«От ордена осталось только имя...». Судьба и смерть немецких рыцарей в Прибалтике

Проигранная битва за Жемайтию

Ливония, как уже говорилось, была частью германского мира, но своего рода островом, который не имел с этим миром общей границы. При взгляде на карту видно, что Пруссию и Ливонию разделяла литовская Жемайтия (по-немецки она называлась Самогития). Из-за этой территорий шла борьба с Великим княжеством Литовским весь XIV и начало XV в. Рыцари пытались «срубить» перешеек и создать объединенную территорию Немецкого ордена на всем протяжении балтийского побережья от Поморья до Финского залива. Жемайты же были категорически не согласны с планами их покорения — на примере множества истребленных представителей племен прусов и ливов было ясно, к чему приводит приход крестоносцев. Ситуация усугублялась религиозным противостоянием: жемайты, как и значительная часть литовских племен, были язычниками. Вместе со своим государством — Великим княжеством Литовским — они воспринимались как объект крестовых походов. Их надо было покорить, сломить, обратить на путь истинный.

«Страшный сон» немецких рыцарей, что Литва примет крещение от кого-то другого, стал сбываться в конце XIV в. После Кревской унии 1385 г. началось вхождение Литвы в католический мир. Орден активно враждовал и с Литвой, и с Польшей. Он надеялся на победу, поскольку в Литве разворачивалась борьба за власть между польским и литовским королем Ягелло-Владиславом и великим князем литовским Витовтом. Ливония здесь пыталась вести собственную партию, отличную от прусского руководства ордена. А именно — играть на противоречиях внутри Великого княжества Литовского, благо недостатка в князьях с сепаратистскими настроениями в нем не было. И за счет этого укреплять положение и влияние Ливонии.

Полоцкий князь Андрей в 1385 г. заключил с ливонским магистром фон Эльцем договор о переходе Полоцка под сюзеренитет Ливонского ордена. Русские и ливонцы три недели вместе разоряли Восточную Литву. В 1390 г. войско ливонцев поддержало соперника Ягелло — Витовта — в походе на Вильно. Осада длилась пять недель, устояли только Верхний и Нижний замки Вильно, а город оказался разорен. В боях погиб брат Ягелло — Каригелло. Победители насадили его голову на пику.

Однако надежды ордена не сбылись — король Владислав-Ягелло умел находить компромиссы и в 1392 г. заключил с Витовтом Остовский договор, по которому Литва фактически переходила под власть Витовта, а Ягелло был лишь ее номинальным правителем. Витовта это вполне устроило, и орден потерял шанс сыграть на противоречиях своих врагов.

В апреле 1398 г. между Витовтом и орденом был подписан Гродненский договор, по которому Витовт отказывался от Жемайтии, главной «земли раздора» между Литвой и орденом. Взамен он получил некоторые спорные земли на прусской границе, а также гарантии мира со стороны рыцарей и даже присылку воинского рыцарского контингента в ряды литовской армии (что еще недавно трудно было себе представить). Важно, что Литва и Ливония по этому договору поделили сферы интересов на востоке: Ливония зафиксировала свои интересы на Псков, а Литва — на Новгород. В октябре 1398 г. этот договор был утвержден великим магистром Конрадом фон Юнгиненом и ливонским магистром Веннемаром фон Брюгеней и получил название Салинского договора.

Причиной чудесного изменения орденско-литовских отношений было стремление Витовта на юг, к большой войне с Ордой. Орден это всячески поощрял — во-первых, это была война с нехристианами, во-вторых — военная активность Литвы переносилась из Прибалтики на юг, и рыцарское государство вновь становилось хозяином в регионе.[82] Витовту же для войны на юге был нужен мир на севере, да и обретение такого военного союзника, как немецкое рыцарство, сулило большие перспективы.

Будущее Прибалтики решилось далеко на юге, в приднепровских степях, на реке Ворскле. 12 августа 1399 г. татарская армия Тимур-Кутлука наголову разгромила интернациональное и поликонфессиональное войско Витовта. Надежды на покорение Литвой юга Восточной Европы были утрачены. И политическая активность вновь возвращается в Прибалтику. Витовт в 1400–1402 гг. выступил в поддержку Жемайтии, восставшей против власти ордена. В последующие годы литовский правитель всячески лавировал, то заступаясь за жемайтов, то выдавая их ордену, то воевал с рыцарями, то поддерживал Ливонский орден в его нападении на русский Псков в 1408 г.

Однако дипломатические маневры не могли быть бесконечными, и в 1409–1411 гг. между Литвой и Тевтонским орденом вспыхнула война за Жемайтию, получившая название «Великой войны». Прусское рыцарство заявило, что настала решающая битва христианского мира с язычеством. Ливония, видя, что ситуация приобретает критический характер, фактически уклонилась от участия в сражении. 15 июля 1410 г. под Танненбергом (Грюнвальдом) Немецкий орден был разбит объединенными войсками Ягелло и Витовта. Польские и литовские отряды вторглись в прусские владения ордена и брали один замок за другим. Войну остановил только контрудар Ливонского ордена, чьи войска вошли в беззащитную Литву, что показало ее уязвимость. По Первому Торуньскому миру (1 февраля 1411 г.) Жемайтия перешла к Литве на время правления Витовта и Ягелло, орден получил обратно другие потерянные земли, но должен был заплатить 260 000 гульденов репараций, что, по словам немецкого историка Хармута Бокмана, сравнимо с унизительными условиями Версальского мира 1919 г.[83]

На Констанцском соборе в 1415 г. католические прелаты разбирали спорный вопрос о Жемайтии. Орденская делегация объявила, что любой враг ордена автоматически является врагом христианской веры, уничтожать которых — долг каждого христианина. Поэтому война с язычниками в Прибалтике, с Великим княжеством Литовским и даже с Польшей, которая покровительствует еретикам, совершенно оправдана. Польские знатоки канонического права утверждали, что орден надо упразднить как утративший смысл существования: в регионе нет столько язычников и еретиков — ему не с кем бороться. Они потребовали изгнать Немецкий орден из Прибалтики и ликвидировать его по образцу ордена тамплиеров. Собору была предъявлена делегация из 60 крестившихся жемайтов — мол, претензии ордена беспочвенны, никаких язычников в крае уже нет. Интересно, что интересы рыцарей на соборе отстаивал ливонец, рижский архиепископ Иоганн фон Валленрод. Проекты высылки Ливонского ордена из Прибалтики высказывались и в дальнейшем. Так, при заключении польско-датского союзного договора 1419 г. обсуждалась идея переселить Ливонский орден на Кипр, а его земли поделить между литовцами и датчанами.[84]

Рост влияния Ливонии, которого она не хотела

Возникновение планов ликвидации Ливонского ордена было связано с началом заката эпохи крестоносцев на Балтике. Поляки теснили прусских рыцарей, а Немецкий орден в Ливонии также постепенно терял одну позицию за другой. В 1422 г. был заключен Мельнский мир, по которому рыцари окончательно отказались от Жемайтии. В 1426 г. состоялась демаркация ливонско-литовской границы, которую еще недавно орден категорически не признавал. Ливония вмешалась в междоусобную войну внутри Великого княжества Литовского. Там во второй трети XV в., после смерти Витовта, шла борьба — за литовский трон соперничали князья Сигизмунд и Свидригайло.

