«Гибель командарма» и другие рассказы

ДЕТСТВО ВЛАДИМИРА

Переливчатые холмы Кабарды!

В январе они так сверкают на солнце, словно снега их пересыпаны алмазами.

В конце февраля тускнеет их белизна.

В конце марта они серые, того сочного серого тона, который местами переходит в бархатистую черноту.

В апреле зеленоватое облако опускается на них, и само небо над ними меняет оттенок.

В мае они зеленеют, и в их зелени чувствуется нежная желтизна цыплячьего пуха.

В июле зелень их темнеет, в июле она делается сизой.

В августе на сизом фоне появляются редкие красно-желтые пятна.

В сентябре медный оттенок ложится на склонах ближних холмов.

В октябре холмы, словно огромные лисы, греются на солнце, играя всеми переливами лисьих красок.

В ноябре, словно пеплом, покрываются холмы серым цветом, и гаснет оранжевый пожар.

В декабре ложится первый снег нетронутой, голубоватой белизны. Переливчатые холмы Кабарды!

На окраине Нальчика, у подножья сизых холмов сидит мальчик Володя.

Черты его лица по-детски округлы, по-русски мягки, но каштановые волосы вьются нерусскими мелкими кудрями, карие глаза по-восточному горячи, а сросшиеся брови пересекают лицо черной чертой.

Мальчик держит на коленях альбом для марок и рассматривает желтую марку. На марке изображена жирафа и латинским шрифтом написано «Португалия».

«В Кабарде нет жираф, но есть кабардинские кони, а они гораздо лучше, чем жирафы, — думает мальчик. — Нальчик очень хороший город, это столица Кабардино-Балкарии, это моя столица, потому что я здесь живу. И Ереван тоже моя столица, потому что мой папа был армянин, и Москва моя столица, потому что моя мама русская и потому что Москва столица всех хороших людей. У других бывает только одна столица, а у меня целых три! — думает мальчик и радуется своему богатству. — Когда я вырасту, я объеду всю родину, я буду путешественником!»

Недалеко от крыльца играют дети из детского сада. Здесь есть русские, кабардинские и балкарские дети.

К ним подходит маленькая Фатима. Она улыбается, лицо у нее довольное и застенчивое.

— А у меня лишай! — говорит она, сияя глазами и розовая от гордости и удовольствия.

Ребятишки окружают ее:

— Где? Покажи?

Она неуклюже поднимает коротенькую руку и согнутым в крючок указательным пальцем указывает на макушку с таким видом, словно у нее на макушке помещается орден.

— Правда! Лишай! — с завистью говорят ребятишки.

Больше ни у кого нет лишая. Теперь в детском саду Фатиму будут закармливать конфетами и носить на руках! Да мало ли удовольствия можно извлечь из лишая, который вдобавок расположен так удачно — на самой макушке! Володя тоже подходит посмотреть на Фатимин лишай.

«Я буду доктором, — думает он, — я буду лечить самых тяжелых больных, и все будут говорить со мной вежливыми голосами».

В это время на дороге показывается всадник. Это Асхад на своем коне. Он останавливается у крыльца подтянуть стремя.

Какой у Асхада конь! Морда у него костистая, узкая, тело длинное, а грудь широкая с мощными буграми у начала ног. А ноги! Ноги тоненькие, как ниточки, с крохотными копытцами.

Володя смотрит на коня, и лицо его приобретает страдальческое выражение.

— Асхад! — говорит он охрипшим, словно от жажды, голосом.

Асхад неторопливо поворачивает красивую голову. Линия его носа без изгиба продолжает линию лба, кончик носа слегка закруглен, а ноздри круто вырезаны. Все это придает Асхаду сходство с породистым конем. Асхад смотрит на Володю холодным, важным взглядом, и надежды Володи гаснут.

Но Асхад улыбается неожиданно простодушной, почти наивной улыбкой и говорит:

— Приходи через час в конюшни!

Володя идет к конюшням по широким улицам низкорослого, беленого городка.

У ворот углового дома сидят две девочки.

Одна из них рыжая, падчерица балкарца Керима. Это та самая девчонка, которая тонула во время экскурсии на Голубое озеро. Володе пришлось тащить ее за косу. Коса тогда была мокрой и казалась темнее.

Поравнявшись с девочками, Володя говорит:

— Эй, девчонка! Ну как, цела твоя косичка?

— А тебе какое дело до моей косички? — сердито спрашивает девочка.

— Дура! Это тот самый, который тебя спасал! — громко шепчет подруга.

— Никто его не просил спасать! — еще сердитее говорит девчонка.

«Вот и спасай их! — огорченно думает Володя. — Нет, в книгах это получается гораздо интересней! Там, если спасают утопленницу, то она оказывается знатной, красавицей и очень благодарна спасителю. А он вот спас девчонку, а она никакая не знатная и не красавица, да вдобавок рыжая и совсем неблагодарная. Вот и спасай их!»

А девчонка начинает часто хлопать белыми ресницами и говорить мрачным басом:

— Может, я и вовсе не хочу жить на свете!

У Володи опять возникает желание спасать эту девчонку, и он останавливается в нерешительности.

В это время выходит балкарец Керим со своей русской женой. У Керима длинный, массивный нос, а худое лицо имеет такое выражение, как будто оно отягощено и раздражено присутствием этого ненавистного носа.

Жена Керима, такая рыжая и блестящая, что в ней уже ничего больше нельзя разобрать.

Она смотрит на синие холмы, на алмазную кромку снежных гор и всплескивает руками:

— Какая красота! Керим, ты только посмотри, какая красота!

— Чего? Где? — И Керим поворачивает свой нос с таким усилием, словно это не нос, а грузоподъемный кран.

— Дурак! — Женщина передергивает плечами, и блеск ее волос тускнеет.

— Ну вот!.. Погуляли!.. Поговорили!.. — злорадно заключает Керим супружеский диалог.

— Ах! Я не виновата! — вздыхает женщина.

Керим замечает падчерицу:

— Люська, ты чего здесь расселась? Тебе здесь не место!

— Где бы она ни сидела, тебе всегда кажется, что она не на своем месте!

Они смотрят друг на друга злыми глазами.

Володя идет дальше и думает: «Странные люди! Она сказала ему «дурак», потому что она русская. У кабардинки Нафисы очень плохой муж, но она не говорит ему «дурак», она молчит и плачет. А что лучше: говорить «дурак» или молчать и плакать? Странные люди! На небе светит солнце, на земле растут яблони, по земле бегают удивительные кабардинские кони, а люди сердятся, плачут и говорят «дурак»! Когда он вырастет, то будет сердиться только на капиталистов. Хотя можно ли сердиться на змей за то, что они змеи? Их надо просто уничтожить, а сердиться на них он считает излишним». Вдруг он вспоминает стихи Некрасова, которые прочел недавно:

Он старался понять эти слова и все же не понял их. Но вот вдали показались конюшни военного городка, а рядом с ними маленькие фигурки лошадей. Забыв все свои размышления, Володя пускается бежать. Его ступни так легко касаются земли, что дорога почти не пылит под ним.

