«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны

Глава XXVI

Слова бессмертного поэта, из уважения к литературной традиции предпосланные нами событиям, о которых пойдет речь в этой главе, как нельзя лучше выражают главное морское правило, записанное во всех уставах и повелевающее моряку даже в мелочах всегда действовать быстро и решительно. Корабль с большой командой, подобно силачу, любит щегольнуть своей силой, так как в этом один из главных секретов его мощи. В морском деле, среди непрестанной борьбы со свирепыми и переменчивыми ветрами, когда человеку приходится, напрягая все силы, покорять коварную стихию, то тихую и ласковую, то бурную и грозную, это правило приобретает первостепенную важность. Там, где, как говорится, «промедление смерти подобно», самое это понятие перестает существовать, и все юноши, мечтающие стать лихими моряками, должны прежде всего усвоить ту истину, что, хотя спешка до добра не доводит, всякое дело нужно делать проворно и в то же время четко.

Капитан «Кокетки» с самого начала усвоил мудрость этого правила и не пренебрег им, устанавливая порядки на своем судне. Поэтому, когда он, предоставив свою каюту гостям, вышел на палубу, то увидел, что приготовления, которые он приказал начать, как только вернулся на борт крейсера, близятся к концу. Поскольку приготовления эти непосредственно связаны с событиями, о которых нам предстоит рассказать, мы опишем их подробно.

Как только Ладлоу отдал приказ вахтенному офицеру, раздался свист боцманской дудки, вызывавшей команду наверх. Матросы, выбежав на палубу, спустили на воду шлюпки, стоявшие в рострахnote 160, и вставили весла в уключины.

Спустить шлюпки, висевшие на боканцахnote 161 было, разумеется, гораздо легче, и это заняло еще меньше времени. Как только все шлюпки, кроме одной, помещавшейся на корме, были спущены, раздалась команда: «Поднять брам-реи!» Реи были подняты, а тем временем все другие работы шли своим чередом, и не прошло и минуты, как верхние паруса взлетели на мачты. Затем раздался обычный возглас: «Всех наверх, с якоря сниматься!» — и быстрые команды младших офицеров: «На шпиль!», «Пошел шпиль!»note 162. На крейсере и на торговом судне снятие с якоря — маневр разной трудности и быстроты. На «купце» десяток матросов налегает на скрипучий, неподатливый брамшпиль, а ворчливый кок с превеликим трудом укладывает канат, причем обычно ему больше мешает, чем помогает какой-нибудь проказник мальчишка, состоящий на побегушках у хозяина. А ведь настоящий, четко работающий шпиль не терпит задержки. Вертящийся барабан всегда наготове, а исправные младшие офицеры не отходят от бухт, следя за тем, чтобы толстый якорный канат не загромоздил палубу.

Команда выхаживала якорь, когда Ладлоу вышел наверх. Быстро проходя по шканцам, он встретил хлопотливого старшего офицера.

— Все готово к отплытию, сэр, — сказал этот незаменимый во всяком деле человек.

— Поставить марселя.

Паруса были мгновенно поставлены, и едва лишь матросы успели их поставить, как они туго натянулись на реях.

— Куда прикажете взять курс, сэр? — почтительно осведомился старший офицер.

— В открытый океан.

Реи на фок-мачте были обрасоплены по ветру, и капитану доложили об этом.

— Доложите, когда якорь будет поднят, канат — в бухте, а команда — отпущена вниз.

Этого короткого и выразительного разговора было достаточно, чтобы все было исполнено в точности. Один привык отдавать приказы без объяснений, другой — повиноваться не рассуждая, а потому подчиненный редко осмеливался спрашивать о целях того или иного маневра.

— Панер!note 163 Канат уложен, сэр, — доложил старший офицер через несколько минут, когда приказ был исполнен.

Только теперь Ладлоу словно пробудился от глубокой задумчивости. До сих пор он говорил и действовал скорее машинально, чем сознательно, мысли его были далеко отсюда. Но вот настала пора собрать офицеров и отдать распоряжения, не совсем обычные, а потому требовавшие сосредоточенности и предусмотрительности. Ладлоу приказал вызвать гребцов к шлюпкам и раздать людям оружие. Когда почти половина матросов приготовилась сесть в шлюпки, на каждую был назначен офицер, которому капитан подробно объяснил задачу.