Между орденом и Свидригайло в 1431 г. был заключен военный союз. Однако ливонцы сделали ставку не на того человека. Их стали просто бить в сражениях. Уже 13 сентября 1431 г. прусско-ливонское войско было разбито поляками под Наклом. В плен попал даже ландмаршал Вернер фон Нессельроде. Захваченные немецкие знамена были вывешены в кафедральном соборе Кракова.[85]

Проблема была в том, что Ливония своим участием в боевых действиях на стороне Свидригайло не просто вмешалась во внутреннюю войну в Королевстве Польском и Великом княжестве Литовском — она нарушила Мельнский «вечный мир» 1422 г., то есть дала Польше все законные основания на нее напасть. В ноябре 1432 г. ливонцы выступили к Полоцку на помощь Свидригайло, но, верные себе, на один день опоздали к месту решающей битвы. 9 декабря 1432 г. под Ошмянами Свидригайло был разбит. Понимая, что без союзников ему не победить, мятежный литовский князь начинает торговать землями своей страны: обещает отдать немецким рыцарям Палангу с побережьем в обмен на военную помощь. Для рыцарей это была бы серьезная победа: к ним переходила бы часть Жемайтии, и реализовывалась бы давняя цель ордена об объединении по суше Пруссии и Ливонии. Проблема была только в том, что Свидригайло обещал земли, которые он не контролировал. В результате этот эпизод так и остался эпизодом: никаких земель орден не получил.[86]

В феврале 1433 г. ливонцы под началом самого магистра по приглашению Свидригайло вторгаются в северные земли Великого княжества Литовского, берут несколько крепостей, крупнейшей из которых был замок Ужпаляй, где было захвачено 3000 пленных. В марте 1433 г. литовскую границу переходит отряд комтура Динабурга. В июле ливонцы участвуют в походе Свидригайло под Вильно. Однако вскоре выяснилось, что у них хорошо получаются погромы незащищенных деревень и взятие малоукрепленных замков, а к долгим походам и осадам серьезных крепостей они мало приспособлены. Уже в сентябре уставшее ливонское войско, оставив своего союзника, вернулось в Ливонию. С Сигизмундом — противником Свидригайло — орден заключил Ленчицкое перемирие.

В августе 1434 г. Ливония разорвала перемирие и объявила войну Сигизмунду. Ее войска вошли в Жемайтию. Первый отряд погромил деревни, захватил пленных и благополучно вернулся назад. Второй нарвался на войско жемайтов и был разбит. Третий, услышав о судьбе второго отряда, тотчас повернул обратно в Ливонию. На этом, собственно, участие ливонцев в войне в 1434 г. закончилось.[87]

В 1435 г. объединенное войско сторонников Свидригайло (ядро которого составляли ополчения Смоленска, Витебска и Киева) и Ливонского ордена под командованием магистра Франке Керскорфа и маршала Вернера Нессельроде двинулось на Вильно и Тракай. 1 сентября в битве при Вилькомире у оз. Жирнаяй ливонская армия была уничтожена, ее командиры, в том числе магистр, пали в бою. Свидригайло бежал.[88]

Эта битва знаменовала собой конец активного участия ордена в делах великого княжества Литовского. Ливония ослабела настолько, что в 1435 г. Рижское архиепископство, конфликтовавшее с орденским начальством, выбрало своим опекуном польского короля Владислава III и великого князя литовского Сигизмунда Кейстутовича. В 1435 г. на переговорах в Бресте обе ветви Немецкого ордена взяли обязательство не вмешиваться во внутренние дела Литвы и не признавать никакого великого князя литовского, если его не одобрят король Польши и королевский совет.

Орден строго соблюдал этот мир вплоть до начала 13-летней войны Пруссии с Польшей 1454–1466 гг. В 1466 г. прусские рыцари потерпели поражение. Особенно позорным было падение Мариенбурга, столицы ордена: за неимением средств магистр отдал его в залог военным наемникам под невыплаченное жалование. Как только истек срок залога, наемники просто продали его. По Второму Торуньскому миру Данциг, Мариенбург и все земли по обеим берегам Вислы были навсегда утеряны. Столицей тевтонцев стал Кенигсберг. Предполагалось, что отныне магистр должен оказывать Польше военную помощь, а также что в будущем орден на 50 % будет состоять из поляков. Польша также требовала выплаты больших репараций. Ее амбиции были остановлены только тем, что римский папа не ратифицировал Второй Торуньский мир как несправедливый по отношению к ордену. Но все территориальные захваты уже свершились, и их изменить было нельзя. Географически центр орденской жизни сместился на восток, в Восточную Пруссию и Прибалтику.

Это повышало роль Ливонии, практически не участвовавшей в войне и сохранившей свой статус. Но вот чего Ливонии было совсем не нужно, так это становиться лидером немецкого рыцарства в Прибалтике. У нее для этого не было ни амбиций, ни военного и экономического потенциала. И если раньше взоры антигерманских политиков были направлены в сторону Пруссии, то теперь, после ее поражения и ослабления, они все чаще обращаются в сторону Ливонии.

Уцелевшей в перипетиях войн второй трети XV в. Ливонией начали интересоваться другие страны, в частности Дания. С середины XV в. она постоянно с трудом подавляла стремление к свободе Швеции и на всякий случай начала просчитывать варианты: а чем компенсировать возможную утрату шведских земель? Ливония представлялась весьма адекватной заменой. Датский король Христиан I в 1454 г. пытался сыграть на трудностях Пруссии в ее войне с Польшей и предложил военную помощь в обмен на право ввести гарнизоны в несколько ливонских замков. Христиан рассчитывал, что так, исподволь, начнется датское возвращение в Ливонию. Главное — захватить крепости, орден все равно не сможет выбить оттуда датских солдат. Датчан сгубила жадность — они потребовали «подъемные» в 60 000 рейнских гульденов, а обнищавший орден не смог их заплатить.[89] В итоге соглашение было сорвано. Христиан I, правда, успел в 1456 г. принять титул «герцог Эстонский», выдавая свои будущие намерения.