Софият ушла в школу.

Как пусто в доме и как неспокойно на сердце у Маржан.

Виданное ли дело: девочка ушла в школу, а в школе одни мальчики!

Маржан пробовала и шить, и стирать, но работа не идет на лад. Тогда она взялась за самое легкое — она стала теребить шерсть. Она теребит шерсть и думает: «Что же делать с этой девочкой? К коровам и козам она не подходит, но все время вертится около лошадей. Ездит, как джигит, бегает, как лисица, прыгает, как заяц. Посмотришь на нее и не понимаешь — не то мальчик, не то девочка. Все это началось с крестин. И зачем только Маржан согласилась окрестить дочку русским именем? Уже тогда она знала, что это не к добру. И вот предчувствия сбываются. Софият — единственная из всех девочек селенья ходит в школу, словно мальчик. Какое несчастье! Девочка вырастет громкоголосой и вертлявой, как все русские. Какой мужчина захочет жену, которую так воспитывали?» Маржан вспоминает того человека, который дал ее дочке русское имя Софья.

Впервые она увидела его очень давно. Ее муж еще был жив и молод. Однажды он привез русского человека и велел спрятать его в задней комнате. Русский был очень вежливый и тихий, и Маржан не понимала, почему нужно прятать такого тихого человека. Через много лет родилась Софият. Она родилась в счастливый год — советская власть в этот год дала им дом с садом и яблок было столько, что листвы не видно было на деревьях.

На крестины приехал тот русский. Он был очень весел и всюду ходил как хозяин. Он стал большим начальником, но мужа Маржан он встретил, как брата, — трижды обнял его и трижды прижался своей щекой к его щеке. По старому обычаю, у него, как у мудрейшего из гостей, спросили имя для новорожденной.

— Ты кабардинец, а я русский, — сказал он мужу Маржан, — но дружба наша крепче родства. Закрепим же ее в наших детях! Назови свою дочь именем моей жены, русским именем Софья. Если у меня родится дочь, то я назову ее именем твоей жены, кабардинским именем Маржан.

И вот получилось так, что живет в кабардинском глухом селенье странная кабардинская девочка с русским именем Соня.

И в далекой Москве живет русская девочка с кабардинским именем Маржан.

Вот какие чудеса бывают на свете!

Маржан приятно, что в Москве дочь большого русского начальника названа в ее честь, но свою дочь она упорно не хочет называть по-русски. Она переделала ее имя на кабардинский лад и зовет ее Софият.

От крещенья необычайна была судьба девочки. Так повелось и дальше.

В их семье никогда не били детей, но Софият растет такой проказливой, что ее приходится шлепать. Иногда приходится даже бить ее палкой и бить больно, но она не обращает на боль никакого внимания. В этот момент она бывает очень озабочена совсем другим обстоятельством.

— Мама, мама, ты меня побила или похлопала? — спрашивает она.

Если Маржан отвечает: «Я тебя похлопала», то Софият уходит совершенно успокоенная. Но если Маржан в досаде говорит: «Я тебя побила!», то обиде и слезам Софият нет конца.

Такой уж характер у этой девочки!

О школе она стала думать давно — с тех пор как маленькая московская Маржан прислала ей в подарок книжки и письмо. Софият с удивлением смотрела на то, как ее брат взял в руки письмо и стал говорить слова Маржан. Софият думала, что письмо шепчет брату эти слова. Она даже поднесла к уху письмо и послушала его — она надеялась услышать голос Маржан. С тех пор она стала учить буквы и очень скоро научилась читать. Это еще не беда. Плохо то, что она пошла в школу. Мать не пустила бы ее в школу, если бы не письмо Асхада. Асхад написал прямо: «Надо учить Соню в школе».

Асхад, сын Маржан, но он уже взрослый, уважаемый мужчина, и с давних пор он заменяет отца в осиротевшей семье. Маржан привыкла слушаться мужчину. Мужчины берут на себя бремя трудов и забот большого, шумного внешнего мира; они оставляют женщинам маленький, тихий домашний мир, они оберегают женщину, поэтому женщина должна слушаться мужчину и молчать перед ним. Это справедливо.

Но какой мужчина захочет оберегать женщину с характером Софият и какого мужчину захочет слушаться такая женщина?

Неспокойно на душе у Маржан. Наверное, так же чувствует себя курица, случайно высидевшая утенка.

Но вот школьники пошли из школы. Из-за угла показывается Софият, она идет рядом с братом.

Она худенькая. У нее узкое, смуглое личико с упрямым лбом. Она идет, нагнув голову, выставив вперед лоб, над которым наподобие рожек торчат черные кудряшки.

Она похожа на маленькую козу, упрямую и своенравную.

— Мама! — говорит она. — Учитель посадил меня на первую парту и подарил мне карандаш. Посмотри, какой толстый, красивый карандаш! Здесь он синий, а здесь красный. Я сперва писала красные буквы, потом синие, а потом опять красные. Завтра жена учителя сошьет мне сумку для книжек.

— Я сама сошью тебе сумку! — ревниво говорит Маржан.

Во двор заглядывают две соседки. Они смотрят на Маржан с жалостью и сочувствием.

— Маржан, мы слышали, что твоя Софият пошла в школу? Это что же, новый жребий?

Дело в том, что по жребию отправляют девушек на ученье в Нальчик. Какая мать захочет отпустить от себя дочку?

А в Нальчике открыли школу для взрослых девушек. Чтобы никому не было обидно, уговорились бросать жребий. Мать, которой выпадает жребий, провожает дочку со слезами.

Теперь соседки встревожены тем, что Софият пошла в школу.

Может быть, это новый жребий или приказ?

— Нет, — отвечает Маржан. — Она пошла сама, без жребия.

На лицах женщин отражается удивление, непонимание и даже негодование.

— Так велел Асхад! — говорит Маржан извиняющимся голосом.

Женщины уходят смущенными. Они знают Асхада — когда Асхад начинает говорить, то умолкают даже старики.

С этого дня Софият стала ходить в школу. Учитель говорит, что у нее редкие способности, и относится к ней заботливо. Софият горда и довольна — она достопримечательность школы.

Когда из города приезжают начальники, учитель говорит:

— Это наша первая девочка!

И мальчики тоже начинают гордиться тем, что в их классе учится первая девочка.

Кроме того, Софият — сестра Хафуна, а его любят и к сестре его относятся с уважением.

