«От ордена осталось только имя...». Судьба и смерть немецких рыцарей в Прибалтике

Русское вторжение в Ливонию в январе 1558 г.

В декабре 1557 г. в Москву отправилось ливонское посольство — Элерт Крузе от Дерпта, Клаус Франке и Томас Хорнер от магистра. На переговорах 8—11 декабря им удалось договориться о некотором снижении размеров дани. Царь согласился, но потребовал немедленной уплаты, а у дипломатов денег с собой не оказалось. Они пытались занять необходимую сумму на месте, у московских купцов, но получили отказ. По слухам, москвичам запретил дать ссуду сам Грозный. Иван IV разгневался, решив, что попытка заплатить через заем и уменьшение платежей есть очередная проволочка ордена. Результаты этого нетрудно было предвидеть: «царь сам пошел за данью». Перед отъездом ливонцев, по Д. Фабрицусу, была разыграна символическая сцена: послов позвали к столу и подали им пустые блюда.[186] Когда расстроенные ливонцы уже покидали Москву, их догнал пристав, заявивший: «Оставляйте в залог свои драгоценности и сами сидите в Москве заложниками, пока не привезут дань, — тогда войны не будет». Но послы испугались, отказались и поспешили уехать из России.

В январе 1558 г. (ливонские хроники называют разные даты от 22 до 25 января)[187] войска Ивана Грозного вторглись на территорию Ливонии. Нет никаких оснований видеть в этом какие-то далекоидущие стратегические планы по достижению выхода к Балтийскому морю и т. д. Ни в одном источнике того времени не говорится о подобных причинах войны. В 1558 г. царь хотел покарать ливонцев, особенно жителей Дерпта и Дерптского епископства, за неподчинение и неплатеж дани. Ливонию стремились сломать и унизить. Январский поход 1558 г. можно назвать карательным. Решение о нем, как явствует из грамоты об объявлении войны Ливонскому ордену, было принято в ноябре 1557 г. Если бы ливонцы заплатили в декабре, возможно, поход бы и не состоялся.

О количестве войска можно судить только по косвенным указаниям. В частности, нам известно число голов. В большом полку было 13 голов, в полку правой руки — 7, в передовом полку — 8, в сторожевом полку — 5, в полку левой руки — 5. В среднем под началом головы в русской коннице XVI в. обычно находилось от нескольких десятков до нескольких сотен человек — точное число вряд ли было фиксированным, но, видимо, колебалось от 50—100 до 200–300. Приняв максимальное количество в 300 человек, получаем: в большом полку 3900, в полку правой руки — 2100, в передовом — 2400, в сторожевом — 1500, в полку левой руки — 1500; итого — в ливонском походе 1558 г. участвовали от 4000 до 11 000. К этому надо добавить семь отрядов служилых татар, расчеты полевой артиллерии, обозников и т. д. У страха глаза велики, и ливонцы завышали число русских в 4—15 раз (от 40 до 65 тысяч).

Русские им в этом активно помогали: ливонский хронист Реннер приводит свидетельство, что кнехты поймали русского командира с грамотами, в которых был расписан состав войска — более 60 000 человек. Это явная дезинформация, специальный вброс, все российские вооруженные силы в XVI в. насчитывали не более 100 000, и 2/3 из них отправиться в поход в Ливонию ну никак не могли. Но нетрудно представить себе эмоции немецкого командования, когда взят «язык» и из найденных при нем документов известно, что на их страну прет силища, в 10 раз превышающая все их вооруженные силы, вместе взятые. Одной этой спецоперацией русское командование парализовало волю ливонцев к сопротивлению.

Русские разрядные книги приводят командный состав войска. Он включал в себя много опытных и титулованных командиров, что говорит о большом значении, которое в Москве придавали данной кампании. Общее командование осуществляли татары: Шигалей (при большом полку), Кайбула (при полку правой руки) и Тохтамыш (при передовом полку). Русскими воеводами большого полка были князья М. В. Глинский и Д. Р. Юрьев.[188] Помимо войск из центральных и северо-западных уездов, в походе участвовали отряды казанских татар и мордвы.

Маршрут похода представлял собой полукруг. Войска вошли традиционным маршрутом от Пскова и Изборска в направлении на Нейгаузен, как веками нападали на Ливонию псковичи. Но дальше они свернули направо и пошли «загонами» вдоль западного берега Чудского озера по землям Дерптского епископства, с которого главным образом и вымогалась дань. Русский летописец свидетельствует, что якобы полки до Риги не дошли 50 верст, а до Ревеля (Колывани) — 30.[189] Ему вторит разрядная книга: «…и многие места воевали до Риги и до Колывани…»[190]

Но при взгляде на карту подобное представляется маловероятным — боевые действия в январе-феврале 1558 г. протекали в Одинпэ, Иервене, Вирланде и Аллентакене, далеко и от Риги, и от Ревеля. На самом деле, видимо, отдельные разъезды дворян и татар были отпущены в рейды по Рижской и Ревельской дорогам и, возможно, преувеличено «отчитались» о глубине своих походов по территории ордена.

Несколько по-иному изображает кампанию И. Реннер. Он пишет, что почти одновременному удару подверглись Нейгаузен и Нарва, вскоре опять-таки одновременно начались погромы окрестностей Дерпта и Розиттена.[191] Если доверять этому сообщению, то придется предположить, что какой-то отряд (неупомянутый в русских источниках) шел навстречу основным силам от Ивангорода через окрестности Нарвы (иначе невозможно атаковать сразу и Нейгаузен, и Нарву — они находятся в противоположных районах Ливонии). Совсем отрицать такую возможность нельзя — ивангородские дети боярские вполне могли воспользоваться моментом и сделать вылазку как раз под Нарву. Однако подтверждения информации Реннера в русских источниках пока не обнаружено.

Поход носил специфический характер. По выражению А. Курбского, царь послал войска «…не градов и мест добывати, но землю их воевати». Русские прошли рейдом по земле ордена, при этом они не брали городов и замков, но картинно осаждали их, жгли и грабили посады, разоряли округу — словом, это была акция устрашения, демонстрация силы, сопровождавшаяся грабежом. За 14 дней боев было сожжено 4000 дворов, сел и поместий. По словам ливонского хрониста Ниенштедта, «…как только перешли они границу, сейчас засверкали топоры и сабли, стали они рубить и женщин, и мужчин, и скот, сожгли все дворы и крестьянские хаты и прошли знатную часть Ливонии, опустошая по дороге все».[192] Полкам Ивана Грозного сопутствовал успех: «А Немецкую землю повъевали и выжгли и людей побили в многих местах и полону и богатства множество поймали». Псковская летопись оценивает поход менее оптимистично: ходили три с половиной недели, «а зима была тогды года без снегу с Рождества Христова, и ход был конем нужно, грудовато».[193]

30 января русская кавалерия начала громить окрестности Лаиса, однако была отогнана орудийным огнем со стен замка. Видимо, Лаис был обстрелян в ответ, поскольку командир гарнизона Фредерик де Граве получил тяжелое ранение. Под Лаисом, по Реннеру, русскими было убито 400 крестьян, из них 250 маленьких детей (последняя цифра выглядит странной — откуда такое соотношение, 250 крестьянских детей на 150 взрослых?). В лесу под Лаисом были схвачены три знатных женщины: две сестры Вольмера Бруммера и дочь Юргена Штальбитера. Последнюю убили.

Почти одновременно, 31 января, русский отряд в 300 человек напал на округ Аллентакен в окрестностях Нарвы. Он громил деревни и поместья. Особое сопротивление русские встретили в Йеве, где местные крестьяне укрылись в каменной церкви, окруженной валом. Под командованием четырех немцев они сумели отразить нападение противника. 3 февраля русские вернулись, обложили церковь хворостом и сожгли. В огне и дыму погибла по меньшей мере сотня крестьян.[194]

По свидетельству И. Реннера, против русских из Нарвы делались активные вылазки. В стычках четверо русских было взято в плен. В конце концов около 11 февраля отряд ушел обратно за реку, в Ивангород.[195]

Для обороны Аллентакена из Вайссенштейна выдвинулся отряд в 80 кавалеристов, 12 ландскнехтов и 4 орудия. Им командовал Берт фон Шмертен. У мызы Варц к нему присоединился отряд из 60 конников — дворян Иарвена. Известий о боевых действиях этих частей мы не имеем, однако показательно, что полторы сотни воинов считались способными защитить целый округ. 4 февраля отряд Берта фон Шмертена вошел в сожженную Йеве. Ливонцы похоронили погибших. В этот день мела пурга, снег заносил свежие могилы и пепелище.

Между тем еще 2 февраля русские двинулись от Лаиса в направлении монастыря Фолкенау, расположенного поблизости от Дерпта. По пути они уничтожали монастырские деревни. Отряд под командованием Генриха фон Бремпта из Обрепалена и Дитриха Балена фон дер Флека из Талькгофа, состоявший из семи дворян и 30 конников, атаковал русских недалеко от Лаиса. Пятеро русских было убито и один пленен. Пленника отвезли в Оберпален, но он умер под пытками, отказавшись дать какую-либо информацию и лишь прокляв ливонцев-«собак».

2 февраля на мызе Ливол в 30 км от Везенберга трое русских были убиты и один взят в плен сводным отрядом из 13 крестьян деревни Фенниер, 18 крестьян из других разоренных деревень и четырех немцев. Двое детей боярских бежали. 4 февраля 30 конников из приходов Нигкеркен и Каткентакен выступили на защиту крестьян и убили 50 русских, но были вынуждены отступить от превосходящих сил противника.[196]

Эти эпизоды наглядно иллюстрируют, что в январе-феврале 1558 г. происходило в деревнях и мызах Ливонии. Организованного сопротивления не получалось. Армия ордена в нужных местах отсутствовала. Наемных ландскнехтов не было видно. Мирное сельское население было фактически брошено на произвол судьбы и спасалось, как могло. Некоторые уповали на Бога и пытались спрятаться в храмах. Некоторые брались за оружие и совместно с малочисленными отрядами местных дворян убивали воинов, отбившихся от основных сил. При этом власти практически бездействовали. Вышеупомянутые конники из Нигкеркена, понимая, что одним отрядом они много не навоюют, обратились за помощью к властям Везенберга. И не получили никакого ответа…

Начавшиеся боевые действия никак не образумили ливонцев. Пока в приграничных деревнях лилась кровь и горели крестьянские избы, в Риге и Ревеле продолжались пиры и попойки, на которых «герои» похвалялись, как они разобьют русских. Рюссов рассказывает о некоей свадьбе в Ревеле в январе 1558 г.: «…там многие дерзко похвалялись и один перед другим целыми и половинными мерами пили против русских, так как в пьянстве они были сильные бойцы. Когда же свадьба окончилась и дело дошло до боя, тогда многие из них бежали не только от русских, но от сосен и кустов, коих они издали принимали за русских. Слово и крик: "Назад! Назад!“… были сначала в большом употреблении у них, над этим словом русские очень издевались».[197]

Магистр двинул от Феллина свои войска к Дерпту навстречу русским. Армия собиралась в Валке и 3 февраля прибыла в Тарваст. 4 февраля в район боевых действий выступил из Ревеля отряд Франца фон Зегехафена, но из-за пурги он прошел всего две мили и вернулся в замок.

Между тем, разорив окрестности Лаиса и Фалькенау, 4 февраля русские войска появились под Оберпаленом. Здесь они уничтожали округу два дня. Магистр осторожно выдвинул свои силы к Оберпалену, но в открытый бой не вступал. Отряды ливонцев ловили отбившиеся от основных войск группы мародеров, но боялись встать на пути всей российской армии. 6 февраля нападавшие вторглись в Иарвен, сожгли деревню Фенниер и 17 мыз в Кардиноле. В пещере у деревни Кузель (25 км северо-восточнее Вайссенштейна) спрятались местные жители. Русские обнаружили убежище, разрушили вход в него, убили в стычке восемь человек, замучили беременную женщину — положили ей на живот камень и выдавили наружу плод.