Старший офицер на капитанском вельботе с гребцами и еще с полдюжиной матросов получил приказ: обмотав тряпками весла, плыть прямо к бухте, войти в нее и ждать сигнала от лейтенанта, а если бригантина попытается удрать, ему было строжайше приказано любой ценой взять ее на абордаж. Пылкий молодой офицер, едва получил этот приказ, приказал гребцам отваливать и направил вельбот на юг, держась мыса, о котором мы так часто упоминали.

Лейтенанту было поручено командовать баркасом, Ладлоу приказал ему тотчас плыть на этой большой и тяжелой шлюпке с многочисленной командой ко входу в бухту и подать оттуда сигнал вельботу, а потом спешить к нему на подмогу, предварительно убедившись, что «Морская волшебница» не может ускользнуть, как в прошлый раз, через какой-нибудь скрытый ход. Два катера под командованием второго лейтенанта должны были идти к широкому проливу между загнутой крючком оконечностью мыса и длинным, узким островом, который тянется к востоку от Нью-Йоркской гавани более чем на сорок лиг, защищая все побережье Коннектикута от океанских штормов. Ладлоу знал, что, хотя суда с глубокой осадкой вынуждены прижиматься к самому мысу, чтобы выйти в открытое море, такая легкая бригантина как «Морская волшебница» вполне может пройти гораздо севернее. Поэтому катера были посланы к проливу, чтобы как можно прочнее его блокировать и, если представится возможность, взять бригантину на абордаж. Наконец, ялик должен был все время держаться между входом в бухту и протокой, репетоватьnote 164 все сигналы и вести наблюдение.

Пока офицеры получали все эти указания, крейсер под командой Триселя двигался по направлению к мысу. Невдалеке от его оконечности катера и ялик отвалили от крейсера, гребцы налегли на весла, а вслед за ними отвалил и баркас, после чего шлюпки разошлись в разные стороны.

Если читатель хорошо помнит место действия, описанное нами выше, он поймет, на чем основывался расчет Ладлоу. Послав баркас к протоке, он надеялся окружить бригантину со всех сторон; она не может уйти ни через вход в бухту, ни через протоку до тех пор, пока он будет держать крейсер в виду берега. Три шлюпки, посланные на север, должны были, по его замыслу, следить за бригантиной, а если представится благоприятная возможность, попытаться напасть на нее врасплох.

Когда баркас отвалил, крейсер был медленно приведен к ветру, фор-марсель взят на гитовы, и судно остановилось, ожидая, пока шлюпки доберутся до назначенных мест. На крейсере теперь осталась лишь половина команды, и на борту не было ни одного офицера, кроме капитана и Триселя. Вскоре после того как судно легло в дрейф и команду просвистали вниз, или, иными словами, матросам позволили располагать собой как им вздумается, предоставив им возможность прикорнуть в награду за то, что ночью им не дали выспаться, Трисель подошел к своему начальнику, который стоял, осматривая бухту поверх уложенных в бортовые гнезда коек.

— Темная ночь, спокойное море и сильные гребцы — благодать сейчас на шлюпках! — заметил он. — Матросы исполнены храбрости и надежд. Эх, молодость, молодость!.. Но взять эту бригантину на абордаж, по моему глупому разумению, совсем не так легко, для этого мало будет просто вскарабкаться к ней на палубу. Я был на передовой шлюпке, которая брала на абордаж одного испанца близ острова Мона еще в прошлую войну, и, хотя мы пошли в дело как на прогулку, не один из наших свалился за борт с проломленным черепом. А знаете, капитан, мне кажется, фор-брам-стеньга лучше стоит с тех пор, как в последний раз вытянули такелаж.

— Она стоит превосходно, — рассеянно отозвался капитан Ладлоу. — Если считаете нужным, подтяните еще.

