«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны

Глава XXIII

Когда олдермен ван Беверут и Ладлоу подходили к вилле, уже совсем стемнело. Смеркаться начало еще раньше, вскоре после того как они отошли от шлюпки; тень горы покрыла реку, узкую полоску берега и тянулась далеко в океан. Ни тот, ни другой не заметили на вилле или около нее никаких перемен, пока не поднялись до самых ворот и не ступили на маленькую зеленую и благоухающую лужайку перед домом. Но прежде чем войти в ворота, за которыми начиналась эта лужайка, олдермен остановился и заговорил со своим спутником прежним сердечным тоном, почти оставленным им в последние дни.

— Друг мой, надеюсь, ты понимаешь, что события этой маленькой морской прогулки — дело скорее семейное, чем публичное, — сказал он. — Твой отец был старым моим другом, я очень дорожил его расположением, и, можно сказать, мы даже состоим в родстве благодаря смешанным бракам. В жилах твоей достойной матери, которая ни денег, ни слов на ветер не бросала, текла кровь моих предков. Я был бы глубоко опечален, если бы наши добрые отношения, рожденные памятью о прошлом, почему-либо нарушились. Я допускаю, сэр, что доход для государства то же, что душа для тела — движущее и определяющее начало, и как тело без души — все равно что дом без жильцов, так и государство без дохода подобно трудолюбивому и неутомимому мастеру без необходимых материалов. Но к чему доводить дело до крайности! Если эта бригантина, как ты, надо полагать, подозреваешь — а для этого у нас и в самом деле достаточно оснований — и есть судно, именуемое «Морская волшебница», то она стала бы твоей законной добычей, сумей ты ее захватить; теперь же, когда ей удалось скрыться, я не знаю, каковы твои намерения; но помни, что твой покойный отец, достойнейший член королевского совета, имел обыкновение хорошенько подумать, прежде чем раскрыть рот, чтобы сказать хоть малейшую нескромность.

— Как бы я ни поступил, сообразуясь с тем, что велит мне долг, вы можете смело положиться на мою скромность по отношению к… к удивительному… к весьма решительному шагу, который ваша племянница сочла нужным совершить, — отозвался молодой человек, не в силах при упоминании об Алиде совладать с дрожью в голосе, выдававшей, насколько все еще велика ее власть над ним. — Я не вижу необходимости оскорблять семейные чувства, на которые вы намекаете, и рассказывать о ее заблуждении, давая пищу для праздных людских толков.

Ладлоу резко оборвал свою речь, предоставив олдермену догадываться о том, что он не договорил.

— Вот слова, достойные благородного, мужественного и… искренне любящего человека, капитан Ладлоу, — сказал олдермен. — Правда, я хотел предложить вам кое-что. Однако мы не станем затягивать этот разговор ночью, под открытым небом… Эге!.. Кота нет — мыши пляшут! Эти черномазые, которые так любят разъезжать по ночам на хозяйских лошадях, захватили флигель Алиды! К счастью, комнаты бедной девочки не так велики, как гарлемский выгон, а то бы мы сейчас услышали там стук копыт какой-нибудь лошади, на которой скачет негр, нахлестывая ее вовсю…

Тут олдермен, в свою очередь, осекся, содрогнувшись так, словно увидел призрак кого-нибудь из покойных колонистов. Когда он заговорил о флигеле, Ладлоу тоже взглянул на «Обитель фей» и одновременно с Миндертом воочию увидел через открытое окно красавицу Барбери, расхаживавшую по комнате. Ладлоу рванулся было вперед, но рука Миндерта остановила его пылкий порыв.

— Пожалуй, здесь не ногами, а мозгами шевелить надо, — промолвил спокойный и рассудительный олдермен. — Нет сомнения, это моя племянница или у дочери старого Этьена де Барбери есть двойник. Эй, Франсуа! Скажи-ка, видел ли ты женщину в окне флигеля или же мы приняли желаемое за действительное? Знаете, капитан Ладлоу, порой я каким-то непостижимым образом обманываюсь в качестве товара, просто наваждение какое-то, потому что голова забита денежными расчетами; ведь когда жива надежда, с кем такого не бывает!