Утром 7 февраля горожане Вайссенштейна получили известие, что враг громит Иарвен. Они выставили отряд из 25 германцев и около 100 крестьян, которые совершили десятимильный марш к Эммерну. Русские здесь уже побывали — сняли два колокола и разграбили церковь. Это был небольшой отряд, в то время как основные силы действовали под Каллицем, Лювенвольде и Цицем. Германцы пытались преследовать русских, но всего лишь шли по их следам, отмеченным пылающими домами и валяющимися по сторонам дороги трупами крестьян. Так и не решившись напасть, немецкий отряд ушел обратно к Вайссенштейну.

Но не все ливонцы были такими робкими. Роберт фон Гильзен возглавил отряд, сформированный в замке Асе из немецких дворян и наемных ландскнехтов. 7 февраля они напали на русский отряд и причинили ему значительный урон. Отступив, Гильзен повторно напал на врага у мызы Энгес в пяти милях от Асса. К этому времени к нему присоединился отряд иарвенских дворян. В новой стычке обе стороны понесли потери, но на российской стороне было численное преимущество (около 300 человек против нескольких десятков, которые были у Гильзена). Ливонцы были вынуждены спасаться бегством, причем даже бросили своих коней с упряжью и вооружением. Русские занялись захватом коней, а Гильзен с товарищами успел укрыться в замке и открыть огонь с крепостных стен. Разъяренные русские несколько раз штурмовали замок и в конце концов подожгли его. Осажденные не могли спастись — ведь коней они оставили за стенами замка, а пеший прорыв был невозможен. Тем временем к русскому отряду подошли главные силы армии. Замок пал.

Потери штурмовавших составили около 60 человек (среди них — татарская женщина), отряд Гильзена погиб.[198]

8 февраля русские разъезды появились под Борхольмом, в 20 км юго-западнее Везенберга. Борнхольм принадлежал ревельскому епископу. Здесь развернулись тяжелые бои — в замке нашла убежище вся окрестная знать со своими крестьянами, и ей было некуда деваться, кроме как принять сражение. Ревель и Иарвен в помощи отказали — в распоряжении последнего был отряд численностью не более 200 человек. Состоялось по меньшей мере четыре штурма Борхольма, замок пылал, русские шли на стены. Реннер сообщает редкий факт: под стенами Борнхольма была убита русская женщина-воительница, «кавалерист-девица» XVI века по имени Катя.[199]

Магистр с орденскими силами тем временем медленно продвигался по Иарвену. 9 февраля отряд иарвенских дворян (150 человек) вместе с крестьянским ополчением и вассалами ордена выступил из Везенберга и атаковал русский отряд. Однако последний оказался не один — к месту битвы подошли четыре отряда. Ливонцы отступили в полном боевом порядке. Однако это означало, что окрестности Везенберга будут разорены (что и произошло с 20 поместьями и мызами). Местные дворяне попытались укрыться в замке, но он оказался переполнен беженцами. Они просто физически не влезли внутрь крепостных стен. Тогда 115 человек ускакало в Ревель.

10 февраля русские осадили Везенберг. Они стали жечь окрестные деревни на глазах беженцев, надеясь, что везенбергцы не выдержат и совершат вылазку. Однако выманить ливонцев из-под защиты крепостных стен не удалось. Крепость огрызалась орудийным огнем. Поэтому русские не стали штурмовать Везенберг, а рассыпались «загонами» по беззащитным деревням Вирланда, грабя и разоряя все, что попадалось под руку.

Строго день спустя после ухода русских под стенами Везенберга появился Фюрстенберг с орденской армией. Другой орденский отряд под началом Бернта фон Хоевела в 103 конника, 500 крестьян и 8 орудий прибыл из Вендена в Вайссенштейн. Поход сопровождался конфликтом между латышскими и эстонскими крестьянами. Латыши из-под Вендена грабили территорию, по которой шел их отряд. Винить в этом их особенно нельзя: это был единственный способ для войска добыть пропитание. Но ограбленным эстонским земледельцам от этого было не легче.

Тем временем еще одна группа русских войск двигалась к Розиттену. Отряд в 400 человек прошел мимо Людзена, сжег мызы Нирзен и Плессоне. 20 людзенских дворян героически атаковали русских на реке Ашебоде (Синюце) и разбили их. На следующий день ливонцы разбили другой отряд русских в 400 человек у деревни Мезебен, причем убили его командира, воеводу Опочки Михаила. У него нашли письмо, в котором его мать просила его скорей вернуться домой в Опочку, поскольку в городе бунт.

Остатки русских войск — отряд в 500 человек, среди которых было много стрельцов, — были разбиты войском дворян и горожан Розиттена и Дюнабурга под командованием Плате фон Халве в бою у деревни Эйссен. Русские потеряли в схватке 120 человек и 40 пищалей. Их отряд отступил, но на пути к своим понес большие потери из-за партизанских нападений крестьян.

В конце февраля русская армия перешла Нарову под Ивангородом и вернулась в Россию. Магистр в феврале 1558 г. отвел свои войска к Феллину, ополчение иарвенских дворян, успевшее всерьез понюхать пороху, отошло под Вайссенштейн. Ревельское войско и отряд немецких наемников встали под Везенбергом. К ним присоединилось наконец-то собравшееся ополчение дворян Вика в 1040 человек.[200]

Однако это не означало окончания боевых действий: война вступила в неприятную фазу перманентного пограничного конфликта. В марте 1558 г. из-под Пскова и Красного дети боярские делали грабительские набеги на Валк, Розиттен и Люцин, причем никаких попыток штурма крепостей опять не предпринималось, а громилась округа.[201] 10 марта 50 конников из Розиттена вместе с отрядом кнехтов и крестьянским ополчением перешли русскую границу под Вышгородом и разорили 10 поместий, сожгли одну церковь и сняли с нее колокола. Рейд длился два дня и две ночи.[202] Таким образом, казалось, что война перешла в привычную и для ливонцев, и для российского псковского пограничья фазу — пограничные стычки, грабительские рейды вглубь территории противника и т. д.

Крайне интересно поведение в Ливонии русских воевод: они с первых же дней похода начинают искать пути к миру, всячески подталкивают ливонцев к заключению нового договора. Об этом свидетельствуют грамоты, посылаемые Шигалеем и М. В. Глинским ливонскому магистру с объяснением причин войны, и даже фиктивная «опасная» грамота о беспрепятственном пропуске ливонских послов, которые якобы обратились к Шигалею с просьбой о мире, а он отослал челобитную царю с просьбой выслушать ливонцев и дать им опасную грамоту на новых послов! В феврале 1558 г. Шигалей рассылал «всем чинам грамоты», в которых утверждалось, что нападение произошло как наказание за неверность слову, которое ливонцы дали русскому царю. И, если орден исправится, Шигалей сам готов ходатайствовать перед царем о мире.[203] В грамотах, датируемых февралем 1558 г., говорится, что ливонцы «солгали», преступили крестное целование, и условием их исправления является платеж дани. Если магистр и епископы хотят спасти свою страну от гибели, пусть шлют послов, а бояре за них будут «предстоять» перед государем.

Эти документы доказывают, что в первоначальных планах русского правительства не было никаких стратегических задач типа прорыва к Балтийскому морю. Перед войсками были поставлены чисто тактические цели: провести показательную карательную акцию, заставить ливонцев заплатить дань. «Рэкетирский» характер войны, в общем, понимали и сами ливонцы. Рюссов писал: «Московит начал эту войну не с намерением покорить города, крепости или земли ливонцев, он только хотел доказать им, что он не шутит, и хотел заставить их сдержать обещание».[204]

Правда, в трактовке январского похода 1558 г. как чисто карательно-устрашительного несколько смущает его масштаб. Для того чтобы напугать ливонцев военной демонстрацией, вовсе не требовалось столько тысяч воинов, идущих под командованием лучших московских полководцев. Для Ливонии с ее хлипкой военной инфраструктурой было бы достаточно рейдов татарской конницы и новгородских детей боярских. Впрочем, ответа на вопрос, что было бы, если бы орден сломался и заплатил дань, у нас нет. Возможно, война бы прекратилась.

Магистр понимал, что ситуация нестандартная и надо что-то делать. Тем более что Ливонию охватила паника, которой, по свидетельству И. Реннера, не было последние 56 лет (то есть — с 1502 г., с предыдущей русско-ливонской войны).[205] В конце февраля в Вайссенштейне прошла встреча магистра с представителями Ревеля, Гарриена, Вирланда, Иарвена. В первое воскресенье Великого поста они признали на период войны верховенство орденского магистра и принесли ему присягу на верность. Также было сформировано и отправлено посольство в Россию, которое несколько подзадержалось в Нарве, ожидая окончательных инструкций.

13 марта 1558 г. Вольмарский ландтаг приступил к обсуждению вопроса, платить или не платить русскому царю, а если согласиться на его требования — то откуда взять денег. Решено было начать сбор средств путем контрибуций с сельского населения и займов у горожан. В Пернове дошли до того, что для уплаты пожертвовали даже часть церковной утвари. Пока магистр с епископами выясняли, кто же возьмет на себя финансовое бремя урегулирования спора с Россией, удар на себя приняли ливонские города. По Ниенштедту, Рига, Ревель и Дерпт собрали-таки 60 000 талеров. В. Урбан приводит несколько иной расклад, принятый на ландтаге: 12 000 от магистра, 10 000 от рыцарей Гарриена и Вика, 7000 от епископа, 10 000 от Дерпта, 10 000 с других городов и 10 000 — должен из других источников собрать архиепископ. Как мы видим, Ливония решила выкупить Дерпт и заплатить Юрьевскую дань. Видимо, горожане лучше других представляли, какие катастрофические последствия для Ливонии принесет война с ее неизбежным прекращением транзитной торговли, что обрушило бы всю ливонскую экономику. В конце апреля 1558 г. новое посольство во главе с Готардом Фюрстенбергом, секретарем Симоном Грашманом, а также Иоганном Таубе выехало в Москву через Псков. Дипломаты везли требуемую дань.

Однако логика развития конфликта уже изменила мнение Ивана Грозного о перспективах войны в Ливонии, и вопрос о дани стал неактуальным. К тому же 60 000 талеров по мере передачи их в Ливонии от одной инстанции к другой непостижимым образом превратились в 40 000. Их доставили Ивану Грозному уже после взятия Нарвы. Ливонский хронист Ф. Ниенштедт сетовал: «Но московит не хотел принять их, а сказал, что у него денег довольно: он приобрел в Ливонии более, чем стоимость этих денег».[206] Послы вернулись ни с чем, а возвращенную ими сумму присвоил себе магистр, заявив, что они все равно были собраны на нужды ордена.[207]

Почему же Иван Грозный изменил свою концепцию ливонской кампании? Эти изменения были связаны прежде всего с ситуацией вокруг Нарвы.

«Нарвское взятие» как перелом в войне

Нарва не была целью похода русских войск в январе 1558 г., хотя татарские и дворянские отряды и действовали в ее окрестностях. Однако именно бассейн р. Наровы был той территорией, в борьбе за которую между русскими и ливонцами десятилетиями, а то и веками копились взаимные претензии, обиды, амбиции. И начавшаяся война давала возможность их безнаказанно выплеснуть. В марте 1558 г. начинаются регулярные стычки жителей Нарвы и Ивангорода. Они быстро приобретают радикальный характер. Перестрелки горожан через реку Нарову превращаются в артиллерийскую дуэль двух крепостей.

От Ивана IV приехал дьяк Шестак Воронин с приказом — бомбардировать Нарву.[208] По свидетельствам ливонских источников, видимо, преувеличенным, ежедневно в Нарву летело до 300 каменных ядер весом до 6,5 пудов! Денег для обороны не было, бургомистр Крумгаузен для найма солдат даже конфисковал купеческие товары на сумму 8000 марок.[209] Но времени, чтобы истратить эти деньги, у городского главы уже не осталось.

