«Голубые Орхидеи»

ГЛАВА 15

— Раз! Два! Выше ногу! Повернуть голову! Улыбайся! Прогни спину!

Елена Куникова, преподаватель танцев, стояла в студии рядом с зеркалом, давая указания и критически наблюдая за тем, как Валентина исполняет трудные комбинации в двенадцатый раз… или уже в двадцатый?

— Да… да… теперь лучше, Вэл. Намного лучше. Мы еще сделаем из тебя бродвейскую танцовщицу, — добавила она. — Достаточно на сегодня, иди в душ, ты заслужила его.

Но вместо того чтобы уйти, Валентина опустилась на пол и, тяжело дыша, обвила руками колени. Ее трико пропиталось потом после трех часов работы, даже волосы были мокрыми, хоть выжимай. После двух недель жесткого расписания тренировок все ее тело стонало от изнеможения.

— Слишком напряженно? — спросила Елена.

— О нет, — солгала Валентина, медленно поднимая голову.

— Мы должны вернуть тебе форму, Вэл. Нужны годы тренировок для того, чтобы наверстать. Танец — это бездна тяжелой работы. Без усилий нет побед.

— Знаю, знаю, — вздохнула Валентина, вставая.

— Ну, — усмехаясь, сказала Елена, — за две недели вы прошли тысячу миль, юная леди. Но…

— Мне нужно пройти еще тысячу, верно?

— Может быть, восемьсот девяносто девять.

Валентина рассмеялась и направилась в раздевалку.

Елена была великолепным преподавателем, самым лучшим. У Валентины появилась уверенность, что Кит завтра будет доволен ею.

Она сбросила свое влажное трико и устало побрела в душ, по дороге взглянув на большие часы на стене и прикинув, сколько у нее времени в запасе. Через двадцать минут она должна вскочить в такси и помчаться на двухчасовые занятия драматическим мастерством в небольшой театр на Пятьдесят четвертой улице.

После горячего душа она насухо вытерлась полотенцем и направилась в раздевалку.

— Как дела? — спросила ее рыжеволосая высокая женщина в одних трусиках-бикини. Она вытянула длинную ногу на скамейке и втирала в нее крем. Говорила она с легким южным акцентом.

— Просто великолепно.

Женщина показалась знакомой, и Валентина посмотрела на нее внимательно.

— Кажется, я видела вас на прослушивании?

— Да. Я Джина Джоунз.

Джина постоянно посещала «Стэпс», и они несколько минут поболтали о занятиях.

— Я работаю как проклятая, каждый день, — призналась Джина, — и непременно добьюсь успеха, дорогая, вот увидишь. Но мне уже двадцать восемь, остается только надеяться, что это произойдет раньше, чем я состарюсь и не смогу больше танцевать. — Затем Джина небрежно спросила: — Ты все еще встречаешься с Китом Ленардом? Ходят слухи, что вы вместе, и он завтра придет посмотреть, как ты танцуешь.

Валентина покраснела. Постепенно ее румянец стал огненным. Она опасалась, что такое произойдет.

— Нет, мы просто проводим много времени вместе, потому что он помогает мне пройти интенсивный курс актерского мастерства. Мы смотрим множество пьес — университетские и внебродвейские постановки, и он разбирает их со мной.

Джина приподняла брови.

— Значит, вот как это называется. — Но тон ее не был оскорбительным. — Послушай, Вэл, могу я дать тебе небольшой совет?

— Конечно.

— Все происходит таким образом: когда люди работают вместе над постановкой, они сближаются. Их гормоны начинают бушевать, ты понимаешь, что я имею в виду? Вот почему кинозвезды так часто женятся друг на друге, — они встречаются на съемочной площадке. Но связи такого рода не всегда удаются… Чувства увядают, когда представление окончено.

— Я понимаю… — сказала Валентина. Она взяла сумочку и стала искать щетку для волос. — Однажды я уже испытала боль. Несколько лет назад во время гастролей я встретила женатого мужчину… но он решил остаться с женой. Я не хочу, чтобы произошло нечто подобное.

— М-м-м, — промычала Джина.

Глядя в зеркало, Валентина размышляла о предостережении Джины. Ее притягивал Кит Ленард, его приятная спокойная улыбка, то, как он прямо смотрел в глаза, разговаривая с ней. В нем ощущалась доброта, которая затрагивала глубже, чем просто сексуальная привлекательность. Он был в своей основе искренним, мог быть нежным, честным.

Это делало его опасным.

«Но только если я позволю ему стать таким», — решила она.

