«От ордена осталось только имя...». Судьба и смерть немецких рыцарей в Прибалтике

Ливония: балтийский или германский мир?

Что представляла собой Балтика в рассматриваемую нами эпоху — конец XIV–XV вв.? Канула в прошлое «эпоха викингов» (VIII–XI вв.), заканчивался период мелких северных королевств. Наступало время союзов. Облик Балтики в конце XIV в. начинают определять два масштабных альянса.

В 1397 г. была заключена Кальмарская уния — объединение Дании, Швеции и Норвегии. Фактически на севере Балтики возникла огромная сверхдержава, территориально сопоставимая со Священной Римской империей, способная контролировать весь регион. Правда, ее ахиллесовой пятой была малочисленность населения — на огромных пространствах обитало всего полтора миллиона человек, в среднем — один человек на 2 км².

Какое место в этой системе занимает Ливония? Для Кальмарской унии она была малоинтересна, исходя из принципа: «Овчинка не стоит выделки». Дания владела землями в Северной Эстонии с 1219 г. В 1346 г. она продала свое право владения прибалтийскими землями Немецкому ордену. Правда, уже в 1412 г. король Эрик Померанский заявил, что сделка была заключена незаконно, но дальше некоторых дипломатических жестов дело не пошло.

На Прибалтику с интересом поглядывали шведы, но время их господства на Балтике было еще впереди. Швеция закреплялась в Южной Финляндии и делила с русскими берега Финского залива и Карелию (по Ореховецкому миру 1323 г.). До середины XV в. ей было еще не до Ливонии. Первым серьезным предъявлением претензий Швеции на Северную Эстляндию надлежит считать попытку короля Карла Кнутссона Бунде около 1448 г. объявить себя покровителем Эзельской епархии.

В XIII в. (около 1267–1270 гг.) возникает Hansa Teutoniса — торговый союз немецких городов, к 1400 г. простиравшийся от Северной Германии до побережья Финского залива. Ганза определяла содержание и направление грузопотоков по Балтийскому морю, имела свои военно-морские силы, активно вмешивалась в политическую жизнь северогерманских и скандинавских стран. Ливонские города: Рига, Ревель, Дерпт, Венден, Кокенгауз, Лемзаль входили в немецкий Ганзейский союз.

Связь с Ганзой закрепляла место Ливонии в сообществе, из которого, собственно, и вышли немецкие рыцари — в германском мире, раскинувшемся на пол-Европы от Рейна до Наровы. Проблема была в том, что этот мир был с X в. объединен в довольно пеструю структуру под названием «Священная Римская империя». В нее входили несколько сотен разных по величине и статусу земель, графств, курфюрств, королевств, владений имперских князей, аббатств, владений рыцарских и монашеских орденов и т. д. Среди них немудрено было затеряться и в центре германских земель, не говоря уже об их восточной окраине.

Ливонские ландесгерры (см. ниже) считались князьями Священной Римской империи, имели право участвовать в рейхстагах. Основатель Риги Альберт в 1207 г. получил от короля Филиппа Швабского права на владение и управление Ливонией как имперским леном. В 1225 г. рижские архиепископы были возведены в ранг имперских князей, в 1232 г. император Фридрих II Штауфен издал жалованную грамоту, что принимает орден меченосцев под «защиту и охрану империи». Рижское архиепископство неоднократно получало специальные привилегии от императора.[30] Ливония должна была платить имперские налоги, например, Gemeiner Pfenning в 1495 г., сборы на борьбу с турками (хотя платила далеко не всегда). Но при всем при этом в официальную номенклатуру земель империи Ливония не входила. Ее принадлежность к ним вплоть до 1530 г. не была оформлена юридически.

Сама же Ливония соотносила себя с немецкоязычным культурным пространством. Она дорожила и своими торговыми контактами с германскими городами, и происхождением своей государственности со времен Фридриха Штауфена. Связь с империей выражалась и в том, что именно из ее земель происходило пополнение Немецкого ордена. Да и многие ливонские знатные фамилии были связаны родством с рыцарством Вестфалии, Рейнских земель, Нижней Саксонии и Мекленбурга.

Но главным интегрирующим фактором был язык. Жители Европы от Рейна и Эльбы до Западной Двины и Наровы говорили на смешанных диалектах, но — диалектах немецких. Учитывая то, что в колонизированных районах немецкий язык выступал языком бюргерства и рыцарства, он выступал маркером принадлежности к сословиям «христианского мира».[31]

Родство с этим миром проявлялось и в подчеркиваемых деталях быта, организации городской и сельской жизни. Немцы принесли на колонизированные прибалтийские земли традицию строительства каменных (кирпичных) городских домов, центральных строений усадеб, каменных замков. В городах дома располагались лицевой частью на прямых, нередко мощеных улицах, возвышаясь коньками крыш над деревянными лачугами, хаотично «толпящимися» у их подножья. Камень подчеркивал мощь и силу немецкого начала по сравнению с недолговечными от угроз дождя и огня деревянными строениями эстов или латгалов. Одинаковой с европейской была и планировка городов: в центре обязательно располагалась рыночная площадь, обычно отмеченная

выразительной городской башней или ратушей. Непременным элементом германского пейзажа в Ливонии были доминанты католических соборов и мощная городская стена с массивными воротами, через которые и осуществлялся переход из деревенского латгальского-эстляндского мира в уютный городской als Vaterland.

Изредка выходцы из Ливонии удивляли германские города и земли. Например, из Ревеля происходил живописец Михаэль Зиттов (1470–1525), написавший портреты многих европейских коронованных особ. Остзейское дворянство вплоть до XVIII–XIX вв. гордилось своими многовековыми корнями, хотя, как показано Я. Я. Зутисом, в реальности лишь 25 % родов восходило к орденской знати, а подавляющее большинство первоначально происходило из министериалов, а в XIV–XVI вв. к низшему рыцарству (niedrige Adel или Kleinadlige) из Саксонии, Вестфалии, Фрисландии и других земель империи.[32] Среди лифляндских немцев даже еще в XVIII–XIX вв. была сильна культурная ориентация на Германию. Яркие свидетельства об этом приводит К. Случевский: «В истории здешней, немецкой жизни и литературы выискиваются всякие мелочи, лишь бы они гласили о "связях с Германиею“ — например, будто бы Шиллер продал первый экземпляр "Дон Карлоса" рижскому издателю, "Критика чистого разума" Канта тоже была издана в Риге, Гердер служил в Риге, и даже сам Гете был ранен на дуэли "лифляндцем"».[33]

Ревельский хронист XVI в. Бальтазар Рюссов в своей «Хронике…» помещает своего рода панегирик Ливонии как райскому месту для немцев: «Немцы в ней были распорядителями и правителями, то туземцы так уважали их, что и самого ничтожного дворянского слугу и ремесленника называли господином и юнкером. И дворовой работник или ремесленник-подмастерье считал за большой стыд и бесчестие ходить и путешествовать по этой стране пешком, потому что дворяне доставляли его даром друг к другу, ради немецкого языка, а крестьяне возили, куда он хотел, на лошади и телеге за самое ничтожное вознаграждение; и дорогой ему нечего было заботиться о своем прокормлении, которое он получал от немцев безвозмездно, а от туземных крестьян (ненемцев) имел продовольствие для себя и для лошади на целые сутки за любекский шестак (Sechsling). И немец, кто бы он ни был, навлекал на себя неудовольствие, если бы, не заехав, проехал мимо дворянской усадьбы, где всякий немец, ради немецкого языка, встречал любезный, приятный и гостеприимный прием и получал все бесплатно. И если случалось немцу совершить что-либо достойное наказания, то всегда, ради его немецкого происхождения, его более щадили, нежели ненемцев (туземцев). Немцев также не назначали на презираемые должности, чтобы не причинить бесчестия другим немцам. Одним словом, Ливония была такой страной, что все те, которые прибыли в нее из Германии и других земель, когда узнавали ее богатства и испытали хорошую жизнь в ней, должны были думать и говорить: Livland — Blyffland ("Ливония — цветущая земля“). Потому что там не было недостатка ни в чем, что служит на земле к удовольствиям, радости и благосостоянию для человека».[34]

Но к этой бочке меда примешивалась изрядная ложка дегтя. Статус члена германского мира предполагал, что Ливония как часть Немецкого ордена, Ганзы и т. д. должна разделять их политику, что не могло не вызывать сложности, поскольку их интересы не всегда полностью совпадали.

В Ливонии в XV в. проживало около 500 000 человек, из них собственно немцев было не более 30 000—40 000. Крупными городами считались Рига (10 000—15 000), Ревель (7000–9000) и Дерпт (5000–6000).[35] Немецкое население остальных городов и замков редко превышало несколько сот человек. За вычетом женщин и детей очевидно, что даже при мобилизации всего мужского немецкого населения армия вряд ли оказалась бы больше 10 000. Военные силы Ливонии состояли из войск ордена, небольших наемных отрядов епископов-ландесгерров, гарнизонов городов (большей частью тоже наемных), городских ополчений (собираемых в экстренных ситуациях). Еще в 1350 г. были утверждены нормы сбора ополчения: каждый землевладелец должен был дать «с каждой сотни гаков» одного вооруженного немца и двух вооруженных «ненемцев». Поскольку воинов снаряжал землевладелец, он частенько экономил на оружии и доспехе, и войско было плохо оснащено и вооружено. Чем дороже становилось оружие (с наступлением эры огнестрельного оружия в XVI в.), тем менее охотно помещики покупали его для ополченцев. Тем не менее, такой средневековый порядок сохранялся почти до гибели ордена.

Собственно, самую реальную боевую единицу здесь представлял сам Немецкий орден. Все остальные являлись не более чем охраной земельных владений и городов. В ордене и в самые лучшие времена было не более нескольких сотен рыцарей. Наемники стоили очень дорого: они получали дополнительную плату в случае начала войны, перед атакой — «штурмовые», а в случае попадания в плен — «выкупные», не говоря уже о полном содержании от питания до одежды и оружия. Реально вместе с вассалами и наемными солдатами-кнехтами ливонцы могли выставить в поле не более пяти-семи тысяч воинов. Это позволяло держать в повиновении местные племена, на равных воевать с Новгородом и Псковом, чинить мелкие неприятности на ливонско-литовской границе. Но этого было совершенно недостаточно, чтобы решать серьезные внешнеполитические задачи, как это делала Пруссия или тем более Священная Римская империя.

