«Картинки с выставки» Мусоргского

Июнь 1874 года в трудной жизни Мусоргского был редким островком чистой радости и полного упоения творчеством. Именно в это время тридцатипятилетний композитор создал произведение поистине уникальное в мировой музыкальной литературе — фортепианную сюиту «Картинки с выставки».

Сочинение заняло исключительно короткий срок — около трех недель (примерно со 2 по 22 июня). Музыка рождалась на взлете вдохновения. «Звуки и мысль в воздухе повисли, глотаю и объедаюсь, едва успеваю царапать на бумаге»,— писал композитор. «Хочу скорее и надежнее сделать... До сих пор считаю удачным».

Это признание удачи особенно ценно потому, что автор всегда был до придирчивости строг к себе. А с какой ответственностью он относился к публикации своих произведений! Слова «К печати», поставленные Мусоргским на автографе «Картинок с выставки» — это не только согласие автора на публикацию, но и выражение творческого удовлетворения. Это чувство было, пожалуй, единственной наградой за тяготы выбранного композитором жизненного пути...

Когда Модест Петрович Мусоргский в 1858 году, всего девятнадцати лет от роду, невзирая на все уговоры друзей и родных, решил порвать с военной карьерой и оставил службу гвардейца Преображенского полка, нельзя было предположить, как необычно сложится его судьба и сколько испытаний ждет его на пути музыканта-профессионала. Однако решение было бесповоротным. Духовный и профессиональный рост юноши шел незаметно для окружающих; творческие опыты под руководством М. А. Балакирева раскрывали для Мусоргского новые музыкальные горизонты. Постепенно у молодого музыканта формировались эстетические представления, складывалось индивидуальное неповторимое «слышание мира». Не сразу Мусоргский обратился к

В. В. Стасов. Портрет работы И. Е. Репина

своему основному жанру — опере, не сразу определился его интерес к человеческому голосу, способному передать через «осмысленно-оправданную», «жизненную, не классическую мелодию... всем и каждому понятное». Освободить музыку от условностей и канонов узкого профессионализма было мечтой и целью композитора. «Если достигну — почту завоеванием в искусстве, а достигнуть надо»,— писал он.

Первые оперные замыслы и пробы — «Ган-исландец» по В. Гюго, «Саламбо» по Г. Флоберу, наконец, «Женитьба» по Н. В. Гоголю — были ступенями на пути композитора к гениальному произведению, исторической музыкальной драме «Борис Годунов». Начав в октябре

1868 года работу над этой оперой по трагедии А. С. Пушкина, композитор трудится с таким увлечением, что уже в декабре следующего,

1869 года опера полностью завершена. Правда, к постановке она была принята лишь спустя пять лет, после рекомендованной автору «доработки», практически вылившейся в создание второй редакции оперы. Репетиции «Бориса Годунова» в Мариинском театре шли успешно, композитор бывал на каждой и возвращался с них радостный и окрыленный. Премьера оперы состоялась 27 января 1874 года. Публика ждала «Бориса Годунова» с большим интересом (за четыре дня до первого представления билетов достать было уже нельзя) и премьеру встретила горячо и восторженно. Успех ее был огромным, об этом писали все рецензенты — и друзья, и враги новой русской музыки. Иначе отнеслась к ней официальная критика: отзывы были разные — от снисходительно-поощрительных до весьма холодных. Однако «Борис Годунов» продолжал жить на сцене, и судьба этой первой (и при жизни композитора — последней) поставленной на сцене оперы радовала и постоянно волновала композитора.

Едва закончив вторую редакцию «Бориса Годунова», Мусоргский задумал новую оперу. После долгих исканий была выбрана историческая основа сюжета — эпоха «смутного времени» в допетровской России. Большую помощь в этом поиске оказал композитору В. В. Стасов — известный искусствовед и историк, художественный и музыкальный критик, горячий поклонник творчества композиторов балакиревского кружка и близкий друг Мусоргского. Помощь и дружба Стасова значили для Мусоргского очень много: композитор часто нуждался в поддержке, которую не мог найти в кругу родных,— своей семьи у него не было, а коллеги часто не понимали его, не разделяли его вкусов и намерений. Мусоргский был искренне предан и благодарен Стасову и за горячее, сердечное отношение, и за конкретные советы. В свойственной композитору стилизованной архаической манере он обращался в письмах к Стасову: «наипревосходнейший, бесподобнейший, в мозгах моих преизрядный ковырятель и к вящему оных усовершенствованию пособитель». Именно Стасову посвятил Мусоргский «Хованщину», начиная работу над оперой. Стасову же посвящены и «Картинки с выставки».

