«…и вольностью жалую»

ГЛАВА 9 В СТЕПЯХ БАШКИРИИ, В ГОРАХ УРАЛА

Пугачев не ошибся. Уйдя из-под Оренбурга в начале апреля с небольшим отрядом, он уже через три недели имел опять двухтысячную армию.

Опорным пунктом для него стал Белорецкий завод. Сюда съехались новые сподвижники, здесь была восстановлена Военная коллегия. Вместо прежних ее руководителей, погибших или попавших в плен, Пугачев назначил новых. Главным судьей он определил Ивана Творогова. 4 апреля за подписью Творогова и новых секретарей Григория Туманова и Шундеева был составлен и отослан Белобородову на Саткинский завод указ собирать людей. Подобные указы Творогов рассылал во все концы. Сдержал слово и Арсланов: поднял башкир.

У башкир были свои счеты с русским самодержавием. Они ненавидели купцов и заводчиков, которые скупали обманным путем привольные башкирские земли и, сгоняя с родных мест исконных жителей, строили заводы и рудники. Возмущались этим не только бедняки, но и богатые старшины. Вот почему к Пугачеву охотно присоединялись представители всех слоев башкирского населения. Правда, вскоре иные из старшин предали повстанцев, но многие остались стойкими до конца. К их числу относятся и сам Кинзя, и Канзафар Усаев, Салават, его отец Юлай Азналин.

Башкиры пошли в пугачевскую армию еще активнее, когда местные власти и каратели, присланные из Петербурга, начали с неслыханной жестокостью расправляться с участниками восстания.

Надо заметить, что Екатерина и ее правители всячески стремились в глазах русского народа, да и всего мира, представить Пугачева «злодеем», «вором», «разбойником и чудовищем», «извергом рода человеческого».

Екатерина так писала Вольтеру:

«Я охотно удовлетворю, сударь, ваше любопытство насчет Пугачева., Мне кажется, что после Тамерлана ни один еще не уничтожил столько людей. Прежде всего он приказывал вешать без пощады и без всякого суда всех лиц дворянского происхождения, мужчин, женщин и детей, всех офицеров, всех солдат, которых он мог поймать; ни одно место, где он прошел, не было пощажено.,».

Эта «монаршая аттестация», данная вождю крестьянской войны в России, откровенно извращает факты. Да, конечно, Пугачев выступал против дворян и ставил своей целью лишить их самодурской власти над крепостными крестьянами, мечтал отобрать у них деревни, хотел заставить их тоже трудиться — «служить». Но мы уже видели, что он удерживал яицких казаков от ненужного кровопролития, оставлял в своей армии дворян-офицеров, если они не оказывали сопротивления, предписывал своим полковникам не устраивать грабежей, не разорять селения и заводы.

Только слишком глубокой была ненависть, которую вызывали у крестьян дворяне-помещики, у работных людей заводские при-казчики, а у нерусских народностей царские чиновники. И во многих местах поднимающийся на борьбу простой люд творил самосуд. Пугачев же не хотел лишних жертв. Стоит привести свидетельство солдат из корпуса Де-Колонга, которые, заняв крепость Троицкую, оставленную Пугачевым, нашли в ней много дворянских семей — «обывателей духовных, благородных фамилий, обоего пола до 3000 человек». Иными словами, повстанцы не были бессмысленно кровожадны и безжалостны к своим пленным, как расписывала русская императрица.

Как раз она-то сама, да и все ее генералы, подавали куда более яркий пример жестокосердия. Тот же Де-Колонг, вступив в Челябинск, зверски расправился с «бунтовщиками-горожанами». А в Уфе, взятой Михельсоном, был построен на реке дом с прорубью — пленных вталкивали туда, и они тонули. У народа этот «дом» прослыл страшной «тайной тюрьмой».

Подобные случаи зверской расправы с пугачевцами были уже не проявлением «стихийной личной инициативы» отдельных усмирителей «бунта». Это была строго продуманная система правительственных мер по борьбе с восставшим народом. Генерал А. И. Бибиков, едва прибыв в Казань, разослал подчиненным офицерам инструкцию, которой неукоснительно предлагал вешать пленных всенародно^ дабы устрашать население. И царица одобряла действия своего главнокомандующего. 9 февраля она писала Бибикову: «Сию строгость нахожу весьма нужной».

Могла ли она писать и думать иначе, если даже место, с которым связывалось имя Пугачева, вознамерилась стереть с лица земли! 6 февраля, то есть в те же дни, когда выражала она одобрение действиям Бибикова, по личному ее указанию на родине Пугачева, в станице Зимовейской, было устроено всенародное зрелище — «сожжение злодейского дома».

Жена Пугачева Софья Дмитриевна незадолго перед этим продала дом в другую станицу. Теперь его снова перевезли в Зимо-вейскую, поставили на прежнее место и, согнав жителей, сожгли дом со всеми надворными постройками. Уничтожили и плетень, вырубили в саду фруктовые деревья, а пепел развеяли по степи. Голый же пустырь окопали рвом «для оставления на вечные времена без поселения» и посыпали солью в знак того, что безжизненное сие место проклято и властями, и богом. А жену Пугачева и трех его малолетних детей Екатерина приказала арестовать и посадить в тюрьму — их отправили в Казань.

