«Подводный волк» Гитлера. Вода тверже стали

Глава 11 КОЛБАСА

Жизнь подводника состоит из двух неравных частей — ада и рая. Граница между ними — узкая полоска пирса. На суше им все позволено, для них нет запретов, все, чего ни пожелаешь, буквально валится к твоим ногам. Народ чтит тебя если не как бога, то как античного героя, женщины падают к тебе в объятия, еще не успеешь им подмигнуть. О подводниках пишут книги и снимают кинофильмы. Но есть еще и ад, и этот ад всегда с тобой. Он продолжает сниться на суше. Душный зловонный гроб, плавучая братская могила покачивается на волнах и приглашает в круиз через Стикс новых жертв. Здесь нестерпимо холодно зимой и так же нестерпимо жарко летом. Здесь враждебно все — от черной глубины до высоких облаков, из которых выскакивает смерть и жалит свинцом и сталью. И надеяться можно лишь на себя и на командира. Больше не на кого. Ошибка одного может стоить жизни всем.

«Постарайтесь не особенно неистовствовать», — предупреждал Ройтер своих товарищей в день, вернее в ночь, перед выходом. А он был назначен на 9 утра. Поскольку Ройтер заслуженно ходил в героях, то на выход его лодки в море собирались все. А в этот раз должен был присутствовать сам командующий. Да и не только командующий. Ожидалось прибытие гросс-адмирала. А это тот еще гусь — старый уставник, сующий свой нос всюду, куда его не просят. Накануне Папа лично пришел проверить, все ли хорошо у его орлов. Около 18.00 Деген и Барш усвистели в город. Они и не скрывали от товарищей, что собирались всерьез заняться двумя дамами. Дамы эти были достаточно хорошо знакомы морякам. И никого это особенно не удивило. Не служили те в местном борделе по какому-то чудовищному недоразумению. А если бы служили, то, наверное, остальных бы оставили без работы. Невозможно достоверно утверждать: могли ли эти дамочки взять в оборот команду, допустим, линкора… Но подводная лодка — куда более мелкое подразделение, и многие матросы, да и боцманы, могли рассуждать об их возможностях со знанием дела. Семья далеко — смерть близко. Но это лирика, так сказать, а вот проза началась утром, когда боцман и матрос не вернулись за час до построения. Они не вернулись и за 30 минут, и за 20, и даже за 5, когда острый пронизывающий взгляд гросс-адмирала уже искал очередную жертву, они не появились. Минуты тянулись мучительно. 8.55 — нет, 8.58 — нет, 8.59… Вообще-то пора трубить построение… А двух членов экипажа нет. Это ж дезертирство!!! «Бл…ь, что угодно — только не это!!!» — думал Ройтер. Неужели люди, с которыми он прошел не один смертельный поход, способны его вот так подставить, как последнего чмошника в Данхольме.

— На флаг и гюйс — смирно! — раздалась команда.

На пирсе, пожалуй, никогда не собиралось такого количества высших чинов, как в этот раз. Возле белой фуражки Редера мелькал золотой галун Дёница. Дёниц был напряжен и нервничал. Море волновалось, с него шел неприятный ветер, который очень сильно трепал флаги. Они хлопали на ветру так, что казалось, порвутся.

В эту минуту почти на самый пирс, дико скрипнув тормозами, влетел грузовой «Опель-блиц». И из него почему-то с забинтованной головой выпрыгнул Деген, а вслед за ним тоже с забинтованным ухом Барш.

Матросы прошли вдоль строя старших офицеров, чеканя шаг и отдавая честь, после чего запрыгнули на качающуюся палубу лодки. На глазах у опешившего военного корреспондента.

Тишина длилась, наверное, с минуту, а то и все две.

Не будем тут приводить слова гросс-адмирала, скажем лишь, что в этот день лодка в море не вышла. Редер, усмотрев в этом чудовищное нарушение устава, отчитывал Дёница за его людей. Дёниц отмалчивался, изредка кидая взгляд на Ройтера. Все, кто знал контр-адмирала, понимали, что ничего хорошего этот взгляд предвещать не мог. Недаром у Папы второе прозвище было Лев. И этот лев уже нервно бил хвостом. Сейчас его отчитали, как щенка. Ройтер понимал, что самое подходящее сейчас застрелиться, потому что дерьмо, особенно когда катится сверху, имеет способность увеличиваться в размерах. Дело пахло трибуналом.

Дёниц решил лично провести блиц-расследование, опросить всех и начал снизу вверх. От матроса — к командиру…

— Ну рассказывайте, господа, как это так получается, что вы приходите к смотру командующего с опозданием…

В кабинете собралось много чинов.

— Мы решили провести время… — начал, сбиваясь, Барш.

— Так, и что у вас с головой?

— Меня ударили сковородой…

— О как! И что же это, доблестные подводники Ройтера не могут за себя постоять?