— О да, мосье! — с живостью откликнулся слуга. — Ах, как жаль, мы уходим в этот морской вояж, а мадемуазель Алида у себя и не покидал дом. Да, да, я был очень уверен, что тут есть наше заблуждение, я знай, во вся фамийль Барбери никто не любил стать моряком.

— Ну полно, полно, мой добрый Франсуа, на суше Барбери чувствует себя как лиса в норе. Ступай на кухню и скажи этим бездельникам, что приехал их хозяин, да запомни: вовсе незачем рассказывать обо всех чудесах, которых мы насмотрелись в океане. А теперь, капитан Ладлоу, войдем в комнату моей послушной племянницы, стараясь не поднимать шума.

Ладлоу охотно принял это приглашение и тотчас последовал за олдерменом, сохранявшим непререкаемую властность и внешнюю невозмутимость. Перейдя лужайку, они невольно замешкались, чтобы заглянуть в открытые окна флигеля.

Флигель красавицы Барбери был убран во французском вкусе, унаследованном ею от отца. Громоздкое великолепие, свойственное царствованию Людовика XIV, не коснулось столь незначительного человека, каким был мосье де Барбери, а потому он привез с собой в изгнание лишь необходимые и сделанные со вкусом вещи, почти без исключения доставшиеся ему по наследству, не обременяя себя дорогой и модной в то время роскошью. К этим вещам со временем добавились местные, более удобные предметы английского или, что почти то же самое, американского обихода, — такая совокупность, если суметь ее найти, пожалуй, представляет собой наиболее удачное сочетание приятного с полезным. Алида сидела за столиком красного дерева и была погружена в чтение какой-то книги. Рядом стоял миниатюрный чайный сервиз, какие были в то время почти во всех домах, но чашечки и блюдца были тонкой работы и самого лучшего качества. Она была в халатике, достаточно скромном для ее возраста, и вся ее фигура дышала тем уютом и грацией, которые подобают ее полу и придают столько прелести и интимного своеобразия уединению очаровательной женщины. Алида была поглощена книгой, и, хотя маленький серебряный чайник тихонько свистел у самого ее локтя, она, как видно, не замечала этого.

— Вот картина, которую я так любил рисовать себе в бурю и шторм, вынужденный простаивать на палубе столько мрачных и ненастных ночей напролет! — прошептал Ладлоу. — Когда тело и душа изнемогали от усталости, именно такого отдохновения жаждал я больше всего на свете и осмеливался даже надеяться…

— Да, торговля с Китаем имеет будущее, а вы, мистер Ладлоу, я вижу, знаете толк в комфорте, — заметил олдермен. — На щеках у девушки играет такой нежный румянец, что сомнений быть не может — уверяю вас, морской ветер даже не коснулся ее; да и кто поверит, что та, которая дышит таким уютом, лишь недавно резвилась среди дельфинов! Войдем же.

Ван Беверут привык заходить к своей племяннице без особых церемоний. Поэтому, считая излишним велеть доложить о себе, властный олдермен преспокойно распахнул дверь и ввел молодого капитана во флигель.

Встретившись с Алидой, ее гости сохраняли притворное безразличие, причем девушка платила за их напускную непринужденность той же монетой. Она отложила книгу с таким невозмутимым спокойствием, словно они расстались какой-нибудь час назад, и мужчины ясно поняли, что она знала об их возвращении и ждала их прихода.

Когда они вошли, она непринужденно поднялась им навстречу и с улыбкой, которая скорее была следствием хорошего воспитания, чем выражением ее чувств, пригласила их сесть. Невозмутимость племянницы навела олдермена на мрачные размышления, а молодой моряк не знал, чем более восхищаться — дивной прелестью женщины, которая всегда была неизменно прекрасна, или ее поразительным самообладанием, хотя всякая другая на ее месте не знала бы, куда деваться от смущения. Алида, казалось, не была склонна вступать в объяснения, потому что, когда гости сели, она, разливая чай, обронила словно бы случайно:

— Как вовремя вы пришли! Я могу предложить вам чашечку ароматного чая. Кажется, мой дядя говорил, что это товар с «Сирнарвонского замка».