Отсюда перед Ливонией вечно стояла дилемма. С одной стороны, нужно было разделять общеорденскую политику, диктуемую верховным магистром, с другой — учитывать интересы Империи и Ганзы и т. д. При этом следовало максимально уклоняться от участия в наиболее опасных военных мероприятиях, чтобы, если вдруг что-то пойдет не так, не оказаться крайним, который ответит за всю империю или за весь Немецкий орден. И вовсе не факт, что при этом «ответе» империя или Пруссия успеют прийти на помощь: они далеко. Поэтому стандартный прием, который с успехом применяли ливонцы, — они посылали маленький отряд, который участвовал в большом походе или сражении, и выходило, что они вроде бы как тоже воевали. При этом сама Ливония на самом деле рисковала мало. Так можно было маневрировать достаточно долго, пока волны истории не вынесли Ливонию наверх. Империя погрязла в войнах Реформации, Пруссия покорилась Польше, и Ливония, сама того не желая, стала первым номером немецкой прибалтийской политики.

Что такое «страна Ливония»?

Когда мы говорим «Ливония», то представляется определенное географическое пространство. Взглянув на карту, действительно можно увидеть земли, очерченные вполне определенными границами. Однако, в отличие, например, от Пруссии, эта часть Прибалтики не была политически гомогенной. Наиболее правильным названием будет «Ливонская конфедерация», оно как нельзя лучше отражает характер политического устройства этой страны. Ее территория, как уже упоминалось, была поделена между несколькими ландесгеррами — Немецким орденом, архиепископом Рижским, епископами Эзельским, Дерптским и Курляндским. Их владения были нарезаны довольно причудливо, отчего вся карта Ливонии оказывалась похожей на шахматную доску. При этом крупные города имели самоуправление.

В середине XVI в. Ливония состояла из трех исторически сложившихся территорий: Эстляндии (округа: Гарриен, Вирланд, Аллетакен, Вайден, Оденпэ, Иарвен, Вик, а также острова: Эзель, Дагеден (Даго), Моне, Вормсэ, Врангэ, Киен и Водесгольм), Летляндии, а также Курляндии и Семигалии.

Эстляндия считалась наиболее развитой. Главными замками и населенными пунктами округов Эстляндии были:

Гарриен: Ревель, Фегефюр и Падис;

Вирланд: Везенберг, Тольчбор и Борхольм;

Аллетакен: Нарва, Нейшлосс;

Оденпэ: Дерпт, Киримпэ, Гельмет, Ринген;

Йервен: Виттенштейн, Лаюс, Оберпален, Феллин, Тарваст и Каркус;

Вик: Леаль, Лоде, Гапсаль, Фикель, Пернов;

Эзель: Аренсборг, Зонненборг.

Главными городами и замками Летляндии являлись Рига, Кокенгаузен, Венден, Вольмар, Ленневард, Ниемеле, Керкгольм, Дунемюнде, Дален, Икскуль, Роненборг, Зосвеген, Зегенвольде, Ашераден, Шмильтен, Трейден, Кремон, Мариенбург, Лютцен, Розитен, Трикатен, Эрмес, Эрль, Борзун.

В Курляндии выделялись следующие пункты: Митов, Гольдинген, Кандов, Доббелен, Дюрбен, Виндов, Грубин, Пильтен, Дондаген, Амботен, Газепотен. В Семигалии — Бауск.

Вся Ливония в XVI в. подразделялась на 22 дистрикта. Собственно Немецкий орден контролировал 67 % территории, 16 % принадлежало Рижскому архиепископству, 25 % — епископствам Дерптскому, Курляндскому, Эзельско-Викскому и 19 крупнейшим городам.[36]

Ливония — страна замков и городов

Символ власти крестоносцев над Прибалтикой — это каменный рыцарский замок. Замок — это одновременно и крепость, и военная база, и населенный пункт, и административный центр. До прихода немцев в Прибалтику местные племена ливов, эстов, латгалов, земгалов, куршей и др. строили на холмах земляные крепости с валом (иной раз укрепленным каменной кладкой) и деревянными укреплениями. Сегодня остатки этих укреплений называют на английский манер: хилл-форты («укрепление на холме»).

Пришедшие в новую землю немцы принесли с собой традиции европейского каменного фортификационного строительства. В 1185 г. епископ Мейнард основал в деревне Ишкиле первый ливонский замок. Есть предание, что именно здесь, на «острове Мейнарда», началось крещение ливов и латгалов и была поставлена первая христианская церковь. До основания Риги (1201) здесь же находилась первая в Прибалтике резиденция католического епископа.

Первые замки были простейшей конструкции — либо в виде каменной башни (донжона), либо — четырехугольной в плане каменной стены с 1–2 башнями в углах. Они были небольшими, несколько десятков или сотен метров по периметру стен, занимали пространство, сравнимое с современной средней городской площадью. Но и этого оказалось достаточно для покорения местных племен, не умевших штурмовать каменные крепости.

Другие близкие к замкам сооружения северных крестоносцев, которые нам известны, — это замки-церкви. Эти памятники ценны тем, что на их примере можно воочию представить, как продвигалось в Прибалтике христианство, что представляло собой крещение местных народов, как немецкие рыцари сумели закрепиться в регионе. Они проникали на территорию, заселенную местными языческими племенами. Селение язычников уничтожалось. Напротив него ставили замок или укрепленную каменную церковь. Расстояние между бывшим и новым центрами обычно составляло от 1–2 до нескольких километров.

Вместо разрушенного центра язычников ставился храм, который одновременно выполнял военные функции. Высокие каменные стены прорезались высоко расположенными узкими окнами, которые можно было использовать как бойницы. К церкви или пристраивали боевую башню, или таковой в критические мгновения становилась сама церковь. В краю полуземлянок, деревянных хижин и небольших дерево-земляных крепостей подобные массивные каменные здания в самом деле смотрелись внушительно и не оставляли сомнений, что немецкие рыцари стали новыми хозяевами земли эстов и латгалов.

Церкви-замки XIII в. сохранились на острове Сааремаа (Эзеле). Самой древней считается церковь Св. Мартина в Вальяле (вскоре после 1227 г.). Падение хилл-форта в Вальяле в 1227 г. считается победой крестоносцев над всем населением Саарамаа. Недаром в 1343 г. восставшие эсты сожгли ненавистное строение — символ их порабощения немцами. Церковь использовалась одновременно как храм и как фортификационное сооружение. Примечательно, что в кладке башни (в совр. виде башня, по предположению Р. Римши, перестроена в XVII в.) использованы могильные плиты с уничтоженных языческих могильников.

Другим примером укрепленной церкви на Сааремаа может служить церковь-замок Св. Марии в Пёйде. Здесь изначально был возведен замок с часовней, потом часовня была перестроена в церковь — самую большую на острове. В 1343 г. восставшие эсты восемь дней штурмовали замок и не смогли его взять. Рыцари согласились покинуть укрепления с условием, что их отпустят с оружием. Эсты разрешили выходить группами по 10 человек, с собой можно было взять оружие и вьючную лошадь. Но как только рыцари вышли в поле — их окружили и забили насмерть камнями. Весь гарнизон погиб.

Как укрепления церкви-замки имели очевидное ограничение по размерам. Для окончательного покорения края рыцари нуждались в полноценных замках-крепостях, сочетающих в себе функции укрепленного поселения и военно-административного центра. Храм не мог вместить в себя дом наместника, казармы для гарнизона, военно-складские помещения, судебные постройки и т. д. В XIV–XV вв. искусство возведения замков совершенствуется. Они становятся многобашенными, занимают значительную площадь, как небольшие, но настоящие города. Внутри замков находились храмы, дома для рыцарей, солдат гарнизона, местных наместников-правителей (фогтов и комтуров). Отдельную часть построек занимали складские помещения и здания для укрытия на случай осады, когда замок становился прибежищем для населения округи и соседних землевладельцев. Крепостные башни (в 2–5 этажей, крытые крышами) играли не только военную роль: в них размещались жилые помещения, часовни, трапезные, кладовые, арсеналы и т. д. В случае прорыва противника на стены двери башен затворялись, и они превращались в автономные очаги обороны.

В Ливонии распространяется схема замка-кастеля. Жилые и хозяйственные постройки располагаются в виде квадрата с внутренним двором, а внешняя сторона этих построек одновременно является крепостной стеной. По периметру и углам возводятся несколько фланкирующих башен. В крупных замках возникает несколько линий обороны — первое кольцо стен, внутри — конвентный дом, то есть массивное квадратное сооружение в виде дома, покрытого крышей скатами внутрь. Его внешняя стена выступает крепостной стеной, по углам конвентного дома могли построить 1–2 боевые башни. Внутри четырехугольного строения располагался двор-колодец — внутренний двор замка. С XVI в. в некоторых крепостях первую линию стен стали дополнительно окружать еще и земляными бастионами и отдельно вынесенными орудийными башнями — бастеями и ронделями. Замок окружался рвом с водой, часто строился с учетом естественных оборонительных рубежей — на холме, на берегу реки, на мысу и т. д. Перед въездом в замок возводилось передовое укрепление — фор бург.

В некоторых крепостях сооружались высокие центральные башни — донжоны, предназначенные для концентрированного обстрела неприятеля. До наших дней в реконструированном виде дошли два таких донжона — в Турайде и Вайсенштайне (совр. Пайде). Основным оружием гарнизонов замков были преимущественно арбалеты и в меньшей степени луки, а в XV–XVI вв. — пушки и разные виды ручного огнестрельного оружия (аркебузы, крупнокалиберные крепостные ружья и т. д.). Замки обладали серьезной огневой мощью. Например, орудийная башня ревельской крепости Кийкин-дер-Кек имела 27 пушечных и 30 стрелковых бойниц. Их совокупный залп был способен нанести огромный урон и остановить наступление любого вражеского войска.

В целом большинство замков к XV в. представляли собой крепости, совершенно неприступные для небольших отрядов в случае набега из соседних стран (Великого княжества Литовского, Новгородской или Псковской земли). Поэтому в Ливонии не возникло системы крепостей, обороняющих границу (что впоследствии сослужит плохую службу). Кроме того, еще отсутствовала четкая пограничная линия (за исключением естественного маркера, например реки), а существовали «контактные зоны». Фортификационные сооружения строились для контроля над ключевыми пунктами на местности, для закрепления власти над покоренными балтийскими племенами. Ливонию покрыла сеть таких замков, расположенных в суточных переходах друг от друга. А вот в приграничных зонах их было мало.

