«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны

Глава IV

Облик, дерзкие манеры и речь неизвестного моряка произвели на пассажиров заметное впечатление. По игривым огонькам, поблескивавшим в глазах красавицы Барбери, можно было заключить, что ее забавляли насмешливые замечания моряка, хотя развязность его вынуждала девушку к молчанию, что, как она полагала, лучше подходило ее полу и положению. Тем временем патрон изучал настроение госпожи своего сердца, и, хотя непринужденность, с какой держался незнакомец, коробила его, он считал более разумным сносить его вольности, естественные для человека, недавно распростившегося с монотонностью моряцкой жизни. Уравновешенность, которой обычно отличался олдермен, была несколько поколеблена, но ему удалось скрыть свое неудовольствие от окружающих. Когда главное действующее лицо этой сцены наконец умолкло, восстановилось обычное спокойствие, и казалось, что о присутствии незнакомца было забыто.

Начинающийся отлив и свежеющий ветер быстро несли периагву по заливу мимо небольших островков, и вскоре пассажирам стал отчетливо виден крейсер под названием «Кокетка». Вооруженное двадцатью пушками судно стояло на якоре напротив деревушки, раскинувшейся на берегу острова Статен — конечного пункта следования периагвы. Здесь обычно отстаивались на якорях суда, отправлявшиеся в дальнее плавание и ожидавшие благоприятного ветра; и как раз здесь, так же как и в наше время, они проходили досмотры и подвергались различным формальностям, введенным ради безопасности населения города. Однако «Кокетка» находилась на рейде одна, так как приход торгового судна из далекого порта был в начале XVIII столетия не частым событием.

Курс периагвы пролегал всего футахnote 37 в пятидесяти от военного судна. При приближении к крейсеру ее пассажиры стали проявлять явное любопытство и интерес.

— Держи свою «Молочницу» подальше от «Кокетки», — проворчал олдермен, видя, что лодочник, желая доставить удовольствие своим пассажирам, хочет провести периагву как можно ближе к темному борту крейсера. — Моря и океаны! Неужели тебе мал Йоркский залив и ты хочешь непременно вытереть пыль с пушечных дул этого праздного судна! Если бы королева знала, как проедают и пропивают ее деньги эти бездельники на борту крейсера, она бы отправила их в Вест-Индию охотиться за флибустьерами! Отвернись, Алида, дитя мое, и ты забудешь о страхах, которые заставляет тебя переживать этот тупоголовый дурень! Ему, видите ли, захотелось показать свое умение водить судно!

Но племянница не испытывала страха, приписываемого ей дядюшкой. Вместо того чтобы побледнеть, щеки ее вспыхнули румянцем, когда периагва, приплясывая на волнах, приблизилась к крейсеру с подветренной стороны. И если дыхание девушки чуть-чуть участилось, то это произошло отнюдь не от испуга. Вид высоких мачт и неразбериха снастей, которые висели над самой головой, отвлекли внимание ее спутников, и они не заметили происшедшую в ней перемену.

Десятки любопытных устремили на пассажиров периагвы свои взоры сквозь орудийные портыnote 38, высовывались над фальшбортомnote 39, как вдруг офицер в скромной форме капитана военно-морского флота того времени появился у грот-мачты крейсера и приветствовал пассажиров периагвы, размахивая шляпой с видом человека, которому преподнесли приятный сюрприз.

— Ясного неба и попутного ветра всем и каждому! — вскричал он со свойственной морякам сердечностью. — Целую ручки очаровательной Алиде! Наилучшие пожелания господину олдермену! Господин ван Стаатс — мое почтение!

— М-да, — пробормотал бюргер, — у таких бездельников только и заботы, что целовать дамам ручки. Канительная война и противник, который не кажет глаз, сделали из вас сухопутных крыс, капитан Ладлоу.

Румянец Алиды стал еще гуще. Не сдержавшись, она помахала платочком в ответ на приветствие. Молодой патрон поднялся и отвесил учтивый поклон. К этому времени периагва почти миновала корабль, и лицо олдермена постепенно прояснилось, как вдруг моряк, опоясанный индийским шарфом, вскочил на ноги и в одно мгновение очутился возле олдермена и его компании.

— Отменное судно, прекрасное зрелище! — произнес он, окидывая понимающим взором оснастку королевского крейсера и забирая румпель из рук перевозчика с прежней бесцеремонностью. — Ее величество должна ждать отличной службы от такого быстроходного крейсера, и, без сомнения, молодой офицер на борту именно тот человек, который может выжать все из своего экипажа. А ну-ка, взглянем еще разок!

При этих словах незнакомец положил руль под ветер, и не успел он отдать команду, как периагва послушно повернула и легла на другой галс. Через минуту она снова шла борт о борт с крейсером. Возмущение столь дерзким изменением курса едва вырвалось из уст олдермена и хозяина периагвы, как вдруг обладатель индийского шарфа приподнял шляпу и обратился к офицеру на крейсере с той же самоуверенностью, которую он уже проявил в общении со своими попутчиками.