Среди европейских дипломатов ходили слухи о тайных планах короля Христиана создать грандиозную антишведскую коалицию из всей Европы. В этих планах всем нашлось дело: папа римский должен был отлучить шведов от церкви, Великое княжество Московское — атаковать Швецию с востока, Шотландия — напасть с запада, а Дания, Польша, Померания и Мекленбург — с юга. Шведов большей частью надлежало физически истребить и заменить шотландцами. В Стокгольме срыть укрепления и отдать его на разграбление иностранцам, если кто-то захочет подобрать этот никчемный город.[90] Планы были замечательные, но абсолютно нереальные. С таким лихим датским королем надлежало вести себя крайне осмотрительно.

Ливония подхватила знамя, выпадающее из ослабевших рук Пруссии, и в 1457 г. заключила с Данией собственное соглашение. У ордена, уклонившегося от активного участия во всех предыдущих войнах, деньги были. В итоге Ливония купила себе на службу за 1000 гульденов ежегодно на 15 лет небольшой датский флот и отряд наемников в 300–500 человек. Король просил еще крепость Мемель, но ливонцы ухитрились ее отстоять в переговорах.

Рыцарский меч или купеческие весы? Загадки русско-ливонской торговли

В начале XV в. Ливония соседствовала с двумя русскими землями: Псковской, на долю которой приходилось 480 км русско-ливонской границы, и Новгородской (20 км). Русские рубежи прикрывал ряд крепостей. Новгородскую границу сторожил Ям на реке Луге, основанный в 1384 г. и располагавшийся примерно в 30 км напротив Нарвы. Псков же отгородился от Ливонии целой сетью так называемых псковских пригородов, небольших пограничных крепостей: Изборск, Остров, Белье, Коложа, Гдов и др.

Отношения между Новгородом, Псковом и Ливонией в XV в. можно обозначить двумя словами: война и торговля. Причем они были взаимосвязанными. Войны происходили из-за мелких территориальных споров и гораздо чаще — из-за противоречий по торговым вопросам.

В экономическом плане Ливония была государством-транзитером, обеспечивающим перевоз товаров из Литвы и России на Запад и обратно. В конце XV в. ее доля в ганзейской торговле составляла около 38 % (для сравнения — Пруссии всего 18 %). Но собственно ливонское ремесло не играло большой роли, без его продукции могли обойтись все участники транзита.

Для Ганзы Ливония была восточной оконечностью зоны доминирования германской торговли, посредником между Западной и Восточной Европой (Великим княжеством Литовским и Русью в лице Новгорода и Пскова). И в этой роли она была востребована и нужна германскому миру. Из русских земель шел выгодный поток товаров, а как рынок сбыта они были бездонны. Историк М. Б. Бессуднова, пользуясь терминологией Ф. Броделя, назвала мир восточной Прибалтики «миром-экономикой», состоящим из треугольника «Ливония — Новгород — Псков».[91] Здесь каждый элемент был на своем месте и сотрудничал с другим на взаимовыгодных условиях.

Конечно, отношения внутри этого «мира-экономики» не всегда были безоблачными. Здесь стоит остановиться на особенностях ливонской торговли. Исследования Μ. П. Лесникова применительно к XIV–XV вв. показывают, что европейские купцы, торговавшие на Балтике, по документам, имели очень низкий процент прибыли — от 5 до 22 %, но в основном не более 5–6 %.[92] Эта картина никак не стыкуется с тем значением, какое современники придавали балтийской торговле, и с теми богатствами, которые она наглядно приносила (что видно из роста благосостояния того же Любека, Ревеля, Риги, который происходил явно не за счет 5 % прибыли).

Получается некая загадка: если купцы перепродавали в Любеке товар, купленный в Новгороде, почти по той же цене, то зачем они вообще занимались этой торговлей?

Разгадка кроется как в психологии купечества того времени, так и в особенностях торговых операций. Средневековая этика требовала т. н. «равной цены»: за сколько купил, за столько и продал. Сверхприбыли в 20, 50 и тем более 100 % считались неэтичными. Прилично было получить за свои труды лишь небольшой процент. Однако буквальное соблюдение таких этических принципов делало бы торговлю невыгодной.

Поэтому изобретались различные приемы, как прятать прибыль. Одним из них была дифференциация мер веса, длины и объема. И. Э. Клейненберг показал, что в разных пунктах в одну и ту же меру вкладывалось разное содержание. Например, шиффунт воска в Новгороде содержал 480 фунтов, в Ливонии он превращался уже в 400 фунтов, а в Любеке — в 320![93] Разница в 160 фунтов потом продавалась отдельно и составляла чистую прибыль, при этом купеческая этика как бы соблюдалась, поскольку цена почти не менялась. Аналогичную картину рисует Н. А. Казакова: ласт импортируемой соли в Ревеле ганзейцы определяли в 15 мешков, но в Новгороде он превращался уже в 12.[94] Кроме того, существовала практика так называемых «наддач» (upgift), которые ганзейцы взимали практически со всех товаров: это пробы, образцы товара (отломанные куски воска, меха «на пробу»), которые брались бесплатно, как бы в качестве проверки товара, и часто составляли довольно значительные объемы. Поскольку эти предметы не были куплены, то они официально не включались в приобретенный товар и их последующая продажа составляла нигде не учитываемую чистую прибыль купца и при этом никак не нарушала средневековую этику.

Этика «справедливой цены» парадоксальным образом сочеталась с допустимостью правила «не обманешь — не продашь». Обмен, обвес, всучивание гнилого товара под видом первоклассного неэтичным не считались, а наоборот, свидетельствовали об искусности купца. Русские источники пестрят обвинениями в адрес и ганзейских, и ливонских купцов в подобных нарушениях.

Эти торговые споры нередко выливались в военные акции устрашения, демонстративные нападения на пограничные села, аресты купцов с товарами и ответные военные набеги «в назидание». Но, что характерно, вплоть до конца XV в. стороны — ни Ливония, ни Новгород, ни Псков — никогда не пытались друг друга покорить или завоевать. Вопрос так не ставился в принципе: экономически они были нужны друг другу. Войны были, но требовались только для того, чтобы отомстить за мелкие обиды или сделать соседей посговорчивей. Коммерция всегда оказывалась важнее. По удачному выражению М. Б. Бессудновой, взаимовыгодная торговля выступала «в качестве главного стабилизатора международных отношений».[95]

От Нибурова мира до Наровского договора

В 1391 г. был подписан Изборский договор Ганзы, Ливонии и Новгорода о торговых делах. В 1392 г. он был утвержден в Новгороде и стал известен как «Нибуров мир» (его заключал посол Любека Иоанн Нибур). Это соглашение положило конец семилетнему конфликту и определило правила торговых отношений между Новгородом и Ливонией на много лет вперед.[96] Договор защищал интересы купцов, устанавливал правила решения торговых споров, условия сыска по разбойным нападениям на иноземной территории и взимания пеней. Ганзейцы фактически получили свободу торговли в Новгороде, а русские — «путь чист», то есть беспрепятственный доступ для торговых сделок в Ливонию и право проживания в ливонских городах.

