«С» - значит сыщик

9

В 10.30 он помогал мне пристроить мои несчастные косточки на пассажирское сиденье ярко-красного «порше». Я смотрела, как он обошел машину и уселся на водительское место.

— Вы взяли это напрокат?

— Это моя. Я на ней сюда приехал. Не захотел дожидаться приятеля с самолетом. Он не мог вылететь достаточно быстро.

Я пристегнулась и расположилась в низком сиденье из черной кожи. Диц выехал с парковки и включил кондиционер. В машине пахло кожей и табачным дымом. Я чувствовала себя изолированной от жара пустыни и суровой реальности.

— Куда мы едем?

— В мастерскую, куда отвезли вашу машину.

— Она открыта по воскресеньям?

— Теперь да.

— Как вам это удалось?

— Я дозвонился до хозяина. Он нас там ждет.

Мы приехали в Браули, в автомастерскую, которая располагалась на бывшей заправочной станции, рядом с главной улицей. Мой «Фольксваген» стоял на площадке, за проволочной оградой. Когда мы подъехали, из офиса вышел хозяин, со связкой ключей в руках. Он отпер замок на ограде и открыл ворота. Диц въехал на площадку, припарковал машину и остановил мою руку, когда я хотела открыть дверцу.

— Подождите, пока я подойду.

По его тону я поняла, что хорошие манеры в правила игры не входили. Я сделала, как велено, наблюдая, какую позицию он занял, открыв дверь, чтобы прикрыть мой выход.

Владелец мастерской, кажется, не заметил в нашем поведении ничего необычного.

Диц протянул ему сложенную купюру, но я не увидела, какого достоинства. Наверное, достаточно большого, если человек согласился с нами здесь встретиться в день, когда обычно все закрыто.

Мы обошли мою машину, осматривая повреждения. На ней не было живого места.

— Похоже, ей здорово досталось, — сказал хозяин Дицу. Не знаю, машину он имел в виду, или меня. Я открыла помятую дверцу с пассажирской стороны и опустошила бардачок, засунула в сумку регистрацию и выкинула коллекцию древних чеков за бензин. На заднем сиденье до сих пор лежали мои вещи: книги по юриспруденции, несколько инструментов, фотооборудование, мелочи из одежды и пара туфель. Многие вещи во время атаки оказались на полу и теперь пропитались грязной водой из канавы. Я проверила коробку со старым фарфором и была обрадована, обнаружив, что ничего не разбилось.

Я погрузила, что могла, в багажник дицевского «Порше». То, что не выбросила сразу, упаковала в большую картонную коробку, которую владелец любезно притащил из мастерской. Туда же поставила коробку с посудой. Выписала чек за буксировку машины и организовала, чтобы мне все переслали в Санта-Терезу. Напишу заявление в страховую компанию сразу, как вернусь, хотя не думаю, что мне выплатят много.

Через десять минут мы уже ехали на север по 86. Как только мы тронулись, Диц вложил сигарету между губами и достал зажигалку. Он заколебался, взглянув на меня.

— Курение вас побеспокоит?

Я подумала о том, чтобы быть вежливой, но это не имело особого смысла. Для чего тогда общение, если не говорить правду?

— Возможно, — ответила я.

Он опустил окно и выбросил зажигалку, потом — сигарету, за ними последовала пачка «Винстона» из кармана рубашки.

Я уставилась на него с неловким смешком.

— Что вы делаете?

— Я бросил курить.

— Вот так, просто?

— Я могу сделать все, что угодно.

Это звучало, как хвастовство, но, могу сказать, он был серьезен. Мы проехали пятнадцать километров, прежде чем кто-то из нас снова заговорил. Когда мы приблизились к Сэлтон Си, я попросила его притормозить. Я хотела показать ему место, где мужчина в «Додже» напал на меня. Мы не остановились, в этом не было необходимости, но я чувствовала, что не могу просто так проехать мимо.

В Индио мы заехали на стоянку маленького торгового центра, где мексиканский ресторанчик помещался между телемастерской и ветеринарной лечебницей.