— Ну, что ты думаешь? — спросил Кит, когда они вышли из театра, посмотрев «Цену славы» с Чарлзом Гродином. На тротуаре сотни театралов толкались, нанимая такси, выстроившиеся в два ряда. Воздух был душным, чувствовалось приближение дождя. — Туда, Вэл, — сказал Кит. — Я попросил водителя, чтобы он подождал нас на углу площади Ирвинг, а не у театра. Там не так много народа.

Он тепло улыбнулся ей и взял под руку. Его прикосновение, как электрический удар, прошло по ее телу.

Черный длинный лимузин ждал на углу. Кит велел шоферу отвезти их в кафе «Фокси» на Пятьдесят четвертой улице, рядом с Мэдисон. Ему нравилось кафе, так как там были большие отдельные кабинки.

Возбужденные, они зашли в свою кабинку, сели и принялись обсуждать пьесу во всех подробностях — занятие, доставлявшее Валентине все больше и больше удовольствия. Ей нравилось его чувство юмора и энтузиазм. Что бы Кит ни делал, он выполнял это на сто процентов. Ему было уже почти сорок, но он обладал энергией и жизнерадостностью двадцатилетнего. Она уже знала, что Кит был умелым наездником, опытным игроком в поло и великолепным объездчиком полудиких лошадей, время от времени совершавшим поездки в Хьюстон, где принимал участие в состязаниях ковбоев. Он катался на лыжах около Аспена, неплохо играл в гольф, как-то даже пытался заняться планеризмом.

Два часа спустя, когда кафе начало пустеть, Кит, улыбаясь, откинулся на спинку стула и сказал:

— Думаю, на сегодня достаточно. Скажи мне, Вэл, что происходит с «Голубыми Орхидеями»? Неужели вы действительно расстались навсегда?

Валентина нахмурилась.

— Надеюсь нет. Я целыми днями пытаюсь дозвониться до сестры, и мой агент делает то же самое, но Орхидея бросает трубку. Она не уступит ни на йоту. Я приняла ответственность на себя, — заметила Валентина, — и теперь чувствую себя очень виноватой.

— Не стоит. Для этого нет причин. Ты предложила продолжать записывать пластинки и выступать, а она не согласилась. Перерыв в год или чуть больше не принесет вреда «Голубым Орхидеям». Вспомни, как много времени проходило между альбомами «Ролинг Стоунз» или Боба Сигера, Хьюи Льюис и «Ньюз». — Он продолжал: — Если бы ты имела право выбора, Вэл, что бы ты выбрала? Только скажи честно.

Она пристально смотрела на него и молчала.

— Положение звезды? — настаивал он. — Этого ты хочешь? Известности, славы?

Она колебалась.

— Думаю, я просто хочу работать и знать, что я одна из лучших, знаешь, как Барбара Стрейзанд. И…

— Да?

Она покраснела. Любовь. Но как сказать это Киту?

К счастью, хозяин кафе подошел к их столику, давая понять, что он хочет закрывать. С облегчением Валентина сказала:

— Ой, кажется, кафе закрывается. Черт, а я хотела снова попытаться связаться с Орхидеей.

— Он, может быть, разрешит тебе позвонить в вестибюле, — предположил Кит. — Но Орхидея чертовски упряма, она, наверное, не захочет говорить, даже если и дома. Дай ей еще несколько дней, и она придет в себя.

— Нет, — настаивала Валентина. — Я хочу поговорить с ней сегодня, если смогу.

— Черт побери!

Орхидея услышала трель телефонного звонка, стоя в коридоре и шаря в сумочке в поисках ключа. Она прошлась по дискотекам, большую часть времени проведя в «Рейджине» на Парк-авеню, где звучала живая музыка. Ноги ее болели от многочасовых непрекращающихся танцев, и она была немного пьяна.

— Черт побери! — снова воскликнула она, возясь с ключом, пока телефон все звонил и звонил.

Орхидея вбежала в комнату и схватила трубку.

— Да! — резко бросила она.

— Орхи, — раздался голос сестры. Он звучал приглушенно, по всей видимости из телефонной будки. — Ты дома, слава Богу. Я пытаюсь связаться с тобой уже пару недель. Репетиции у меня проходят потрясающе, и я уже договорилась о записи «Голубых Орхидей» со студией «Девятое небо» в Детройте…

— Я не хочу с тобой разговаривать.

— Орхидея, — взмолилась Валентина. — Послушай меня. Пожалуйста, только послушай…

Но Орхидея бросила трубку, схватила смятую пачку ментоловых сигарет «Бенсон и Хеджес», свою новенькую тонкую золотую «Данхилл» и трясущимися руками зажгла сигарету. Табак сделает ее голосовые связки более жесткими, но сейчас ей просто наплевать на все это. Слезы капали из ее глаз.

