«Если», 2009 № 08

Владимир Данихнов
АДСКИЙ ГАЛАКТИЧЕСКИЙ ПЕКАРЬ

Мы летели в открытом космосе уже семнадцать недель. До пункта назначения было еще очень далеко. Я решил приготовить яичницу. Достал из холодильника три куриных яйца и положил их на стол рядом с печкой. Начал искать солонку.

Приоткрылась дверь. В комнату сунула нос навигатор Ярцева.

Она спросила:

— Что ты там возишься, Сережка?

Я сказал:

— Буду жарить яичницу.

Она вздохнула:

— А я волосы перекрасила. Только никто не замечает.

Я кивнул:

— Ищу солонку, как видишь.

Ярцева сунула нос чуть дальше:

— Правда, у волос теперь интересный цвет? По-моему, мне идет. Я представил ее волосы. Волосы шевелились как змеи и хотели укусить меня.

Я сказал:

— Яичница без соли — это как какая-нибудь фигня без чего-то.

— Не поняла.

— Ну, знаешь, как обычно говорят: мясо без хлеба — это как водка без пива или что-нибудь в этом роде.

Она подумала и спросила:

— Слушай, как ты думаешь, мне пойдет каре?

Я представил ее с каре. Каре шевелилось как змеи и хотело укусить меня. Я вздрогнул и быстро нашел солонку.

Поставил ее рядом с яйцами.

Печка сказала:

— Сливочного масла не забудь. Наша Людочка любит яичницу на сливочном.

— Сам знаю, — буркнул я.

Ярцева сказала:

— Я вот чего пришла. Пришла узнать, что ты тут делаешь. Капитан интересуется, почему ты до сих пор не сдал недельный отчет.

Я сказал:

— Наверное, потому что думал о твоих волосах.

Печка сказала:

— Не пережарь. Наша Людочка любит, когда желток жидкий, а сверху эти… яичные сопельки.

Я переспросил:

— Яичные сопельки?

Чтоб избежать душевной травмы, я не стал представлять яичные сопельки. В это время Ярцева вошла в комнату полностью. На ней был белый халат с беджиком «Ярцева». Она и впрямь выглядела как вылитая Ярцева. Ничего от Ивановой или, например, Сидоровой в ней не было.

Ярцева сказала:

— Так вот для чего… — Она повысила голос: — Такты, значит, используешь научный объект ПОГ-2 как простую печку, чтобы угодить этой шалашовке Людочке!

Печка сказала:

— Гражданочка, остыньте. Я вам не какой-нибудь объект. В душе я хорошая русская печь, создающая в доме уют.

Я сказал:

— Людочка не такая.

— Наша Людочка, — поправила печка.

— Так ты, получается, все-таки любишь ее? — потерянно спросила Ярцева. — У вас и в самом деле роман?

— Меня? — спросила печка.

— Тебя все любят, — успокоил я печку.

— Я про шалашовку Людочку! — закричала Ярцева и упала на стул. — Она закрыла лицо руками и прошептала: — Подумать только. Сережка, а я ведь волосы ради тебя покрасила. И новое платье надела. Что за жизнь? Постоянное одиночество. Я очень устала… Кто я для вас? Навигатор Ярцева и больше никто.

Я представил новое платье Ярцевой, скрытое под халатом. Платье уже по привычке шевелилось как змеи и хотело укусить меня. Я мысленно благословил капитана, который заставляет нас носить спецодежду.

В комнату вошел капитан. Он прислонил грузное тело к стене, поправил фуражку и строго спросил:

— Маркин, в чем дело?

Я поставил сковородку на огонь. Ножом ловко отхватил кусок сливочного масла и кинул его на середину сковороды. Подождал, когда масло начнет подтаивать по бокам, и сказал:

— Я готовлю яичницу для Людочки.

— Нашу яичницу, — сказала печка.

— И для этого ты используешь научный объект ПОГ-2?

— Простите! — воскликнула печка.

Капитан строго посмотрел на нее:

— В чем дело?

Печка сказала:

— Я ошиблась. Вместо «нашей Людочки» сказала «нашу яичницу».

Капитан кивнул и повернулся ко мне:

— Что ты за человек, Маркин. Как оно все в тебе помещается, а? Ведь умный же парень. Но это разгильдяйство. Невнимание к окружающим. Посмотри, до чего ты довел Ярцеву! А печку? Высокоинтеллектуальный объект, предназначенный для приготовления сложнейших органических блюд, погряз в быту!

Я дождался момента, когда масло начнет ворчать, и разбил яйца. Аккуратно выпустил желток и белок из скорлупы. Главное, чтоб желтки не растеклись. Людочка любит яичницу-глазунью.

Я сказал:

— Что тут такого? Я люблю Людочку и хочу сделать ей приятное.

Капитан воскликнул:

— Ярцева плачет! Каким надо быть человеком, чтоб довести несгибаемую Ярцеву!

Я сказал:

— Капитан, скажите: для чего нужна любовь? Разве не для того, чтоб делать приятное любимым людям, а неприятное — нелюбимым?

Ярцева плакала. Капитан присел рядом с ней, поправил фуражку и сказал:

— Ну что вы, Ярцева! Такой ценный сотрудник…

— Не хочу быть ценным, — по-детски возмутилась Ярцева. — Хочу быть любимой!

Капитан сказал:

— Вот что я вам скажу, дорогой вы мой навигатор…

Печка закричала:

— ОСТОРОЖНО!

Все замерли.

— Маркин, — сказала печка. — Выключай газ. Немедленно. Иначе… — Она замолчала, со значением хлопая дверкой духовки по моей ноге.

Я выключил газ.

Яичница получилась отменной. Желтки не повреждены, сверху — тонкий слой яичных сопелек.

Но что-то было не так.

Я ударил кулаком по столу и закричал:

— Блин! Совсем мозги мне запудрили! — Я обернулся к Ярцевой и капитану и сказал, едва сдерживаясь: — Посолить забыл.

Капитан посмотрел на меня с удивлением, поправил фуражку и сказал:

— Маркин…

Я сказал:

— Да, это моя фамилия. — Я закричал: — Куда, черт возьми, де-лась солонка?

— Ты поставил ее рядом с печкой, — испуганно сказала Ярцева.

Капитан сказал:

— Ну что вы переживаете, Ярцева. Нет на корабле сотрудника ценнее вас. К тому же у вас беджик. Ни у кого нет, а у вас есть. Это чего-то да стоит.

Ярцева сказала:

— Я знаю, чего это стоит. Я ведь бухгалтер по совместительству. — Она достала из кармана заполненный бланк.

Я рылся повсюду в поисках солонки, но найти ее не мог. Куда она делась? Без соли яичница получится совсем не такой, как я задумал.

Я сказал:

— Вот блин.

Ярцева ткнула пальцем в бланк:

— Вот, пожалуйста. Семь шестьдесят. Цена беджа.

Капитан обнял ее за плечи и торжественно произнес:

— Не беджа, нет! — Он сказал: — Это цена нашего уважения к вам, дорогая Ярцева!

В комнату вошла Людочка. Все растерялись, не зная, что сказать. Людочка весело посмотрела на нас и усмехнулась:

— Ну что, троглодиты? Собрание устроили, а меня не позвали?

Капитан встал и поправил сбившуюся фуражку:

— Людочка, вы это… — Он сказал очень строго: — Прошу вас, Людочка, хоть вы оставьте неформальный тон.

Люда улыбнулась капитану, и он растаял. Она подошла ко мне, взяла за подбородок и заставила посмотреть ей в глаза.

Спросила ласково:

— Сережка, почему такой кислый?

Я смотрел в запыленный иллюминатор. Звезды гасли. В космосе наступал рассвет. Это конец нашей с Людочкой любви, подумал я грустно.

Я сказал:

— Да вот, обсуждаем новую прическу Ярцевой.

— Что ты мелешь? — возмутилась печка. — Граждане, что он такое говорит, а?!

Людочка кивнула:

— Все в порядке, печка. Я поняла, что Маркин хотел сказать. — Она щелкнула меня по носу и улыбнулась: — Глупый, ты переживаешь, что не посолил яичницу, которую готовил для меня.

Я потупился.

— Сережка, малыш, ну подумай: я ведь так тебя люблю. Неужели я не похвалю несоленую яичницу, ради приготовления которой ты пошел на огромные жертвы?

Капитан заискивающе произнес:

— Людочка, я ему, между прочим, давал советы. — Он сказал: — Вы же знаете, Людочка, я в яичницах спец, в отличие от Маркина, бывшего пекаря. Но этот Маркин, он как в шалаше родился…

Ярцева подскочила:

— Наглая ложь! Я не звала ее шалашовкой!

Все тактично промолчали.

Ярцева зарыдала пуще прежнего и убежала.

Капитан буркнул:

— Отчет чтоб завтра мне на… — И тоже ушел.

Мы остались втроем: я, Людочка и ПОГ-2.

Я прошептал, глядя в Людочкины глаза:

— И это все? Ты съешь несоленую яичницу?

Она сказала:

— Да.

Я спросил:

— Но какая в этом мораль, Людочка? Это слишком просто, чтобы быть моралью!

В космосе вставало солнце. Колыхались на иллюминаторе занавески. В солнечных лучах, проникающих сквозь иллюминатор, было видно каждую пылинку.

Людочка сказала:

— Мораль в том, Маркин, что рассветов в глубинах космоса не бывает. Это ты навыдумывал. Вот и вся мораль. — Она взяла меня за руку и сказала: — А теперь давай есть.

И мы сели есть. И это было очень просто и правильно, и не надо было думать о какой-то там морали, и я чувствовал себя прекрасно и знал, что Людочка чувствует себя точно так же.

А печка, хитро усмехнувшись, сказала:

— Солонку, кстати, я стырила. Чтоб интрига была. — Она сказала: — Все же я не какая-нибудь буржуйка, а высокоинтеллектуальная ПОГ-2.

На двадцать первой неделе путешествия мы обнаружили яхту, потерпевшую крушение в поясе астероидов. Наш бравый капитан лично проник в чужой звездолет. К сожалению, все пассажиры яхты были мертвы. Все, кроме милой инопланетной девочки лет семи. Капитан внес ее в спасательную шлюпку на руках. Ярцева, Людочка и я фотографировали героический поступок капитана. Капитан жмурился от частых фотовспышек, говорил смущенно: «Что вы, не надо» и интересовался: «Надеюсь, свет падает на фуражку строго по уставу?».

Инопланетянка выглядела как человек, если не считать острых серых когтей с засохшими пятнами крови и вертикальных зрачков. На плече у девочки висела сумочка-рюкзачок из плотной атласной ткани с аппликацией — черепом и костями. Верх сумки был наглухо стянут красным шнурком.

В первую очередь, капитан привел девочку на кухню. Девочка стеснялась и стояла на пороге, ковыряя пальчиком стену. Сумочку она прижимала к груди.

Капитан поправил фуражку, подтолкнул девочку к столу и сказал ласково:

— Не бойся, маленькая, это наш шеф-повар Сережа. Или, как говорили на водных кораблях древности, кок. — Капитан строго посмотрел на меня и сказал: — Он тебя покормит.

Девочка пропищала:

— Здрасьте, дядя кок.

Я готовил сложнейший омлет с ухмурдашем, поэтому не мог отвлекаться. Наступал ответственный момент: я не хотел пережарить. Но и недожарить я тоже не хотел. Я собирался добиться абсолютной симметрии между пережаркой и недожаркой. Поэтому я буркнул в ответ что-то вроде «прив» и сосредоточился на омлете.

Капитан строго произнес:

— Маркин, немедленно отвлекись от своего бессмысленного занятия и накорми девочку.

Я спросил:

— Может, сами накормите, капитан?

Капитан схватился за козырек фуражки:

— Я бы и сам накормил малышку, но мне надо срочно вернуться на мостик. — Он сказал очень строго: — Надеюсь, к моему возвращению ребенок будет сыт и доволен.

Я буркнул:

— Уг.

Капитан провел жирным пальцем по околышу фуражки и ушел. В комнату вбежала запыхавшаяся Людочка.

— Где она? Где девочка? Ой, какой милый ребенок! Оглоедка! ГЦечки-пухляшки! — Людочка потрепала девочку за щеку. — Ты откуда такая? Ой, какая у тебя милая сумочка!

Девочка сказала:

— Я…

Людочка обняла меня:

— Сережка! — Она воскликнула: — Привет, Сережка!

Ответственный момент продолжался, поэтому я буркнул:

— Прив.

Печка сказала:

— Людочка, прости грубияна Маркина. Он ведет себя бестактно, потому что слишком увлечен приготовлением омлета с ухмурдашем. Но можно ли его винить? Человек, который увлечен своей работой, какой бы нелепой она ни казалась нормальным людям, достоин толики уважения.

Я буркнул, придавленный ответственностью момента:

— Уг-уг.

Людочка взъерошила девочке волосы и усадила малышку за стол. Маленькая инопланетянка неловко примостилась на краешке табуретки. Людочка достала из холодильника графин с апельсиновым соком и с сомнением посмотрела на трогательно краснеющего ребенка.

— Простудится еще, — задумчиво сказала Людочка и налила сока себе. Девочка потупилась и царапнула когтями скатерть.

— Как тебя зовут? — спросила Людочка, допивая сок.

— Марина.

— Надо же! Инопланетянка, а имя русское. Как такое может быть?

Марина вспыхнула и заявила:

— Это не русское имя! На моем родном языке «Марина» означает «Испепеляющая планеты».

Людочка захихикала:

— Какой забавный язык. — Она схватилась за живот и громко рассмеялась: — Ха-ха! Вспомнила! Про вашу расу я читала в учебнике истории. Когда-то вы воевали с людьми. Но люди победили, потому что нас было много и мы не знали правил ведения космических войн. Такая смешная война!

Малышка нахмурилась.

Людочка добродушно улыбнулась:

— Ну, не хмурься ты, замухрышка. Шучу я. Шучу!

Девочка зажала угол скатерти в кулаке. Ее лобик покрылся красными пятнами, а зрачки превратились в серые ниточки.

— Когда-нибудь мы отомстим, — прошептала Марина, обнимая сумочку. — Когда-нибудь наши корабли испепелят все ваши планеты.

Людочка пила сок и не услышала, что говорит инопланетянка.

Марина громко сказала:

— Ненавижу вашу расу! Вы — грязные насекомые!

Я буркнул:

— Уг… — И замолчал.

Омлет был готов, но я не рискнул отойти от плиты. Правильно ли мы сделали, что взяли инопланетянку на борт? Она, оказывается, ненавидит нашу расу. Значит, она ненавидит и меня, и Людочку, ведь мы типичные представители своей расы.

Людочка засмеялась:

— Глупышка-малышка сама не понимает, что говорит. — Она взъерошила Марине волосы и со словами: — Пойду отдохну перед сменой! — вышла.

Я спросил у печки шепотом:

— Ты слышала?

ПОГ-2 спросила:

— Что?

— Что говорило… говорила эта инопланетянка.

Печка в моих мыслях почесала затылок:

— Нет, — сказала она. — Я ненадолго ушла в себя и не слышала, о чем вы, граждане, говорили. У меня были метафизические размышления о сущности бытия. Тебе не понять, Маркин, ибо твой интеллект слишком скуден и сер.

Я прошептал:

— Инопланетянка сказала, что однажды ее раса уничтожит человечество.

Печка недоверчиво хлопнула дверцей духовки:

— Этот милый ребенок? Ты, вероятно, шутишь, Маркин. Щас рассмеюсь.

И ПОГ-2 язвительно засмеялась.

Я повернулся к девочке. Марина сидела за столом как ни в чем не бывало. Розовое платьице трогательно висело на худеньких веснушчатых плечах. Челка мило падала на лоб. Глазки лукаво смотрели на меня. Вертикальные зрачки не пугали, а добавляли проказливой мордашке очарования.

Я спросил:

— Чего ты хочешь?

Девочка улыбнулась:

— Хочу, чтоб разгерметизировался корпус корабля. Тогда вы погибнете.

Я сказал:

— В смысле из еды.

— Твое сердце, запеченное с картофелем, — подумав, сказала девочка.

Я сглотнул:

— Печка, ну теперь-то ты слышала?

Печка долго не отвечала.

— Извини, Маркин, я снова уходила в себя. Я почти поняла, чем отличается бытие от небытия, но чей-то назойливый голос, кажется, твой, перебил мои мысли. Ты что-то спрашивал?

— Забудь, — пробормотал я и бодро произнес: — Хорошо, приготовлю для тебя мясной рулет!

Инопланетянка спросила:

— Нравится моя сумочка?

Я сказал:

— А что в ней?

Марина зловеще усмехнулась:

— Скоро узнаешь.

Я представил, как девочка пробирается ночью в мою каюту, достает из сумки мясницкий нож и кидается на меня, спящего и ничего не подозревающего. Лезвие режет на части мое несчастное тело. Кровь льется рекой. Из кармана выпадает медная монетка и печально укатывается в угол. Камера следит за монеткой. Слышны страшные чавкающие звуки. Монетка делает полукруг, стукается о плинтус и падает орлом вверх. Камера медленно отъезжает от монетки. Видно изголовье кровати. Со спинки кровати резко свешивается окровавленная рука.