Но однажды Хафун подрался с Агурби. Агурби был сильнее и уже считал сраженье выигранным, когда кто-то с тихим шипением налетел на него сзади и чьи-то пальцы вцепились ему в загривок. Он оглянулся и узнал Софият.

Он был мальчиком с сильно развитым чувством собственного достоинства и никогда не унижался до драки с девчонками. Но как быть, если девчонка сама лезет в драку? Он колебался всего одно мгновение, но Хафун успел вывернуться.

— Агурби, иди сюда! — позвал учитель, и битва закончилась вничью.

Софият стояла, воинственно выставив одну ногу вперед и заложив руки за пояс, раскрасневшись от гордости. Она боролась и победила! Только теперь она почувствовала себя вполне на равной ноге с мальчиками. Она казалась себе отважной спасительницей, спасшей своего брата! Глаза ее сияли от удовольствия.

Но у Хафуна был совсем недовольный вид. Его спасла девчонка! Каждый мальчишка сможет теперь посмеяться над ним. Он чувствовал себя опозоренным. Кроме того, он брал Софият в школу совсем не для того, чтобы она дралась с мальчишками. Сестра-драчунья — это позор для брата. И с тех пор о Софият идет много разных разговоров. Не хватало еще того, чтобы она стала драться с мальчишками! Он не только не одобрял поведения Софият, но считал, что она пятнает честь всей семьи. Нет, надо положить этому конец раз и навсегда! Надо ее проучить!

И пока Софият наслаждалась сознанием своего подвига и ждала похвал, Хафун сосредоточенно думал о том, по какому месту ее лучше побить.

Мама била ее тонкой палкой пониже спины, но Хафун находил, что это место находится слишком далеко от головы. Он боялся, что битье по этому месту не дойдет до сознания Софият. «Лучше всего побить ее по затылку, — думал он, — тогда она сразу все поймет и надолго запомнит. Но нельзя бить палкой по голове. Надо чем-нибудь мягким».

Он взял учебник арифметики и несколько раз основательно ударил им Софият по затылку, приговаривая: «Не лезь в драку! Не лезь в драку!»

В первый момент Софият опешила. Действительность вступала в неожиданное противоречие с ее мечтами. Но Хафун бил ее с таким непоколебимым спокойствием, с такой уверенностью в необходимости этого, что Софият приняла это как должное. Она терпеливо перенесла несколько крепких ударов по затылку, тихо пошла в класс и села на свое место, озадаченная и разочарованная.

Так кончилось первое сражение, в котором участвовала Соня Таманова.

Володя сегодня особенно тщательно оделся и причесался: он идет к Асхаду по важному делу. К Асхаду неприлично идти небрежно одетым, потому что Асхад — замечательный человек.

Слава его началась тогда, когда Асхад был еще мальчиком и работал на конном заводе. Сперва он стал лучшим конюхом завода, а потом одним из лучших джигитов Кабарды. Потом он уехал учиться. Теперь Асхад работает в обкоме комсомола и из любви к делу руководит тренировкой скакунов в конюшнях военного городка. Во время скачек на ипподроме он всегда участвует в них в качестве наездника или в качестве судьи. Асхад знает всех лучших коней Кабарды, и лучшие кони Кабарды знают Асхада. Володя поднимается на второй этаж нового дома и еще раз приглаживает волосы и, немного волнуясь, стучит в дверь.

— Войдите! — раздается мягкий и гортанный голос Асхада.

В комнате Асхада очень чисто и пахнет кожей и клеем. Кожей пахнет от парадных седел, которые Асхад получил как премию на скачках, а клеем пахнет потому, что Асхад не может читать растрепанных книг и всегда подклеивает библиотечные книги. В комнате стоит кровать, стол, два кресла и этажерка. На этажерке лежит кинжал, у которого ручка из слоновой кости, а ножны покрыты тончайшим серебряным узором.

Асхад одет по-домашнему — на нем белая рубашка, брюки галифе, носки и чувяки. Он идет навстречу Володе, смотрит на него влажными, медленными глазами и улыбается ему простодушной улыбкой.

— Здравствуй, Володя! Садись, пожалуйста! — вежливо говорит он.

— Асхад, я пришел к тебе по важному делу.

— Я тебя слушаю. Не выпьешь ли ты сперва немного вина! На улице очень жарко!

Володя пьет вино, и ему очень приятно то, что он как взрослый сидит с Асхадом, пьет вино и разговаривает о важном деле.

— Видишь ли, Асхад, в воскресенье будет общегородская пионерская военная игра. Всех пионеров разделили на «синих» и «зеленых», я в штабе «синих». Так вот, я хочу организовать в нашей армии кавалерию.

— Как ты хочешь организовать кавалерию?

— Нам надо всего три-четыре лошади. Вот поэтому я и пришел к тебе.

Асхад отвечает не сразу. Помолчав, он говорит:

— Нет, Володя, я не могу этого сделать. Я полагаюсь на тебя и не боюсь за конец, но я боюсь, что в игре кони ушибут детей.

— Асхад! — возмущенно говорит Володя. — Разве я не езжу с тобой два года? Как ты можешь думать, что я ушибу кого-нибудь?

— А другие?

— Поедут Алим и Хасан. Разве они плохие джигиты?

— Они хорошие джигиты, и на ипподроме я доверяю им хороших коней, но я не могу дать коней туда, где будет много детей. Это может принести несчастье. Ты не обижайся на меня, Володя. Ты подумай хорошенько сам и увидишь, что я поступаю правильно.

Володя думает, а Асхад сидит молча и терпеливо ждет, пока Володя кончит думать.

— Нет, Асхад! — говорит Володя. — Я подумал и вижу, что ты поступаешь неправильно. Ты был бы прав, если бы мы были пионерами другой страны. Но мы пионеры Кабардино-Балкарии! Проводить военную игру с пионерами Кабардино-Балкарии и не иметь казачества — это неправильно. Это будет неправильная военная игра!

Но Володе не удается убедить Асхада. Он гостит у Асхада еще немного. Асхад угощает его яблоками, вином, сыром. Потом Володя уходит. Асхад догоняет его на улице и говорит ему:

— Пойдем в конюшни!

Он выводит старую кобылицу и велит Володе оседлать ее и отъехать подальше. Потом он садится на дороге на корточки и кричит:

— Гони прямо на меня!

Володя скачет во весь опор прямо на Асхада, но умная кобылица обходит Асхада, не задевая его. Таким способом они отбирают три старые умные лошади.

— Завтра приходите сюда втроем. Вы будете тренироваться всю неделю, — говорит Асхад на прощание.

После обеда Володя идет во двор и говорит маме:

— Мама Таня, дай мне, пожалуйста, две старые алюминиевые ложки.