Видя, что события принимают дурной оборот, нарвцы, видимо, спасая свои торговые дела, в апреле вступают в переговоры сперва с ивангородским воеводой, а затем с Москвой. Посольство выразило готовность выйти из ливонского подданства и присягнуть русскому царю. Примечательно, что горожане Нарвы одновременно послали гонцов с просьбой о принятии в подданство в Москву и в Брюссель, где находился Филипп II, муж английской королевы Марии. Собственно, ничего необычного в этом не было — в это время многие торговые центры гибнущей Ливонии, такие как Рига, Ревель, искали покровительства и подданства у иноземных монархий — Швеции, Дании, Священной Римской империи.

Здесь между дипломатами возникла ситуация взаимного непонимания, вытекавшая из разницы политических культур. Русская сторона трактовала заключенное соглашение следующим образом: «И царь, и великий князь ругодивцов ратманов и посадников и буймистров и полатников и всю землю Ливоньскую пожаловал, взял в свое имя и на том дал жаловалную грамоту, какову быти им к государеву жалованию; а Яким и Захар (Иоаким Крумгаузен и Арндт фон Деден. — А. Ф.) за всю землю Ругодивъскую государю крест целовали, что им служити государю и городы здати и иново государя не искати мимо царя и великого князя».

Здесь мы видим, что в глазах Москвы присоединение земли к Русскому государству есть великая милость для этой земли, «жалование». Оно оформляется священной клятвой (крестоцелованием), главное в которой — обещание не искать другого государя. С этого момента любой поступок жителей Нарвы, идущий вразрез с волей Ивана Грозного, квалифицировался как ложь и измена, «лукавство».

В Ивангород были присланы войска, которые должны войти и встать гарнизоном в новом государевом городе — Ругодиве (так русские называли Нарву), поскольку «повеле государь беречи их от маистра». Но русские с возмущением обнаружили измену: жители Нарвы тайно послали за подмогой в Ревель (Колывань). По словам Степенной книги, этот отряд был наголову разбит, чем было достигнуто первое торжество над клятвопреступниками.[210]

На самом деле все было несколько иначе. Нарвцы воспринимали свои обязательства не столь серьезно и считали себя вправе и в дальнейшем выбирать себе господина по своему разумению. Группа горожан не поддержала решение о переходе в подданство Москвы, то есть, с точки зрения русской стороны, действительно совершила «измену». В апреле на защиту Нарвы прибыл отряд ревельского командора Зеегафена, присланный орденским коадъютором Г. Кетлером по просьбе горожан, раздумавших подчиняться Москве. Но после небольшой стычки с ивангородскими войсками ревельцы отказались защищать Нарву и ушли в свой город. С фогтом фон Шнелленбергом остался только Зеегафен и несколько солдат. Командор оставил отчет о падении Нарвы, благодаря которому нам известны некоторые подробности драматических событий мая 1558 г.[211]

И мая в Нарве случился пожар. Согласно большинству источников, загорелся дом парикмахера Кордта Улькена, затем огонь перекинулся на соседние дома. Вместо того чтобы тушить пламя, жители Нарвы, по словам Зеегафена, бросились укрываться от огня в замке, кто не успел — хоронился в крепостном рву. Решив, что начался штурм, пехота построилась на городской площади и заняла позиции у ворот, но, так и не дождавшись нападения противника, от огня и дыма кнехты ушли в замок. По Реннеру, Г. Кетлер послал тушить пожар шестерых конников, остальные должны были следовать за ними. Но второй градоначальник, Герман Моелен, отослал их, сказав, что все потушено.

Пожар кинулись тушить ивангородцы и московские войска, спасавшие от огня «свой Ругодив». Через Нарову переправлялись наспех, чуть ли не на выломанных дверях, бревнах и т. д., при этом были «яко ангелом носимы». Через Русские (Водяные) ворота у замка вошли отряды под началом А. Д. Басманова и Д. Ф. Адашева, через Колыванские ворота — И. Бутурлина. Помимо борьбы с огнем, русские сразу же открыли артиллерийский огонь по замку из ливонских орудий, которые они нашли брошенными на городских стенах. Рыцарям же ответного огня организовать не удалось — при первом же выстреле на артиллерийской площадке башни Герман орудие взорвалось, нанеся вред всей позиции. Если верить Реннеру, кнехты дважды отбрасывали русских от стен города. В третьем штурме уже было убито 100 русских, но тут пожар сделал оборону города совершенно невыносимой, и немцы сами оставили позиции.

По Зеегафену, переговоры с осажденными в замке горожанами и отрядом рыцарей и кнехтов вел бюргер Бартольд Вестерман от имени воеводы Π. П. Заболоцкого. И. Реннер пишет, что инициатива переговоров исходила от русской стороны, а посредником выступал фогт Нейшлосса. Русские предложили всем, кто хочет, покинуть город с имуществом, которое люди смогут унести в руках. Для тех, кто останется, царь обещает выстроить новые дома. Осажденные ответили: «Отдают только яблоки да ягоды, а не господские и княжеские дома». Дальнейшие переговоры выявили разницу менталитета: ливонцы утверждали, что нападение на Нарву незаконно, так как еще не закончились московские переговоры представителей ордена с Иваном IV. Заболоцкий в ответ сказал, что ему нет дела до переговоров, Нарву Бог наказал за грехи и дал ее в руки русским, и они не могут от этого отказаться.

По Ниенштедту, осажденные в замке защитники послали к коадъютору Г. Кетлеру, который был назначен орденом ответственным за оборону Нарвы. Но Кетлер встал лагерем в трех милях от крепости и ничего не предпринимал.[212] Зеегафен описывает, что защитники спутали с рыцарями подходивший к Нарве отряд русских, и вспыхнувшая было надежда сменилась отчаянием. В цитадели было три бочки пива, немного ржаной муки, вволю сала и масла и пороху на полчаса стрельбы. С такими ресурсами сопротивляться было бесполезно. Начались переговоры о сдаче, ливонцы угрюмо наблюдали их завершение: русский воевода велел принести воды, при всех умылся и торжественно приложился к образу, с клятвой, что отпустит гарнизон замка и сдержит все данные обещания. Ночью начался исход из замка, к утру бывшие защитники Нарвы были в лагере Кетлера. Уцелевшие кнехты, рыцари, жители Нарвы, не пожелавшие оставаться с московитами, и отряд Кетлера ушли к Везенбергу. По Реннеру, русские работали день и ночь, укрепляя Нарву, в страхе, что ливонцы вернутся с подкреплением. Но никто и не пытался отвоевать Нарву…[213] В русских рассказах о взятии Нарвы центральное место занимает чудо, связанное с неопалимыми иконами — некий немец бросил в огонь православные иконы, и от этого поднялся пожар во всей Нарве. То есть ливонцы согрешили, и Бог их наказал, а православным явил чудо и дал в дар Нарву. Ливония же осмыслила потерю Нарвы в традиционных для европейского средневековья категориях. Рига нервно требовала защиты от «monstrum septentrionale», как был назван Иван IV. Она тут же стала платежеспособной и была готова выслать в Вольмар 60 000 талеров — сумму дани, запрашивавшейся Иваном IV. Дани, которая б&ша уже неактуальной…

Возникла легенда об измене нарвских бургомистров — якобы Иоаким Крумгаузен, собираясь в Ивангород для переговоров с русскими, агитировал своих родственников поджечь город. С 11 мая в городе начались пожары, возможно, вызванные поджогами, которые никто не тушил. А когда Кетлер предложил прислать солдат для борьбы с огнем, второй бургомистр — Герман фон Мюлен отправил их назад со словами, что помощь не нужна. В результате, мол, и возник знаменитый крупный нарвский пожар, который привел к падению города.

После потери Нарвы в Ливонии стала популярной идея, что Нарва — источник богатства и экономического процветания русских, их прорыв на европейские рынки. Дальнейшие победы Ивана Грозного ливонцы были склонны считать следствием экономической помощи, которую царь получал от западных купцов через балтийскую торговлю. Уже Г. Кетлер писал императору Священной Римской империи, обращаясь с просьбой о помощи: «Нарва, которой владеют русские, это — глаз Ливонии, и ее необходимо отвоевать, ибо без Нарвы русские, лишившиеся главной опоры, не страшны». Француз Губерт Ланге писал Кальвину 26 августа 1558 г.: Иван IV взял Нарву, это самая удобная гавань на Балтийском море. Русский царь не успокоится, пока не упрочит свое могущество. «Если в Европе чье-либо могущество должно возвеличиваться, это будет Россия».[214]

Нарва получила от Ивана IV жалованную грамоту, подтверждавшую торговые привилегии горожан: «…вас государь пожалует, из домов из ваших не розведет и старины вашие и торгу у вас не порушит, а владеют царя государя воеводы Вышегородом и Ругодивом и всеми землями Ругодивскыми, как маистр и князець у вас владел» (под «князьцем» имеется в виду нарвский фогт). В Степенной книге акт принятия Нарвы в подданство трактуется как то, что Иван IV «милость показал и вину отдал и взял на свое имя».

Иван IV выговаривал себе право держать в цитадели гарнизон с воеводой на правах фогта. Более никакого военного постоя в городе не размещать. Убытки, которые воинские люди причинят местным жителям, должны возмещаться. Бургомистры и ратманы сохраняли свою власть, суды, свободу промыслов и торговли. Горожане, кроме свободы торговли и передвижения, сохранили право заключать браки с жителями германских земель. Отныне ни магистр, ни архиепископ не могли вмешиваться в эти права. Это гарантировала защита, предоставляемая русским царем. По вопросу о вероисповедании подчеркнуто принципиальное невмешательство Москвы в вопросы веры. На этих условиях нарвцы обещали служить Ивану IV и его детям «безо всякой хитрости» и не искать чужой власти.

Взятие Нарвы психологически надломило ливонцев. До 11 мая даже падения и сожжения отдельных ливонских замков и мыз воспринимались как эпизод военного времени, но не катастрофа. Тут же в руки русских, судя по всему, всерьез и надолго перешел целый богатый торговый город и один из мощных замков. Тут же возникала мысль: а если царь на этом не остановится? Раз такое возможно, не ждет ли подобная судьба другие города и всю Ливонию? Подтверждая эти страхи, Иван Грозный начал наступление в Прибалтике.

Начало завоевания Ливонии

В июле 1558 г. войска под общим командованием П. И. Шуйского и А. М. Курбского двинулись по маршруту зимнего похода 1558 г., по территории Одинпе и Дерптского епископства в обход Чудского озера. Но теперь русские не только громили сельскую округу, но брали города и занимали крепости. Пали Кирримпе, Дерпт, Ковлет, Ранден, Конгот, Ринген. Тем самым практически вся территория Одинпе оказалась под властью воевод Ивана IV. Круг был замкнут уже в Вирланде, у Везенберга, куда в августе на соединение с посланным П. И. Шуйским отрядом Б. Колычева подошли русские полки из взятого Нейшлосса.[215] Историк В. В. Пенской справедливо назвал летний поход 1558 г. «Потопом» — по известной библейской аналогии.[216]

Русские не просто брали города, но приводили их в подданство Ивану Грозному. Сохранилась жалованная грамота Дерпту. Город был осажден 11 июля, после четырехдневной осады и обстрелов он запросил о сдаче на милость победителя. 17 июля ливонцы представили две группы условий, на которых они готовы сложить оружие: от епископа и от магистрата и городской общины. Но условия согласовывались долго, посылались в Москву. Жалованная грамота от имени русского царя была выдана только 6 сентября 1558 г. Большинство ливонских требований в нее не попало, а остальные были искажены. Русские не покушались на протестантскую веру, не слишком вмешивались в вопросы городского самоуправления, взаимных торговых и экономических отношений горожан. Однако верховная власть была за русским воеводой-наместником. Русские купцы получали торговые привилегии в Дерпте.[217]

К концу августа 1558 г. русские контролировали практически полностью Одинпе, Вирланд, Аллентакен и развернули наступление на Летляндию (направление Венден — Шванебург), Гарриен и Вик (окрестности Ревеля и Вейсенштейна). Московские воеводы придерживались уже опробованной и оправдавшей себя тактики: сначала несколько рейдов по вражеской территории, погромы окрестностей городов, разгром встретившихся на пути рыцарских отрядов в полевых сражениях.[218] После этого войска возвращаются, и через некоторое время по проложенному ими маршруту движутся основные силы, которые уже берут города и замки и приводят население в подданство Ивану IV. Отчасти такая тактика, видимо, была вызвана нетвердым знакомством русских с географией Ливонии и расположением потенциальных очагов сопротивления. Без предварительной разведки боем, видимо, просто нельзя было обойтись.