9 апреля, когда Пугачев был уже на Белорецком заводе, неожиданно умер главнокомандующий правительственными войсками А. И. Бибиков. Он заболел в Бугульме, там не нашлось врача, и сорокачетырехлетний генерал-аншеф — «усердный в деле и душою преданный государыне» — ушел, как говорится, в мир иной, видимо, с чувством исполненного долга: ведь в тот момент все каратели считали, что дело усмирения «бунтовщиков» ими почти завершено.

Оставшийся временно замещать Бибикова князь Голицын приказал командирам всех частей продолжать преследование Пугачева.

Однако они «потеряли» его. И долгое время вообще не знали, где он скрывается.

2 мая, ровно через месяц после сражений под Сакмарским городком, Пугачев сам дал знать о себе. Он выступил из Белорецкого завода; при этом завод был полностью разрушен.

Если в первый период восстания Пугачев рассылал указы, которыми строго-настрого предписывал оберегать уральские заводы, чтобы использовать их для производства пушек и ядер, то теперь его методы борьбы стали другими. Безжалостное отношение карателей к восставшим, к их семьям и даже к их небогатому имуществу породило ответную непримиримость, то море истребительного огня, которое отныне оставляла за собой хлынувшая по Башкирии и по Уралу возрожденная повстанческая армия.

6 мая с боем, в котором Пугачев был ранен картечью в левую руку, повстанцы заняли Магнитную крепость. Здесь к Пугачеву присоединились атаман Овчинников и Афанасий Перфильев. Овчинников после сражения у Татищевой крепости отступил к Яицкому городку, но под натиском генерала Мансурова был вынужден вместе с Афанасием Перфильевым уйти и оттуда. С большими трудностями они оба совершили длинный путь, разыскивая Пугачева, и добрались до него лишь в Магнитной крепости. А на другой день сюда же явился Иван Белобородов.

Обрадованный пополнением и встречей с соратниками, Пугачев устремился дальше на северо-восток. За десять дней, двигаясь Уральскими горами, повстанцы дошли до Троицкой крепости — от нее оставалось всего сто верст до Челябинска.

Навстречу Пугачеву из Челябинска несколько раньше вышел генерал Де-Колонг. Но благодаря умелому маневрированию повстанцев он не смог их обнаружить, и ему пришлось гнаться за ними, лицезрея разрушенные мосты, переправы и дымящиеся развалины селений.

20 мая пугачевская армия, в которой к этому времени опять насчитывалось свыше 10 тысяч человек при 30 орудиях, овладела Троицкой крепостью. Боем руководил Белобородов: Пугачев, страдая от раны, полученной у Магнитной крепости, лежал в палатке.

На следующий день Де-Колонг все же отыскал лагерь Пугачева в полутора верстах от Троицкой. Произошла многочасовая битва. Несмотря на рану, Пугачев принял участие в сражении, сидя в седле. Правительственные войска победили. Де-Колонг свидетельствует:

«Сколько сам злодей ни усиливал свои отчаянные силы, разъезжая наподобие ветра, удерживать и утверждать, однако остался рассыпанным так, что вся толпа его раздробилась на малые партии и в разные дороги принуждена обратиться в бег».

Поражение было тяжелое: Пугачев потерял более четырех тысяч убитыми и ранеными и почти все орудия. Здесь он лишился новых своих сподвижников — секретарей коллегии Григория Туманова и Шундеева. Однако и корпус Де-Колонга, изнуренный и расстроенный, не в состоянии был преследовать повстанцев. Пугачев и Белобородов, воспользовавшись этим, начали удаляться по дороге к Челябинску. Но через день они столкнулись с другой карательной командой — под начальством Михельсона. Опять произошел бой. Он тоже кончился поражением пугачевцев. Тут от их армии не осталось почти ничего. С остатками разбитых отрядов Пугачев прорвался к реке Миас. И неожиданно вновь получил подкрепление: его ждал с трехтысячной конницей Салават Юлаев. Пришли и работные люди с уральских заводов.

Михельсон не прекращал преследования. С этого момента он фактически сделался самым назойливым противником Пугачева и уже не давал ему покоя до самого конца, до самого последнего сражения под Черным Яром. Плохо вооруженная армия Пугачева Дольше походила на толпу, чем на армию, и, не выдерживая натиска регулярных воинских частей, легко рассыпалась, рассеивалась. Но Пугачев снова и снова собирал ее и нередко первый дерзко налетал на противника. Эта его способность — молниеносно восстанавливать силы и вновь вступать в бой — поражала современников.

Причина успеха подобной тактики Пугачева понятна. Новый главнокомандующий, назначенный Екатериной вместо А. И. Бибикова, князь Ф. Ф. Щербатов в одном из своих рапортов признался:

«Не только одни те места злодейством защищаются, где сам злодей присутственен, но и в далеких повсюду его ждут и приклонением к нему наполняются».