— Как прикажете, сэр, мне ведь все равно. По мне, пусть даже мачта хоть вовсе набок съедет, как шляпа на голове у деревенского франта; но когда такелаж стоит по всей форме, лучше всего оставить его как есть. Старший офицер говорит, что нужно подтянуть топенанты грота-рея, но когда реи подняты до отказа, тут уже ничего не поделаешь, и я готов из собственного кармана возместить ее величеству разницу между износом шкотов в том положении, как они поставлены теперь и как того хотел лейтенант, хотя карман мой часто бывает пуст, как приходская церковь, когда священник увлекается травлей лисиц. Однажды я зашел в Церковь, когда служил пастор — заядлый охотник, а один безбожник из соседних помещиков как раз напал с гончими на след лисы неподалеку от церкви, так что все было слышно! На этого болтуна шум травли производил такое же впечатление, как порыв ветра на наше судно; короче говоря, он привелся к ветру, и хотя продолжал что-то бормотать, я не разобрал ни слова; мысли его были в поле все время, пока охотники не скрылись из виду. Но это еще не самое худшее, потому что, когда он снова принялся за свое дело, ветер перевернул страницы в его книжке, и он давай шпарить венчание прямо с середины. Я не большой дока по этой части, но послушать сведущих людей, так просто счастье, что он не перевенчал половину молодых парней в приходе с их бабушками!

— Надеюсь, такой союз был бы приятен семьям, — заметил Ладлоу, опуская руку, которой поддерживал голову, и подпирая ее другой.

— Ну, на этот счет я ничего не могу сказать, потому как причетник вернул священника на правильный курс, прежде чем беда совершилась бесповоротно. А тут как-то между мной и лейтенантом был небольшой спор, капитан Ладлоу, насчет размещения груза. Он полагает, что груз у нас слишком смещен к носу от того места, которое он называет «центром тяжести», — послушать его, так будь груз ближе к корме, контрабандисту бы от нас никак не уйти; а я говорю, пусть кто угодно меряет ватер-линию…

— Зажечь огни! — перебил его Ладлоу. — Баркас подал сигнал!

Трисель умолк и, встав на лафет пушки, начал пристально смотреть в сторону бухты. Фонарь или какой-то другой источник света медленно мигнул три раза. Сигнал был подан где-то под самым берегом, у бухты, так что сомнений не оставалось.

— Прекрасно! — воскликнул капитан, отходя от борта и словно только сейчас заметив присутствие своего подчиненного. — Значит, они уже у входа в бухту и путь свободен. Сдается мне, Трисель, что теперь удача нам обеспечена. Оглядите внимательно горизонт в подзорную трубу, а потом мы подойдем поближе к этой хваленой бригантине.

Оба поднесли к глазам подзорные трубы и несколько минут внимательно наблюдали. Оглядев весь горизонт — от берега Нью-Джерси до Лонг-Айленда, они убедились, что за мысом нет ничего заслуживающего внимания. Сделать это было нетрудно, так как на востоке небо прояснилось. Теперь они были уверены, что «Морская волшебница» не ушла через протоку, пока на крейсере готовились к нападению.

— Прекрасно, — повторил Ладлоу. — Теперь ему не миновать встречи с нами… Зажгите «треугольник».

На гафеле «Кокетки» были подняты три фонаря, расположенные треугольником, — приказ шлюпкам, вошедшим в бухту, действовать. Баркас тотчас откликнулся — над прибрежными деревьями и кустами взвилась маленькая ракета. На борту «Кокетки» все напряженно прислушивались, ожидая, что вот-вот какой-нибудь шум возвестит о начале схватки. Один раз Ладлоу и Триселю показалось, что они слышат в ночной тишине крики «ура»; потом они снова услышали или им только почудился грозный окрик, приказывающий контрабандистам сдаться. И снова потянулись тревожные минуты ожидания. Весь борт крейсера со стороны берега был усеян любопытными лицами, хотя из уважения к капитану все держались на почтительном расстоянии от юта, куда он поднялся, чтобы удобней было наблюдать.

— Пора бы уж нам услышать мушкетные выстрелы или увидеть сигнал победы! — сказал молодой капитан. Поглощенный своими мыслями, он даже не заметил, что разговаривает вслух.

— А сигнал поражения вы не забыли назначить? — спросил чей-то голос рядом с ним.

— А! Это вы, любезный Бурун? А я-то хотел избавить вас от неприятного зрелища.

— Ничего, для меня это дело привычное. Живя на море, я привык видеть ночной мрак, даль океана и темный берег с горой вдали!

— До чего же вы уверены в человеке, который сейчас командует вашей бригантиной! Если она и на этот раз ускользнет от моих шлюпок, я сам уверую в вашу зеленую волшебницу!

