«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны

Глава XX

Над Атлантикой занялась жемчужная заря, по небу разлилось яркое сияние, и солнце во всем своем великолепии поднялось из океанских вод. Едва бдительный вахтенный начальник увидел первые проблески новой зари, он разбудил Ладлоу. Легкого прикосновения к его руке было достаточно, чтобы поднять этого человека, который и во сне был преисполнен сознания своего долга. Не прошло и минуты, как молодой капитан был уже на шканцах и внимательно осматривал небо и горизонт. Первым делом он спросил, не заметили ли чего-нибудь вахтенные. Ответ был отрицательный.

— Меня радует вон тот просвет на северо-западе, — заметил Ладлоу, внимательно оглядев океан, над которым еще висели, сужая кругозор, предутренние сумерки. — Он предвещает ветер. Пусть подует хоть легкий ветерок, и мы потягаемся в быстроходности с этой хваленой «Морской волшебницей»! Но, мне кажется, я вижу парус на наветренном траверзеnote 117. Или это просто белый гребень волны?

— Океан стал неспокоен и уже не раз обманывал меня, с тех пор как рассвело.

— Прибавить парусов. Поднимается ветер, как бы нам не прозевать его. Приготовьтесь поднять всю парусину до последнего лоскута!

Лейтенант выслушал этот приказ с обычной почтительностью и, не теряя ни секунды, как того требует морская дисциплина, отдал команду матросам. «Кокетка» в это время несла на себе три марселя, причем фор-марсель был положен на стеньгу, удерживая судно в дрейфе. Для выполнения маневра реи были обрасоплены, на мачты взвились летучие парусаnote 118, и крейсер сразу забрал ход. Пока матросы были заняты этим делом, паруса громко заполоскали — это подул ветер.

У берегов Северной Америки нередки внезапные и коварные перемены в воздушной стихии. Штормовой ветер порой меняет направление столь неожиданно, что подвергает судно серьезной опасности и даже грозит потопить его. Многие утверждают, что знаменитое судно «Париж» погибло во время одной из таких бурных перемен ветра, потому что капитан легкомысленно лег в дрейф, не убрав ни одного паруса, и потерял управление судном в самую отчаянную минуту. Но, какова бы ни была судьба этого несчастного судна, Ладлоу, без сомнения, прекрасно понимал, какую угрозу таят в себе порой у его родных берегов первые порывы норд-веста, и готов был в любой миг встретить опасность.

Когда поднялся береговой ветер, заря уже несколько минут как занялась, предвещая близкий восход солнца. Туман, застилавший небо, пока дул юго-восточный ветер, сгустился в плотные облака и поднялся, словно гигантский занавес над сценой: куда ни глянь — горизонт чист и весь океан как на ладони. Нечего и говорить, каким жадным взглядом молодой капитан окинул океанский простор, не уступив ни одной подробности. Сначала на лице Ладлоу промелькнуло разочарование, потом он просиял, и глаза его радостно заблестели.

— Я-то думал, ее уже и след простыл, — сказал он своему помощнику, — а она тут как тут, с подветренного борта, — видите, где плывет туман, — и, право, нам здорово повезло, потому что она у нас прямехонько под ветром.

Сэр, круче к ветруnote 119, и поставить все паруса до самых клотиков. Поднять людей, мы сейчас покажем этому наглецу, на что способен королевский крейсер!