В сентябре 1558 г. в Ливонию из германских земель прибыли 1200 ландскнехтов со 100 орудиями.[219] Возможно, с этим связано замедление продвижения русских войск — в сентябре-ноябре 1558 г. боевые действия были для них менее успешными, чем за предыдущий период. В Оберпалене (Полчеве) воевода П. Заболоцкий закрепиться не смог, а просто сжег город.

В октябре 1558 г. орденские войска под командованием Г. Кетлера впервые наносят серьезный контрудар. В ноябре после шестинедельной осады Кетлер отбил у русских первый замок — Ринген и двинулся дальше, к Дерпту.[220] Это контрнаступление выявило слабый потенциал русской армии в Ливонии: на отражение похода Кетлера были переброшены части из Раковера (Везерберга), Дерпта и даже с российской территории — из Вышгорода и Красного. 8 ноября 1558 г. в бою Кетлер получил тяжелое ранение. Войска ордена отошли к Вендену. Таким образом, во второй половине 1558 г. ливонцам удалось взять пусть небольшой, но реванш.

Первый раздел Ливонии (1559 г.)

Россия, обеспокоенная осенними событиями 1558 г. на театре военных действий, стремится нанести решающий удар для ликвидации военного потенциала ордена. В декабре составлен разряд нового большого похода на Ливонию. Одновременно Грозный велел наместнику Юрьева боярину Д. И. Курлятеву передать магистру очередные мирные предложения. Только после игнорирования этого обращения 15 или 17 января 1559 г. русские войска выступили против ордена.

Судя по всему, январская кампания 1559 г. мыслилась по образцу январской кампании 1558 г., только носила более жестокий характер. Целью удара на этот раз была избрана центральная часть Летляндии, и боевые действия были ориентированы на уничтожение замков, деревень, городских посадов, населения, отрядов противника. Разорению подверглась широкая полоса территории между реками Конвой (Трейденской) и Эвстой вплоть до Западной Двины. Русские не теряли время на бои под сильно укрепленными замками (Ригой, Венденом, Ашераденом, Кокенгаузеном и др.) и громили только их окрестности. Зато более слабые (Смелтин, Зербин, Шуей, Эрль, Роденпойс и др.) войска брали штурмом, сжигали и шли дальше. 11 замков, по свидетельству русских летописей, ливонцы бросили сами, гарнизоны разбежались. По псковской летописи, русские воевали до самой Риги, все Задвинье и Поморье. Семь городов под Ригой были разорены, на море сожгли не успевшие уплыть корабли. В отличие от весенне-летней кампании 1558 г., русские совершенно не пытались закрепиться в захваченных пунктах, а вели войну на уничтожение. Все попытки ливонской армии оказать сопротивление были неудачными. В битве при Тирзене она была разгромлена. 17 февраля русское войско вышло из Ливонии.[221]

Гибнущая страна в 1559 г. запросила о помощи разные европейские государства. Ревельцы вели переговоры с Данией, Соломон Геннинг и Ромберт Гильдесгейм отправились в Швецию, Кетлер пытался апеллировать к Священной Римской империи — номинальному господину ордена. Были обращения с просьбой денег для найма армии и к Ганзейскому союзу. Отзывчивости ливонцы ни у кого не находили. Единственным, кто предложил реальную помощь, были… крымские татары, которые прислали посольство с предложением военного союза против Москвы.

В январе 1559 г. в империи для обсуждения ливонского вопроса собрался Аугсбургский рейхстаг. На съезде были послы ордена, которые официально запросили имперского заступничества. Было решено просить у городов заем в 100 000 гульденов для найма солдат и ходатайствовать перед Иваном IV о прекращении боевых действий в Ливонии. Но финансовые проблемы так и не получили своего решения: денег не собрали…

В январе 1559 г. ливонское посольство было отправлено и к королю Сигизмунду. Дипломаты напоминали об обязательствах Ягеллона как протектора Ливонии и просили соблюдать условия Позвольского договора. Видя колебания монарха, орден предложил спасти его нервы тем, что формально войска, присланные Польшей, будут считаться наемными, на службе у магистра. Тем самым официально ягеллонская армия не будет участвовать в конфликте, а ее, солдаты выступят в роли наемников, за поведение которых король ответственности не несет. Но после почти двух месяцев бесплодных переговоров Сигизмунд не согласился даже на это. 14 марта послы получили окончательный отрицательный ответ. Главной причиной подобного решения было нежелание Короны нарушить перемирие с Иваном IV.

Между тем, в Москву через Ливонию едут датские послы. 17 января 1559 г. они обратились к юрьевскому наместнику Дмитрию Курлятеву с просьбой временно, на период переговоров прекратить войну в Ливонии. На что Курлятев 28 января ответил — подобная просьба должна исходить не от послов. Пусть сам магистр бьет челом и шлет послов, тогда и прекратим. А пока государь приказал «воевать» Ливонию. Возможно, сознательной провокацией было распространение вслед за этим в феврале 1559 г. грамоты от имени следующего юрьевского наместника, И. Ростовского, будто бы русские бояре, сострадая несчастьям ливонцев, решили по просьбе датчан прекратить боевые действия и отозвать войска, уже двинувшиеся на Ригу и Ревель. От магистра только требуется очень быстро прибыть с челобитьем и униженной просьбой о мире…

В реальности боевые действия не прекратились. Датские дипломаты, проезжавшие через разоренную Ливонию 9, 10, 11 февраля, описывали страшные опустошения, сделанные войной. Они фиксировали настроение населения: орден «у народа в презрении» за то, что не сумел защитить страну, а русских в Ливонии 40 000 воинов, и они полные хозяева, особенно в сельской местности, где идет безнаказанный грабеж населения. А вот с осадой крепостей дети боярские связываться не очень любят из-за нехватки осадной артиллерии. Увиденное так впечатлило дипломатов, что они решили требовать у магистра в обмен за посредничество в переговорах с русскими крепости Феллин и Пернов, потому что, по их мнению, все равно «эта страна не может существовать без покровительства иностранного государя».[222]

3 марта 1559 г. в Москву прибыло литовское посольство во главе с Василием Тишкевичем. Оно привезло предложения, разработанные при дворе Сигизмунда в декабре 1558 г. Литва расценила готовность Москвы к заключению антитатарского союза как желание сменить продлявшиеся перемирия вечным миром, а для того пересмотреть земельные споры. Удовлетворение всех застарелых территориальных претензий было для Вильно условием, при котором возможно антикрымское соглашение.

Литовские дипломаты говорили очень пышно, сравнивали Ивана IV с православными царями древности, Константином Великим и Владимиром Крестителем. Они призывали его следовать примеру великих христианских государей древности и скорей заключить почетный мир с королем за погибель всем басурманам. Глава русской дипломатии на переговорах А. Ф. Адашев предложил заключить мир по принципу, кто чем владеет на данный момент. При этом «прародителевых своих отчин, города Киева и иных городов русских для доброго согласия не учнем изыскивати». Таким образом, Москва в 1559 г. была готова в обмен на вечный мир и антитатарский союз отказаться от претензий на русские земли, входившие в состав Великого княжества Литовского.

Литовцы же условием мира выдвинули возврат Смоленска, Северских и Черниговских земель, Стародуба, Брянска, Вязьмы. При этом, продолжая придерживаться принятого на этих переговорах высокого стиля, дипломаты привели притчу: «У некоего человека в подворье была змея, да сьела у него дети и жену, да ощо захотела с тем человеком вместе жити. И тот нынешней мир ком уж подобен: съедчи змее жену и дети, съесть ему и самого». Адашев в сердцах обозвал речи литовцев «гнилыми семенами», которые и «во сне не грезит». Но дипломаты Сигизмунда уперлись: без Смоленска и Северских земель мира не будет.

На заседании Боярской думы было принято решение: раз литовцы не ценят столь «великих уступок» — отказа от Киева и других городов, то заявить им, что перемирие додержим, но продлять не будем. Трудно сказать, как можно расценивать эту позицию России — как временный демарш (ведь ничего не мешало продлить перемирие в дальнейшем, на следующих переговорах) или как объявление о будущем разрыве отношений и подготовке к войне.

Тогда 10 марта послы сделали заявление. Они обвинили Ивана IV в нарушении мира с христианскими державами, в нападении на рижского архиепископа Вильгельма, родственника Сигизмунда: «…ты, брат наш, валку ведешь з законом реши Неметцкие земли Ифлянские… А к тому же княже бранденборский Вилгелм, арцыбископ ризский, есть кровный наш, землю прошлого году сами особою нашею государскою тягнули есмя, докуды ся узнали в твоем выступе и нас просили, мы, стерегучи, чтоб кровь христианская не розливала, и привергнувши князя арцыбископа во все прежнее его достоинство в покорение, и просбу от них есмя приняли». Литовцы недвусмысленно дали понять, что намерения Сигизмунда заступиться за родственника более чем серьезны, вплоть до начала очередной русско-литовской войны.

В ответ на заявление Тишкевича не было сказано ни слова. Послам приказали ехать на подворье. И было от чего молчать: вместо локальной карательной акции по наказанию слабенького ордена перед Россией внезапно оказалась перспектива большой европейской войны! 16 марта литовских послов выслали из Москвы. Грозный приказал в отместку не давать гостям меда и в последнем слове заявил, что Россия старое перемирие додержит, а там «как Бог даст».[223]

Однако польско-литовский демарш все же произвел на Россию впечатление. Возникло ощущение, что надо сбавить интенсивность давления на Ливонию, прислушаться к мнению других держав. Тем более, тех, кто предлагал разделить Ливонию между собой, без посредников. В такой роли выступила Дания — посольство Клауса Урне в марте 1559 г. привезло в Москву проект соглашения о разделе Ливонии между русской и датской коронами. Послы объявили о принадлежности к Дании «княжества Эстонией», земель Гарриен и Вирланд «с епископством, державою и градом Колыванью (Ревелем)». Это — владения «родителей датского короля». Поэтому завоевание русскими датских земель незаконно: данные территории могут отчуждаться только с разрешения датской короны, а без ее санкции они «неотвольны и безотдвижны».

Россия была готова удовлетворить эти претензии и «поделиться» бывшими владениями ордена. Но при этом Дания должна была выступить гарантом капитуляции Ливонии, обеспечить личное прибытие в Москву магистра и архиепископа с униженным «челобитьем» о пожаловании. Надежда на взаимовыгодный раздел Ливонии между Иваном IV и датским королем Фредериком, видимо, была столь велика, что в итоговой речи А. Ф. Адашев объявил о согласии на перемирие в Ливонии с 1 мая по 1 ноября 1559 г., заключаемом «по челобитью» датских послов. Как выяснилось впоследствии, это оказалось роковой ошибкой.

Сценарий грядущих московских переговоров с магистром нам точно неизвестен. По косвенным данным, Иван IV был готов в случае личного «челобитья» магистра и архиепископа сохранить за ними их владения в Ливонии пожизненно, при условии уплаты дани и ввода русских гарнизонов в Ревель, Пернов, Динабург, Розитен, Каркус, Тарваст, Лаюс, Оберпален. То есть Ливония должна была потерять независимость и быть разделена между Россией и Данией. В письме датских послов в Ревель X. Мюнхгаузену от 13 мая 1559 г. перечисляются уже другие города, в которые царь требовал ввести своих наместников при условии личного челобитья магистра: Ревель, Феллин, Пернов, Вайсенштейн, Вольмар, Венден, Мариенбург, Трикат, Тарваст, Каркус, Динабург, Кокенгаузен.[224]

Однако заключенное по инициативе датских послов перемирие обернулось против и Фредерика, и Ивана Грозного. Орден решил воспользоваться предоставленной передышкой не для подготовки к капитуляции, а для организации сопротивления и поиска покровителей среди соседних держав. В мае 1559 г. рижский архиепископ Вильгельм обратился к Сигизмунду с письмом, в котором выражал готовность перейти под подданство Короны по прусской модели, с условием сохранения номинального подчинения и Священной Римской империи. Вскоре к переговорам присоединился и Кетлер, который стал требовать у Сигизмунда исполнения условий Позвольского мира в обмен на превращение ордена в вассала польского короля.

