«Долина смерти»

А. С. Добров Прикрывая отход…

В 1940 г. я окончил среднюю школу в г. Ирбите Свердловской области и поступил учиться во 2-е Ленинградское Краснознаменное артиллерийское училище. 22 июня 1941 г. учеба была прервана, а личный состав направили в Эстонию — в действующую армию. В конце июля мы отошли к Ленинграду и нас распределили по частям. Я и несколько моих товарищей получили предписание в 305-ю сд, которая формировалась в г. Дмитрове Московской области. Я был направлен в 5-ю батарею 830-го артполка командиром взвода управления. 17 августа 1941 г. 305-я сд прибыла на Северо-Западный фронт и вошла в состав Новгородской армейской группы. Основной состав дивизии — ополченцы Москвы и колхозники Калининской области. Вскоре мы вошли в состав Ленинградского, а затем Волховского фронтов, хотя наше место дислокации почти не менялось. Недоукомплектованная оружием и людьми, дивизия с марша вступила в бой с превосходящими силами противника. Довооружались и доучивались военному искусству в боях.

23 октября 1941 г. газета «Известия» писала о 305-й сд: «Два месяца тому назад после шестидневных ожесточенных боев за Новгород наши части под давлением численно превосходящих сил противника вынуждены были оставить город. Н-ская часть заняла оборону по берегам рек Волхов, Малый Волховец и о. Ильмень. За это время немцы не раз пытались прорвать нашу оборону, переправиться через водные рубежи, зайти во фланг. Но все эти попытки были ликвидированы огнем нашей артиллерии, минометов и смелыми контратаками пехоты. Н-ская часть продолжала упорно удерживать линию обороны. На Новгородском направлении немцы не продвинулись ни на один метр вперед…» Не добившись успеха на рубежах обороны 305-й сд, противник в конце октября 1941 г. прорвал оборону нашего соседа справа (267-й сд) и устремился в направлении Малой Вишеры и Тихвина. Стремясь расширить прорыв, враг после массированного налета авиации и артиллерии силами двух полков — полка СС и полка 250-й испанской «голубой» пехотной дивизии — атаковал правый фланг 305-й сд — военный городок Муравьи, но был полностью разбит и перешел к обороне. К настоящему времени осталось в живых только три участника тех боев: политрук пулеметной роты Павлов Василий Андреевич, полковой разведчик Беляев Михаил Михайлович и я — командир взвода управления 5-й батареи.

В начале декабря 1941 г. дивизия перешла в наступление, выбила врага из населенных пунктов Никитино, Тигода, Дубровка, Ситно, полностью очистила (в полосе своего наступления) правобережье Волхова. Начались тяжелые бои по захвату плацдармов на западном берегу Волхова.

Первый населенный пункт на западном берегу Волхова, освобожденный одной из стрелковых рот дивизии, находился напротив военного г. Муравьи. Эту роту поддерживала огнем и наша батарея.

В наступление на деревню Теремец через Волхов по льду пошел батальон 305-й сд в составе 300 человек. Артиллерийской поддержки не было из-за отсутствия снарядов. До западного берега добрались лишь 30 человек, которых противник своим огнем вдавил в глубокий снег. Соседняя дивизия успешно форсировала Волхов, одна из ее частей захватила плацдарм в лесу правее деревни Теремец. Противник весь огонь обрушил на соседа, не давая ему возможности взять Теремец. Уже в сумерках 30 наших бойцов, которых противник посчитал убитыми, ворвались в Теремец, посеяли панику среди фашистов, и они бежали, побросав артиллерийские; орудия, стрелковое оружие и даже штабные документы. Нескольких немцев взяли в плен. Орудия тут же развернули на 180 градусов и открыли огонь по их же хозяевам.

Пытались захватить плацдарм в направлении совхоза «Красный ударник» и южнее его, в районе Старой Руссы; обе попытки были неудачными. Тогда командир 1002-го on майор Арсений Иванович Смирнов приказал двум своим батальонам перейти Волхов ночью, под покровом сильной метели, и без шума атаковать противника. Атака была такой стремительной, что к рассвету мы уже подошли к шоссе Новгород — Чудово между Подберезьем и Мясным Бором, где встретили сильное сопротивление врага. Нам пришлось залечь в снег. Одним из батальонов командовал капитан Михаил Трофимович Нарейкин, который был в этом бою ранен.

В январе 1942 г. сосед справа овладел совхозом «Красный ударник» на западном берегу Волхова и затем железнодорожной станцией Мясной Бор. В этот прорыв была введена 305-я сд с задачей взять Малое Замошье и далее продвигаться на юг. Малое Замошье 305-я сд окружила, но в 500 м от Большого Замошья была остановлена превосходящими силами противника. Линия обороны дивизии протянулась от Большого Замошского озера до населенного пункта Горенка — это около 15 км по фронту.

В Малом Замошье было окружено более 200 немцев. Их снабжали продуктами и боеприпасами, которые сбрасывали на парашютах с самолетов. Иногда по воле ветра кое-что доставалось и нам.

В феврале 1942 г. у дороги, идущей из Большого Замошья в Малое Замошье, остался лишь мой наблюдательный пункт, все остальные подразделения были передвинуты на левый фланг. Немцы силой до роты предприняли контратаку, пытаясь прорваться в Малое Замошье, чтобы вывести своих из окружения. Снарядов у нас не было. Мы имели ручной пулемет Дегтярева, один автомат ППД и личное оружие — винтовки и карабины. Завязался неравный бой. Немцы нанесли бомбовый удар с воздуха, затем сделали короткую артподготовку и пошли в атаку. Все пустые землянки, оставленные пехотой и нашей 6-й батареей, были разрушены, уцелела единственная наша землянка с людьми. В разгар боя, когда немцы подошли к нашему наблюдательному пункту метров на 150, нам на помощь подоспели два бойца с 50-миллиметровым ротным минометом и несколькими лотками мин. С их помощью основная часть немцев была перебита, а оставшиеся с ранеными уползли в Большое Замошье. Вскоре немцы из окружения вышли через Большое Замошское болото, и Малое Замошье стало нашим тылом.

Противник с каждым днем активизировался. Почти непрерывные налеты авиации, массированный артиллерийско-минометный обстрел осложняли снабжение боеприпасами и продовольствием. Основной огонь артиллерией и авиацией наносился по «коридору» шириной в 3 км, который соединял нас с тылами. Этот «коридор» всегда дымился и пылал, терзаемый непрерывным грохотом. В марте 1942 г. противнику удалось перекрыть «коридор». Снабжение наших войск прекратилось, лишь по воздуху самолеты У-2 время от времени сбрасывали боеприпасы и сухари, которых было крайне мало. Натиск противника усиливался. Мы перешли на прицельный огонь, и то только в крайних случаях.

