приперлись! Чижевский привычно поправил ремень. Конечно, о шике лучше не говорить, сидя в сырости и грязи, чистоты не сохранишь, да воспитание невольно заставляет хоть как-то следить за собой. А сапоги-то…

— Где они?

— Так что, по ходу сообщения идут.

— Ладно. Встречу. Всем заниматься своими делами.

А в роте лишь он, Мельчугов с комиссаром да тридцать три штыка.

Вот и ход сообщения. Несколько шагов, и из-за поворота появился офицер средних лет, а за ним следовало несколько человек. Кто-то с видом адъютанта и пара солдат, если точнее. Но на свиту капитан едва взглянул. Штабной так живо напомнил прошлое, родной Ингерманландский гусарский полк, что перехватило дыхание. Неужели?..

— Здорово, Чижевский! — Кротов сгреб в объятия старого сослуживца.

Он-то успел просмотреть списки офицеров и потому знал, кого увидит сейчас.

— Кротов? Откуда?

— Из Ставки, — засмеялся полковник. — Ладно. Для начала покажи, где тут у вас и что, а поговорим потом. Как вы?

— Хреново, — откровенно признался Чижевский. — Пополнений не было с самого начала, от роты осталось меньше взвода… Ладно, хоть патронов подкинули. И тихо сегодня. Не знаю, надолго? Никак не удается удержаться. Откатываемся то по одной причине, то по другой. Обычно — из-за нехватки людей. Поляки обходят фланги, а парировать удары некем.

— Знаю, — кивнул Кротов. — Мне-то не объясняй. Я все донесения изучал.

Но изучал или нет, на месте он осматривался дотошно. Оценил позицию, коротко переговорил со стрелками, долго смотрел в сторону противника, что-то прикидывая про себя…

— Хорошо. Чаем хоть угостишь старинного приятеля?

— Угощу, не вопрос.

— Рассказывай, как в пехоте-то оказался? — когда они вдвоем засели перед закипающим — и закопченным — чайником, спросил Кротов.

— Переходить в украинскую армию не захотел. А здесь никаких вакансий по кавалерии не было. Вот и пришлось… Ты-то как? Ни слуху ни духу…

— Со мной еще интереснее. Из армии совсем ушел. Обосновался в Сибири. Дела привели в Москву, а тут как раз завертелось. В общем, судьба повернулась так, что предложили должность офицера по особым поручениям при Ставке. Принял. Это если коротко. А подробно рассказывать долго. Как-нибудь в другой раз. Тебя же наверняка общее положение интересует.

— И оно, проклятое, тоже, — согласился капитан.

Не каждый месяц простому ротному удается получить информацию из первых рук. Представитель Ставки поневоле должен быть осведомлен об общем положении дел на всех участках фронта. Если же учесть, что когда-то Кротов был эскадронным командиром Чижевского, а затем — дивизионным, то вполне может поделиться хотя бы какими-нибудь подробностями происходящего. Из окопа много не увидишь.

— Тогда, если вкратце, то положение пока дрянь. Здесь откатываемся, на Украине — тоже. Там поляки потихоньку подходят к Киеву. Здесь — к Смоленску. Наверно, слышал про окруженную группу? Теперь приходится латать там фронт. Туда переброшена только что сформированная дивизия, но удержится ли она… Практически ополченцы. Правда, все офицеры из запаса, солдаты — тоже успели повоевать в прошлом, но спайки пока нет. Да и солдаты когда-то хлебнули в революцию вседозволенности. Как они еще себя в бою поведут… А молодых из запасных полков пока отправляют в другие части. Все бригады, не находящиеся на фронте, срочно разворачиваются в дивизии. Каждый батальон делится на два, а где и на три, вот и получается полк. А батареи разворачиваются в дивизионы. Даже по одной тяжелой к ним прибавить должны. Если успеют. Пушки на складах имеются, не все переплавили на металл. В общем, для нас главный вопрос — вопрос времени. Сам знаешь: армия — это не толпа одинаково одетых и вооруженных солдат. Дисциплина, спайка, умение… Уж не ведаю, что думали предыдущие политики, но только не о возможности массовой мобилизации. Даже планов толковых не имелось. Нам бы хоть месяц выиграть, а там посмотрим.

Оба знали: на войне месяц — чересчур большой срок, и полагать, будто противник его предоставит, просто глупо.

— А мы?