— О, это прекрасный корабль! Он совершает удачные рейсы и товары доставляет первосортные. Да, такой чай я готов рекомендовать всем покупателям. Но, милая племянница, соблаговоли объяснить капитану крейсера ее величества и бедному олдермену славного города Нью-Йорка, давно ли ты ждешь нас.

Алида достала из-за пояса маленькие дорогие часики и спокойно взглянула на них.

— Сейчас девять. Кажется, после полудня Дайна в первый раз доложила, что я, вероятно, буду иметь это удовольствие. Кстати, вот пакеты — должно быть, с письмами, они прибыли из города.

Это придало мыслям олдермена новое, совершенно неожиданное направление. Он воздержался от объяснений, которых, казалось бы, требовали обстоятельства, хорошо зная, что это опасный путь, поскольку в таком разговоре могло быть сказано больше, чем следовало бы знать его спутнику, и к тому же невозмутимость племянницы повергла его в изумление. Поэтому он был рад, что у него есть удобный предлог отложить расспросы. Одним глотком осушив крошечную чашечку, нетерпеливый коммерсант схватил пакеты, которые протянула ему Алида, и, пробормотав извинения, вышел из флигеля.

Капитан «Кокетки» до сих пор не вымолвил ни одного слова. Удивление, смешанное с негодованием, не давало ему говорить, но он не сводил глаз с Алиды, стараясь проникнуть в тайну, которой девушка окружила свои поступки и намерения. На миг ему показалось, что под напускным равнодушием на ее нежных губах мелькнула печальная улыбка; но взгляды их встретились только один раз, когда украдкой остановила на нем свои большие бездонные темные глаза, словно любопытствуя, какое впечатление произвел ее поступок на молодого моряка.

— Ну как, дорого ли обошлось врагам королевы плавание «Кокетки»? — поспешно спросила красавица, когда капитан поймал ее взгляд. — Или они избегали встречи с отважным крейсером, который уже не раз доказывал свое превосходство над ними?

— Страх, а может быть, благоразумие или, я сказал бы, совесть заставила их быть осторожными, — отвечал Ладлоу, многозначительно подчеркивая последние слова. — Мы гнались за ними от мыса до самой Большой мели и вернулись ни с чем.

— Как обидно! Значит, французам удалось скрыться… Но неужели ни один нарушитель закона не понес наказания? Среди невольников распространились слухи, что бригантина, которая заходила в эту бухту, вызвала подозрение властей.

— Подозрение! Но красавица Барбери скорее, чем кто-либо другой, может сказать мне, что стоит та слава, которой пользуется капитан бригантины.

Алида улыбнулась, и улыбка эта, как всегда, очаровала ее поклонника.

— Капитан Ладлоу проявляет непревзойденную галантность, обращаясь к девушке из колонии за советами по службе! Разумеется, мы способны тайком поощрять контрабандистов, но как можно подозревать нас в том, что мы подробно осведомлены об их деятельности? Смотрите, как бы подобные намеки не вынудили меня покинуть эту прелестную виллу и поискать какого-нибудь другого, более укромного места, где я могла бы спокойно пожить на свежем воздухе. К счастью, берега Гудзона изобилуют чудесными уголками, и нужно быть бессовестной привередницей, чтобы пренебречь ими.

— И в их числе — дом Киндерхука?

Алида снова улыбнулась, как показалось Ладлоу — с торжеством.

— Говорят, дом Олоффа ван Стаатса просторен и расположен в живописном месте. Я и сама видела его…

— …в своих мечтах о будущем? — подхватил молодой капитан, видя, что она замялась.

Алида откровенно расхохоталась.

— Ну нет, все гораздо прозаичнее. Просто-напросто я видела дом мистера ван Стаатса, когда проплывала мимо него по реке, а потом — когда возвращалась обратно. Трубы у него витые, это излюбленный стиль

голландского Брабантаnote 135, и, хотя я не заметила на них аистова гнезда, они, мне кажется, таят в себе соблазны для женщины — ведь так уютно бывает посидеть у камелька. Да и само поместье так заманчиво для рачительной хозяйки.

— И, разумеется, место хозяйки, к счастью достойного владельца поместья, недолго будет пустовать?

Алида играла причудливой ложечкой, сделанной в виде веточки чайного куста. Она вздрогнула, уронила ложечку и взглянула на Ладлоу. В ее пристальном взгляде явно сквозил интерес к тому волнению, которое не мог скрыть молодой человек.