К примеру, всю псковско-ливонскую границу «держали» несколько замков, такие как Нейгаузен, Мариенбург, Розиттен, стоящий в глубине от границы на несколько километров. Новгородско-Ливонскую границу «держало» два замка, которые не столько охраняли границу, сколько контролировали водный путь по р. Нарове. В месте вытекания Наровы из Чудского озера стояла маленькая крепость Нейшлосс, а устье Наровы было под властью знаменитой Нарвы. Все остальные рубежи не охранялись никак. Стоит заметить, что для XIV–XV вв. такая тактика себя полностью оправдывала, и, несмотря на многочисленные конфликты Ливонии и с Псковом, и с Новгородом ни разу Ливония не подверглась опасности серьезного военного вторжения или завоевания.

Для обеспечения нужд гарнизона строились кухни, трактиры, склады. Особое внимание уделялось гигиене, поскольку неуборка нечистот могла принести в замок заразу, в момент выкашивающую весь гарнизон. Туалеты делались либо в стенах башен, с глубокими и выходящими за пределы замка выгребными ямами, либо — в специальных закрытых балкончиках, вынесенных за пределы стены на большой высоте. Нечистоты летели вниз, в ров или реку, протекающую под стенами замка. Иногда для туалета за пределами основных стен строилась специальная башня-данцкер, соединенная с замком переходом. Но в Ливонии такая практика была распространена мало (например, данцкер, выведенный на берег Двины, был в новом замке (1515 г.) в Риге).

Стоит рассказать о наиболее знаменитых замках. Для того чтобы представить себе, как выглядел в XV–XVI вв. ливонский замок, надо ехать на остров Сааремаа в Курессааре, где на берегу Балтийского моря стоит епископский замок-кастель Аренсбург (начало строительства — 1330-е гг.). В нем частично сохранились готические интерьеры галерей-переходов, коридоров и залов, а поздние перестройки мало исказили исходный облик. Аренсбург связан с именем незадачливого «ливонского короля» Магнуса — датского герцога, который в 1560 г. именно под Аренсбургом высадился на территории Ливонии и пытался здесь построить свое королевство, потом стал вассалом Ивана Грозного, потом изменил ему и подался на службу к польскому королю Стефану Баторию.

Резиденцией магистра Немецкого ордена был Венден (совр. латвийский город Цесис). Замок известен с 1208–1209 гг. (был построен напротив вендских укреплений). Сегодняшние останки относятся к XV–XVI вв. Замок был основан как ключевая крепость так называемого «Гауйского коридора» для защиты орденских территорий в Северной Латвии и Эстонии. Он знаменит многими событиями орденской истории и даже упоминался в романах о рыцарских временах. Здесь заседал орденский капитул. Здесь умер в 1535 г. последний выдающийся магистр ордена Вольтер фон Плетенберг. Венден сыграл большую роль в заключительных боях Ливонской войны: в 1577 г. его взяли русские. Рассказывает ливонский хронист Б. Рюссов: «После этого великий князь в Цесисе с женами и девами сотворил такие постыдные и ужасные дела, каких не слыхано ни у турок, ни у других тиранов. Мужчин хлестали кнутами и, раненых и окровавленных, жгли на огне. У одного бургомистра вырвали сердце из груди и у одного пастора [Иоганна Шнелля] язык изо рта. Остальных замучили ужасным образом, и их трупы, так же как под Кокнесе и Эрли, бросили на корм птицам, псам и хищным зверям и не позволяли их похоронить». В декабре 1577 г. внезапной атакой польский отряд вместе с немецкими наемниками взял Венден. Русские в 1578 г. пытались его отбить, встали осадным лагерем, но в октябре польско-литовско-шведскими войсками лагерь был захвачен, потеряна вся осадная артиллерия. Это знаменовало перелом в Ливонской войне. Сохранилась легенда, что русские пушкари, не желавшие сдаваться в плен, повесились на стволах своих орудий.

Среди других резиденций магистра следует назвать Феллин (совр. Вильянди). Известен с 1223 г. Именно здесь в 1217 г. произошла решающая битва эстов с рыцарями. Замок представлял собой интересное архитектурное сооружение — он был расположен на трех холмах. Разделявшие их рвы были перекрыты поперечными каменными стенами. В случае нападения крепость подразделялась на три военных центра, каждый из которых надо было штурмовать по отдельности. Феллин оказался знаменит в годы Ливонской войны. Здесь был пленен предпоследний магистр ордена Вильгельм Фюрстенберг. Под Феллином в 1560 г. воевал боярин князь Андрей Курбский, будущий первый русский политэмигрант и диссидент. Именно в этой крепости отбывал ссылку знаменитый временщик Ивана Грозного А. Ф. Адашев, сосланный на ливонский фронт.

В первой половине XIII в. началось возведение датчанами Нарвского замка. Он неоднократно перестраивался и к описываемым в нашей книге временам представлял собой четырехугольный замок-кастель с башней Длинный Герман, с высоты которой простреливался весь правый берег реки Наровы, принадлежавший русским. Нарва долгое время была самым восточным замком Ливонии и всего германского мира, ключом к Прибалтике. Захват Нарвы считался одним из главных успехов Ивана Грозного в Ливонской войне, и при окончании войны царь был готов отдать какие угодно земли, чтобы удержать Нарву за собой. Но уступок не понадобилось: в 1581 г. замок взяли шведы, и последующие знаменитые страницы истории Нарвы связаны уже с именами Петра Великого и шведского короля Карла XII.

Кроме крупных орденских и епископских замков, Ливония была покрыта сетью вассальных замков. Это по сути большие укрепленные дома или боевые башни в несколько этажей. Они принадлежали местным землевладельцам — вассалам ордена. Это были их резиденции и усадьбы.

Такие замки сохранились плохо — будучи центрами усадеб, многие из них попали в состав имений остзейского дворянства, и их перестроили под облик имений XVIII–XIX вв. Но уцелело несколько башен — под Таллином стоит «Монашеская башня» (Munga Torn), принадлежавшая Фабиану фон Тизенгаузену и построенная в 1517 г. На берегу р. Пыльтсамаа находится четырехэтажная башня Вао, известная с 1442 г. и принадлежавшая роду Вак. Вао — наиболее адекватно сохранившийся вассальный замок. На разных этажах располагались склады, жилые помещения для воинов, покои господина и т. д.

Кроме замковых укреплений, крепостные сооружения возводились вокруг крупных городов — Риги, Дерпта, Ревеля и др. Орденский (в Риге и Ревеле) или епископский (в Дерпте) замок, как правило, выносился за пределы городских укреплений или использовался (в Дерпте) как их часть. Система городских укреплений сочетала каменные стены и башни с земляными бастионами (порой с каменной кладкой). Последние были необходимы, поскольку основная линия стен и башен формировалась в эпоху до появления осадных орудий. Никакая каменная кладка не устоит перед массированным пушечным огнем, а толщину стен нельзя наращивать до бесконечности. Поэтому перед стенами возводили земляные четырех- или пятиугольные бастионы. Они вели ответный артиллерийский огонь и не давали противнику близко подойти и обстреливать город.

Надо сказать, что именно такая разнообразная система городских укреплений, оснащенных сильной артиллерией, оказалась в XVI в. наиболее эффективной против русского наступления. Ни Ригу, ни Ревель войска Ивана Грозного взять так и не смогли (хотя Ревель выдержал две очень крупные осады, в 1570 и 1577 гг.). Крепость Ревеля (совр. Таллина) сегодня считается лучшей сохранившейся средневековой крепостью в странах Северной Европы.

Кто такие ландесгерры?

«Ландесгеррами» — «господами, хозяевами земли» — считались обладатели суверенитета на определенной территории, на которой они занимали самое высокое положение во властной структуре. В случае с Ливонией, ландесгеррами выступали сам Немецкий орден, архиепископ Рижский и епископы (Дерптский и Эзельский). Собственно, вся внутренняя история Ливонии от рождения до гибели — это история борьбы и противостояния «хозяев земель» между собой: архиепископа, епископов и ордена.

История церковных институтов в Ливонии ведет свой отсчет от времени нахождения на Рижской кафедре епископа Альберта (1199–1229). Явившись в 1207 г. ко двору короля Германии Филиппа Швабского (1198–1208), он получил Ливонию в качестве имперского лена. Впоследствии титулы имперских князей получили также епископы Дерптский, Эзельский и Курляндский.

Епископ Альберт приложил руку к основанию ордена меченосцев и надеялся найти в нем опору для церкви,[37] но последующий ход событий показал ошибочность этих ожиданий. Первый ливонский магистр, которым был Веннон или Виннольд Рорбах, жил в Риге на подворье Св. Георга (Юрьево подворье), но потом переселился в Венден, ставший с тех пор центром орденского управления. В этом перемещении, как нам кажется, нельзя не увидеть стремления к независимости. После смерти Рорбаха братия спешно выбрала нового магистра, не советуясь по этому поводу с епископом. Поводом для начавшихся разногласий послужили завоеванные земли. Выделив, причем крайне неохотно, в пользу ордена треть ливонских земель, епископ не соглашался признать права ордена на такую же долю в будущих приобретениях, аргументируя это тем, что не может дать того, чем сам не владеет.[38]

Отношения в Ливонии еще более осложнились, когда в 1237 г. произошло объединение ордена меченосцев с Немецким орденом. Тем самым Ливония образовывала отдельную орденскую провинцию. Первый ливонский магистр был одновременно и верховным магистром. Последующие ливонские магистры получали утверждение в должности от главы ордена. Однако в Ливонии рижский епископат пытался участвовать в этом процессе, но это были скорее претензии, нежели реальность. Со временем сложилась весьма пестрая картина владений и ордена, и епископата.

В 1250-х гг. происходит ликвидация недолго существовавшего епископства Земгальского (ок. 1217–1251). Взамен было учреждено Рижское архиепископство. Его официальный статус был подтвержден в 1255 г. папской буллой «Primatuum cathedrae» от имени Александра IV. Во вновь учрежденную митрополию входили несколько епископств. Примечательно, что это были не только ливонские епископства, но и четыре прусских (Кульмское, Помезанское, Варминское и Жемайтское). Кроме того, в фактическом ведении архиепископа также находилось ревельское епископство, еще формально зависимое от архиепископа Лунда. Но возникла одна проблема, по крайней мере в отношении Пруссии. На этой территории церковные институты были постепенно инкорпорированы в Немецкий орден (кроме епископства Вармийского). Замещение вакантных епископских кафедр находилось в зависимости от ордена. Иногда подобная сложность взаимоотношений служила причиной несогласованности при решении тех или иных вопросов. Почти невозможно было определить, кому в том или другом частном случае должен принадлежать решающий голос, что дестабилизировало внутреннюю обстановку в регионе.