— Нет ли у ее величества нужды в человеке, видевшем соленую воду чаще суши? Или на таком доблестном судне не найдется свободной койки для человека, готового страдать от голода, лишь бы не расстаться с морем?

Потомок ненавистников короля, как лорд Корнбери охарактеризовал Ладлоу, был так же удивлен появлением незнакомца, задавшего вопрос, как и хладнокровием, с которым простой матрос осмелился обратиться к офицеру, занимающему столь важный пост, как командир крейсера. Однако, прежде чем ответить, у него было достаточно времени, чтобы вспомнить, в чьем присутствии он находится, — ибо незнакомец вновь переложил руль под ветер и приказал обстенить фокnote 40, отчего периагва тут же замедлила ход.

— Мы всегда рады зачислить на довольствие отважного моряка, готового верой и правдой служить королеве, — сказал капитан, — в доказательство чего на борт периагвы сейчас будет брошен конец; мы с большим удобством можем побеседовать под флагом ее величества. Я буду горд принять у себя также и олдермена ван Беверута. Как только он пожелает покинуть корабль, шлюпка к его услугам.

— Приверженные к сухопутью олдермены легче могут попасть с крейсера на сушу, чем моряки с двадцатилетним опытом! — воскликнул незнакомец, не давая бюргеру поблагодарить капитана за приглашение. — Вы, конечно, проходили Гибралтарским проливом, доблестный капитан, раз командуете таким отличным судном?

— По долгу службы я неоднократно бывал в итальянских водах, — ответил Ладлоу, несмотря на столь фамильярное обращение. Он явно желал удержать периагву как можно дольше возле корабля и решил не заводить ссоры с человеком, доставившим ему неожиданное удовольствие.

— Тогда вы должны знать, что взмаха дамского веера достаточно, чтобы провести корабль через пролив на восток, но необходим сильный левантnote 41, чтобы вывести его обратно. Флаг ее величества длинен, и, когда он связывает чистокровного морского волка по рукам и ногам, необходимо все его мастерство, чтобы освободиться от пут. Верно говорится, что чем лучше моряк, тем меньше у него шансов развязать этот узел.

— Если флаг так уж длинен, он может достать дальше, чем вам бы того хотелось! Но разве смелый волонтер должен опасаться этого?

— Боюсь, что койка, на которую я претендую, уже занята, — ответил тот, кривя губы. — А ну, выбери шкоты, приятель; отправимся с богом, и пусть этот флаг развевается у нас под ветром, да подальше. Прощайте, доблестный капитан! Когда у вас появится нужда в отменном морском бродяге и вы будете мечтать о погонях и мокрых парусах, вспомните о том, кто посетил ваше ленивое судно на этой стоянке.

Ладлоу кусал губы, краска залила его красивое лицо, но, встретив лукавый взгляд Алиды, он рассмеялся. Тот же, кто столь дерзко и смело бросил вызов такому могущественному человеку, как командир королевского крейсера в британской колонии, казалось, понимал рискованность этой ситуации.

Периагва сделала крутой поворот и в следующую минуту, подхваченная ветром, помчалась к берегу по мелкой волне. В то же мгновение три шлюпки отвалили от борта крейсера. Одна, которой, по всей очевидности, командовал сам капитан, двигалась с достоинством, как и подобает судну, на борту которого находится офицер высшего ранга, но две другие ревностно бросились в погоню за периагвой.

— Если вы не склонны служить королеве, вы поступили неосмотрительно, друг мой, оскорбив ее офицера прямо под дулами орудий его корабля, — заметил патрон, как только рассеялись последние сомнения относительно намерений моряков с крейсера.

— Капитан Ладлоу готов любым путем снять с этой посудины кое-кого из нас. Это видно, как яркую звезду в безоблачную ночь, и, зная долг матроса перед старшими начальниками, я предоставлю ему любой выбор.

— И тогда очень скоро вы окажетесь на казенных хлебах, — заключил олдермен.

— Казенный хлеб горек, и я отвергаю его… А вот и шлюпка, чей экипаж твердо решил заставить кого-то отведать харча похуже.

Неизвестный моряк умолк, так как положение периагвы становилось критическим. По крайней мере, так казалось не разбирающимся в морском деле пассажирам, невольным свидетелям этого неожиданного поединка. Когда периагва приблизилась к острову, ветер задул из пролива, соединявшегося с внешней бухтой, и, для того чтобы достичь обычного места высадки, стало необходимо совершить два поворота. После первого маневра курс периагвы изменился, и пассажиры увидели, что шлюпка, о которой упоминал незнакомец, может отрезать их от берега и от пристани, к которой они собирались причалить. Не желая утруждать себя преследованием, которое, как хорошо понимал офицер, командовавший этой шлюпкой, могло оказаться бесполезным, он приказал матросам грести к месту высадки. Вторая шлюпка, которая находилась впереди по курсу периагвы, убрала весла и ожидала ее приближения. Неизвестный моряк не проявил ни малейшего намерения избежать встречи. Он продолжал стоять у румпеля и так уверенно вел вперед небольшое суденышко, словно не боялся встречи с поджидающей его шлюпкой. Даже если бы всеобщая неприязнь к насильственной вербовке не вызывала симпатий по отношению к нему, смелость и решительность моряка в сочетании с совершенством, с которым он управлял судном, заставили всех безропотно покориться тому, кто узурпировал власть над периагвой.