— Это была женщина…

— Логично, раз сковородой — то женщина… Продолжайте. Мы хотим знать подробности…

Далее Барш и Деген поведали историю, которая потом долго вспоминалась во флотилии. А дело было так. Они каким-то образом оказались не в гостинице, а на частной квартире. Ну, этого и следовало ожидать, ведь у них «все было серьезно». Это за ерундой всякой ходят известно куда. Накупили по дороге в лавочке разного вкусного, естественно, колбасу, шнапса не было, зато было вино, ну, и так далее — стол ломился. И уже дело близилось к утру, и все бы ничего. Барш уже собирался отчалить, как вдруг на кухне им овладела страсть. Любовь — штука непредсказуемая. Так он и слился со своей подругой в экстазе, облокотив ее на кухонный стол. В процессе он неожиданно почувствовал, что силы его иссякли, и чтобы не посрамить чести подводного флота, он решил использовать подручные средства, то есть колбасу, собственно, которую они приобрели намедни. Благо, ее было достаточно. Видимо, дама не почувствовала особой разницы, поскольку, судя по словам матроса, была вполне довольна, если бы не одно хреновое НО! Тут в кухню вломился Деген. Это, естественно, внесло некое замешательство. Барш с невозмутимостью, достойной, пожалуй, английского лорда, сделал вид, что ничего необычного не случилось, и просто закрыл дверь ногой. Для чего пришлось сделать несколько шагов… Тут уже дама была сильно удивлена… Это какого же размера нужно иметь достоинство, чтобы отойти на пару шагов и не нарушить контакта! Естественно, когда она поняла, чем ее имеют, возмущению мадемуазель не было предела, и она огрела моряка тем, что было под рукой, а под рукой была сковородка…

Ройтер уже испытывал какое-то странное чувство вины перед военно-морским флотом. Этот эпизод, похоже, уже ставил окончательную точку в его карьере. Он окинул взглядом длинный стол совещаний и с удивлением заметил, что с офицерами, сидящими за ним, происходит что-то странное. Некоторые закрывались листком бумаги, некоторые ставили локти на стол, что в присутствии вице-адмирала было просто невежливо. Сам Папа облокотился на стол, закрыв лицо руками и изредка поглядывая вокруг одним глазом. Он был красен, как помидор. В конце концов, кто-то не сдержался, и комната наполнилась громоподобным хохотом двух десятков глоток.

— Идите все к черту, Ройтер! — выдохнул наконец Дёниц, смахивая пальцами слезы с ресниц. — В море! Немедленно! Чтобы привезли не менее 30 тысяч!

О боже… колбаса… Ха-ха-ха…

Ладно. Обошлось. Привезли 32 тысячи. Но с этого дня за Ройтером укрепилось прозвище Der Wurstkapitän («колбасный капитан», «капитан-колбаса»). «Тень» колбасы прицепилась и ко всей команде. Когда на складе выдавали продукты перед походом, сверху обязательно клали батон краковской. Кто-то предлагал в лапы пикирующему орлу, которого изобразил на парусе Шепке, дорисовать колбасу. Хотя все эти шутки были вовсе не обидно-уничижительным, а скорее, напротив. Типа «еб…т всех подряд, даже подручными средствами, когда израсходованы стандартные…». Ну а у кого большие яйца — тот и вождь. Нет, ну фюрера мы, упаси бог, не имеем в виду, ему не до таких глупостей. Он думает о судьбе нации и добровольно отказался от всего, что может помешать. Ой… что-то я не то говорю. В общем, колбасное прозвище так сильно срослось с Ройтером, что даже на некоторое время затмило «чистильщика» и «санитара моря», которым его наградили подводники за то, что большую часть его улова составляли военные противолодочные корабли. Ройтер чистит море, чтобы нам в нем лучше работалось…

Как-то Рёстлер вызвал Ройтера к себе для беседы. Такое случалось крайне редко. Потому что «душка-Ганс» — было и у этого свое прозвище, — обычно старался общаться в неформальной обстановке — за пивом в ресторанчике, может быть, кого-то случайно увидел — протрепался (правда, он странно всегда оказывался именно там, где ему надо было оказаться «случайно», даже в борделе). (Ну а что? Воспитательная работа должна проводиться всегда.) Но вот чтобы официально вызвать к себе, через посыльного… Что-то не то случилось в Датском королевстве…

Ройтер застал «душку-Ганса» оживленно треплющимся по телефону. Тот сделал жест рукой, мол, проходи-садись, секретов никаких нет, и продолжал…

