«Долина смерти»

П. В. Богатырев 191-я стрелковая в Любанской операции

26 октября наша дивизия была переброшена из Ленинграда через Ладожское озеро под Тихвин в район Ситомли, где вела наступательные и оборонительные бои с немецкими захватчиками. 7 ноября противник прорывает нашу оборону и 8 ноября занимает Тихвин. Мы перешли к обороне, но оборона наша была активной. По нескольку раз в день мы атаковали позиции противника, не давая ему покоя, и в ночь с 8 на 9 декабря 1941 г. мы штурмом овладели Тихвином. Наш 546-й сп ворвался в город одним из первых.

После освобождения Тихвина мы с боями днем и ночью преследовали немцев, не давая им закрепиться. И так было до Волхова. Причем все это происходило в тяжелейших зимних условиях, по бездорожью, в сильные морозы.

На марше очень трудно было двигаться в ночное время — без сна, по заснеженной дороге. Красноармейцы, да и офицеры, просто спали на ходу. Идет человек в постоянной дремоте и ноги спотыкаются. Иногда кое-кто в глубокой дремоте, отклоняется от колонны в сторону и падает в снег, но тут же вскакивает и возвращается встрой.

В январе 1942 г. в районе Мясного Бора 2-я ударная сделала прорыв во вражеской обороне на небольшом участке. В этот прорыв был введен 13-й кк генерала Гусева. В эту же брешь готовилась войти и наша 191-я сд. Мы сосредоточились в лесу. Мороз доходил до 42 градусов. Пришлось развести костры. Вражеская авиация нас обнаружила и начала бомбить. Самолеты пикировали с включенными сиренами, которые издавали страшный вой. Но мы уже успели рассредоточиться и вырыть землянки, поэтому жертв было мало.

Проход был очень узкий, и по нему в дневное время пройти было трудно. Он простреливался всеми видами оружия. Мы его проходили ночью, тылы сразу за нами пройти не смогли, остались на месте. Доставка боеприпасов и продуктов питания производилась только по этому «коридору» на плечах бойцов.

Наша дивизия вступила в бой. Противник повсюду упорно сопротивлялся. Бои шли несколько недель.

Противник обычно подбирал своих убитых, но тут был вынужден оставлять их на поле боя. Похоронное бюро полка собрало целые штабеля немецких трупов. Все они; были какого-то жандармского подразделения СС, по возрасту за 40 лет, очень тучные, на рукавах какие-то знаки.

За две недели наш 546-й сп продвинулся на 2,5 км. Под одним хутором шли упорные бои. Противник не хотел оставлять свои позиции, но мы принудили его к отступлению. Он оставил автомашины, тракторы, прицепы, повозки, много запасных частей к автомашинам и тракторам.

Через два-три дня обстановка на участке дивизии изменилась. Противник подтянул войска, и наше наступление приостановилось. Мы получали приказ за приказом, требовавшие во что бы то ни стало прорвать оборону противника и двигаться вперед, навстречу Ленинградскому фронту. С раннего утра начинались наши атаки, повторялись несколько раз в день, но все заканчивались неудачно.

Периодически полк получал пополнение, например с приграничных окраин южных советских республик. К военному делу они вообще не были подготовлены, а в бой идти надо. Где-то на открытой местности кого-нибудь ранят, вокруг него собирается несколько его товарищей и начинают голосить. А немцы, видя это, открывают по ним минометный огонь. Вот тебе и дополнительные потери.

Иногда на передовой группа бойцов разводила костер, окружала его, обогревалась, а рядом лежало несколько гранат с длинными деревянными рукоятками. На мой вопрос, для чего они собрали эти гранаты, отвечают: а мы хотим их положить в костер, поскольку деревянные ручки. Приходилось объяснять, что в костре они взорвутся и всех побьют.

Не помню, какого числа, в феврале, поступил устный приказ из штаба 191-й сд снять полк с обороны и сосредоточиться на опушке леса. К исходу дня полк прибыл в указанные время и место. Туда же подошли и другие полки дивизии.

Я с комиссаром полка пришел в штаб дивизии и доложил о прибытии. В это время к штабу подъехала автомашина. Из нее вышел адъютант командующего армией, подполковник. В руках он держал приказ на полстраницы печатного текста, прочитал его. Нам предписывалось с наступлением темноты прорвать оборону противника и двигаться к железнодорожной станции Померанье. Если удастся — захватить ее, организовать круговую оборону и держаться до подхода наших частей.

Комдив 191-й дивизии А. И. Старунин и комиссар дивизии Алексеев говорили адъютанту, что личный состав не имеет продовольствия и боеприпасов, что стрелковые полки будут следовать без артиллерии — как полковой, так и дивизионной. Комдив спросил: «А Военный совет знает об этой операции и приказе?» Адъютант повелительно потребовал выполнять приказ, сказал, что все учтено. К утру нам удалось прорвать оборону противника, и мы вошли к нему в тыл без артиллерии и тылов. Продвигались по глубокому снегу. Полки и штаб дивизии вытянулись в одну ниточку. Разведчики на лыжах шли впереди нашего движения. За полком двигался штаб дивизии.