Это моя рука.

Затемнение.

В комнату вошла Ярцева. Она выглядела так, будто хотела сообщить мне что-то смертельно важное.

Ярцева пронеслась по кухне как вихрь, разметав сковородки, кастрюли, поварешки и дуршлаги. Замерла посреди комнаты. Сказала, прижимая к груди картонную коробку, перевязанную голубой лентой с блестками:

— Маркин! Я… — Навигатор осеклась, опустила голову и стала теребить ленточку. — Сережа, я для тебя кое-что приготовила…

Печка сказала:

— Небось какую-нибудь гадость насчет устава… все-все, молчу, ушла в себя.

Ярцева нахмурилась:

— ПОГ-2, хоть ты и важный научный объект, но я не обязана выслушивать твои глупые комментарии.

Я боком подвинулся к Ярцевой и прошептал уголком губ:

— Ярцева, будь осторожнее. Мы в комнате не одни.

Навигатор обернулась и посмотрела на Марину. Девочка мило улыбалась. Пухлые щечки трогательно краснели. Глазки мило блестели.

— Ой, какое милое дитя! — завизжала Ярцева. Она положила коробку на стол и кинулась к девочке. — Так и хочется потискать! — Она взяла девочку на руки и прижала к себе.

Круглая голова Марины торчала над плечом Ярцевой, как милый арбуз. Если, конечно, арбузы бывают милыми. В чем я не уверен: зловещие вертикальные зрачки «арбуза» непрерывно следили за мной. Губы кривились в злобной ухмылке. Марина прочертила пальчиком горизонтальную линию возле горла — словно перерезала его.

Я воскликнул:

— Ярцева! Ты видела?

Ярцева посмотрела на девочку, лицо которой вновь стало милым, потом на меня и нахмурилась:

— В чем дело, Маркин?

Я застонал. Проклятая инопланетная бестия опять всех обманула.

Ярцева сказала:

— Она очень милая… Маркин, ты бы хотел, чтобы у нас… чтоб у тебя когда-нибудь родилась такая дочка?

Я представил, что мой ребенок — инопланетянин, который ненавидит человечество и мечтает, чтоб разгерметизировался корпус корабля, и, вздрогнув, сказал:

— Боже упаси.

Ярцева прошептала грустно:

— Вот как…

Я вернулся к приготовлению мясного рулета. Ярцева немного потискала девочку, отпустила и замерла у меня за спиной. Она сопела, словно хотела что-то сказать, но не могла решиться. А потом ушла. Я покосился на стол. Ярцева забыла свою коробку. «Надо будет ей сказать», — подумал я.

Я отвернулся на секунду. Когда я снова посмотрел на стол, коробка была вскрыта, а Марина держала в руке деревянный половник ручной работы. Я всегда мечтал о таком половнике, а он достался негодной инопланетной девчонке! О чем эта Ярцева думает? Зачем она подарила половник врагу человечества?

Девочка повертела половник в руках и сказала:

— Красивая штуковина. «Милая», как вы, люди, любите говорить.

— Еще бы, — сказал я, сгорая от зависти.

На минуту я забыл, что девочка ненавидит нашу расу и хочет ее уничтожить. Мне стало плевать на это. Мои мысли сосредоточились на половнике.

Девочка сказала грустно:

— Вот бы мне подарили такой. Я б до смерти избила им какого-нибудь хомо сапиенса.

Да она издевается надо мной!

Я спросил, краснея от злости:

— А разве Ярцева не тебе его подарила?

Девочка отложила половник и сказала:

— Последний олигофрен поймет, что этот подарок не для меня.

Я поставил перед девочкой тарелку с мясным рулетом и миску горячего борща со сметаной. На десерт я сделал ей клубничное желе. Марина странно посмотрела на меня и отложила сумочку. Из-за этих проклятых вертикальных зрачков никак не понять, что у нее на уме.

Инопланетянка улыбнулась, подвинула мне тарелки и сказала:

— Угощайся, человек.

Я вздрогнул, обуреваемый дурными предчувствиями:

— А ты?

— Я погружена в себя, — заявила печка. — Мне снятся опечатки по Фрейду.

Я отмахнулся:

— Я не тебе.

Печка проворчала:

— Ну-ну. Продолжай игнорировать меня, Маркин. Продолжай, и нашей дружбе рано или поздно придет конец!

Девочка сказала:

— Я не могу это есть. Потому что отравлюсь. — Она перегнулась через стол и ткнула меня в нос пальцем.

Я спросил, испуганно хватаясь за переносицу:

— Это было нападение? Ты прокляла мой нос инопланетным проклятием? Я обречен?

— Нет, — сказала Марина. — Это было не нападение, а… как по-вашему… знак понимания. Теперь я понимаю вашу расу немного лучше. Вы ведь не плохие, верно? Вы вовсе не империя зла, как утверждали наши правители. Вы глупые. Идиоты, которые уверены, что несут свёт во Вселенную. Хотите добра, но ваше добро всегда оборачивается злом. Как пища, которую ты готовил для меня. Если бы ты был чуть умнее, то понял бы, что человеческая еда не подойдет моему семикамерному сердцежелудку. Я уж не говорю об органе желчеварения, который у хомо сапиенсов вообще отсутствует. Но ты готовил отраву, желая мне добра, поэтому у меня не получается на тебя злиться.

Я сказал:

— Ты очень умна для своих семи лет.

Она сказала:

— Наша планета обращается вокруг звезды за восемьсот с лишним суток. В сутках примерно двадцать девять ваших часов. Я взрослая девушка, Маркин. — Она мило улыбнулась, взяла в руку половник и отгрызла кусок от ручки.

Я вздрогнул. Негодница ест произведение кухонного искусства! Неслыханно! Но если это спасет ее от голода…

Что ж, пускай.

— Вкусно? — с тоской спросил я.

Она кивнула, доела половник, вылила чай в раковину и спросила:

— Есть технический спирт?

Печка сказала:

— Есть.

Я удивленно посмотрел на нее.

ПОГ-2 сказала:

— Не смотрите на меня так, гражданин Маркин. Всякое может случиться: вдруг мне придется готовить коктейль Молотова? Кроме того, технический спирт помогает мне заглянуть в себя.

— И что ты в себе видишь? — спросила Марина и подошла к печке с пустой кружкой. Она выглядела как несчастная нищая девочка. Она была похожа на девочку со спичками из сказки Андерсена, но вместо спичек у Марины была кружка, а вместо обычных зрачков — вертикальные. Если бы девочка со спичками была алкоголичкой с вертикальными зрачками, она бы выглядела именно так.

— Я вижу копоть и гарь, — сказала печка. — Сгоревшие органические остатки.

Марина погладила ее по конфорке:

— Ты очень милая печка. Скажи, ты тоже ненавидишь людей?

Печка сказала нетерпеливо:

— Кружку ставь в духовку. Быстрее, пока никто не видит, кроме лоботряса Маркина.

Я сказал:

— Подумаешь! Я тоже могу отвернуться. — И отвернулся.

Мне пришло в голову, что раз Марина не девочка, а взрослая женщина, то будет стыдно разгуливать по звездолету в семейных трусах и потной майке. По крайней мере до тех пор, пока я к ней не привыкну, как к Людочке и Ярцевой.

Марина села рядом и скромно расправила на коленках платье. Я украдкой посмотрел на нее. Девочка жадно глотала спирт из кружки. Допив, она крякнула, отставила кружку и посмотрела на меня.

— Что тебе ответила ПОГ-2 насчет ненависти к людям? — спросил я.

Марина улыбнулась:

— Она сказала, что привыкла к вам. И что вы, в общем-то, милые создания.

Печка сказала:

— Вот еще! — И снова ушла в себя.

Я задумчиво почесал затылок и произнес как бы невзначай:

— Раз печка привыкла к нам, то и ты наверняка привыкнешь к виду моих семейных трусов.

Когти впились в столешницу. Столешница жалобно затрещала.

— Уничтожу, — прошептала инопланетянка, прижимая к груди сумочку. — Всех уничтожу…

Я хотел спросить, что лежит у нее в сумочке, но передумал. Потому что право на тайну есть у каждого живого существа. В том числе и у взбалмошной инопланетной девчонки, которая мечтает уничтожить человечество.

Людочка родилась на планете Парадиз.

Парадизитяне — очень добрые люди. Они никогда не ругаются. Парадизские мужья не избивают парадизских жен. Одинокие парадизские матери не спиваются. Парадизские дети не таскают за хвост парадизских кошек. Парадизский мужчина, выпив лишку, не проткнет друга испачканным в парадизском винегрете парадизским ножом. Парадизские националисты увлекаются плетением макраме и верят в равноправие. Вот какие добрые люди живут на райской планете.

Единственное, что они ненавидят — слово «парадизский».

На Парадизе самые синие в Галактике океаны и самые желтые во Вселенной пляжи. Если вам станет жарко, всегда можно спрятаться в тени лопоухой пальмы или бесплатно выпить холодной газировки из-под инкрустированного изумрудами крана. На Парадизе самые высокие в мире горы и очень развит лыжный туризм. Людочка — прирожденная лыжница. После ходьбы на лыжах она всегда возвращается в свой уютный деревянный домик в горной долине и греется у камина. Она укрывает ноги теплым меховым пледом и пьет горячее вино из любимой керамической кружки с новогодними узорами. Рядом с ее домом находится горячий источник, в котором можно купаться и зимой, и летом. У Людочки много друзей, и все они хорошие, добрые люди.

Вот какая чудесная планета этот Парадиз.

Хватит о ней.

Мы лежали на кровати в моей каюте. Я гладил Людочке волосы. Моя любимая посапывала, обняв подушку.

Я сказал:

— Через три дня пролетаем мНмо Парадиза.

Людочка молчала.

Я сказал:

— Капитан разрешил нам спуститься на планету. Давай навестим твой дом. Если ты, конечно, не против.

Людочка молчала. Я решил, что она спит, наклонился и поцеловал ее в щеку. От Людочки пахло топленым молоком. Она повернулась ко мне и счастливо улыбнулась.

Людочка сказала, обнимая меня и притягивая к себе:

— Конечно, хочу, оглоед мой любимый. Мы обязательно спустимся на Парадиз. Я покажу тебе наши горы, леса и океаны.

Я улыбнулся:

— На каком глазу выпавшая ресничка?

Она сказала:

— На правом.

— Угадала! — обрадовался я. — Значит, все твои желания сбудутся.

— Мои желания — твои желания, лапушка.

— Как мило, — сказала Марина, входя в комнату. — Так мило, что тошнит.

Людочка взвизгнула и спряталась под одеялом с головой. Я поспешно прикрылся уголком одеяла. Если бы на мне были семейные трусы, я бы не стал прикрываться уголком одеяла. Но семейные трусы висели на зеленом абажуре в другом конце каюты. Я взглядом попросил Марину подать их мне, но она посмотрела на меня с ехидством и клацнула зубами.

— Дверь была заперта, — сказал я. — Как ты сюда попала?

Марина усмехнулась и помахала мне сумочкой:

— У меня свои способы.

— Уйди сейчас же, бессовестная девчонка! — весело закричала Людочка из-под одеяла. — Вот бесстыдница!

Марина пожала плечами:

— Я взрослая девушка. К тому же мне неинтересны ваши брачные игры. По крайней мере, не больше чем спаривание шимпанзе.

Я сказал, отчаянно пытаясь дотянуться до трусов:

— Ты хорошо изучила земную фауну.

— Я читаю детские книжки с картинками, — кривляясь, сказала Марина, — которые предоставил мне наш добрый капитан. — Она сжала кулачки: — Ох, как я хочу распять капитана на обшивке корабля и выпить всю его кровь!

Я сказал:

— Капитан — добрый человек. Он многому тебя научил. Но, к сожалению, он не научил тебя подавать трусы мужчине. — Я прицелился в абажур указательным пальцем. — Трусы там.

Марина посмотрела на меня с яростью.

Она прошептала:

— Ненавижу…

Людочка засмеялась:

— Шутница, ты зачем пришла?

Марина замялась. Вертикальные зрачки потускнели и сузились до толщины конского волоса. Девочка смущенно посмотрела на одеяльный «вигвам», в котором пряталась хихикавшая Людочка, и прошептала:

— Маркин, давай выйдем. У меня к тебе важный вопрос.

— А почему мне вопрос нельзя услышать? — возмутилась Людочка. — Я тоже хочу важный вопрос! Ты, бессовестная инопланетная чу-чундра! Троглодитка!

— Потому что ты засмеешь меня, — был строгий ответ. — Мне нужен человек, который серьезно воспримет любую глупость.

Одеяльный «вигвам» наклонился:

— Если надо серьезно воспринять глупость, самый подходящий человек для этого — Маркин. — Людочка засмеялась: — Ладно, идите, оглоеды!

Я сказал:

— Мы никуда не пойдем, пока остается нерешенным вопрос о трусах. Трусы до сих пор висят на абажуре! Что ты с этим будешь делать, Марина?

Инопланетянка прошипела:

— Маркин, не испытывай мое терпение.

Я сказал:

— Для мужчины наличие трусов на теле — вопрос чести.

Марина закричала:

— Хорошо-хорошо, я отвернусь, ползи за своими тупыми трусами! — Она повернулась ко мне спиной. — Быстро!

Я сказал:

— Мои трусы вовсе не тупые. Это новейшие псевдоразумные трусы, разработанные ведущими специалистами Земли. Мои трусы добились высочайших результатов на международной математической олимпиаде в Ханое. Они опередили сборную Китая. А это немалое достижение, чтоб ты знала.

Марина прошептала:

— Я боюсь спрашивать, всерьез ли ты это сказал…

Людочка захихикала.

Я оделся, и мы с Мариной вышли в коридор. Дверь со скрипом захлопнулась, отделяя меня от моей любимой. Мне стало жутковато.

Я наклонился к девочке:

— Что ты хотела спросить, Марина?

Марина долго молчала. Кажется, что-то здорово ее смущало. Меня же здорово смущала грязь у нее под носом. Я демонстративно послюнявил большой палец.

Марина прошептала, загораживая лицо сумочкой:

— Попробуй коснись меня. Пожалеешь.

Я с сомнением посмотрел на палец и спросил:

— Хочешь, приготовлю твою любимую яичную скорлупу в техническом спирте?

Марина отмахнулась:

— Не сейчас. Слушай, Маркин, я долго думала, анализировала и наконец пришла к выводу, что наш полет жутко нелогичен. Не в моих правилах вмешиваться в чужие дела, но позволь задать вопрос: куда вы, собственно, летите?

Я промолчал.

Марина нахмурилась:

— Откуда здесь говорящая печка? Зачем вообще говорящая печка на космическом корабле? Вы говорите, что ПОГ-2 — научный объект, но я не видела, чтоб вы проводили какие-нибудь эксперименты… Так какой в ней смысл? Я не вижу смысла в говорящей печке, и меня это раздражает.

Я промолчал.

Марина выпустила коготки и схватила меня за рукав:

— И почему, черт возьми, в вашем холодильнике не кончаются продукты? Кто их туда подкладывает? Я специально просидела возле холодильника битый час. Готова поклясться, никто к нему не подходил за это время. Но когда я открыла дверцу, в холодильнике лежала еда, которой час назад не было! В том числе мой любимый технический спирт. Уж не говорю о яйцах, которыми холодильник забит на треть, если не больше!

Я вздохнул:

— Мариночка, все-таки ты инопланетянка. Если я начну распинаться об очевидных вещах, ты все равно ничего не поймешь. Потому что мы слишком разные. Потому что для твоей расы нормально разводить тараканов в голове, а для моей — держать в доме холодильник, в котором никогда не кончаются продукты. Я не вижу здесь логических неувязок. Что плохого в холодильнике, в котором всегда полно еды? Что плохого в разумной говорящей печке?

Марина спросила:

— Что?

Я молниеносным движением пальца вытер грязь у нее под носом:

— Ничего! Но ты не понимаешь этого, потому что дистанция между нашими расами слишком велика.

Марина толкнула меня кулаком в живот и закричала:

— Что за бред ты несешь?! В отличие от вашей бредятины, разведение тараканов в голове — это так естественно, что… — Девочка замолчала. — Да, — пробормотала она, прикасаясь пальцем к кончику моего носа, — но ведь для тебя это выглядит совсем иначе. Возможно, холодильник, в котором никогда не кончается еда, для хомо сапиенса такая же обыденность, как для нас — тараканы в голове. Кажется, я начинаю понимать… нет, пока не понимать, но хотя бы принимать…

Марина послюнявила большой палец и потерла у меня под носом.

Она спросила:

— Я правильно копирую вашу традицию?

Я вытер платком Маринкину ядовито-желтую слюну, сдерживаясь, чтоб не закричать от боли — слюна разъедала кожу, взял девочку за плечо и повел на кухню.

Я сказал:

— Умничка. В следующий раз скопируй ее на капитане, хорошо? А теперь давай приготовим тебе скорлупу в техническом спирте.