В том же мае 1559 г. Кетлер поехал в Вену просить субсидию для найма солдат для обороны ордена. Но империя обвинила его в самовольных действиях и чуть ли не в самозванстве — мол, всего лишь коадъютор обращается через голову магистра, где субординация? Никакой помощи Кетлер не получил. Новая поездка Георга Зиберга (уже рижского командора) тоже оказалась бесполезной: ему предложили слишком мало средств для найма войска. Феллинский командор Руперт де Граве посетил Святые Места в Палестине и на обратном пути добился аудиенции у папы, который заявил, что не оставит орден в его бедах. Когда воодушевленный Руперт рассказал об этом рыцарям, они подняли его на смех.

Россия же либо не ведала об этих миссиях, либо не обращала на них внимания, будучи уверенной в своих силах. Как и в случае с Позволем, или не сработала разведка, или Иван IV гнул свою линию, не желая считаться ни с какими внешними обстоятельствами. В отношениях с Королевством Польским и Великим княжеством Литовским Москва была уверена, что ей удастся нейтрализовать соперника. 12 июня 1559 г. в Вильно выехал гонец Роман Пивов с грамотой «об обидных делах», в которой перечислялись «разбои, татьбы и поджоги» на русско-литовской границе, особенно в районе Псельского города. Пивову поручалось со ссылкой на «старые докончания» отрицать право Сигизмунда на вмешательство в ливонские дела: ни в одной грамоте Ливония не записана как владение Сигизмунда, следовательно, он не правомочен за нее заступаться. Но переговоров не получилось: Пивову был оказан очень холодный прием, и 27 августа он приехал обратно с королевской грамотой, в которой вся вина в пограничных конфликтах возлагалась на русскую сторону, а литовцы объявлялись строго держащими перемирие.[225]

Орден летом 1559 г. пытался консолидировать силы для сопротивления. Ландтаг в Риге 25 июля даже обсуждал вопрос о способах привлечения к борьбе с оккупантами-московитами местных крестьян. Часть из них должна была являться в армию вместе со своим хозяином, который снаряжал одного или двух воинов. Для основной массы вводился специальный военный налог. Известны крестьянские ополчения, сражавшиеся против русских, но ни их число, ни их роль не были значительными. В июле 1559 г. русский наместник из Юрьева посылал магистру жалобу на незаконные нападения ливонцев, не соблюдающих перемирие. Правда, описание нападения выдает в нем обычный грабеж: угнали 30 голов скота и отобрали 2000 марок «рухлядью и деньгами».

31 августа 1559 г. в Вильно было заключено Первое Виленское соглашение между Сигизмундом II Августом и Готардом Кетлером, вскоре (21 сентября) ставшим новым магистром Ливонского ордена.[226] Польский король принял в свою «клиентеллу и протекцию» земли Ливонии. 15 сентября к соглашению присоединился рижский архиепископ Вильгельм, который в уплату за помощь жертвовал землями вокруг замка Кокенгаузен. Сигизмунд обязывался оказать ливонцам, если потребуется, военную помощь против России и до 11 ноября отправить к Ивану IV посольство с требованием прекратить войну в Ливонии. Взамен король получал орденские земли в среднем течении Западной Двины, и ему были заложены замки Динабург, Зельбург, Людзен, Розиттен и Бауск.

Таким образом, под властью Сигизмунда оказалась юго-восточная часть Летляндии, к тому же граничащая с Россией, что делало грядущий польско-литовско-русский конфликт практически неизбежным. Орден мог выкупить заложенные земли за 600 000 гульденов, считая в гульдене 24 литовских гроша. Архиепископ заложил королю замки Леневарден и Мариенгаузен и дворы Бирзен и Любан с правом выкупа за 100 000 гульденов.

Этими событиями было положено начало раздела Ливонии. Он был усугублен позицией Риги и Ревеля, которые не примкнули к договору с Польшей. Они надеялись как на помощь Ганзы и Швеции, так и на сотрудничество с русской Нарвой. Смирить строптивость городов можно было только одним способом — подорвав их торговлю. Поэтому Кетлер начал массовую выдачу патентов на морское пиратство — каперство, надеясь разрушить морские коммуникации рижских и ревельских купцов.

Развитию союза с Королевством Польским мог помешать Фюрстенберг, настроенный более патриотично, чем уже фактически сдавший орден Кетлер. Проблему «не в меру честного магистра» коадъютор решил довольно просто: на переговорах с представителями Сигизмунда Кетлер лично вставил в договор пункт о необходимости отречения Фюрстенберга, а затем, вернувшись в Ливонию, на съезде в Вендене преподнес это как требование польской короны. Бывший магистр оказался даже без замка. Сперва ему выделили Пернов, но местный командор отказался уступить замок. Фюрстенбергу тогда дали Тарваст и Гельмет, а в 1560 г. — Феллин, в котором он и будет пленен русской армией.

Не упустила своего и Дания. В 1559 г. в ней вспыхнул конфликт из-за владения местностью Голштинией короля Фредерика II и его младшего брата Магнуса. Фредерик решил удовлетворить интересы Магнуса за счет далекой Ливонии, и в сентябре 1559 г., по Нюборгскому соглашению, купил Эзель за 30 000 талеров (правда, в договоре оговаривалась формальная власть над этими землями Священной Римской империи, но этот пункт не имел практического значения). К Дании отошли также земли Курляндского епископства. Взамен Магнус официально отказался от своих претензий на Голштинию. Он получил титул Эзельского и Курляндского епископа и стал готовиться к отъезду в свои новые владения. Теперь Датское королевство получило законный повод ввести войска на земли ордена, причем не только «ничейные», но и на территории, находящиеся в польской сфере интересов.

Тем временем, получив поддержку Польши, осенью 1559 г. ливонцы перешли в контрнаступление, вновь серьезно обеспокоившее московское командование. Целью октябрьского похода рыцарей стал бывший Дерпт, а ныне русский Юрьев — ни много, ни мало, столица московских владений в Ливонии![227] И опять, как и осенью 1558 г., сосредоточенных в округе Одинпе русских сил оказалось недостаточно для отражения нападения. Во всяком случае, Москва велела срочно перебросить на помощь Юрьеву полки из Пскова, Красного и других пограничных центров. В Ливонию были направлены подкрепления под командованием А. Д. Басманова, Ю. И. Темкина и 3. Плещеева. Отряд 3. Плещеева оказался разбит, погибло больше тысячи человек. Войска магистра и епископа в конце ноября осадили Юрьев, бомбардировали его и штурмовали 10 дней, после чего осада была снята. После этих событий приказы Москвы даже немного отдают паникой: в Ливонию срочно перебрасываются полки даже из центральных уездов страны, причем они выступают «наспех», в бездорожье и холода, «и в нужу рать пришла великую, а спешити невозможно».[228]

Не взяв Юрьева, преследуемая русскими войсками, армия Кетлера ушла к Лаюсу. Эту крепость ливонцы осаждали также безуспешно, хотя осадная артиллерия и смогла проломить крепостную стену. Псковский летописец писал, что Лаюс выстоял «молитвами чудотворца Николы».[229] Магистр отступил к Оберпалену. В результате этого похода теперь уже ливонская армия прошла рейдом через занятую русскими территорию и вышла, не потерпев поражения.

Осенние походы ливонцев и в 1558, и в 1559 гг. свидетельствуют о том, что мнения историков о военной деградации ордена и неизбежности его быстрой военной катастрофы преувеличены. Кампании первых двух лет войны развивались по одной схеме: русские удачно воюют зимой и летом, но осенние контрудары рыцарей и германских наемных войск вполне успешны. Во всяком случае, каждый раз требуются специальные меры и мобилизации резервов на уровне Российского государства, чтобы отразить нападение ордена. Вряд ли это говорит о слабости ливонской армии. С осени 1558 г. фактически не произошло расширения территориальных владений России в Ливонии, несмотря на достаточно широкий театр боевых действий. Другой вопрос, ставилась ли перед войсками задача новых захватов, однако факт остается фактом: несмотря на походы в Гарриен и Летляндию, русские там не закрепились, а только разорили эти земли. Ядро же «русской Ливонии» с центром в Юрьеве дважды подвергалось нападениям рыцарей.

Если судьбу кампании не смогли решить военные, казалось, свою роль должна сыграть дипломатия. Здесь Россия взяла курс на обострение отношений с Великим княжеством Литовским. На переговорах литовского посла Андрея Хоружего с А. Ф. Адашевым, Ф. И. Сукиным и И. М. Висковатым 7 декабря 1559 г. дипломат заявил о желании панов рад разрешить намечающийся конфликт миром. Адашев ответил, что таково же желание и Боярской думы, но «…король ныне вступился государя нашего в данную землю Ливонскую, и толко король того дела не оставит, и за то без кровопролитья быти не может». Таким образом, в декабре 1559 г. Москва уже совершенно определенно пригрозила войной в случае продолжения вмешательства Сигизмунда в ливонский вопрос.[230]

Дележка «ливонского пирога»

В январе-феврале 1560 гг. очередная крупная рать, состоявшая из прибывших из центральных уездов войск, вторглась в Ливонию. Первый удар был направлен на Мариенбург (Алыст). После его взятия полки прошли разорительным походом по землям Летляндии и Иервена широким фронтом от Феллина до Вендена («преж сего те места были не воеваны») и ушли обратно к Пскову. Поход вновь носил рейдово-грабительский характер: «взяша в полон множество людей и всякого живота и скоту и побиша многих». В феврале русские отряды, вышедшие из Юрьева, сожгли Тарваст и воевали в окрестностях Феллина. 10 февраля был осажден Шванебург. После этого войска введены в «русскую Ливонию» «на лето». Им велено «своего дела беречи, как им Бог поможет».[231] То есть был учтен неудачный опыт прошлых лет, когда при нападениях ливонцев приходилось звать подмогу из России.

Между тем количество участников раздела Ливонии увеличивалось на глазах. В апреле 1560 г. под Аренсбургом высадился отряд 19-летнего датского герцога Магнуса, приступившего к реализации Нюборгского соглашения 1559 г. Правда, продвижение датчан было не очень легким. Им пришлось провести небольшую войну с орденом: орденский фогт в замке Зонебурге на о. Эзель Генрих Вольф фон Людингаузен напал на войско Магнуса. Помощь ему прислал Кетлер. Беспокойство магистра можно было понять: дворянство Вика видело в приходе датчан знак перелома в войне. Хронист Бальтазар Рюссов писал: «…многие ливонцы сильно надеялись, что снова в Ливонии настанет доброе время». Ревельский епископ Мориц фон Врангель передал Магнусу земли своего епископства. Под контролем датчанина оказался и округ Вик. Определенные силы в ордене связывали с Данией надежду на спасение Ливонии при сохранении ее государственной целостности, но при переходе под датский протекторат. Кетлер, который строил свою политику на передаче ордена под власть и защиту Польши и Литвы, не мог быть сторонником подобных планов и видел в Дании еще одного противника.

От позиции Дании во многом зависел расклад сил в Ливонии: если она выступит самостоятельным игроком, как было до сих пор, или хотя бы будет соблюдать нейтралитет по отношению к России, то это означает перспективу противоборства за территорию бывшего ордена нескольких сил. Если же примкнет к Польше и Литве — то можно надеяться на складывание антирусской коалиции. Поэтому Сигизмунд неоднократно обращался к Фредерику II, сменившему умершего 1 января 1559 г. Кристиана III, с призывом хотя бы запретить торговлю с Россией через Нарву. Дания не хотела портить отношения с Польшей, но и терять доход от московской торговли тоже было жалко. Поэтому на словах датчане шли навстречу польским призывам. 12 мая 1560 г. даже вышел официальный запрет торговых операций Дании с Россией. На практике же он не соблюдался.