В военном же отношении возможности Ливонии, Пскова и Новгорода были примерно одинаковыми. Стороны могли воевать друг с другом, но сил для завоевания территории врага не хватило бы ни у одной из сторон. Если бы силы Новгорода и Пскова объединились, могла бы возникнуть угроза для Ливонии. Но весь XIV и XV вв. они друг с другом враждовали больше, чем с Ливонией, и, напротив, были готовы друг друга подставить. Псковский летописец объяснял этот раздор «завистью, дьявольским смущением» и называл «рагозой» — ссорой.[97]

После заключения Литвой и орденом Салинского договора (1398) Псков был признан сферой интересов Ливонского ордена. На конфликт его подталкивал великий тевтонский магистр Конрад фон Юнгинен, который выдвинул проект присоединения к ордену, помимо Псковской земли, Водской пятины Новгородской земли.[98] Ливония испытывала по поводу этих планов мало энтузиазма: из Феллина перспективы войны с русскими виделись иначе, чем из Мариенбурга. Одно дело — перехватывать купеческие караваны (как было в 1403 г., когда 9 псковских купцов, ехавших из Полоцка, ливонцы утопили в озере Нещерде, а товар забрали)[99] или жечь беззащитные деревни. И совсем другое — сходиться в поле с псковскими или новгородскими войсками. Псковичи иной раз доставляли много неприятностей ливонцам: в 1403 г. в ходе набега под Нейгауз был уничтожен запас зерна, в 1414 г. — угнан скот. В 1428 г. рижский архиепископ Геннинг Шарфенберг писал в Бранденбург, что псковичи «…к нам враждебно настроены и доказывают это при каждом удобном случае, творя насилие… они повсюду, где только могут, нападают на наших людей, живущих на границе, грабят их, вешают, замучивают до смерти, и мы в нашем бессилии должны все это сносить, поскольку они, русские из Пскова, думают принудить нас таким образом к денежным выплатам, чтобы потом с полным на то основанием диктовать нам условия мира… Русские хотят войны, чтобы снова подчинить себе эту бедную христианскую страну, частью которой они уже овладели».[100]

Ливония пыталась действовать чужими руками, а именно — воспользоваться враждой Новгорода и Великого княжества Литовского (по Салинскому договору, Новгородская земля оказывалась сферой интересов Литвы и Витовт пытался добиться от Новгорода подчинения и покорности). В 1406 г. Витовт вторгся в Псковскую землю, взял крепость Коложу, осадил Воронин. Псковский летописец писал: «Не бывала такая пакость с тех пор, как Псков встал».[101] Псков обратился с просьбой о военной поддержке к Новгороду и получил отказ. Новгородцы объясняли это тем, что они помощь выслали, но псковичи сами от нее отказались и напали на новгородские городки Великие Луки и Ржеву.[102] Псковичи же указывали, что в Луках они захватили коложский стяг — как он там оказался?[103] Как всегда, установить, кто здесь прав, кто виноват, невозможно.

В августе 1406 г. войска Ливонского ордена, Курляндского и Дерптского епископств вошли в Псковскую землю, осаждали Изборск, Котелно и Остров. В октябре последовал ответный удар псковичей, они выиграли битву при Киримпе и один день осаждали город.[104] Псков опять просит о помощи Новгород и вновь получает отказ. Зато его поддержала далекая Москва, приславшая воевод, орудие, людей. Как написано в Софийской Первой летописи, «…князь Великий Василий Дмитриевич разверже мир с великим князем Витовтом за пьскович…»).[105]

В 1407 г. псковское войско ходило в успешный поход за реку Нарову и вернулось с большой добычей. Ответный удар Ливонского ордена был направлен на сам главный источник угрозы — Псков. Произошло трудное сражение при бродах через реку Великую в местечке Туховитичи. После тяжелых четырехдневных боев псковичи удержали броды, ливонцы отступили. Хроника Рюссова рисует совершенно героический облик магистра, грозы русских и спасителя Пруссии: «Конрад фон Фитингоф, который вел ожесточенную войну против русских и предпринял поход в Псковскую область, где имел сражение с русскими при водах Модды (Великая), убил из них 7000 человек и отбросил множество их в воду, так что они должны были потонуть. После такой победы магистр хотел далее преследовать своих врагов, но должен был воротиться ради пруссаков, на которых сильно нападали Ягелло, король польский, и Витольд, великий князь литовский, чтобы подать помощь и освобождение пруссакам».[106] На деле все было гораздо скромнее, ни о каких 7000 утопленных псковичах говорить не стоит. В русской летописи в описании боев с ливонцами фигурируют отряды в несколько сотен человек, но не многотысячные — таких сил ни у Ливонии, ни у Пскова попросту не было.

21 августа 1407 г. у крепости Камно на Лозговичском поле состоялось большое сражение, после больших потерь с обеих сторон войска отступили каждое в свой лагерь. В бою погибли три псковских посадника — Ефрем Кортач, Елентий Губка, Панкрат, что говорит о масштабе битвы.[107]

Стороны продолжали бить друг друга с небывалым ожесточением. Очередной поход присланного из Москвы князя Константина Дмитриевича завершился успешно: «…и много зла учинися Немецькои земли, овых посекоша множество и полониша, и взя немецький город Порх».[108] В том же году псковичи пытались совершить поход за Нарову, но по неизвестным причинам бросили прямо на реке свой флот и вернулись восвояси, «и были во многом сетовании и печали».

