«Долина смерти»

И. А. Иванова Пропавший батальон

Федор Семенович Андриенко был первым человеком, от которого я услышала о реальном существовании этого батальона. Прежде загадочную аббревиатуру 5-го овдб я видела лишь на конвертах с фронта: так мой отчим Наум Самойлович Файнштейн, командир дорожной роты, обозначал свой адрес.

«Пишу с нового места службы. Теперь я техник-строитель дорожной части, расположенной в глубоком тылу», — прочли мы с мамой в декабре 1941 г. Тыл, конечно, был относительный: станцию Хвойную, где формировался батальон, ежедневно бомбили. Да и недолгий: батальон, приданный штабу 2-й ударной армии, двигался вслед за частями, прорвавшими вражескую оборону на Волхове. Спустя месяц на конвертах появились слова: «Действующая армия», и, несмотря на бодрый тон писем, они тревожили маму. Я же, девятилетняя, эвакуированная в спокойный г. Киров, не представляла толком, что такое фронт, и просто радовалась ласковым письмам дяди Наума.

О том, как спали по три часа в сутки, работая ночи напролет, недоедали, укрывались в лесу от снарядов, прикрывая головы лопатами вместо касок, как теряли ставших родными товарищей, — обо всем этом Наум не писал. Много лет спустя нам рассказали об этом ветераны.

— Кормились дорожники по III категории, а люди все больные, ослабленные, — вспоминал Федор Семенович. — Мой товарищ по Одесскому пехотному училищу Гриша Альтшуллер по дороге на фронт заболел сыпным тифом. Сняли его с поезда, а после госпиталя определили в 5-й овдб. Сил у него вовсе не было, от ветра шатало. А работать надо — и бревна таскать, и землю копать. Когда рядом стояли — ходил ему помогать…[54]

В один из таких дней Андриенко и застал Альтшуллера за разговором с его комроты. Федора Семеновича удивило, что Гриша называл своего ротного по имени-отчеству. Видно, и в армии наш дядя Наум, горный инженер по профессии, оставался гражданским человеком. Погиб он, думается, как солдат, но об этом чуть позже.

А с фронтовой фотокарточки он смотрит на нас, одетый в овчинный полушубок и лохматую черную шапку, совсем не по-командирски, а как-то застенчиво. И приписка маме: «Посылаю тебе фотографию. Она хоть и смешная, но по ней видно, сколь тепло одет твой Умка». «Он самый» — сразу узнал Наума Федор Семенович.

Весной им довелось встретиться еще раз. Андриенко возвращался из бани, устроенной в дальней деревушке, а Наум торопился на помывку и спросил на ходу: «Как баня?» Андриенко поднял вверх палец: «Во!»

Об этой бане узнали и мы из апрельского письма. «Сегодня ходил в баню за 18 км. Зато какая чудная была баня! Я испытал истинное удовольствие. Было очень жарко, но я насыпал на голову снега и чувствовал себя прекрасно».

Как и все тылы, 5-й овдб в апреле стоял еще далеко от передовой. Дорожники слышали стрельбу, и им казалось, что стрелковые полки вот-вот прорвутся к Ленинграду. Наум писал нам: «Вчера был большой бой. Казалось, что от канонады расколется земля. Била наша славная артиллерия и „катюши“. Надеюсь до мая побывать на нашей даче».

До войны мы снимали дачу в Вырице. В 42-м 2-я ударная не дошла до нее 26 км, остановленная немцами в Порожке.

Положение наших войск, углубившихся в леса на 75 км, с трех сторон окруженных противником, было далеко не блестящим, но знало о том лишь высокое командование. В частях каждый выполнял свое дело. Стрелковые подразделения держали оборону на вверенных им участках; дорожники, не покладая рук, прокладывали лежневки и гати по раскисшим тропам. Наступили северные белые ночи — раздолье для вражеской авиации. «„Гансы“ все так же летают, — писал Наум. — Два дня назад немецкая сволочь разбила сделанное нашими руками. Поправили».

Доставка продовольствия и боеприпасов в окруженную армию производилась по узкому 5-километровому «коридору» от д. Кречно до Мясного Бора. Горловина зимнего прорыва к весне превратилась в пульсирующий клапан, который то захлопывался немцами, то вновь открывался нашими дорогой ценой. Спустя много лет нам стали понятны строки Наумовых писем: «Нас хотели послать в „горлышко“ — основание нашего клина, но отменили, ибо мы там уже достаточно пробыли».