Идея создания этого цикла возникла после посещения Мусоргским выставки произведений его друга — архитектора и художника Виктора Александровича Гартмана. Прожив короткую жизнь (художник умер в возрасте тридцати девяти лет от болезни сердца), Гартман вошел в историю искусства как один из основоположников «русского стиля» в архитектуре: в декор он убедительно вводил мотивы национальных орнаментов, узоры из народных вышивок, из деревянной резьбы. Кстати, именно Гартману принадлежит оформление знаменитой студии в Абрамцеве под Москвой. И Стасову, и Мусоргскому, и всем друзьям-кучкистам было близко стремление художника к национальному своеобразию, к русской самобытности в искусстве. Стасов, горячий и страстный сторонник идей прогресса и народности в искусстве, стал широко пропагандировать имя Гартмана в печати, ввел его в свой дом, познакомил с друзьями. Именно в доме Стасова примерно в конце 1870 года Мусоргский и увиделся впервые с Гартманом.

Гартману было в это время тридцать шесть лет, он был полон творческих сил. Художник только что вернулся из путешествия по Италии, Франции и другим европейским странам, куда ездил для совершенствования мастерства как выпускник и стипендиат Академии художеств. По возвращении в Россию молодой художник, а точнее, как мы сейчас бы сказали, дизайнер, выдвинулся благодаря работе по оформлению Всероссийской мануфактурной выставки 1870 года в Петербурге, перестроив для нее помещение Соляного городка. Позже Мусоргский писал об этой работе Гартмана: «Под его талантливой рукой неуклюжее тюремнообразное здание, где прежде были винные склады, получило художественный, даже грациозный вид как снаружи, так внутри, в русском стиле». За эту работу Гартман был удостоен звания академика.

Мусоргский искренне обрадовался новому знакомству и вскоре близко сошелся с художником. Гартман был человеком живым, легким в общении, увлекающимся. Богатство фантазии и воображения, изобретательность во всяческих выдумках и розыгрышах делали художника незаменимым в дружеской компании. Его творчество Стасов оценивал очень высоко. В пылу критических боев с противниками-академистами критик даже утверждал, что таких талантов, как Гартман, «еще не бывало». По-видимому, более объективно высказывался И. Н. Крамской, который писал: «Мне всегда казалось, что Гартман не архитектор собственно, в тесном смысле, а просто художник, да еще и фантастический... Гартман был человек незаурядный. Он бы так и остался отвергаемый всеми, если бы время не выдвинуло задач грандиозных в архитектуре — всемирные выставки. Когда нужно построить обыкновенные вещи, будничные, Гартман плох, ему нужны постройки сказочные, волшебные замки, ему подавай дворцы, сооружения, для которых нет и не могло быть образцов, тут он создает изумительные вещи».

С Мусоргским Гартмана связали теплая дружба и взаимное уважение. Поэтому страшная весть о скоропостижной смерти друга в 1873 году, всего через три года после знакомства, потрясла Модеста Петровича до глубины души. «Горе, горе! О российское многострадальное искусство!»— писал он П. С. Стасовой. Деликатнейший, тонко чувствующий человек, Мусоргский вспоминал последнюю встречу с другом и терзался угрызениями совести: «В последний заезд Виктора Гартмана в Петроград мы шли с ним после музыки по Фурштатской улице; у какого-то переулка он остановился, побледнел, прислонился к стене какого-то

В. А. Гартман

Здание Академии художеств в Петербурге, где в феврале — марте 1874 года была организована посмертная выставка произведений В. А. Гартмана

дома и не мог отдышаться. Тогда я не придал большого значения этому явлению... Порядком повозившись сам с удушьем и биениями сердца... я мнил, что это участь нервных натур, по преимуществу, но горько ошибся — как оказывается». «И когда я припоминаю теперь этот разговор [Мусоргский попытался отвлечь художника от мыслей о болезни.— Е. А.], мне жутко становится, что струсил я перед своею же мнительностью... Как самый штатный дурак я смотрел тогда на нашего Гартмана. Бессильный, „не будучи в помочи мощным“, пешка — вот что». Потеря друга настроила композитора на мысли о смерти вообще.

В этом же 1873 году деятельный Стасов начал хлопоты по организации посмертной выставки произведений художника. При содействии Петербургского общества архитекторов выставка была открыта в феврале 1874 года. В залах Академии художеств было выставлено почти все, что создал Гартман в течение пятнадцати лет творческой деятельности: картины, акварели, архитектурные проекты, наброски театральных декораций и костюмов, рисунки с натуры, а также эскизы оформления предметов быта — часов, канделябров, игрушек и т. д. Перечень экспонатов выставки при деятельном участии Стасова составил Н. П. Собко, секретарь Общества поощрения художеств.

Свое произведение, рожденное под впечатлением выставки в память о друге, Мусоргский первоначально озаглавил «Гартман». Лишь позже возникло название «Картинки с выставки». Конечно, очень любопытно сравнить музыкальные «картинки» Мусоргского с оригиналами Гартмана. В этом сравнении отчетливо выступает направленность мысли и фантазии композитора, становится ясно, что именно композитор увидел в том или ином рисунке.