Марина пожаловалась:

— Это очень сложно — понять чужого. Я честно пытаюсь, но не могу себя пересилить. Ваши обычаи кажутся мне вульгарными и пошлыми, ваша каркающая речь оскорбляет мой нежный слух. Ох, как мне хочется растерзать вас на миллион кусочков!

Я сказал:

— Позволь, я расскажу тебе поучительную сказку…

Марина сказала:

— Иди к черту со своей поучительной сказкой. — И убежала вперед.

Печка встретила ее радостным криком:

— Мой поклон, гражданочка!

Марина обняла печку и пожаловалась:

— Представляешь, этот дурак хотел рассказать мне поучительную сказку. Почему он никак не поймет, что я взрослая женщина и могу обойтись без сказок?

Печка сказала, ухмыляясь:

— Потому что он ограниченный человек, как и все мужчины.

Марина обиделась:

— Наши мужчины не такие. У наших мужчин в голове заводятся самые замечательные тараканы.

Печка сказала:

— В этом ваши мужчины похожи на земных. Видишь, не такая уж непреодолимая дистанция между вашими расами. Я больше скажу…

Я достал из холодильника банку с техническим спиртом и три куриных яйца. В яйцах проделал дырочки сверху и снизу. Желток и белок выпил, а скорлупу опустил в спирт.

Сказал как бы невзначай:

— Кстати, скоро мы будем пролетать мимо Парадиза.

Печка осеклась.

— И что? — осторожно спросила она.

— Эта планета — родина нашей Людочки, — сказал я. — Мы с Людочкой спустимся на Парадиз в катере. Людочка покажет мне все-все.

ПОГ-2 вздохнула:

— Да, наверное, это будет замечательно.

Я спросил озабоченно:

— Печка, откуда минор в голосе? Ага, понял… Будешь скучать по нам? Не волнуйся, мы улетим утром, а вечером вернемся! Максимум — на следующее утро. Мы, особенно я, очень нужны на корабле, поэтому задерживаться не станем.

Печка сказала:

— Вот и славно.

Марина жалобно протянула:

— Где моя скорлупа в спирте?

Я протянул ей банку. Марина громко зачавкала.

Печка прошептала:

— Граждане, что же это делается…

И печально хлопнула дверцей духовки.

Марина доела угощение и сказала:

— По-моему, ты пережарил скорлупу.

Я сказал:

— Я не жарил ее, дурочка.

Марина сказала:

— Ты не уважаешь женское мнение? Хорошо, я учту. — Она сказала: — Мог бы, по крайней мере, поблагодарить меня за то, что я ем твою дрянную стряпню!

Я промолчал.

— Тебе все равно, что я говорю? — спросила Марина.

Я сказал:

— Мы, повара, готовим не ради похвалы, а во имя сытых людей!

Марина усмехнулась:

— Вот идиоты.

Я промолчал, потому что отвечать было некогда: я готовил для команды украинский борщ с пампушками.

Через несколько дней звездолет подлетел к Парадизу.

Меня и Людочку провожали капитан и Ярцева. Печка наблюдала за нами посредством видеокамеры, прикрепленной к потолку.

Мы стояли в ангаре возле прогулочного космического катера и никак не могли проститься. Наш маленький коллектив так крепко спаяло за недели совместного путешествия, что было страшновато расставаться даже на короткий срок. Ярцева плакала и теребила беджик. Капитан пускал скупые мужские слезы. Людочка улыбалась не так часто, как обычно. Лампы в ангаре мигали и потрескивали.

Я сказал:

— Ладно, пора закругляться. Не люблю долгие прощания. Да не переживайте вы! Будто на сто лет расстаемся. Мы ведь скоро вернемся.

— Сувениров привезем, — весело пообещала Людочка.

— Людочка, — дрогнувшим голосом сказал капитан. — Будьте предельно осторожны, катаясь на лыжах. Для меня вы как родная дочь. — Он прижал ладонь к сердцу: — Я не переживу, если с вами что-то случится.

Людочка закусила кулачок, не выдержала и рассмеялась.

— Обещаю! — Она обняла капитана и Ярцеву: — Оглоеды мои любимые! Не волнуйтесь, все будет хорошо!

Появилась Марина. Она вышла вперед, смущенно прижимая к груди сумочку с аппликацией — мертвой головой, и пропищала:

— Дядя Маркин, привезите мне, пожалуйста, плюшевого мишку.

Я удивился:

— Зачем тебе мишка?

Марина покраснела и сказала, ковыряя сандаликом пол:

— Я хочу разорвать его на кусочки. — Она сказала, взяв меня за руку: — Такое вот у меня детское желание.

Ярцева поперхнулась, закашлялась и чуть не оторвала беджик.

Я пообещал, что обязательно достану мишку, и Мариночка убрала когти. На коже остались красные следы. Я потер запястье о штанину.

Наконец мы оказались внутри катера. Людочка села в кресло пилота. Я разместился рядом. Людочка немного нервничала, и я взял ее за руку, чтоб поддержать. Она с благодарностью посмотрела на меня и взялась за штурвал. Штурвал был потертый, такой, знаете, штурвал бывалого морского волка, которому многое довелось пережить. На штурвале было нацарапано: «Сережке, на память о нашем выпуске». Интересно, кем был мой тезка, которому посвятили надпись?

Я шепнул Людочке:

— Не переживай. Ты отличный пилот. С таким пилотом штурман не нужен.

Людочка сказала:

— Глупости. Ты мне очень-очень нужен!

Катер вошел в атмосферу Парадиза. Мне почудилось, что я вижу в иллюминаторе желтоперого ангела. Конечно, это было невозможно. Я отвернулся от иллюминатора, чтобы не смотреть на то, чего не бывает. Признаться, я недолюбливаю то, чего не бывает. И я всегда отворачиваюсь, чтоб не смотреть на то, чего не бывает. И еще с подозрением отношусь к тем, кто продолжает смотреть на то, чего не бывает, и к тем, кто видит то, чего не бывает. Надеюсь, вы меня поняли.

Перегрузки были не выше полутора «же». Однако мне ни с того ни с сего стало дурно. На секунду я потерял сознание. Это было лишь мгновение, но за это мгновение во мне многое изменилось и я многое вспомнил. Я открыл глаза и ужаснулся новому знанию. Страх накрыл меня, как лавина. По-другому и не скажешь. Я мысленно пожелал, чтоб новое знание значило не больше, чем дурной сон. Повернулся и посмотрел на Людочку. Она глядела на меня с отвращением. Ее плечо будто окаменело под моими пальцами, и я убрал руку.

Значит, не сон.

Людочка спросила:

— Ты тоже вспомнил?

Я кивнул:

— Да… Как только мы отдалились от корабля на достаточное расстояние.

Собственные слова показались мне канцелярской гадостью.

Людочка уставилась на пульт управления:

— Не могу понять, чего хочу. Не хочу возвращаться на корабль, где жизнь — ложь, и в то же время боюсь, что без корабля не испытаю опять того глупого детского счастья…

Людочкина речь была сумбурной, но я кивнул, потому что прекрасно понимал ее чувства. В отличие от Людочки я не сомневался, что хочу вернуться на корабль. Потому что на корабле она меня любит, а здесь — нет, и мне это не по душе. Я хочу взаимной любви. Хочу, чтоб Людочка любила меня так сильно, как прежде. Другие варианты меня не устраивают.

Я сказал:

— Может, ну его, этот Парадиз?

Людочка покачала головой:

— Глупо возвращаться.

Я предложил:

— Полетели обратно. Я приготовлю яичницу. Твою любимую. Глазунью. А сверху эти, как их… сопельки. — Я робко прикоснулся к ее запястью.

Людочка зашипела как змея и оттолкнула меня:

— С ума сошел, придурок? Не мешай вести катер!

На душе у меня стало черно, как в иллюминаторе. Похоже, мы опускались на ночную сторону планеты. Людочка неотрывно глядела вперед.

— Господи, — она сказала это так, будто речь шла об изнасиловании, — я спала с тобой.

Я произнес ядовито:

— Да. Мы трахались.

Людочка глубоко вдохнула и резко выдохнула, снова глубоко вдохнула и сказала, повышая голос на выдохе, как на поднимающейся волне:

— Ладно, прости, я погорячилась. Ты не виноват.

Я сказал:

— И ты меня прости за грубость. Честное слово, я не принуждал тебя.

Она посмотрела на меня с презрением:

— Прилетели.

Катер тряхнуло. Лампочки на панели управления мигнули красным и покрылись сетью маленьких трещин с таким хрустом, будто кто-то смачно надкусил мороженое в вафельном стаканчике.

Людочка посмотрела на приборы и голосом какого-то давно умершего диктора произнесла:

— За бортом плюс пять. Воздух пригоден для дыхания. Давление в порядке. Все жизненные показатели в пределах нормы. Можно выкатываться.

Я сказал:

— Отлично.

Мы оделись потеплее и вышли в сумерки Парадиза.

Из толстого слоя пепла, что лежал под ногами, поднимались громады обожженных зданий. Сквозь застлавшую небо серую муть, похожую на помехи на экране телевизора, мерцало бескровное солнце.

Мне оно напоминало пулевое отверстие. Словно кто-то прострелил небо из пистолета.

Мы ступали по мягкому пеплу, как по снегу, и за нами оставались черные следы. Я присел на корточки и притронулся к Людочкиному следу. Он был холодный и чужой, превращался в пыль, едва я касался его.

Я сказал, поднимаясь:

— Не похоже на рай.

Людочка с нежностью прошептала, разглядывая покореженные дома:

— Когда-то это было раем.

Я спросил:

— Стоило ли сюда возвращаться?

Людочка повернулась ко мне:

— Откуда ты знаешь, что мне стоит делать, а что — нет?

Она быстро зашагала вперед. Я поспешил за ней.

Людочка закричала:

— Я надеялась, что Дагон пощадит мою родину!

Я переспросил:

— Дагон?

Людочка показала на дом, похожий на гигантскую черную коробку с кристаллами, выпиравшими сверху:

— Тут жила моя школьная подружка Алиса.

Она показала на дом, похожий на стоэтажную избушку. Дом венчала телевизионная антенна со скелетом кота на рефлекторе.

— Здесь жили дядя Федор и его пес.

Я спросил:

— Почему пес? Там дохлый кот на антенне.

Она сказала, показывая на типовую девятиэтажку:

— Тут жил мой двоюродный брат со своей семьей. — Людочка сказала: — А вот здесь был ларек, где торговали моими любимыми шоколадными роботами на вафельных транзисторах. Роботы говорили: «Не-ешь-нас-де-воч-ка-мы-ра-зум-ны-е-су-щест-ва». А я все равно ела. Я проглатывала голову робота на слове «разумная». «Существа» робот произносил в моем животе.

Я сказал:

— Тьфу…

Людочка усмехнулась:

— Не нравится?

Я сказал:

— Не нравится.

Она улыбнулась:

— Ты хотя бы честен со мной. Мне это по душе.

Людочка показала на старинный дом с мезонином:

— Вот за этим домом мы играли с подружками в резиночку. Ты умеешь играть в резиночку, Маркин? Это очень непростая игра. Стоят два человека. Между ними протянута бельевая резинка, связанная за концы. Надо выполнить определенную комбинацию прыжков через эту резинку. Сначала прыгать легко, потому что резинка расположена низко. Но ее поднимают с каждым разом все выше. Щиколотки, колени, бедра, талия… ты начинаешь путаться в ней. Злишься, пытаешься прыгнуть как надо, но промахиваешься. Вскоре о твоем прошлом рекорде в резиночку забывают, у толпы новый герой, а ты остаешься на обочине человеческой памяти: стоишь как столбик для резинки и наблюдаешь за чужими прыжками… — Она ударила кулаком по столбу. — Сволочи!

Я позвал:

— Людочка!

Кажется, я звал не ее.

Кажется, я звал ту, старую Людочку.

Она не услышала меня. Она подбежала к обгоревшим качелям и закричала:

— Здесь я впервые поцеловалась! Мне было тринадцать, а ему — двенадцать! Это был очень милый мальчишка: одноглазый инопланетянин в поношенной буденовке, которую он стащил из музея, скромный, когда дело касалось любви, и умный. Я сама коснулась губами его синих губ, иначе бы он никогда не решился! Его звали… с-сво-лочь, я забыла, как его звали! У него было дурацкое инопланетное имя! Губы его воняли бензином, и меня чуть не стошнило, а язык у него был алый и трепыхался, как красное знамя, и он считал себя революционером и верил в свободу, равенство и братство! Вот идиот! А вот школа! — Людочка ткнула пальцем в пустырь. — Я до сих пор помню выпускной бал! На мне было роскошное белое платье, а мой одноклассник Пашка, сволочь, вылил на него «Байкал»! Какой же он урод! Я плакала, спрятавшись в туалете для девочек, и пыталась оттереть пятно, а потом напилась с ребятами водки, и мы поехали на электричке на речку встречать рассвет, но случайно вышли не на той станции. Мы вышли в каком-то поселке, там был захудалый гастроном, и мы забрались на крышу этого гастронома встречать рассвет, и пили водку, а утром протрезвели и боялись слезть. За нами приехали родители и пожарные. Они ругались и плакали от счастья, потому что с нами ничего не случилось. Вот весело-то было! Ха-ха! Что же ты не смеешься, Сергей?!

Я спросил:

— А когда у тебя появился домик в горах?

Людочка обернулась, острая и холодная, как змея перед броском на жертву, и уставилась на меня.

— Не помню, — заявила она. — Не знаю. Не важно!

Я сказал:

— Хорошо. Прости, если сказал что-то не то.

Она закричала:

— Да не было никакого домика в горах! Ты что, не понял до сих пор? Какой же ты придурок!

Я сказал:

— Наверное.

Людочка долго смотрела на меня, а потом закрыла лицо ладонями и разревелась. Я подошел, чтобы обнять ее, но она, истерически взвизгнув, оттолкнула меня и опустилась на колени, погрузившись неглубоко в пепел, словно «Титаник», который начал тонуть да вдруг передумал. Я присел на бортик песочницы, склонил голову и опустил руки между колен.

Я сказал:

— Это очень добрая планета. Здесь живут самые добрые на свете люди. Парадизские мужья не бьют жен. Друзья не убивают друзей. Местные нацисты…

Людочка смотрела на меня сквозь растопыренные пальцы. Ее лицо и руки были испачканы сажей. Она выглядела как плачущее огородное пугало. Если, конечно, бывают такие пугала, которые умеют плакать.

Я сказал:

— Парадизский мужчина никогда не убьет друга испачканным в винегрете парадизским ножом…

Она закричала:

— Заткнись, болван! — И влепила мне пощечину.

Я потрогал щеку. Щека горела. Я поднял голову, чтобы ветер остудил щеку, и увидел падающих с неба желтоперых ангелов. Они кружили, будто сухие осенние листья. Нелепое зрелище.

Я опустил голову, чтобы не смотреть на то, чего не бывает.

Людочка сказала:

— Может, это была и не очень добрая планета. Может, у меня и не было никогда домика в горах. Может, отец часто напивался до белой горячки и избивал мать. Может, какие-то уроды зарезали моего брата столовым ножом, потому что у него был другой цвет кожи. Но это моя родина. То, что сделал с ней Дагон, ужасно!

Я переспросил:

— Дагон?

Она промолчала.

Я позвал:

— Людочка… — Я закрыл глаза: — Людмила, нам пора. Здесь ничего не осталось. Это мертвая планета.

Она сидела, обхватив руками колени, и молчала.

Я сказал:

— Полетели отсюда. Прошу тебя.

Я тронул ее за плечо, она вздрогнула и отодвинулась. Я поднялся и нерешительно оглянулся, словно хотел найти кого-нибудь, кто поможет дотащить Людочку до катера.

Ни одной живой души поблизости.

Я заметил неподалеку вывеску игрушечного магазина. Витрина была расколочена, игрушки беспорядочной грудой вывалились на тротуар. Я подошел к двери, уныло болтавшейся на нижней петле, и прочел название:, «Игрушечный… «Советский союз». Слово «магазин» было неряшливо замазано белой краской. Советский Союз — это древнее государство. Почему в его честь назвали игрушечный магазин?

Я заглянул внутрь.

Среди сваленных полок и помятых металлических корзин темнели разбросанные игрушки. В основном, солдатики и машинки. Я заметил плюшевого мишку на дальней полке и вспомнил просьбу инопланетянки Марины. Осторожно ступая по развалинам, я добрался до мишки. Зверь весело смотрел на меня обгоревшими глазами. К его груди была пришита пятиконечная красная звезда. Кончики лучей звезды потемнели и свернулись в трубочки.

Я сунул медведя под мышку и побрел обратно к песочнице.

Возле песочницы дрожала тонкая, словно подтаявшая сосулька, Людочкина фигурка.

Людочка встретила меня усталым взглядом. Увидела плюшевого хищника. Харкнула в песочницу по-мужски, смачно и длинно.

Сказала:

— Когда-то я хотела такого, но мама мне его не покупала, потому что вечно не хватало денег. Теперь я его не хочу. Убери нафиг.