— Глядите! Вот знамение ее счастливой звезды! — сказал Бурун, указывая на три фонаря, показавшиеся у выхода из бухты, и в той стороне вспыхнуло целое море огней.

— Снова неудача! — воскликнул Ладлоу. — Увалить судно под ветер и обрасопить реи! Выбрать шкоты до места! Живо, ребята! Трисель, надо спешить к устью залива. Мошенникам снова улыбнулось счастье!..

Ладлоу сказал все это глубоко раздосадованный, но властно, как подобает капитану, и по-морскому живо. А молодой моряк с бригантины, неподвижно стоявший рядом с ним, не вымолвил ни слова. С его губ не сорвалось ни одного торжествующего возгласа, но никак не обнаружил ни радости, ни удивления. Казалось, уверенность в своем судне освобождала его от опасений.

— Вы глядите на это чудо, любезный Бурун, как на самое обыкновенное дело, — заметил Ладлоу, когда крейсер двинулся с оконечности мыса. — Счастье еще не изменило вам; но с трех сторон бригантину окружает земля, а с четвертой — шлюпки и крейсер, и я еще не отчаялся одержать верх над вашей бронзовой богиней!

— Повелительница бригантины никогда не дремлет, — отозвался контрабандист, вздохнув с облегчением после того, как ему столь долго приходилось подавлять свои чувства.

— Можете говорить что угодно. Не скрою, таможенные чиновники ее величества назначили такой высокий приз за «Морскую волшебницу», что это заставило меня взяться за дело, которое мне вовсе не по душе. Сдайте бригантину, и я клянусь вам честью офицера, что команда будет без обыска отпущена на берег. Если угодно, оставьте ее с голой палубой и пустым трюмом, только отдайте это быстроходное судно в наши руки.

— Повелительница бригантины рассудила иначе. Она надела мантию цвета морских глубин и, поверьте, несмотря на все ваши ухищрения, поведет свою верную команду туда, где лот не достанет дна, хоть бы тут собрался весь флот королевы Анны!

— Смотрите, как бы вашим товарищам не пришлось пожалеть о таком упорстве! Но сейчас не время для пустых слов. Меня призывает долг службы.

Бурун понял намек и нехотя спустился вниз. Когда он ушел с юта, на востоке взошла луна и озарила горизонт. Теперь с «Кокетки» был ясно виден мыс и открытое море на много лиг от берега. Не оставалось сомнений, что бригантина все еще в бухте. Уверившись в этом, Ладлоу воспрянул духом и постарался забыть о личных чувствах, думая о своем долге.

Вскоре «Кокетка» достигла пролива, служившего для судов выходом из эстуария. Здесь крейсер снова был приведен к ветру, а люди посланы на марсы и салинги, чтобы насколько хватал глаз осмотреть залив, тускло освещенный туманным и неверным светом; тем временем Ладлоу и штурман тоже осматривали воду с палубы. Два или три гардемарина полезли на реи вместе с матросами.

— Ничего не видать, — сказал капитан, опуская наконец подзорную трубу. — Горы на берегу Джерси отбрасывают тень, и это мешает видеть, а севернее такелаж судна так легко принять за деревья острова Статен. Эй, на крюйс-марсе!

На этот окрик громко отозвался гардемарин.

— Что вы видите за мысом?

— Ничего. Наш вельбот идет вдоль берега, а баркас стоит у входа в бухту; а вон и ялик, он выгребает против течения, мимо Роумера; однако нет никаких следов катера до самого Кони.

— Взгляните чуть западнее и хорошенько следите за выходом из бухты Раритан. Видите вы там что-нибудь?

— Ага! Вижу какую-то точку на воде с подветренного борта.

— Что же это такое?

— Если глаза не обманывают меня, сэр, это шлюпка. Она примерно в трех кабельтовых от нас и гребет к крейсеру.

Ладлоу поднес к глазам подзорную трубу и посмотрел в указанном направлении. Вглядевшись раз-другой, он нашел наконец то, что искал, и, так как луна теперь светила ярче, ему без труда удалось разглядеть, что это такое. Без сомнения, это была шлюпка, которая, судя по всему, намеревалась вступить в переговоры с крейсером.