— Это место никогда не будет занято мной, Ладлоу! — сказала она торжественно и с твердостью, которая свидетельствовала о непреклонном решении.

— От ваших слов у меня прямо гора с плеч! Ах, Алида, если бы вы могли так же легко…

— Тс! — прошептала девушка, вставая, и на миг застыла в напряженном ожидании. Глаза ее заблестели, румянец на щеках заиграл еще ярче, чем прежде, а на лице были написаны радость и надежда. — Тс! — повторила она, делая Ладлоу знак молчать. — Вы ничего не слышите?

Разочарованный, но по-прежнему влюбленный, молодой человек молчал, глядя на ее милое оживленное лицо и не менее напряженно, чем она сама, прислушиваясь к каждому звуку. Но, поскольку ничто не нарушало тишины, после того как Алида услышала стук, или, быть может, он ей почудился, она снова села и заговорила с молодым человеком.

— Вы, кажется, что-то сказали о горах? — спросила она, едва отдавая отчет в том, что говорит. — Путешественники рассказывают, что проход между Ньюбергом и Таппаном не имеет себе равных.

— Я действительно говорил о горе, но только о той, которая свалилась у меня с плеч. Тяжестью на сердце легли мне ваши необъяснимые поступки и жестокое безразличие ко мне, Алида. Вы сказали, что Олоффу ван Стаатсу не на что надеяться, и эти слова, произнесенные с прирожденной прямотой и искренностью, развеяли все мои опасения. Остается только объяснить ваше отсутствие, и вы вновь обретете прежнюю власть над тем, кто готов поверить каждому вашему слову.

Красавица Барбери, казалось, была тронута. Взгляд ее, устремленный на молодого моряка, смягчился, и в голосе уже не было прежней суровости.

— Так, значит, власть эта была утрачена?

— Если я скажу «нет» — вы станете презирать меня, если «да» — вы сочтете меня обманщиком.

— В таком случае, молчание — лучший способ сохранить нашу дружбу… Постойте, я слышу стук в ставень!

— Надежда порой обманывает нас. Вам снова почудилось, что кто-то стучит, — как видно, вы ожидаете гостя?

Явственный стук в ставень, подтвердил, что Алида не ошиблась. Девушка смущенно взглянула на капитана. Она изменилась в лице и, видимо, хотела что-то сказать, но то ли внезапный порыв, то ли благоразумие заставили ее промолчать.

— Капитан Ладлоу, вы уже были однажды нечаянным свидетелем встречи «Обители фей», которая, боюсь, навлекла на меня неприятные подозрения. Но столь мужественный и благородный человек, как вы, должен быть снисходителен к маленьким женским слабостям. Я жду человека, которого королевскому офицеру, быть может, не следовало бы видеть.

— Я не сборщик налогов, чтобы шарить в гардеробах и чуланах. Мой долг повелевает мне действовать только в открытом море и преследовать лишь явных нарушителей закона. Если там, за окном, человек, которого вы хотите видеть, пусть войдет без страха. Когда мы встретимся в более подходящем месте, я найду способ взять реванш.

Девушка бросила на Ладлоу благодарный взгляд и в знак признательности наклонила голову. Потом она постучала ложечкой по фарфоровой сахарнице, издавшей тихий звон. Кусты под окном заколыхались, и на низком балконе тотчас появился молодой незнакомец, которого мы уже встречали на страницах этой книги во флигеле Алиды и на борту бригантины. Оставаясь в тени, он бросил на середину комнаты легкий матерчатый тюк.

— Посылаю свою визитную карточку вместо гонца, — сказал веселый торговец контрабандой, или Бурун, как называл его олдермен, галантно приподнимая шляпу сперва перед хозяйкой «Обители фей», а потом, еще более церемонно, перед ее гостем; после этого он снова водрузил отороченную золотом шляпу на густые, пышные кудри и распаковал свой тюк.

— Я вижу, у меня появился новый покупатель, и я вправе ожидать хорошей прибыли. Капитан Ладлоу, мы, кажется, уже встречались с вами?

— Да, встречались, сэр Бороздящий Океаны, и встретимся снова. Ветер порой меняется, но в конце концов судьба всегда за правого!