— Зачем они тебе, Володенька?

— Я хочу сделать красивый альбом для моих марок. Ложки я расплющу и вырежу из них украшения для альбома.

— Тогда тебе надо выбрать самые тонкие ложки.

Мама уходит в дом девичьей, легкой походкой. Она приносит ложки и с интересом следит за работой сына. Она высокая, стройная, на голове у нее корона из тяжелых полуседых кос, а лицо еще молодое. Она рано поседела, потому что у нее была трудная жизнь.

— Смотри, Володенька, вон идет писатель со своей новой секретаршей. Какая же она молоденькая! Совсем девочка! Смотри, они идут к нам.

Действительно, писатель и его спутница входят во двор.

Писатель каждое лето приезжает в Нальчик из Ленинграда. У него большой лоб, большие, глубоко сидящие глаза, длинное лицо и изменчивые, влажные, расплывчатые губы.

Его спутнице нет еще шестнадцати лет, она худенькая, беленькая, светлые волосы ее гладко причесаны и заплетены в две косы. Писатель принес книги, чтобы Володя переплел их. Он внимательно смотрит на Володю и говорит маме:

— Метис! Ваш мальчик типичный метис! У него интересное лицо. Посмотрите, Катя, какое своеобразное сочетание восточного темперамента и русской задушевности! Между прочим, одно из величайших следствий советской национальной политики заключается в том, что происходит быстрое сближение и интенсивное скрещивание наций. Обновляется кровь народа, и появляются люди нового типа. Появляются люди высшего типа, так как условия жизни в СССР способствуют выявлению лучших качеств каждой нации. — Потом писатель обращается к Володе: — У тебя всегда заняты руки, мальчик! Ты всегда что-нибудь делаешь. Когда же ты думаешь? — заканчивает он шутливо.

— Я думаю и делаю вместе, — отвечает Володя.

— Это значит, что из тебя никогда не выйдет мыслителя, — шутит писатель.

Володя вдумывается в его слова.

— Нет, — отвечает он. — Я не умею думать и делать отдельно. Когда я смотрю на мои марки, то я очень о многом думаю, поэтому я хочу сделать для марок красивый альбом. Я обтяну обложку черным сатином и сделаю украшения из алюминия. Они будут совсем как серебряные.

Ему очень хочется, чтобы они были как серебряные, но он не умеет обманывать себя.

— Нет, — говорит он, — они не будут как серебряные. Они алюминиевые. Но если вырезать из алюминия красноармейца с винтовкой, то это все-таки будет красиво. Правда?

Писатель улыбается, а девушка говорит поспешно:

— Конечно, это будет очень красиво!

Она смотрит прямо в лицо Володе. Как странно она смотрит! Если бы у него была сестра, то она смотрела бы на него вот таким твердым, чистым, родным взглядом! Как хорошо иметь такую сестру!

— Только не нужно оклеивать крышку черным сатином, — продолжает девушка. — Приходите ко мне завтра утром, я дам вам кусок черного бархата.

Потом они уходят. Земля сырая от дождя, и на ней остаются глубокие следы. Какие маленькие следы остаются от Катиных ног! В одном месте она сошла с дорожки и след остался особенно глубокий. Володе хочется, чтоб этот маленький следок сохранился. Он приносит крышку от жестяной коробки и ставит ее на след ребром вниз. Сверху он кладет большой камень. След спрятан, и никто его не затопчет. Теперь у Володи есть маленький секрет, о котором он не скажет никому, даже маме.

Ночью он думает о Кате и решает пойти к ней за бархатом. Мама с детства приучала его ничего не брать даром.

Когда ему было шесть лет, они жили голодно. Володя приходил к соседке и говорил:

— Тетя, дайте мне подмести пол или почистить кастрюльку, потому что я очень проголодался.

Теперь он взрослый. Он не может взять у Кати бархат. Володя не пошел к Кате, но вечером она пришла к нему сама.

— Почему же вы не пришли ко мне? Я принесла вам бархат. — Потом она попросила его показать ей марки.

Они сели на крыльцо, и Володя стал показывать ей альбом. Сперва идут марки царской России. На них изображение чудовищной птицы с когтистыми растопыренными лапами и двумя змеиными головами.

Хищная и дикая фигура! Изображены лица царей. Надменные, тупые, холеные лица смотрят холодными глазами.

Но вот начинается семнадцатый год, и на марках появляется серп и молот, колосья, пятиконечные звезды, открытые, смелые лица красноармейцев, рабочих, крестьян. Марки открывают другой мир — мир, полный надежд, радости и отваги. Володя и Катя увлеклись марками и не замечают того, что солнце уже низко и на всем лежит оранжевый отсвет. Снежные горы вдали порозовели, а Володина кремовая рубашка приобрела золотистый оттенок.

Не замечают они и того, что мама смотрит на них из окна.

Ей приятно видеть, что ее мальчик так хорошо разговаривает с этой милой, серьезной девушкой.

В янтарном свете вечернего солнца смугло-розовое лицо мальчика особенно привлекательно. Его темные кудри касаются светлых гладких волос девушки, и оба они так хороши, что Татьяне Борисовне хочется чем-то обрадовать их.

Она пересчитывает деньги в своем кошельке — остатки небогатого жалованья канцеляристки. Маловато, но картошка есть, а без мяса можно обойтись несколько дней.

Она идет к соседям и покупает меду, молока, фруктов. Она покрывает старый поднос чистой салфеткой и выносит на нем угощение.

Володя смотрит на мать благодарным взглядом, а Катя поднимает стакан с медом и говорит:

— Смотрите, как красиво! Это мой любимый цвет — прозрачно-желтый! Зимой я жила в Ленинграде. Там всю зиму были туманы и солнца совсем не было. У тети в шкафу стояла банка с медом. Когда мне становилось очень скучно, то я открывала шкаф и смотрела на эту банку. Мне казалось, что там спрятано немного солнца.

Облака становятся оранжевыми, воздух свежеет, а они сидят втроем и разговаривают о чем придется.

Слова не имеют для них значения, потому что они люди одного сердца и им просто хорошо вместе.

Наконец наступило воскресенье.

День так ясен и воздух так прозрачен, что все далекое кажется близким, а близкое кажется увеличенным.

С далеких снеговых вершин струится дрожащая, серебристая голубизна. Дрожит сияющий воздух, но ни один листок не шелохнется на деревьях, отягощенных плодами.

С утра пионеры города под звуки оркестра подошли к стадиону. Стадион расположен за городом и окружен садами. Весь снежный хребет от Эльбруса до Казбека виден отсюда, и сияют над стадионом горы, тихие, белые, нарисованные такими тончайшими штрихами, что облака рядом с ними кажутся аляповатыми и серыми.