У моряка глаза острые, и на море он быстро соображает, что к чему. Ладлоу сразу увидел, что это не его шлюпка; что идет она так, чтобы избежать непосредственной встречи с «Кокеткой», держась в той части залива, где для крейсера слишком мелко; что двигается она крайне осторожно, но с явным намерением подойти к крейсеру возможно ближе, насколько позволяет благоразумие. Взяв рупор, капитан окликнул шлюпку, как это принято на море.

Ответ, отнесенный ветром, долетел едва слышно, но чувствовалось, что человек в шлюпке обладает удивительно сильным голосом и отлично умеет им пользоваться.

«Эй, на крейсере!» и «Парламентер с бригантины!» — только эти слова и можно было расслышать.

Минуту-другую молодой капитан молча шагал по палубе. Потом он решительно приказал спустить единственную шлюпку, оставшуюся на судне, и вызвать гребцов.

— Поднять кормовой флаг, — скомандовал он, когда шлюпка была спущена. — И держите оружие наготове. Мы будем честными, пока с нами будут честны, но осторожность при такой встрече соблюдать необходимо.

Триселю было приказано не сниматься с дрейфа, и Ладлоу, тайно отдав ему какие-то важные распоряжения на случай предательства, спустился в шлюпку. Через несколько минут четырехвесельная шлюпка с крейсера и шлюпка с бригантины подошли так близко друг к другу, что могли свободно начать переговоры. Капитан крейсера приказал морякам табанитьnote 165 и, подняв подзорную трубу, еще пристальнее и внимательнее осмотрел людей, которые его ожидали. Незнакомая шлюпка была легкая и плясала на волнах, как ореховая скорлупка, едва касаясь поверхности воды, а на банках сидели четыре здоровенных гребца, готовые в любое мгновение изо всех сил налечь на весла. На корме стоял человек, не узнать которого было невозможно… Увидев его неподвижную решительную фигуру, его скрещенные на груди руки, его красивую и мужественную осанку, его своеобразную одежду, Ладлоу сразу узнал моряка в индийском шарфе. Он махнул рукой, и шлюпка подплыла ближе.

— Чего хотите вы от королевского крейсера? — спросил капитан, когда они достаточно сблизились.

— Доверия! — последовал спокойный ответ. — Приблизьтесь еще, капитан Ладлоу, я безоружен! Не беседовать же нам через рупоры.

Считая, что шлюпке с военного судна не пристало выказывать нерешительность, Ладлоу скомандовал гребцам подойти к контрабандистам так, чтобы до их шлюпки можно было дотянуться веслом.

— Ну вот, я исполнил ваше желание, сэр. Я оставил свое судно и прибыл вести переговоры на самой маленькой из моих шлюпок.

— Незачем и говорить, где остальные, — заметил Румпель, и на его твердом лице мелькнула едва уловимая усмешка. — Вы неутомимо охотитесь за нами, сэр, и не даете бригантине передышки. Но дело опять не выгорело!

— Однако вчера мы сделали неплохой маневр и считаем, что это предвещает удачу.

— Я понимаю вас, сэр! Бурун попал в руки слуг королевы… но остерегайтесь! Если этому юноше будет нанесен какой-нибудь ущерб словом или действием, найдутся люди, которые сумеют достойно отплатить за это!

— Какие возвышенные слова слышу я из уст человека, который прячется от закона! Но я буду снисходителен, учитывая ваши побуждения. Ваша бригантина, мастер Румпель, потеряла в лице Бороздящего Океаны своего капитана, а потому вам следовало бы прислушаться к голосу благоразумия. Если вы готовы вести переговоры, то знайте — я пришел сюда не для того, чтобы вымогать.

— Это меня как нельзя более устраивает, потому что я намерен предложить выкуп, который королева Анна, если она любит свою казну, не пожелает отвергнуть. Но из уважения к ее величеству я сначала выслушаю ее королевскую волю.

— В таком случае, позвольте мне как моряку, знающему свое дело, охарактеризовать положение обеих сторон. Я уверен, что «Морская волшебница», хоть она и скрыта сейчас в тени гор и ей благоприятствует дальность расстояния и слабая освещенность, стоит в заливе. Выход надежно охраняется; вы сами видите, что крейсер подстерегает ее у мыса. Мои шлюпки размещены так, что все пути к тайному бегству через северный пролив отрезаны; короче говоря, все выходы для вас закрыты. Как только рассветет, мы увидим, где бригантина, и начнем действовать.