— Мы уповаем на помощь нашей леди в зеленой мантии, — сказал необыкновенный контрабандист с благоговением, искренним или напускным, указывая на фигурку, мастерски вышитую цветными нитками на его бархатной шляпе. — Все в мире повторяется, и прошлое рождает надежду на будущее. Надеюсь, здесь мы встречаемся на нейтральной почве.

— Я капитан королевского крейсера, сэр, — надменно отозвался Ладлоу.

— Королева Анна может гордиться таким слугой! Однако к делу. Тысяча извинений, очаровательная хозяюшка «Обители фей». Эта беседа двух грубых моряков — неуважение к вашей красоте, и мы пренебрегаем своим долгом по отношению к прекрасному полу. Поэтому, закончив обмен любезностями, я хочу предложить вам кое-что такое, от чего блестящие глазки непременно начинают блестеть еще ярче, и даже герцогини тают, не в силах устоять перед искушением.

— Вы с удивительной откровенностью говорите о своих связях, любезный Бурун, и называете благородных персон среди ваших покупателей так непринужденно, словно торгуете государственными постами.

— Этот достойный слуга королевы подтвердит вам, леди, что тот же самый ветер, который поднимает шторм на океане, порой лишь нежно ласкает пылающие девичьи щеки на берегу и что связи между людьми образуют столь же причудливые хитросплетения, как снасти корабля. Ведь и храм Артемиды Эфесскойnote 136, и вигвам индейца стоят на одной земле.

— Из чего вы, как видно, заключаете, что положение в обществе не меняет человеческой сущности. Нельзя не признать, капитан Ладлоу, что Бурун хорошо знает женскую душу, искушая ее столь яркими материями, как эти.

Ладлоу молча смотрел на девушку и контрабандиста. Алида держалась теперь гораздо непринужденнее, чем в прошлый раз, когда он видел ее в обществе этого человека. Заметив, что они тайком обменялись заговорщическими взглядами, Ладлоу почувствовал сильное волнение. Однако он твердо решил сохранять спокойствие и приготовился к худшему. С большим трудом скрыв свои чувства, он сказал внешне невозмутимо, хотя горечь, переполнявшая его душу, все же прорвалась наружу:

— Если это так, любезный Бурун, можете считать себя счастливцем.

— Преуспеть в этом мне помогло частое общение с представительницами прекрасного пола, ведь они — мои лучшие покупательницы, — сказал галантный контрабандист. — Вот парча. Точно такую же открыто носят в присутствии нашей высочайшей повелительницы, хотя она выткана в Италии и доставлена запретным путем; придворные дамы, отдавая дань патриотизму, один день в году танцуют в угоду публике в нарядах английской выделки, а все остальные дни носят эти более изящные изделия уже в угоду себе. Скажите, отчего англичанин, живущий под солнцем, которое светит так слабо, тратит тысячи, чтобы получить бледные подделки под дары тропиков, — не оттого ли, что жаждет запретного плода? Отчего парижский гурман смакует инжир, который последний лаццарониnote 137 в Неаполе швырнул бы в залив, — не оттого ли, что он хочет насладиться щедротами южных широт под своим хмурым и плаксивым небом? Я видел, как один человек лакомился сладким соком ананаса, который стоит гинею, но он отверг бы тот же плод, восхитительно сочетающий в себе кислоту со сладостью, созревший и налившийся соком под горячим солнцем, — а все лишь потому, что мог бы получить его даром. В этом секрет нашей торговли. А поскольку прекрасный пол наиболее подвержен таким чувствам, мы особенно признательны его милым представительницам.

— Вы много путешествовали, любезный Бурун, — с улыбкой промолвила красавица, вытряхивая диковинные товары из тюка на ковер, — и говорите о вкусах так же непринужденно, как и о титулах.

— Леди, чья мантия зеленеет, как морская волна, не терпит бездельников среди своих слуг. Мы плывем туда, куда указывает ее рука: порой наш путь лежит через острова Адриатики, порой — к вашим штормовым американским берегам. От Гибралтара до Каттегата в Европе почти нет мест, где бы мне не довелось побывать.

— Однако, судя по изобилию у вас итальянских товаров, этой стране вы отдаете особое предпочтение.