На стадионе устроена трибуна.

Четыре горниста встали по углам трибуны, и четыре горна рассыпали звуки прозрачные, как льдинки.

Вокруг трибуны выстроились две армии пионеров. На руках у всех бумажные повязки — у одной армии синие, у другой — зеленые.

На трибуну вышли работники горкома и обкома комсомола. Секретарь горкома рассказал правила игры.

Победит та армия, которая овладеет вражеским знаменем. Тот боец, у которого будет сорвана с руки повязка, — считается убитым.

Снова прогорнили горны, заиграли оркестры, и армии двинулись в разные стороны.

Володя со своими кавалеристами спустился в ложбину, где стояли замаскированные кони. Кони были украшены цветами. Пока кавалеристы ждали донесений разведки, между Алимом и Хасаном возник спор:

— Нельзя украшать цветами лошадиный хвост.

— Я сам был на свадьбе и видел, что розы были в хвосте.

— Ты видел это во сне!

— Это ты, как женщина, видишь сны, а у меня снов не бывает.

Мальчики готовы были поссориться.

— Уберите все цветы! Здесь война, а не свадьба! Вы демаскируете армию, — заявил Володя.

Наконец разведка сообщила, что неприятель спрятал знамя у реки среди больших камней.

Вся армия двинулась на сближение с неприятелем, а кавалеристы помчались в атаку.

Они сделали крюк и стали приближаться к неприятельскому штабу со стороны города, чтобы не возбуждать подозрения. Мальчики спрятали повязки в рукава и низко надвинули шапки.

— До кустов едем дорогой, а там свернем — и во весь опор к знамени! — скомандовал Володя.

У каждого есть свой образ счастья. Когда Володя думал о счастье, он видел бойца, мчащегося со знаменем в руках на лихом скакуне по полю брани. Пули свистят вокруг, и кровь течет из ран, а всадник мчится к победе, и знамя плещет над его головой. Такое счастье казалось Володе самым высоким. Сейчас впервые в жизни оно стало осуществимо, хотя бы в игре. Володя едет первым. Он уже видит из-за камней древко вражеского знамени и головы часовых.

Часовые смотрят на всадников равнодушно — они и не подозревают, что неприятель может подъехать верхом.

Всадники подъезжают по дороге как можно ближе, и вдруг с криком «ур-а-а» вся кавалерия обрушивается на неприятеля. Володя видит, как от неожиданности шарахаются часовые. Один из них бросается наперерез, но Володя кричит страшным голосом и скачет прямо на него. Воспользовавшись замешательством, Володя хватает знамя. Вот оно у него в руках — настоящее знамя, шелковое, с золотыми кистями!

Поднявшись на стременах, Володя вскидывает его над головой, повертывает коня.

Но в это время, словно из-под земли, вырастает странное, дико визжащее рыжее существо и бросается прямо на коня. Это Люська.

— И-и-и! — визжит она невероятным голосом.

Она цепляется за стремя, за гриву, за конский хвост и лезет на лошадь всеми способами. При этом она то и дело жмурит глаза, должно быть, для того, чтобы громче визжать.

Визг ее входит в уши, как сверло, и лишает возможности думать. Лошадь, не привыкшая к таким звукам, шевелит ушами и топчется на месте. Володя правой рукой поднимает знамя, а левой старается отцепить от себя Люськины пальцы. Он совсем забыл о значении своей левой руки, о том, что именно она и является его ахиллесовой пятой.

Но Люська помнит об этом. Она сорвала его синюю повязку, отцепилась от него и волчком закружилась по берегу.

— Убила! Убила! И-и-и! — визжит она невозможным голосом. — Убила! И-и!

Она вертится по берегу с такой быстротой, что кажется, будто у нее десятки рыжих косичек, несколько пар вытаращенных глаз и дюжина вздернутых, облупленных носов. Володя не сразу осознал ужасный смысл происшедшего. Он хотел скакать, не обращая внимания на сдернутую повязку, но Алим сказал ему с жадным выражением:

— Давай мне знамя! Тебя убили! — и вырвал у Володи знамя.

Тогда Володя слез с лошади — ведь мертвые не могут ездить!

Он стоит ошеломленный неожиданным поворотом судьбы, а Люська пляшет вокруг него.

Он старается отвернуться от нее — ему невыносимо противны ее веснушки, косички и красный нос, но она упрямо лезет к нему на глаза, не перестает визжать, и визг ее теперь выражает высшую степень удовлетворения.

В штабе «зеленых» царит суматоха — все что-то кричат, куда-то бегут, а вдалеке, привстав на стременах, мчится Алим, и алое знамя бьется над его головой.

Горло Володи сжимает спазмой. Однажды в жизни счастье было возможно! И вот все пропало! Он один в неприятельском лагере, позорно убитый визжащей рыжей девчонкой, ненавистной рыжей утопленницей! И зачем только он спасал ее?! Стукнуть бы ее в ту пору кулаком по темени! Слезы досады выступают у него на глазах, он отворачивается, чтобы скрыть их, но Люська все время забегает вперед и размахивает его синей повязкой:

— Убила! Убила! И-и-и!

Вдруг она замечает его покрасневшие глаза. Она сразу утихает.

Володя садится в траву и мрачно смотрит в облака. Жизнь утратила для него всякий интерес! Все кончено! «Мертвый»! Вот тебе и победитель!

Сзади раздаются осторожные шаги. Люська подходит к нему и протягивает ему синюю повязку:

— На. Пусть ты будешь живой!

Должно быть, она не такая уж плохая девчонка. Но сердце его не смягчилось.

— Зачем это? — презрительно отвечает он. — Все равно мы победим!

Потом горнисты снова заиграли, и все пошли к трибуне. Но теперь все иначе. Впереди на Володином коне едет командарм «синих», а по бокам едут Алим и Хасан с развернутыми знаменами. За ними идет армия «синих», сзади под конвоем идет армия «зеленых», а в самом хвосте тащатся «убитые».

Володя идет в последнем ряду, глотая пыль и с трудом волоча ноги. Хуже всего то, что среди зрителей он видит Катю. Всю неделю он тайно мечтал о том, чтобы показаться Кате верхом и со знаменем в руках.

И вот он тащится среди «убитых». Лучше всего было бы убежать, но этого не позволяют правила игры, а Володя играет честно. И, низко опустив голову, загребая ногами и глотая пыль, он плетется в хвосте колонны.

А вокруг все говорят о кавалерии.

— Еще бы! У «синих» была конница, а у нас нет! Это неправильно!

— А кто вам мешал организовать конницу?

— А кто из наших годится в кавалерию? А у них и Хасан и Алим!

Имя Володи не упоминается.

О людская молва! Она признает только победивших!