В тот же миг все судно ожило, проворные матросы старались что было сил. Едва прозвучала команда: «Все наверх!» — как в кубрике не осталось ни души, моряки поспешили на помощь к вахтенным, и «Кокетка» вмиг оделась белоснежными парусами. Над морем протянулись длинные лисель-спирты, и парус взвивался за парусом до тех пор, пока мачты не изогнулись, грозя переломиться. Низко сидевший в воде корпус крейсера, поддерживавший это громоздкое и сложное сооружение из снастей, рангоута и парусов, рванулся вперед под мощным напором ветра, и судно, имея на борту, кроме многочисленного экипажа, тяжелые пушки, а также большой груз продовольствия и боеприпасов, стало забирать ход, рассекая воду своей могучей грудью. Волны лизали борта крейсера и разбивались о него, словно об утес, а устойчивое судно покуда даже не замечало их немощных усилий. Но ветер свежел, крейсер удалялся от берега, волны вздымались все круче, и вот уже высокий мыс, на котором стояла вилла, как бы погрузился в море. Брам-стеньги, качаясь, начали описывать в воздухе широкие круги, а сам крейсер то и дело взлетал на волну, и темные борта его серебрились, омытые стихией, которая несла его на себе.

Когда Ладлоу в первый раз увидел бригантину, это было лишь неподвижное пятнышко у самого горизонта. Теперь же оно быстро росло и принимало знакомые стройные очертания. Уже были ясно видны изящные и гибкие мачты бригантины, скользившей по воде легко, но устойчиво и подняв лишь паруса, необходимые для того, чтобы судно не плыло по воле волн. Когда «Кокетка» приблизилась на расстояние пушечного выстрела, на бригантине отдали гитовы, паруса наполнились ветром, и стало ясно, что Бороздящий Океаны готовится к борьбе.

Первым делом «Морская волшебница» попыталась выиграть у своего преследователя ветер. Однако вскоре на бригантине убедились, что это невозможно, так как ветер был слишком свеж, а волнение жестоко. Тогда бригантина сделала поворот фордевиндnote 120, и легла на другой галс, вызывая крейсер потягаться с ней в быстроходности; и, только убедившись, что подпускать преследователя ближе опасно, на бригантине наконец положили руль под ветер, и она помчалась прочь с попутным ветром, словно морская птица на белых крыльях.

Крейсер оказался у бригантины в кильватере. Теперь бригантина тоже подняла все паруса, и над ее едва видимым корпусом воздвигалась целая парусиновая пирамида, подобная фантастическому облаку, летящему над морем. Поскольку оба капитана не уступали друг другу в искусстве управления судном, а ветер с одинаковой силой надувал паруса, прошло немало времени, прежде чем стала заметна малейшая разница в их движении вперед. Час проходил за часом, и, если бы не белые хлопья пены, летевшие из-под носа «Кокетки», которая неслась, обгоняя волны, Ладлоу могло бы показаться, что судно его стоит на месте. Куда ни глянь — вокруг все то же однообразие, те же непрестанно катящиеся волны, а бригантина по-прежнему ни на фут ближе и ни на фут дальше, чем в тот миг, когда началось это состязание в скорости. То и дело ее темная корма взлетала на гребень волны, а потом снова ныряла вниз, и не было видно ничего, кроме стремительного и трепетного облака парусов, плясавшего над водой.

— Признаться, штурман Трисель, я ожидал большего от нашей «Кокетки»! — заметил Ладлоу, который давно уже присел на шпиль, напряженно следя за ходом погони. — Мы подняли все паруса, когда на бригантине поставили лиселя!

— Так мы и будем гоняться за ним, капитан Ладлоу, покуда не стемнеет. Я ловил этого контрабандиста в Ла-Манше и, представьте, уже скалы Англии растаяли, словно пена волн, и песчаные берега Голландии выросли выше брамселей, а что толку! Разбойник играл с нами, как рыболов с форелью, попавшейся на крючок; и, когда мы уже были уверены, что ему крышка, он ускользал от наших пушек так же легко, как судно сходит на воду со стапеляnote 121.

— Пусть так, но ваш «Друид» — никуда не годное старое корыто, а «Кокетка» ни разу еще не упускала врага, который у нее под ветром.