Я сказал:

— Это не для тебя, а для Маринки. Пускай ты не думаешь о себе, но подумай, пожалуйста, о других.

Людочка сказала:

— Я не желаю возвращаться в катер. Слышишь? НЕ ЖЕЛАЮ!

Неподалеку кто-то страшно завыл. Я схватил Людочку за руку. Она попыталась вырваться и лягнула меня в колено.

Она закричала:

— Отпусти, сволочь! Отпусти, слышишь?!

— Мы вернемся в катер, — холодно произнес я.

— Отпу…

— Прекрати истерику, — сказал я и вернул ей пощечину. Ударил несильно, но звонко.

Людочка замерла и вытянулась тонкой струной. Она словно стала выше. Ее ненависть накрыла меня, как плотное колючее одеяло, и я чуть не задохнулся. Но струна прозвенела и порвалась. Людочка обмякла. Я схватил ее за руку и потащил через руины к катеру.

Ветер намазывал черноту на небо, как джем на корку хлеба.

Ветер подгонял нас.

Ветер мешал.

Справа и слева по черным тропам скакали лошади, объятые огнем. С диким ржанием они спотыкались и падали замертво. Что-то мне эти лошади напоминали, сцену из какого-то старого фильма.

Людочка ни с того ни с сего крикнула:

— Хочешь, спою песню мертвеца?

Я крикнул:

— Что?

Людочка откашлялась и запела:

Ветер, как вредный одноклассник, поставил Людочке подножку. Людочка вскрикнула и растянулась метрах в пяти от катера, похожая на большую серую тень. Я взял ее на руки. Она терла глаза, в которые попала сажа, и упиралась мне в грудь кулаками:

— Сережка, знаешь, почему мертвецов в гроб кладут и закапывают?! — Она кричала: — Не знаешь?! Я так и думала! А их попросту заземляют! Чтоб током не бились!

Я втолкнул ее в катер и сам залез внутрь. Мы упали на пол и прислонились к перегородкам друг напротив друга. Люк с раздраженным шипением захлопнулся. Хлопья пепла медленно и величаво опускались на пол. Я смотрел на Людочку с любовью, она на меня сквозь сажу — с ненавистью.

Я помог ей подняться, усадил в кресло пилота и приказал:

— Поднимай катер.

Она пробормотала, обнимая штурвал:

— Плохо вижу, блин…

Ветер бодал катер, словно разгневанный бычок. Перегородки растерянно трещали.

Запели желтоперые ангелы. Я не слышал слов. Но это была дурацкая песня. Те, кого не бывает, не умеют петь.

Я закрыл уши, чтобы не слышать то, чего не бывает.

Я закричал:

— Быстрее!

— Не могу, болван! — взвилась Людочка. — Не вижу ни черта!

Я обнял Людочку, послюнявил большой палец и коснулся ее лица, убирая грязь.

Я прошептал:

— Послюнявить палец и насобирать на него грязь — это такая человеческая традиция. Наши предки, наверное, так умывались. Ну как? Лучше видно?

У Людочки надулись щеки: кажется, ее чуть не вырвало. Она затряслась и левой рукой схватилась за горло, а правой — за штурвал. Катер накренился, и я отлетел к стене, больно ударившись плечом.

Я стоял у стены, ощущая затылком металлический холод, и смотрел на Людочку. Она закрыла глаза и поднимала катер вслепую.

Загорелось видеоокно. В окне, словно портрет военного инженера Дельвига, возник пожилой усатый мужчина в темно-синей шинели с золотым аксельбантом. За порванным левым ухом военного торчало чернильное перо.

— Позвольте представиться, господа, — сказал мужчина. — Мое имя — Полусвет Леонидович Бояркин, я заместитель начальника крупнейшего в Галактике парка развлечений «Ядерная чума». Спасибо, что посетили наш парк, уважаемые инопланетники! Жаль, что вы так рано покидаете нас. Думаю, вы успели заметить, насколько реально смоделированы последствия взрыва ядерной бомбы в городских условиях…

Я нервно засмеялся.

Людочка, не открывая глаз, переспросила:

— Парка развлечений?

Полусвет Леонидович взял в руку перо. Чья-то толстая волосатая рука из-за края экрана угодливо подала ему лист шафранной бумаги. Полусвет Леонидович макнул перо в чернильницу и размашисто расписался на бумаге.

Он строго посмотрел на Людочку:

— Парк создан не просто так. У него важное предназначение. Он заставляет новоприбывших инопланетников видеть последствия. Чтобы они — вы! — понимали, что так и будет, если вернется Дагон. Каждый — слышите, каждый! — осознавший инопланетник учитывается письменно. Вы все у меня тут. — Полусвет Леонидович постучал пером по бумаге. — Все абсолютно!

Людочка задумчиво прошептала:

— А я ведь почти поверила, что вся моя семья, все мои знакомые умерли…

Полусвет Леонидович коснулся мизинцем аксельбанта и строго произнес:

— Девочка моя, это для вашей же пользы. Как вы не поймете? Недостаточно знать, надо пощупать. — Полусвет Леонидович постучал кончиком пера по экрану. — Блажен тот, кто уверовал без веских доказательств, как говорится в неохристианском Новейшем завете, евангелие от Вебера. Но таких мало, к моему величайшему сожалению…

Людочка открыла глаза и спросила:

— Полусвет Леонидович, вы знаете, зачем мертвецам на могилы приносят крашеные куриные яйца?

Полусвет Леонидович посмотрел на Людочку с изумлением.

Я спросил, чтобы отвлечь его от Людочкиного вопросу:

— А что это за ангелы у вас все время падают? И лошади скачут?

Полусвет Леонидович почесал затылок:

— Нашему парку развлечений надо на что-то существовать. Большую часть прибыли обеспечивает «живая» реклама. Парадизские желтоперые ангелы — часть рекламного блока душистого мыла «Санкутарий». — Полусвет Леонидович достал из-под стола пачку мыла в золотистой упаковке с белыми крылышками и хорошо поставленным голосом произнес: — Мыло «Санкутарий»! Святейшее мыло Галактики! Мы очистим Вселенную от скверны! Наши устои…

Людочка закричала:

— А вы не боитесь уснуть в ванне и утонуть, Полусвет Леонидович?! Вы не боитесь, что мыло забьется вам в рот и вы не сможете дышать?!

Хватаясь за поручни, я добрался до пульта и, извинившись перед господином Бояркиным, прервал связь.

Нас встречала Ярцева. Когда мы с Людочкой выбрались из катера, смеясь и подначивая друг друга, она всплеснула руками и воскликнула:

— Маркин! Людмила! Что с вами такое? Грязные какие! Особенно ты, Людмила, прости господи…

— Кажется, мы нечаянно сели в жерло вулкана, — растерянно моргая, сказала Людочка. — Троглодиты мы глупые. Ладно, я в душ. В душ, в душ, скорее в душ! — пропела она, расхохоталась и убежала. Я остался наедине с Ярцевой и плюшевым мишкой.

Ярцева смотрела на меня.

Я мыслил.

Мишка существовал.

Навигатор сказала, нервно теребя беджик:

— Я знала, что вы быстро вернетесь. Для вас я всего лишь навигатор, важная, но бездушная шестеренка в отлаженном механизме, но, Маркин, я очень хорошо чувствую, как…

Я сказал:

— Ярцева, ты слишком пафосная. Говори попроще.

Она покраснела и опустила голову.

Я хлопнул ее по плечу:

— Ладно, не обижайся, троглодитка. Я пошутил!

Ярцева прошипела сквозь зубы:

— Оставь фамильярный тон, Маркин. Немедленно садись за недельный отчет. И передай шалашовке Людочке, чтобы тоже принималась за работу. Хватит лодырничать. Я доложу капитану, что вы прибыли.

Я отошел от нее. С такой Ярцевой связываться я не рисковал.

Навигатор холодно кивнула и спросила:

— А что случилось с половником, который я тебе подари… который я забыта на кухне?

Я смущенно хмыкнул:

— Маринка его съела.

Ярцева побагровела, ничего не сказала и ушла, громко хлопнув дверью.

Я пошел на кухню, чтоб рассказать печке о наших с Людочкой приключениях на Парадизе. По дороге я встретил Марину. Марина выцарапывала когтем на стене слово «Тотенкомпф». Я, ничуть не удивившись, подошел к инопланетной девочке и присел на корточки рядом. Марина сначала посмотрела на меня угрюмо, неприветливо, но заметно обрадовалась, увидев мишку.

— Это мне? — спросила она требовательно и вцепилась в медведя.

Я сказал:

— Тебе. — И отпустил мишку.

Девочка, брезгливо сморщив носик, приподняла зверя кончиками коготков за лапу и спросила:

— Почему он такой грязный? И что за дурацкая звезда на животе? Ты его в секонд-хэнде покупал?

Я пожал плечами.

— Не помню. Кажется, на барахолке какой-то.

— У него глаза обгорели, — сказала Марина. — Это хорошо. Он не увидит того, что я с ним буду делать. — Она засмеялась счастливым детским смехом: — Какая я все-таки милосердная.

Я улыбнулся.

Она посмотрела на меня исподлобья и сказала:

— Маркин, в благодарность за мишку я открою тебе секрет. Не каждый чужак удостаивается такой чести.

Я сказал:

— Ценю твое доверие.

Маринка сказала:

— В своей сумочке я храню много тайных вещей. И сейчас я достану одну из них. — Она потянула за красный шнурок, стягивавший верх сумки. — Обещаешь хранить в тайне то, что увидишь?

— Обещаю.

Марина испытующе поглядела на меня, кивнула и, порывшись в сумочке, достала самую обычную пластиковую зажигалку.

Она сказала:

— Я использую этот древний артефакт, чтобы сжечь зверя.

Я едва сдержал улыбку и с важным видом кивнул.

— Сначала я вымою медведя, потом растерзаю, а затем сожгу, — заявила девочка.

Я поднялся и сказал, постаравшись, чтобы мои слова прозвучали серьезно:

— Храни тайные вещи как зеницу ока, Марина. Они не должны попасть в плохие руки.

Маринка кивнула и побежала прочь, укачивая мишку и напевая:

— Гражданин Маркин! — послышался из кухни печкин голос. — Это ты там шумишь?

Я сказал:

— Ну, почти.

Печка сказала:

— Подойди сюда! У меня к тебе есть важный разговор.

Я сказал:

— Иду!

И пошел.

Печка погрозила мне дверкой за то, что я пришел на зов недостаточно быстро, и заявила:

— Выпороть тебя надо, гражданин Маркин.

Я удивился:

— За что?

Печка вздохнула:

— Ладно, живи. Чего молчишь? Рассказывай, как слетали.

— Прекрасно слетали, — не задумываясь, ответил я. — Отдохнули, развеялись.

Печка спросила:

— На лыжах катались?

Я вздохнул:

— Хотели, но сала не хватило, чтобы лыжи натереть. А без сала, сама знаешь, лыжи плохо скользят. Ничего, не в лыжах счастье. Парадиз — чудесная планета и без лыж. Там мужья никогда не…

Печка сказала, нетерпеливо хлопнув меня по ноге дверцей:

— Бреда о сале мне вполне хватило. Да и о мужьях в винегрете ты рассказывал раньше.

Я сказал:

— Ты не дослушала! Мужьях в ножах и…

ПОГ-2 сказала:

— Достаточно! Хорошо слетали и ладно.

Я продекламировал:

— Ножи в мужьях и ложки в винегрете!.. Похоже на одностишие, правда?

Печка грустно хлопнула дверцей и прошептала:

— Пока ты развлекался и сочинял одностишия, забыв о друзьях, у нас приключилась беда.

У меня кольнуло под ребром:

— Что-то с капитаном? Сердечный приступ? Некому управлять кораблем?

— Типун тебе на язык, Маркин! Нет, с капитаном все в порядке. Но беда приключилась не менее жуткая.

Я схватился за голову:

— В чем дело, печка? Выкладывай!

Печка выждала паузу для пущего драматического эффекта и заявила:

— Пока я занималась самосозерцательством, пропал противень!

Я с трудом удержался на ногах — драматический эффект получился неистовой силы.

— Боже мой… утром он был на месте! Я сам видел! Как же так?

Печка негодовала:

— Какое-то подлое животное похитило его! Сперло, если быть точнее! Похищают умные, образованные люди. Эту негодную тварь язык не поворачивается назвать образованной… да и нет у меня языка. Что же это творится, граждане?! Ни на секунду отвлечься нельзя! Вредители тащат всё, что плохо лежит!

— Есть подозрения, кто мог это сделать? — спросил я, без сил опускаясь на стул.

— В том-то и дело, что нет! И поэтому ты должен немедленно взяться за расследование.

Я схватился за голову:

— Но как? Я не детектив! Нет у меня детективного образования!

— Многие великие люди в ответственный момент проявляли чудеса эрудиции и дедуктивного мышления, — заявила печка.

Я от удивления раскрыл рот:

— И повара?

Печка кивнула дверцей духовки:

— Тем более повара. Твоя работа, Маркин, очень похожа на работу детектива. В каждом блюде при минимуме продуктов, этих поварских заменителей улик, ты ищешь и находишь вкус, заменитель убийцы. Я не говорила этого раньше, но ты талантливый заменитель детектива.

Я приосанился.

— А ты, ПОГ-2, мудрый заменитель человека, раз сумела разглядеть во мне детективный талант.

Печка возмущенно хлопнула дверцей:

— Не думай возгордиться, Маркин! Многие талантливые граждане растеряли свой дар, возгордившись без меры.

Я задумался. Что если печка права и я на самом деле велик? Величие должно быть подкреплено толикой заслуженной гордости.

— Великий и кучерявый, — ехидно заметила печка. — Давай приступай к расследованию.

— Но я не знаю, с чего начать, — признался я смущенно.

— Я тоже не знаю, ведь я простая четырехконфорочная русская печь, призванная, создавать в доме тепло и уют, но у меня есть идея. В классическом детективе виновным обычно оказывается тот, кого меньше всего подозревают. У нас как раз классическая ситуация: несколько граждан заперты на корабле в ограниченном пространстве и кто-то из них — преступник. Осталась мелочь: надо вывести его на чистую воду. — Печка выждала драматическую паузу и спросила: — Твои мысли по этому поводу, Маркин?

Я задумался.

— Меньше всего я подозреваю себя.

Печка отрицательно похлопала дверцей:

— Нет. В классическом детективе считается дурным тоном, если убийцей оказывается следователь.

Я раскрыл рот от удивления:

— Убийцей? Но ведь никого не убили! Или ты что-то от меня скрываешь?!

Печка вздохнула:

— Остынь, Маркин. Я выразилась образно. Для нагнетания обстановки. Кому, черт возьми, интересно похищение противня? Обывателю подавай убийство. Желательно кровавое. Да ты и сам знаешь: ты ведь тоже обыватель.

— Обыватель-детектив, — заметил я. — А еще повар. Разносторонняя личность. В свободное время сочиняю одностишия.

Печка в моих мыслях загибала пальцы:

— Итак, ты не можешь быть виновным. Я не могу украсть у самой себя противень по той причине, что я печка, у меня нет ни рук, ни ног, и мне нечем его красть. — Печка сделала паузу и торжественно заявила: — Круг подозреваемых резко сузился!

Я кивнул и стал размышлять вслух:

— Начнем плясать от обратного. Кто главный подозреваемый в этом деле? Конечно, Маринка, вредная инопланетянка, которую наш капитан по доброте спас в глубинах космоса и которая мечтает уничтожить человечество. Кого подозреваешь меньше всего? Конечно, нашего навигатора Ярцеву. Не в ее характере воровать противни и вообще воровать. Значит, она главная подозреваемая. Но если она главная подозреваемая, значит, подозревать ее следует менее всего. Из чего следует, что она, видимо, и украла противень. Однако если она украла противень, то подозревать ее не стоит. Но вдруг то, что она якобы украла противень — это хитрая уловка, чтобы я подумал, что она не воровала противень, а на самом деле она его украла или захотела, чтоб мы думали, что украла она?

Печка пробормотала глубокомысленно:

— Твои мысли, Маркин, наводят меня на мысли.

Я ударил кулаком о кулак:

— Итак, совершенно ясно, что преступница — Ярцева.

— Но прямых улик нет, — заметила печка. — Твои умозаключения не могут считаться уликами.

Я сказал хрипло, по-детективному:

— Я добуду улики во что бы то ни стало!

И вышел из кухни.

В коридоре я столкнулся с Мариной. Она несла в руках противень с плюшевым мишкой. Медведь был тщательно вымыт, высушен и причесан. На обожженных глазах плюшевого зверя лежали денарии — серебряные древнеримские монеты из личной коллекции капитана. Неужели Маринка уговорила капитана расстаться с монетами? Я посмотрел на девочку с уважением. Чертовка не так проста, как кажется.

Марина напевала:

Она увидела меня и ехидно поинтересовалась:

— Куда спешишь, Маркин? Давай поболтаем о том о сем.

Я спросил:

— А что ты все время поешь?

Марина сказала:

— Это Марлен Дитрих, «Колыбельная». Мне наш добрый капитан диск давал, я и запомнила. Так что, поболтаем?