Ей не хотелось стать «бывшей», неудачницей, просто аккомпанементом, ей нужны «Голубые Орхидеи», чтобы ощущать себя снова личностью.

Валентина медленно повесила трубку. Кит ждал ее рядом с дверью. Когда они вышли из кафе, потоки дождя хлынули на землю.

Валентина отступила под навес соседнего клуба «Тату», но он служил очень слабой защитой, и через несколько секунд вода распрямила ей волосы, а пальто облепило тело.

Промокший Кит последовал за ней, мокрые волосы плотно облегали его голову.

— Лимузин, наверное, объехал квартал, — сказал он. Вода ручьями сбегала по его лицу и шее.

— Ты как мокрый ребенок, — усмехаясь, сказала она.

— А ты промокший крысенок.

— О нет, по сравнению с тобой, я, можно сказать, сухая.

Подъехал лимузин, и туфли Кита зачавкали, когда они стали пробираться через бегущие потоки воды.

— Я как Чарли Чаплин в своих хиповых ботинках, — заметил он, пританцовывая.

Валентина усмехнулась. Все его величие куда-то исчезло. Он выглядел прелестно, и она в своих безнадежно испорченных легких туфельках от Джордана начала танцевать чечетку, напевая мелодию из «Поющих под дождем».

Они весело смеялись, забираясь в лимузин.

Когда машина остановилась перед нью-йоркским отелем «Фитцджеральд», где жила Валентина, она мгновенно приняла решение:

— Ты не можешь вернуться домой в такой мокрой одежде. Почему бы тебе не подняться ко мне и не обсохнуть? Мы вызовем кого-нибудь из гостиничной службы, может, они погладят твое пальто и пиджак, пока ты ждешь?

— За весь день я не слышал лучшего предложения. Но мне необходимо позвонить жене, — добавил он.

— Конечно. Я понимаю.

Они прошлепали через вестибюль под подозрительными взглядами двух стоящих у стойки коридорных. Валентина усмехнулась.

— Думаю, они принимают нас за людей с улицы.

— Я так не думаю.

Она откинула голову назад и засмеялась:

— Меня бы это не удивило. Твои туфли, Кит… Они хлюпают, как белье в прачечной!

Войдя в лифт, они приникли друг к другу, охваченные новой волной веселья. Даже с мокрыми волосами Валентина казалась ему прекрасной, кожа ее светилась. Он не мог насмотреться на ее улыбку. Несмотря на жизнь рок-звезды, которую она вела, в ней сохранилось нечто совершенно неиспорченное и естественное. Она была необыкновенно сердечной, и Кит, черт побери, хорошо понимал, что ему лучше держать в узде свои эмоции… сейчас… пока не стало слишком поздно.

В лифте висели зеркала в латунных рамах. Валентина взглянула на их плачевные отражения и снова разразилась смехом. Когда Кит увидел свой нос, с висящей на его кончике каплей дождя, он тоже расхохотался.

Обхватив друг друга, они продолжали смеяться. Когда он прикоснулся к ней, только несколько дюймов отделяли его губы от ее губ.

Они преодолели эти дюймы легко, как дети. Кит ощутил капли дождя на ее губах и почувствовал наплыв чувств, заставивших его задрожать. Он застонал, притянул ее к себе, их губы соединились, и все здравые мысли исчезли из его головы. Он мог думать только о том, чтобы прижать ее еще сильнее.

Когда они вошли в ее комнату, Кит вдохнул запах нескольких огромных букетов роз, смешанный с легким ароматом ее одежды и духов, и почувствовал, как потрясение проникает в глубь его существа.

— Я… я не уверена, вправе ли я… дело в том, что я думаю, я не могу…

Валентина стояла, скрестив руки на груди, испытывал чувство внезапной тревоги.

— Конечно, — сказал он, тоже отодвигаясь.

Они стояли и неловко молчали, понимая оба, что они не могут допустить, чтобы что-нибудь случилось.

— Я только позвоню жене, если ты не возражаешь, — наконец сказал он. — Не стоит вызывать служителей. Не сомневаюсь, моя одежда в один миг высохнет.

— Телефон там, — показала она.

Пока Валентина в ванной приводила себя в порядок, Кит быстро набрал номер Синтии и сказал ей, что останется в городе.

— Хорошо, — согласилась жена, — а я читаю замечательную книгу, новый исторический роман Рут Райан Ланган. Я очень люблю ее, она такая романтичная.

Когда Кит повесил трубу, он почувствовал глубокий приступ вины. Его жена черпала романтизм из книг, а не от него.