— Нехорошо презрительно говорить о судне, сэр, потому что какое уж оно ни на есть, а не дело так легко судить о товарищах, особенно на море. Конечно, «Кокетка» резво бежит, когда бывает свежо, и в шторм отлично ходит вполветра; но кто знает мастера, который строил эту бригантину, едва ли рискует утверждать, что во флоте ее величества хоть одно судно может с ней потягаться, когда она поднимает все паруса.

— Такие речи, Трисель, скорее пристали матросам в кубрике, чем офицеру на шканцах.

— Я бы зря прожил свою жизнь, капитан Ладлоу, если б не знал, что ныне уж совсем не те понятия, что в пору моей юности. Говорят, что Земля круглая, да я и сам так полагаю, — во-первых, потому, что славный сэр Фрэнсис Дрейк и другие англичане отправлялись в одну сторону, а возвращались с другой, да и кое-кто из иноземцев сделал то же самое, не говоря уж о Магеллане, который клянется, будто первый совершил такое плаваниеnote 122, но, на мой взгляд, этот португальский враль несет несусветную чушь, потому как слыхано ли, чтобы португалец мог сделать то, о чем англичане еще и не помышляли; а во-вторых, не будь Земля круглой или вроде того, как могли бы мы видеть верхние паруса судна раньше нижних, а клотик — прежде корпуса? Но мало того: говорят еще, что Земля вертится, и это, несомненно, тоже чистейшая правда; правда и то, что вместе с ней вертятся наши мысли, вот поэтому я и вернулся к тому, с чего хотел начать, — это бригантина, сэр, изменила курс. Она помаленьку забирается к берегу, который у нас на левом траверзе, чтобы выйти на спокойную воду. Ведь при таком волнении в океане легкому судну не поздоровится, кто бы его ни строил!

— Вот я и хотел отогнать его подальше от берега. Если бы удалось заставить мошенника войти в Гольфстрим, тогда ему не удрать в северные воды. Пускай трещит рангоут, мы должны во что бы то ни стало заставить его выйти в океан! Мистер Попрыгун, бегите на мостик и скажите вахтенному начальнику, чтобы он скомандовал взять на полтора румбаnote 123 к норду и покруче обрасопить реи.

— Какой, однако, у этого разбойника грот! Широченный, будто каперское свидетельство, и высокий, как будущность адмиральского сынка! Да, этой бригантинкой командует лихой моряк, кто бы он там ни был!

— Ведь мы его настигаем! Расстояние сокращается. Эй, на руле, держать круче! Вот уже виден цвет бортов, когда бригантина взлетает на волну.

— Верно, это потому что солнце играет на ее обшивке… Но постойте, капитан Ладлоу, пожалуй, вы правы, я теперь ясно вижу человека у нее на фор-марсе. Сейчас самое время выпустить пару ядер по ее мачтам и парусам.

Ладлоу притворился, будто не слышит; но старший офицер вышедший на бак, поддержал штурмана, сказав, что крейсер и в самом деле может пустить в ход носовое орудие без всякого ущерба для скорости. Так как Трисель тоже привел неопровержимые доводы, капитан нехотя отдал приказ подготовить носовую пушку и задвинуть ее в орудийный порт. Вышколенные матросы, подгоняемые к тому же любопытством, живо выполнили приказ: вскоре капитану доложили, что орудие готово.

Ладлоу спустился с полубака вниз и сам навел пушку.

— Выдвиньте пушечный клинnote 124, — приказал он комендоруnote 125, наведя орудие. — Погодите-ка, вот сейчас бригантина поднимается на волну… Рулевой, держи ровнее… Пли!

Те джентльмены, чья жизнь проходит «в тиши на берегу»note 126, часто удивляются, читая о морских стычках, во время которых тратится масса пороху, сотни и тысячи ядер выпускаются почти без всякого урона для врага, тогда как на суше, в гораздо более коротком и, казалось бы, не столь упорном бою, гибнет множество людей. Секрет такого различия кроется в подвижности цели, колеблемой беспокойной морской стихией. Даже самый большой корабль редко бывает неподвижен в открытом океане; и едва ли нужно объяснять читателю, что при малейшем отклонении орудийного ствола ядро, пролетев несколько сот футов, удаляется от цели на много ярдов. Искусство морского артиллериста во многом сродни стрельбе влет по пернатой дичи; в обоих случаях приходится учитывать движение цели, но моряк, кроме того, должен еще принимать в расчет подвижность судна, на котором стоит орудие.