Мы старались двигаться только по лесным массивам, по бездорожью. Прошли так несколько километров. Немцы пока не встречались. Через некоторое время разведка сообщила о какой-то железной дороге. На пути стоят три вагона и охраняются немцами. Я доложил об этом командиру дивизии. Не останавливаясь, мы продолжали движение вперед. К исходу дня над нами вдруг появился немецкий самолет-разведчик. (Солдаты его прозвали «рамой».) Он пролетел совсем низко. Лес в этом месте оказался очень редким, нас на белом снегу было хорошо видно. Самолет поднялся выше и дал желтый дым. Видимо, это был сигнал — немцы открыли по нам артогонь. Снаряды начали рваться в нашем расположении. Но поскольку снег был глубокий, осколки разрывавшихся снарядов далеко лететь не могли. Слева от нас был крупный высокий лес, мы бросились туда.

Ночью мы продолжали двигаться вперед и до рассвета подошли к железной дороге. 4-я рота во главе с командиром Касаткиным перешла через дорогу. Немцы ее пропустили, не обстреляв, а когда мы подошли всем полком, из-за насыпи открыли огонь. Мы находились на склоне дороги, заросшем кустарником, пули летели выше. Мы тоже открыли огонь по немцам, из-за чего пришлось здесь задержаться. 4-я рота, пройдя дальше, напала на немецкие землянки, и там завязался бой. Что стало с 4-й ротой — не знаю.

После встречи с немцами и короткого боя командиры полков собрались у комдива и решали, что делать дальние. Комдив предложил пройти в другом месте, но нас повсюду встречали немцы. Если мы сосредотачивались в лесу, по нас открывали минометный огонь. Мы все время находились под наблюдением противника. Так прошло дней 6–7. Наш продовольственный запас иссяк, боеприпасы тоже. Стояли сильные морозы. Мы бродили по лесу беспомощные и голодные.

Комполков снова собрались у комдива. Тут же был и комиссар дивизии Алексеев, решали, что делать дальше. Я и другие командиры стали доказывать, что, поскольку у нас нет боеприпасов и продуктов, мы не сможем выполнить поставленную задачу. Комиссар дивизии в резкой форме ответил, что нам поставлена задача и мы ее должны выполнить. Не выполним — попадем под трибунал.

— Ну и что же? — сказали мы. — Трибунал-то советский, он учтет, почему мы не можем выполнить поставленную задачу. А если попадем к немцам, то они учитывать ничего не будут, они с нами расправятся, как им будет угодно.

В сложившейся обстановке комдив Старунин и дал нам последнее распоряжение на выход к своим. Указал каждому полку, где выходить, причем выходить мелкими группами. Я, в свою очередь, спросил комдива, где будет выходить он со штабом дивизии. Он ответил, что это не мое дело. Я сказал ему, что у нас есть винтовки и ручные пулеметы, а у штаба-то охраны никакой нет. Он ответил, что знает об этом.

Я собрал своих командиров, разбил на несколько групп, назначил старших и сказал, где выходить каждой группе.

Ночью я со своей группой в 20 человек подошел к тому месту, где мы входили в тыл противника и где оставили шалаши из еловых веток для раненых. Но в шалашах не было ни одного человека — ни наших, ни немцев. Однако вокруг шалашей было много пустых гильз, винтовочных и пистолетных, наших и немецких. Как видно, советские воины без боя не сдавались.

Отойдя от шалашей, мы развели костер, обогрелись и вскипятили в котелках чай из снега. Чай у нас был такой: древесные ветки, лозу мы мелко ломали, кипятили до тех пор, пока не оголятся ветки. Ветки выбрасывали, а кора оставалась в котелках — вот так и получался густой чай.

Я предложил всем, у кого нательное белье более или менее чистое, снять его и надеть сверху как маскхалаты. Я первый разоблачился и переоделся. За мной последовали комиссар полка и начштаба полка, а адъютант: и солдаты сказали, что у них белье не чище, чем верхняя одежда.

После отдыха мы стали продвигаться к месту, где делали проход в немецкой обороне. Во второй половине ночи мы вышли на открытое место. Я почувствовал, что это передний край обороны противника. Там, где раньше разорвался снаряд или мина, снег подтаял и образовалась корочка льда — лед ломался и издавал сильный хруст, а в ночное время звук отдается далеко. Мы стали продвигаться по снегу ползком, по-пластунски.