— Ни на одной карте все мели и рифы не обозначены более ясно, чем в вашей речи! И чтобы избежать всех этих опасностей…

— …сдайте бригантину и уходите. Хотя вы и вне закона, мы удовольствуемся тем, что отберем у вас это замечательное судно, используемое вами во зло, в надежде, что, лишившись средства творить зло, вы вернетесь на праведный путь…

— …благодаря молитвам святых отцов, которые просят бога ниспослать нам раскаяние! А теперь, капитан Ладлоу, выслушайте мое предложение. В ваших руках человек, который пользуется большой любовью среди подданных леди в зеленой мантии; в наших — бригантина, которая наносит немалый ущерб владычеству королевы Анны в водах этого полушария. Если вы отпустите пленника на свободу, мы обещаем покинуть эти берега навсегда.

— Право, только сумасшедший может согласиться на такой договор! Вы предлагаете мне отпустить главного злодея, а взамен не получить никаких гарантий, кроме слова его подчиненного! Нет, мастер Румпель, положительно успехи вскружили вам голову. Я сделал свое предложение лишь потому, что жалел этого несчастного и благородного человека и… возможно, у меня были на то еще другие причины, но не злоупотребляйте моим добросердечием. Если нам придется применить силу, чтобы захватить ваше судно, закон может расценить ваше упорство очень сурово. От поступков, которые наше милосердное законодательство сейчас карает так мягко, всего один шаг до преступления!

— Что ж, ваше недоверие вполне понятно, — сказал контрабандист, видимо смиряя свою заносчивость и уязвленную гордость. — Слово контрабандиста не многого стоит в глазах королевского офицера. Мы с вами по-разному воспитаны и одно и то же видим в различном свете. Я выслушал ваши условия и очень благодарен вам за благие намерения, но вынужден отвергнуть их, так как они для меня совершенно неприемлемы. Наша бригантина, как вы справедливо изволили заметить, замечательное судно. На всем океане нет равной ей по красоте и быстроходности. Поверьте моему слову! Я скорее готов пренебречь улыбкой прекраснейшей женщины в мире, чем хоть на миг допустить мысль о разлуке с этой жемчужиной морского искусства! Вы видели ее много раз, капитан Ладлоу, — в шторм и в штиль, с расправленными и сложенными крыльями, днем и ночью, вблизи и издалека, открыто и тайно, и я прошу вас, скажите честно и откровенно, по-морскому, разве она не достойна того, чтобы завладеть сердцем моряка?

— Я не отрицаю ни достоинств бригантины, ни ее красоты — жаль только, что у нее такая дурная слава.

— Я знал, что вы не станете кривить душой! Но когда я говорю о бригантине, то становлюсь совсем ребенком. Что ж, сэр, каждый из нас высказался, остается только подвести итог. Я скорее дам выколоть себе глаза, чем пожертвую по доброй воле хоть одной щепочкой с этого чудесного судна. Но, может быть, вы согласитесь взять за юношу какой-нибудь другой выкуп? Что вы скажете о закладе в золоте, которое будет конфисковано, если мы нарушим условие?

— Вы требуете невозможного. Уже одно то, что я вступил в подобные переговоры, само по себе роняет авторитет королевского офицера, потому что, как я уже говорил, Бороздящий Океаны — неровня простым матросам, которые идут против закона бессознательно. Бригантина или ничего!

— Скорее я отдам жизнь, чем бригантину! Сэр, вы забываете, что наша судьба — под покровительством той, которая смеется над тщетными усилиями вашего флота. Вы думаете, что окружили нас и, когда рассветет, вам останется только направить на бригантину пушки крейсера и вынудить нас молить о пощаде. Но вот эти честные моряки могут подтвердить, что вы напрасно на это надеетесь. «Морская волшебница» уходила от всех ваших кораблей, и ни одно ядро не обезобразило ее красоты!

— Однако посланец с моего крейсера все же помял ей косточки.

— Этот лисель-спирт не получил благословения нашей повелительницы, — поспешно перебил его Румпель, покосившись на своих гребцов, которые внимательно и недоверчиво прислушивались к разговору. — Мы легкомысленно подобрали кусок дерева в море и приспособили его к делу, не справившись в книге. Но все, что попадает на борт бригантины по совету морской волшебницы, неуязвимо. Вот вы мне не верите, и это вполне понятно. Но если вы не хотите слушать повелительницы бригантины, то послушайтесь, по крайней мере, ваших собственных законов. В каком преступлении можете вы обвинить юношу, которого держите под арестом?