В феврале 1408 г. ливонцы пять дней осаждали пограничную псковскую крепость Велье. Они делают рейды по всей Псковской земле, вторглись также в Новгородскую землю, дошли до крепости Кошкин городок. Войска магистра громили новгородские и псковские территории больше двух недель. В мае нападение на Велье повторилось, пострадал посад, жителей спасли только быстро пришедшие на помощь войска из другого псковского пригорода — Воронина.[109]

В 1409 г. рейды немецких рыцарей по Новгородчине и Псковщине продолжились. Новгород и Псков опять не смогли договориться о совместном отражении противника. После ряда тяжелых боев с переменным успехом 27 июля 1409 г. в Киримпе был подписан мир с Псковом, магистром и дерптским епископом. В том же году заключен договор Новгорода с ливонскими городами, в котором были сняты торговые конфликты 1406–1409 гг., возвращены товары, отпущены задержанные купцы и т. д.[110] В 1410 г., пользуясь ослаблением ордена после поражения при Грюнвальде, Новгород пытался ввести для ганзейцев фиксированные цены, что было с возмущением воспринято немецким купечеством.[111]

В 1416 г. состоялась бескровная «торговая война» Новгорода и Ливонии. Новгород запретил ливонцам розничную торговлю, в ответ те наложили аналогичный запрет для новгородцев во всех ливонских городах, но были одернуты Ганзой, которая потребовала снять запрещение — оно соблюдает интересы Ливонии, но нарушает интересы других ганзейских городов. Ливония не подчинилась Ганзе, возник конфликт. В 1417 г. на съезде в Ростоке и Любеке Ганза поддержала ливонские города, хотя и осудила их за самоуправство, за несогласование своих действий с остальными членами торгового союза. В том же году Новгород пошел на попятную, подписал с Ливонией новое торговое соглашение, вернувшись на позиции «Нибурова мира» 1392 г., и торговля возобновилась.

В 1417 г. Псков предложил Ливонии перезаключить мирный договор, в который входило бы взаимное обязательство — и для Пскова, и для Ливонии — не оказывать военной поддержки Великому княжеству Литовскому. Однако стороны не смогли согласовать условия договора (в основном по вопросу о том, как действовать ордену в случае конфликта Пскова с Дерптским епископом) и в 1418 г. заключили мир без всяких условий.

В 1420 г. Новгород попытался вывести отношения с Ливонией на принципиально новый уровень. Прибывшие в Ригу, а затем в Венден послы провели переговоры с капитулом. Помимо урегулирования традиционных вопросов о границах и торговле, новгородцы хотели добиться от ордена запрета торговли Ливонии со шведским Выборгом и отказа Ливонии от поддержки Швеции в случае шведско-новгородской войны (не пропускать шведские войска через Ливонию). Новгород также требовал свободного пути для русских купцов через ливонские порты. Последнее требование вызвало возмущение капитула — если русские получат право свободного плавания по Балтийскому морю, рухнет весь складывавшийся веками порядок в балтийском мире. В ограничении торговли с Выборгом, союзе против Швеции и «чистом пути» за море орден категорически отказал. Мир был заключен «по старине», на прежних условиях.

В 1421 г. был подписан Наровский договор Новгорода с Ливонией о границах и правилах торговли. Он был основан на традиции, однако содержал одно важное новшество: орден признал существующую Новгородскую границу. Тем самым он официально отказался от претензий на Водскую пятину. В 1423 г. между Новгородом и Ливонией заключен дополнительный договор, решавший спорные вопросы торговли.

1420–1430-е гг. Н. Казакова определяет как период стабилизации в отношениях между Ливонией и русскими землями.[112] Орден в 1424 и 1425 гг. даже дважды отклонял требования Ганзы запретить торговлю с русскими, ссылаясь на мирные договоры, которые он не хочет нарушать. В 1426 г. орден отказал Витовту, который приглашал рыцарей принять участие в походе на Псков. В 1428 г. мир ордена, Дерптского епископства и Пскова был продлен. В 1431 и 1436 гг. специальными соглашениями подтверждался мир Ливонии с Новгородом. Были торговые конфликты, попытки блокады, задержания купцов с обеих сторон, аресты товаров — но всегда побеждали здравый смысл и коммерческие интересы.

Ренессанс крестовых походов: борьба против «неверных русских» в середине XV в.

Отношения Ливонии с русскими землями испортились в начале 1440-х гг. В 1443–1448 гг. состоялась война Ливонии с Новгородом. Конфликт, возникший из-за убийства в 1438 г. в Ямгороде слуги Герхарда фон Клеве (в Новгородской IV летописи он назван «Итолька Ругодивец»), начал нарастать, привел к арестам новгородских купцов, задержкам товаров, запрету со стороны магистра торговать с Новгородом хлебом, и в 1443 г. — к войне.[113] Она началась с набега людей фон Клеве под крепость Ям. Они сожгли посад. В том же году псковичи под Нейгаузом потравили посевы и повесили семь местных крестьян.[114]

В начале 1444 г. новгородцы перешли Нарову и подвергли набегам окрестности Нарвы и близлежащее побережье Чудского озера. Тогда под Ям явился «с пушками» уже сам магистр, осада длилась пять дней, город, обороной которого командовал князь Василий Юрьевич Суздальский, устоял. Рыцари громили Водскую пятину, Ижорскую землю, берега реки Невы. Князь Иван Владимирович вновь хотел повести новгородцев в поход за Нарову, но планы были сорваны из-за падежа коней.[115] В 1445 г. прошли переговоры. В качестве условия мира магистр потребовал отдать ордену крепость Остров, но получил отказ. Новгородцы столь же безуспешно требовали половину Наровы и остров в ее устье.

В 1447 г. магистр заключил союз со шведским королем Кристофором, направленный против Новгорода. Ливонцы должны были ударить на Копорье, а шведы — через Неву на Орешек. Этот союз сопровождался громкими религиозными декларациями, что дает повод усмотреть в нем влияние религиозных процессов в Центрально-Восточной Европе. Недавно, в 1439 г., состоялся Флорентийский собор, на котором произошло объединение католической и православной церквей. Русские земли, в том числе Новгород, этого решения не признали и тем самым окончательно поставили себя вне пределов европейского «христианского мира».[116] Римский папа Николай V издал буллу, разрешающую ордену тратить на борьбу с русскими «неверными» часть денег, собранных от продажи индульгенций.

В конце войны новгородцев возглавил как военачальник литовский князь Александр Чарторыйский. В июле 1447 г. он разбил ливонцев в сражении у устья Наровы. Видимо, оно частично было морским, потому что, по сообщению псковского летописца, «иных их много на мори в бусах (кораблях. — А. Ф.) погибоша, а инии истопоша в море».[117] Орден ответил очередными походами под Ям и в Водскую пятину, но было ясно, что война не удалась. Ее окончания требовали ливонские города, которые грозили сепаратным миром с Новгородом или вступлением в союз с прусскими городами. Примечательно, что одним из итогов войны стала передача Ганзой ливонским городам всех полномочий по торговым переговорам с русской стороной. В 1448 г. был подписан Наровский мир на 25 лет. Тогда же был заключен псковско-дерптский договор, по которому Псков мог претендовать на Желачку — совр. остров Пириссаар около западного берега Чудского озера, на котором была рыбацкая деревня и споры о котором шли с XIV в.