Поскольку власть ливонской ветви Немецкого ордена носила несколько иной характер, в отличие от Пруссии, ввиду позиций архиепископа, то со стороны рыцарей предпринимались попытки усилить собственное влияние. Это неизбежно приводило к столкновениям с архиепископом Рижским. Следствием этого, например, стало пребывание архиепископа Фридриха почти все время своего правления (1304–1341) в изгнании, при Папской курии, в Авиньоне.

Церковь в долгу не оставалась. В 1311 г. в Ливонию прибыл папский легат Франческо де Мольяно с поручением выслушать свидетельства по жалобам на Немецкий орден.[39] Ему был предоставлен список, состоявший из двухсот тридцати жалоб. Предметом некоторых из них, например двадцать пятой, было завоевание Поморья. До сведения папы было доведено, что братья ордена напали на землю князя Краковского и Сандомирского, то есть короля Польского. Эта жалоба сама по себе не имела для духовно-рыцарской корпорации никаких последствий, но служила определенным предостережением. Ведь именно в это время был упразднен орден тамплиеров при прямом участии римского папы. Имеются свидетельства, что планы ликвидации также имелись в отношении Немецкого ордена. Возможно, не последнюю роль в этих интригах играл архиепископ Рижский, пребывавший в то время в Авиньоне.

Противоречия между ливонским магистром и архиепископом не были исчерпаны к концу XIV в., что подтвердили события на исходе лета 1388 г. Десятого августа этого года Герман фон Юкскюль передал родовой замок Икскюль (совр. Икшкиле) в залог Немецкому ордену за 4000 рижских марок. Для ордена это было стратегически важное приобретение, поскольку оно позволяло контролировать бассейн Западной Двины.

Сюзереном Германа фон Юкскюля являлся архиепископ Рижский. Без его разрешения фон Юкскюль не мог распоряжаться замком. Чтобы избежать осложнений, он предложил часть закладных денег архиепископу, как если бы они были взяты для него. Последний отказался и стал протестовать против самого факта заклада владения, пригрозив поднять этот вопрос в папской курии в случае, если вассал ему не подчинится. Тогда верное фон Юкскюлю рыцарство коллективно объявило себя свободным от клятвы верности епископу.

Архиепископ Иоганн (фон Зинтен) отправил жалобу в папскую курию, следствием чего стала булла Бонифация IX от 10 июля 1391 г. Согласно ей, любое отторжение лена лицом или общиной без согласия господина невозможно. Но вот тут и сказалась отдаленность Ливонии от «христианского мира»: рыцари не желали подчиняться булле, и заставить их было трудно. Архиепископ предпочел ретироваться из Ливонии в Любек, откуда уже не вернулся.

Магистр тем временем через фогта Вендена пожелал собрать рыцарство для компетентного решения этого вопроса. 19 февраля 1391 г. было вынесено определение, согласно которому «в Ливонии с незапамятных времен вассал в случае нужды, если пребывал в бедности, мог заложить свой лен соседу или иному лицу без согласия на то своего господина». Это решение могло усилить орден и подорвать позиции церковных ландесгерров, из рук которых теперь уходила земельная собственность.

Поворотным временем в истории отношений между орденом и Рижским архиепископом стал конец XIV в. Папа Бонифаций IX издал в течение 1394–1397 гг. ряд булл в пользу ордена, согласно которым архиепископство было включено в духовно-рыцарскую корпорацию. События могли бы пойти по прусскому варианту, где орден фактически подчинил себе епископства. С этого момента все церковные должности и места должны были замещаться только лицами, принесшими ранее орденские обеты. В образе жизни духовенство отныне должно было руководствоваться правилами орденского статута, а не уставом св. Августина, как прежде, и должно было носить орденские облачения.[40] Отныне архиепископскую кафедру мог занять только представитель орденской братии.

Однако издание этих булл не имело никакого практического результата. Теперь уже духовенство воспользовалось отдаленностью Ливонии и невозможностью для папского престола строго контролировать исполнение своих решений. Недовольное подчинением Немецкому ордену, духовенство стремилось к восстановлению прежнего порядка. Начавшаяся по этому поводу борьба осложнялась еще и тем обстоятельством, что орден, чрезмерно усилившись, встретил враждебное отношение со стороны ливонских сословий.

В первой половине XV в. постепенно формируется временное равновесие сил между магистром и епископской властью. В этом процессе определяющую роль играл внутриполитический кризис Немецкого ордена. С 1420-х гг. ему приходилось идти на компромисс с представителями сословий. Но сложность взаимоотношений между церковными и орденскими институтами отчетливо проявилась во второй половине XV в. В значительной степени этому способствовал архиепископ Рижский Сильвестр Стедевеер (1448–1479). Он вступил в союз с магистром, имея целью сократить вольности города Риги. Для этого стороны пришли к компромиссу: с 1452 г. город управлялся одновременно и орденом, и архиепископом.[41] Но затем, примирившись с бюргерами, Сильвестр кардинально изменил вектор своей политики, выступив их союзником уже в борьбе против ордена.

Борьба вновь обострилась после 1466 г., когда Немецким орденом в Пруссии был подписан Второй Торуньский мир, в значительной степени подорвавший влияние духовно-рыцарской корпорации принесением вассальной присяги польской короне. Ливонская ее ветвь осталась в стороне, настояв на своей независимости и не ощутив на себе прямых последствий подписания невыгодного договора.[42]

Однако, рассчитывая на слабость ордена, архиепископ Рижский вновь поднял спорные вопросы. Не последнюю роль сыграл вассал епископа Курляндии и пилтенский штифтфогт Генрих фон Сакен, отстаивавший интересы церкви. Только потенциальная угроза нападения Московского государства в 1479 г. заставила стороны согласиться по многим пунктам. Они договорились, что церковные должности в штифтфогтствах (аналог фогтства, только на территории епископства, которое зачастую именовалось словом «Stift») будут занимать только представители орденского духовенства. Начались переговоры о возведении ливонских епископов в имперские княжеские сословия, и епископ Курляндский, имевший резиденцию в Пилтене, в 1520 г. получил в итоге титул имперского князя.

Время нахождения на Рижской кафедре архиепископа Гаспара Линде (1509–1524) было периодом, когда в Ливонии между магистром и церковными институтами соблюдался компромисс.[43] В начале 20-х гг. XVI в. наметилось нарушение достигнутого баланса, причиной чему послужило распространение евангелического учения. Первый намек на начинающееся религиозное движение в Лифляндии обнаруживается в письме Бланкенфельда из Берлина, датируемом июнем 1518 г. В нем он убеждал не изменять старой церкви, а напротив, всеми силами поддерживать ее.[44] По его совету местные прелаты съехались в конце июля 1521 г. в Роннебург и обсудили церковные вопросы, также дела относительно управления, находившиеся в ведении епископов. Собрание постановило, что надлежит читать и разъяснять папскую буллу об отлучении Лютера во всех кафедральных соборах и строго исполнять все предписания римского понтифика. На первом этапе конфессиональный вопрос не вызвал бурных дискуссий.

Однако ситуация была временно дестабилизирована конфликтом по другому вопросу, имевшему на тот момент важное значение для местного рыцарства. Речь шла о наследственном праве. Представители рыцарства тяготились одним из его положений — так называемой upbedinge, то есть обязанностью не закладывать и не продавать своих поместий, не предложив их в первую очередь своему сеньору, которым в данном случае являлся либо архиепископ, либо епископ, или не получив от него формального разрешения. Данная практика, как можно заметить, существовала уже не одно столетие.

На Вольмарском ландтаге в июне 1522 г. прения по этому вопросу приняли настолько острую форму, что епископ Эзельский выразил свое несогласие, покинув собрание до его закрытия. Все ожидали от епископа Дерптского такого же решительного сопротивления, но он, ко всеобщему удивлению, объявил, что освобождает своих вассалов от upbedinge.

В декабре 1522 г. архиепископ Гаспар Линде также дал своим вассалам новую привилегию, по которой освободил их от upbedinge, а в августе 1523 г. уже утвердил постановление, принятое в марте тридцатью пятью его вассалами в Лемзале. В силу этого постановления их земли не должны были переходить к тем семействам, которые получили свои поместья zu Samender Hand.

Епископ Эзельский Иоанн Кивел, первоначально отказывавшийся идти на уступки своим вассалам, вынужден был сделать это после Ревельского ландтага (17–24 июля 1524 г.), в котором приняли участие также вассалы ордена Гарриен-Вирланда, архиепископские и дерптские, и представители городов Риги, Ревеля и Дерпта. Съезд решил принудить епископа освободить вассалов от upbedinge. Кроме того, было объявлено, что все бывшие на нем согласились отстоять святое Евангелие и пожертвовать для этой цели жизнью и имуществом. Под впечатлением этого решения в епископстве Эзельском отказались платить церковные подати. С другой стороны, дерптский епископ Бланкенфельд предоставил своим вассалам широкие привилегии. И, наконец, епископ Эзельский тоже уступил и отменил 15 декабря данную практику. Формально он даже обещал не препятствовать церковным нововведениям. Посредством таких уступок вопрос отношений между сеньорами и вассалами был временно решен.

Следующим шагом к ограничению роли церковных ландесгерров стало дело Бланкенфельда 1525 г. Недавно избранный новый архиепископ Ливонии отказался от своих прав на Ревель, оставив за собой епископство Дерптское. Такой выбор им был сделан, исходя из политических интересов. Дело в том, что епископ Ревельский не был ландесгерром, как, например, епископ Дерптский. В качестве духовного судьи он имел власть над священниками и монахами, но не над бюргерами. Его полномочия не распространялись полностью и на монашеские общины, поскольку часть из них подчинялась напрямую цистерцианцам или доминиканцам. Он не имел большого влияния на избрание священников и выделение стипендий клирикам, только провозглашая решения городского магистрата и совершая необходимые процедуры конфирмации. Такой широкой церковной автономией город пользовался благодаря любекскому праву, приложение к которому, касающееся церковных вопросов, было разработано епископом Йохансеном в 1284 г. после переговоров с городским советом Любека, а также по причине своего подчинения Ганзетагу, в качестве члена Ганзейского союза.

