«И вот общественное мненье!» Клубы в истории российской общественности. Конец XVIII - начало XX вв.

ВВЕДЕНИЕ

«И вот общественное мненье!» — восклицает герой «Горя от ума» Чацкий, узнав, что сплетню о его мнимом сумасшествии — «не смех, а явно злость» — «все в голос повторяют»:

Восклицание Чацкого сочувственно процитировал Пушкин в «Евгении Онегине». Общественного мнения в России еще нет, или же оно ущербно, неполноценно, — таков смысл этих слов, итог ситуаций, изображенных в комедии и в романе. Слухи, сплетни, досужие разговоры, замешанные на предрассудках и предубеждениях, все то, что объединялось понятием «молва», ни Грибоедов, ни Пушкин не хотели считать подлинным общественным мнением. Можно вспомнить еще «Сказку о золотом петушке»; в том месте, где описывается возвращение царя Дадона в столицу, содержание всякой «молвы» раскрыто предельно лаконично: это «быль и небыль» («Перед ним молва бежала, быль и небыль разглашала»).

Очевидно, что к проблеме общественного мнения Пушкин и Грибоедов подходили с идеальных, нравственно-требовательных позиций. Вместе с тем они сознавали, что этот феномен входит в число показателей состояния общества, его культуры.

Места общения людей, где складывается общественное мнение, и пути (каналы) его распространения разнообразны. Это оформленные и неформальные группы, узкие и широкие организации различного назначения. Это редакции периодических изданий и группирующиеся вокруг них авторы. Это и многое другое в разных соотношениях в зависимости от исторических условий и от количества таких мест. В том числе центры проведения досуга, ибо и там зарождаются и распространяются всевозможные злободневные мнения.

Все сказанное определяет угол зрения, под которым рассматривается в книге, предлагаемой вниманию читателей, история российских клубов конца XVIII — начала XX вв., круг вопросов, которым будет уделено наибольшее внимание. Речь будет идти, во-первых, о клубах как очагах формирования и распространения общественного мнения, выраженного преимущественно в устной форме. И, во-вторых, об отношении в клубах и вне клубов к ним самим, к тем, кто собирался в клубах, к их времяпрепровождению, к содержанию той же «молвы» и т. п., иначе говоря, о клубах в общественном мнении.

Исходное для нас основное понятие (концепт) — «общество». Это понятие не оставалось неизменным. Сначала под обществом понимали любое людское множество, или круг «своих», обладающих какими-то общими признаками, прежде всего общей речью. Аристотель различал уже отдельные сообщества, создаваемые ради взаимной пользы (политические) и ради частных дел, в том числе для получения удовольствия. В западноевропейской общественной мысли начиная с XVII–XVIII вв. (эпохи наций) понятием «общество» стали определять гражданское общество, разграниченное с государством и взаимодействующее с ним. В дальнейшем социологи обращали внимание на многообразие и подвижность включенных в социальный организм отдельных общностей. Предметом специального изучения становятся элиты. Связь между обществом и государством усложняется, то и другое ограничено в своих устремлениях — законодательством и общественным мнением^{1}.

В России начала XIX в., где вызревали зачатки гражданского общества, уже говорили об «общественном» и наравне с ним — об «общем» мнении. Культурное единство было идеалом эпохи Просвещения. Во всеобщности суждений и оценок видели тогда не просто желательное, идеальное, но возможное состояние общества. Правда, в России имелась в виду его небольшая образованная часть — дворянство или часть дворянства («образованное», «просвещенное», «лучшее» общество), позже интеллигенция и образованный слой буржуазии, и только к концу века стали принимать в расчет мнения более широких групп населения. Но всегда это были не целиком социальные страты, а их элиты, обычно входящие в какие-то ассоциации, для обозначения совокупности которых стали позднее употреблять понятие «общественность». Общественность, в свою очередь, все более дифференцировалась, как и общественное мнение.