Секретарь горкома поздравляет «синих» с победой, хвалит их за хорошую подготовку и награждает отличившихся. В качестве награды он прикалывает им на грудь звездочки из красного стекла.

Трибуна залита солнцем, гремят оркестры, победители выходят за наградой на трибуны под шум аплодисментов. Как хорошо! Как хорошо и как обидно!

Но вот к краю трибуны подходит Асхад. Он присутствует здесь как работник обкома комсомола.

— Товарищи! — говорит он. — Решающая роль в победе «синих» принадлежала кавалерии! Это не случайно! Для нас, кабардинцев, кавалерия всегда была любимым родом войск, и правильно сделали те пионеры, которые организовали в своей армии кавалерию. Я думаю, что тот, кто ее организовал, заслуживает награды. Ее организовал Володя Агосян!

Милый Асхад! Как он понимает все то, что происходит в Володином сердце! Как справедливо все, что он говорит! Как благородно все, что он делает!

Володя сияя идет на трибуну и под гром оркестра получает рубиновую звездочку.

— Где же твой конь? — спрашивает Асхад.

— У командарма!

— Бери моего Эльбруса. Не годится командиру кавалерии ходить пешком.

Прежде чем Асхад кончил, Володя уже вскочил на красавца Эльбруса. Он пускает коня галопом, и все смотрят на него, потому что конь очень хорош и ездит Володя очень хорошо.

Володя подъезжает к маме. Катя стоит рядом.

— Можно вас поздравить? — говорит она и улыбается. — Победителям принято дарить цветы. Хотите, я дам вам розу?

Она вынимает из волос маленькую пунцовую розу и дает ее Володе. Володя закладывает ее за ухо, она царапает ему висок, но даже это ему приятно.

Он так счастлив, что не может стоять на одном месте.

Он скачет по стадиону. Он любит всех людей, а больше всех Катю, Асхада и, конечно, маму.

Из толпы девочек высунулась Люська. Она выпячивает тонкую шею и смотрит на Володю вытаращенными, немигающими глазами.

Она все же неплохая девчонка, хотя и визжит очень громко. И видно, ей очень плохо живется со своим отчимом. Володе хочется чем-то порадовать ее.

«Что бы подарить ей? Только не розу? Конечно, нет!»

— Люся! Иди сюда!

Она подходит, не очень уверенная и настороженная.

— Хочешь, я подарю тебе звездочку?

Люська вспыхивает до корней огненных волос.

Володя наклоняется и на глазах у всех отдает звездочку.

Лицо Люськи сразу приобретает зазнайское выражение. Задрав нос, она идет на свое место, и все девчонки смотрят на нее с завистью.

С каждым днем разрастается и меняется Нальчик. Все больше становится в нем красивых, многоэтажных зданий. Они возвышаются над белеными домиками и видны издали. Центральные улицы заасфальтированы. На перекрестках установлены рупоры, похожие на морских чудовищ с разинутыми ртами. Каждое утро над городом летают слова: «Говорит Москва. Радиостанция имени Коминтерна». Каждое утро ишак промкооперации, проходя мимо рупора, закидывает голову и приветствует его неописуемым ишачьим ревом. Должно быть, голос Левитана похож на голос ишачьего хозяина. На главной улице стоит милиционер в белых перчатках. Правда, уличное движение не доставляет милиционеру больших хлопот. Гораздо больше беспокоят его стада раскормленных гусей и голенастых индюшек, которых за последние годы развелось видимо-невидимо. Нахальные птицы то и дело норовят вывернуться из переулков, но милиционер считает неприличным их присутствие на главной улице столицы и ведет с ними непримиримую борьбу.

Зато когда на улице показывается «ЗИС», милиционер чувствует себя вполне столичным милиционером. Сегодня его перчатки сверкают особой белизной — сегодня праздничный день — 7 ноября. Несмотря на позднюю осень, теплынь такая, что можно ходить в одних платьях. Нынче в Нальчике удивительно ясная и теплая осень.

Сегодня в клубе праздничный вечер. Володя занят подготовкой сцены к спектаклю. Он подклеивает декорации, исправляет блоки у занавесей, устраивает луну из лампочки.

Ему еще не исполнилось шестнадцати лет, но он высок не по возрасту. У него та же, что и в детстве, — чисто русская миловидность лица. Трудно понять, от чего она зависит: от мягкости и окружности очертаний, от полудетской пухлости щек или от спокойных улыбчивых губ. Трудно объяснить, почему, несмотря на мягкие темные кудри, несмотря на восточные, длинные глаза, в нем сразу угадывается русская кровь.

Володя с увлечением работает на полутемной сцене. Он любит эту невидную, подготовительную работу, а сегодня ему хочется, чтобы все было особенно хорошо. Главную роль сегодня играет студентка Ленинградской театральной студии Катя Луганова. Всю неделю Володя ежедневно приходил на репетиции, чтобы видеть, как она играет.

Когда все уже готово, приходит Асхад. Он ведет с собой двух девочек лет тринадцати.

— Вот тебе две помощницы — Соня и Маржан, — говорит он и уходит.

Одна из девочек русская, беленькая, с бесчисленными бантиками. Бантики у нее в косичках, на груди, на туфлях. Это, конечно, Соня.

Вторая — кабардинка, смуглая, с узким упрямым личиком. Это Маржан. Володя говорит ей:

— Маржан, передай мне гвозди.

— Я не Маржан, я Соня! — возражает она, и обе девочки смеются.

— Нас всегда все перепутывают! Маржан — это я! — объясняет беленькая.

— Девочки, — говорит Володя, — осмотрите все кресла в зале. Там много поломанных кресел, а у нас есть клей, гвозди и свободное время.

Он чинит кресла, а девочки с перепутанными именами с увлечением помогают ему, не переставая болтать.

В это время входит Люська. С недавних пор с Люськиным лицом произошла метаморфоза. Однажды оно распухло, почернело и несколько дней было очень страшным. Потом чернота исчезла, а вместе с ней исчезли бесчисленные Люськины веснушки. Сейчас Люськины волосы завязаны синим бантом, от которого они кажутся еще рыжее, а лицо кажется еще белее. Люська смотрит на Володю и говорит возмущенно:

— Что ты делаешь? Чего ради ты чинишь стулья в чужом клубе? Если бы это, по крайней мере, был наш клуб! Может быть, ты думаешь, что тебе заплатят за это деньги или что кто-нибудь скажет тебе «спасибо»?

— Мне же все равно нечего делать! — оправдывается Володя.

— Нет! Ты просто глуп! Ты обедал? Я еще не обедал? Как это на тебя похоже! Сейчас же иди в столовую!