— Ой, Вилли! Ну не смеши ты мои ботинки… Ну и что? И сказал… Так это же очень здорово, что офицеры обсуждают такие вещи неформально. Понимаешь, незаорганизованно… Ты же знаешь наши собрания — скулы сводит… Это, ты знаешь, как говорится, кто на что учился… Вон твои шефы-агрономы…[39] Ха-ха-ха!!! Ладно, я тебе ничего не говорил. Ну… Ну расковырял он рыло паре идиотов — ну и им же на пользу… Ну да… Ха-ха-ха!!! А вот это, я тебе вообще скажу, и отлично! Надо простимулировать… Скажи, Вилли, ты когда-нибудь сидел в металлической трубе на глубине 100 метров под бомбами? Я тебе скажу, это слава богу, что у них еще стоит после всего этого… У меня б не стоял уже давно… у тебя тоже. Ха-ха-ха!!. (Рёстлер отвалился на спинку ампирного кресла, пытаясь по-американски занести ноги на стол, но не получилось — кресло было слишком тяжелым.) Бл…ть! Он — ариец. Ты на него посмотри. А этот кто? А… Ну-ну… Муд…ло он, а не ариец. Ага… А чего, скажи, тогда у них до сих пор детей нет? Может, он вообще — гей… Вот-вот… с этим разберись… Пока одни воюют — другие сухари воруют… Ха-ха-ха… Да ну… не мешай парню воевать. Ладно, давай, будь здоров… Кстати, ты когда будешь свободен? Да хотел позвать тебя на рыбалку… Анчоус — умм! Ты видел бискайских анчоусов? Прекрасно… Да понимаю, что работа… Вот-вот, и не прибавляй себе работы всякими идиотствами. Какая-то бл…дь написала х…ню, может, он ее недотрахал, а ты и рад бумагу переводить… Ладно, пока!

— Шеф местного гестапо, — пояснил Рёстлер. — Прислали им там донос на одного нашего — звонил, спрашивал чего-как…

— На кого это?

— Да не бери в голову… Чего же я от тебя хотел-то… А… вот, слушай… У тебя на лодке полный комплект сейчас?

— Ну вроде да… Все нормально. (Ройтер никак не мог взять в толк, о чем идет речь.)

— Тут, понимаешь, Дёниц-младший рвется к тебе вахтенным. Лейтенант Клаус Дёниц… Прям хочет, говорит, хочу — не могу. Хочу уничтожать эсминцы…

— А кого я подвину-то? У меня оба вахтенных в комплекте…

— Да знаю… Кстати, что ты своего еврея никак не повысишь, что он у тебя все в фенрихах… уже пора ему давно лейтенанта…

— Я два раза представление делал…

— И что?

— Глухо. Все, что для него выбил — это бляху,[40] а он уже давно на крест заработал. Даже не знаю, что делать-то… Не фюреру же писать…

— Да конечно нет! Глупо на такую ерунду растрачиваться… Вообще надо действовать вовсе не так. Никаких фюреров! Надо просто найти задницу, в которую всадить иголку. То-о-оненькую иголочку. Знаешь чего, а обратись-ка ты с этим напрямую к гросс-адмиралу. Дёниц — скорее всего завернет, а вот Редер — он любит всяким убогим помогать… А… Ну у тебя ж колбаса… Гы-гы… Вот если б до колбасы… Но тем не менее попробуй… А еврея твоего, кстати, можно переучить на торпедиста. Он вроде шарит в этом деле…

— Ну да, атаки хорошо просчитывает…

— Вот… Хотя адмиральский сынок, блин, на лодке… Геморроя потом не оберешься… Да… вот, собственно, что я тебя вызвал-то… Смотри!

Рёстлер достал из ящика стола синевато-зеленую папку. От нее сильно пахло типографской краской. Внутри папки были несколько необычным образом свернутых пачек желтоватой бумаги с налетом «берлинской лазури»[41] — типографские «синьки».

— Вот, держите, сударь, — сунул ему в руки папку Рёстлер.

Ройтер бегло пробежал «синьки» — мелкая готика сливалась в плохо читаемое месиво, но на первой странице красовался портрет его приятеля с трубкой во рту. Точно такой же, как Ройтер с сигарой. На ответной части синела надпись «Подводник сегодня». Иоахим Шепке.

— Видите, вот уже книжка практически готовая к выходу.

— Ух ты! А Иоахим молчал…

— Ну а чего ему кричать-то? Дело свое знает. Что скажешь? — вопросительно посмотрел Ганс.

— Ну что тут скажешь — здорово, завидую, можно сказать…

— Завидовать не надо. Мне нужно, чтобы ты написал такую же. Ну или подобную… тут еще картинки будут. Я просил его подготовить несколько акварелек.

— А это о чем? — спросил Ройтер, просматривая первые страницы. Шепке, оказывается, не только написал, но и проиллюстрировал книгу.

— А это неважно. Напиши о чем хочешь, хоть о любви, хоть о школе, хоть о том, как эсминцы топишь — полная свобода, главное, что автор — ты…

— Хорошо как у вас все получается, а если не смогу? Я же не писатель.

— Твой чики-пукин — вон тоже не писатель, а книжка получилась. Почему 7-я[42] может, а мы нет?

— Не уверен, что у меня получится, но я попробую.

— Не-е-е! Пробовать не надо. Надо либо делать — либо нет. Я тебя не тороплю. Понимаю же, искусство и все такое. Напишешь, когда почувствуешь, что сможешь. Но ты сможешь. Просто обязан смочь.

Ройтер кивнул и собрался уходить.

— Ройтер! — окликнул его «душка-Ганс». — Может, ты не понял? — улыбнулся он совсем уж по отечески. — Это не приказ.