В том же направлении совершалось развитие клубов, от немногих и малочисленных учреждений к учреждениям, доступным более широкому кругу лиц, по мере устранения препятствий, мешающих свободному общению. Литература с упоминаниями или характеристиками клубов — чаще краткими, но иногда и подробными, обширна, но количество специальных работ невелико. Сведения о клубах можно найти в исторических, историко-литературных и биографических трудах, в комментариях к художественным произведениям и публикациям источников. Авторы их основываются на многочисленных свидетельствах посетителей клубов, запечатлевших колоритные подробности клубной жизни. На протяжении XIX в. клубы были предметом преимущественно описания быта и нравов, иногда в сравнении с клубами в странах Западной Европы.

С конца столетия стали появляться очерки истории отдельных клубов, столичных и провинциальных, подготовленные к их юбилеям. В 1914 г. автор одного из таких юбилейных изданий (о Московском купеческом клубе) писал, обосновывая необходимость изучения этой темы: «В наше время клубы играют настолько крупную роль в общественной жизни русских городов, что их история приобретает довольно крупный интерес»^{2}. Правда, эта оценка больше декларировалась, чем раскрывалась. Можно было встретить и противоположные утверждения: в России «клубная жизнь является сравнительно малораспространенной, и клубы вообще не играют большой роли в нашей общественной жизни, служа всего больше местом игры в карты». В той же статье косвенно признавалось, что сложно разграничить клубы с другими добровольными сообществами^{3}.

Существенный аспект темы — связь между сферой идей, с одной стороны, и сферой чувств и настроений, с другой, иначе говоря, соотношение в общественном мнении оформленных взглядов и обыденного сознания. Первый компонент — история общественной мысли, воззрения мыслителей разных направлений, идеология государства и политических партий — в последние 10–15 лет интенсивно изучается^{4}. При этом общепризнанно, что идеология — явление специфичное: она в большой мере мифологична; «между идеологией и развитием философской и научной мысли нет никакой видовой преемственности, на которую первая претендует. Налицо мутация»^{5}.

Не менее важно исследование социокультурной почвы, среды, воспринимавшей или отторгавшей те или иные идеи и определявшей в конечном счете их судьбу. Клубная общественность — дворянская, купеческая, интеллигентская, в начале XX в. рабочая — составляла часть такой среды, реагировавшей на идеи и отчасти их продуцировавшей. Утверждение, будто периодическая печать была единственным выразителем общественного мнения, справедливо оспаривается^{6}.

Рубеж в истории российской модернизации — реформы 60–70-х гг. XIX в. — определяет и особенности встающих перед исследователем задач при изучении каждой из двух эпох. В. Я. Гросул, автор фундаментального труда, в котором прослеживается история общества, общественного мнения вместе с общественными настроениями и общественных организаций (правда, без клубов) на протяжении XVIII и XIX столетий, рассмотрел все имеющиеся трактовки этих понятий. Обществом (общественностью) он считает социальную прослойку между народом и властью, ее универсальным признаком — отсутствие связи с бюрократическим аппаратом государства. Неслужилое дворянство составляет сначала основу и движущую силу общества. Но организации декабристов состояли главным образом из офицеров. А как обстояло дело с клубами и другими ассоциациями? Или там не было чиновников и военных?

В литературе нет определенности — на это обратил внимание М. А. Рахматуллин — в том, что понимать под обществом, преимущественно дворянским, в дореформенной России (только придворные элементы? или шире — столичный свет? или еще шире — все «благородное» сословие, или же какую-то его часть?). Неопределенность остается и в том, что касается общественного мнения: кто его в условиях ограниченного рынка средств массовой информации мог формировать, как оно влияло на умы и на политику власти?^{7} Оба эти, соображения предполагают необходимость выйти в исследованиях на уровень элит в составе более широких страт, а также их организаций, в том числе клубов.

Последний из названных вопросов — насколько общественное мнение было тогда востребовано — особенно важен. В связи с противоречивыми оценками в литературе отношения российских правителей к реформам высказывается сомнение, имелось ли в прошлом общественное мнение вообще, раз отсутствовал привычный в наши дни инструментарий его оценки в виде социологических опросов. Для одних историков промедление с реформами было роковым, но понятным: правители не могли опереться на достоверные, надежные данные о настроениях в обществе. Для других — это оправданное благоразумие перед лицом угроз, создававшихся проектами реформаторов, которые оцениваются как утопические^{8}. Но в любом случае заслуживают внимания и зачатки общественного мнения, и его эволюция, и отношение к нему власти.