Насколько тут повлияли все эти обстоятельства и в какой мере стремление капитана уберечь тех, кто, по его мнению, находился на борту бригантины, сказалось на стрельбе, вероятно, навсегда останется для нас тайной. Но, как бы то ни было, когда из жерла пушки вырвалось пламя, а затем клубы дыма заволокли воду, пятьдесят глаз глядели вслед чугунному посланцу крейсера, ожидая, что он нанесет повреждения парусам и такелажу «Морской волшебницы». Стройность ее рангоута нисколько не нарушилась, и бригантина как ни в чем не бывало по-прежнему неслась по волнам с обычной своей легкостью и быстротой. Ладлоу пользовался на крейсере славой хорошего артиллериста, поэтому его промах лишь укрепил матросов в их прежнем мнении о преследуемом судне. Многие только качали головой, и не один бывалый моряк, скрестив руки на груди, громко ворчал, что бесполезно палить в эту бригантину из пушки — простым ядром ее все равно не возьмешь. Однако необходимо было повторить попытку хотя бы для очистки совести. Было пущено еще несколько ядер, но по-прежнему безуспешно.

— Нет смысла зря тратить порох при такой волне, да и до цели далеко, — сказал Ладлоу, отходя от пушки после пятого выстрела. — Отставить стрельбу. Следите за парусами, джентльмены, чтобы ни один не заполоскал. Мы должны настичь их, а пушки пускай отдохнут. Закрепите орудие!

— Но оно заряжено, сэр, — возразил комендор, пользуясь тем, что он был любимцем капитана, хотя и смягчил свою дерзость, почтительно обнажив голову. — Как тут не воспользоваться случаем!

— Ну, раз так, задвиньте его снова в орудийный порт и стреляйте сами, — небрежно обронил капитан, желая показать, что и другим наверняка посчастливится не более, чем ему.

Орудийная прислуга обступила пушку и, предоставленная самой себе, принялась за дело.

— Задвиньте клин, и мы пальнем по этой проклятой бригантине прямой наводкой! — сказал бесхитростный старый комендор, который заведовал носовым орудием. — А всю эту математику побоку!

Прислуга повиновалась, и фитиль тотчас же подожгли. Набежавшая волна помогла простодушному моряку, в противном случае нам пришлось бы на этом выстреле оборвать рассказ о геройской стрельбе носового орудия, так как ядро непременно угодило бы в воду в нескольких ярдах от крейсера. Однако в тот самый миг, когда из жерла вырвался дым, нос судна взлетел высоко вверх, все замерли в ожидании, а потом увидели, как лисель-спирт бригантины разлетелся в щепы и лисель вышел из строя, хотя бригантина продолжала нестись вперед.

— Так держать! — торжествующе воскликнул старый комендор, любовно похлопывая по казенной части орудия. — Волшебница она или нет, одна из одежек с нее разом слетела; и, с дозволения капитана, мы живо всю ее общиплем! Ну-ка, давайте банникnote 127.

— Приказано откатить и закрепить орудие! — крикнул веселый гардемарин и побежал к бушприту поглядеть, что будут делать на бригантине. — А этот контрабандист быстро сообразил, как спасти паруса!

И в самом деле, обстановка требовала от команды бригантины самых решительных действий. Парус, временно вышедший из строя, был очень важен при попутном ветре. Суда разделяло не более мили, и угроза, что это расстояние сократится, не допускала промедления. В минуту опасности моряками обычно руководит не мысль, а скорее инстинкт. Постоянный риск, с которым сопряжена эта опасная и полная превратностей профессия, когда малейшее промедление может оказаться роковым, а жизнь, доброе имя и целость судна часто зависят от самообладания и находчивости капитана, заставляет его так прочно усвоить необходимые навыки, что они становятся похожи на врожденные качества.