— Надеюсь, вы проголодались, — сказал Диц. — Я не хочу останавливаться, когда мы подъедем к Лос-Анджелесу. По воскресеньям жуткие пробки.

— Хорошо, — ответила я. Правда была в том, что я чувствовала себя напряженно и хотела передохнуть. Диц вел машину хорошо, но агрессивно, нетерпеливо, всякий раз, когда оказывался позади другой машины. На шоссе было всего две линии, и его стиль обгона заставлял меня вцепляться в поручни. Его внимание было полностью сфокусировано на дороге, впереди и позади, в поиске (я предполагаю) подозрительных машин. Он держал радио выключенным, и мертвая тишина в машине прерывалась только звуком его пальцев, барабанивших по рулю. От него исходила энергетика, которая меня раздражала. На открытом воздухе еще было бы терпимо, но в закрытом пространстве машины я начинала ощущать клаустрофобию. Перспектива пребывания в его обществе двадцать четыре часа в сутки начинала меня беспокоить.

Мы вошли через стеклянную дверь в длинное, унылое, прямоугольное помещение, которое, видимо, создавалось как торговый зал. Грубая перегородка отделяла кухню от зала, где стояли несколько столиков. Через проход я могла видеть плиту и видавший виды холодильник. Диц велел мне подождать, пока он прошел и проверил заднюю дверь.

Помещение было прохладным, и, когда мы отодвинули стулья, чтобы сесть, отозвалось эхом.

Диц уселся так, чтобы присматривать в окно за машиной.

Кто-то с неуверенностью рассматривал нас из кухни. Может быть, они думали, что мы пришли с инспекцией из отдела здравоохранения и ищем крысиный помет. Донеслось обсуждение шепотом, а потом появилась официантка. Она была маленькой полной мексиканкой средних лет, в белом переднике, украшенном пятнами. Она застенчиво попыталась продемонстрировать свои языковые способности. Мой испанский ограничивается (приблизительно) тремя словами, но могу поклясться, что она предложила нам беличий суп. Диц косился на нее и мотал головой. В конце концов они потрещали немного на испанском. Кажется, он не говорил свободно, но добился, чтобы его поняли.

Я изучала его, пока он подбирал испанские слова. Он выглядел усталым, его нос был слегка приплюснут, с узелком на переносице. Рот широкий и прямой, немного перекошенный, когда он улыбался. Зубы были хорошие, но я подозревала, что не все из них были своими.

Выглядели слишком ровными и белыми. Он повернулся ко мне.

— Они только вчера открылись. Она рекомендует менудо или тарелку-ассорти.

Я наклонилась к Дицу, избегая яркого взгляда официантки.

— Я не ем менудо. Его делают из коровьего желудка. Вы когда-нибудь это видели? Оно белое и похоже на губку, все эти дырки и пузыри… Это, наверное, какой-то внутренний орган, которого у человека даже нет.

— Она будет ассорти, — сказал он мягко. Он поднял вверх два пальца, заказывая то же самое себе.

Официантка зашаркала на кухню, в тапочках с белыми носками. Вскоре она вернулась с подносом, на котором стояли стаканы, две бутылки пива, маленькая вазочка салсы и корзинка кукурузных лепешек, на которых еще шипел жир.

В ожидании заказа мы закусывали лепешками с салсой.

— Откуда вы знаете Ли Галишоффа? — спросила я.

На горлышко бутылки был насажен кусочек лайма, и я выдавила его внутрь. Мы оба проигнорировали стаканы, еще горячие после мытья.

Диц потянулся за сигаретами, потом вспомнил, что выбросил их. Он улыбнулся и помотал головой.

— Я делал работу для него, охотился за свидетелем в одном из его первых дел. После этого мы начали играть в рокетбол и стали хорошими друзьями. А вы?

Я кратко описала обстоятельства, в результате которых я занималась розыском Тирона Патти.

— Я так поняла, что вы и раньше работали телохранителем?

Он кивнул.

— Это хороший побочный заработок, особенно в наше время и в моем возрасте. Съедает твое свободное время, но, по крайней мере, это разнообразие после обычной работы частного детектива, которая скучна, как вы знаете. На прошлой неделе я просидел шесть часов, разглядывая микропленку в кабинете налогового эксперта. Не выношу такого.