Уклончивая позиция Дании была обусловлена зависимостью эстляндских владений Магнуса от угрозы вторжения русских войск. Часть отошедших к Дании земель в Гарриене и Вирланде даже успела оказаться розданной в поместья московским детям боярским. И обострение отношений с Иваном IV, неизбежное в случае союза Дании и Польши, было чревато войной, которая, учитывая отдаленность от датских берегов ливонского театра военных действий, вполне предсказуемо привела бы к потере Магнусом Эстляндии. Положение датского принца в Ливонии было в высшей степени трудным: он оказался между нескольких огней. Его воины периодически сталкивались с русскими, шведскими, польскими и литовскими войсками. Поэтому в 1560 г. Дания избрала в отношении России принципиально нейтральную позицию. 16 июня 1560 г. Фредерик II обратился к Москве с просьбой «ради дружбы» не нападать на герцогство Магнуса. В 1562 г. Дания станет первой и единственной европейской страной, которая официально признает все завоевания Ивана Грозного в Ливонии.

Активизировал свои действия и другой участник балтийских войн — Швеция. Вызвано это было прежде всего беспокойством от датского проникновения в Эстляндию, благодаря которому датчане получали прекрасный плацдарм для нападения на Швецию. Шведский король Густав Ваза даже по собственной инициативе провел вялые и безрезультатные переговоры с орденом о субсидии в 100 000 талеров под залог Зонненбурга и о посредничестве Швеции на переговорах Ливонии с ее противниками.

Надежды Стокгольма оправдались: протестантские районы Ливонии, опасавшиеся оказаться под властью короля-католика, начали свои самостоятельные (без участия ордена) переговоры со Швецией. В ней ведь уже победила Реформация, и ревельские протестанты надеялись найти в шведах «братьев по вере». В сентябре 1560 г., находясь под впечатлением от разгрома русскими Гарриена, горожане Ревеля и гарриенское дворянство обратилось к Швеции с просьбой о защите. Послы Иоанн Шмедельман и Йост Гаке отправились просить денег на наем войска и обсудить вопрос, готова ли Швеция принять Ревель под покровительство, как Дания — Эзель и Вик. Шведы обещали и денег, и армию, и защиту в обмен на признание подданства Ревеля шведской короне. При этом гарантировалось сохранение всех городских привилегий. Вскоре горожане Ревеля и дворяне Северной Эстляндии объявили о неподчинении ордену, и 4 июня 1561 г. рыцарство, а 6 июня — горожане подписали акт о переходе в подданство шведской короны.

Раз уж Швеция приступила к разделу Ливонии, ей было необходимо определить свою позицию по отношению к конкурентам — Дании, России, Польше и Литве. Все ясно было только с датчанами — они враги по определению (в 1563–1570 гг. разразится Первая Северная война, война между Данией и Швецией за господство на Балтийском море). С Польшей, как и с Россией, ссориться не хотелось. К тому же обе страны были очень выгодными торговыми партнерами. Поэтому Швеция принципиально пока воздерживалась от ведения в регионе боевых действий и надеялась решить все спорные вопросы путем переговоров.

На фоне растущей активности балтийских держав политическое бессилие Священной Римской империи оставалось неизменным. Шпейерский рейхстаг в сентябре 1560 г. принимает решение отправить обращения с просьбой о поддержке Ливонии в Англию, Польшу, Данию, Швецию и ганзейские города. В октябре повторно собравшийся рейхстаг от имени императора поручил Иоганну Альбрехту Мекленбургскому организовать сбор средств путем обращения к Польше, Швеции, Англии, Дании, Испании, Франции, германским городам и наиболее связанным с Ливонией богатым нижнерейнским и вестфальским землям. Было также решено запретить экспорт в Россию боеприпасов и военного снаряжения. Но эти меры вновь не были воплощены в жизнь, а обращения остались без ответа. 1 ноября 1560 г. вышел императорский указ о запрете Нарвской торговли военными товарами. Однако в том же 1560 г. Любек, продолжавший, несмотря на все запреты, наживаться на нарвской военной торговле, попытался запретить членам Ганзейской лиги торговать военным снаряжением… с Ливонией.

Наконец, в декабре 1560 г. третье заседание Шпейерского рейхстага опять выдвинуло уже известные инициативы: прекращение снабжения Московии военной продукцией, обращение за помощью к другим европейским странам, сбор 100 000 гульденов и подготовка к отправке в Ливонию наемных солдат, если будет дополнительно открыто финансирование в 200 000 гульденов. Рейхстаг также вынес решение послать в Московию специальное имперское посольство с требованием прекратить войну в Ливонии.

Повторяемость этих лозунгов свидетельствует о том, что все они оставались не более чем «декларацией о намерениях». Империя не смогла в самый решающий момент оказать реальную поддержку своей прибалтийской провинции, во многом из-за молчаливого нежелания помочь Ливонии германских, прежде всего ганзейских, городов. Для последних это была коммерческая война, источник наживы, и они вовсе не хотели ее прекращения. Единственное, что удалось имперским идеологам в полной мере — беспрецедентная антимосковская идеологическая кампания, настоящая пропагандистская война, вовсю развернувшаяся в начале 1560-х гг. в германских землях. Русские изображались варварами, злодеями, пожирающими младенцев, пьющими человеческую кровь и т. д. Сочинения католических публицистов отдавали некоторым злорадством: смотрите, как нашествием московитов Бог карает обратившуюся в протестантство Ливонию.

На фоне придерживающихся нейтралитета Дании и Швеции главным военным противником России оказывалось Королевство Польское и Великое княжество Литовское. На переговорах в Москве в январе 1560 г. посол Мартин Володкевич озвучил новую концепцию прав короля на Ливонию: «Ливонская земля изстари в прикладе государю нашему поддана в обереганье от цесаря, а за вашим государем не бывала». В грамоте Сигизмунда к Ивану IV от 8 декабря 1559 г., присланной с Володкевичем, говорилось, что король принял магистра и архиепископа рижского «в подданство» по их челобитью и по согласию на это цесаря. Сигизмунд изображал себя радетелем принципов христианской политики и защитником христианского мира от московитов. Иван Грозный обвинялся в продаже пленных христиан в мусульманские страны, в нарушении перемирия на русско-литовских границах. От царя требовали соблюдать перемирие до 1562 г., как указано в действующем русско-литовском договоре, и немедленно прекратить войну в Ливонии. При этом предлагалось прислать послов, продлить перемирие и обсуждать перспективу совместных антимусульманских действий, чтобы «рука христианская высилася». Учитывая то, что одновременно зимой 1559/60 гг. начался ввод польских и литовских войск в Ливонию, перед нами фактически ультиматум об объявлении войны.

16 ноября 1559 г. Сигизмунд отдал распоряжение о подготовке расчетов по нормам продовольственного снабжения литовских войск, выдвигаемых к ливонской границе. Намечалось три направления вторжения и три литовских «зоны ответственности»: из Друи литовские части должны были войти в Динабург, воевода Ян Хоткевич занимал Людзен, Юрий Зеновьевич — Розиттен. В декабре 1559—январе 1560 г. шла переписка короля и Кетлера об условиях пребывания на территории ордена подразделений армии Ягеллона. Переговоры об этом должно было вести посольство Станислава Габриловича Наркушского, виленского каноника, и Николая Наруховича Маркова, секретаря. Руководству ордена обещалось, что литовские рейтары помогут магистру в борьбе с русскими, вот только не указывалось, каким образом. В письмах к Хоткевичу и Зеновьевичу от 31 декабря 1559 г. и 8 января 1560 г. король приказывал им воздерживаться от конфликтов с московитами до прибытия отряда литовских татар под командованием Александра Полубенского.

В феврале 1560 г. Сигизмунд отдает новые распоряжения о вводе литовских войск в Ливонию, в частности, Станиславу Довойне, выдвигавшемуся из Полоцка, — распоряжения, которые, по выражению историка К. Расмуссена, должны были бравурной музыкой звучать в ушах ливонцев. Однако музыка оказалась обманчивой: войска входили медленно, от столкновений с русскими частями уклонялись, и спасать Ливонию не спешили. Зато из-за закладов крепостей руководство ордена оказывалось все более зависимым от литовских панов в финансовом плане.

Московия реагировала на происходящее продолжением боевых действий в Ливонии и созданием в Посольском приказе развернутой аргументации прав Москвы на захват территории ордена. Она была изложена в грамоте Ивана IV к императору Фердинанду от 24 февраля 1560 г. Царь включил в свой титул слова: «государь Ливонской земли, и Юрьева и иных». Он перечисляет вины ливонцев: они нарушили наказ Господень и приняли «учение Люторово», то есть стали протестантами (русский царь как борец с протестантизмом смотрелся несколько пикантно, но Грозного такие нюансы не волновали). Иван утверждал, что Ливония — исконно русская земля. Юрьев был устроен еще в 1152 г. князем Юрием Владимирским (на самом деле — основан в 1030 г. Ярославом Мудрым), и с тех древних времен ливонцы обязались платить русским дань. В Риге и Ревеле были освящены православные храмы, учинены ярмарки, возведены крепостные укрепления. Ливонцы утвердили свою верность клятвами, но потом злостно нарушили их. Они сделали из православных церквей конюшни и места для человеческих экскрементов. Иван IV увещевал отступников, но безуспешно, потому что сердце их закоснело. И поэтому ливонцы «терпят ныне за своевольство свое от огня и меча, не по желанию нашему, а по собственному умышлению. То, что происходит в Ливонии, — Justitiae revisio, проверка правосудия.

Царь Иван был уверен в своей правоте и убийственности собственной аргументации. Но Ливония должна была достаться тому, кто действовал, а не писал письма. В мае 1560 г. Перновский ландтаг призывал Магнуса и Кетлера примириться перед угрозой русского вторжения. Но руководителей рыцарей гораздо больше интересовал конфликт друг с другом, чем спасение Ливонии. Лишь 2 октября 1560 г. магистр ордена Кетлер смирился с передачей Магнусу управления Ревельской епископией. Однако положение датского князя в Прибалтике было более чем непрочным: 4 марта 1561 г. Фредерик II заставил его подписать договор об ограничении прав управления в пользу штатгальтера датского короля Дидериха Бера. Собственно, Магнуса держали как ширму, прикрывавшую планы захвата Прибалтики непосредственно датской короной.

Фактически к первой половине 1560 г. Ливония уже была поделена на четыре части: Эзель, Вик и части Гарриена и Курляндии были в руках датчан, Вирланд, Аллентакен, Одинпе и часть Иервена — под оккупацией Москвы, значительные районы Курляндии и Летляндии — в залоге польскому королю Сигизмунду. Четвертая часть: оставшиеся неоккупированными орденские и епископские земли Летляндии, Иервена, Гарриена и Курляндии были опустошены войной. Было очевидно, что их захват — всего лишь вопрос времени.

Во второй половине 1560 г. раздел Ливонии вступил в решающую фазу. Все стороны стремятся закрепить за собой свои приобретения и, по возможности, расширить их. В мае полки под командованием А. М. Курбского под Вайсенштейном разбили армию магистра и затем разорили Гарриен. В июле-августе были взяты Феллин, Руя, Тарваст и Полчев (оставленный немцами при приближении русских). Во взятом 21 августа Феллине в плен попал бывший магистр Фюрстенберг — самое крупное должностное лицо Ливонии, оказавшееся в руках русских.[232]

Весной-летом 1560 г. шла интенсивная переписка между Кетлером и руководством Великого княжества Литовского. Магистр просил, требовал, призывал, умолял ввести литовские войска в земли, еще не занятые русскими. Польша и Литва не спешили. Только в июне 1560 г. на совещании представителей сторон в Зальцбурге были решены дипломатические вопросы, связанные с приходом литовских войск на территорию ордена. Лишь 19 июля отдельные литовские отряды перешли Западную Двину, но в сражения с русскими не вступали. В июле 1560 г. отряд А. Полубенского появился под Людзеном, а посланные из Полоцка части С. Довойны вообще встретились с полком Хоткевича в Людзене только 1 сентября. Литовских войск было мало — по подсчетам Э. Тиберга, от 800 до 2500 человек, распыленных по разным гарнизонам. В результате никакой реальной помощи ливонцы не получили и были вынуждены сражаться в одиночестве. Лишь в октябре 1560 г. после долгой переписки между Сигизмундом, Хоткевичем и Кетлером было принято окончательное решение о введении литовских гарнизонов в Эрмес, Гельмет, Трикатен, Каркус, Вольмар. Призывы Кетлера занять Вассенштейн и Феллин с указанием на важное стратегическое положение этих крепостей запоздали, их к тому времени уже взяли российские войска.