— Наверное, нам следует поговорить, — серьезно сказала Валентина, выходя из ванной. Она переоделась в длинный светло-голубой атласный халат, расшитый в японском стиле голубыми орхидеями, и зачесала свои влажные волосы назад, открыв лицо. Она смыла остатки косметики и выглядела восемнадцатилетней, юной и свежей.

— Конечно, — согласился он. Его душа мучилась неизвестностью и требовала ответа.

— Я думаю, никто из нас не ищет просто любовной связи. Во всяком случае, я совершенно этого не хочу. Я никогда не смогла бы поступить так с другой женщиной и, уверена, ты ощущаешь то же самое. Но… может, мы сможем немного поговорить, просто по-дружески.

Валентина сидела на диванчике, а он рядом на стуле, они рассказывали друг другу о своем прошлом.

Он рассказывал о своем детстве в Хьюстоне, об учебе в Мичиганском университете, когда он играл в «Росомах», его морской поход новобранцем, затем вторым лейтенантом во Вьетнам и Таиланд. Он до сих пор видел сны о своем друге, раненном гранатой. А еще в Таиланде была девушка Мей Линг… Он никогда не рассказывал о ней даже Синтии. Кит подозревал, что у Мей Линг есть ребенок от него, но она отказалась подтвердить это. Много лет он посылал ей деньги, пока однажды его письмо не вернулось с пометкой «скончалась». Это ранило его сердце.

Он рассказал Валентине, как переехал в Нью-Йорк и там на благотворительном балу в Музее современного искусства встретил Синтию. Ее неземная светлая красота увлекла его. Она напомнила ему Грейс Келли, была очень хрупкой.

— Первый ее сердечный приступ просто уничтожил меня, — тихо сказал он. — Она была так молода и по-настоящему любила жизнь. Мы мечтали иметь большую семью, но часто мечты…

— Ты любишь ее, — мягко перебила Валентина. Она хотела в его глазах найти ответ.

Кит долго колебался, прежде чем ответить. Он устремил взгляд на плотно задвинутые, тяжелые жаккардовые портьеры, чтобы не слышать шум еще продолжающегося сильного дождя, барабанившего в окно. Он знал, что большинство мужчин на его месте, находясь в номере отеля с такой красивой женщиной, как Валентина, сказали бы что-нибудь подходящее к случаю: что их брак превратился в обязанность, что они отдалились друг от друга и уже много лет не занимаются любовью.

Но он не мог так сказать. Это не было бы ложью, но только частью правды. Его брак состоял из множества сложных чувств.

— Не стану вводить в заблуждение, Валентина, я люблю свою жену, хотя, может, и не так, как ты думаешь. Она верна мне, и я отвечаю ей той же преданностью. Не ее вина, что мы не смогли осуществить наши планы из-за ее плохого здоровья. Многие видят в нас идеальную пару, — пытался объяснить он. — Прости. Но я не могу лгать тебе.

Она отвернулась, держа очень прямо свою изящную головку. Кит понимал, что его слова причинили ей боль.

— Ты хочешь узнать обо мне? — наконец спросила она.

— Конечно. Конечно хочу.

Как завороженный, слушал он ее рассказ об отце, сосланном в трудовой лагерь, о матери-балерине, о крушении поезда в Кавказских горах. История восьмилетней девочки, разыскивающей среди снегов своего брата-близнеца, очень тронула его. Немногие знали, что он ребенком потерял старшую сестру, умершую от лейкемии. Кит ощутил комок в горле.

— Близнецы, — заметил он. — Между ними существует особая связь, не так ли? Почти сверхъестественная. Они связаны друг с другом больше, чем просто генами.

— Я часто видела Михаила во сне, — продолжала Валентина. — Особенно в первые месяцы после катастрофы я чувствовала себя такой одинокой. У меня оставалась только мама. Мне снилось, что он потерялся, его уносит от меня… в опасности, всегда в опасности. Я до сих пор иногда вижу его во сне, и он все еще в опасности, Кит. Иногда я просыпаюсь в слезах. Сны кажутся такими живыми! — она вздохнула.

Кит взглянул на часы.

— Боже! — воскликнул он. — Ты представляешь, уже полпятого утра?

Они посмотрели друг на друга. Он видел, как выражение огорчения промелькнуло по лицу Валентины.

— Так поздно? — запинаясь, пробормотала она. — Завтра ты придешь посмотреть, как я танцую? — Она подняла глаза и встретила его взгляд, и он тотчас же утонул в них.

— Вэл, — хрипло прошептал он.