В советское время историки были более категоричны, они писали о двух общественных мнениях начала XIX в. — сформированном «старым миром» и передовом, носителями которого были декабристы, вводившие «явочным порядком» гласность, обличая на балах и в общественных собраниях злоупотребления властью^{9}. Главным в этом передовом общественном мнении признавалось, таким образом, критическое отношение к действительности, к власти и к социальному порядку того времени как необходимая предпосылка прогресса. Можно ли отнести к упомянутым собраниям и клубы, специально не выяснялось. Оставалось также неясным, имелись ли такие собрания в последекабристский период.

Пожалуй, единственное исключение — очерки о клубах в популярной, не раз переиздававшейся книге В. А. Гиляровского «Москва и москвичи». Самый яркий из них посвящен московскому Английскому клубу. В книгу он вошел под пушкинским названием «Львы на воротах» (сначала, в 1926 г. был выпущен отдельным изданием более пространный вариант). Помимо просто любознательных читателей, очерк традиционно используют краеведы Москвы. Вместе с тем он заслуживает внимания в контексте мифологии российской истории.

Как известно, во всякой мифологической трансформации прошлого исторический материал актуализируется, приспосабливается в угоду некоторым текущим потребностям, действительным или иллюзорным. Прошлое может рисоваться адекватным настоящему, но настоящее может и противопоставляться мифическому идеалу, который принято искать во временах прошедших, значительно отдаленных. Повороты российской истории вызывали всплески исторического мифотворчества, в том числе на ниве истории клубов.

Очерк Гиляровского представляет собой свидетельство современника последних десятилетий жизни московского Английского клуба. Но, кроме того, это пример мифотворчества первых лет советской власти, обусловленного сломом общественных ориентиров, изменениями в духовной атмосфере общества, нарушением культурной преемственности. Для историка в очерке Гиляровского, задуманном еще в 1919 г.^{10}, ценно то, что автору довелось наблюдать самому, начиная с 80-х гг. XIX в., когда он впервые посетил клуб (не будучи его членом). В изображении более ранних моментов истории клуба достоверное соседствует с не совсем верным и вовсе неверным. В итоге рождается мифологическое представление о прошлом, придающее весомость господствующей в момент написания очерка идеологии.

Объясняется это, несомненно, и тем, что на характер отбора и интерпретации материала повлияло стремление «подтянуть» историю клуба к новому статусу здания, где разместился Музей революции. В отдельном издании очерк так и назывался: «От Английского клуба к Музею революции». Больше того, читателю внушалось, что дом этот был «революционным» с доклубных еще времен, когда там собирались на «тайные заседания» масоны во главе с Н. И. Новиковым^{11}. Эта как бы предопределенная «революционная» линия настойчиво проводится и дальше, при описании клуба времен Александра I и Николая I. Привилегированный клуб превращается в центр антиправительственного движения. По ходу нашего дальнейшего изложения к содержанию очерка Гиляровского придется обращаться неоднократно.

В последние годы сфера досуга вернула себе законное место в историографии. Истории клубов в России уделяется определенное место в культурологических исследованиях^{12}. Возродился интерес и к отдельным дореволюционным клубам, к их оригинальным чертам, устройству, составу и т. д. Появились работы исследовательского и популярного характера по истории самых известных столичных и некоторых провинциальных клубов. Истории московского Английского клуба посвящены работы А. И. Куприянова, В. А. Бессонова и других авторов, истории петербургского Английского клуба — статьи и монография Л. B. Завьяловой, большой материал по истории клубов Казани и других городов Поволжья приводится в коллективном труде о дореволюционном городском быте этого региона, в котором этнография совмещается с взглядом на клубы с точки зрения процессов социализации городских элит и выявляются особенности этих процессов в пореформенной России^{13}.

В работе Завьяловой имеется специальная глава о роли петербургского клуба в формировании общественного мнения; автор утверждает, что оба Английских клуба оказывали «существенное» или «определенное» воздействие на общественное мнение двух столиц. В трудах на более широкие темы при более беглом рассмотрении истории клубов снова декларируется как само собой разумеющееся, что они имели «некоторое политическое значение», «являлись генераторами общественного мнения»^{14}.