— Грозного имени Бороздящего Океаны достаточно, чтобы лишить его покровительства закона, — сказал Ладлоу с улыбкой. — Хотя у нас и нет прямых доказательств преступления, мы имеем право его арестовать, потому что он вне закона.

— Вот она, ваша хваленая справедливость! Негодяи, стоящие у власти, сговорились и осудили отсутствующего человека, который не может защищаться. Но не думайте, что насилие над этим юношей сойдет вам безнаказанно, потому что есть люди, глубоко заинтересованные в его судьбе.

— Какой нам смысл обмениваться угрозами, — мягко сказал капитан крейсера. — Если вы принимаете мое предложение, скажите прямо, если нет — готовьтесь к худшему.

— Я готов! Но, если нам не удалось договориться как победителю и побежденному, расстанемся друзьями. Вашу руку, капитан Ладлоу, простимся, как подобает двум храбрым людям, хотя бы через минуту им предстояло вцепиться друг другу в горло.

Ладлоу колебался. Предложение было сделано так искренне, с таким открытым и мужественным лицом и вся фигура контрабандиста, когда он слегка перегнулся через борт, настолько не соответствовала его предосудительному ремеслу, что Ладлоу, не желая показаться невежливым и уступить своему собеседнику в благородстве, неохотно протянул ему руку. Контрабандист воспользовался этим, чтобы подтянуть шлюпки борт о борт, и, к общему удивлению, смело ступив в шлюпку Ладлоу, сел на банку напротив него.

— Мне нужно сказать вам кое-что такое, что не предназначено для чужих ушей, — тихо произнес моряк, после того как перешел на шлюпку с такой решимостью и уверенностью. — Будьте со мной откровенны, капитан Ладлоу. Скажите, вы держите пленника в одиночестве и неизвестности, как же он находит утешение, зная, что кто-то интересуется его судьбой?

— У него нет недостатка в утешении, мастер Румпель, потому что вместе с ним скорбит красивейшая женщина Америки.

— А! Красавица Барбери не зря слывет благородной! Я угадал?

— Увы, это так. Влюбленная девушка жить без него не может. Она до такой степени пренебрегла приличиями, что последовала за ним на мой крейсер.

Румпель ловил каждое слово капитана, и его омраченное тревогой лицо прояснилось.

— Человек, на долю которого выпало такое счастье, может на миг забыть даже бригантину! — воскликнул он со своей обычной беспечностью. — Ну, а что олдермен?

— У него больше благоразумия, чем у его племянницы, потому что он не отпустил ее одну.

— Достаточно. Капитан Ладлоу, что бы ни случилось, мы расстаемся друзьями. Не бойтесь, сэр, еще раз пожать руку человеку, объявленному вне закона; это честная рука, у многих пэров и князей руки далеко не так чисты. Не обижайте этого веселого и легкомысленного юношу; ему не хватает зрелого благоразумия, но сердце у него золотое. Ради него я готов пожертвовать жизнью, но бригантину нужно спасти любой ценой. Прощайте.

Несмотря на всю его бодрость, голос отважного моряка дрогнул от волнения. Крепко пожав руку Ладлоу, он прыгнул в свою шлюпку легко и уверенно как человек, для которого океан — родной дом.

— Прощайте, — повторил он, делая своим людям знак грести в сторону мели, куда не мог пройти крейсер. — Мы, вероятно, еще увидимся. До скорой встречи! Прощайте!

— Без сомнения, мы встретимся на рассвете.

— Напрасно вы надеетесь на это, храбрый капитан. Наша повелительница прикроет бригантину своей мантией, и мы пройдем у вас под самым носом. Примите мои добрые пожелания; попутных вам ветров, счастливой высадки на берег и приятного отдыха дома! Не обижайте юношу, и пусть вашему флагу сопутствует удача во всем, кроме преследования моей бригантины.

Матросы в обеих шлюпках дружно налегли на весла, и вскоре они были уже так далеко друг от друга, что не смогли бы услышать и самый громкий крик.