Письма еще шли, и будущая встреча мамы с отчимом не казалась такой уж немыслимой. «Что касается встречи с тобой, то я не остановился бы перед тем, чтобы два раза пройти через Долину смерти или „чертов мост“ (есть у нас такое место, где сильно пахнет могилой), да не пускают. Этой ночью отрезанные „гансы“ пытались пробиться, но были наказаны. Скоро их всех отправят к предкам — псам-рыцарям!»

Об истинном положении дел в 5-м овдб, видимо, не догадывались: немцы вовсе не пробивались из окружения, а, наступая с севера и юга на «горлышко», отрезали 2-ю ударную…

В письме от 18 мая Наум сообщает: «Заканчиваем выполнение правительственного задания». По времени это совпадает с завершением строительства узкоколейки, по которой удалось вывезти из «мешка» часть раненых. Последнее письмо от 23 мая, мы получили в июне. Как всегда, оно было оптимистичным. «Все мы здесь, да и вы у себя, наверное, очень обрадовались успехам нашего оружия на Харьковском направлении. Чем бить — у нас теперь есть, а желание драться — огромное. Всегда помню твой наказ и, по возможности, берегу себя, но краснеть тебе за меня не придется. Я не трус, и никто из нас этого сказать не может».

Больше писем не было. С июля маме перестали выплачивать деньги по аттестату. На все запросы о судьбе отчима в военкомате отвечали одно и то же: «В списках убитых, умерших от ран и пропавших без вести не значится».

Прошло долгих два года, и мы вернулись в освобожденный от блокады Ленинград. Дома было пусто и тихо: кто умер от голода, кто еще воевал. В нашем Ленинском военкомате о судьбе Наума также ничего не знали. Однажды маме даже сказали: «Прекратите сюда ходить! Не значится — значит, в плену, а предателей мы не ищем!»

Мама хорошо помнила слова Наума, сказанные им на прощание: «Куда бы я ни делся, знай, что в плену меня быть не может…» Он ведь понимал, что еврею в гитлеровском плену делать нечего.

После войны мы много раз посылали запросы в Министерство обороны, в отдел кадров и архивы и получали однотипные невразумительные ответы: не числится, не состоит.

В 1985 г. письмо из ЦАМО оказалось более пространным: «Полевая почта № 1550 относится к штабу 2-й ударной армии». Первая мысль была обжигающе горькой: «Боже мой, в той самой, власовской…» Ведь четыре десятилетия после войны наименование этой армии постоянно связывалось с именем генерала А. А. Власова, сформировавшего в плену РОА, воевавшую на стороне Германии. И хотя это случилось два года спустя после гибели 2-й ударной первого формирования, Главному Политуправлению Красной Армии показалось удобным списать неудачу Любанской операции на изменившего генерала. Ведь эта операция (немцы называли ее Волховским сражением) длилась более полугода и стоила нам 150 тысяч солдатских жизней, но главные виновники трагедии сидели столь высоко, что никто не решался их назвать.

Поездки в Мясной Бор, встречи с ветеранами позволили представить положение, в котором оказались окруженцы. Голод, до предела сжатое кольцо, тысячи невывезенных раненых и отчаянный прорыв к своим 24 июня 42-го года. Вырваться из адского котла удалось немногим. Из 5-го овдб — никому.

В Центральном архиве Министерства обороны удалось узнать, что сформирован батальон был 29 декабря 1941 г., придан штабу 4-й армии, с февраля — 2-й ударной. На 01.01.42 г. в батальоне состоял 621 человек, имелось 44 лошади, 4 грузовика, 1 трактор и 5 винтовок. Командовал батальоном кадровый военный, майор Михаил Алексеевич Шелепин. Его, а также начальника автодорожного отдела 2-й УА H. Н. Шешминцева близко знал полковник В. А. Кременицкий, рассказавший о совместной службе в железнодорожных войсках на Дальнем Востоке.

К июню 42-го 5-й овдб насчитывал 342 человека и 23 июня был придан для осуществления прорыва 46-й стрелковой дивизии. После 25 июня и дорожный батальон, и 46-я дивизия перестали существовать. Из 5-го овдб не вышел никто, из АДО — один майор Шешминцев, погибший в 1943 г. Судьбы комбата Шелепина и командиров рот неизвестны.

Заново сформированный в августе 1942 г. 5-й отдельный дорожно-строительный батальон не имел в своем составе ни одного человека из 5-го овдб, разделившего трагическую судьбу солдат 2-й ударной. Остались лишь скупые строчки в архиве да память в осиротевших семьях, пожелтевшие письма и выцветшие фотокарточки…

И. А. Иванова,

дочь воентехника 1 ранга

командира 4-й роты 5-го овдб Н. С. Файнштейна