— Пожалуйста, — взмолилась она, — не надо… Я не могу…

Ее зрачки расширились, и он увидел прекрасные золотисто-зеленые цвета ее радужной оболочки, услышал ее тихое дыхание, ощутил пряный аромат женщины.

Он понимал, что ему следует сейчас сделать — встать и уйти в свою квартиру и попытаться хоть несколько часов поспать. У него есть жена. Но на этот раз он не смог удержаться и снова потянулся к Валентине. Она издала долгий, протяжный, удовлетворенный вздох.

Дрожащими руками Кит стал стягивать атласную ткань с плеч Валентины, покрывая их поцелуями. Она стонала, так как каждый нежный поцелуй пронзал ее тело крошечными электрическими разрядами.

Когда он освободил ее плечи, покрыв поцелуями каждый дюйм кожи, он потянул пояс и развязал его, так что халат распахнулся, обнажив ее полную грудь и тень шелковистого темного треугольника.

— Боже, — прошептал он, глядя на нее, как на богиню. — О Боже, Вэл… Иисус…

Она выскользнула из атласного халата и предстала перед ним обнаженной. Он стал ласкать ее кожу своими теплыми руками, словно овладевая каждым дюймом ее тела, каждой изящной складочкой, каждым изгибом.

Она задыхалась от желания, чтобы он вошел в нее поскорее… взял ее!

— Медленней, — шептал он, — медленней, дорогая.

Валентина обуздала свое неистовое желание. Она стала расстегивать одну за другой пуговицы на его сорочке, затем сняла ее так же медленно, как он раздевал ее.

Тело Кита было крепким и мускулистым, а грудь покрыта густыми шелковистыми темными волосами, среди которых поблескивало несколько серебринок. Теперь на нем оставались только узкие трусы из голубого шелка, приятно скользившего под ее пальцами. Ткань натянулась — он уже испытывал состояние эрекции.

— Я хочу тебя… Ты нужна мне, — тяжело дыша, прошептал Кит, стиснув ее руки так сильно, что на коже остались отпечатки пальцев.

Он был очень мужественным, потрясающе желанным. Он поднял ее, отнес к кровати и опустил на дорогое пуховое одеяло с цветочным узором.

— Я не могу ждать, — задыхаясь, говорил он. — Не могу ждать… Я должен быть рядом с тобой, Вэл.

Их руки и ноги неистово сплелись, они хотели, чтобы кожа касалась кожи, стремились ощущать дыхание друг друга, вдыхать аромат. Валентина ощущала поток острых противоречивых эмоций. Это был такой мучительный экстаз, такая безумная полная любви радость. Она могла бы навсегда остаться здесь, в объятиях Кита.

Его губы нашли ее губы, и он принялся их страстно целовать. Его язык проник в теплое пристанище ее рта, как будто овладевая и им тоже, и она отвечала на его поцелуи так же страстно. Они неистово целовались, дыхание участилось, руки ласкали друг друга, тела трепетали, пытаясь слиться воедино.

А затем… хриплые голоса из холла, какие-то мужчина и женщина, громко смеясь, возвращались в свой номер из ночного клуба. На них с грохотом обрушилась реальность. Потрясенная, Валентина застыла, тело ее одеревенело. Оба они сказали, что не могут позволить себе увлечься… а теперь именно это и делали.

— Мы не можем! — подавленно пробормотала она, отталкивая его, и села дрожа. — О Боже… что мы делаем? Кит… О Боже!

Лицо его исказилось от сожаления. Она понимала, что он так же потрясен случившимся, как и она.

— Прости, — прошептал он и нежно обнял ее, его пыл прошел. — Я знаю, ты сказала мне, как ты относишься к этому, но… ты такая красивая, а я давно так никого не любил.

Она почувствовала, как ее сердце разрывается на части. Он так не любил. Он любит ее.

— Кит, если бы мы были другими… может, это могло бы произойти. Но…

— Но мы такие, какие есть, — согласился Кит, начиная одеваться. — Вэл, тебе можно было и не говорить мне, что мы не вправе делать этого. Я и сам знаю. Просто мне чертовски тяжело. — Он повернулся к ней, и она увидела бриллиантовый блеск слез в его глазах. — Так чертовски тяжело, Вэл.

— Я знаю, — сказала она, и ее глаза тоже наполнились слезами.

На следующее утро Валентина исполняла свой джазовый номер, над которым работала две недели, перед Китом и Еленой, своей преподавательницей. Бессонная ночь придала ей огня, и она прекрасно, как никогда, исполнила свой танец.

— Вэл, ты меня просто ошеломила, — сказала Елена, когда Валентина, все еще тяжело дыша, покинула танцевальную площадку. — Ты полностью отдалась танцу и добилась своего.