Дерптские вассалы отказались признавать Бланкенфельда своим сеньором. Помимо этого, Дерпт сделал магистру предложение установить с ним те же отношения, какие имелись у магистра с Ригой, но Плетенберг его отклонил, а на Вольмарском ландтаге в феврале 1526 г. поддержал архиепископа. Результатом стало согласие епископов от своего имени и от имени своих вассалов присягать магистру как своему сеньору, исполнять все обязанности вассалов. Плетенберг брал на себя все обязанности верховного сюзерена. Бланкенфельд, сверх того, обязался не предпринимать никаких враждебных действий против Риги, подчиниться приговору третейского суда относительно вознаграждения, которое полагалось магистру за понесенные им убытки, и ходатайствовать перед папой и императором об утверждении этих постановлений.

Неизвестно, куда бы завела история ливонских ландесгерров, но во второй трети XVI в. прибалтийская церковь оказалась вовлечена в орбиту Реформации, а затем в ходе войны погибла и сама Ливония. Католическая церковь потеряла свои владения в Юго-Восточной Балтике.

Ливонское рыцарство

Рыцарство играло важную роль в Ливонии, являвшейся неотъемлемой частью средневековой Европы. Это обусловило перенесение на этот регион правовой системы вассально-ленных отношений. Применимо к этой части населения использовался термин «знать» (nobiles, Adelschaft). Ее представитель становился вассалом (орденским, архиепископским или епископским) после получения им земельного владения (лена), который можно было получить через пожалование. Лен передавался одному или нескольким лицам в совместное владение. Владелец не только получал доходы с лена, в его юрисдикции был суд над крестьянами. Если ландесгерр, в нашем случае магистр или епископ, менялся, то вассал должен был получить от него продление договора. Первоначально право наследования было ограничено. Наследовать могли только представители мужского пола, однако в Гарриене и Вирланде наследниками могли выступать члены рода до пятого колена. С 1457 г. эта практика будет распространена и среди вассалов архиепископа.

Важной привилегией вассалов в Ливонии, как и в остальной части империи, было то, что они не подлежали наказанию без суда, причем суда знати, суда равных себе. С них не взимались налоги. Вассал должен был нести конную службу (Rofidienst) и выставить и вооружить определенное количество воинов. Вассалы главным образом были выходцами из Священной Римской империи, в большинстве своем из Вестфалии и из Нижней Саксонии. Однако в Гарриене и Вирланде были и потомки рыцарей, прибывших сюда с других территорий. Например, есть упоминания, что в XIII в. сюда приезжали представители низшего рыцарства, происходившего из Шлезвига и Гольштейна, территорий, входивших в ту пору в сферу влияния Дании.

Помимо дарования лена как акта взаимодействия с отдельным вассалом, ландесгерр должен был обозначить свое отношение к рыцарству как сословию. Это проявилось в подтверждении привилегий. Например, перед съездом сословий на Вольмарский ландтаг 1530 г. рыцарство Гарриен-Вирланда договорилось с эзельским и дерптским рыцарством в Валке, что они не будут препятствовать действиям коадъютора архиепископа Вильгельма Бранденбургского, если он подтвердит их права. В случае нарушения последним своего слова представители знати выступят против него. Ввиду этого, по их мнению, необходимо было письменное обещание Вильгельма. На следующий день после урегулирования этого вопроса, в начале октября 1530 г., рыцарство присягнуло на верность Вильгельму. Позже, в декабре этого же года, во время пребывания магистра в Лемзале, вассалы заявили ему, что даже в случае вооруженного конфликта будут держать сторону своего сюзерена и коадъютора.

В 1525 и 1526 гг. Вольтер фон Плетенберг подтвердил старые привилегии рыцарства Гарриена и Вирланда на «вечные времена», именуя его freie ritter undt knechte. Магистр не только подтверждал все прежние права сословия, но и обещал им свою полную поддержку и защиту их земель. С одной стороны, он выступил в этой ситуации как глава духовно-рыцарской корпорации, а с другой — как светский сюзерен, имперский князь, получивший этот титул от императора Карла V.

Если обратиться к привилегиям магистра, то можно заметить, что по сравнению с 1515 г., когда были подтверждены права рыцарства совместно с главой рыцарской корпорации и ревельским епископом, существенных дополнений не произошло. Права и свободы гарантировались одинаковым образом. Если же говорить о привилегии 1525 г., то она примечательна тем, что была дарована накануне секуляризации орденских владений Пруссии. Об этом говорит упоминание в тексте привилегии гарантий, в том числе со стороны верховного магистра и конвента духовно-рыцарской корпорации. Позже, начиная с 1526 г., когда Плетенберг получил титул имперского князя и когда de facto и de jure орден в Ливонии получил значительную автономию, подобных ссылок на верховного магистра не встречается. Такая практика относится и к привилегиям остальных магистров — Германа фон Брюгеннея и других.

Привилегия, дарованная в 1538 г., примечательна расширением прав рыцарства. В частности, был определен день выплаты компенсаций — день св. Иоанна Крестителя, а также сроки организации заседаний по спорным правовым вопросам в среде аристократии. Фогт Везенберга должен был организовывать подобные собрания в течение года в любое удобное время. В отличие от него, ревельский комтур должен был созывать собрания один раз в три года по требованию представителей рыцарства.

Судя по всему, решение спорных вопросов на специальных заседаниях или судах стало результатом произошедших столкновений между бюргерством и некоторыми представителями элиты двумя годами ранее, на чем мы остановимся ниже.

Своеобразным апофеозом сословной политики ордена и вместе с тем триумфом ливонского дворянства стало появление знаменитой «Красной книги» в 1546 г. В этот год, с согласия магистра Германа фон Брюггенея, одним из представителей рыцарства Вольфганом Шеффелем была создана «Книга права» (Rechtbuch), получившая из-за цвета переплета название «Красная книга» (Rothe buch). В ней были собраны все привилегии Гарриена и Вирланда за предыдущие столетия, начиная с XIII в. Тем самым возник настоящий корпус сословного права, подытоживавший длительное развитие дворянской корпорации. В ее создании также участвовали Иоганн Таубе из дома Маарт, Бруно Веттберг, Рейнольд фон Розен, Герман Анреп, Клаус Мекц и Лоренц Ферзен от Гарриена, а от Вирланда — Якоб фон Левинвольде, Отто Таубе цу Котель, Петр фон Тизенхаузен, Туве Бремен, Герман Лоде Ассерн и Роберт фон Гильфен.[45] К сожалению, текст книги был утрачен в XIX в.

В начале 50-х гг. XVI столетия практика подтверждения прав рыцарства являлась одним из направлений внутренней политики магистров.[46] В 1550 г. Иоганн фон дер Реке подтвердил границы владений рыцарства. Генрих фон Гален в 1552 г. урегулировал вопрос военных обязательств рыцарства. В его привилегии было оговорено, что владельцы разоренных земель могут в случае необходимости ограничиваться выставлением только конницы. От обеспечения пехотой они освобождаются.

Помимо этого, в приведенных документах оговаривалась процедура суда над представителем рыцарства. В первую очередь рассматривались проступки, требовавшие наказания в случае, если вина доказана. В привилегии фон дер Реке к таковым относилось только «уклонение от службы», но в аналогичном документе фон Галена — также «государственная измена». Несмотря на серьезность обвинений, особенно в последнем случае, процессуальный характер рассмотрения дела и наказание, которому подвергался виновный, также говорит о значительных уступках магистра своим вассалам в лице рыцарства. На это указывает тот факт, что дело должно было слушаться на ландтаге и, если обвиняемый признан виновным, то наказанием (в том числе в случае измены) являлся штраф. Если вина не была доказана, то лицо, выдвинувшее обвинение, подвергалось симметричному наказанию. С него также взимался штраф.

Однако взаимоотношения между рыцарством и орденом нельзя назвать безоблачными. Периодически возникали трения, связанные с правом, по которому было возможно возвращение ленного владения ландесгерру. Здесь можно привести два примера, относящиеся к XVI в. Они весьма показательны при анализе характера взаимоотношений между сюзереном и вассалом в Ливонии в это время.

В 1513 г. вассал ордена в Гарриене, рыцарь Герман Зойе, посчитав, что его права не соблюдаются, обратился к датскому королю. Следуя старому обычаю собственной защиты, он, тем не менее, нарушил обязательства перед магистром Плетенбергом от 1510 г., за что был приговорен к высшей мере наказания.

Одновременно магистру донесли, что Зойе стремился к укреплению своей власти, из-за чего и был предан в Феллине суду и приговорен к смерти. Однако, по ходатайству рыцарства, он был помилован, потеряв при этом свой лен.

Второй случай связан с Юргеном фон Унгерном, владельцем имений Пуркель и Виттенфельд в Вике, принадлежавших влиятельным наследным семействам в первой трети XVI в. Он был возвышен как сторонник Вильгельма, маркграфа Бранденбургского и в конце 1533 г. отправлен посланником к императору Священной Римской империи от имени Вильгельма, чтобы получить для него регалии и привезти в Ливонию. Позже мы встречаем фон Унгерна в Праге, при дворе римского короля Фердинанда. И, хотя ходатайство было тщетным, тем не менее эта поездка увеличила его влияние, и 7 февраля 1534 г. он получил титул фон Пуркель. На обратном пути из Рима в Падуе зимой этого же года он скончался. Между тем перспективы Вильгельма в Ливонии постоянно ухудшались. На Вольмарском ландтаге 1534 г. сословия призвали Вильгельма отказаться от Эзеля. Напрасно он пытался сохранить свои привилегии.

Весной 1534 г. Вильгельм собрал капитул, и дворянство Эзель-Вика признало его власть. В это же время, ввиду отсутствия Унгерна, архиепископ Шеннинг изъял двор Пуркель. Маркграф Бранденбургский поддержал вдову Унгерна. Архиепископ в письме от 21 апреля 1535 г. обещал «оказать ей милость» (der frawen zu gnaden) и поднять вопрос о вынесении решения данного вопроса на общем совете. 26 октября 1535 г. архиепископ снова согласился подтвердить законность и обоснованность претензий вдовы Унгерна Годеле Хастфер и ее детей, а в 1540 г. ему удалось их реабилитировать перед Вильгельмом, который подтвердил, что владения пожалованы фон Унгерну от архиепископа Шеннинга.