К сожалению, сохранились далеко не все произведения Гартмана, ведь на выставке 1874 года шла распродажа произведений художника. Местонахождение большинства из них неизвестно. Потому до сих пор не исключена возможность находок в частных коллекциях. Мы сейчас располагаем очень немногим. Два рисунка Гартман еще в 1868 году сам подарил Мусоргскому. Это были зарисовки с натуры: «Еврей в меховой шапке» и «Бедный еврей (Старик)» (вариант названия — «Сандомирский [еврей]»). Стасов вспоминал, что «Мусоргский сильно восхищался выразительностью этих картинок». Они воплощены композитором в пьесе «Два еврея, богатый и бедный». Кроме этих рисунков известны еще эскизы театральных костюмов к балету Ю. Г. Гербера «Трильби» — у композитора они ожили в «Балете невылупившихся птенцов», рисунок «Парижские катакомбы (с фигурами В. А. Гартмана, В. А. Кенеля и проводника, держащего фонарь)» — у Мусоргского «Катакомбы», эскиз «Избушка Бабы-Яги на курьих ножках, часы в русском стиле»— у композитора «Избушка на курьих ножках (Баба-Яга)», и наконец, «Проект городских ворот в Киеве. Главный фасад» — у Мусоргского это «Богатырские ворота (В стольном граде во Киеве)». Конечно, остальные рисунки можно было бы мысленно восстановить по описанию гартмановских оригиналов, сделанному Стасовым для первого издания сюиты в 1886 году. Однако эти описания производились им по памяти, спустя двенадцать лет после выставки. И кроме того, при сравнении описаний Стасова с пьесами Мусоргского и данными каталога выставки становится ясно, что музыка Мусоргского оказала на слушателя сильное впечатление и произвела обратное воздействие на зрительную память: сам Стасов иногда «видел» не подлинники Гартмана, а то, что вложил в эти картины Мусоргский.

На деле же рисунки и акварели художника представляли собой большей частью обычные незамысловатые путевые наброски, привезенные из заграничных путешествий,— пейзажи, зарисовки, портреты и сценки из народной жизни разных стран.

В предисловии ко второму изданию «Картинок с выставки» Мусоргского в 1887 году Стасов вспоминает работы Гартмана как «бойкие, изящные наброски живописца-жанриста, множество сцен, типов, фигур из вседневной жизни, схваченных из сферы того, что неслось и кружилось вокруг него — на улицах и в церквах, в парижских катакомбах и польских монастырях, в римских переулках и лиможских деревнях, типы карнавальные à la Gavarni[1], рабочие в блузе и патеры верхом на осле с зонтиком под мышкой, французские молящиеся старухи, улыбающиеся из-под ермолки евреи, парижские тряпичники, милые ослики, трущиеся о дерево, пейзажи с живописной руиной, чудесные дали с панорамой города...»

Этот материал дает лишь самое общее направление творческой мысли композитора. Мусоргский не делает музыкальных иллюстраций

Невский проспект. Рисунок А. Беггрова

к рисункам Гартмана. Он трактует сюжеты шире и глубже, оживляет и очеловечивает их. Например, «Старый замок» Мусоргского — эта незабываемая песнь печали и одиночества, полная неизбывной тоски, — имеет прототипом лишь две беглых зарисовки французских средневековых замков (по каталогу), на которых фигуры людей вовсе не имели выразительного значения. А сравнивая с музыкой портреты «Еврея в меховой шапке» и «Бедного еврея», можно заметить, что композитор вложил значительно больше характерности в музыкальный образ каждого и контрастности в их «групповой портрет». Он создал на основе двух зарисовок яркую сценку!

В рисунке елочной игрушки («Гном») Мусоргский увидел сказочный персонаж с пугающим, зловещим обликом — маленького страшного карлика, в эскизах балетных костюмов («Балет невылупившихся птенцов») — веселую «птичью» сценку. Многообразие жизни (мотив, столь любимый композиторами-романтиками) представлено Мусоргским в неожиданных контрастах образов, в резких эмоциональных переключениях. Зарисовки различных национальных характеров («Лимож», «Два еврея») дополнены композитором чисто русскими образами («Богатырские ворота», «Баба-Яга»), а эпизоды живой современности («Тюильрийский сад») сменяются образами далекой и древней старины («Катакомбы»). В результате возникла сюита — вереница музыкальных «картинок», объединенных постоянным возвращением первой и главной темы, «Прогулки». У Гартмана прототипа «Прогулки» нет, этот образ создан самим Мусоргским.

Обложка первого издания «Картинок с выставки» в редакции Н. А. Римского-Корсакова (1886)

Стасов пояснял, что каждое проведение «Прогулки» как бы иллюстрирует переход «зрителя» к следующему экспонату выставки и что здесь Мусоргский изобразил самого себя. Действительно, композитор, называя «Прогулку» интермедией, писал: «Моя физиономия в интермедах видна».