Комиссар полка полз первым, я за ним, за мной — начальник штаба, адъютант и красноармейцы. И вдруг я услышал слева голоса немцев, которые вели разговор между собой. Я начал толкать в ногу комиссара, чтобы ускорить движение вперед. Мы начали продвигаться быстрее и создали шум. Немцы нас обнаружили и открыли огонь из автоматов. Поскольку я, комиссар и начштаба были одеты в нательное белье, нас на снегу было незаметно. Те, кто не переоделся, были хорошо видны, Поэтому на них сосредоточился огонь противника.

Местность стала понижаться: видимо, мы подползли к ручью. Мы тотчас поднялись в рост и бегом спустились ручей. Берега ручья были высокие. По карте я знал, что дальше проходит дорога, за ней открытая местность метров 150–200, потом густой сосновый лес.

Мы бегом начали преодолевать открытое место. Немцы открыли пулеметный огонь, но мы втроем благополучно добежали до леса, а там были наши войска.

Пройдя некоторое расстояние, мы увидели дом. Вошли в него. Там были какие-то начальники. В хате горела коптилка, и свет был плохой. Я стал возмущаться: «Вот, послали нас». А мне ответили: «Замолчи!» Мы повернулись и вышли из дома. Кто там был — не знаю.

Вышли на дорогу и продолжили путь к себе в тыл. Стало светло. Идем дальше, маскировочные «халаты» не снимаем, даже шапки-ушанки замаскированы носовыми платками.

Навстречу нам сани: едет мой заместитель по тылу и нас не узнает. Я говорю: «Что, своих уже не узнаешь?» По голосу он, конечно, узнал, бросился к нам. Мы очень обрадовались встрече. Нас посадили в сани и доставили домой, т. е. в свой тыл.

Начштаба полка Дрессен был ранен осколком в руку. Она у него сильно опухла, он просил нас не оставлять его. Я ему говорю: «Крепись, не отставай, потому что мы не в состоянии нести тебя». И он мужественно вынес все эти тягостные дни и вышел с нами.

Комдив полковник Старунин, комиссар дивизии и весь штаб не вышли. Видимо, они погибли там, в тылу у немцев. Командиры 552-го и 559-го сп вышли, комиссару 552-го сп не удалось выйти. Из личного состава 546-го сп вышло мало. Те, кто вышел, были сильно истощены и опухли.

В апреле полк находился на отдыхе. В это время к нам заезжал член Военного совета 2-й ударной армии дивизионный комиссар И. В. Зуев. Он провел совещание с командирами подразделений полка, интересовался политико-моральным состоянием личного состава.

После короткого отдыха полк продолжал вести бои. В конце апреля 191-ю дивизию вывели в район Мясного Бора. Мне было приказано занять оборону в горловине во втором эшелоне. КП полка я вывел в район железнодорожного полотна, соединявшего Новгород и Чудово. Здесь произошла встреча с командующим Волховским фронтом К. А. Мерецковым. Я в это время находился на КП. Мне доложили, что подошла группа больших начальников. Я вышел из землянки и подошел к ним. Генерал показывает мне на человека, у которого на гимнастерке никаких знаков различия нет и фуражка на голове какая-то невоенная. Я понял, что это Мерецков, и доложил ему, что полк находится в обороне. Он сказал мне: «Узнай положение и доложи мне». А сам пошел по дороге дальше.

В конце мая противник закрыл горловину. Мои подразделения и два полка дивизии остались за горловиной.

Я организовал группу из разведчиков и автоматчиков и поставил им задачу в ночное время прорваться через немецкую оборону и помочь подразделениям выйти из горловины. Это удалось — часть подразделений 546-го полка была выведена. Но вскоре противник снова закрыл горловину.

Спустя несколько дней, комдив придал мне танковый; батальон, приказав лично сесть на танк и с ходу прорваться через передний край обороны противника в горловину, найти командиров полков нашей дивизии и передать от его имени приказ на выход. Командир танкового батальона прибыл ко мне. Я спросил, сколько у него танков. Он ответил, что девять Т-34 и две танкетки. Я спросил комдива: «Кто нас прикроет?» Он ответил, что никто.

Перед обороной противника дорога, проходимая для танков, была только одна, выстеленная настилом из жердей. По сторонам было болото и множество воронок от снарядов и бомб, заполненных водой.

Поставленную задачу начали исполнять в первую половину дня. Как только танки подошли к переднему краю обороны противника, немцы открыли по нас артогонь. Первый танк был подбит и загорелся, обойти его невозможно. Подбивают второй танк впереди меня. Я дал команду задним ходом выйти из зоны обстрела обратно. Таким образом сорвалась эта операция, были потеряны 2 танкетки и 3 танка.

Когда мы вышли к своим, я встретился с командиром танковой бригады. Он начал меня упрекать: вот, задачу не выполнил, а танки пожег, за это надо тебя отдать под суд трибунала. Я ответил: «Что ж, отдавайте под суд».

Обошлось, правда, без суда. Но столько было в этой операции бессмысленных потерь, что по сей день они не дают мне покоя.

П. В. Богатырев,

подполковник в отставке,

бывш. командир 546-го сп 191-й сд