Рыцарство общалось не только со своим сюзереном, но и друг с другом, что не могло не приводить к судебным тяжбам. Роль судебной палаты второй инстанции в Гарриен-Вирланде с 1282 г. исполнял т. н. ландесрат, именуемый также рыцарским судом. Первоначально он проходил под председательством королевского поверенного, а с орденского времени — ревельского комтура и фогта Везенберга.[47] По этому прототипу в каждом епископстве был создан епископский совет (Stiftsrat). Этот орган являлся высшим административным учреждением. В Эзеле его возглавлял епископ. Такие институты выполняли главным образом роль апелляционных органов (Berufungsinstanz).

Ландесрат Гарриен-Вирланда, как общая судебная инстанция, известен уже с конца XIII в. К этому времени относится образование маннтага, изначально обладавшего только судебными полномочиями, но использовавшегося и для решения внутренних вопросов. Позже их урегулирование осталось за ландтагом. Официально подобные собрания открылись в 1418 г. в Вальке, Вольмаре, Пернау, Феллине. Для рыцарства наибольшее значение имела возможность представлять свои интересы в 4 отдельных коллегиях.[48] Таким образом, к первой половине XV в. уже можно говорить о сословно-представительном характере рыцарства Эзеля и Гарриен-Вирланда.

Положение рыцарства во многом зависело не только от возможности представлять свои интересы на ландтагах, но и от характера ленного права. Изначально полномочия ливонских вассалов в вопросах продажи или залога лена были также ограничены их сюзереном. Ограничения касались как объекта, так и субъекта ленного права. Юридическое положение последнего зависело от того, имел он наследников или нет. Что касается статуса объекта (в данном случае лена), он мог быть наследным, дарованным или находиться в совместном пользовании.

Здесь можно провести некоторое сравнение ливонского и саксонского права. Для последнего была характерна возможность отчуждения лена вассалом (продажа или ее заклад) лишь с согласия сюзерена. Это, видимо, было связано с тем, что при продаже господин не хотел иметь дело с нежелательным для него лицом, а в случае передачи лена за долги вставал вопрос, сможет ли отчуждатель должным образом выполнять ленную службу. При этом было не важно, имел вассал наследников или нет.

Например, вассал епископа, имевший лен в Эзель-Вике, или его вдова, получавшая пожизненную ренту, могли заложить его без согласия своего сюзерена лишь в случае крайней необходимости. Обоснование выглядело следующим образом: возвращение владений бездетного вассала или его вдовы обратно господину могло сказаться на будущем статусе лена. Отчуждение вопреки запрету или без ведома сюзерена считалось изменой. Даже если вопрос решался через суд, то, как правило, в пользу сюзерена. Подобная практика играла роль, в том числе, и как способ борьбы с расширением владений соседнего рода.

В Гарриен-Вирланде подобной практики не встречалось, что, возможно, связано с подчинением не церковным институтам, а орденской корпорации. После покупки этой территории орденом, чтобы заручиться поддержкой рыцарства, великий магистр Конрад фон Юнгинген 13 июля 1397 г. даровал землям Гарриен-Вирланда привилегии, расширяя право наследования, при котором владение могло, передаваться всем представителям рода, как по мужской, так и по женской линии. В случае если прервалась старшая, то лен переходил по наследству к другим представителям семейства, вплоть до пятой боковой ветви.[49] Это именовалось гарриенским, или вирским, правом. Другим этапом стала отмена в 1457 г. Иоганном фон Мегде обложения поместий указанных земель военными налогами.

Впрочем, постоянное и все более масштабное подтверждение прав и привилегий выступало лишь одной из форм укрепления сословных позиций рыцарства. Все более явственным становилось формирование сословно-корпоративного самоуправления на уровне провинции. Четкую вертикаль приобрело представительство на местах. В начале конфессиональной эпохи на вершине рыцарской пирамиды каждой территории появляется глава рыцарства (Ritterschaftshauptmam): в Эзельском епископстве таковой пост существовал с 1527 г., в Гарриен-Вирланде — с 1557 г. Эта должность включала главным образом представительские функции не только в рамках ландтага, но и иных переговорных процессов.

В Эзеле глава рыцарства и еще 9 дворян участвовали в заседаниях епископального совета — штифтрата. Это стало результатом компромисса между епископом и его вассалами. Дело в том, что последние утверждали, что епископ при вступлении в должность клятвенно им обещал снять запрет апелляций на ландтаге и подтвердить их прежние права и обычаи. Епископ же говорил о неуважении к своей персоне, о неподобающих речах лидеров рыцарства Отто Юкскюля, Берндта Оведакера, Дирика и Лоренса Фаренсбахов на ландтаге 7—10 июля 1520 г. Когда епископ отказался от аппеляции, то представитель рыцарства от имени всего сословия отозвал данную ему присягу. Временному урегулированию способствовали два фактора — вмешательство магистра Вольтера фон Плетенберга и чума 1520 г. Позже, впрочем, споры разгорелись вновь, и только после Вольмарского ландтага 1522 г. епископ Линде пошел на уступки, подтвердив впоследствии данные ранее привилегии.

Непростые отношения складывались не только внутри одного сословия, но между сословиями и городами. Если мы говорим о XVI в., то особенно ярким примером выступают взаимоотношения между Ревелем и рыцарством Гарриен-Вирланда. Причиной могли быть как религиозные сюжеты, так и правовые. Что касается первого случая, то, например, в 1524 г., когда в городе начал распространяться протестантизм, рыцарство отправило своих представителей изложить магистру Вольтеру фон Плетенбергу свои претензии к Ревелю относительно посягательств на католическую веру, описывая поведение бюргеров с отрицательной стороны, что вполне объяснимо. Магистр отправил городу послание, завершив его следующим образом: «…депутаты усердно просили нас принять в этом деле целесообразные меры, чтобы положить конец такому соблазну, а злодеи понесли наказание, поскольку их поведение противоречит божественному и общественному порядку..»[50] Плетенберг обратился к ревельцам с призывом вернуть монахам их имущество и не чинить препятствий их проповедям. Эффект оказался обратным. Бюргеры ворвались в главный монастырь, а также разорили церкви Св. Духа и Св. Олафа.

Многие правовые вопросы, как и общая внутриливонская ситуация, обсуждались на местных ландтагах.

Сословно-представительные собрания[51]

Первая попытка организовать собрание сословий в Ливонии на регулярной основе была предпринята в 1422 г. Хотя сословия собирались и раньше, теперь была предпринята попытка сделать эти собрания ежегодными.[52] Предполагалось, что место и время проведения ландтага будет определено архиепископом Рижским в согласии с другими ландесгеррами. Это было важным компромиссом между архиепископом и ландмайстером Немецкого ордена. Однако зафиксированные в процессе положения не принесли результата. Последующие годы показали, что такое согласие могло быть достигнуто лишь при наличии баланса власти между двумя ландесгеррами. Перерывы между ландтагами могли быть значительными: 1495–1498 и 1504–1507, 1508–1512, 1526–1530. Тем не менее, считается, что именно ландтагу Ливонская конфедерация обязана своим существованием. Местом собрания сословий в начале декабря 1435 г., после битвы под Вилькомиром, на котором было подписано соглашение между ландесгеррами при участии сословий, считающееся основой конфедерации, был Валк (совр. Валга/Валка).[53]

Долгое время ливонский ландтаг созывался в разных местах. Каждый раз ландмайстер ордена и архиепископ должны были согласовывать место встречи. В XV в. ландтаги проводились, как правило, в малых городах в центре Ливонии — Валк, Вольмар или Венден.[54] В XVI в. собирались в Феллине, как, например, в 1534 г. Однако большинство ландтагов проводилось в Вольмаре, особенно с начала XVI столетия. Таким образом, представляется, что архиепископ и ландмайстер пришли в XVI в. к согласию избрать Вольмар местом проведения сословно-представительных собраний. Возможно, этот выбор был обусловлен тем, что город располагал крупным залом совета, церковью, залом гильдии, а также подходящими жилыми помещениями.[55]

Нерегулярность созывов ландтагов свидетельствует о необходимости наличия политического влияния для организации этого процесса. Так, в остальных землях Империи право созыва ландтага было суверенным правом местного ландесгерра.[56] В землях, где в качестве ландесгерра выступало духовное лицо, зачастую для созыва сословно-представительного собрания требовалось согласие местного соборного капитула.[57] В случае со светским сюзереном созыв сословий оставался в юрисдикции ландесгерра.[58]

Несмотря на то что право созывать ландтаг исходило от сюзерена, имеются документальные свидетельства давления на него со стороны с целью организации собрания.[59] Иначе обстояло дело с так называемыми маннтагами — собраниями сословий не общеливонского, а локального уровня. Так, в епископстве Эзельском, как и в архиепископстве Рижском, ландесгерры под давлением сословий отказались от своего права созывать подобные собрания, и инициатива перешла в руки местного рыцарства и представителей городов, собиравшихся практически ежегодно, начиная с 1524 г. для решения местных вопросов.[60]

Общеливонские сословно-представительные собрания созывались исключительно ландесгеррами. Об этом может свидетельствовать наличие часто используемой формулировки в рецессах ландтагов. Во многих из них говорится о том, что архиепископ и ландмайстер bestimmet и/или vorschreven (определяют, предписывают).[61] Тем не менее, использование этих формулировок в рецессах и в приглашениях не дает понимания того, кто был действительным инициатором того или иного ландтага. Это можно предположить, исходя из политической обстановки. К сожалению, корреспонденция между ландмайстером или архиепископом, которая могла бы пролить свет на этот вопрос, практически не сохранилась.[62] На основании косвенных источников можно предположить, что если сословно-представительный орган собирался с целью решения внешнеполитических вопросов, то его инициатором, скорее всего, являлся глава духовно-рыцарской корпорации. Если же обсуждались внутренние проблемы общеливонского характера, то архиепископ и ландмайстер могли совместно выступить в качестве организаторов. Однако это могло произойти только в случае равновесия политической власти. События первой половины XVI в., напротив, рисуют многогранную картину, связанную и с политической, и с конфессиональной ситуацией в регионе. В этих условиях ливонский магистр неоднократно выступал в качестве единственного инициатора созыва ландтага.[63] Во многом это было связано с ослаблением власти архиепископа, особенно в конце 20-х — начале 30-х гг. XVI в. Однако даже в этот момент магистр должен был получать согласие архиепископа. Одной из ярких иллюстраций являются события февраля 1530 г. Тогда посланники архиепископа дали магистру понять, что их сюзерен имеет право на участие в назначении даты и места следующего ландтага.[64] Это напоминание может свидетельствовать о том, что глава Ордена попытался решить этот вопрос без согласия на это со стороны архиепископа Рижского. В результате неопределенности ситуации созыв ландтага был отложен.