— Клыки дьявола! — проворчал хозяин судна. — Если вы отвернете «Молочницу», мы немного потеряем в расстоянии, но матросам с крейсера будет трудно поймать нас под всеми парусами!

— Королева прислала с джентльменом послание, — ответил моряк, — было бы невежливо не выслушать его.

— Эй, на периагве! — крикнул молодой офицер из шлюпки. — Именем ее величества приказываю остановиться!

— Да благословит бог венценосную леди! — ответил обладатель индийского шарфа, в то время как периагва продолжала стремительно нестись вперед. — Мы обязаны повиноваться ей и рады тому, что такой достойный джентльмен состоит на ее службе.

Шлюпка и периагва уже находились в пятидесяти футах друг от друга. Вот-вот должно было произойти столкновение, когда периагва неожиданно сделала полный поворот, легла на новый курс и помчалась к берегу. Однако она должна была пройти мимо шлюпки на расстоянии весла или же отвернуть в сторону — потеря времени, которую тот, кто управлял периагвой, не хотел допустить. Офицер поднялся, и, когда периагва приблизилась, стало видно, что в руке он держит пистолет, хотя было ясно, что он прибегает к оружию с неохотой. Моряк в индийском шарфе отступил в сторону, чтобы не загораживать своих попутчиков, и саркастически заметил:

— Цельтесь лучше, сэр! Вы можете найти здесь мишень по вкусу.

Офицер покраснел, устыдившись своего унизительного долга и досадуя на себя.

Однако он овладел собой и приподнял шляпу, приветствуя Алиду, когда периагва победоносно промчалась мимо. Все же первая шлюпка уже достигла берега вблизи пристани. В ожидании периагвы матросы держали весла наготове. Увидев это, паромщик с сомнением покачал головой и взглянул на непрошеного пассажира, как бы желая показать, сколь мало он верит в удачный исход поединка. Но незнакомец сохранял полное спокойствие и принялся высказывать насмешливые замечания относительно морской службы, которую он третировал с такой безрассудной смелостью и которой, по всеобщему мнению, ему было не избежать. Прежним маневром периагва заняла подветренную к пристани позицию и теперь шла по ветру, направляясь прямо к берегу.

— Кораблекрушение и подводные скалы! — воскликнул встревоженный перевозчик. — «Молочница» разобьется вдребезги, если вы поведете ее на эти камни при таком ветре! Ни один лодочник не любит, когда честного человека сажают в трюм крейсера, словно вора за решетку, но раз дело идет о сохранности носа «Молочницы», ее владелец не может стоять в стороне и безучастно наблюдать за происходящим!

— Ни единой ссадины не появится на ее красивом носике, — ответил невозмутимый моряк. — Спускай паруса, мы пройдем вдоль берега к той пристани. Было бы невежливо, джентльмены, обращаться с нашей дояркой бесцеремонно, после того как она проявила такую поворотливость и быстроту эволюций. Ни один танцор на острове не сплясал бы джигу лучше под музыку трехструнной скрипки.

К этому времени паруса были спущены, и периагва заскользила к причалу по инерции, держась на расстоянии пятидесяти футов от берега.

— Каждому судну отпущено свое время, как и веем смертным, — продолжал загадочный моряк, опоясанный индийским шарфом. — Если человеку придется принять внезапную смерть, он сойдет в могилу без отпеваний и молитв прихожан; водянка у человека — все одно что пробоина в днище корабля; подагра и ревматизм — сломанный киль и разболтанные шпангоутыnote 42; несварение желудка — перекатывающийся в трюме груз и неукрепленные пушки на палубе; смерть на виселице — ссуда под залог судна вместе с издержками на адвоката; вы можете сгореть при пожаре, утонуть, умереть от нудных проповедей и покончить с собой, а у нас это — беспечный пушкарь, подводные скалы, плохие маяки и неумелый капитан.

И, прежде чем кто-либо догадался о его намерении, этот загадочный человек соскочил с борта судна на выступающий из-под воды камень, над которым перекатывались волны, и оттуда, прыгая с одного камня на другой, благополучно добрался до берега. Через минуту он уже скрылся между домами селения.

За этим последовало прибытие периагвы к пристани и возвращение на крейсер шлюпок с раздосадованными матросами.