Но Валентина видела только Кита. Он встал и подошел к одному из больших окон, выходящих на улицу.

— Ну? — спросила она, подходя к нему в своих мягких черных туфлях для джазовых танцев.

Он повернулся. На нем был твидовый пиджак от Тернбулла и Ассера, желтый свитер и джинсы, и у нее промелькнула мысль, что он, видимо, держит часть одежды в своей городской квартире. Когда он взглянул на нее, глаза его сияли. Она ощущала глубокие чувства, которые он пытался сдержать, его печаль, смешанную с болью.

— Валентина, ты была великолепна. И я так люблю тебя, меня просто разрывают чувства. Боже, помоги мне!

Следующая группа вошла в студию и занялась разминкой под музыку «Поинтер систерз». Под прикрытием громкой рок-музыки Кит и Валентина говорили вполголоса.

— Я тоже, — приглушенно сказала Валентина. — Но я не могу быть счастлива за счет кого-то другого. Я знаю, люди все время так поступают, но я не принадлежу к их числу.

— Вот почему я люблю тебя.

— Что же нам делать? — прошептала она.

— А что мы можем сделать, кроме как стать добрыми друзьями? Вэл… У меня нет другого ответа. Положение Синтии очень серьезное. Потрясение от развода может убить ее, и я бы никогда не простил себя. Я…

Она коснулась указательным пальцем его губ.

— Все в порядке, — заставила она себя сказать. — Не может быть друга лучше, чем ты…

Она дрожала, стоя на негнущихся ногах, и боялась, что не выдержит и расплачется.

— Продолжай жить своей жизнью, Вэл, — печально сказал Кит. — Так будет лучше для нас обоих. Не думай больше обо мне.

Они посмотрели друг на друга. Оба они понимали, что это невозможно.

Мария Кристина, она же Аранья, лежала на спине, а ее муж Томас, обливаясь потом, занимался с ней любовью! Его похотливое пыхтение заполнило комнату. Он не выпускал ее из объятий с тех пор, как встретил в международном аэропорту Эзейзаж. Теперь они находились в принадлежащей ему фешенебельной квартире в надстройке на крыше дома, неподалеку от отеля Плаза, выходящей на прекрасную площадь Сан-Мартин и улицу Флорида.

— Ну, как тебе? Как? — настойчиво спрашивал он.

— О да, да… Томас… О да!

Латиноамериканские мужчины настоящие самцы, и она знала, что он ждет подтверждения своих невероятных способностей заставить ее многократно испытать оргазм.

— Боже… помоги мне! Как ты? Как ты?

— Да! — выдохнула она, заставляя свое тело содрогнуться и испуская стон удовлетворения.

Издав наконец хриплый крик, Томас обрушился на нее почти без сознания от удовлетворения. Мария Кристина вздохнула и расслабилась, глядя на потолок. Она, как обычно, притворилась, что испытывает оргазм. Мысли ее уносились от спящего мужа. Она воображала себя обладающей величайшей властью над другим человеческим существом — абсолютной властью смерти.

Михаил безумно хотел найти Юлию. Он взял такси и велел отвезти его на Садовое кольцо, к дому с продуктовым магазином на первом этаже, неподалеку от площади Восстания. Он прожил здесь почти пятнадцать лет, пока не поступил в военную академию.

Он все еще не мог поверить в это. Его собственный отец был «влиятельным покровителем» Юлии, тем, кто обеспечил ей квартиру. Петров явно догадался, что у Юлии еще кто-то есть. Знает ли он, что это Михаил? Возможно, он уже выбил из нее признание. У Михаила не было иллюзий по поводу того, как с ней станут обращаться.

Он поднялся на пятый этаж, с нетерпением дождался, пока медленно откроются двери лифта, большими шагами пересек лестничную площадку, вдыхая знакомый воздух с чувством отчаяния и безнадежности.

Он открыл дверь своим ключом и поспешно вошел в роскошную квартиру с четырехметровыми потолками, с замысловатыми лепными украшениями и высокими подъемными окнами, выходящими во внутренний двор. Стены оклеены вычурными обоями с цветочным узором. Чуть не каждый сантиметр забит старинной мебелью, кружевными салфетками, вышивками ришелье, фотографиями, памятными вещицами, напоминающими о времени, проведенном на Черном море, и коллекцией литовских кукол в народных костюмах.

Его мать Ирина сидела в кресле-качалке и смотрела фильм по видеомагнитофону — техника настолько редкая в Советском Союзе, что можно сказать, бесценная. Краем глаза Михаил увидел, что это американский фильм «Е.Т.»