— Любовь свою я делю между Италией, Францией и Фландрией; но вы правы, Италия среди них на первом месте. Свои юные годы я провел на прекрасных берегах этой романтической страны. Человек, который заботился обо мне и руководил мной в детстве и юности, однажды даже оставил меня на попечении одного друга на небольшой зеленой равнине близ Сорренто.

— Но где же эта равнина? Ведь те места, где жил такой отчаянный удалец, когда-нибудь будут воспеты в песнях, да и сейчас они могут привлечь к себе любопытных.

— Любезность ваша с лихвой искупает иронию этих слов! Сорренто — город на южном берегу знаменитого Неаполитанского залива. Огонь сильно преобразил эту мягкую, но дикую страну. Сама земля была там когда-то извергнута из чрева вулкана, и соррентинец мирно живет на дне погасшего кратера. Люди средних веков прелюбопытнейшим образом построили свой город у самого моря, где вода заполнила половину бассейна с зубчатыми краями, и искусно использовали зияющие трещины в туфе вместо рвов для защиты городских стен. Я побывал во многих странах и видел природу почти всех широт, но ни одна страна не пленяет взор столь чудесным сочетанием естественных красот со славными реликвиями прошлого, как этот дивный край у подножия соррентийских утесов!

— Расскажите мне подробнее об этой замечательной стране, воспоминания о которой так приятны вам, покуда я рассматриваю ваши товары.

Веселый контрабандист умолк и, казалось, витал среди видений прошлого. Потом он продолжал с печальной улыбкой:

— Хотя прошло много лет, я помню красоту этих мест так живо, словно они и сейчас у меня перед глазами. Наше жилище стояло у самых утесов. Внизу раскинулся глубокий голубой залив, а на дальнем берегу его было немало такого, что воля случая или человека редко сводит вместе. Представьте себе, прекрасная леди, что мы с вами отправились в путь и я проведу вас по извилистому северному берегу, показывая вам эту арену славных событий прошлого! Вон тот высокий гористый, зубчатый остров слева от нас — нынешняя Искья. Происхождение его неизвестно, хотя глыбы лавы на берегах так свежи, словно только вчера извергнуты из ближних гор. Длинная низменная полоска земли, тоже со всех сторон окруженная водой, — это дитя Древней Греции, остров, носящий имя «Прочида». Одежда и язык его обитателей до сих пор сохранили следы их происхождения. Узкий перешеек ведет к высокому и голому обрыву. Это древний мыс Мизено. Здесь высадился Энейnote 138, здесь Рим держал свой флот, отсюда же Плинийnote 139 отправился в плавание, чтобы видеть вблизи извержение вулкана, пробудившегося от векового сна. В горной долине, между обрывом и скатом следующей средней горы, лежит легендарный Стиксnote 140, Елисейские поляnote 141 и царство мертвых, как утверждает великий мантуанецnote 142. Выше в горах и вместе с тем ближе к морю лежат погребенные в землю огромные своды Бассейна Чудес и мрачные пещеры Ста Зал, места, которые в равной мере свидетельствуют о роскоши и деспотизме Рима. Близ огромного храма, который виден за много лиг, лежит изящная и извилистая бухта Бая, а у склонов замыкающих ее холмов когда-то было множество вилл. Сюда, на этот берег, защищенный горами, съезжались из столицы императоры, консулы, поэты и воины, чтобы отдохнуть и подышать свежим воздухом, а вслед за ними здесь угнездилась чума. Земля тут все еще усеяна обломками их великолепия, и руины храмов и термnote 143 разбросаны среди олив и смоковниц, высаженных крестьянами. Северо-восточную часть бухты замыкает гора с более пологими склонами. На ней некогда стояли дворцы императоров. Здесь искал уединения Цезарь, и теплые родники на склоне все еще называются термами кровавого Нерона. А невысокая коническая гора, одетая зеленью, — как видите, она еще благодатней окружающей местности — это конус, вытолкнутый из недр земных каких-нибудь два века назад. Она отчасти занимает место древнего озера Лукрино. Все, что осталось от знаменитого убежища эпикурейцев, — это узкая и неглубокая впадина у подножия горы, отделенная от моря лишь полоской песка. А дальше, окруженные унылыми холмами, плещут воды озера Аверно. На берегах его еще сохранились руины храма, где служили языческим богам. Слева хребет пронзает грот Сивиллы, а за ним начинается Куменский проход. Город, который виден примерно в миле справа, — это Поццуоли, древний порт, привлекающий путешественников своими храмами Юпитера и Нептуна, разрушенным амфитеатром и полузасыпанными могилами. Здесь честолюбивый Калигула построил свой мостnote 144, и, плывя отсюда в Бая, презренный Нерон покусился на жизнь собственной материnote 145. Здесь же высадился святой Павелnote 146, который под стражей прибыл в Рим. Небольшой, но высокий островок почти прямо перед ним — это Низида; сюда удалился Марк Брутnote 147 после того, что он совершил у подножия статуи Помпея; здесь у него была вилла и отсюда он и Кассий отплыли, чтобы получить возмездие от тени убитого Цезаря в битве при Филиппах. Затем начинаются места, более известные в средние века; однако возле вон той горы, что видна вдали, проходит знаменитая подземная дорога, о которой упоминают Страбонnote 148 и Сенекаnote 149 и по которой до сих пор крестьяне изо дня в день гоняют своих ослов на базары современного города. У ее начала находится знаменитая могила Вергилия, а дальше амфитеатром раскинулись белые, построенные друг над другом дома. Это сам шумный Неаполь, увенчанный причудливым замком святого Эльма! Широкая равнина справа лелеет на своем лоне исполненную неги Капую и многое множество других городов. И вот, наконец, мы видим стоящий отдельно трехглавый вулкан. Говорят, под виноградниками и дворцами, приютившимися у его подножия, погребены виллы и деревни, города и селения. На этой злополучной равнине, примыкающей к заливу, стояли древние несчастные Помпеиnote 150, а дальше виден гористый мыс, на котором расположен Сорренто!