«Морская волшебница» слегка изменила свой путь, словно птица, которой охотник подстрелил крыло; теперь ее нос чуть-чуть отклонился в югу. Как ни мало было это отклонение, грот-гик перекинулся на другой галс, открыв ветер лиселям, которые полоскали с подветренной стороны, и судно совсем или почти совсем не потеряло скорости. Этот маневр был выполнен в одно мгновение, а тем временем, как заметил наблюдательный гардемарин, матросы уже были на рее и исправляли повреждение.

— Да, этот разбойник быстро соображает! — сказал Трисель, от чьего зоркого глаза не укрылось ни одно движение на борту бригантины. — И это здорово ему пригодилось, из какой бы гавани на этом или на том свете он ни приплыл сюда! Матросы у него на бригантине лихо работают! Немного же нам толку от нашей пальбы! Только артиллеристу придется отчитываться в потраченных ядрах и порохе, а контрабандист, можно сказать, ничего и не потерял, кроме лисель-спирта, который заменили брам-реем, и кое-какого такелажа, что просто удивительно на такой скорлупе.

— А все же мы кое-что выиграли, оттеснив его от берега в океан, где волнение сильнее, — спокойно отозвался Ладлоу. — К тому же мне кажется, что его рангоут виден четче, чем до наших выстрелов.

— Ваша правда, сэр, ваша правда. Минуту назад мне удалось разглядеть его иллюминаторы, хотя мы еще не подошли достаточно близко, чтобы можно было видеть бесстыжую рожу этой девки, что стоит у них под бушпритом; но бригантина знай себе бежит вполветра!

— Я уверен, что мы скоро настигнем ее, — задумчиво промолвил Ладлоу. — Вахтенный, подайте мне бинокль.

Трисель внимательно наблюдал за своим молодым начальником, пока тот разглядывал бригантину, и ему показалось, что, когда Ладлоу отложил бинокль, на его лице было написано сильное неудовольствие.

— Ну как, обнаруживает ли негодяй готовность сдаться на нашу милость, сэр, или же он продолжает упорствовать в своем неповиновении?

— На носу бригантины стоит тот самый наглец, который так дерзко просился к нам на «Кокетку», и, видно, чувствует себя ничуть не хуже, чем тогда, когда с таким нахальством издевался над нами!

— Бродягу с океана сразу видать; еще когда он в первый раз приблизился к нашему судну, я подумал: вот прибыль для казны ее величества. Вы правы, сэр, он и впрямь наглец! Такая дерзость разложила бы нам всю команду, хотя бы каждый второй у нас был офицер, а все остальные — священники. А на шканцах он занимал столько места, сколько не займет целая рота, и клотик не сидит так плотно на брам-стеньге, как шляпа у него на голове. Нет, этот парень не питает почтения к флагу! Помните, на закате я спустил вымпел, да так, что он, можно сказать, хлестнул прямо по его нахальной роже, это должно было послужить ему предостережением. И что ж вы думаете? Он принял это, как голландец принимает сигнал: ответа, мол, ждите с очередной вахтой. Вот отшлифовать бы его хорошенько на баке военного судна, тогда из разбойника он бы живо превратился в философа, которого куда угодно пустить можно, кроме разве рая небесного.

— Они уже поставили новый лисель-спирт и сейчас повернут к берегу! — воскликнул Ладлоу, прерывая сбивчивую речь штурмана.