— Где он? — сердито спросил Михаил. — Где отец?

— Откуда мне знать? — безучастно ответила Ирина, не отводя глаз от экрана.

— Где он? — почти закричал Михаил.

— Ну, Миша, наверное в своем кабинете. Неужели нужно так кричать? Думаю…

Не обращая на нее внимания, Михаил направился в кабинет Петрова. Двадцатидвухметровое помещение было еще одним «излишеством», недоступным простым советским людям, которым обычно приходилось втискиваться по четыре, шесть, а иногда даже восемь человек в две комнаты. Он громко постучал, затем распахнул дверь.

Петров с изумлением посмотрел на ворвавшегося в комнату сына. Он сидел за большим письменным столом, изучая толстый отчет со множеством статистических таблиц с пометкой «совершенно секретно». За спиной отца стоял большой, дореволюционный, богато украшенный сейф на ножках в виде львиных лап. Петров хранил в нем самые важные документы.

— Где она, черт побери? — обезумев от гнева, Михаил бросился к отцу, схватил его за плечи и рывком поставил на ноги. — Где она, ты, ублюдок, скажи мне!

Петров не отвечал, только холодно смотрел на сына. Впервые Михаил увидел подлинное лицо своего отца.

— Отпусти меня, Михаил, — приказал Петров. — Не стоит поднимать шум из-за шлюхи.

— Черт возьми! — закричал Михаил и яростно затряс отца. — Ты увез ее, верно? Ты был в «Зиле»! Ты куда-то увез ее! Я хочу знать — куда!

Петров стряхнул его руки. Михаил отпустил его и прислонился к краю стола. Похоже, он сошел с ума от ревности. Юлия чуть не довела его до безумия.

— Почему я должен говорить тебе? Я очень огорчен, что ты ведешь себя так дурно из-за дешевой проститутки.

— Потому что мне необходимо найти ее. Я стал причиной случившегося, не так ли? Ты сделал это из-за меня. Я не хочу, чтобы она платила за мой проступок.

— Если что-то произошло, она сделала это для своего удовольствия, эта шлюха-танцовщица. — Петров подчеркивал ударением каждое слово. — Мне пришлось послать ее под Мурманск, в рыбоперерабатывающий колхоз «Гигант».

«Рыбоперерабатывающий колхоз!» Ошеломленный, Михаил с ужасом смотрел на отца. На Севере многие сосланные выполняли тяжелую работу на огромных рыбных предприятиях. Некоторые из них работали в трюмах на траулерах. Другие, подвязав волосы платками, топали по залитым водой палубам в резиновых сапогах и фартуках и волокли блоки мороженой рыбы, отрубали головы и хвосты сельди, треске или морскому окуню. Он не мог — представить себе хрупкую Юлию за такой тяжелой работой — это убьет ее.

— Ты не можешь! — воскликнул он. — Она слишком слаба для такой работы!

— У балерины ноги, как железные, — фыркнул отец. — Ей это понравится, а если она раздвинет ноги перед бригадиром… Что ж, это ей тоже должно понравиться. Он крупный парень.

Михаил почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Он был на грани того, чтобы снова потерять контроль над собой.

— Успокойся, — ровным голосом приказал ему отец. — Ты допустил ошибку, Михаил, большую ошибку. Ты позволил п… вторгнуться в твои мысли. Я сделал это, чтобы привести тебя в чувство. Твое будущее связано с Россией и с КГБ, а не с какой-то маленькой проституткой.

— Она не проститутка, — возразил Михаил. — Хотя ты использовал ее как шлюху, не так ли?

Он резко повернулся и вышел из кабинета.

Через три недели ему пришлось узнать правду. Рыбоперерабатывающего колхоза под названием «Гигант» не существовало. Юлия просто исчезла!

Он загнал свой гнев внутрь, сохраняя каменное выражеие лица, и отказался разговаривать с родителями, разве что односложно отвечал на их вопросы.

Он хотел отомстить Петрову за содеянное с Юлией, но не смог сделать этого. В конце концов, тот был его отцом. Ему придется обдумать все это.

Школа КГБ размещалась в нескольких четырехэтажных кирпичных зданиях в лесу, километрах в двадцати пяти от Москвы. Территория охранялась работниками КГБ в штатском, а ночью их сопровождали служебные собаки. Учащимся было запрещено открывать свои фамилии… его знали как Мишу. Окруженный двухметровой стеной с колючей проволокой, Михаил ощущал себя, как в тюрьме, узником, подписавшим самому себе приговор о пожизненном заключении.