Одновременно видоизменяется «клубная» мифология. Облик ее определяет на сей раз благостный взгляд на старую Россию и желание протянуть сплошную нить преемственности от дореволюционных клубов к клубам нашего времени. Старые клубы становятся предметом любования, в основе выводов не старый или новый фактический материал, а ничем не сдерживаемый полет фантазии. Производится своего рода «зачистка» исторического пространства, и все мало-мальски критическое в источниках объявляется несправедливым и пристрастным. Московский Английский клуб, читаем в одной из книг, никогда не был, вопреки Льву Толстому, «храмом праздности», там не только и не столько играли в карты, сколько вели умные беседы, шумные политические и экономические споры. Осовременивая прошлое, автор приписывает клубу «огромное значение… в жизни России»: клуб был не чем иным, как «прообразом будущего парламента», история клуба — это «наша предпарламентская история»^{15}. Заметим, что в этом качестве клубы до сих пор в литературе не фигурировали, в том числе в новейших обобщающих трудах по истории представительных учреждений в России с древнейших времен^{16}.

Представляет интерес в связи с этим, помимо подлежащего выяснению реального удельного веса различных форм клубной жизни и клубного общения, анализ обиходного словаря членов клубов. С учетом многозначности языка как знаковой системы важно проследить особенности и эволюцию словоупотребления, смысл понятий, принятых во внутриклубном обиходе и распространявшихся в более широких кругах общества, например, понятия «праздность», да и самого обозначения «клуб». Уже отмечалось культурологами, а теперь и историками, что изменяющийся под влиянием многих обстоятельств язык является в то же время индикатором глубоких социальных сдвигов, в том числе возникновения и развития общественного мнения, формирования интеллигенции и т. д.^{17}

Пореформенная история клубов ставит новые вопросы. К их числу относится типология клубов, в свою очередь связанная с научной интерпретацией понятия «общественность». Развитие общественности явилось особенно важной составляющей кратковременного, но насыщенного периода преобразований начала XX в., когда началось, но быстро было прервано движение от самодержавного авторитаризма к правовому государству. Работы А. С. Тумановой раскрывают на большом фактическом материале особенности взаимоотношений в этот период государства и общественных организаций, продолжая исследования А. Д. Степанского и других историков, посвященные более раннему времени. Особенно ценно в подходе Тумановой к теме параллельное рассмотрение двух взаимосвязанных компонентов политики по отношению к общественным организациям, не исключая и клубные учреждения, — во-первых, развития законодательства и, во-вторых, административной практики на местах^{18}.

В русле дискуссии, начавшейся в 80-х гг. XX в. в западной исторической литературе, содержание понятия «общественность» применительно к досоветской России рассматривают Л. Хэфнер, М. Хильдермайер и другие исследователи. По мнению Хильдермайера, оно является ключевым для понимания специфики продвижения России к гражданскому обществу и демократии (до октября 1917 г.). Хильдермайер выделяет, во-первых, транссословную, бесклассовую, открытую для всех общественность образованных слоев, носителей буржуазных ценностей, новой городской элиты. В России это была в первую очередь не буржуазия, еще не имевшая большого веса и влияния, а интеллигенция — специалисты, реализующие свои ценности, представления и стремления в профессиональной сфере и в соответствующих объединениях.

Во-вторых, имеется в виду публичная и самоорганизующаяся общественность, которая составляла неконтролируемое (вернее, не полностью контролируемое) властями политическое пространство. Оно охватывало и пробужденные первой революцией городские низы, их ассоциации разного назначения. К этой общественности относились политические партии и примыкавшие к ним организации^{19}. Если принять такое, на наш взгляд, обоснованное, понимание и членение общественности, то клубы конца XIX — начала XX вв., поскольку они уже серьезно различались содержанием предоставляемых «услуг» и составом, нельзя включать только в одну из двух указанных ее частей.

Другими историками предлагается исключать из понятия «общественность» второй, по Хильдермайеру, ее компонент, а значит и клубы, более или менее политически ориентированные. Ограничительным признаком общественности объявляется идеологическая нейтральность, общественностью признается готовность действовать ради всеобщего блага и прогресса, но не для решения задач какого-либо класса^{20}. Такая трактовка вступает в противоречие с представлениями современников. Они не сужали это понятие, а просто различали деятельность государства и независимую от него «частную» (общественную) инициативу без каких-либо изъятий.