2 августа 1560 г. под Эрмесом состоялась последняя в истории Восточной Европы крупная битва с участием северных крестоносцев. Ливонская армия была уничтожена московским войском. Ее командующий и практически все военное руководство ордена (командоры Вернер Белль, Генрих Гален, Христофор Зиберг и Рейнгольд Засс) погибли в плену. Последнее обстоятельство даже обрадовало Кетлера: он тяготился влиянием военного командования ордена, надоедавшего ему пустыми лозунгами и обветшалыми идеалами и мешавшего секуляризировать рыцарское государство на условиях, выгодных лично для Кетлера.

В августе 1560 г. русская армия двинулась под Венден и Вольмар, опустошила городскую округу и захватила стада скота. Пять недель она осаждала Вайсенштейн, однако командовавший обороной Каспар фон Ольденбокем сумел его отстоять. Русские вторглись в Вик и захватили большой полон. 11 сентября под Ревелем был разбит отряд горожан, отважившийся на вылазку.

Эти события знаменовали собой новое обстоятельство в разделе Ливонии. Свободные земли закончились, и начались столкновения между державами за право владения уже состоявшимися приобретениями. Вик уже считал себя принадлежащим датской короне, его население было настолько уверено, что для них война закончилась, что гарриенские дворяне даже перегоняли свой скот для укрытия в Вик. Вторжение московских войск было для новоиспеченных датских подданных шоком. Рюссов пишет: «Не успели они оглянуться, как русский со всем войском явился в Вик, забрал все, и к тому же многих из них увел в плен в Москву и Татарию… беспечность и людские утешения обманули их».

Пока всерьез не заговорили пушки, еще можно было попытаться спасти ситуацию путем дипломатии. Между тем, Москва молчала. Иван IV задержал ответ на январское посольство Володкевича почти на полгода. Только 20 июля было дано распоряжение ехать в Литву русскому гонцу Н. Сущеву, который сидел в Смоленске с грамотой царя и ждал команды отправки за рубеж. Не дождавшись, 15 июня 1560 г. Сигизмунд принял решение о присылке в Москву Андрея Станиславова (Люлю) с посланием, в котором вина за развязывание войны возлагалась на русского монарха. Сигизмунд объявлял, что «перемирие додержит», но на нем лежит обязательство оборонять ливонские города, которые перешли под его подданство. То есть если русский царь не одумается, война неизбежна…

Люля разминулся с Сущевым, который привез в Литву «жестокую» грамоту Ивана IV, требовавшего вывести польские и литовские войска из Ливонии. Царь был возмущен, что правители ордена подались в подданство Сигизмунда, и настаивал на приоритете древних прав Рюриковичей на Ливонию. 6 сентября с Сущевым в Москву была направлена еще одна грамота, в которой Сигизмунд повторял свою оценку войны как злодеяния, сравнимого с наступлением мусульман на христиан. Король возлагал вину за разрастание конфликта на Россию и объявлял о готовности начать военные действия против московских войск, если они нападут на обороняемые литовцами ливонские города. Прозвучало также обвинение в «шкодах» русских уже на границе с Литвой, вопреки перемирию.

Между тем фактический раздел Ливонии между несколькими странами подталкивал стороны к его юридическому оформлению. В августе 1560 г. к Сигизмунду прибыло ливонское посольство Михаила Бруннова и Юста Клодта, которые привезли очередные грамоты с настойчивыми просьбами заступиться за гибнущий орден. Дипломаты просили как можно быстрее ввести польские гарнизоны в замки Трикат, Эрмес, Гельмет, Каркус, Руен, Оберпален и Вольмар. На этих переговорах был поставлен вопрос об условиях окончательного перехода ордена под власть Сигизмунда. Предполагалось, что Ягеллоны будут считаться такими же верховными господами над Ливонией, как императоры Священной Римской империи.

Именно здесь и лежала проблема, которая заставляла Ягеллона медлить: ливонцы хотели присоединяться не так, как это представлял себе Сигизмунд, но с сохранением большой доли автономии. Медлительность Короны в оказании военной помощи Ливонии и ее готовность затягивать начало военного конфликта с Россией до истечения срока перемирия в 1562 г. свидетельствует о том, что король выжидал, пока несчастья Ливонии не сделают ее руководство более сговорчивым. Поэтому, несмотря на все громкие заявления, Польша и Литва не делали резких движений и решительных шагов, а продолжали поиски вариантов компромисса с Россией. 23 августа в Москву был отправлен гонец Михаил Гарабурда. Ему поручалось передать предложение к царю заключить перемирие с магистром, при этом Сигизмунд хотел выступить посредником на переговорах. На время последних предлагалось временно прекратить все боевые действия в Ливонии, до 1 апреля 1561 г.

Однако здесь неожиданный ход сделала Россия. 18 августа на заседании царя и митрополита был принят новый сценарий развития событий: в Литву отправлялось посольство окольничего Ф. И. Сукина и дворцового дьяка Г. Шапкина с предложением… сватовства Грозного к одной из сестер Ягеллонок, Анне или Екатерине. Свадьба должна была сопровождаться заключением между державами вечного мира.

И свадьба, и заключение вечного мира обязательно должны быть в Москве, где Иван IV будет хозяином, а Ягеллоны — гостями.

27 октября от Сукина поступили вроде бы обнадеживающие известия. Постановка вопроса об Иване IV как потенциальном зяте оказалась для Сигизмунда неожиданной. Поэтому высланные для переговоров паны ближней рады не сразу выработали линию поведения. Сперва они отговаривались, что из-за войны в Ливонии ни о каких делах, кроме прекращения войны, вообще разговаривать нельзя, потом заявили, что о сватовстве надо еще «обослаться» с радой польской, цесарем и другими христианскими королями.

Но затем началось обсуждение кандидатур невесты. Русские хотели младшую, Катерину, паны упирались, что выдавать младшую сестру раньше старшей, Анны, нельзя. 12 октября Сигизмунд заявил о готовности выдать Катерину за Ивана IV и отправить для договора больших послов. Русским дипломатам даже показали невесту, но тайно — во время посещения костела Сукина и Шапкина спрятали в избе во дворе, и оттуда они подсматривали королевский выход, «а королевна… Катерина к нам оборотилась и на нашу избу смотрела, а того, государь, не ведаем, ведала ли будет нас или не ведала». Таким образом, в октябре 1560 г. сватовство не было принципиально отклонено, оставалось договориться об условиях.

4 декабря 1560 г. в Москву было отправлено посольство Яна Шимкова и Яна Гайки. Вопрос о сватовстве можно было рассматривать на следующих условиях: вывод русских войск из Ливонии, заключение вечного мира, договор о браке и мире должен быть заключен «на рубеже» между государствами, а не в Москве. В ходе дебатов 11 февраля литовские дипломаты также выдвинули набор традиционных территориальных претензий на Новгород, Северские земли, Смоленск и другие города. Трудно сказать, было ли это заведомо невыполнимое требование высказано специально для срыва переговоров, или же Сигизмунд в самом деле рассчитывал под маркой сватовства что-нибудь получить. Так или иначе, литовские условия для Москвы оказались совершенно неприемлемыми. Не удалось и продлить литовско-русское перемирие, потому что Россия отказалась прекращать боевые действия в Ливонии до вывода оттуда литовских войск. 18 февраля послы «безделно» уехали из Москвы.

В целом русскую политику в ливонском вопросе в 1558–1562 гг. можно оценить как неудачную. Россия не сумела уловить дипломатических сигналов Сигизмунда, который был готов к разделу Ливонии, если бы при этом Москва пошла бы хоть на какие-то уступки. Вместо этого Иван IV «полез на рожон», стал обострять конфликт, желая захватить всю территорию бывшего ордена и вдобавок под предлогом «наказания» литовцев отнять часть земель еще и у них. Это подтолкнуло Великое княжество Литовское не только к вооруженному вмешательству в ливонский вопрос, но и к слиянию (в будущем, в 1569 г. по Люблинской унии) великого княжества с Королевством Польским. А вот победить объединенные силы Речи Посполитой для Московии Ивана Грозного оказалось задачей непосильной, что в перспективе и привело Россию к поражению в войне в 1582 г.

Чего хотела Россия получить в Ливонии? В этом плане очень интересен проект «Русской Ливонии», содержащийся в датско-русском договоре 1562 г. В эту территорию Иван IV желал включить «Гестонию» («Истлант»), которая делилась бы на «державу Феллинскую», «державу Каркускую», Пернов, «державу Иарвенскую», «Латышский язык» и «Ливский язык», а также часть Курляндии. По сути, царь претендовал на всю Ливонию, что делало его конфликт с польским, датским и шведским королями неизбежным.

Весной 1561 г. в Кракове и Вильно это обстоятельство окончательно осознали и было решено, пока не развязалась масштабная русско-литовская война, решить ливонскую проблему. 30 мая 1561 г. Сигизмунд обратился к ордену с требованием: Рига, Пернов и Виттенштейн должны отойти короне, и польский монарх получает право верховного командования над всеми подразделениями, сражающимися с русскими в Ливонии, неважно, на чьи деньги наняты их солдаты. Это фактически лишало орден собственной армии, которая, впрочем, и так была уже разбита. В Ливонии начались боевые столкновения уже русских и литовских войск: так, 31 августа 1561 г. М. Радзивиллом был взят Тарваст, который оборонял русский гарнизон.

Миколай Радзивилл в августе 1561 г. отправился в поездку по орденским замкам для переговоров об условиях их перехода под власть короля. 8 сентября в Риге он озвучил эти условия.

— Магистр и рижский архиепископ пожизненно сохраняют свой статус, считаясь вассалами польского короля, при этом последнему принадлежит власть высших решений по всем вопросам.

— Сигизмунд должен самостоятельно урегулировать вопрос о прежнем подчинении Ливонии Священной Римской империи.

— Ливония становится такой же составной частью государства Ягеллонов, как Польша, Литва, Пруссия, Мазовия и т. д.

— Управление ливонскими землями осуществляют местные, немецкие чиновники.

— Король не вмешивается в дела религии.

— Гарантируются все привилегии и права собственности городов и землевладельцев.

В сентябре-октябре Радзивилл провел тяжелые переговоры с Ригой, отказывающейся признавать эти условия. Но достичь договоренности с городом не удалось. 25 октября Сигизмунд велел представить новые условия инкорпорации. К ним добавилась гарантия по защите Ливонии от ее врагов, прежде всего русских.

21 ноября литовские дипломаты вынесли на обсуждение более детальный проект. По нему Ливония присоединялась в первую очередь к Литве, а ее отношения с Польшей должны быть оформлены специальным решением польского сейма. Касательно имперского сюзеренитета над орденом Сигизмунд должен в самом недалеком времени провести соответствующие переговоры с империей. Для Риги была принята нейтральная и ни к чему не обязывающая формулировка: она «пребывает среди владений польского короля».

Проект вызвал протесты ливонской делегации, главным образом из-за привилегированной позиции Риги. Но послам было сказано, что если они не примут условий Сигизмунда — «Литва не будет бороться за Ливонию». 28 ноября 1561 г. Второе Виленское соглашение зафиксировало раздел Ливонского ордена.[233] Все его владения официально переходили под юрисдикцию Короны. Последний магистр ордена Кетлер признал себя вассалом Сигизмунда II Августа и получил в ленное владение Курляндское и Земгальское герцогства. Архиепископ Вильгельм и коадъютор ордена были наделены небольшими землями для своего содержания, а их владения перешли к Сигизмунду.