Немцы через динамики призывали сдаваться в плен, обещали хорошее обращение и питание. И заканчивали свои передачи надрывным криком: «Бейте артиллеристов, бейте Жигалова!» Капитан Жигалов командовал 1-м дивизионом нашего полка. Такая высокая оценка противником действий артиллеристов поднимала наш боевой, дух, несмотря на большие потери. В этих боях среди других погиб и лучший разведчик батареи коммунист Никулин, который до войны был директором ресторана железнодорожной станции Вятка.

Дней через пятнадцать совместными усилиями частей 52, 59 и 2-й ударной армий «коридор» был восстановлен. К нам начали поступать боеприпасы, продукты питания, фураж и пополнение, но ненадолго. Началась весна, и «коридор» залила вода. 305-й сд пришлось растянуть свою оборону до горловины прорыва по берегу Большого Замошского болота. За боеприпасами и продуктами на Большую землю по «коридору», залитому водой и находящемуся под непрерывным огнем, мы посылали своих людей верхом на лошадях. Далеко не каждому удавалось вернуться, многие погибали либо возвращались ранеными или больными. Так, комиссар 5-й батареи политрук Хомич вернулся хотя и не раненым, но таким распухшим, что на него не могли надеть рубашку, его эвакуировали на Большую землю самолетом. Командир орудия А. И. Зайков со своей группой попал под бомбежку и был контужен, однако доставил груз в батарею. Зайкова отправили в медсанбат дивизии, который располагался в Новой Керести.

28 мая 1942 г. противник снова захватил «коридор». 305-я сд оказалась отрезанной от своей 52-й армии и была переподчинена 2-й УА, также находившейся в окружении. 305-й сд была поставлена задача прочно удерживать оборону в районах Большого и Малого Замошья. Как нам объяснили, с наступлением зимы это будет хорошим плацдармом для наступления на Ленинград. Вскоре обстановка ухудшилась, и нам было приказано прикрывать отход 2-й ударной армии.

Противник, сконцентрировав большие войска, усилил натиск на боевые порядки 305-й сд. Почти непрерывные бомбежки и артиллерийско-минометные налеты вместе с атаками пехоты не принесли противнику успеха на рубеже обороны 305-й сд. Нам объявили, что, как только мы выйдем из окружения, нашей дивизии присвоят звание «гвардейская». Личный состав 305-й сд, пройдя большой боевой путь оборонительных и наступательных боев, научился воевать не только теоретически, но и практически. Мы к этому времени уже имели опыт и по ведению боя в окружении. Почему позволили противнику окружить нас дважды на одном и том же участке в горловине зимнего прорыва, не расширив ее силами 59-й армии с севера и 52-й — с юга, мне неясно до сего дня. 305-я сд, как и другие части 2-й ударной, попала в очень тяжелое положение. Снабжение боеприпасами и продовольствием было отвратительным, а лошадей кормили так называемым веточным кормом, от которого они дохли, а мы ели их трупы.

С апреля мы ни разу не получали нормального питания, да еще половину марта провели в окружении, голодая. Вот обычный суточный рацион нашего питания: одна пачка концентрата пшенной каши — 150–200 г на 10 человек, каждому столовая ложка сухарных крошек, иногда чайная ложка сахарного песку, а соли совсем. не было. Если в полку убивали лошадь, то ее делили на все батареи. На каждого доставалось не более 100 г мяса, его варили, макали в сахарный песок и ели. Немало дней было и без сухарных крошек, и без сахара. Был у нас в батарее красноармеец Нефедов — богатырь выше двух метров, один разворачивал орудие на 180°. А тут так обессилел, что ходил еле-еле. Он обратился ко мне: «Товарищ комбат, прикажите давать мне этой бурды (вода, чуть мутная от небольшого количества пшенной крупы) две порции. Совсем обессилел, ноги не держат». Я приказал старшине удвоить Нефедову порцию. Солдат очень обрадовался. Было больно видеть пухнущих от голода людей, продолжающих героически сражаться.

В мае мне приказали отойти от Большого Замошья и выбрать наблюдательный пункт примерно в 1,5 км на северо-восток от Малого Замошья. Здесь, метрах в 150 от нас, расположился штаб батальона капитана Михаила Трофимовича Нарейкина, а в 15–20 м — наблюдательный пункт 120-миллиметровой минометной батареи, которой командовал мой земляк — студент Индустриального Института г. Свердловска старший лейтенант Евгений Петрович Шершнев — опытный и волевой командир. Его, не унывающего в любой ситуации, за деловые качества, юмор и острое словцо боготворили все бойцы и командиры. Командиром взвода управления этой батареи был старший лейтенант Леонид Абрамович Залгаллер — до войны студент архитектурного института. Он знал много стихов, прекрасно и с большой охотой их читал. Выполненные им панорамы местности вызывали у нас восхищение.

Со всех сторон шел непрерывный бой. Впереди была широкая поляна, по которой немцы не рисковали наступать, и мы, занявшие перешеек между болотами, очутились в сравнительно «тихом» месте. Ель, на которой находился мой НП, была метров 30 высотой. С нее в стереотрубу хорошо просматривался район Земтицы — Вешки. Там мы обнаружили батарею противника со складом боеприпасов, и все это огнем 5-й батареи было уничтожено.

Постепенно от постоянного недоедания физические силы оставляли нас. И если я, парень 19 лет, вначале залезал на ель без передышки, то потом не менее трех раз отдыхал, а многие уже не то что подняться на ель были не в состоянии, но и вообще плохо ходили.

Кажется, 15 июня было прорвано кольцо окружения в «огненном коридоре» в направлении Теремец-Курляндский и в образовавшуюся брешь вывели большое число раненых и частей 2-й УА, а 305-я сд продолжала выполнять поставленную задачу. По слухам, удалось вывести из окружения тысяч пятнадцать. 830-й артполк неоднократно выделял бойцов для пополнения пехоты, которая удерживала оборону в месте прорыва. Когда 15 июня прорвали кольцо окружения, вместе с частями 2-й ударной вышли и наши бойцы. 17–18 июня противник вновь сомкнул кольцо. Пришлось снова выделять из огневых расчетов людей, чтобы держать оборону на востоке, а при орудиях оставалось вместо семи человек по два-три.