— Я занят, — ответил я строго, как истинный детектив.

Я решительно обошел девочку и спустился по винтовой лестнице в жилой отсек. Подошел к каюте Ярцевой и замер возле двери. Что делать дальше? Я приложил ухо к холодной стене. Играла музыка. Кажется, Чайковский. Ярцева всегда слушает классику, когда читает. Значит, она в каюте. Надо поговорить с ней, подловить на лжи и разоблачить. Я вдохнул поглубже и стукнул в дверь костяшками пальцев.

— Кто там? — резко спросила Ярцева.

Я сказал:

— Это я, Маркин.

Она замолчала. Замок щелкнул, дверь отворилась. В дверном проеме показалась удивленная Ярцева. На ней была пижама из шифона и белые тапки-кролики с припухлыми розовыми носами. Кажется, навигатор совсем не ожидала меня здесь увидеть.

Я сказал:

— Ярцева, у меня к тебе де…

Ярцева сообразила, что на ней из одежды только прозрачная пижама и тапки, густо покраснела и захлопнула дверь у меня перед носом.

— Подожди, я переоденусь! — закричала она.

Я терпеливо ждал, когда она переоденется в строгий костюм и натянет поверх рабочий белый халат с картонным беджиком. Наконец дверь открылась. Ярцева посторонилась, приглашая меня войти. Я вошел и уселся на стул возле ее кровати. Ярцева замерла справа от меня, спрятав руки за спиной. Она нервничала. Я догадывался — почему.

Потому что она похитительница противня.

Я огляделся: в каюте все лежало или стояло на своих местах. Будто это была каюта не человека, а робота, призванного создавать в доме уют и порядок. На кровати, застеленной васильковым покрывалом, лежала книга, озаглавленная «Мелкий бес». Очень подозрительное название! На тумбочке стоял серебристый плеер. Играла расслабляющая музыка. Уверен, именно под такую музыку, расслабляющую ничего не подозревающих жертв, преступники вершат свои темные дела.

Косвенные улики указывали на криминальную сущность Ярцевой. Однако следов противня обнаружить не удалось.

Ярцева сделала пару неловких шагов и села на краешек кровати напротив меня. Сцепила дрожащие руки на груди. Положила их на колени. Уперлась ладонями в матрац и по-кошачьи выгнулась. Покраснела, сообразив, что новая поза не совсем подходит для официальной беседы, села скромно, с прямой осанкой, как прилежная первоклассница, и спросила, покраснев и потупившись:

— Зачем ты пришел, Маркин? — Она спохватилась: — Не думай, будто я не рада…

Я посмотрел на нее тяжелым взглядом и сказал:

— А то не догадываешься, зачем я пришел.

— Что такое? — Ярцева заволновалась и отвернулась.

Я сказал хмуро:

— Знаешь ты, зачем я пришел. Не смей притворяться. Неумно это, притворяться, лгать, изворачиваться. Ты у меня тут. — Я показал ей кулак. — Вот где ты у меня! А все эти изворачивания, притворство и так далее — я понимаю, для чего ты все это делаешь. Чтобы меня запутать. Но не такой я человек, чтобы путаться. Я сам кого хошь запутаю, что и в жизнь не распутается. Я если надо и до капитана достучусь, всю правду ему как на тарелочке выложу. Я, если хочешь знать…

— Да что такое! — чуть не плача сказала Ярцева. — Если ты пришел сказать мне, что… зачем издеваешься?! Просто скажи! Покончим с этим безумием и все!

Я понял, что надо придержать коней, рассмеялся и спросил беззаботно:

— Ты чего, Ярцева? Шуток не понимаешь? Я зашел без особой причины. Поболтать хочу о том о сем.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — тихо спросила Ярцева. Мне почудилось, что в ее голосе звучит надежда. Возможно, она посчитала, что я подозреваю кого-то другого, и решила использовать меня в своих преступных целях. Может, стоит на самом деле подозревать кого-нибудь другого, чтобы сбить Ярцеву с толку? Если я буду подозревать кого-то другого, Ярцева успокоится и допустит фатальный просчет, — тут-то я ее и подловлю! Но надо учитывать, что если я буду подозревать кого-то другого, то могу не заметить просчета Ярцевой, потому что он, просчет этот, не впишется в схему моих умозаключений. Я буду подсознательно подгонять доказательства под свою версию и отсею доказательства, указывающие на настоящего преступника, то есть Ярцеву.

Я сказал:

— Решил узнать, что тебе нравится из того, что я готовлю. Я раньше не интересовался, а сейчас подумал: вдруг тебе не нравится, как я готовлю? Нельзя есть пищу, которая не нравится, может случиться несварение.

Ярцева прошептала:

— Мне нравится все, что ты готовишь, Маркин.

Я продолжал беззаботно болтать, не упуская ее из виду ни на секунду. Ярцева рано или поздно потеряет бдительность, и я нанесу решающий удар!

Я сказал:

— Чтобы отпраздновать наше с Людочкой возвращение, мы с печкой решили испечь для команды торт «Наполеон». Но случилась беда: противень пропал. Ты не знаешь, куда он запропастился?

Я не без удовольствия отметил, что лицо Ярцевой потемнело. Она открыла рот. Я понял, что вот-вот последуют слезы и признание. Я готов был даже простить ее, если признает вину достаточно искренне.

Но Ярцева сказала то, чего я совершенно не ожидал услышать:

— Ваше с Людочкой?

Она посмотрела на меня. В ее глазах разгорался дьявольский огонь. Я вжался в спинку стула. Ледяные лапы страха немилосердно терзали мое смелое детективное сердце.

Я сказал:

— Ярцева, ты это…

— Ваше с Людочкой?! — зарычала Ярцева, надвигаясь на меня.

Я сказал:

— А…

Она закричала:

— ВАШЕ С ЛЮДОЧКОЙ?!

Я мило улыбнулся и сказал:

— Пойду, пожалуй. Спасибо за беседу, Ярцева, мне пора.

Я встал. Она тоже поднялась. Ее глаза больше не горели. Они казались двумя ледышками, промороженными до абсолютного нуля. Если вы не в курсе, абсолютный ноль — это такая температура, при которой атомы и молекулы перестают двигаться. Вы можете кричать на них, пытаться сбить их щелчком пальца — молекулы не сдвинутся ни на миллиметр. Они будут смотреть на вас с ненавистью и не сдвинутся с места. Потому что это абсолютный ноль. Вот такие глаза были у Ярцевой. Кстати, согласно квантовой механике, атомы и молекулы все-таки движутся, но это совсем другая история, и она никак не связана с глазами Ярцевой.

— Спасибо, что зашел, Маркин, — сказала Ярцева, с большой частотой теребя беджик.

Я сказал:

— Это тебе спасибо. Ну… я пошел?

Она сказала:

— Пошел.

Я повторил:

— Пошел…

Ярцева сказала:

— До свидания, Маркин.

Я вышел из каюты и дал деру. Остановился только у мужского туалета.

Боже мой! Ярцева — оборотень! За минуту я наблюдал целых три ее обличья и теперь уверен, что внутри навигатора скрывается демон. Или несколько демонов. Что же делать? Неужели корабль обречен?

Из-за поворота на кухню показалась Маринка. Она несла в сложенных ковшиком ладонях горстку пепла и два испачканных в саже денария.

Инопланетянка спросила:

— Маркин, поменяешь свой поварской колпак на два денария?

— Какой я буду повар без колпака? — удивленно спросил я и взъерошил ей волосы: — Иди играй, Маринка.

Марина с угрозой посмотрела на меня и сказала, выпуская когти:

— Убери клешню, оторву.

Я отдернул руку. Марина важно прошествовала мимо меня. Из кухни донесся радостный голос печки:

— Маркин, дуй сюда!

Я поспешил на зов.

Печка радостно хлопнула меня дверцей по колену и провозгласила:

— Маркин, случилось чудо! Пока я занималась самосозерцательством, кто-то вернул противень на место! Это был ты?

Я сказал:

— Нет, не я. Но все равно хорошо, что противень вернулся. Теперь можно с уверенностью заявить, что дело закрыто. Правда, мы так и не узнали, кто настоящий преступник.

ПОГ-2 прошептала, скорбно хлопнув дверцей духовки:

— Да, граждане, не все дано нам узнать.

Я горько вздохнул, кивнул и вышел в коридор. После удачно раскрытого преступления мне захотелось сыграть на скрипке и покурить трубку. К сожалению, ни трубки, ни скрипки у меня не было, зато были ноги, вполне пригодные для прогулок. Я прогулялся до комнаты главного генератора. Вокруг генератора — широченной цилиндрической трубы, основание которой теряется в сиреневой пустоте — располагается круглая площадка, огражденная сиреневой балюстрадой. На площадке, свесив ножки в пропасть, сидела Марина. Я присел рядом. Марина задумчиво катала на ладони монеты. Из ее сумочки вылетали таинственные сгустки черной энергии. К счастью, сгустки меня не интересовали. Меня интересовало, как инопланетянка уговорила капитана расстаться с денариями, но я стеснялся спросить.

Марина пела:

Я сказал:

— У тебя хорошо получается.

Она сказала:

— Это неправда.

Я промолчал.

Марина прижала к груди сумочку с аппликацией — мертвой головой — и сказала:

— Я знаю, ты ждешь от меня фразы: «Это неправда, но спасибо за комплимент», но я так не скажу. Потому что комплимент должен быть честным. Иначе грош ему цена.

Я сказал:

— Это невежливо с твоей стороны. Сказать «спасибо» — признак элементарной вежливости.

Марина сказала:

— Я заметила одну вашу черту. Если человек вдолбил себе что-то в голову и думает, будто он прав, его очень трудно переубедить. Это очень странная черта, и я не думала, что она может быть свойственна разумной расе. Вы раса упертых идиотов. Согласен?

Я хотел сказать: «На себя посмотри, вреднючая инопланетянка!», но вместо этого произнес:

— Кидай монетки вниз.

Она удивленно посмотрела на меня:

— Зачем?

Я сказал:

— Чтобы мы еще сюда пришли и поболтали о том о сем.

Марина спросила:

— Это такое глупое человеческое поверье?

Я сказал:

— Не спрашивай, кидай.

Она размахнулась и кинула монеты мне в лицо.

Синяк под глазом продержался целую неделю.

На двадцать третьей неделе путешествия мы получили сигнал бедствия с одинокой планеты в системе тусклой красной звезды. Капитан вызвал меня к себе. Он был настолько расстроен, что даже не отчитал меня за пуговицы, застегнутые не по уставу.

Капитан грузным телом навалился на штурвал и сказал:

— Маркин, мы получили сигнал бедствия.

Я кивнул:

— Знаю. Весь корабль его слышал. А печка рассказала мне подробности.

Капитан спросил с подозрением:

— Откуда они ей известны?

Я сказал:

— Думаю, у нашей печки тайный роман с автопилотом.

Капитан покачал головой:

— Ох уж этот научный объект ПОГ-2! Зря мы с ней так сблизились. Я часто ловлю себя на мысли, что воспринимаю нашу милую печку как обычного члена экипажа. Нельзя так. Не по уставу оно да и не по-людски.

Я сказал:

— У каждого есть душа, капитан. Даже у печки. Возможно, и у вас она имеется.

Капитан поправил фуражку и сказал:

— Не думаю. Кстати, выскажи предположение, Маркин: с чем связан сигнал бедствия?

Я пожал плечами и ляпнул:

— Может, они успели по десять раз пересмотреть все запасы кинофильмов?

— Это проблема, — согласился капитан. — Но сигнал бедствия уж очень, как бы получше сказать… бедственный. А какая самая страшная беда может случиться в колонии на одинокой планете, что расположена вдали от торговых путей?

Я задумался:

— Нашествие тараканов?

Капитан покачал головой:

— Не драматизируй, Маркин. От легендарных чудовищ, прозванных тараканами, наши мудрые предки избавились при помощи информационных технологий еще в начале двадцать первого века. Я думаю так: в колонии закончилась горячая еда и колонисты перешли на консервы. — Капитан вздохнул: — Это никуда не годится.

Я сказал:

— Какой ужас.

Капитан поправил фуражку и торжественно произнес:

— Маркин, немедленно надевай свой поварской колпак и отправляйся на кухню. Приготовь побольше вкусных и полезных блюд. Сегодня вечером ты слетаешь на планету, накормишь бедняг, а завтра утром вернешься обратно.

— Можно я возьму с собой Людочку? — спросил я с надеждой.

Капитан сказал:

— Извини, Маркин, но Людочка нужна мне на корабле.

Я сказал:

— А если…

Капитан нахмурился и приказал:

— Маркин, приступай к выполнению приказа немедленно.

Я тоже нахмурился и вышел. Не думайте, я не трус. Я мог ответить капитану очень строго. Но в тот момент не было настроения.

Целый день мы с печкой готовили самые изысканные блюда: утку по-пекински, борщ со сметаной, вареники с вишней, финики в кисло-сладком ухмурдаше. Вечером я собрал угощение в сумку-холодильник, сел в катер и отправился спасать колонистов от ужасов консервированного питания. Когда я отдалился от корабля на пару сотен километров, вернулись неприятные воспоминания о том, что жизнь на корабле — ложь и выдумка. Но главное — Людочка не любит меня!

Я постарался не думать о лишнем и сосредоточился на полете.

В бардачке я обнаружил маленькую бутылочку армянского коньяка и выдул ее. На душе стало спокойнее. Оказалось, вести катер в состоянии легкого алкогольного опьянения весьма приятно.

Катер приземлился на краю рыжего поля. Далеко на западе виднелись холмы, которые заволокла оранжево-серая дымка. На востоке стоял кирпичный особняк, отгороженный от суровой оранжевой природы забором из колючей проволоки, впечатанный в бледно-желтое небо, словно клеймо работорговца. Особняк был единственной постройкой поблизости да и, наверное, на всей планете.

Что у местных могло приключиться?

Я взял сумку, вышел из катера и ощутил себя, будто в духовке — такая здесь стояла жара. Рубашка мгновенно намокла от пота и прилипла к телу. Я собрал волю в кулак и поплелся к особняку. На красное солнце тут же набежали пузатые кислотно-желтые тучи. Дождик то брызгал, то переставал: словно непоседливый заоблачный ребенок стрелял из водяного пистолета. Сумка становилась тяжелее с каждым шагом, ноги скользили и увязали в красной глине, изрытой жирными склизкими червями. Я часто останавливался, чтобы отдышаться, и проклинал себя за то, что наготовил столько еды. Справа послышалось рычание. Собака? Я повернулся, вглядываясь в оранжевую дымку.

Зубастые многоногие твари, покрытые темно-оранжевой шерстью, приближались ко мне с запада. Твари шатались, как пьяницы в узком переулке. От них смердело на много десятков метров вокруг.

— Так-так, — пробормотал я, отступая.

Твари приближались.

Я побежал.

Булькающее рычание подгоняло меня, словно штыком в спину. Я сообразил, что продолжаю тащить сумку и отбросил ее. Сумка затарахтела сзади и несколько монстров притормозили, рассматривая ее. Я подумал: вот бы это была не сумка, а граната.

Пустые мечты. Еда не взрывается.

Впереди маячили стальные ворота. Они были распахнуты. В растворе ворот в пятне белого света стоял мужчина в широкополой шляпе. В руках у него было по револьверу. Мужчина вытянул руки и открыл огонь. Мне показалось, что он стреляет прямо в меня, и я едва удержался, чтобы не рухнуть в траву. Сзади жалобно завизжали чудовища. Я обернулся: продырявленные уродцы катались по земле, смешно вскидывая лапы, орошая красную глину густой белой кровью.

Я закричал:

— Ха-ха! Вот вам! — Влетел во двор, споткнулся о камень и пропахал носом дорожку из желтого песка.

Здесь пахло соломой и чем-то кислым, вроде прокисшего молока. Перед носом ползали полосатые черно-желтые мухи. Я старался ни о чем не думать, потому что когда начинал думать — думал о тварях, которые хотели мной пообедать, и мне становилось страшно. Поэтому я смотрел на мух и не думал. Мухи не думали в ответ. У нас наблюдалась полная духовная симметрия.

Ворота захлопнулись. Мне помогли подняться, и я утер рукавом кровоточащий нос.

Моим спасителем оказался суровый широколицый мужчина в соломенной шляпе, выцветших джинсах и рубашке в красно-черную клетку. На вид ему было лет сорок. Он был небрит и пах табаком, у него были четыре кобуры — две под мышками и две на поясе и бляха на поясе в форме штата Техас.

На плече у ковбоя стоял будильник. Я уставился на него. Почему будильник не падает?

Я пробормотал:

— Спасибо.

Ковбой спросил:

— Вы говорите «спасибо» будильнику?

Я посмотрел на ковбоя и сказал:

— Спасибо и вам.

Он сказал:

— У вас из носа кровь идет. Платок нужен?

Я сказал, шмыгая:

— Неплохо бы.

Ковбой сказал:

— К сожалению, платка у меня нет.

Я сказал:

— Ну ладно… само пройдет.

Он спросил:

— Хотите виски?

Я сказал:

— Не пью.