Последние страницы истории прибалтийского «мира-экономики»

Именно конфликт из-за Желачки стал поводом к войне Пскова с Дерптским епископством в 1458–1463 гг. В 1458 г. Александр Чарторыйский, который теперь стал псковским князем, косил сено на Желачке и поставил там церковь Св. Михаила. Ливонцы церковь сожгли, с ней вместе заживо сгорело девять человек. Псковичи ответили походом и погромом пограничных территорий — пострадали ни в чем не повинные селения эстов, которых тоже жгли заживо, мстя за своих («…. и много чуди мужей и жен и детей пожгоша, и месть мстиша за те головы за неповинные»).[118] Ливонцы захватили псковский корабль на Нарове, сожгли прибрежные деревни. Князь Александр Чарторыйский совершил налет на приграничные деревни «…. и много повоеваша на 70 верст в землю немецькую, и три ночи начеваша и три дни, и много живота плениша, и погостов немецких много пожгоша, и божницу велику выжьгоша, и крест с божницы сняша, и 4 колоколы сняша, и попа немецького поимаша, и немець и чюхнов, мужей и жен и девок много плениша, а все то, живот и скот и головы ко Пскову провадиша».[119]

Эта эскалация насилия была приостановлена перемирием на пять лет, заключенным в 1460 г. Пяти лет стороны не выдержали. Зимой 1461/62 гг. русские стали строить на берегу Чудского озера укрепленный городок, позже названный Кобыльим городищем. 21 марта 1463 г. ливонцы осадили Новый городок под Псковом, стали жечь окрестные села. При приближении подмоги из Пскова они отступили к Колпину и были там настигнуты и разбиты. 18 июля русские осадили Нейгауз, причем подвергли его орудийному обстрелу и взяли бы, если бы пушка главного калибра не треснула при стрельбе.[120] На Нарове хозяйничали псковские корабли, высаживали десанты, перевозили войска: полыхало все чудское побережье и берега Наровы. Псковичи совершили несколько походов на кораблях по реке Эмбах, устроили настоящий погром территории Дерптского епископства.

Ливония запросила мира. В 1463 г. было заключено перемирие Пскова с Дерптом на условиях договора 1448 г. на 10 лет. Дертпский епископ обязывался платить дань и не покушаться на права русского конца в Дерпте. Ливонцы уступили Пскову спорную область Пурнау (округа Опочки), за которую противостояние шло уже много лет.[121] Для закрепления своей победы псковичи сразу же недалеко стали возводить крепость на реке Синей, которую назвали Красногородок. Орден ответил вылазками в районе реки Синей, но переломить ситуацию уже не мог.

Победы Пскова вызвали беспокойство в Новгороде. С 1465 г. начинает формироваться союз Новгорода и Ливонии против Пскова. В 1471 г. делегация новгородцев в Феллине просила магистра Иоганна Вольтуса фон Херзе в связи с истекающим перемирием продлить его только в отношении Новгорода, но не продлять с Псковом. Магистр затребовал у Пруссии военной помощи для возможной войны с Псковом и поддержки Новгорода в его противостоянии с Москвой. Но покорение Новгорода Москве в том же 1471 г. резко изменило расклад сил. Новгородско-ливонский союз не получился, а воевать маленькому Ливонскому ордену со всей объединенной под эгидой Москвы Россией было бы самоубийством. Мало того, во время покорения Новгорода в 1471 г. московские войска, не особо разбирая границ, сделали рейд по территории Ливонии под Нарвой и вернулись с добычей и трофеями.[122]

Тяжелая поступь Москвы

Началом заката прибалтийского «мира-экономики» стало взятие великим князем владимирским и московским Иваном III в 1471 г. Великого Новгорода. Новгородская республика была ликвидирована, в 1478 г. снят вечевой колокол. Произошел «перебор людишек»: часть новгородцев выселена из города, а им на смену привезены московские купцы и служилые люди. Особенно больно это ударило по купечеству, потому что по живому рвались годами налаживавшиеся личные торговые связи. Новые выходцы из Москвы обладали совсем иными ухватками и стилем ведения дел, что Ливония почувствовала очень быстро. Треугольник «Ливония — Новгород — Псков» начал распадаться.

Ливония в 1471 г. во время Шелонской битвы думала даже вмешаться в конфликт и напасть на Псковщину, явно не представляя себе масштабов происходящего. Но магистру повезло — он не успел вступить в конфликт и уцелел. Правда, ситуацией он все же не владел — в 1472 г. магистр Берндт фон дер Борх решил, что, раз власть в регионе меняется, это повод требовать свое. И потребовал обратно область Пурнау, потерянную в 1463 г., причем от самого Ивана III. В ответ в Псков по приказу Москвы пришли полки из 2 русских городов, что значительно остудило пыл главы ордена. В 1473 г. после трудных споров было подписано псковско-дерптское перемирие на 5 лет, в 1474 г. — продлено на 30 лет (к договору также присоединился Новгород); а в 1474 г. заключен договор между Псковом и орденом о перемирии на 20 лет.[123] Эта практика — заключения целой серии договоров между разными субъектами — продолжится и в дальнейшем, причем от имени великого князя московского их будут заключать новгородские и псковские наместники. Данный порядок, несомненно, был на руку Москве — он запутывал ливонских переговорщиков и принижал Ливонию. Она была вынуждена иметь дело не с правителем России, а с его наместниками, что оскорбляло ливонского магистра. Государь всея Руси не считал его равным себе правителем, хотя сам магистр почтительно именовал его «кайзером». В договорах появились новые выражения: «челобитье» ливонских послов, «великий князь жалует милостью». Ливонцы не очень понимали, что за этим стоит, но смутно чувствовали, что они предстают зависимым, приниженным контрагентом.

20 лет мира стороны не вытерпели. В 1478 г. во время третьего похода на Новгород войска Ивана III, слабо разбиравшиеся в местной географии (да и никаких пограничных знаков не было) слегка прошлись по территории Дерптского епископства. Здесь не стоит видеть каких-то стратегических планов, видимо, воинов увлекала возможность безнаказанного грабежа. Ливонцы в ответ арестовали псковских купцов, псковичи совершили набег на Ливонию — мстили за обиды, нанесенные купцам.[124] Для фон дер Борха это был просто подарок судьбы — в это время внутри Ливонии вовсю шла гражданская война, противостояние магистра и рижского архиепископа. Римский папа грозил магистру отлучением от католической церкви. Борх в 1479 г. активно пишет в Рим, что над католическим миром нависла «русская угроза», что он является последним оплотом против схизматиков и что Иван III готов принять католичество, только условием этого является… подчинение Рижской архиепископии Ливонскому ордену.[125] Одновременно в 1479 г. магистр попытался заручиться антирусским военным союзом с Великим княжеством Литовским. Но король Казимир разочаровал ливонца: он был согласен, если Ливония… подчинится польско-литовской короне. Удалось договориться только об оборонительном союзе.