Обстановка ухудшалась, кольцо сжималось, снабжение вовсе прекратилось. Рядом с наблюдательным пунктом М. Т. Нарейкина установили батальонную кухню, но варить было нечего. Как только появился щавель, с передовой выделили двух бойцов в наряд на кухню. Они должны были утром нарвать щавеля, вскипятить с водой, и эту чуть кисловатую жидкость, еле-еле теплую, разнести по окопам. Наступило утро, а бойцы не встают — умерли во время сна от истощения. Один командир роты подстрелил скворца и с несказанной радостью побежал варить суп, конечно, без соли, а остальные, и я в том числе, завидовали этой снеди. Небольшое касательное ранение с малой потерей крови оказывалось смертельным, люди старше 30 лет совсем ослабли. Но главное — не было боеприпасов, не было бинтов и элементарных медикаментов. Духом же мы были сильны и уверены, что, когда придет наша очередь — прорвемся. И еще удивительно то, что жесткая экономия боеприпасов повысила прицельность огня. В районе узкоколейки стояла зенитная батарея. Когда зимой было много боеприпасов, она била мимо самолетов противника, а тут с первой очереди сбила самолет! Удивительно!

К 25 июня противник, продвигаясь за отходящими частями 2-й УА, подошел к огневым позициям 830-го артполка, вести огонь прямой наводкой нельзя — кругом густой лес. Пришлось огневые позиции батарей перевести в район Малого Замошья. Единственная дорога на восток — настил из бревен по болоту — была захвачена противником. Продвигаться на Большую землю и тянуть за собой артиллерию было невозможно, так как на пути лежало труднопроходимое и для людей Большое Замошское болото. И вот я по телефону получил приказ от командира дивизиона капитана Маслякова оставить НП и со всеми бойцами явиться на огневую позицию своей батареи для получения боевой задачи.

Подойдя к огневой, я услышал команду: «Комбат, в ровик!» Это кричал мне старшина батареи. Я, все разведчики и связные, что пришли со мной, прыгнули в ровик — окоп недалеко от орудия. Орудие взлетело на воздух. Вскоре были подорваны и остальные три — наши боевые 76-миллиметровые пушки образца 1902 г. с небольшой модернизацией затвора, произведенной в 1930 г. Взрывали так: в ствол забивали дерево, заряжали, удлиняли шнур, дергали за шнур, и ствол взрывался. Батарея была выведена из строя по приказу командира дивизиона капитана Маслякова, который, в свою очередь, получил приказ от командира полка майора H. Н. Вязьмитинова. Так вывели из строя весь полк!

На случай химического нападения у нас в батарее было 20 л бензина для дегазации. Все имущество батареи старшина Николай Иванович Кажохин собрал в одну кучу. Там были и мои личные вещи: выходная гимнастерка, галифе и сапоги. Он мне предложил переодеться — сжигать было жалко, ведь мы бедно жили до войны, но я приказал все сжечь. Тяжело вздохнув, старшина облил все бензином и поджег. Он был из калининских крестьян, людей практичных и экономных, но не жадных. Так мы освободились от лишнего груза. В батарее осталось 15 раненых и человек 10, способных держать оборону. Всех раненых посадили на уцелевших лошадей и двинулись на восток где получили приказ занять оборону по р. Глушица, от северного берега Большого Замошского болота на северо-восток. Раненых с лошадьми и артприборами (буссоли, стереотруба и т. п.) оставили на северо-западном берегу Большого Замошского болота.

Слева от нас занял оборону 1002-й сп 305-й сд под командованием командира полка майора Смирнова. Справа пять батарей нашего полка. 4-я батарея под командованием старшего лейтенанта Егорова была окружена и уничтожена немцами. Командир дивизиона капитан Масляков со штабом находился справа и сзади от нас, метрах в 100. Здесь нам сказали, что командующий 2-й УА генерал-лейтенант Власов с группой из 7 человек пошел выходить из окружения к партизанам.

Наступила ночь с 25 на 26 июня 1942 г., которая прошла относительно спокойно, хотя немцы не прекращали артиллерийско-минометной стрельбы. 26 июня капитан Масляков оставил меня за себя, а сам ушел по вызову в штаб полка. Вернулся он часа через три. Собрал нас, командиров, и объявил приказ: вести себя тихо, не стрелять, не обнаруживать себя, а в 20.00 незаметно оторваться от противника, сосредоточиться на северо-западном берегу Большого Замошского болота и объединенными усилиями, с остатками частей 305-й сд и 19-й гвардейской сд, идти на прорыв в направлении Теремец-Курляндский. Наряду с этим надлежало заготовить на три дня вареного мяса. Мы уже забыли, когда пили и ели.

Я снял с обороны своего заместителя по строевой части лейтенанта Сипайло, старшину батареи Н. И. Кажохина и одного бойца и послал их к раненым, где они должны были рассчитать, сколько нужно оставить лошадей, чтобы увезти всех раненых — по два человека на лошадь, а остальных лошадей зарезать и наварить мяса. Они ушли, и больше я их не видел.

Капитан Масляков еще говорил, что командиры полков спорили, кто из них старший, чтобы возглавить прорыв. Кажется, старшим оказался командир 1000-го сп, так как он был подполковник.

А обстановка сложилась очень тяжелая. Площадь — два на два километра, занятая нашими войсками, насквозь простреливалась. Всюду лежали убитые и раненые. Кто бредил, кто лежал в воде и просил пить, кто просил перевязать, а кто требовал пристрелить, потому что самому это сделать уже не было сил… Застрелился комиссар нашего дивизиона старший политрук Долинский… Перевязочного материала никакого, раненых прибавлялось, а перевязать их нечем. Немцы не атаковали, обложили нас, как зверя в берлоге, бомбили и обстреливали артиллерийско-минометным огнем. Правда, один раз они попытались разбить нас на две части, но наше командование, имея небольшой резерв автоматчиков, быстро выбило их с нашей территории.

До окружения в батарее было 118 человек и 65 коней, а теперь на р. Глушица из командиров остались только я и два сержанта: Григорий Черноусов из Пермской области — я его назначил командиром взвода управления и своим заместителем, и командир орудия, азербайджанец, фамилию не помню, когда-то в Дмитрове он отлично играл в домино. Еще остались связист и боец из огневого расчета — вот и все. У нас был один ручной пулемет Дегтярева с пустыми дисками; у каждого осталось по винтовке с пятью патронами, а у меня — две гранаты Ф-1, пистолет TT с обоймой и автомат ППД с одним диском.

Лежали тихо. Черноусов попросил: «Комбат! Если ранит меня — пристрели». Подбадривая его, я говорил, что мы уже много прошли, и Муравьи отстояли, и Волхов форсировали, и Малое Замошье взяли, и отсюда обязательно прорвемся. Он вроде успокоился, а на меня напала грусть. Подумал про себя — неужели убьют? И вдруг решил сползать и попросить курева у заместителя командира дивизиона капитана Крашенинникова. У него, кажется, оставался еще табачок. До Крашенинникова метров 70. Предупредил своих. Уполз. Крашенинников лежал за сосновым бревном. Дал закурить, и мне так стало весело, хоть пляши. И в это время налет, туда, где лежал я, — прямое попадание. Черноусова убило наповал. Санинструктор бросился к нему — снова налет. Он залез под трупы и спасся. Я прибежал обратно.