В условиях всенародной войны царские войска продвигались крайне медленно. Им приходилось преодолевать сопротивление местных повстанческих отрядов. Михельсон нередко не мог даже выведать у населения, где Пугачев находится.

Но значит ли это, что Пугачев лишь бестолково метался по Башкирии без всякой цели, меняя направление в зависимости от встреч с преследующим его противником? Нет. У него был определенный твердый план движения. Когда в самом начале он выступил из Белорецкого завода, путь его лежал на северо-восток — к Сибири! И после взятия Троицкой крепости казак Трофим Горлов в присутствии Овчинникова и Перфильева напомнил Пугачеву:

— Ну, батюшка, отсюда станем пробираться на Иртыш.

Об этих планах повстанцев — идти в Сибирь — каратели догадывались. Генерал Де-Колонг писал сибирскому губернатору, что Пугачев имеет «намерение зачать с Магнитной крепости и далее к сибирской линии идти». И князь Щербатов приказывал войскам «пресечь ему дорогу… к сибирским границам», поясняя, что «удаление Пугачева от Сибири более стоит, нежели потеря Челябы». Вероятно, Щербаков основывал такую заботу о защите границ Сибири на мнении Екатерины, которая еще прежде взывала: «Бога для не давайте бездельнику прокатиться в Сибирь, а то зло увеличиться может: сей край очень опасен».

Впрочем, Пугачев наводил страх любым своим направлением, какое бы ни избирал. Все края Российской империи были «очень опасны» для дворянской власти с точки зрения распространения народной войны. Поэтому нетрудно представить, как отчаянно запаниковала крепостническая Россия, когда Пугачев повернул к Москве.

А это случилось сразу после неудачного сражения под Троицкой. Пугачев отказался от плана — идти в Сибирь и вместе с Салаватом пошел уже не на северо-восток, а на северо-запад. Правительственные войска, не ожидавшие такого внезапного изменения маршрута пугачевской армии, остались в глубине Башкирии.

В Петербурге заволновались не на шутку. Государственный совет по указанию императрицы срочно обсудил вопрос о заключении мира с Турцией. До сих пор Екатерина была против прекращения этой войны — боевые действия в Крыму и за Дунаем разворачивались удачно для русских войск. Однако пугачевский фронт оказался важнее турецкого…

Имя Пугачева к этому времени обросло легендами. Распространялись слухи о его нескончаемых блистательных победах над дворянскими войсками, будто взял он Оренбург и Уфу, а крепости Ново-Троицкую и Чебаркульскую переименовал в Петербург и Москву, построил в степи множество пушечных заводов, отчего у него теперь полным-полно оружия. Даже смерть А. И. Бибикова народ объяснил по-своему: дескать, екатерининский генерал не просто скончался, а увидел «государя», испугался и принял яд, который хранил в пуговице…

В те дни, возможно, возникли — многие песни о Пугачеве, которые дошли до нас через два столетия, свидетельствуя о народной любви к своему вождю:

Екатерина в спешном порядке — в который уже раз! — перетасовывала списки карателей. Председателем секретных следственных комиссий по делам пугачевцев был назначен генерал-майор П. С. Потемкин, троюродный брат известного фаворита. На следующий же день по прибытии в Казань он доносил императрице, что нашел город в «сильном унынии». «Все жители, начиная от губернатора, приведены в неописуемую робость, так что почти все уже вывозили свои имения».

Потемкин хвастался, что ему удалось «успокоить начальство», и клялся, будто сам он, выйдя навстречу Пугачеву с небольшим отрядом в пятьсот человек, «погибнет прежде, нежели допустит злодеев атаковать город».

Он явно поторопился со своей клятвой.

Никакие новые назначения, никакие перестановки командиров, ни другие хлопоты Екатерины не уберегли Казани. Высланный Потемкиным и губернатором Брандтом отряд из двухсот человек был разбит пугачевцами в сорока верстах от города. В полнейшей растерянности, в диком ужасе перед надвигающейся громадой казанские правители, дворяне, купцы и чиновники трусливо засели за стены кремля. Вместе с ними спрятался Потемкин.

Полгода назад, когда Пугачев стоял в Берде, здешнее «благородное общество» трепетало при одной мысли о «бунтовщике», хотя был он тогда чуть не за тысячу верст. Генерал Бибиков в те дни приложил немало сил, чтобы «укрепить сердца, колеблемые в верности богу, отечеству и всемилостивейшей государыне». А вскоре «злодей» был вроде и разбит наголову. Но вот уже нет на свете Бибикова, а Пугачев жив! И теперь он совсем рядом! Еще более грозный и сильный. Идет по охваченной мятежом Башкирии, оставляя за собой сожженные города и помещичьи усадьбы, неумолимо приближаясь к Волге.

11 июля двадцатитысячное пугачевское войско подступило к Казани.