КГБ придавало большое значение физической подготовке, и он вступил в московское «Динамо» — футбольную команду, всегда действующую с яростным желанием победить. Михаил играл с убийственной ловкостью, высвобождая свой гнев в игре. Наносить удары и жестко останавливать противника — это хоть немного помогало избавиться от давления, которое испытывает любой человек, когда против его воли из него делают по стандартному шаблону КГБ отборного убийцу.

Однажды в марте, когда стал таять снег, Петров заехал за Михаилом в школу и отвез его в Москву в Главное управление КГБ.

В кабинете Петрова пахло дорогим свежезаваренным чаем. В приемной молодая плотная женщина стучала на пишущей машинке.

— Как идут занятия? — поинтересовался отец.

— Очень хорошо, — коротко ответил Михаил.

— Мне сказали, что никогда не видели такого меткого стрелка, как ты, и что тебя боятся на боксерском ринге, — смеясь, добавил Петров. Сегодня он казался веселым, как будто совершенно забыл их ссору из-за Юлии. — Может, нам следует послать тебя в Америку, чтобы сразиться с Мухаммедом Али, а? — Он засмеялся собственной шутке. Михаил стоял неподвижно и не отвечал.

— М-м-м, — промычал Петров, смех его замер. — Мне кажется, тебе необходим небольшой урок. Я организовал для тебя специальную демонстрацию — она поможет тебе отточить технику и даст преимущество над твоими сокурсниками.

— Мне не нужны преимущества перед ними.

— Не будь дураком. Когда ты закончишь учебу, то станешь одним из тридцати тысяч агентов КГБ, разбросанных по миру. Тебе необходимо выделиться из общей массы, чтобы тебя заметили. Приходи в мой кабинет завтра утром ровно в восемь. Мы посетим комнату для задержанных. Ты увидишь, как все происходит в реальной жизни.

— Что ты подразумеваешь под реальной жизнью? — Михаила поразило то, как отец произнес свои слова.

Петров кинул взгляд в окно, выходящее во двор, на мрачную кирпичную стенку с зарешеченными окнами.

— Китайский пилот был сбит в советском воздушном пространстве. Завтра мы будем допрашивать его. Уверяю тебя, это очень познавательно.

Часовые на частых контрольно-пропускных пунктах требовали предъявить их специальные пропуска, когда Петров и Михаил проходили все глубже и глубже в недра Лубянки — огромного здания, о котором большинство советских людей боялись даже думать, настолько оно было запятнано кровью и покрыто позором со времен сталинскою царства террора. В 1930-е годы она была известным истребительным центром. Тысячи, а возможно и миллионы людей из интеллигенции и вооруженных сил были расстреляны здесь.

Даже Петров молчал, пока они шли по затхлым мрачным коридорам, ведущим в лабиринт, где находились комнаты для допросов и сырые тюремные камеры.

Китайскому пленнику было года двадцать два. Худой и жилистый, с узким лицом и раскосыми черными глазами, которые, казалось, исходили ненавистью, когда они начинали допрос. Он был раздет и привязан к стулу. Его запястья, лодыжки и грудь охвачены тяжелыми металлическими кольцами. Рядом стоял переводчик с каменным лицом.

— К какой воздушной группе вы принадлежали? Какова численность группы? Вы фотографировали советские военные объекты? — продолжал снова и снова спрашивать Петров. Позвали техника, чтобы включить электрический прибор, электроды которого были присоединены к пенису и яичкам узника.

Петров издал звук, похожий на хрюканье, и повернулся к Михаилу, видимо, чтобы понаблюдать за его реакцией.

— Нет, — пробормотал Михаил, ринувшись к пытательному аппарату. Он выдернул штекер, затем толкнул ладонями в грудь техника, тот откинулся назад, слюна запузырилась у него на губах.

— Что… ты… — прошипел Петров.

— Разве вы никогда не слышали о наркотических средствах или сыворотке, которые применяются, чтобы извлечь такого рода информацию? — огрызнулся Михаил. — Это намного эффективнее, и информация будет значительно полезнее диких выкриков узника. Принесите мне наркотики, и я сам допрошу его как следует.

Петров кивнул, глаза его вспыхнули гордостью. Михаил почувствовал озноб. Он понял, что в этом была подлинная цель допроса — не получить информацию, но увидеть и оценить реакцию Михаила. Он прошел испытание, сам того не зная.

Когда они покинули тюрьму, Михаил принял окончательное решение, которое обдумывал уже несколько месяцев. Он не хотел быть специалистом по допросам, частью группы отборных убийц КГБ. Крики китайского пилота убедили его в этом.

Он должен покинуть Советский Союз навсегда!