При людях Люська всегда разговаривает с Володей так, как будто он ее собственность, но, когда они остаются вдвоем, она сразу становится тихой. Володя знает, что Люська любит «фасонить» и командовать, но прощает ей это, так как она его давнишний товарищ и в сущности славная девчонка.

Зрительный зал постепенно наполняется людьми, а за кулисами идет обычная суматоха.

— Володя! — кричит суфлер. — У меня в будке не горит лампочка!

— Володя! — кричат из бутафорской. — Почему купили зеленое ситро?! Ведь мы пьем вино! Надо было купить красного ситро! Неужели нельзя сообразить?!

— Володя! — тонким сердитым голосом кричит Люська. — Где зеркало?! Разве это зеркало?! Это огрызок какой-то! Я — графиня, с какой стати я буду смотреться в эту лупу! Никогда ты ни о чем не подумаешь вовремя!

И только режиссер дядя Саша говорит с Володей нежным голосом:

— Володенька, куда запропастилась луна? Займись ею, милый, пожалуйста!

Дядя Саша очень толстый, у него доброе бабье лицо и красный нос пуговкой. Дядя Саша любит водку и искусство. Володю он называет своей правой рукой.

— Володя! Пойди сюда! — зовет Володю исполнитель главной роли, Левка Розик. Его очень длинный, обычно до прозрачности бледный нос порозовел. — Выпей со мной! На мою ответственность! Я угощаю! Нет, ты не думай! Я пью вполне открыто с точки зрения комсомольской дисциплины! Я пью для вдохновения. Ведь я сегодня играю с Катей. Я должен играть как бог! Катя говорит, что у меня богатый голос. Вот, послушай, как у меня сегодня звучит голос! — Левка становится в позу и говорит: — Я пр-р-резираю тебя!

И Володе кажется, что слово «презираю» состоит из одного сплошного «р».

— Слышал! Голос звучит роскошно! Это от яиц. Я уже съел шесть яиц. Сейчас я съем еще два яйца. Б-р-р! Противные, как лягушки.

Левка выпивает еще два яйца и показывает длинный вязаный шарф, в котором ярко-зеленые полосы чередуются с ярко-красными. При взгляде на этот шарф начинает рябить в глазах.

— Видишь, какой шарф! Он выглядит очень революционно! Тогда, в 1905-м, все революционеры носили такие шарфы на мае!

Володя не видит никакой революционности в полосатом шарфе, но видит, что Левка слишком быстро говорит и слишком размашисто жестикулирует.

— Хватит тебе пить!

— Подумаешь! Что такое для меня пол-литра водки?! Ерунда!

Володя уходит за красным ситро и за зеркалом для Люськи. Вернувшись, он слышит Левкин голос:

— Ик! Б-р-р! Отрыгается! Отрыгается водкой и яйцами, — удивленно сообщает Левка. — Ик! Мне достаточно запахнуться этим шарфом и выйти на сцену вот такой походкой, чтобы все сразу увидели, что я р-революционер! Ик! Фу-ты черт! До чего противно! Ик! Это все яйца! Сколько я их съел сегодня?

И Катя взволнованно говорит дяде Саше:

— Он совсем пьян! Его нельзя выпускать на сцену!

— Розик! Пойди сюда! — зовет дядя Саша.

Левка подходит и, покачнувшись, галантно целует ручку Кате.

— Ты помнишь роль? — спрашивает дядя Саша.

— Роль! — Левкино лицо принимает надменное выражение. — Какое значение имеет для меня роль, если я могу импровизировать?

Дядя Саша тащит его в уборную, трясет за шиворот и говорит тихо:

— Дурак! Идиот! Собачий сын!

Спектакль срывается. Взволнованные актеры собираются на сцене.

— Знаете что? — предлагает Люська. — Пусть играет Володя. Он бывал на всех репетициях и знает роль. Я сама слышала, как он показывал Левке!

— Володенька, милый, выручай, — просит дядя Саша и идет к Володе целоваться.

Прежде чем Володя успел опомниться, его уже сажают, гримируют, проверяют и обучают. Дядя Саша наспех репетирует с ним самые ответственные сцены. Володя выходит на сцену, еще немного ошеломленный неожиданностью и поглощенный мыслями о том, чтобы ничего не забыть и не перепутать. Ему даже некогда волноваться и думать о зрителях. Все идет гладко, и в антракте дядя Саша целует его:

— Слава богу, не подкачал, милый!

В антракте с ним наспех репетируют основные моменты следующего действия, и Володя выходит на сцену свеженашпигованный десятками наставлений.

Постепенно Володя осваивается со сценой и даже приходит в состояние какой-то приятной приподнятости.

У него хорошая внешность, красивый голос, играет он без претензий и не портит спектакля.

Все идет благополучно, и спектакль близится к концу. В последней сцене революционер Алексей (Володя) прощается со своей возлюбленной, дочерью купца (Катей).

— Нам пора расстаться, моя любимая! Поцелуй же меня на прощанье! — говорит Володя.

Катя приближается к нему и протягивает губы для поцелуя, но Володя резким испуганным движением отшатывается от нее. В суматохе и спешке он забыл об этой сцене, тем более что на репетициях Левка не целовал Катю.

Сейчас, когда Катя стоит так близко, Володя вдруг видит, что она уже взрослая женщина. Он вдруг начинает видеть ее с непонятной яркостью. Он видит ее белую шею с легкой припухлостью над межключичной ямкой. Видит ее покатые плечи, девичью грудь и крутые бедра. И он чувствует, что поцеловать ее сейчас здесь, на глазах у сотен зрителей, он не может. Он может что угодно. Он согласен провалиться сквозь землю. Он может поцеловать прокаженного, может поцеловать тигра, крокодила, но поцеловать Катю он не может. Он молчит и отодвигается, охваченный странным оцепенением.

— Целуйтесь! — шепчет суфлер в будке.

— Целуйтесь! — шепчет дядя Саша за кулисами.

Володя с отчаянием оглядывается.

— Володя! Что же вы? — шепчет Катя ему в лицо.

И, растерявшись, деревенея от стыда и волненья, Володя механически повторяет с прежним выражением:

— Нам пора расстаться, моя любимая! Поцелуй же меня на прощанье! — и снова отшатывается от Кати.

Его лицо со всей очевидностью выражает его отчаяние, страх и полную растерянность.

Пот течет по его щекам, руки его повисли плетьми.

В зрительном зале проносится смех.

В суфлерской будке суфлер затолкал себе в рот половину пьесы и задыхается от смеха.

За кулисами дядя Саша прижался к стене, трясется своим жирным телом, машет руками и плачет от смеха.

Володе хочется бежать. Он хочет спрыгнуть в зал, но зал переполнен людьми. Володя видит смеющееся лицо писателя, сочувственное и страдающее за него лицо Асхада.