Осталось нас из 10 человек — четверо. У моего автомата оторвало кусок кожуха, выполняющего роль дульного тормоза. Автомат я из рук не выпускал. Или еще такое: одного моего бойца ранило — распороло живот, не повредив кишок. Кишки выпали, а он их собрал вместе с травяным сором и вложил снова в брюшную полость. Стоит, и сквозь пальцы сочится кровь. Перевязать нечем. Исподнее белье грязнее грязного. Этот боец был токарем одного из московских заводов, здоровяк, выше среднего роста. Я хотел как-то его подбодрить, а он: «Ничего, комбат, за вами буду держаться — выйду».

Вот эту силу духа и стойкость рядовых страны Советов, эту высокую, беззаветную преданность Родине я видел только в 305-й сд, в окружении, в условиях, приводивших к повальной смерти. Обычно в своих воспоминаниях ветераны рассказывают об отсутствии либо хлеба, либо патронов, либо лекарств и как трудно им приходилось. А у нас не было ничего. Мы последние три дня не спали и не ели даже травы. Никто о куреве и не заикался. Это в сытое время заядлые курильщики говорят: «Я лучше голодом посижу, но без курева не могу». Но настоящий голод вытесняет желание покурить. Лежим, ждем 20.00, чтобы начать отход. А часов ни у кого нет, примерно прикидываем, сколько еще осталось. Появились два немецких разведчика — совсем недалеко. Шепотом боец-связист просит у меня разрешения снять их из винтовки, но был приказ не демаскировать передовую, оторваться незаметно! Я бойцу шепчу: «Два вшивых фрица погоды не сделают, а вот незаметно мы уже отсюда не уйдем».

Примерно в 19.00 поднялся ураганный автоматно-пулеметный огонь — справа, спереди и слева. Не успевал иголки сосновые с шеи сбрасывать. Приказываю бойцу оттащить в тыл метров на сорок пустые диски от ручного пулемета, чтобы они нам не мешали при отходе. Боец вскоре не по-пластунски, а на четвереньках бежит обратно и кричит: «Комбат! Немцы!» Я на него цыкнул, чтоб замолчал, и сам пополз в тыл посмотреть. Точно! Немцы. Еще я спросил бойца, где штаб дивизиона. Он ответил, что уже никого нет. Я вернулся назад и приказал отходить. Метров сорок проползли, а затем, в высоком болотистом лесу, мы побежали в направлении 1002-го сп, на юг, к северному берегу Большого Замошского болота. Боец, что ползал с дисками и первый обнаружил немцев, рассказал, что немцы подходят к раненым и спрашивают: «Рус! Вставай! Идти можешь?» Если встал и идет — «Гут», а если нет — прикалывают ножами.

Командир орудия, азербайджанец, бежал с пулеметом и все повторял: «Комбат! Разреши бросить пулемет, сил нет!» Сначала я не разрешал, а затем, подумав, зачем нам эта железная палка без патронов, приказал разобрать пулемет и разбросать части.

Мы выбежали на небольшую болотную полянку и наткнулись на командира 1002-го сп майора Смирнова. Лет 45, высокий, сухощавый, бритый. Это был душевный и талантливый военачальник. Обычно моя батарея поддерживала 1002-й сп. При получении боевой задачи майор Смирнов на вопрос начальника артиллерии дивизии, кто кого из артиллеристов желает взять себе, называл мою фамилию. Мы — 5-я батарея — это знали и старались не подкачать. Так вот, выбежали прямо на майора Смирнова. Я к нему. Докладываю, что немцы следуют за нами. Он не поверил: «Не может быть! У меня там заместитель со станковым пулеметом…» И не успел закончить, как немцы вышли цепочкой на опушку поляны и остановились. Я показал на немцев рукой: «А вот и они». Смирнов приказал: «Добров, задержи их, я полк отведу». Я ответил: «Меня свои бросили, отходим вместе!» Полк — от силы 30 человек. Гуськом мы потянулись в сторону прорыва. И все это на виду у немцев, которые стояли и не стреляли. Они, видимо, были уверены, что мы их потенциальные пленные. Отошли к болоту — где-то здесь должны были находиться лошади и раненые. Кроме разбитых артприборов — ничего. В это время мы услышали далеко-далеко, на востоке, крики «ура» — это наши пошли на прорыв. Я со своими занял оборону на левом фланге 1002-го сп, подальше от преследовавших нас немцев. Я решил не отрываться от 1002-го и с ним идти на прорыв.

Снова начались артналет и бомбежка: кто стоял, кто лежал, я стоял на одном колене. Мысль у всех одна: чтобы не ранило. Ранит — попадешь к немцам; не ранит — можно попытаться прорваться, ну, а убьет — так убьет. 27 июня мы узнали, что ни 1000-й сп, ни дивизионы нашего 830-го ап, ни части 19-й гвардейской сд не прошли и почти все погибли. Командир взвода управления 6-й батареи, вернувшись к нам, рассказал, что впереди всех шли командиры с личным оружием, а за ними бойцы, все кричали «ура», шли не сгибаясь, под шквальным пулеметно-автоматным огнем врага. Командир дивизиона капитан Масляков почти дошел до нашего проволочного заграждения, но погиб. Он был впереди всех. Я еще пытался выяснить, почему на прорыв повели вдоль старой передовой, где через каждые 10 м немецкий дзот с пулеметом. Взять бы левее, вдоль узкоколейки… Но…

Когда мы заняли оборону на левом фланге 1002-го сп, прибежал откуда-то связной и объявил: «Коммунисты, в штаб полка!» Это было как снег на голову. Я считал, что нас забыли, но, оказывается, забыли еще и 1002-й сп, и штаб 830-го ап. Из коммунистов был я один — кандидат в члены ВКП(б). Я пошел за связным, артналет пока затих. Смотрю, мои бойцы идут за мной: боятся, что меня потеряют. Я их оставил недалеко от штаба полка и велел ждать. Подхожу — стоят командир полка майор Вязьмитинов, комиссар полка батальонный комиссар Найда, начальник штаба полка капитан Брюховецкий и парторг полка — всего человек 15.