— Вот погодите-ка, пусть только засвежеет, — возразил Трисель, чье мнение о бригантине то и дело менялось, борясь с профессиональной гордостью, — мы тогда не дадим ему передышки и посмотрим, на что годится его бригантина. Вон там, с наветренного борта, я вижу зеленую воду, а того и гляди, налетит шквал. При таком прозрачном воздухе небо отлично видно. Норды гонят туман прочь от берегов Америки, море и суша сияют, как рожа у школьника, покуда после первой порки ее не омрачат слезы. Я знаю, вы плавали в южных морях, капитан Ладлоу, ведь мы с вами служили прежде на одном крейсере, но я не знаю, доводилось ли вам ходить через Гибралтар и видеть голубые воды и горы Италии.

— Я ходил в крейсерское плавание против берберийцев, когда был еще юнцом, и по одному делу мы побывали на северном берегу.

— Как раз о северном береге я и говорю! От скалы, что стоит у входа в пролив, и до самой Мессины я все видел собственными глазами. В тех краях довольно всяких плавучих и береговых ориентиров. А здесь мы у самых берегов Америки, до нее каких-нибудь восемь или десять лиг к северу да лиг сорок до того места, откуда началась погоня, а вот поди ж ты, если бы мы не отплыли так недавно да не цвет воды и промеры глубины, можно бы подумать, что мы посреди Атлантического океана. Много хороших судов наскочило здесь на мель, прежде чем капитан успевал сообразить, где он; а там плывешь себе и все время видишь гору как на ладони, и только через сутки открывается город у ее подножия.

— Природа возместила этот недостаток: у берегов Америки течет теплый Гольфстрим, неся с собой водоросли, которые предупреждают моряка, что берег близко; да и лот укажет дорогу в самую темную ночь — ведь дно здесь более пологое, чем иная крыша, начиная с глубины в сто саженей и до самого песчаного берега.

— Я сказал — много хороших судов, капитан Ладлоу, но не хороших мореходов. Нет, нет, настоящий моряк всегда отличит мель от фарватера, а риф — от глубокого дна. Но, помнится, однажды мы шли в Геную и упустили время для обсерваций, а тут, как на грех, задул мистральnote 128. Выходило, что к берегу мы подойдем ночью, и тем важнее было для нас определиться. Я часто думал, сэр, что океан совсем как жизнь человеческая — впереди ничего не видно да и за кормой ничуть не яснее. Многое множество людей очертя голову спешит к своей погибели, многое множество судов несется прямо на рифы под напором ветра. Кто знает, вдруг завтра случится туман, а в нем ничего не видать, хоть глаз выколи, да и сейчас-то нам немногим лучше, чем в тумане: все глаза проглядишь, да немного увидишь. Так вот, я и говорю, шли мы своим курсом, и ветер был прямо в корму, свежий, вот как сейчас: потому что французский мистраль — родной брат нашего американского норда. Мы шли под грот-брамселем без лиселей, подумывая о глубокой удобной гавани в Генуе, а солнце вот уже целый час как село. Но только судьба была к ним милосердна, потому как мистраль не продержался долго и горизонт прояснился. Чуть-чуть северо-западнее мы увидели снеговую вершину горы, а малость юго-восточнее — еще одну. Самый быстроходный крейсер во флоте королевы Анны не мог бы добраться до них за целый день, а мы видели их так ясно, будто стояли на якоре у самых их подножий! Взглянув на карту, мы живо определились. Первая гора была в Альпах, как их называют, а другая — на нагорьях Корсики, и обе совсем белые в самый разгар лета, как голова восьмидесятилетнего старика. Понимаете, сэр, нужно было только сориентироваться по компасу, чтобы установить свое местонахождение с точностью до лиги или двух. Поэтому мы шли до полуночи, а потом легли в дрейф и уже на рассвете стали искать свою гавань…

— Бригантина снова легла на другой галс! — воскликнул Ладлоу. — Они непременно хотят выйти на мелкую воду!

Штурман оглядел горизонт и решительно указал на север. От Ладлоу не укрылось его движение, и, повернув голову, он мигом понял, что оно значит.