— Тем лучше, — сказал ковбой. — Виски все равно нет. — У него был прокуренный голос повидавшего жизнь человека. И тикающий будильник на плече. Впрочем, будильник я уже упоминал.

Я сказал:

— У вашей семьи красивый дом…

Ковбой сказал:

— Вы знаете, у меня нет семьи. — Он добавил: — Больше нет, черт возьми.

Я хотел спросить, куда его семья делась, но ковбой опередил меня:

— Вы получили сигнал бедствия? Черт возьми, так оно и было, зачем вам еще приземляться! Поздравляю, вы первый гость на планете за последние пять лет. Но вы, черта в зад, немного опоздали! Желаете чертову сигару?

Я сказал:

— Спасибо, не курю.

Ковбой сказал:

— Тем лучше. Сигар, черта им в зад, все равно нет. — Он впустил меня в дом, зажег оранжевую лампу на стене и сказал, показывая на пузатую галошницу: — Я сразу засек ваш катер. У меня радар на крыше. Прекрасный, черт возьми, радар. В бинокль я увидел, как по вашему следу пошли арахниды. Проклятые выродки быстро вас учуяли.

Я разулся, сунул ботинки в галошницу и сказал:

— Вы замечательно стреляете. Но почему вы не вышли мне навстречу сразу? Раз уж знали, что эти самые арахниды близко…

Ковбой подал мне руку для рукопожатия:

— Меня, черт возьми, зовут Джон, мистер. Просто и понятно: Джон.

Я сказал, пожимая ему руку:

— Сергей, приятно познакомиться.

Он сказал, сжимая мою руку все сильнее:

— Я бы, черт возьми, с удовольствием вышел вам навстречу, но закон запрещает. А закон есть закон.

Ковбой привел меня на кухню и только там отпустил руку. Я подул на запястье, чтоб приглушить боль.

Джон поставил на темную от гари плиту закопченный чайник. Сурово усмехаясь, он голыми руками вытащил из пышущей жаром духовки яблочный пирог. Пирог выглядел аппетитно, а пах еще лучше. Это был запах из детства, когда кажется, что вкуснее маминых пирогов ничего нет.

Меня очень интересовал будильник. Самый обычный будильник-домик с красной пластмассовой крышкой и кошачьей рожицей-циферблатом. Дешевка. Но эта дешевка, на первый взгляд ничем не закрепленная, твердо стояла на плече Джона и оглушительно тикала.

Джон спросил:

— Хотите яблочного пирога?

Я хотел спросить: «Зачем вам будильник на плече, черт возьми?», но вместо этого сказал:

— Не отказался бы.

Ковбой покачал головой:

— Черт возьми, он не для вас.

Я присел на табурет и сказал:

— Я не совсем понял. Какой закон запрещает встречать гостя?

Джон приоткрыл форточку и вышвырнул пирог на улицу. Арахниды набросились на угощение, обильно поливая пространство вокруг себя зеленой слизью, стекавшей с черных языков. Это было самое отвратительное зрелище в моей жизни, связанное с пирогами.

Я отвернулся и схватился за горло.

— Спокойно, Маркин… — прошептал я.

Джон закрыл форточку и сказал:

— Этим тварям очень нравится яблочный пирог. Он, черт возьми, отвлекает их от жажды человеческой крови. Подобно тому, как закон отвлекает человека от его чертовой дьявольской сущности.

Я спросил:

— Как связаны яблочный пирог и закон?

Ковбой положил револьвер на столешницу, сел напротив меня и спросил, надломив бровь:

— Вы хотите знать о законах моей родины?

Не то чтобы я очень хотел, но у Джона имелись револьвер и будильник на плече, и это было адское сочетание.

Поэтому я сказал:

— Конечно, хочу.

— Когда-то в этом доме жили десять человек, — начал рассказ Джон. — Десять, черт возьми, отборных представителей человеческого рода! Мы прилетели сюда создавать чертов новый мир. Главным был старик Бонни, мой дед. Умнейший мужик. Он писал для нас чертовы законы. Его законы не обсуждались. Слова «закон» и «Бонни» стали для нас чертовыми синонимами. Но скоро случились две беды: с запада пришли арахниды, а у старика Бонни, черт его дери, начался маразм. Новые законы, что писал негодный старикашка, привели к тому, чт;о арахниды убили, черта им в задницу, почти всех. Остался сам Бонни, моя милая дочь Кэйти и я. Кэйти, черт ее дери, — прелестная девочка. Она очень умненькая девочка, моя чертова Кэйти. Я видел, во что превратили колонию новые законы Бонни, и понимал, что он не остановится, пока не сведет в могилу нас всех. Я решил защитить Кэйти. К счастью, ни один из чертовых законов не запрещал смертной казни. Я, десяток чертей в мой задний проход, главный прокурор планеты. Чтоб спасти Кэйти, я вынес старику Бонни смертный приговор. Я провел суд над спящим стариком, оформил все необходимые бумаги, подошел к Бонни и приставил ствол к его чертову дряблому виску. Старик не обратил на меня внимания, он проснулся и что-то писал. Я выстрелил. Старик упал. Черт дернул меня взять исписанный рукой Бонни лист и прочесть его предсмертный закон. В нем говорилось, что жителям планеты запрещено покидать территорию дома и что ослушание карается смертной казнью. С того момента, как я прочел чертов новый закон, он вступил в силу.

Я молчал. Арахниды бесновались за окном. Дождь колотил по крыше.

Будильник тикал.

Я сказал:

— Послушайте, мистер, черта мне в… в… в общем, мне пора улетать. Может, вы проводите меня к катеру? Заодно подберете гостинцы, которые я обронил по дороге.

Джон откашлялся и продолжил рассказ:

— С вашего, черт возьми, разрешения я продолжу рассказ. Это было тяжелое испытание. Мы с Кэйти охотились, чтоб добыть на пропитание, не выходя за пределы забора. Добычу притягивали чертовым крюком на длинном, как хрен черта, шесте. Мы вырыли глубокий колодец, но чертовой воды никогда не было достаточно, и мы построили на крыше чертов бассейн, в который собирали чертову дождевую воду. Дела шли в гору, но вчера случилась беда, черта ей в зад. Милая Кэйти нечаянно оступилась и пересекла запретную границу, нарушив последний закон старика. Она, похотливого черта ей между ляжек, осознала, какое преступление совершила, испугалась и бросилась бежать. Я прострелил ей ногу, но она смогла уйти и в таком состоянии. Моя милая Кэйти. Маленькая сифилитическая засранка.

Я спросил, поперхнувшись:

— Вы чего, черт возьми, сделали?

Джон сказал:

— Прострелил ей ногу.

Я сказал:

— Ясно.

Джон сказал:

— Закон есть закон. Я послал сигнал бедствия. Вы пролетали мимо. Закон не запрещает вам покидать дом. Поищите милую Кэйти. Скорее всего, арахниды сожрали маленькую дрянь или она умерла от потери чертовой крови, но я должен удостовериться.

Я переспросил:

— Ваша дочь умрет благодаря закону сумасшедшего старика?

Джон нахмурился:

— О чем вы, черта вам в зад, толкуете, Сергей? В ваших словах нет чертова смысла. Закон есть закон. Если не будет законов и правил — человек проявит свою дьявольскую сущность, которая в конце концов отымеет его в чертову задницу. Закон должен быть выше личных желаний. Когда-то наша семья покинула родину, потому что там царило чертово беззаконие.

Я сказал:

— Вы простите, конечно, но вы сами понимаете, что говорите? Вы хотите убить собственную дочь! Из-за маразматического закона!

Джон пристально смотрел на меня из-под широких бровей. Тиканье будильника на его плече напоминало победную поступь армейских дружин.

Я встал и сказал:

— Прошу прощения, мне пора уходить.

Ковбой взял револьвер и прицелился в меня.

Джон сказал:

— Сергей, сядьте, пожалуйста.

Я сел.

Джон сказал:

— Надеюсь, вы не из чертовых либералов, Сергей? Я ненавижу либералов и по закону обязан расстреливать их на месте.

Я пробормотал:

— Нет, я не либерал.

Ковбой кивнул:

— Хорошо.

Он сказал:

— Один вы можете мне помочь, Сергей, черта вам в зад. Если милая Кэйти жива, вы вернете ее домой, и я казню ее по закону. Чертов закон должен восторжествовать. Вы, как не либерал, должны понимать, что закон важнее человеческой жизни. — Джон подумал и спросил: — Надеюсь, вы не правозащитник?

Я отчаянно замотал головой.

Вода в чайнике закипела. Ковбой поднялся и, не сводя с меня сурового взгляда, подошел к печи.

Он спросил:

— Кипяток будете?

Я сказал:

— Нет, спасибо.

Ковбой кивнул:

— Тем лучше.

Он налил кипятка в жестяную кружку с длинной ручкой, открыл форточку и выплеснул воду на арахнидов. Арахниды завизжали и стали бестолково метаться, толкаясь и разбивая в кровь головы.

Джон сказал:

— Я провожу вас в комнату для гостей, Сергей.

Я спросил с горькой усмешкой:

— Надеюсь, эта комната хорошо защищена?

Ковбой сказал:

— Прекрасно защищена, черта вам в зад, как и все в этом доме. — Он подумал и сказал: — Я вас запру. Отправитесь в путь завтра в шесть утра. Найти Кэйти будет несложно: я вживил ей в зад чертов передатчик.

Я сказал:

— Не забудьте завести будильник.

Кажется, он не понял шутки.

Я проснулся рано утром по звонку будильника. Потянувшись, огляделся, но будильника не увидел. Звон тоже прекратился. Может, он мне приснился? Пожав плечами, я пошел принимать душ. В душе пахло прелыми листьями. На кафельном полу валялись шестеренки и стрелки от часов, и я принимал душ в тапочках, чтоб не пораниться.

Приняв душ, я спустился на первый этаж. Здесь на стуле перед дверью лежали револьвер и прибор, похожий на портативный осциллограф. С люстры на нитке свисала развернутая записка: «Я на крыше. У меня снайперская винтовка. Отсюда прекрасно видно ваш катер. Попробуете сбежать — пристрелю. Удачи».

Я кое-как успокоил себя мыслью, что Джон не решится стрелять. Но у ковбоя был громко тикающий будильник на плече, и это рождало во мне нехорошие предчувствия. Поэтому я взял револьвер, прибор и безропотно отправился искать милую Кэйти, сто чертей в ее милую задницу.

Было оранжево-серо и оранжево-сыро. Краешек солнца едва поднялся над горизонтом и бултыхался в красном зареве, как в сильно разведенной акварельной краске. Я двигался к грязно-оранжевым холмам, куда показывал прибор. Я шел очень долго, преодолевал немыслимые препятствия. Мои ноги застревали в норах, вырытых склизкими червями, в лицо то и дело попадала назойливая красная паутина, порхавшая над равниной. Тучи на западе собирались в дьявольские фигуры. Сначала это был глаз с вертикальным зрачком, потом — череп и скрещенные кости. Я старался не обращать внимания на дурные знаки.

Хорошо еще, что арахнидов было мало.

Арахниды не рискуют приближаться к холмам, сказал мне вчера Джон, что-то их там отталкивает. Наверное, растения, похожие на сосиски. Меня самого эти растения отталкивали преизрядно. Они очень омерзительно шлепали по ногам и оставляли на брюках мокрые, терпко пахнувшие пятна.

Чтоб отвлечься от дьявольского неба, я почти не отрываясь смотрел на экран «осциллографа». Желтая точка, обозначавшая Кэйти, мигала. Она выглядела такой беззащитной, эта точка. Если я найду ее, как мне следует поступить?

Арахниды хлюпали сзади. Иногда я останавливался и грозил им пистолетом, и они отступали. Ситуация была дикой, сумасшедшей. Меня все чаще охватывала злость, и однажды я не выдержал и выстрелил в преследующих меня чудовищ. Они трусливо поджали лапы и шлепнулись брюшками в грязь между сосисками. Боже, подумал я, успокаиваясь, какие они мерзкие. Эволюция запихнула в арахнидов и сосиски худшее, что смогла придумать. Очень жаль бедных людей, которые вместо вкусных и полезных блюд едят сосиски. Сосиски — сатанинское изобретение. Их делают из всякой дряни: негодного мяса, соевого ухмурдаша и подметок.

Как люди могут это есть?!

Я понял, что накручиваю себя, и схватился за голову.

Спокойно, Маркин. Не время проклинать сосиски. Ты обычный повар, попавший в непростую ситуацию. Сосиски тут ни при чем. По крайней мере, не сегодня. Держись, братец… Что там приборчик показывает? Точка совсем близко… неужели я после долгих странствий наконец добрался до Кэйти?

Бах!

Я зашатался, как Ванька-встанька, не устоял и шлепнулся на задницу, прямо в грязь.

— Ч-ч-черт…

Голова затрещала как арбуз. Я коснулся лба, провел указательным и средним пальцами до переносицы. На пальцах осталась липкая темная кровь. Похоже, кто-то запустил мне в голову камнем.

Я размазал кровь по лбу и сквозь боль вгляделся в оранжевый туман. Из землянки, вырытой у подножия гладкого красного бугра, похожего на прыщ, выглядывала чумазая девчачья рожица. Грязные косички цвета соломы торчали в разные стороны. Это была Кэйти, и она целилась в меня из рогатки. Я поднялся, сделал шаг и остановился. Меня замутило. Может, сотрясение мозга? Проклятая планета. Зачем я сюда спустился? Почему не остался в корабле вместе с Людочкой?

Кэйти крикнула:

— Вы кто такой?

У нее был очень милый голос, а лицо — неприятное, злое и прыщавое.

Я сказал:

— Меня зовут Сергей, Кэйти. Ваш отец попросил, чтоб я отвел вас домой. Джон собирается вас убить.

Кэйти сказала:

— Так я и думала!

Я облегченно вздохнул: похоже, девочка не хочет умирать. Тем легче будет договориться с ней. Вместе мы придумаем, как обхитрить Джона, тайком проникнем в катер и улетим. Я сдам Кэйти в детдом на процветающей планете. Не самый лучший выход, но не оставлять же ее на планете с сумасшедшим маньяком, отвратительными сосисками и смердящими тварями!

Надеюсь, в детдоме девочку отучат от пагубной привычки стрелять из рогатки в спасителей.

Кэйти закричала:

— Я так и знала! Я грязна! Я притягиваю скверну! Беззаконники вроде вас скоро станут липнуть ко мне как мухи! Почему я не позволила отцу казнить меня? Какая я была дура! В конце концов, закон есть закон!

Она прицелилась себе в висок из рогатки:

— Я должна совершить ритуальное самоубийство!

Я понял, что пора действовать.

Я закричал:

— Как ты смеешь убивать себя?! Я пережил такое, пока шел сюда! Я ради тебя преодолевал немыслимые препятствия! Шел сюда столько времени!

Кэйти спросила:

— Сколько?

Я сказал:

— Столько!

Она сказала:

— Что вы мелете? Отсюда до дома полторы мили. Минут двадцать пешком по дорожке. Полчаса от силы.

Я посмотрел под ноги и увидел утоптанную тропинку, удобную для ходьбы.

Я сказал:

— Хм…

Кэйти сказала:

— Прощайте. — И зажмурилась.

Я сказал:

— Кэйти, постой, не делай этого. Закон, это, конечно, закон, но ведь у тебя куча причин, чтобы жить! — Я закричал: — Тебе есть чем заняться!

Она открыла глаза и плаксиво поинтересовалась:

— Например?

Я почесал затылок:

— Например, ты можешь вернуться к отцу, чтоб он казнил тебя по закону.

Кэйти заплакала.

Я сказал:

— Ты же сама призналась, что хочешь умереть.

Кэйти заревела.

Я сел на землю метрах в пяти от землянки и открыл рот, чтобы что-то сказать. Меня чуть не стошнило, и я потерял сознание. Не знаю точно, сколько я просидел без сознания. Наверное, не очень долго. Очнувшись, я увидел Кэйти, которая смотрела на меня, выпучив глаза.

Я спросил:

— Что случилось?

Она сказала:

— Вы сидели на месте и раскачивались из стороны в сторону, как маятник. Вы медитировали? Вы, наверное, буддист?

Я сказал:

— Если бы.

Я схватился за переносицу, покрытую коркой засохшей крови, и попытался собрать мысли в кучу:

— Закон есть закон. Но ведь люди часто забывали о законе, когда приходило время. Значит, и вам можно.

Кэйти опустила рогатку и сказала, роняя слезы:

— Закон есть закон. Это главное.

Мое сознание пыталось отплыть в страну пушистых розовых облаков. Чтобы удержать сознание, я решил рассказать поучительную сказку. Одну из тех, что не хочет слушать Маринка.

Я вдохнул поглубже и начал рассказ:

— Вот послушай правдивую историю про добрую и законопослушную девушку. Там, где она родилась, были отвратительные законы. Девушка уважала законы, а ее родители не уважали и вступили в тайное общество, которое боролось против властей. Девушка донесла на отца и мать. Ее родителей казнили.

Девочка зевнула.