Говорит парторг: «Обстановка очень тяжелая, организованное сопротивление бессмысленно. Коммунисты! Разбивайтесь на мелкие группы и выходите, кто как сможет». Вот так. Довоевались. Меня такое решение возмутило. Я считал, что нужно объединиться и прорываться. Люди разошлись, кто куда. Ко мне подошли командир полка майор Вязьмитинов и комиссар Найда. Вязьмитинов осипшим голосом, полушепотом спросил: «Добров, что будем делать?» Я ответил: «Вы командир полка, вы и командуйте, а я с этого места никуда не уйду». И сел на пенек. Они от меня отвернулись и пошли на север.

Смотрю, два моих бойца, слышавшие мой ответ, пошли за командиром полка. Ко мне подошли какие-то женщины и попросили взять их с собой. Что ответить? — ведь я сам не знаю, что делать. Встал и с двумя оставшимися из моих — командиром орудия из Азербайджана и еще одним бойцом — пошел обратно к 1002-му сп. Пришли — никого нет. Оставив ребят в лесочке, пошел в разведку. Вышел на полянку, а напротив немцы стоят плотной шеренгой, машут мне и по-русски кричат: «Иди, иди!» Я поворачиваюсь через правое плечо — хорошо помню, что не по уставу повернулся, — и вижу: идут женщины, наверно, медперсонал, шеренга размыкается, и немцы их пропускают, похлопывают по плечам, повторяя: «Гут! Гут!» Мне же кричат по-русски, с акцентом: «Иди, иди! Все равно наш будешь!» И не стреляли.

Я вернулся к своим, рассказал, что видел, и мы пошли на восток к болоту. Прошли с полкилометра, присели. Лежит раненный в ногу полковник, наверное, 19-й гвардейской сд. Видно, что отличный был строевик и хладнокровный, каких мало. В руках пистолет. Сел недалеко от него. Нужно было подумать, что предпринять. Прорываться не с кем. Значит — надо уйти в тыл к немцам, подкормиться, выждать, когда немцы уберут отсюда войска, перейдут к обычной обороне, и выходить к своим. Раненый полковник говорит мне: «Вы люди молодые и не раненные. У вас есть надежда выйти, а я подпущу немцев поближе, убью одного-другого, а потом себя».

В это время к нам подошли командир батареи 1002-го сп и командир огневого взвода старший лейтенант Каргинов. С Каргиновым я учился в одном взводе во 2-м Ленинградском Краснознаменном артиллерийском училище. С ними были пожилой боец и лейтенант из миндивизиона. Повсюду бродили бойцы из разных частей. Кто они, откуда — неизвестно. Один лейтенант из 19-й гвардейской сд, подойдя, стал сокрушаться, что нас продали, и меня, орденоносца, продали, и так далее. Пожилой украинец (видимо, бывал в окружениях еще в 41-м) предложил организовать партизанский отряд и выбрать место «ще гаще, вин туды не пиде» (вин — это немец). Я послал своих в разведку на болото, так как с трех других сторон уже были немцы. Возвратились с криком: «Комбат! Справа немцы идут цепочкой, отсекают болото от нас».

Раздумывать было некогда. Я вскочил, сказал: «За мной!» — и побежал на Большое Замошское болото. На бегу заметил натянутые зеленые нити — минное поле, начиненное противопехотными минами натяжного действия. Остановился, показал всем подбежавшим (нас собралось человек семь), встал боком и, переставляя ноги одну за другой, перешел минное поле. Остальные проделали то же самое. Таким же образом прошли еще одно минное поле, но уже с белыми нитями, оставшимися с зимы. Углубились в болото километра на два. Легли и закопались в сухой мох. Стало тихо. Пробовали курить мох, но он трещал, а не горел.

Весь день над болотом очень низко летал самолет-разведчик, но нас не обнаружил. К вечеру поднялись и пошли на запад. Вышли из болота прямо на мой НП. Рядом с землянкой стояла брошенная лошадь. Я передал свой пистолет пожилому бойцу, приказал: «Стреляй!» Он вложил ствол в ухо лошади и выстрелил. Вырезав немного мяса, мы направились вдоль болота к Малому Замошью и услышали, как немцы играют на губной гармошке: видимо, навстречу шел патруль. Мы бросились в болото и по грудь в воде, держа оружие и мясо над головой, пошли потихоньку на запад. Выбрались на кочки в приболотном лесу. Темень. Разложили небольшой костерок и стали варить мясо, кто в кружке, кто как шашлык, и тут же полусырое ели. Потом решили двигаться ночью дальше на запад. Только выбрались из леса на полянку с кустарником, как кто-то сбил меня с ног, налетев в темноте со стороны немцев, и скрылся в лесу, оттуда стали стрелять короткими очередями и кричать что-то типа: «Геть! Геть!», а может, и иначе, но звуки были короткие и подстегивающие.

Оказалось, что на этом болотце скопилось немало людей. Окружив его, немцы ждали, когда мы сдадимся. А сбил меня кто-то из другой группы, которая решила выходить раньше нас. Съели мы все мясо вместе со шкурой. Думаем, надо из этой мышеловки выбираться. В ночь с 29 на 30 июня прилетели наши самолеты У-2, наверное, продукты хотели сбросить с боеприпасами, но условных сигналов не увидели. Немцы открыли по У-2 сильный огонь, и нам под этот шум удалось проползти через их боевой порядок.

Помню, ползу слева от небольшого куста, а справа за кустом лежит немец у пулемета и кашляет. Этот фриц не стрелял, и мы около него все проползли, а подняться и его задавить у нас уже не было физических сил. Дальше встали в рост и пошли на запад. Ноги опухли и почти не сгибались в коленях. Поставишь ноги на ширину плеч, раскачаешься и поворотом корпуса бросаешь то левую, то правую ногу вперед. Комары кусали нещадно. Питались только травой. Если попадалась местность, где съедобной травы нет, то сознание отключается и идешь, ничего не соображая. К примеру, сбоку у меня висит планшетка с картой и компасом. Нужно сориентироваться на местности, проверить азимут, правильно ли держим направление. Беру планшетку в обе руки, гляжу на карту и отключаюсь. Стою и стою. Потом сознание возвращается. Говорю сам себе: «Фу ты, что ж это я стою!» Быстро сверяю направление движения, и мы, покачиваясь, двигаемся дальше. Видимо, это голод так действовал на сознание. И чем дальше, тем чаще повторялось. Шли гуськом, стараясь попадать след в след. Передние менялись, так как первому нужно быть особо внимательным. Шли в направлении села Речка.