— Человек, который обладает такими знаниями, мог бы найти им лучшее применение, — сурово сказал Ладлоу, когда взволнованный контрабандист умолк.

— В других странах знания черпают из книг, в Италии же дети все узнают прямо из жизни, — последовал спокойный ответ.

— Здесь у нас есть люди, которым лестно думать, что наш залив, наше летнее небо и весь здешний климат во многом напоминают те края, которые лежат в ваших широтах, — поспешно сказала Алида, явно желая сохранить мир между своими гостями.

— Слов нет, воды Манхаттана и Раритана красивы и привольны, а на их берегах живут прелестные создания, — сказал Бурун, галантно приподнимая шляпу. — Я убедился в этом собственными глазами. Но все же лучше бы выбрать какое-нибудь другое из достоинств вашей страны, которое могло бы соперничать с великолепными водами, сказочными гористыми островами и солнечными склонами гор нашего Неаполя! Конечно, ваши широты даже благоприятнее и животворное солнце одинаково щедро как там, так и здесь, но в американских лесах все же слишком много влаги и сырости, чтобы воздух здесь мог сравниться с прозрачными далями моей родины. Хотя я долго жил на Средиземноморье, но и эти берега мне не чужие. Конечно, в климате Америки и Италии есть сходство, но немало и серьезных различий.

— Расскажите же нам, каковы эти различия, чтобы, говоря о своем заливе и небе, мы не впали в заблуждение.

— Вы оказываете мне большую честь, прекрасная леди; я не очень-то образован и не могу похвастаться красноречием. Но я не утаю от вас немногие плоды своих наблюдений. Итальянский воздух, впитывающий морскую влагу, порой несколько туманен. Однако, кроме двух морей, в тех далеких краях почти нет больших скоплений воды. Трудно найти что-либо суше итальянских рек в те месяцы, когда солнце палит особенно жарко. Поэтому и воздух там обычно сухой, упругий, как и положено при таком климате. В нем меньше испарений в виде легких, почти невидимых туманов, чем в здешнем лесистом краю. Так, по крайней мере, объяснял это человек, который, как я уже говорил вам, был моим наставником в юности.

— Но вы ничего не сказали о нашем небе, наших закатах, нашем заливе.