Володя оглядывает зал и сцену глазами загнанного зверя и в отчаянии, сам не зная как, говорит в третий раз:

— Нам пора расстаться, моя любимая! Поцелуй же меня на прощанье. — И в третий раз отшатывается от Кати. Теперь ему остается только умереть.

Все вокруг стонут от смеха, так до очевидности ясно то, что происходит в душе этого долговязого, испуганного мальчика. И то, что еще непонятно ему самому, уже понятно сотням зрителей. Он вызывает их симпатию, они сочувствуют ему от всего сердца, но не могут не смеяться над ним.

Они от души наслаждаются его растерянностью и испугом, его прилипшими к потному лбу волосами, его беспомощным и дурацким видом. Они от души наслаждаются тем, что его первое чувство проявилось так неожиданно, так нелепо и так неуместно. Одна эта сцена стоит всего спектакля. Зрители стонут от смеха.

А Володя стоит на глазах у сотен людей душевно обиженный и охваченный одним желанием: никогда не жить на этом свете!

И тогда выручает Катя. Необыкновенная девушка Катя! Только она и могла додуматься до этого.

— Я понимаю, — говорит она, — ты не хочешь поцеловать меня, потому что я дочь купца! Ты не можешь пересилить себя и простить мне это! Ну что же! Простимся, как чужие!

Сбитая с толку публика затихает, и только актеры за сценой продолжают корчиться от смеха.

Наконец опускается занавес.

Володя быстро идет за кулисы. Мимо мелькают оскаленные в смехе лица.

— Бедная детка! Он еще не целовался! — кричит суфлер.

— Кате, Кате, умнице, скажи спасибо! — говорит дядя Саша, вытирая слезинки смеха.

— Ты в нее влюбился? Влюбился? Влюбился? — с острым любопытством и насмешкой спрашивает Люська.

Володя идет в маленькую темную комнату, где хранятся декорации, и ложится на трехногую кушетку.

Как показаться на глаза людям? Как глупо, как идиотски он вел себя! Теперь весь город знает, что он любит Катю, а он и сам не знал об этом до сегодняшнего дня! Он горит от стыда и горя, он переживает все с такой остротой, какая возможна только у пятнадцатилетнего, очень впечатлительного мальчика.

В комнате раздаются легкие шаги, и Катин голос спрашивает:

— Володя, вы здесь?

Она слышит его дыхание и ощупью находит его в темноте.

— Не надо огорчаться! — говорит она.

Ее руки скользят по его лицу и ощущают влагу на его щеках.

— Милый! Глупый! — шепчет Катя и, повернув Володину голову, целует его в одеревеневшие неподвижные, губы.

Потом они сидят рядом на кушетке. Володя не может ни говорить, ни шевелиться от волнения, а Катя рассказывает ему о себе:

— Завтра мы уезжаем в Ленинград. Не знаю, когда я еще приеду сюда. Не знаю вообще, как мне поступить дальше. Аркадий Петрович — замечательный писатель. Он пишет большую книгу и говорит, что не сможет ее написать, если я не выйду за него замуж.

Володя молчит, но она так хорошо понимает его, что без слов слышит его возражение.

— Нет! Нет! Еще ничего не решено. Мне совсем не хочется замуж. Но так трудно решить что-нибудь, когда ты совсем одна. Ведь у меня никого нет, кроме тети. А тетя говорит, что я должна выйти за Аркадия Петровича. Но мне так не хочется, так не хочется замуж!

— Катя! Где вы?! — раздаются голоса, и она уходит.

И ни он, ни она не заметили того, что Володя не сказал ни слова и что беседа их была отрывочна и коротка. Наоборот, у них осталось такое ощущение, словно они говорили очень много и откровенно и беседа их была полна значения.

До полночи Володя провел у Катиного дома. Утром он говорит маме:

— Мама, мне надо много денег.

При этом он смотрит ей в глаза и сжимает губы с таким выражением, точно ни под какими пытками он не вымолвит ни слова больше. Необъяснимыми путями в память матери возвращается давно забытая картина: оранжевый вечер и две головы, склоненные над альбомом. Потом она вспоминает смущение Володи в последней сцене спектакля и то, что Катя уезжает сегодня. Чудом материнской интуиции она понимает все. Она не задает ему ни одного вопроса. Она вынимает из кошелька все деньги.

— Это все, что у меня есть, сынок. Вечером я получу еще, за шитье. — И уходит из комнаты, чтобы он не стесняясь взял столько, сколько надо.

Володя идет в садоводство. Утром сразу похолодало, на улицах лежит первый снег, пышный и голубоватый, но в оранжереях еще есть розы. Он покупает дорогой букет из красных и белых оранжерейных роз.

Вот и вокзал. Катя с писателем и группой провожающих уже здесь. На ней синее пальто, белый пуховый берет и белые пуховые рукавички. Володя посылает с мальчишкой свой букет, а сам стоит в полутемном вокзальном коридоре. Отсюда ему хорошо видно Катю, а сам он невидим.

Он видит Катины русые брови, большие, широко расставленные глаза с голубоватыми веками, прямой, маленький нос и полные, милые губы. На лице ее обычное выражение доброты и внимания, но иногда она оглядывается, словно ищет кого-то. Когда ей передают букет, все смеются, а писатель грозит ей пальцем. Ее щеки розовеют и еще сильнее оттеняют голубизну век и голубоватые тени на висках. Эти перламутровые переходы от нежно-розового к нежно-голубому напоминают о раннем, ясном утре.

Вот Катя входит в вагон, опускает оконную раму и становится у окна. Одной рукой она держит букет, а другая рука в белой рукавичке держится за край окна. Берет сдвинулся на затылок, и виден прямой пробор и гладко зачесанные русые волосы.

Катя оглядывает перрон, и лицо у нее огорченное. Тогда Володя с сильно бьющимся сердцем выходит на перрон. Поезд тронулся. Катя увидела Володю, лицо ее озарилось улыбкой. Она машет ему своей белой пуховой рукавичкой. Все дальше и дальше уходит последний вагон. Володя становится на рельсы, и они гудят под его ногами.

Он долго бродит за городом — в нем радость и боль, гордость и стыд, надежда и безнадежность — смятение чувств. Вечером он садится чинить сапоги, а мама шьет за столом. Она видит осунувшееся и измученное лицо сына. Ей хочется поговорить с ним, но она знает, что этого не нужно делать. Она настоящая мать — она живет сыном, но она чужда всякой назойливости, она бесконечно осторожна с ним.

Ей хочется помочь ему. Она начинает петь. Она поет песню за песней. В юности для любимого жениха она не пела так, как поет сейчас для сына. Она поет ему, не поднимая глаза от работы, и песни бьются большими крыльями о стены низенькой комнаты…