В одном месте лес оборвался. Высокая, по пояс, трава и грунтовая дорога, на которой слева от нас работали русские пленные, а справа (метрах в семидесяти) у дороги около костра сидел немец в накомарнике и отмахивался от комаров веткой. Один пленный оперся на лопату и уставился на нас. Я раздраженно подумал: «Что ж ты делаешь? Ведь выдашь нас!» Он будто прочитал мои мысли, повернулся к нам спиной и быстро-быстро заработал лопатой. Что делать? Обходить стороной — силы на исходе. Легли на землю, по-пластунски переползли дорогу между пленными и немцем и благополучно скрылись в лесу. Пошли дальше. В разведку ходили по очереди, по два человека. Шли по обстановке — днем или ночью. Поздно вечером подошли к какой-то деревне в районе села Речка. Подошла моя очередь идти в составе разведгруппы. Подползли мы к огородам. На улице никого не видно. Мертвая тишина. Только встали и пошли, как вдруг справа, недалеко от нас, конный въезжает в деревню. Из всех домов выскакивают немцы и громко переговариваются: видимо, им привезли почту. Мы отползли к своим в кусты, вспугнув тетерку, у которой было сломано крыло, и она не смогла улететь. Разодрали ее на части, поделили и съели сырой. Такой вкусной пищи я больше никогда не ел.

Через сутки подошли к другой деревне. У болота обнаружили две ветряные мельницы. Поскребли жернова и наскребли (может быть, ложку на всех) муки с каменной пылью. Съели. Очередь идти в разведку моему командиру орудия, азербайджанцу, с командиром минометного взвода. Я им сказал: «Подползите к деревне кустами, понаблюдайте и действуйте по обстановке. В случае чего отходим к большому дереву» — оно маячило в километре от нас, справа впереди. Дал командиру орудия свой пистолет ТТ. Они пошли, но не кустами — так было дальше, а прямо по полю. Когда мы это заметили, было уже поздно: послышалась перестрелка и крики: «Двое, двое!» Видимо, их или застрелили, или поймали.

Немного подождав, мы пошли к высокому дереву. Боясь, что нас выдадут, ускорили, как могли, свой марш на запад. Остались мы вчетвером. Шли бездорожьем и безлюдными местами. Иногда выходили на тропы. Например, вышли на просеку, которая тянулась с востока на запад. На ней заметили свежие следы немецких сапог, направленные на запад. Значит, скоро не вернутся. По их следам мы прошли несколько километров, а потом свернули в болото.

Как-то, идя по тропе, я опять начал терять сознание. Бреду как слепой, голова пустая и никакой реакции. Шел самым последним. Болото, по нему проложены доски, как через реку. Впереди довольно высокий берег — метр или полтора. Никого нет. Пошли — обходить далеко. Вдруг в самом гиблом месте болота меня будто кто-то толкнул.

Поднимаю голову: на обрыве пять немцев с винтовками стоят. Я от своих, оказывается, отстал метров на 20, а они уже добрались до сравнительно сухого места и по болоту бегут влево от немцев. Немцы смотрят на меня, не стреляют. Мысль работает быстрее современной счетной машины. Я их оценил так: это тыловики, стрелять не умеют, в чистом в грязь не лягут. Мой автомат неисправен, если по ним и резану, всех не убью, а уж они в меня попадут. И решил не стрелять. Иду на них. Прошел гиблое место и рванул за своими. Немцы открыли огонь. Пули то слева, то справа, в основном — разрывные, то впереди, то сзади. Не попали. Ушел, только котелок пришлось бросить, а жаль. Болото большое, через два-три километра напали на клюкву. Ели до сумерек и чувствовали себя дня два много лучше. Потом подошли к верховью Луги — метров 6 шириной, но глубокой. Оказалось, что я лучше других плаваю, и мне пришлось переплывать туда и обратно раза три, чтобы перенести одежду и оружие. Тут я решился одну гранату израсходовать, чтобы оглушить рыбу. Нашли омуток, бросили, но кроме бурой торфяной грязи — ничего.

Вскоре встретили небольшую группу окруженцев, но не из нашей дивизии. Видать, начальство: выглядели куда лучше нас, наверное, было что поесть. Они еще сказали, что тех пятерых немцев ухлопали, подкравшись к ним сзади, когда они меня расстреливали, и кое-чем разжились. Нам ничего не дали из съестного, правда, одолжили котелок, чтобы хоть воды горячей попить. Потом котелок забрали и ушли. Больше мы их не видели.

Состояние наше ухудшалось. Боец, идущий рядом со мной, уже не мог нести винтовку, бросил, взял палку, чтобы опираться на нее. Мне тоже гранаты и автомат казались неимоверно тяжелыми, но решил твердо: последняя граната для себя.

Дошли до какой-то деревни и подползли с запада. Деревня длинная, вытянулась по бугру. Под бугром капустные рассадники, затем кусты, переходящие в лес. На окраинах деревни по часовому, больше никого не видно. Пролежали до ночи и пошли в деревню, в центр. На одном огороде вырвали две грядки луку. Подошли к надворным постройкам. Корова вздыхает, закрытая в хлеву на замке, а цепь от хлева тянется в дом. Забрались в сарай — спят на нашестах куры. Боец мне говорит: «Нужно взять их за головы, тогда они не закудахтают». По его команде он схватил две, и я две, одна вырвалась, но я ее снова придавил, а у бойца вышло без осечки.

Затем я решил зайти в самый захудалый дом, остальным велел оставаться на месте. Подошел к двери бесшумно, стучу осторожно — ни звука, но слышу — тихо заплакал ребенок. Тогда стучу настойчивее. Открывает дверь беззубая маленькая старушка, радостно улыбается. Думала — немцы, меня увидела и шепчет: «Уходи, уходи!» И дверь пытается закрыть, но я подсунул ногу. Спрашиваю: «Где немцы?» Показывает на свой чердак. Я ей: «Врешь. Сама в доме, а они на чердаке? Дай что-нибудь поесть, а то не уйду». Она отрезала кусок какой-то черной липкой массы из лебеды и, подавая, сказала: «Немцы напротив, в каменном доме». Схожу с крыльца и вижу: Каргинов со своим комбатом уже выходят на улицу и направляются к этому дому. Я успел их вернуть. Разделили хлеб, его досталось всего по кусочку, которые мы проглотили как мед. До чего же был хорош!

Смотрим, ульи стоят. Я немного был с пчелами знаком. У нас дома пчел держали. Расстелили с бойцом плащ-палатку, сбросили крышку. Сверху уже стоял магазин для сбора меда. Он пустой. Выбрасываем на землю рамку за рамкой, а гнездо с медом в плащ-палатку. Поднялся шум, часовые начали стрелять в разные стороны трассирующими пулями. Схватили палатку на плечо и обратно в лес.

Шли ручьем, чтобы собаки след не взяли, потом болотом, благо их в этих местах хватает. Выбрались на более или менее сухое место и начали есть, разделив одну курицу на всех. Была у нас одна 400-граммовая кружка, в которой по очереди варили и ели. Затем ели лук, макая его в мед.