Помимо организации сословно-представительного собрания возникает вопрос: каким образом созывались представители сословий? К сожалению, трудно дать на него точный ответ. С одной стороны, до нас дошел документ, регламентирующий эту процедуру. Это рецесс ландтага 1495 г.[65] Согласно ему, архиепископ как глава церковного института в данном регионе приглашал епископов и других прелатов, а магистр — гебитигеров и своих вассалов. При этом ленники архиепископа или епископа не упоминаются. Остается неясным, кто приглашал их. Известно лишь, что в ландтагах участвовали главы рыцарств отдельных земель (Ritterschaftshauptmann).

О процедуре созыва ландтага можно судить и по исходящей корреспонденции ландесгерров. В частности, сохранилось несколько приглашений магистра ордена, направленных Ревелю,[66] и аналогичное письмо от архиепископа Рижского епископу Эзельскому.[67] К сожалению, публикаций таких приглашений, обращенных к сословиям, в особенности к рыцарству, на сегодняшний день не известно. Однако имеющиеся письма позволяют понять приблизительный временной интервал между отправкой приглашения и началом ландтага. Так, магистр отправил приглашение Ревелю за пять недель. В свою очередь, епископ Эзельский в ответном письме архиепископу указал, что не может присутствовать на ландтаге, поскольку получил известие лишь за шесть недель и поэтому ему будет сложно прибыть вовремя.[68] Учитывая разницу расстояния, преодолеваемого к началу собрания представителями сословий из разных областей Ливонии, можно предположить, что приглашения высылались в разное время. Однако приведенные примеры показывают, что интервал между отправкой приглашения и началом сословно-представительного собрания мог составлять около месяца (есть свидетельства о приглашениях, отправленных за две недели,[69] однако это, скорее всего, исключение).

С одной стороны участники собрания выступали как представители того или иного сословия с его политическими интересами, а с другой — как ленники своего сюзерена, встроенные в вассально-ленную иерархию отдельных земель Ливонии. Роль ландтагов в системе взаимоотношений в этом регионе противоречива. Возникновение данного политического института может свидетельствовать об усилении сословий. Однако обращают на себя внимание нерегулярность его созывов, а также сопряженные с этим сложности, связанные зачастую с необходимостью достижения компромисса между ливонским магистром и архиепископом Рижским.

Кроме того, политическая проблема, внутренняя или внешняя, для решения которой созывался ландтаг, должна была быть достаточно серьезной. Эти доводы могут говорить о незначительном месте ландтага в политической системе Ливонии. Однако невозможность решения многих важных вопросов без созыва сословий свидетельствует о росте влияния последних. Это было обусловлено как важной ролью ганзейских городов и в экономическом, и в политическом смыслах, так и стремлением сохранить или получить поддержку рыцарства ливонских земель. Настоящая потребность была спровоцирована внутренними и внешними политическими процессами. Рост необходимости созыва ландтагов, несмотря на их нерегулярность, может свидетельствовать о высоком значении этого сословно-представительного института в Ливонии первой половины XVI в. Во второй половине этого столетия ландтаг продолжал играть важную роль, несмотря на изменение условий, связанных с трансформацией политического статуса ливонских земель в результате распада Ливонской конфедерации и секуляризации орденских владений. Помимо всего прочего, ландтаг был своеобразным зеркалом социальной структуры средневековой Ливонии, важное место в которой занимали города, особенно ганзейские.

Города и бюргерство[70]

Города и их население являлись важным составляющим элементом социальной структуры Ливонии. Сегодня от былого величия осталось не так много, где-то больше, где-то меньше, но меньше, чем хотелось бы. Это плата за богатую историю региона. Однако в современных городах Эстонии и Латвии можно увидеть следы того расцвета — это соборы, как подтверждение могущества не только церкви, но и города, который мог себе позволить возвести не один, а несколько таких величественных зданий, например церкви Нигулисте и Олевисте в Таллинне или Домский собор и церковь Св. Петра в Риге. Немало подобных культовых сооружений можно встретить и в других городах бывшей Ливонии. Не меньше впечатляют руины Домского собора в бывшем Дерпте (совр. Тарту), оставшиеся со времен Ливонской войны. Характерной чертой помимо готических соборов будут остатки крепостных стен (как, например, в Таллине), ратуша и прилегающая к ней ратушная площадь, а также оставшиеся в некоторых частях городов узкие улочки. На территории некоторых городов можно увидеть бывшие орденские замки, как, например, в Риге, где современная резиденция президента Республики разместилась в здании (безусловно, неоднократно перестроенном) Рижского замка.

Орденские замки находились, как правило, на территории городов, внутри городских крепостных стен. Это служит ярким доказательством того, что некоторые города Ливонии появлялись вокруг замков крестоносцев. При ордене их количество еще больше увеличилось. По соседству с некоторыми бургами выросли торгово-ремесленные посады (Hakelwerkè), со временем также получившие городское право. Так появились в Ливонии Нарва, Везенберг, Венден, Вольмар, Лемзаль, Виндава, Гольдинген, Рооп, Пернов и др. К началу XV в. здесь насчитывалось около двадцати относительно крупных городов.

В конце XIII в. Ревель получил городской устав, а вместе с ним — самоуправление и автономию. За ним последовали Нарва, Везенберг и Вайсенштейн. Города быстро превратились в новую силу, требуя расширения своих прав и различного рода привилегий. Подчиняясь либо власти ордена, либо архиепископу Рижскому, либо одному из епископов, города стремились к самостоятельности в делах управления и суда. Они имели достаточно широкую автономию, что наложило отпечаток и на формирование городского права. В Ревеле и Нарве было распространено любекское право, в Риге — гамбургское, впоследствии развившееся в собственно рижское. Последнее переняли Дерпт, Голдинген, Газенпот и т. д. И любекское, и магдебургское были образцами средневекового городского права. Но, несмотря на общее сходство, между ними есть и разница в деталях. Любекское право стало формироваться с приобретением Любеком статуса вольного имперского города в 1226 г. В отличие от него, магдебургское право было своеобразным приспособлением к нуждам городского суда земского права — главным образом «Саксонского Зерцала». Различия между этими правовыми системами состоят в организации органов самоуправления — например, несмотря на то, что любекское право, в отличие от магдебургского, также предусматривает создание скамьи судебных заседателей — шеффенов (Schôffen), значительно большая полнота законодательной, судебной и исполнительной власти в городах с любекским правом находилась в руках Совета. Следующее отличие состояло в имущественных правах супругов. Если право Магдебурга рассматривало имущество каждого супруга по отдельности, то право Любека допускало ответственность вдовы должника собственным имуществом и т. д. Кроме того, отчетливо заметно территориальное размежевание. Если в Ливонии было распространено любекское право, то в Пруссии — магдебургское. Отчасти это объясняется тем, что в Пруссии было много выходцев из саксонских земель, которые и привнесли уже знакомые им правовые нормы. Также, несмотря на то что Немецкий орден в Пруссии всячески приветствовал ганзейских купцов, он был противником усиления влияния Любека. В то же время в Ливонии, поскольку основные городские центры входили в Ганзейский союз, то они придерживались норм именно любекского права.

Наличие этих систем права предопределило наличие развитой системы самоуправления. Управление города было сосредоточено в руках магистрата, состоявшего первоначально из 12 человек. Впоследствии их количество увеличилось за счет бургомистров. Изначально магистрат избирался сроком на один год. Его членами были представители местной элиты, однако позже и представители купечества также могли быть избранными на городские должности. Магистрат заведовал всеми важными делами в городе. Это было характерно для большинства средневековых европейских городов. Магистрат отвечал за составление городских постановлений, принимал участие в создании уставов гильдий и цехов, в ряде случаев определял меры весов т. д. Структуру городского управления можно разобрать на примере Риги. Первой инстанцией по уголовным и гражданским делам был фогт, первоначально избираемый из членов магистрата и утверждаемый архиепископом. Позже, когда на Ригу частично распространилась власть ливонского магистра, в заседаниях участвовал и представитель ордена, как правило, хаускомтур Риги (т. е. «комендант» рижского замка, принадлежавшего ордену). Второй инстанцией был весь магистрат и третьей — архиепископ и магистр, юрисдикция которых распространялась на Ригу. К моменту распада Ливонской конфедерации и падения ордена судебная власть в этом городе находилась в руках только магистрата. Должность фогта перешла к одному из бургомистров в рамках этого самого магистрата и утратила свою прежнюю независимость.

В остальных городах, как, например, в Ревеле, также игравшем важную роль в жизни Ливонии, прослеживается сходство с этой структурой самоуправления. Ревель, так же как и Рига, управлялся магистратом и сосредотачивал в своих руках как административную, так и судебную власть. В отдельных особо важных вопросах, особенно если они касались внешнеполитической деятельности, этот орган отправлял «запрос» в Любек, что было предусмотрено любекским правом. Одним из образчиков того, что магистрат связывался с правовыми полномочиями, в городе являются две ниши, украшавшие фасад ратуши в Ревеле. В круглой, над главным порталом, размещен герб города с тремя сказочными львами. Дубовый щит из ниши, расположенной под окнами зала магистрата, находится в настоящее время в фонде городского музея, а на его месте на ратуше — копия. Щит имеет трехфигурную композицию: в центре восседает Христос, по сторонам — Богоматерь с Иоанном Предтечей. Изображение, с которым связаны эти образы, крайне примечательно — это Страшный суд, на котором взвешиваются человеческие души. За головой Христа — меч, увитый виноградной лозой. Меч — это атрибут как власти, так и правосудия. Символика же меча в виноградной лозе более понятна, если вспомнить притчу о садовнике, удел которого был не только сеять, но и удалять больные ветви.

Атрибутом ливонских городов были не только разновидности правовых систем, берущих свое начало из Священной Римской империи. С остальной частью Европы того времени ливонские города роднила социальная организация. Они образовывались в тот период, когда на территории империи уже сформировались объединения, которые мы знаем как средневековые корпорации. К ним относятся и гильдии, и цеха. Каждое из таких объединений имело свой устав, свое управление и собрания для обсуждения важных политических или экономических дел. Было несколько гильдий. Для вступления в большую гильдию требовалось доказать факт приобретения у магистрата местного «гражданства», а также доказать честное происхождение и честное поведение. В эту корпорацию не могли попасть ни ремесленники, ни духовные лица. Новых членов принимали с согласия все остальных. Для вступления в малую гильдию, состоявшую только из цеховых мастеров, требовалось то же самое, а кроме того, еще подтверждение мастера в одном из цехов. Каждая из гильдий управлялась выборными элдерманами и старшинами, которые составляли «совет старшин». Эти советы участвовали в заседаниях магистрата.