— Ли говорил, что у вас пропал интерес к работе.

— Интерес не пропал, мне просто скучно. Я этим занимался десять лет, и теперь пришло время двигаться дальше.

— К чему?

Пиво было очень холодным и составляло хороший контраст пламенной салсе, от которой у меня потекло из носа. Я исподтишка промокала его бумажной салфеткой.

— Пока не знаю, — ответил он. — Я с самого начала оказался в этом бизнесе случайно. Начал со сбора материалов для одного парня, который в конце концов взял меня в свое агенство. Рэй не любил работать в поле — слишком неприятно на его вкус, так что он занимался бумагами, а я имел дело со всякими недоносками. Он был действительно мозговитый парень, все было здесь, — он постучал себя по виску.

— Вы используете прошедшее время. Что с ним случилось?

— Он умер от сердечного приступа десять месяцев назад. Он бегал, качался, поднимал тяжести. Когда он женился, бросил пить, курить, принимать наркотики и не спать ночами.

Купил дом, завел ребенка, был счастлив, как свинья, поедающая дерьмо, а потом умер. Сорок шесть. Месяц назад его жена стала намекать, что ожидает, чтобы я заполнил вакуум. Нет уж, спасибо. Я попросил ее меня уволить.

— Вы жили в Калифорнии?

Он махнул рукой.

— Я жил везде. Я родился в фургоне, в окрестностях Детройта. Моя мать рожала, а папаша не захотел остановиться. Где меня только не таскали, когда я был ребенком. Отец работал на буровых, так что мы провели много времени в Лос-Анджелесе… это было в конце сороковых-начале пятидесятых, когда был большой бум. Техас, Оклахома. Это была опасная работа, но деньги хорошие. Папаша был скандалист и задира, всегда защищал меня, хотя я и сам мог о себе позаботиться. Он был из таких парней, которые могут затеять драку в баре и разнести все на кусочки, просто из любви к искусству. Если у него была размолвка с боссом или просто что-то не нравилось, мы собирались и ехали дальше.

— Как же вы ходили в школу?

— Я бы не ходил, если б мог. Я ненавидел школу. Не понимал, какой от нее прок. По мне, это выглядело подготовкой к тому, что я все равно не захочу делать. Я не собирался торговать зерном, так зачем мне знать сколько бушелей в пеке? Кого это волнует? Два поезда выезжают из разных городов со скоростью сто километров в час? Я не мог сидеть спокойно ради такой ерунды. Теперь таких детей называют гиперактивными. Все законы и правила только ради этого. Я не мог такого переносить. Я так и не закончил школу. В конце концов, сдал экстерном, написал тест, даже не заглядывая в книги. Система не предназначена для временных жителей. Мне нравилась физкультура, работа по дереву, автомеханика… такие вещи. Но ничего академического. Не имеет смысла, если только не начинать с самого начала и не продолжать до конца. Я всегда появлялся в середине и должен был уезжать до окончания. История моей жизни.

Прибыл обед. Мы замолчали, изучая еду и пытаясь угадать, что это такое. Рис и пюре из бобов, что-то свернутое, с вытекающим сыром. Я узнала тамале, лепешку из кукурузной муки, приготовленную на пару, потому что она была завернута в кукурузный лист. Это была настоящая еда — без петрушки и без дольки апельсина для красоты. Моя тарелка была такой горячей, что ею можно было бы гладить белье. Из кухни появился повар, застенчиво неся стопку дымящихся лепешек, завернутых в полотенце.

После больничной еды мои вкусовые пупырышки жаждали острых ощущений. Я набросилась на еду, останавливаясь только для того, чтобы высосать очередное холодное пиво. Все было превосходным, вкус, который заставляет тебя застонать от удовольствия.

Я достигла финишной линии немного раньше Дица и вытерла рот бумажной салфеткой.

— А как насчет вашей матери? Где она была все это время?

Он пожал плечами, с полным ртом, ожидая момента, когда сможет говорить.