К соглашению не примкнула Рига, объявившая себя независимой. В январе 1562 г. Радзивилл вел тяжелые переговоры о подчинении города польской короне, завершившиеся безрезультатно, несмотря на специально подготовленную королевскую привилегию рижанам. Тогда 3 марта 1562 г. Кетлер официально сложил свою власть с Риги, а 5 марта Радзивилл принял присягу магистра, архиепископа и ливонских сановников. Эта дата и считается днем гибели Ливонского ордена. Собственно Ливонская война с участием армии Ливонского ордена была закончена. Орден погиб.

Конец — это начало чего-то: во что превратился Ливонский орден?[234]

На землях Ливонии в 1560–1562 гг. возникает несколько образований. Восток страны заняла Русская Ливония со столицей в Дерпте, переименованном в Юрьев Ливонский. Она просуществует до 1582 г., когда Россия по Ям-Запольскому перемирию уйдет из Прибалтики, проиграв войну Речи Посполитой. Тем не менее, русское владычество длилось здесь более 20 лет — время жизни целого поколения.

Север Ливонии с центром в Ревеле оказался в руках Швеции. Так было положено начало проникновению шведов на южный берег Финского залива. С этого шага начиналась знаменитая балтийская Шведская империя, достигшая пика своего могущества в XVII в., когда Балтийское море, по сути, станет внутренним «шведским озером». Швеция тогда включит в свой состав и Эстляндию, и Лифляндию (т. е. совр. Эстонию и Латвию), и Ингерманландию (восточное побережье Финского залива и бассейн Невы, которые до прихода шведов принадлежали России). В прибалтийских школьных учебниках XVII в. сегодня называют «золотым веком» в истории региона.

Дания получила остров Эзель (Сааремаа), часть владений в Вике и Курляндии. Правда, их судьба будет неблагополучной: герцог Магнус окажется в подданстве сначала у Ивана Грозного, потом изменит ему и перебежит к польскому королю Стефану Баторию. Прибалтийские владения для Дании в конце XVI — первой половине XVII в. были «чемоданом без ручки»: бросить жалко, а нести неудобно. Их потихоньку прибрали к рукам шведы, к 1645 г. Дания лишилась всех своих ливонских земель.

Великое княжество Литовское и Польская Корона в результате вступления в войну в 1561–1562 гг. контролировали центральную часть бывшей Ливонии, в основном города, отданные ему по I и II Виленским соглашениям. Позже, в 1566 г., на этих землях будет основано Герцогство Задвинское, подвластное Речи Посполитой (с 1569 г.). Время «польской Прибалтики» будет недолгим, в начале XVII в. поляков вытеснят шведы.

В западной части бывшей Ливонии было в 1561 г. образовано герцогство Курляндское и Семигальское, которое было отдано под власть бывшему последнему магистру Ливонского ордена Готтхарду Кетлеру и его потомкам. Курляндия была зависима от Великого княжества Литовского, потом от Речи Посполитой. Она осталась в некотором смысле анклавом Ливонского ордена в культурном отношении, островком былой жизни для примкнувшего к Кетлеру ливонского дворянства. Но эта связь скорее лелеялась и декларировалась, на практике же происходило постепенное перерождение нобилей.

Последний магистр Немецкого ордена в Ливонии Готтхард Кетлер оказался отчасти в таких внешнеполитических обстоятельствах, как и в свое время верховный магистр Пруссии Альбрехт Бранденбург-Ансбахский. Он также провел секуляризацию при непосредственном участии польской короны и также стал ее вассалом. Не исключено, что магистр в Ливонии секуляризовал орденские владения, поскольку механизм этого процесса, благодаря прусскому примеру, был уже отработан. Кроме похожих обстоятельств (в первом случае истечение срока перемирия с Польшей, во втором — конфликт с Россией), можно заметить и идентичную религиозную составляющую. В обоих случаях мы наблюдаем принятие протестантизма.

Показательны оценки первого историка Ливонской войны — немца Тильманна Бреденбаха, который собственно и дал войне это имя. Его труд «Historia belli Livonici» («История Ливонской войны») вышел тремя изданиями в Кельне, Антверпене и Лювене в 1564 г. Бреденбах считал, что главное содержание конфликта — это война католиков и протестантов, столкновения которых начались еще в 1556 г. А русские — это главным образом орудие Божьего гнева. Нашествием «московитов» Господь покарал Ливонию за грех протестантизма. Если бы ливонцы не изменили истинной вере — католицизму, ничего бы с ними не случилось и страна бы продолжала процветать. Вот что Всевышний делает с отступниками! Протестантские идеологи в долгу не остались и, напротив, во всех бедах обвинили католиков и орден, которые морально разложились и довели страну до гибели.

Сложно сказать, был ли выбор в пользу лютеранства сделан исключительно из политических устремлений. Конечно, механизм проведения секуляризации через отказ от католицизма приводил к разрушению идеологического фундамента духовно-рыцарской корпорации. Использование религиозной реформы в качестве инструмента ликвидации ордена как структуры понятно. Тем не менее, нельзя отрицать личных симпатий ливонского магистра к протестантизму. Еще занимая должность комтура Дюнабурга, Кетлер изъявлял желание открыть протестантскую школу, в которой изучались бы основы нового учения. С этой целью он отправил посланника к рижскому хаускомтуру Георгу фон Зиборгу, чтобы последний пригласил Давида Цитреуса из Ростока для основания протестантской школы или гимназии в Пернау. Кроме того, Кетлер во время предварительных переговоров в Вильно в 1559 г. о возможном принесении ленной присяги польскому королю отстаивал вопрос о сохранении протестантизма в качестве «принятой религии».[235]

Так что неизвестно, остался бы в живых Ливонский орден, «если б не было войны». Конечно, и давление Польши и Литвы, и военное вторжение России, и дипломатические ухищрения Дании и Швеции ускорили гибель ордена. В середине XVI в., годом раньше, годом позже, его ждала секуляризация и распространение протестантизма. Именно такой сценарий готовили Ливонии архиепископ Рижский и гебитигеры ордена.

Связь принятия протестантизма и проведения секуляризации как двух взаимосвязанных элементов подтверждает заседание гебитигеров в Риге 5 апреля 1560 г. На нем обсуждался вопрос, можно ли спасти Ливонию путем принятия магистром титула светского государя и заключением брака. Во-первых, важно отметить, что под christliche Verheiratung, судя по всему, понимается заключение брака с представительницей именно протестантской фамилии, что следует из данной формулировки, являющейся аналогом christliche Ehe.[236] Доказательством служит выбор, сделанный в пользу Анны Мекленбургской, исповедующей протестантизм. Во-вторых, важен сам факт обсуждения возможности заключать брак. Конечно, это естественно для светского государя. Но восприятие гебитигерами ордена заключения брака как одного из средств выхода из кризиса говорит о полном крушении мира немецких рыцарей — ведь они в средневековье приносили обет безбрачия. Заключение династических браков всегда служило средством создания или укрепления союзов. Обращение к данному институту Немецкого ордена свидетельствовало, что он уже полностью «поступился принципами».

Почему же Ливония «опоздала» на три десятилетия с секуляризацией? Этому способствовали два основных фактора. Одним из них стал региональный принцип рекрутирования новых членов духовно-рыцарской корпорации. В отличие от прусской ветви, комплектовавшейся, как правило, из Рейнских земель, ливонская ветвь пополнялась главным образом представителями Вестфалии.[237] В этом регионе Священной Римской империи реформационные процессы начались несколько позднее, чем во Франконии и Бранденбурге. В связи с этим, учитывая сохранение членами ордена связей со своими семействами в Империи, крайне велика вероятность того, что личностное отношение к протестантизму формировалось у них не только под влиянием внутриливонских, но и вестфальских процессов. Это обусловило более поздний рост популярности евангелического учения в рядах ливонской братии по сравнению с прусскими членами ордена.

Вторым фактором стала в целом активная контрреформационная позиция епископата, который был традиционным оппонентом ордена в Ливонии. Таким образом, поддержка протестантизма стала элементом противостояния притязаниям епископата. Ливонская модель существенно отличалась от прусской, где епископства были непосредственно включены в духовно-рыцарскую корпорацию. В Ливонии влияние церковных структур было значительно сильнее, что обуславливалось в том числе и тесной интеграцией ливонского епископата в систему династических связей Империи. В борьбе за местные кафедры участвовали крупнейшие северонемецкие княжеские дома, далеко не всегда заинтересованные в секуляризации имущества своих родственников.

Прибалтийский регион на протяжении Средних веков и Раннего нового времени представлял собой пограничье в религиозном и культурном смыслах. В XIII–XIV вв. эти земли были рубежом между католическим и языческим мирами в Пруссии или между католическим, языческим и православным мирами — в Ливонии. В XV — первой половине XVI в. — только между католическим и православным.[238] Однако XVI в. внес коррективы не только в политическую, но и в конфессиональную картину Европы в целом и Балтийского региона в частности. Феномен «нового воцерковления» европейца (или «новой христианизации» по X. Шиллингу[239]) стал важнейшим фактором общественной истории Запада в Раннее Новое время.[240] Результатом этих процессов, сопровождавшихся секуляризацией, стало формирование конфессиональных границ между католическими и протестантскими землями.

Даты 1525 и 1561–1562 гг. знаменуют два основных этапа изменения конфессиональных границ Польши и Великого княжества Литовского с северными соседями. Изменение формы вероисповедания и переход обоих герцогств под власть польской короны ставит вопрос о позиции польского короля в условиях формирования протестантской границы. Ведь он был королем-католиком! Принесение Альбрехтом Бранденбург-Ансбахским и Готтхардом Кетлером вассально-ленной присяги польскому королю оформило парадигму политических взаимоотношений, однако необходимо было решить и религиозный статус данных земель.

О важности религиозной составляющей в контексте формирования конфессиональных границ говорит и то, что во время переговоров, проходивших в Вильно в 1559 г., польский король поддержал стремления Кетлера сохранить «принятую религию» (angenomennen Religioneri), в данном случае — протестантскую. Дальнейшее развитие идеи польского подданства обсуждалось на собрании орденских гебитигеров, собранном Г. Кетлером 5 апреля 1560 г. в Риге. Магистром было озвучено плачевное положение ордена, от которого «осталось только имя». Была озвучена мысль, что если не удастся осуществить перелом в войне, то результатом «…предполагается скоропостижное падение и разделение христианских сословий и чистого и благословленного слова Божия к необратимой гибели не только в Ливонии, как оплоте христианства, но и во всех соседних землях…». Описание Ливонии как «…оплота христианства…» вполне объяснимо в рамках риторики, свойственной духовно-рыцарской корпорации. В тексте говорится: «…для лиц и всего ордена, в то время как земли теряются посредством сомнительных иллюзий и утешений, было бы славно, полезно и по-христиански достигнуть успокоения через христианское изменение…». Обсуждение «христианского изменения» может свидетельствовать не только об умонастроениях внутри ордена, но и среди бюргерства и рыцарства. Под «христианским изменением», судя по всему, следует понимать именно принятие протестантизма. В пользу этого свидетельствует не только склонность Кетлера к евангелической вере, но и уже упомянутое суждение о возможности для магистра вступить в брак.[241]

Немаловажную роль в поддержке сохранения протестантизма в процессе образования герцогства Курляндского и Семигальского и формирования конфессиональных границ сыграл польский магнат Николай Радзивилл Черный, занимавший в тот момент должность канцлера Великого княжества Литовского. Именно он вел переговоры в Вильно с Кетлером. Можно согласиться с К. Шмидтом, отметившим, что это могло повлиять на появление в «привилегии Сигизмунда Августа» фрагмента, связанного с поддержкой религиозной свободы в аугсбургской трактовке (confessio Augustana).[242] Параграф 4 гарантировал Ливонии широкие привилегии в сфере управления и права. Если сравнить привилегии Сигизмунда Августа (Privilegium Sigismundi Augustine)[243] с Pacta Subjectioni[244], то обращает на себя внимание сходство взгляда на религиозный вопрос. В 7-й главе привилегии говорится, что герцог гарантирует своим подданным свободу исполнения обрядов.[245] Позже, в 1570 г., герцог Готтхард Кетлер в своей привилегии (Privilegium Gotthardinum) подтвердил эту позицию.