Поспали и с рассветом пошли на юго-восток. Скоро наша топокарта кончилась. Прошли километра четыре. На пути поляна, справа река и луга. Если идти по берегу реки, то сократим расстояние, если лесом, то по дуге обогнем поляну. Пошли прямо — вышли на середину поляны. Впереди шел боец, опираясь на палку, за ним я и т. д. Вижу, в конце поляны люди и по опушке бежит другая группа людей, отрезая нас от леса. Деваться некуда. Быстро совещаемся: «Что делать?» Решили: даем последний «концерт». Я взвел автомат, Каргинов и его комбат — пистолеты, а у бойца только палка. Думали, подойдем, насколько подпустят, ударим по ним и прорвемся или погибнем. О плене не думали. Я уже стал плохо видеть. Иду, а в голове стучит: «стрелять — не стрелять?» Вроде не немцы, не кадровые. Одежонка нараспашку, форма нарушена. Вроде свои. Стрелять — не стрелять? Тут слева от нас бежит человек и кричит: «Здравствуйте, товарищи бойцы и командиры! Мы партизаны!»

Руки опустились, автомат на предохранитель. Зашли в кусты. Нас окружили, дружески расспрашивали. Мы рассказали о нашей трагедии. Командир сказал: «Мы видели много троп, идущих в тыл к немцам, и удивлялись, сколько партизанских отрядов заслали. Теперь все ясно». Спросил, как мы себя чувствуем, можем ли идти. Мы, конечно, ответили, что идти можем.

Партизаны рассказали, что их набирали в госпиталях, сформировывали отряды и засылали в тыл к немцам с определенным заданием, по выполнении которого они возвращались обратно. В районе Малой Вишеры отдыхали и снова шли на задание. Командир отряда проверил наши документы и показал свои. Сказал, что они подрывали Батецкую дорогу, немцы их окружили, рассеяли и остатки двух отрядов идут на Большую землю. От одного отряда чудом уцелел только один человек — его командир, родом из Одессы, а весь его отряд погиб.

Остатки другого отряда возглавлял опытный командир, воевавший в финскую войну. Всего их было человек 20, да нас четверо из 305-й сд.

Командир отряда приказал выделить всем по нескольку ложек муки. Расходовали ее так: утром ложку муки кипятили в котелке воды. Получалось что-то вроде жидкого клейстера — по литру на человека, вечером то же самое, без хлеба и соли. И все же мы почувствовали себя несколько лучше, а траву жевали не переставая.

Партизаны прекрасно знали местность и обстановку в селах. Например, в одну деревню не заходили — там староста наш, в другую — послали меня с двумя партизанами повесить старосту, служившего фашистам.

Партизаны научили нас, как добывать продукты. Командир отряда говорил: «Вы с голоду умрете, если будете у местных жителей просить поесть. Идите с моими ребятами, они вас научат». И мы пошли с партизанами. Зашли в дом. На койке лежит седой дед, якобы больной. Хозяйка сказала, что у них ничего нет. Партизан подходит к кровати и говорит: «Ну-ка, дедушка, подвинься». А под дедом выпеченный хлеб, много булок. Часть взяли. Зашли в другой дом — в чулане мука. Партизан подзывает меня и говорит: «Смотри, вот мешки с мукой грубого помола и мука по цвету сероватая — это мука хозяина, а вот мешок с мукой белой, мелкого помола — эту муку он наворовал из горящих складов Новгорода, когда наши отступали. Эту муку, как государственную, мы и берем». Хозяин молчит. Муку унесли.

В рабочих поселках на торфоразработках люди не боялись немцев и делились последним. Помню, в селе Речка у одной женщины тяжело болел туберкулезом сын, но она отдала нам, видимо, последние две булки. Мы попытались отказаться, но она настояла. В целом же население бедствовало, жило скверно. Все же мы добыли мешок муки, да и то неполный. Да и у партизан было голодно.

Дважды на наш лагерь нападали русские каратели. Один раз убили часового. Ранили нашего командира полковой батареи 1002-го сп. После одного из нападений карателей старшина отряда с тремя партизанами убежали. Мы же попытались окружить карателей, которых было немного, но они тоже скрылись. Когда все закончилось, командир отряда меня спросил (один на один шел разговор): «Что делать с группой сбежавших?» Я, не раздумывая: «Расстрелять!». А он в ответ: «Если будем за это расстреливать, то скоро останемся без отряда». Через сутки мы нагнали сбежавших. Командир их отругал, этим все и закончилось.

Однажды в местах нашего окружения мы наткнулись на двоих солдат из 2-й ударной. Кажется, они были особисты или политработники. Один уже не мог двигаться и даже не говорил, а второй смог встать. Нести их мы были не в состоянии. Продукты у нас кончились, мы сами ели только траву. Пошли дальше. 22 июля командир послал в разведку легкораненого командира батареи 1002-го сп и двух или трех разведчиков. Они ушли, а мы решили привести себя в порядок. Мне помогли снять яловые сапоги, и ноги, как квашня, с легким звуком «пух» стали толще, чем голенища. Один партизан надел мои сапоги, а я его, 45-го размера. Партизаны были покрепче нас, а мы все опухли и еле-еле двигались. Набрали с Каргиновым котелок черники, вскипятили — выхлебали. Вшей над костром попалили. Вернулась разведка и доложила, что передовую обнаружили и наметили, где ее переходить.

Утром решили подойти поближе, посмотреть, а ночью перейти линию фронта. Подходим, вся поляна усеяна трупами наших бойцов. Зрелище страшное. Наш старшина отряда (тот самый, что сбежал) подошел к трупу лейтенанта, на нем очень хорошая шинель. Берет шинель, мясо от костей отделяется, и на земле остается один скелет да кишащая масса червей… Старшина встряхнул эту шинель пару раз, скинул с себя лохмотья, бывшие когда-то курткой, и надел шинель. С другого командира снял сапоги — на земле осталась голая, белая кость. Черви кишели в сапоге, вытряхнул их, сорвал пучок травы и малость протер им внутри. Свой ошметок с ноги сбросил, накрутил тряпку на ногу вместо портянки и обулся в этот сапог. Также поступил и с другим сапогом. Встал и, как ни в чем не бывало, зашагал. Всякое нам приходилось видеть, но такое — впервые. И, знаете, даже нас, бывалых, покоробило. Документов у убитых не было.