Не учитываются при ограничительном подходе и условия проявления частной инициативы, вынуждаемая авторитарным режимом нелегальность или полулегальность многих коллективных акций в неполитической сфере. В реальном историческом пространстве общественность могла быть и консервативной, и либеральной, и радикальной, как и общественное мнение. Кроме того, при ограничительном подходе придется исключить из общественности культурно-просветительную деятельность, которой отчасти занимались и клубы, ибо нельзя сказать, что она была абсолютно нейтральной идеологически. Если же включить в анализ более раннее время, когда еще не сформировались буржуазия («торгово-промышленный класс») и интеллигенция и еще не говорили об «общественности», то и сословные объединения того времени, в том числе клубы, не были чужды действиям ради «общего блага».

Советская литература предлагала информацию о политических клубах, появившихся в России в начале XX в., преимущественно в узких рамках «истории КПСС», как один из примеров «использования легальных возможностей», причем только большевиками. Соответственно расставлялись акценты и при изображении политического «клубного половодья» 1917 г. Возможность получить более полное представление об этой группе клубов и выяснить их роль дала систематическая публикация документального наследия всех политических партий начала XX в. С этими партиями были связаны соответствующие клубы. Некоторые сведения о партийных и межпартийных клубах приводятся и в специальных исследованиях по истории либеральных и консервативных партий, в частности, при описании средств их воздействия на те или иные слои населения^{21}. Однако как целостное явление эта группа клубов не рассматривалась.

Относительно изображения того, что обычно привлекает широкого читателя, когда описываются старые клубы, — их своеобразных черт, особенностей времяпрепровождения и поведения их членов, архитектуры, убранства и т. д. — позиция автора такова. Изучая клубы, исследователь вправе предпочесть те или иные стороны клубной жизни. Так, для культурно-бытовой и краеведческой характеристики клубов имеет большое значение все, что относится к зданиям, помещениям, к «клубной инфраструктуре», от чего непосредственно зависела способность клубов удовлетворять запросы посетителей. Для выяснения роли клубов как центров, где складывалось общественное мнение, необходимо выяснить, как реагировали посетители клубов (в пределах, установленных для них уставами, или выходя за эти пределы) на происходившие тогда события, не пренебрегая и «молвой».

Вместе с тем, хотя избираемый историком акцент на той или другой составляющей жизни клубов правомерен, они взаимосвязаны. Н. П. Анциферов ввел в культурологический обиход обобщающее понятие «душа» города. Это понятие можно применить и к клубам, имея в виду указанную взаимосвязь «внешнего» и «внутреннего» компонентов. Впрочем, о «духе» самых известных клубов говорили еще в начале XIX в., а в конечном счете эти понятия восходят к античному «genius loci» (гений места), символизирующему связь духовного в человеке со средой его обитания.

Ответвлением от такого взгляда на клубную культуру является еще один аспект темы, далеко не последний по важности. Клубная форма организации досуга была заимствована извне. История клубов в России входит в более широкую проблему взаимовлияния, противостояния и диалога национальной и западноевропейской культур в процессе национальной идентификации, через формирование в массовом и элитарном сознании образов «своего» и «чужого». Производной от этой проблемы явилась старая, но по-прежнему привлекающая внимание исследователей (отраженная и в ранее написанных работах автора) коллизия взаимоотношений двух столиц — Петербурга и Москвы^{22}, что также по-своему проявилось в эволюции российских клубов и в наполнении общественного мнения в разное время. Постольку нельзя обойтись без рассмотрения таких вопросов, как этнический состав клубов, отражение в клубном умонастроении национальной и внешней политики правительства, в начале XX в. — влияние на это умонастроение позиций политических партий.