Я понял, что надо подпустить трагизма, и сказал:

— Она и на маленького брата донесла. Брату было восемь, его не казнили, а отправили в детский лагерь.

Кэйти прошептала:

— В детский лагерь? Я читала о таких. Там здорово.

Она мечтательно зажмурилась и сказала:

— Море, солнце и песок.

Я сказал:

— А вот фиг!

Чувствуя себя актером на сцене, я поднялся и проткнул взглядом небо:

— Его отправили в концентрационный детский лагерь! Злые доктора испытывали на нем новый вирус. Несчастный ребенок умер.

Я зажмурился, позволяя слезам проделать дорожки на пыльных щеках:

— Вот такая правдивая сказка про добрую девушку, которая уважала законы своей страны.

Кэйти подумала и сказала:

— Плохая сказка. В хорошей сказке волшебники, феи и принцы. На худой конец — хоббиты. А в вашей ничего волшебного.

Я подумал и сказал:

— А в полночь голова девушки превратилась в тыкву. Вот и сказке конец, а кто слушал — молодец.

Кэйти спросила:

— А где мораль? Вы хотите сказать, что закон — это плохо?

Я сказал:

— Я хочу сказать, что той девушке надо было хорошенько всыпать. Чтобы меньше о законах думала, а больше — о парнях своего возраста. — Я подошел к землянке и спросил: — Не будешь стрелять?

Кэйти нахмурилась:

— Закон есть закон. Проваливайте.

Я вздохнул. С девчонкой придется повозиться.

Солнце подбиралось к зениту. Земля обжигала кожу даже сквозь подошвы ботинок. Я сел на землю, снял рубашку и накрыл ею голову и плечи. Кэйти следила за мной, не опуская рогатки. Так продолжалось около часа. От удара по голове меня мутило, и я с трудом сдерживал рвоту. На все мои увещевания Кэйти отвечала неизменным: «Закон есть закон». Хотя ей тоже было тяжело. Пока я находился рядом, она безвылазно сидела в землянке.

Я спросил, вытирая рукавом пот:

— Если ты так уважаешь закон, почему убежала?

Она задумалась.

Вздохнула и призналась:

— Страшно стало…

Я сказал:

— Почему? Закон есть закон!

— Закон-то есть… — вздохнула Кэйти.

Я понял, что ее оборона дает слабину. Может быть, девочка не выдерживает жары?

Я пошел в наступление:

— А ты не думала, что после смерти старика Бонни кто-то другой должен писать законы? И этот другой — твой отец. Он нынешний правитель планеты. Мы пойдем к нему и попросим написать поправку: девочкам до восемнадцати разрешено покидать дом. Ему не придется тебя казнить.

Она растерянно моргнула, приставила палец ко лбу и задумалась.

Потом широко улыбнулась и сказала:

— Точно! Как я сама не додумалась? Вы совершенно правы! Давайте так и сделаем!

Я облегченно вздохнул и сказал:

— Вот и умница. Вылезай из этой оранжевой дряни.

Она спросила:

— А вы меня не обидите?

Я пошутил:

— Нет. Хотя если по закону, то…

Девочка полезла наверх, подволакивая раненую ногу.

— Знаете, а я поверила вашей сказке! Наверняка так все и было!

Я подошел к ней, надевая на ходу рубашку, и отобрал рогатку.

Кэйти сказала:

— Без оружия чувствую себя голой…

Я улыбнулся, чтоб придать девочке уверенности, и дал ей легкого подзатыльника.

Она сказала:

— Ай!

Я сказал:

— Сказку я выдумал, чтобы ты, дурында, не натворила делов. Умным людям часто приходится выдумывать всякие гадости, чтоб глупые люди вели себя правильно.

Кэйти нахмурилась, но ничего не сказала. Видимо, я действовал по закону.

Я помог ей выбраться из землянки и осмотрел ногу. Толку от осмотра не было никакого — в ранениях я не специалист, в отличие от яичницы. К тому же рана была перевязана в несколько слоев. Я достал походную аптечку и дал Кэйти обезболивающее и антибиотик. И таблетки от кашля на всякий случай. Корабельный автомедик вылечит ее по-настоящему. Но сначала нужно поговорить с Джоном. Убедить его, что законы Бонни устарели. Ковбой обязан согласиться с моими доводами. В крайнем случае, навру, что по закону моей планеты девочку сначала следует подлечить, а потом казнить. Джон поверит. Закон есть закон.

Мы шагали по сосисочному полю. Ноги проваливались в норы, и из нор кто-то слепо тыкался в подошвы, щекотал. В лицо нагло лезла липкая красная паутина. Я держал Кэйти за руку. Кэйти боялась, что отец не захочет писать поправку и застрелит ее. При любом удобном случае она пряталась за мою спину и вытирала сопливый нос о мою рубашку. Я сказал девочке, чтобы успокоилась и перестала меня пачкать.

Я нервничал из-за арахнидов, которые следовали за нами по пятам.

— Они трусливые, — сказала Кэйти. — Больше вашего боятся. У меня было яйцо арахнида, из него арахнидский малыш вылупился. Я решила его вырастить. Маленькие арахниды потешные. Кро-охот-ные, на ладошке помещаются. А как у них лапки легко отрывать! И не воняют почти.

Я сказал:

— Забавно. И что случилось?

Кэйти сказала:

— Когда он подрос, мы с папочкой пустили его на компост.

Она печально вздохнула:

— Гадил повсюду.

Меня замутило.

Кэйти прижалась к моей руке и прошептала:

— Вы знаете, Сергей, мне очень понравилось снаружи. Нога болела, воняло арахнидами… но было так клево! Такое классное ощущение!

Она улыбнулась:

— А вот и дом. Надеюсь, отец не выстрелит в меня… Дедушка когда-то сказал, что жизнь — это череда ощущений. Хороших и не очень. Но ты жив, пока у тебя есть ощущения. Мне не хочется расставаться с ощущениями. По-моему, ощущения — это самое клевое, что у нас есть. После законов, которые, как говорил дедушка, упорядочивают ощущения. Как вы думаете, мой дедушка был прав?

Я буркнул невпопад:

— Все будет хорошо. Не переживай.

Кэйти сказала:

— Я не переживаю. Я нарочно начинаю представлять что-то плохое и говорить о нем, чтобы оно не случилось по-настоящему. Ну знаете, как говорят: если думаешь о чем-то слишком много, оно все наоборот происходит. Ой, смотрите, кто-то сумку остави…

Ба-бах!

Звук был такой, словно кто-то с размаху ударил молотком по старому тазу.

Меня отбросило назад, но я каким-то чудом устоял.

Кэйти повисла у меня на руке.

Я упал на колени, и меня все-таки стошнило.

Когда мне чуть полегчало, я поднялся и сказал:

— Пойдем, Кэйти, пойдем, малышка. — И силой потащил ее к дому. — Скоро ты придешь домой. Там тебя ждет отец с яблочным пирогом, который не для тебя. Это забавное ощущение — знать, что вкусный пирог, который мог быть для тебя, на самом деле не для тебя. Забавное ощущение — это одно из тех ощущений, ради которых стоит жить.

Сзади заскулили арахниды.

Я рявкнул:

— Заткнитесь.

И они заткнулись.

Я не смотрел на девочку, я боялся, что когда посмотрю, реальностью станет то настоящее, в котором Кэйти нет. Пока же оставался шанс, что она не умерла, а упала в обморок. Главное — не смотреть. Чтобы была надежда. Надежда — приятное ощущение. Если я потеряю ощущения, вместе с ними я потеряю и жизнь. У меня закружилась голова. Что за идиотские мысли? Может, Кэйти вбила их мне в голову выстрелом из рогатки?.. Только бы не упасть. Падать — неприятное ощущение. Мне не нужны неприятные ощущения. Хотя они лучше, чем ничего.

В пятне белого света между распахнутыми створками ворот меня ждал ковбой с будильником на плече.

Джон снял шляпу, и я увидел, что он седой.

Я сказал, заходя во двор:

— А вот и мы.

Ковбой грустно улыбнулся:

— Вы уважаете законы чужой планеты, Сергей.

Он посмотрел на оранжевое солнце и сказал:

— Я уснул, пока сидел на чертовой крыше. Вы могли сбежать. Но вы пришли сюда, и вой арахнидов разбудил меня.

Я сказал:

— Закон есть закон.

Он промолчал.

Будильник тикал.

Я сказал:

— Я вам еды вкусной привез. Только она уже не свежая. Рядом с забором сумка-холодильник валяется. Говорят, холодильники хорошо сохраняют продукты. — Я сказал: — Вы знаете, я повар и я не верю в холодильники. Я верю в свежую пищу.

Джон молчал. Оранжевое солнце окрасило седые волосы ковбоя в оранжевый цвет. Все вокруг стало оранжевое: оранжевое солнце, оранжевое небо, оранжевый ковбой.

Я сказал:

— Вот, Кэйти привел. Не здоровайся, девочка, папа бяка, он не заслужил, чтобы с ним здоровались.

Будильник оглушительно зазвонил. Я вздрогнул. Вздрогнул и Джон, но тут же спокойно надел на голову шляпу и, белозубо улыбнувшись, пошел к скрипевшим на сквозняке воротам. Револьвера при нем не было. Арахниды заметили ковбоя, но приблизиться не решились, кружили неподалеку, не рискуя пересечь невидимую черту.

Будильник звонил.

Джон сказал:

— По закону старика Бонни я должен, чертило мне в зад, лично принять подарок гостя. Говорите, у забора сумка лежит?

Я сказал:

— Да.

Он сказал:

— Здорово.

Я догадался, что ощущения ковбоя на самом деле нельзя описать словом «здорово».

Ковбой печально посмотрел на меня:

— Вы простите меня за этот «зад» постоянный, Сергей. По закону старика Бонни я должен произносить слова с корнями «черт» и «зад» минимум раз в час. Чтоб случайно не нарушить закон, я произношу их гораздо чаще.

Я спросил:

— А что говорит закон о звонящем будильнике?

Джон улыбнулся и вышел наружу. Сделал пару шагов по траве, вминая ее во влажную глину, остановился. Арахниды оживились.

Джон ждал, не вынимая рук из карманов. Карманы надулись. Я понял, что там кулаки. Или дули.

Будильник верещал.

Я сказал:

— Не надо, Джон. — Я закричал: — Постойте!

Джон обернулся, махнул рукой на прощание и захлопнул ворота. Будильник замолчал. Я замер и отпустил руку девочки. Кэйти сложилась, словно гармонь, и с шуршанием опустилась на желтую дорожку. Я случайно посмотрел на нее. Кэйти была мертва: Джон попал точно в сердце. Я зажмурился, мысленно проклиная себя. Настоящее, в котором Кэйти лишилась ощущений, стало реальностью.

Ковбой закричал. Может, он притворялся, что ему больно. Наверное, он хотел заставить меня думать, что его тело рвут на куски. Я ничего этого не видел, поэтому мог считать, что ничего этого нет. Я прислонился к стене и заткнул уши, чтоб заглушить предсмертный крик ковбоя.

Потом я пошел искать ключ.

Невидимый пастух гнал красные тучи в погоню за убегающим рассветом. Тучи наваливались друг на друга, теряли куски упитанных белых тел и продолжали несмело двигаться вперед. Оранжевые травинки усердно кланялись красной земле, ломались, стекали оранжевым соком на землю и тут же снова прорастали. Склизкие черви заунывно пели под землей, не находя выхода на поверхность.

У стены лежал поломанный будильник. У него отвалилась задняя крышка и погнулась минутная стрелка. Я потрогал будильник носком ботинка. Он тихо звякнул и перевернулся набок: из механического нутра вывалились оранжевые шестеренки.

Я затворил ворота и пошел к катеру. Арахниды прыгали в стороне, словно шарики в лотерейном аппарате, и не обращали на меня внимания.

Я подошел к катеру и застыл. Ковбой сидел на корточках возле люка и выводил на борту угольком: «Здесь был Джон».

Я ляпнул:

— Вы же умерли.

Он спросил, высунув от усердия кончик языка:

— Почему вы так решили, Сергей?

Я сказал:

— Вы кричали так, будто вас рвут на куски.

Джон сказал:

— Я кричал, потому что у меня будильник свалился с плеча и разбился. Знаете, как обидно?

— Папа!

Я обернулся. К нам ковыляла Кэйти. Правой рукой она закрывала рану в сердце, левой сжимала новенький будильник. Из раны сыпались оранжевые искры.

Будущее, в котором Кэйти умерла, лопнуло, как воздушный шарик.

Я пробормотал:

— Кэйти, ты робот?

Девочка не ответила. Она подошла к Джону и опустилась перед ним на колени. Джон вздрогнул, и уголек в его пальцах треснул. Кэйти аккуратно приладила новый будильник к плечу ковбоя.

— Папочка, вот. Не переживай, у нас в запасе много будильников. А теперь, пожалуйста, пойдем домой.

Джон катал в пальцах остатки уголька.

Я спросил:

— А как же закон, запрещающий выходить из дома?

Кэйти ответила, не оборачиваясь:

— Да нет никакого закона.

Она прижала голову Джона к груди и прошептала, гладя его седые волосы:

— Просто папе очень-очень грустно.

Я сказал:

— Не понял.

Кэйти посмотрела на меня и спросила:

— Вы знаете, что такое щемящая грусть, Сергей? Вы, человек, должны знать. Это такие два слова, которые, если их произнести вслух, перестают означать грусть, тем более щемящую. Поэтому мы с отцом раз за разом «произносим» их. Чтоб не чувствовать грусть. Чтобы убить ее. Чтобы забыть о том, что наши хозяева мертвы. Клин клином вышибают. Понимаете? Нет?.. Ну, не важно. Не вы первый, не вы последний.

Я спросил, помолчав:

— Джон тоже робот?

— Нет, что вы, — нежно сказала Кэйти, гладя отца по голове. — Папочка не робот. Роботам не бывает грустно. Папа — человек. Он очень добрый, хороший человек. Папе тяжело, потому что ему пришлось многое пережить. Но у него есть я, и я помогу папочке.

Я спросил:

— Если вы робот, как он может быть вашим папой?

Кэйти прошептала:

— Мой папа самый лучший. Правда, папа? Вставай, папочка. Пойдем домой. Я приготовлю твой любимый яблочный пирог. Ну же, давай. Держись за руку. Вот так. Кто у нас умница? Мой папа, кто же еще.

Кэйти помогла Джону подняться и, обняв его за плечи, повела домой.

Джон обернулся, смущенно улыбнулся мне и сказал:

— Простите, Сергей… как-то неловко получилось. Стыдно, ей-бо-гу. Вы так охотно верили. Предпочитаете не видеть правды, верно?

Я присмотрелся и увидел неизолированный многожильный проводок, торчавший у Джона из уха.

Я сказал:

— До свидания.

— До свиданьица, — сказала Кейти.

— Прощайте, — пробормотал Джон.

Я следил за тем, как роботы уходят. Как к ним тянутся арахниды. Как Джон и Кэйти ласково гладят их по головам, и довольные арахниды урчат от удовольствия. Может, все это время вонючие твари не нападали? Может, они хотели, чтобы их приласкали?

Джон и Кэйти вошли в дом.

Когда дверь за ними захлопнулась, я топнул ногой и закричал:

— Чертовы роботы! Идите вы к черту со своими тупыми законами и со своей идиотской щемящей грустью! Меня чуть кондрашка не хватил из-за вас! Козлы вы! Чтоб вам пусто было! К ним со всей душой, а они играются… Роботы фиговы! А я для вас готовил, старался! С этих пор никогда не буду стараться! Черта вам в зад!

Я ругался очень долго и громко.

А потом сел в катер и улетел.

На корабле меня никто не встречал. Заурядная миссия, зачем пышные встречи? Подумаешь, отвез колонистам еду.

Я заглянул на мостик. Капитан стоял у штурвала и смотрел на звезды.

Я сказал:

— Эх, намаялся я с этими колонистами…

Может, все-таки похвалит за удачное выполнение миссии?

Капитан выглядел усталым.

Он спросил:

— Что у тебя с голосом?

— А что?

— Хрипишь. Будто с футбольного матча вернулся.

Я откашлялся:

— Так лучше?

Он буркнул:

— Еду доставил?

— В наилучшем виде! — похвастался я.

— Колонистам понравилось?

Я засмеялся:

— Жевали так, что за ушами трещало.

Капитан глянул на меня исподлобья и спросил:

— Откуда у тебя револьвер?

Я тронул кобуру на поясе и сказал:

— Сувенир от колонистов. Кажется, он ненастоящий.

Капитан спросил:

— А с головой у тебя что?

Я притронулся ко лбу:

— Пустяки. Царапина.

Он сказал:

— Я не о том.

Я удивленно приподнял бровь.

Капитан пробормотал, вглядываясь в космические глубины:

— М-да… — Он поправил фуражку и спросил: — Маркин, что ты знаешь о Дагоне?

Я пошевелил извилинами. Имя звучало смутно знакомо.

— Знаю, что это нечто очень важное, — сказал я. — И что это — цель нашего путешествия. Или одна из целей.