— Извольте, я буду с вами полностью откровенен. Каждый из двух заливов, как мне кажется, наилучшим образом соответствует тому, для чего он предназначен природой. Один поэтичен, спокоен, исполнен изящной, но вместе с тем величественной красоты; он скорее способен приносить людям радость, чем пользу. Другой же когда-нибудь Станет всемирным рынком.

— И все-таки вы ни слова не сказали о его красоте, — проговорила Алида, разочарованная, несмотря на свое притворное безразличие к этому разговору.

— Право же, спокон веку всякое старое общество совершало одну и ту же ошибку — оно переоценивало себя и недооценивало новых участников великой драмы народов, подобно тому, как люди, давно завоевавшие себе положение, презрительно смотрят на претендентов, стремящихся пробить себе дорогу, — сказал Бурун, с удивлением глядя на разобиженную и нахмурившуюся красавицу. — Однако в этом случае Европа, пожалуй, не так уж заблуждается. Те, кто усматривает столь поразительное сходство между Неаполитанским заливом и Манхаттаном, обладают богатым воображением, поскольку сходство это полностью исчерпывается тем, что и там и здесь много воды, да еще пролив между островом и материком в одном из них похож на пролив между двумя островами в другом. Но ведь здесь перед нами эстуарийnote 151, а там залив; здесь вода зеленая из-за отмели и бурная от впадающих сюда рек, а там — голубая и прозрачная, как в открытом море. Я уж не говорю ни о скалистых, увенчанных причудливыми зубцами горах с неописуемой игрой золотого и розового тонов на их неровных скатах, ни о береге, изобилующем памятниками многих тысячелетий!

— Я не смею вас более расспрашивать. Но, признайте, о нашем небе тоже можно кое-что сказать, даже сравнивая его с теми небесами, которые вы так превозносите.

— Да, несомненно, тут скорее можно признать вашу правоту. Помню, как-то стоял я на мысе Каподимонте, который высится над маленьким живописным и оживленным пляжем Марино-Гранде и над Сорренто, где сосредоточено все, что есть поэтичного в жизни рыбаков, и тот, о ком я говорил, указывая на прозрачный свод у нас над головой, произнес: «Вот луна Америки!» В ту ночь звезды сияли ярко, словно огни ракет, потому что северный ветер унес всю пыль в море и воздух был удивительно прозрачен. Но, право, такие ночи редки в любом климате! Жителям южных широт порой удается насладиться ими, жителям северных — никогда.

— Но неужели лестное для нас мнение, что наши американские закаты могут соперничать с закатами Италии, всего лишь самообман?

— Отнюдь нет, прекрасная леди. Они могут соперничать между собой, не имея сходства. Цвет футляра, на котором лежит сейчас ваша очаровательная ручка, не сравнится в нежности с теми красками, которые порой видишь на итальянском небе. Но, если вашему закату недостает жемчужных отблесков, розовых облаков и нежных красок, которые в вечерний час сменяют друг друга по всему небосводу Неаполя, зато ему нет равных в яркости сияния, богатстве переливов и разнообразии красок. Там они нежнее, а здесь — великолепнее! Когда из ваших лесов не будет так тянуть влажными испарениями, одинаковые условия могут создать одинаковый эффект. А до тех пор Америке остается гордиться новой и необычной, но от этого ничуть не менее восхитительной красотой природы.

— Значит, те, кто приехал сюда из Европы, правы лишь наполовину, когда смеются над красотами нашего залива и небосклона?

— Да, тут они гораздо ближе к истине, чем когда бы то ни было, коль скоро речь идет об этом континенте. Вы можете годиться великим множеством рек, удобными выходами в океан, бесчисленными бухтами и другими достопримечательностями вашей Манхаттанской гавани, ибо со временем она, несомненно, затмит великолепие Неаполитанского залива, до сих пор не имеющего себе равных; но не вынуждайте иностранца развивать это сравнение. Ваше небо прекрасно, леди, немногим выпало счастье жить под небом более великолепным и щедрым. Однако я утомил вас своей болтовней. Взгляните, вот ткани, расцветка которых способна восхитить юное и живое воображение даже сильнее, чем краски самой природы!

Красавица Барбери улыбнулась контрабандисту с нежностью, от которой Ладлоу стало не по себе; она хотела сказать что-то веселое, но тут за дверью послышался голос ее дяди.