Источники нашего исследования разнообразны и рассредоточены. Можно условно разделить их на несколько групп. Это, во-первых, источники, использовавшиеся ранее, но не обязательно в связи с историей клубов; во-вторых, имеющие отношение только к истории клубов; в-третьих, используемые впервые. Самые важные материалы по истории клубов до конца XIX в. в преобладающей своей части давно опубликованы, но в последние 10–15 лет появились новые ценные публикации. Назовем хотя бы опубликованные С. В. Шумихиным дневники весьма осведомленного московского чиновника А. Я. Булгакова, чья обширная переписка известна исследователям по дореволюционным фрагментарным публикациям. И переписка, и дневники содержат немало сведений о клубах в интересующем нас аспекте. Еще один ценный источник, опубликованный С. Р. Долговой, — основанное как на документах, так и на личных наблюдениях «Описание Москвы», принадлежащее перу заведовавшего московским архивом Министерства иностранных дел А. Ф. Малиновского. Обширный пласт источников по нашей теме составляют мемуары.

Главная особенность использованных в монографии источников личного происхождения (писем, дневников, воспоминаний) состоит в том, что мнения, характерные для преобладающей части членов и гостей клубов, передаются, как правило, через восприятие представителей более узкого и более культурного слоя формировавшейся интеллигенции. Особую группу источников составляют свидетельства посещавших Россию иностранцев. Привлечены также документы самих клубов: уставы, журналы, отчеты, каталоги библиотек и другие их издания, путеводители по городам, где имелись клубы.

Наряду с опубликованными источниками, использованы при освещении главным образом истории клубов в начале XX в. материалы, извлеченные из фондов Государственного архива Российской федерации (ГА РФ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ), Центрального государственного архива г. Москвы (ЦГИА г. Москвы), Архива «Дома Плеханова», Отдела рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ), Государственного центрального музея современной истории России, Архива М. Горького. Это, помимо источников указанных разновидностей, документы государственных учреждений, в том числе полицейская документация и перлюстрированная полицейскими чиновниками переписка. Имеются фонды и отдельных клубов.

Тему «клубы и общественное мнение в России» невозможно раскрыть, не обращаясь к произведениям художественной литературы^{23}. О клубах писали многие литераторы, знавшие о них не понаслышке^{24}. Для историка эти произведения — ценный, хотя и сложный источник, отмеченный в большей мере, чем другие, печатью личности автора. В обыденном историческом сознании раньше или позже именно художественные образы становятся образами определенного времени или же участвуют в их формировании. Но художественный образ имеет в своей основе увиденные художником, и часто только им, конкретные жизненные подробности, мимо которых историк, конечно, не может пройти. В качестве примера плодотворного использования писательских наблюдений (прежде всего Н. А. Некрасова) в изучении истории клубов XIX в. можно сослаться на уже упоминавшееся исследование Л. B. Завьяловой.

Имеет хождение и противоположная точка зрения. Классической литературе приписывается деструктивное влияние на российскую историю и, исходя из этого, отрицается ее познавательная ценность. Такая трактовка восходит к высказываниям отдельных предреволюционных публицистов и эмигрантов первой волны (для эмиграции в целом она не была характерной^{25}). Иные увлеченные этими высказываниями критики отказывают литературе XIX в. в праве называться великой, утверждая, что это была карикатура на национальную жизнь, ибо в жизни не встречались патологические типажи, созданные писателями. Немало, однако, «патологического» любой исследователь находит в источниках, не претендовавших на художественность изображения и тем не менее достоверных. Кроме того, при таком подходе ничего не остается, как признать правоту цензуры, часто невежественной, и перечеркнуть огромную работу, проделанную текстологами, чтобы вернуть читателю произведения в авторской редакции.

Не вдаваясь в литературоведческий анализ, ограничимся в данном случае ссылкой на замечание современного исследователя: критическая составляющая русской литературы была «одним из элементов национальной самокритики, нормальным проявлением здорового этнического сознания и самосознания»^{26}.

Все, о чем сказано выше, определило структуру монографии. Она состоит из двух частей, в свою очередь разделенных на проблемно-тематические главы. Хронологический рубеж между частями — начало «великих реформ» 60–70-х гг. XIX в. В первой части прослеживается история клубов со времени их возникновения до этого рубежа, во второй — до 1917–1918 гг. Краткая характеристика клубов в СССР и в русском зарубежье в первые послеоктябрьские годы дается в заключении.

Автор благодарен всем коллегам, работникам архивов, библиотек и музеев, помогавшим благожелательными и ценными советами в работе над книгой.