Чтобы продемонстрировать папе свое благочестие, в 1480 г. магистр фон дер Борх в союзе с дерптским епископом Иоганном начали «маленькую победоносную войну» против Пскова. Целью войны было вернуть приграничные территории, захваченные псковичами с 1458 г. (Желачка, район Красногородка, архиепископская область Пурнау и др.). Был взят и сожжен Вышгородок. 20 января 1480 г. осажден и обстрелян Гдов. Ответным ударом псковичи и пришедшие на помощь московские войска прорвались к Дерпту и устроили его непродолжительную осаду. В феврале ливонцы осадили Изборск, разорили его окрестности: «…и поидоша немцы ко озеру, жгучи и паляче псковскую волость, а во Пскове видить дым и огонь». В Печской губе на льду состоялось кровопролитное сражение, закончившееся вничью. В бою погибли с обеих сторон сторожевые полки, а «большая рать» устояла. Следующим набегом немцы 5 марта 1480 г. сожгли Кобылье Городище.[126]

Магистр запросил помощи у Данцига и Любека. Любек постановил войска не посылать, но на товары, поступавшие из Ливонии, вводился особый налог в размере 1 % — на военные нужды. 18 августа ливонские войска вновь осадили Изборск, 20 августа — Псков. К городу подошли 23 военных ливонских корабля. Во время осады псковичи сами сожгли Завеличье, чтобы враг не мог укрываться среди построек и использовать их для строительства осадных орудий. Пятидневная осада завершилась неудачей: высаженный под стены псковского кремля десант был уничтожен. Ливонцы отступили.[127]

Псков обратился за военной помощью к Москве, и Иван III приказал войскам, стоявшим в Новгороде, недавно присоединенном к Русскому государству, выступить против ливонцев. Псковский летописец пишет, что 16 января в Псков вошло 20 000 московского войска — цифра, несомненно, преувеличенная. Но отряд, видимо, в самом деле был внушительным. Ливония сразу почувствовала разницу — воевать с псковскими или с московскими войсками. Воеводы ходили походом по ливонским землям 4 недели, взяли Каркус, осадили Феллин и сняли осаду только после внесения ливонцами выкупа (то есть фактически город тоже сдался). В Москву в качестве трофея посланы 8 феллинских колоколов. Были сожжены городские предместья Тарваста и Каркуса. Нападению подверглись 16 округов Ливонии. После этого обмена ударами стороны заключили перемирие на 10 лет.[128]

Тяжелая поступь Москвы побудила Ливонию искать более тесной связи с «материнским» германским миром. В 1481 г. ливонский магистр Борх обратился к Священной Римской империи с грамотой, в которой просил считать себя имперским вассалом в качестве подданного имперского князя — рижского архиепископа. Император Фридрих III в ответ прислал ему регалии на орденские владения, что вызвало большую напряженность как в Пруссии (великий магистр никогда ранее не получал регалий от императора), так и в Риме (папа ревниво относился к подобным обращениям). Действия ливонского магистра оказались непонятыми, но показательна их направленность — Ливония, чье положение на востоке Европы становилось все более шатким, пыталась более определенно утвердить свой статус в империи.

А беспокоиться было о чем. Иметь дело с московскими властями оказалось очень трудно, это не лояльные и готовые к компромиссам новгородцы. В 1487 г. был перезаключен новгородско-ганзейский договор. В нем впервые были разведены «дела земли» (т. е. государственных структур Ливонии) и «дела купцов» (т. е. торговых городов). Ливонцы, казалось, вздохнули с облегчением: политические конфликты вроде бы как не должны были больше мешать торговле. Но здесь крылась ловушка: теперь в случае войны ливонские города не могли оказывать поддержку ордену и ландесгеррам. А деньги были у городов, и возможности найма войска для обороны Ливонии резко падали.

Главное, что произошло в 1487 г., — внутри и без того непрочной Ливонской конфедерации усугубился раскол сторон. Ландесгерры и города перессорились в ходе обсуждения своей роли в предполагаемой войне с русскими. Дело в том, что сразу после переговоров орден обратился с просьбой дать денег на наем солдат… к Ганзе, поскольку ливонские города отказываются сотрудничать. Удивленная Ганза запросила Ригу, которую ландесгерры прямо обвиняли в предательстве и «боте на русских»: «…они хотят преподнести страну русским и исторгнуть ее у христиан… <…> рижане на погибель всей немецкой нации намереваются совместно с ненемецкой нацией погубить эту страну».[129]

Послы Риги в Ганзе заявили, что для торговли нужен мир. А орден сам виноват, и субсидировать его нечего. Это только разожжет конфликт. Русских вполне удовлетворит получение области Пурнау или денежные выплаты, которые орден, преступно захвативший архиепископскую казну, может сделать самостоятельно. Солдаты на самом деле нужны ордену не для войны с русскими, на «московской угрозе» магистр спекулирует. Он хочет на самом деле напасть на Ригу и установить свой диктат в Ливонии. А города свободны, хотят мира и торговли.

Собрание ганзейских городов — ганзетаг — приняло сторону Риги. Магистру ничего не оставалось делать, как активно распространять слухи о скором и неизбежном нападении схизматиков, и пытаться запугать Европу угрозой «русской агрессии». С этого момента тема «опасности нашествия с востока» становится постоянной (сегодня бы сказали — мемом) для сигналов, идущих из Ливонии.

В поведении России в самом деле видели угрозу христианским купцам. В 1488 г. новгородский наместник Ивана III приказал, страшно сказать, взвешивать ганзейские товары, поступавшие из Ливонии. Это вызвало буквально взрыв беспокойства в Ливонии и Ганзе, бурную переписку и подготовку специального посольства в Москву с просьбой сохранить «старину», не взвешивать заморские бочки с медом и мешки с солью, а продавать по традиционным единицам товара — мешкам и бочкам, без контроля веса содержимого.[130] Иначе купцы потеряют всю прибыль.

Русский великий князь нашел гениальный ответ — он заявил, что немцам никто не запрещает продавать товар без взвешивания. А вот новгородцам нельзя без взвешивания совершать торговые сделки. Так что если немцы найдут в Новгороде покупателя на товар без взвешивания — то, пожалуйста, торгуйте как хотите. А не найдете и будете торговать с новгородцами — то придется соблюдать, установленные для них правила…

В 1494 г. в таком же стиле были отменены «колупание» и «наддачи». Никто не запрещал немецким купцам «колупать» товар и брать его значительные части «на пробу». Только вот русский купец, который разрешит делать это с продаваемым им товаром, наказывался штрафом в две гривны или битьем кнутом.[131] То, чего Новгород добивался десятилетиями, оказалось сделано одним росчерком пера великокняжеского наместника..