Среди ливонских городов важную роль играла Рига, чему способствовало не только благоприятное географическое положение, но и последующее пребывание здесь архиепископского двора. Датой основания города считается 1201 г., когда был возведен каменный собор. Город рос столь интенсивно, что быстро возникла необходимость предоставления ему торговых привилегий, устава для гильдии и т. д. Все это было даровано Риге 20 февраля 1230 г., когда папа решил спор о разграничении полномочий местного епископа и ордена меченосцев, тогда еще существовавшего.

Для понимания характера отношения городов к Немецкому ордену необходимо иметь в виду, что интересы торговцев и ремесленников редко совпадали с интересами ордена, что привело в 1297 г. к открытой конфронтации. В 1305 г. орден продал свои права и замок, однако параллельно с этим он приобрел у цистерцианского монастыря его владения в Дюнамюнде, что позволяло ему контролировать выход в море. Вместе с тем, магистр развернул дипломатическое наступление. Двадцать третьего апреля 1316 г. ему удалось заключить с архиепископом Рижским и его вассалами договор, направленный против города.[71] В то же время обладание Дюнамюнде, препятствовавшее развитию рижской торговли, послужило причиной открытого конфликта. В 1328 г. рижане фактически объявили войну ордену. Подавлением восстания руководил магистр Эбергард фон Мунгейм, осадивший город в 1329 г. Он, как свидетельствует орденская грамота, состоял в союзнических отношениях с «литовскими сарацинами»[72] и после шестимесячной осады взял город. В результате в договоре от 30 марта Рига признала над собой главенство магистра. Город должен был уничтожить грамоту о дарованных ему привилегиях и частично срыть крепостную стену, а также присягнуть на верность ордену, члены которого отныне выступали в качестве судей в спорных вопросах. Неоднократно вопрос об изменении статей договора поднимался на ландтагах в 1374, 1428, 1434 гг.

Во второй четверти XV в. начался очередной виток борьбы между городом и орденом. В 1435 г. рижанами была предпринята попытка захватить замок ордена, однако это предприятие не увенчалось успехом. Во многом это было обусловлено заключением между магистром и архиепископом соглашения, согласно которому они прекращали споры на двенадцать лет. По истечении этого срока в 1447 г. переговоры продолжились и закончились подписанием договора в Кирхгольме 30 ноября 1452 г. Согласно ему, власть в городе была поделена между магистром Иоганном фон Менгденом и архиепископом Сильвестром Стадевеером. Возможно, тот факт, что стороны пришли к консенсусу, был связан с попытками Риги установить связь с Прусским союзом. Спустя два года имели место тайные переговоры между рижским советом, магистром, рижским советом и архиепископом с целью отмены статей 1452 г. Происходили также встречи всех сторон. В результате в апреле 1454 г. Кирхгольмский договор был отменен.[73]

При следующем магистре, Берндте фон дер Борхе, соперничество за город с архиепископом обострилось, что привело в 1479 г. к вооруженному столкновению, в котором Сильвестр Стадевеер потерпел поражение и был захвачен в плен, где и умер. Борьба рыцарей с городом возобновилась в 1481 г. Новый архиепископ занял сторону ордена. В 1491 г. магистр разбил рижан.

Второй по значению город Ливонии, Ревель, был заложен в 1219 г. предводителем датских крестоносцев королем Вальдемаром II Победоносным. Как город Ревель впервые упоминается в 1238 г. Он пользовался значительной автономией. Многие вопросы внутренней жизни решались в Любеке, а в самом Ревеле было распространено любекское право.

Однако при решении более важных вопросов мог вмешаться магистр. Например, без его согласия город не мог проявлять политической инициативы. Особенно важную роль орден играл в качестве посредника между городом и рыцарством Гарриен-Вирланда. С другой стороны, город, являясь частью Ганзейского союза и имея тесные взаимоотношения с Ригой и Дерптом, имел определенный политический вес и мог оказывать политическое давление на орден.

Вместе с тем, Ревель находился в значительной зависимости от ордена. Ревельский комтур был достаточно влиятельной фигурой во внутриорденских структурах. Периодически он избирался сначала коадъютором, а затем и магистром ордена. Трудно точно описать отношения между городом и духовно-рыцарской корпорацией. В Ревеле ее глава до 1524 г. был только представителем Верховного магистра, а после — прямым сюзереном.

Усилению влияния ордена в городе способствовал союз магистра с гильдией Св. Марии, особенно прочный в начале XVI в. Возможно, эта гильдия имела изначально церковный характер.[74] В 1508 г. Вольтер фон Плетенберг подарил ей землю под строительство. Во главе гильдии стоял олдермен или магистр. Обязанности же верховного магистра гильдии исполнял сначала комтур, а затем фогт крепости, которому начиная с 1540 г. каждый новый член гильдии был обязан платить 4 рижских марки. Сложно сказать, как повлияли вассально-сеньориальные отношения на социально-политическую обстановку в городе, но стоит заметить, что начиная с XIV в. большая часть семейств города, из которых выбирались ратманы, были выходцами не только из Любека, но и из Вестфалии.

Одним из факторов роста политического влияния ливонских городов было их экономическое положение и принадлежность к Ганзейскому союзу. Еще до завершения военной кампании 1368–1370 гг. Дания и двадцать три ганзейских города, в числе которых была и Рига, подписали Штральзундский мир. Согласно его условиям, подтверждались все прежние и предоставлялся ряд новых привилегий, но уже не отдельным городам, а Ганзе в целом. Снижались пошлины, ганзейские фогты в Дании получали право высшей юрисдикции, а также Дания не могла короновать своих государей без согласия Ганзы. Вскоре возникло другое препятствие влиянию торгового союза. На сей раз во Фландрии, к которой в 1388 г. была применена блокада. Но, несмотря на ее общеганзейский характер, ливонским городам удалось добиться для себя особых условий, позволявших им продолжать торговать со своими фландрскими контрагентами.

Уже в первой половине XV в. ливонские города Ганзы, в особенности Рига, Ревель и Дерпт, стремились проводить собственную экономическую политику, что во многом было связано с начавшимся упадком Ганзейского союза.[75] В частности, с 1436 г. торговля с Русью стала осуществляться только через Ревель, Ригу, Пярну и Дерпт, и полностью ими контролировалась. Они стали избегать посредничества любекского отделения и напрямую следовали в Антверпен, а после подписания Утрехтского мира 1474 г. у них появилась возможность прямой торговли с английским купечеством.[76]

В связи с таким влиянием городов важными причинами разногласий между ними и рыцарством были вопросы экономического свойства, обсуждаемые на ландтагах. Можно выделить две основных проблемы — вопрос о поставках зерновых и о достоинстве монеты. Здесь следует вспомнить, что, согласно ландесорднунгу 1422 г., порядок созыва общеливонских сословных съездов ограничивался только представителями ландесгерров.

Важное экономическое значение ганзейских городов обуславливало и серьезную политическую роль бюргерства как сословия. Однако лишь к середине XV в., в период так называемой Валкской конфедерации (1435–1441), рыцарство и горожане стали полноправными политическими игроками в решении внутриполитических вопросов.[77] Однако на протяжении всего XV столетия политическая роль представителей бюргерства на ландтагах была недостаточно крепкой, чтобы оказывать сколько-нибудь существенное влияние на происходящие внутриполитические процессы.

В XV–XVI вв. важнейшим вопросом ливонской торговли была проблема хождения монет и их веса. Положение рижских талеров было нестабильным не только по отношению к марке чистого серебра (табл. 1), но и к рейнскому гульдену (табл. 2).[78] В первой половине XVI в. сохранялась аналогичная ситуация. Следует учитывать, что начиная с 1515 г. в Ливонии, кроме мелких номиналов, были также крупные и высокопробные виды монет, что открывало возможности для монетной спекуляции. Сразу вспоминается закон Коперника — Грэшема, идеи которого были высказаны сначала Николаем Коперником в трактате «Monetae cudendae ratio» в 1526 г., а в 1560 г. Томсом Грэшемом. Основная его мысль заключается в том, что лучшие монеты исчезали из обращения, что в конечном счете приводило к ухудшению стопы.

В целом для рассматриваемого периода характерно удорожание серебра (около 68 %). Коррекция содержания металла в монете происходила поэтапно (в 1531–1532 и в 1553–1554) и примерно соответствовала повышению цен на серебро.[79]

В одном из посланий горожане изложили свою точку зрения на данный вопрос. Также считая основной проблемой неверное соотношение между монетами обоих видов, они были не согласны понижать курс золотых денег: «…использовать все возможные пути и средства для того, чтобы обеспечить всю землю обращаемыми деньгами в достаточном количестве, с тем чтобы можно было добиться их размена. Для этой цели много добра и непременную пользу принесет осуществление изменения монет по стоимости рейнского гульдена».[80]

Но магистр и рыцарство продолжали настаивать. В конце 1531 г. Плетенбергом среди предложенных Ревелю вопросов для обсуждения на ландтаге был включен и пункт о необходимости исправить сложившуюся ситуацию в монетном деле. Для обоснования предполагаемого в документе понижения курса золотых монет он ссылался на важность решения денежных проблем для всей Ливонии. Магистр подчеркнул, что вывоз качественных монет не только приносит ущерб правителям, но и приводит к упадку всей экономики в целом. Результатом этого стало решение Вольмарского ландтага 1537 г., согласно которому курс золотых монет был все-таки понижен. В начале 50-х гг. XVI в. предпринимались попытки ввести фиксированную стоимость ввозимого серебра, в частности талеров, а для желающих продавать их русским установить соотношение 1/8 от ввозимого серебра.

Не менее важным предметом спора между городами и рыцарством был вопрос о беглых крестьянах. Особенно он обострился на рубеже XV–XVI вв., когда быстро развивалось мызно-барщинное хозяйство.[81] Стоит отметить, что в данном случае значительное влияние оказала правовая система городов. Наибольшее сопротивление рыцарству оказал Ревель, где действовало любекское право, содержавшее положение о невыдаче крестьян, проживших в городе более одного года и одного дня. Впоследствии к этой борьбе подключились другие города. Объединение сил городской курии произошло во второй половине 20-х гг. XVI в., что, возможно, было связано с необходимостью отстоять распространявшееся в городах евангелическое учение.