Капитан кивнул и хотел что-то сказать, но тут в комнату вбежала инопланетянка Марина. Глаза девочки напоминали плошки, она задыхалась и не могла вымолвить ни слова. Мы переполошились.

— Что? Что такое?

Капитан тряс Марину за плечи:

— Девочка моя! Тебе плохо? Что случилось? Скажи, что произошло?! — Он кричал: — Живот болит? Живот?! Скажи правду!

Марина собралась с духом и выпалила:

— Печка заболела!

Мы онемели от ужаса.

И кинулись на кухню.

Рядом с печкой хлопотали Людочка и Ярцева. Печка жалобно стонала и хлопала дверцей духовки:

— Ох, мочи моей нет! Что же это делается, граждане? Что же творится…

Мы с капитаном спросили хором:

— Печка, что с тобой? Заболела?

— Душа у нее болит, — ответила Ярцева, поглаживая печкин бок.

Печка зажгла сразу все конфорки и простонала:

— Плохо мне! Ой, плохо, граждане! Душу рвет не по-детски, когтями ядовитыми терзает, зубами гнилыми треплет, матом ругаться хочется на жизнь распроклятую!

Капитан облегченно вздохнул, прислонил грузное тело к стене и строго произнес:

— ПОГ-2, немедленно прекрати паясничать.

Ярцева возмутилась, нервными пальцами схватившись за беджик:

— Она по-настоящему!

— А если по-настоящему, — сказал капитан, повышая голос, — пусть завязывает с бабскими истериками. ПОГ-2 демонстрирует поведение, недостойное русской печи, создающей в доме тепло и уют. Настоящая русская печь и в огонь, и в воду, и коня на скаку… а это что? Это не коня, и не воду, и не огонь… Нет, так не годится. Совсем не годится, если желаете знать мое мнение!

Печка не обращала внимания на капитана и продолжала стенать. Капитан поправил фуражку, закатал рукава и сказал:

— По-моему, кого-то пора отшлепать.

Печка тут же возмутилась:

— Как это отшлепать? Не имеете права! Нарушение моих конституционных прав! Я жалобу настрочу куда надо!

Капитана передернуло:

— Ах, жалобу, — угрожающе произнес он. — Жалобу, значит… пригрели, называется, змеюку на пузе. Мы все для нее, а она… жалобу, ишь ты! Сейчас я тебе покажу, четырехконфорочная гадюка, из чего кулаки настоящего мужчины сделаны! — Капитан стал неумолимо надвигаться на печку. Ярцева смело загородила печь собой и беджиком. Капитан остановился, тяжело дыша и сверля навигатора взглядом. Ярцева не боялась гнева капитана и продолжала твердо стоять.

— Так, оглоеды, — сказала Людочка, вклиниваясь между ними. — Перестаньте немедленно!

Капитан произнес сурово:

— Людочка, я вас бесконечно уважаю, но вы же видите, что творится! Должны, черт подери, видеть!

Людочка кивнула:

— Я вижу. Вы нервничаете. Ярцева нервничает. Все нервничают, потому что наш полет затянулся. Верно, Маркин?

Я пожал плечами:

— Мое дело — печь пирожки и жарить яичницу, а не нервничать.

Людочка сказала:

— Вот видите, Маркин не нервничает. Значит, он и поговорит с печкой и успокоит ее. В конце концов, печка — лучший друг нашего дорогого повара. Верно, Сережка? — Не дожидаясь моего ответа, она потянула в коридор капитана и Ярцеву. У двери в коридор их встретила Маринка с револьвером в руке. Я хлопнул себя по поясу: кобура опустела. Стащила, негодница! Когда успела?

Марина прицелилась в Людочку и с криком: «Смерть хомо сапиенсам!» попыталась нажать на курок, но не успела — капитан выхватил у нее револьвер и, укоризненно покачав головой, взял в щепотку ухо девочки.

— Ой-ой, больно, — запищала Марина. — Простите, дяденька, я больше не буду!

Капитан строго произнес:

— Марш в угол!

Печка грустно спросила:

— Ну что, будешь успокаивать меня?

Я заметил:

— Сначала неплохо бы узнать, что с тобой приключилось.

Печка сказала:

— Сама не знаю. Нашло… Истерика бабская, как верно подметил наш мудрый капитан. Теперь вот стыдно.

Я поставил на конфорку сковороду и сказал:

— Не ври, пожалуйста. Я не самый проницательный человек на свете, но я знаю жизнь. Вернее, притворяюсь, что знаю, и поэтому притворяюсь, что могу распознать твое вранье. В общем, я тебя раскусил.

Печка сказала:

— Мучает меня, Маркин, что-то вроде когнитивного диссонанса. Понимаешь, когда я узнала, что мы с тобой полетим вместе, я ждала другого.

— Другого? — удивленно переспросил я. — Чего другого?

Печка раздраженно хлопнула дверцей:

— Помолчи. Так вот. Ждала я другого тебя. А получила — друга. Понимаешь? Конечно, понимаешь. Никто не понимает меня лучше тебя, гражданин Маркин.

Я разбил яйца и выпустил желток и белок в свободное путешествие по сковороде. Действие было привычным до одури. Как будто я этим всю жизнь занимался. Но, наверное, когда-то я занимался чем-то еще, раз печка ждала другого меня.

Печка спросила:

— Ты помнишь, что случилось на планете, с которой поступил сигнал бедствия?

Я сказал:

— Конечно, помню. Я отвез колонистам еду. Они ее стрескали и получили необходимые для организма витамины и минералы.

Печка вздохнула:

— Маркин, в том-то и дело. Потому-то мне душу и рвет. Друг ты мне, а помочь я тебе не могу. Ты сам себе можешь помочь. Но после этого мы друг друга не увидим.

Я кинул в сковороду щепотку соли и спросил:

— Ты о чем?

Печка сказала:

— Скоро узнаешь, Маркин.

Она добавила в конфорку огня и сказала:

— Я все это время наблюдала за тобой. Дикое зрелище эта последняя планета. Ну, куда ты еду возил. Хуже Парадиза. Парадиз — глупый парк развлечений. Здесь же… слов не хватает. А причина — Да-гон. Он — цель нашего полета. Маркин, скажи, мои слова находят в твоем сердце отклик?

Яичница получилась отменной. Желтки не повреждены, сверху — тонкий слой яичных сопелек. Идеальная яичница для моей возлюбленной Людочки.

Я сказал:

— Капитан тоже Дагон упоминал. Дагон — это планета такая, верно?

Печка прошептала:

— Эх, граждане, что же это творится… — Она больно ударила меня дверцей духовки по ноге и сказала: — Маркин, ну подумай хорошенько. Что случилось на Парадизе? Что случилось на безымянной планете? Вспомни, пожалуйста.

Я потер ушиб и попытался думать о Парадизе, но вместо этого стад почему-то думать о Людочке. О моей Людочке на кухне. О смеющейся моей Людочке. О моей Людочке, которая говорит: «Боже, я ведь спала с тобой…», а я отвечаю: «Да, мы трахались…». Я помотал головой. Откуда взялось последнее воспоминание?

Включился сигнал тревоги. Тревожно замигала красная лампочка у потолка. Я вздрогнул.

Печка сказала:

— Иди, Маркин. Тревога.

Я сказал:

— Но…

Печка перебила:

— Гражданин, не задерживайтесь. Действуйте строго по уставу. А я пока уйду в себя. — Она сказала: — Надо кое-что обдумать.

Весь экипаж, не считая печки, собрался на мостике. Капитан лежал рядом с капитанским креслом. Он был тяжело ранен в живот. Маринка сидела на полу в углу, прижав к груди сумочку. Ее глаза тускло светились. Побледневшая Ярцева стояла с револьвером в дрожащих руках и целилась в Людочку. Людочка смотрела на капитана.

В моих мыслях Ярцева часто целилась в кого-то. Но в глубине души я не верил, что такое произойдет. Я и сейчас не верил своим глазам. Может, это сон?

Ярцева сказала:

— Всем можно с ума сходить, а мне — нет? Я давно мечтала об этом, шалашовка. Коза крашеная! Ты увела его! Ты!

Людочка спросила шепотом:

— Кого?

— Его! — заявила Ярцева.

«Кого она имеет в виду?» — подумал я, озираясь.

Кого моя невинная Людочка могла так подло увести?

Людочка смотрела на капитана.

Она сказала:

— Ярцева, капитан умирает. Надо помочь ему. Пожалуйста, убери оружие.

Ярцева закричала:

— О чем ты говоришь?! О чем, черт возьми, ты говоришь? Я убила капитана! Пути назад нет!

Людочка посмотрела на нее и сказала:

— Если он не выживет, путь назад есть. Всегда можно вернуться на правильную дорогу. Мы это обсудим потом. Пожалуйста, позволь мне спасти капитана. — Она попросила: — Прошу тебя, опусти оружие.

Ярцева прошептала:

— Ты конченая дура… не пойму, зачем тебя взяли на корабль.

Я понял, что сейчас она выстрелит. До этого я на цыпочках подбирался к Ярцевой со спины, надеясь обезоружить ее, но времени не оставалось. Надо было во что бы то ни стало спасти любимую. И капитана. И корабль. И саму Ярцеву. Пусть даже ценой своей жизни.

Я кинулся на Ярцеву. Она обернулась и вздрогнула… Что-то тяжелое и горячее ударило меня в грудь. Я отлетел к стене и осел, как вмиг опустевший мешок. Ярцева смотрела на меня дикими глазами. Ствол быстро-быстро закивал, словно удочка во время клева, и револьвер выпал из ее рук. Кажется, Ярцева не хотела в меня стрелять.

Я понял, что умираю. Это было странное ощущение. Я ожидал, что вся жизнь пролетит у меня перед глазами, но этого не произошло. Я хотел подумать о чем-нибудь возвышенном, может, о Боге, но вместо этого я думал: «Какое дурацкое слово — «револьвер». А если прочитать его наоборот, будет «ревьловер». Кошмар».

Вот такие предсмертные мысли посещали меня.

Я лежал на холодном полу и ждал смерти. Но смерть не приходила. Рана, которой наградила меня Ярцева, перестала болеть. Кажется, она затянулась. Может, ее и не было. В последнее время произошло много нелепых событий, и я не стал особенно удивляться.

Надо мной возникло лицо капитана. Капитан снял фуражку и вытирал носовым платком вспотевший лоб.

Я сказал:

— Вы живы и здоровы, капитан. Какое облегчение.

Капитан сказал:

— Насчет «здоровы» это ты погорячился, Маркин. У меня гастрит.

Я сказал:

— Простите.

Капитан кивнул:

— Вот мы и достигли цели нашего путешествия, Маркин. Ты до сих пор не вспомнил?

Я вспомнил ядерный парк Парадиза и чокнутых роботов с безымянной планеты. Слова робота о щемящей грусти. Интересно, куда делись его хозяева-люди?

Но, кажется, это было не совсем то, что имел в виду капитан.

Я сказал:

— Не уверен. — Я помолчал и сказал: — Главное, я спас Людочку…

Капитан сказал:

— Ах, да…

— Людочка! — позвал он. — Людочка, подойди сюда, пожалуйста!

— Не подойду! — взвизгнула Людочка. Ее визг напомнил мне о Парадизе. У меня заныло сердце. Людочка вспомнила, что не любит меня! Эта мысль пугала больше, чем смерть.

Подошла Ярцева. Она протянула мне руку и грустно сказала:

— Прости, Маркин. Тебе многое пришлось пережить…

Я сел и посмотрел на свою грудь. Потом на живот. Ужасной раны не было. Никакой раны не было. У меня закружилась голова. Я не понимал, что происходит, и огляделся. Людочка стояла у кресла пилота и с отвращением смотрела на меня. Как на какую-нибудь мерзкую сороконожку. Я зажмурился и быстро досчитал до трех и трех в периоде. Открыл глаза и увидел Маринку. Девочка глядела на меня странно, будто с надеждой. Словно она чего-то ждала от меня, каких-то особенных действий. Но я не знал, чего именно она ждет.

Я спросил:

— Так что же такое этот ваш Дагон?

Капитан сказал:

— Не «что», а «кто». Дагон — это адский пекарь, сжегший десятки миров, поработивший сотни звездных систем, убивший миллионы невинных. Он — палач миров Нимба, если тебе о чем-нибудь говорит это название. Самый страшный человек во всем Млечном Пути. Дагон — это ты, Маркин.

Я подумал и спросил:

— Я?

Капитан снял фуражку, вытер потный лоб рукавом и сказал:

— Да.

Я спросил:

— Если я такой страшный, почему вы меня не убили?

Капитан водрузил фуражку на место и сказал:

— По той же причине, почему мы не убиваем тяжелобольного человека. Мы дали тебе шанс искупить вину и вернуться на правильный путь. И ты излечился. Спасши Людочку, пожертвовав собой, выздоровел окончательно. — Капитан развел руками. — Этот корабль — твое лекарство, Дагон.

Я недоверчиво улыбнулся.

Я Дагон? Не может быть! Хотя… все сходится. Факты указывают на то, что я Дагон. Можно было и самому сообразить. И как мне теперь жить? Сколько людей я убил и покалечил? Миллион? Миллиард? Господи! Боже, прости меня! Нет, Бог не простит. И Людочка меня больше не любит. Осталось выброситься в иллюминатор. Космос примет меня. Безжалостный космический холод быстро убьет мое тело. Но от перепада давления у меня, наверное, лопнут глаза. Может, проще повеситься? Нет, самоубийство — это не выход! Капитан сказал, что я исправился. С сегодняшнего дня начинаю праведную жизнь. Я буду жертвовать весь свой заработок интернатам для тяжелобольных детей. Я усыновлю и воспитаю троих мальчиков и шестерых девочек. Я…

Погодите-ка. Что это с капитаном?

Капитан покраснел. У него надулись щеки. Я с подозрением уставился на него. Людочка захихикала. Ярцева закрыла ладонями глаза и убежала.

— Идиоты! — послышалось издалека. — Не могу я так шутить с его чувствами!

Капитан не выдержал и густо, раскатисто, по-капитански, расхохотался.

— Дайте угадаю, — промямлил я. — Это была шутка, верно? Печкина идея? Она меня подготовила, а вы нанесли решающий удар. Розыгрыш, блин…

Капитан вытирал слезы и сквозь смех шептал:

— Маркин, прости… на этом корабле больше нечем заняться… остается розыгрыши устраивать… но ты бы посмотрел на себя… Дагон, надо же… а сколько трудов стоило Людочке смотреть на тебя этак, с презрением! А Ярцевой притворяться убийцей!

— Маркин, милый, прости! Оглоед ты мой! — Людочка повисла у меня на шее. — Шутили мы, глупые, над тобой. Печка идею подала, мы и ухватились… и воспоминания ложные тебе вживили перед Парадизом, будто я тебя не люблю. Эти воспоминания включались, когда ты был далеко от корабля… ты не обижайся! Оглоед мой! Родненький! Мне так стыдно, что напугала тебя!

Маринка коснулась пальцем кончика своего носа и прошептала:

— Теперь я лучше понимаю людей. Они — раса идиотов.

Капитан схватил ее за ухо:

— А вот ваша выходка с револьвером запланирована не была, сударыня. Быстро возвращайтесь в угол!

Маринкины глаза порозовели от злости.

Я осторожно поставил Людочку на пол и сказал, не скрывая обиды:

— Больше не разговариваю с вами. Ни с кем! Никогда! А обеды вам пускай автоповар готовит.

Людочка сглотнула.

— Автоповар… — прошептала она обреченно. — Это слишком жестоко… Сережка, оглоед ты мой, чего ты… ну что ты дуешься, а?

Капитан строго посмотрел на меня:

— Маркин, что за детские обиды? Я думал, у тебя есть чувство юмора. Ты же серьезный человек, должен понимать юмор. А ты — обиды. Откуда в тебе это? Хороший же человек. Серьезный. Готовишь отлично. А тут эта несерьезность. Обиды эти инфантильные. Тебе что, три годика? Няньку захотел? Как оно в тебе все помещается, а?

Я молча покинул мостик и пошел в свою каюту.

Что ж, история оказалась шуткой. Неудивительно. Во время долгого полета всем скучно, и если не разыгрывать друг друга, можно сойти с ума. Но что-то в этой истории тревожило меня. Только я никак не мог понять — что именно.

У меня закружилась голова. Я понял, что теряю сознание. Удар камнем по голове давал о себе знать. Я начал падать. Меня подхватили, помогли дойти до каюты, раздели и уложили в постель.

Чмокнули в щеку.

— Спи, Маркин. Спи, оглоед мой родной. Все хорошо.

Я прошептал:

— Людочка… с миром все порядке?

Она сказала:

— Спи, солнце мое.

Я спросил:

— В этом мире живут только хорошие и добрые люди?

Людочка сказала:

— Хорошенечко выспись, радость моя.

Я сказал:

— Так здорово, что ты все-таки любишь меня.

Она промолчала.

Я уснул.

Мне снилось что-то очень плохое, грязное, но я постарался отогнать его. Ведь пока у меня есть Людочка… пока со мной рядом друзья… пока…

…пока все это у меня есть… □