— Вас через несколько дней сменят и отведут в резерв. Тоже будете разворачиваться в дивизию. Так что, думаю, придется тебе принимать батальон. Приказ о новом звании за отличия в боях появится на днях. Тут как раз в Смоленске заканчивает формирование бывшая третья бригада. Она на ваше место и придет. Я только вчера осматривал ее, и впечатления довольно благоприятные. Там командиром сейчас Дроздовский. Перед самым развалом — Генерального штаба полковник, командир Замосцкого полка, Георгиевский кавалер. В отставке, как многие. Незадолго до войны сменил украинское гражданство на московское. Предложил услуги, был назначен начальником штаба разворачивающегося соединения, но проявил такую энергию, что его назначили командиром. Думаю, не подведет. Но все, конечно, между нами.

— Само собой, — кивнул капитан.

Немного помолчали, разливая чай и закуривая.

— В Сибири вспыхнуло восстание, — вздохнул о чем-то своем Кротов. — Интервенты не вмешиваются, попрятались по казармам, а воинские части переходят на сторону восставших. В числе главных требований — объединение с Москвой. Надеюсь, от местного правительства скоро духа не останется.

— Там все так плохо?

— Как везде. Но еще с попыткой опереться на чужие штыки и тотальной распродажей иностранцам всего ценного. А народ этого не прощает. В общем, все может решиться за несколько дней. Власть там всегда была относительной, а партизаны гуляли, где хотели, и бороться с ними не получалось. Так что, есть надежда и на сибиряков.

— Прекрасно! — воскликнул Чижевский. — А казаки? У нас говорили, будто и Краснов заявил о военном союзе, а в перспективе — об объединении.

— Казаки в основном идут на Украину. К нам прибыла одна дивизия донцов, и еще одна находится в пути. Только не спрашивай, где намечается главный удар. Все равно не скажу.

— Ты что? Я же понимаю, — Чижевский действительно не обиделся. Он же был кадровым военным и прекрасно понимал субординацию и уровень служебной компетенции. — Да и главное я услышал.

— Выводы?

— В данный момент положение скверное, однако в перспективе имеется уверенная надежда переломить ситуацию и превратить нынешнее поражение в победу, — отчетливо отрапортовал капитан.

— Верно. Да… Тут ряд зарубежных стран предложили посредничество при заключении мира. Франция, Америка… Новый президент все предложения отверг и сказал, что русский народ прежде решит свои проблемы, а затем пусть поляки ищут способы к замирению. Если таковые найдут.

— Молодец! Правильно сказал.

— Мне он вообще чем-то понравился. Да, партийный, сам знаешь, как я отношусь к данной категории, но думает не о догмах, а решает чисто практические вопросы. И весьма уверенно решает. Без всякой керенщины и пустых слов. Ладно. Спасибо за чай. Я пойду, — Кротов поднялся. — Запомни: вам осталось дня два, самое большое — три до смены. Можешь это объявить солдатам. Я-то знаю, как они обрадуются.

— Я, признаться, тоже.

— Еще бы! — понимающе улыбнулся полковник. — Какие-нибудь просьбы есть?

— Почты давно не было. У меня же семья в Москве.

— Дай адрес, обязательно загляну, как только там окажусь. Сам понимаешь, над почтовым ведомством я не властен.

— Сейчас, — Чижевский вырвал листок из записной книжки и торопливо черканул пару строк. — Ты-то сам как?

Спрашивать было не слишком удобно. Капитан слышал о гибели семьи однополчанина. Но ведь столько лет прошло! Любая рана рано или поздно затягивается.

— А что я? Можешь поздравить. Недавно женился. В первый день войны.

— Поздравляю!

— Спасибо. Жаль лишь, с тех пор супруги и не видел. Мотаюсь то туда, то сюда. Да ладно. Тем больше личных поводов как можно скорее покончить с войной. И обязательно — нашей победой. Все прочие варианты меня не устраивают. Причем с победой на всех фронтах.

Какие еще фронты имеются в виду, полковник говорить не стал. Возникли у Чижевского кое-какие мысли, только ответов на них сейчас он все равно получить не надеялся. Но не все же сразу. Тем более после короткой беседы Чижевский вдруг словно почувствовал себя помолодевшим. Куда-то делась накопившаяся усталость, а будущее вдруг стало казаться светлым и ясным. Главное, еще немного перетерпеть, задержать врага.

— Ну, удачи! Провожать не надо. Я же не генерал со свитой ходить, — Кротов обнял сослуживца на прощание. — Думаю, еще свидимся. Тогда и поговорим поподробнее.

И отчетливым шагом направился к ходу сообщения. Уже наступал вечер, а впереди было еще столько дел. А тут опять дождь принялся моросить…