Все эти меры Москвы обрушивали веками сложившуюся систему русско-ливонской торговли. Она становилась более выгодной и справедливой для России, но резко уменьшала прибыльность для Ливонии и Ганзы. Больше нельзя было продать бочку с десятком сельдей, выдавая ее за «бочку сельди». Кроме того, из-за депортации новгородских купцов и их замены московскими переселенцами после присоединения Новгорода значительно изменился контингент покупателей. Москвичей меньше интересовали утонченные предметы роскоши, изысканные вина, дорогие ткани. Зато они хотели покупать оружие и сырье для военного ремесла (металлы и т. д.), ввоз которых в «варварские страны» запрещался Европой с XIII в. Формально Ливония была вынуждена соблюдать запрет (Московию относили к нехристианским, варварским странам). На практике существовала контрабанда, поскольку азарт погони за прибылями брал верх.

Изменилась и ситуация на границе. В 1492 г. прямо напротив Нарвы по итальянскому проекту была возведена четырехугольная каменная крепость Ивангород. Немцы назвали ее «русской Нарвой». Планы строительства крепости в этом месте новгородцы высказывали еще в 1417 г.,[132] но реализованы они оказались много позже. Расположение крепости было несколько странным: правый берег Наровы ниже левого, и Ивангород оказывался полностью накрываемым огнем сверху с орудийной башни «Длинный Герман» Нарвского замка (в этом нетрудно убедиться и сегодня, поднявшись на смотровую площадку нарвской башни). М. Мильчик в связи с этим высказал мысль, что цель возведения Ивангорода была не военной, а символической: утвердить власть Ивана III в новом регионе.[133] Это не совсем так: за всю свою историю Ивангород не был покорен или уничтожен огнем из Нарвского замка (хотя и страдал от него — пришлось строить специальную высокую внутреннюю стену, отгораживающую двор крепости от вражеского огня). А вот из Ивангорода Нарву в 1558 г. взяли.

Вскоре после основания в 1495 г. молодую русскую крепость захватили пришедшие по реке Нарове шведы. Они предлагали передать ее ливонцам. Магистр Плетенберг согласился принять подарок, но его послы прибыли в Ивангород, когда шведы из него уже уехали при слухах о приближении русских войск. Самостоятельно разбираться с русскими магистр не захотел и предпочел сделать вид, что «подарка» и не было. Русские отстроили Ивангород заново, и для Нарвы наступили черные дни: ее жители больше не чувствовали себя в безопасности, русские пушки смотрели на них через реку. Хронист Бальтазар Рюссов так описывает реакцию ливонцев на постройку Ивангорода: «И после того времени, как замок был готов, христиане в Ливонии, а в особенности жители Нарвы, должны были терпеть оттуда много поруганий и насмешек, так что вкратце того невозможно и описать. Потому что русские из нового замка Ивангорода и во время перемирия стреляли в ливонскую Нарву так много и часто, как им было угодно, и убили многих знатных особ, именно Иоанна Мейнингенского, бургомистра в Нарве, и многих других. И когда к ним послали спросить, по какой причине они это делают, то они не знали, какими бы только насмешками и издевательствами принять тех послов, и творили всевозможные шутки, какие только могли придумать, над жителями Нарвы; все это описать неприлично».[134]

«Кому и кобыла невеста», или Из-за чего был разогнан Ганзейский двор в Новгороде

В 1494 г. ганзейцы испытали шок. В Новгороде был в жесткой форме разогнан Ганзейский торговый двор. Б. Рюссов описал эти события следующим образом: «В этом году великий князь, в противность всякой справедливости, приказал арестовать всех немецких купцов, находившихся в Новгороде, и схватившие их сняли с немцев чулки и башмаки и заключили ноги их в железные колодки и бросили их в тесные башни, где некоторые должны были сидеть по три года, а некоторые — по 9 лет».

М. Б. Бессуднова приводит перевод немецкого описания «капута» Ганзейского двора в Новгороде: «…в день св. Леонарда (6 ноября) ровно в полдень немецкие купцы в Новгороде были вывезены с Немецкого подворья русскими старостами (ptdertuden) Фомой Zelara (?) и Иваном Жидовиным (Zydone), да дьяками великого князя Данилой Мамыревым (Vylnrarone) Василием Жуком (Zuth) и Иваном Zamerock (?), сказавшими хаускнехту: "Ганс Хартвиг и вы, немецкие купцы, вы становитесь пленниками великого князя и царя всея Руси Ивана Васильевича до тех пор, пока его купцам не будет возмещен ущерб, причиненный, как они полагают, в ганзейских городах. Они обыскали их и забрали себе ключ от церкви, в которой находилось имущество купцов и их товары стоимостью в 96 тысяч марок, как русские записали со слов нескольких немецких купцов. Кроме этого, проводившие арест забрали много ценной церковной утвари: колокола, кувшины с предназначавшимся для причащения вином, "а также другие ценности и деньги (dennynge), которые не были включены в опись. Позже вечером купцы были доставлены в Новгород на архиепископский двор, после чего они находились в тюрьме в кандалах до 1498 года».[135]

Русская сторона заявляла, что поводом послужили репрессии ливонцев против русских купцов в Ревеле — по свидетельству Рюссова, одного сварили заживо по обвинению в фальшивомонетничестве, другого сожгли за зоофилию.[136] Данные казни действительно имели место: фальшивомонетчик Василий Сарай из Ямгорода в 1490 г. по приговору ревельского суда был заживо сварен в кипятке.

Русский купец Василий Захарьин был сожжен в Ревеле за противоестественную любовь к животным («сношения с кобылой»).[137] Несчастную кобылу при этом тоже убили (это полагалось по европейскому законодательству). Стоит заметить, что если в Европе за половые сношения с животными полагалась смертная казнь, то в России на это смотрели проще: предполагалось покаяние и большой денежный штраф. Поэтому казнь Захарьина была воспринята как кара, неадекватная его проступку.

М. Б. Бессуднова справедливо замечает, что казнь фальшивомонетчика была еще в 1490 г., и вряд ли русские раскачивались бы четыре года, чтобы отомстить за него. Здесь явно видно, что ливонская сторона пыталась изобразить причины разгона конторы как можно более абсурдными и нелепыми (безумные русские власти вступаются за уголовника и извращенца, ради этого готовы обрушить веками налаживаемую балтийскую торговлю). А русским был нужен формальный повод для разгона ганзейцев. На самом деле, Ганзейская контора пала жертвой большой московской политики — в 1493 г. провалились переговоры Ивана III со Священной Римской империей об антиягеллонском союзе, направленном против Польши. Великий князь приказал продемонстрировать свое недовольство на немцах, которые подвернулись под руку, в назидание всему германскому миру.