Осторожно, уже в сумерках, подошли к передовой. Командир огляделся и смело пошел вперед. Вошли мы в окопы, в дзот — никого. Это была подготовленная вторая линия обороны немцев. Командир принял решение без предварительной разведки идти к первой линии и перейти ее. Вперед послал ведущего разведчика и меня. Ведущий разведчик — такая должность была у партизан — человек опытный, бывалый, многократно переходил передовые. Мы с ним идем впереди, а за нами, на расстоянии видимости — командир с отрядом. Неожиданно подошли к немецкой передовой. Странная местность — вырубленный лес, толстущие пни (пуля не пробьет), а кругом вода. Слева дзот и справа дзот, и висят резиновые сапоги вниз голенищами — сушатся. Между дзотами доски, по которым ночью немцы патрулируют. Ведущий разведчик мне говорит: «Надо сапоги забрать». Я ответил: «На кой они нужны, надо вперед идти». И в этот момент из дзота, в 30 м, вылез немец и увидел нас. Нам, обессиленным, гранату не добросить и на 15 м. Немец окликает: «Лео! Лео!»

Я шепнул разведчику: «Вперед!» Он рванул, я за ним. Мы уже миновали этот дзот, как фриц швырнул гранату, она упала между нами. Взрыв — разведчика убило наповал, а меня будто чем-то погладило по щекам. Я пополз вперед. Справа высыпало человек 15 автоматчиков и давай поливать, да из двух дзотов пулеметы хлестали. Слева впереди немецкий пулемет бьет, а чуть правее — наш «максим». Компас у меня был учебный, у ведущего разведчика «андриановский», со светящимся циферблатом. На моем компасе в темноте ничего не видно, и я пополз на звук «максима». Прополз между двумя пеньками, перевернулся на спину — море огня от трассирующих пуль, от пеньков щепки летят. Особенно лютуют автоматчики и пулемет слева. Но автоматчики толком не знали, где их мишень, и перенесли огонь. Я пополз вперед, наткнулся на препятствие — проволока по земле типа сети с насечкой.

Сразу вспомнил, как учили в училище преодолевать малозаметное препятствие (МЗП). Накинуть шинель или плащ-палатку и перебегать. Знаю, что эта проволока крепится на низенькие колышки, нащупал, выдернул. Сзади подползли партизаны. Одному даю кол и говорю: «Подними повыше! Попробуй, фриц, попади в руку». Где-то напротив должен быть другой колышек. Пополз под проволоку, за мной второй партизан движениями вытянутой кверху руки отдирал проволоку, цеплявшуюся за мою скатку (через плечо у меня висела плащ-палатка в скатке). Нащупал второй колышек на противоположной стороне МЗП, выдернул и поднял вверх, передал ползущему следом партизану, а он его тоже поднял, и отряд пополз под проволоку. Я же подполз к р. Полисть, через которую было переброшено толстое бревно — по нему можно вполне ходить. Но сил нет, равновесие не могу держать. Встал на четвереньки и потихоньку переполз на другую сторону. Немцы стрелять перестали. Вышел на берег, куда ни пойду — всюду речка. Попал в излучину, осторожно шагнул и чувствую: нога задела нить мины натяжного действия. Нагибаюсь, рассматриваю — оказывается, хмель. Сразу смело шагнул и очутился на тропе. Немного прошел и наткнулся на дзот с пулеметом.

Тихо-тихо подошел вплотную ко входу, из него высовывается голова в нашей каске. Я что есть силы зажал эту голову руками и спрашиваю: «Русский?» Отвечает: «Русский!» Я опять спрашиваю: «Свой?» Отвечает: «Свой!» Я его голову отпустил — это был пожилой боец. Объяснил обстановку, спросил, где командир роты, и пошел к нему.

К этому времени подошел весь наш отряд, и мы направились по ходу сообщения. Вот так и вышли в ночь с 23 на 24 июля 1942 г. в д. Любино Поле на участке 59-й армии. Идем, пехота сует в наши руки сухари, табак — все, что есть под рукой. Зубы не кусают, отвыкли. Еле-еле грызем сухари и хлеб и курим махру. Сами дают хлеб и сами уговаривают: «Ребята! Не ешьте, умрете!» Какое там! Жуем. Посчитали своих: из 18 человек троих убило, один боец и один партизан пропали без вести, семь человек вытащили ранеными, в том числе Николая Каргинова и его командира батареи 1002-го полка. А старшине отряда выбило один глаз, тоже живым остался. Не раненными вышли пять партизан, а от 305-й сд — один я. Подошел к раненым поговорить. Довольны, что я невредим, говорят: «Молодец, Сашка!» Какое там молодец! Повезло, и все тут. Отвели нас в баню, и мне стало плохо. Пошла пена изо рта, очень хотелось пить. Услышал голос командира: «Не давать пить, умрет!» — и потерял сознание.

Утром проснулся, вроде ничего. Над костром снял свою рубашку, чтобы избавиться от насекомых. Подошедший партизан-одессит сказал: «Саш, смотри-ка, где пуля у тебя прошла!» Входное и выходное отверстия под мышкой нижней рубахи. Надо же! И не задела тела. Потом в штабе полка, на территорию которого мы вышли, нанесли на карту все огневые точки противника, обнаруженные нами, в том числе и артиллерийскую батарею.

Увезли нас в штаб 59-й армии, помыли в самодельной бане, где я снова потерял сознание, затем уснул, а проснулся — и ничего не болит.

19 августа 1942 г. я принял 5-ю батарею 608-го артполка 165-й сд. И хотя не мог самостоятельно сесть верхом и вообще ходить, но пошел воевать, и мой НП был в Теремце-Курляндском за Мясным Бором. Встретил я в 165-й сд одного лейтенанта, командира взвода 45-миллиметровых пушек, который был в 1002-м сп. Он мне сказал, что майор Смирнов снял с обороны полк и увел на прорыв, что в момент прорыва сердце майора не выдержало и он умер. Полк прорвался и вышел к своим.

Восстановить картину прошлого мне помогло одно из моих объяснений, которое я писал 22 апреля 1945 г., когда 165-я сд переподчинялась другой армии. Это объяснение я изъял из своего личного дела по совету полкового уполномоченного СМЕРШа. Он мне сказал: «Поверь моему опыту, тебя сживут со света, если ты скажешь, что был в окружении». Впоследствии оказалось, что он был прав. Ведь много лет жила ложь о добровольном переходе 2-й ударной в плен к немцам. Надеюсь, что эта книга расскажет правду о трудной судьбе воинов 2-й УА.

С февраля 1943 г. я командовал дивизионом. После тяжелого ранения выбыл из 165-й сд и заканчивал войну в 1-й Брестской сд. В марте 1946 г. демобилизовался по болезни в звании майора. После войны работал доцентом в юридическом институте на кафедре политэкономии. Живу в Екатеринбурге.

А. С. Добров,

майор в отставке,

бывш. командир 5-й батареи 830-го ап 305-й сд