— Она была там. И бабушка тоже. Мы вчетвером путешествовали в стареньком фургоне, с коробкой передач сзади. Всему, что я знаю, меня научили мама и бабушка в движущейся машине. География, геология. Мы покупали старые учебники и работали с ними. Они обычно пили пиво и шутили, хохотали, как сумасшедшие. Мне это нравилось, и учиться было весело. В класной комнате я мог зачахнуть от тишины.

Я улыбнулась.

— Вы, наверное, были таким мальчишкой, которых я боялась в школе. Мальчики меня озадачивали. Я никогда не понимала, откуда они такие берутся. Когда я училась в пятом классе, мы каждую пятницу устраивали спектакли. Придумывали на ходу и репетировали в гардеробной. Девочкам всегда нравились истории, полные трагедий и самопожертвования.

Мальчики дрались на мечах и шпагах и издавали ртом всякие звуки. Они шатались, опирались о стену и падали мертвыми. Я не могла понять, почему это доставляло им удовольствие. Мне не очень нравилось, что делали девочки, но у них, по крайней мере, людей не протыкали воображаемыми рапирами.

Он улыбнулся.

— Вы выросли в Санта-Терезе?

— Я прожила там всю жизнь.

Он покачал головой в притворном восхищении.

— Я даже не могу перечислить все места, где был.

— Вы служили в армии?

— Не довелось, Бог миловал. Я был слишком молод для Кореи и слишком стар для Вьетнама.

В любом случае, не уверен, что прошел бы медкомиссию. У меня в детстве был ревматизм…

Вернулась официантка и начала убирать наши тарелки.

— Вы не могли бы сказать, где туалет? — спросила я ее.

— Спасибо, — ответила она, счастливо улыбаясь и ставя посуду на поднос.

— Эль куарто де дамас? — помог Диц.

— О, си, си!

Она посмеялась, поняв свою ошибку, и показала в сторону кухни. Я отодвинула стул. Диц сделал движение, как будто собирался меня сопровождать, но я его остановила.

— Господи, Диц. Всему есть предел, знаете?

Он согласился, но я заметила, что он внимательно наблюдает, как я иду к задней двери.

Дамы делали свои дела в кладовке для швабр. Моя руки, я увидела себя в осколке зеркала над раковиной. Я выглядела хуже, чем накануне вечером. Мой лоб был черно-синим, синяки вокруг глаз — цвета лаванды. Красные полоски под глазами заставляли их выглядеть так, как будто у меня коньюктевит. Сухой климат пустыни подействовал на мои волосы, заставив их выглядеть как мусор, выметенный из-под кровати. Не могу поверить, что я была на публике и люди не визжали и не показывали на меня пальцем. В голове у меня снова застучало.

Когда я вернулась к столу, Диц уже расплатился.

— С вами все в порядке?

— У вас случайно нет ничего от головной боли?

— У меня есть Дарвосет в машине.

Он купил банку колы, и мы взяли ее с собой. Я смотрела, как он сканирует взглядом стоянку, открывая машину. Он открыл дверцу для меня и подождал, пока я благополучно уселась.

Усевшись на свое место, он начал искать в бардачке таблетки.

— Скажите, если не поможет. У меня есть рецепты на все.

Он проверил пару упаковок, нашел то, что искал, и вытряс таблетку на ладонь. Я пробормотала спасибо. Он открыл для меня банку с колой, и я приняла лекарство. Через несколько минут боль стала ослабевать. Вскоре я заснула.

Я проснулась, когда мы пересекли границу округа Вентура. Я почувствовала запах океана, еще даже не открыв глаз. Воздух был влажный и соленый, вокруг была пышная растительность, своеобразное сочетание можжевельника и пальм. После скучной монотонности пустыни прибрежная растительность казалась щедрой и необычной.

Я чувствовала, как реагирует каждая клеточка моего тела, впитывая влагу. Диц взглянул на меня.

— Лучше?

— Намного.

Я выпрямилась и запустила руки в волосы, разбирая запутавшиеся пряди. Лекарство сняло боль, но я чувствовала себя немного отстраненно. Прислонилась головой к спинке и сползла немного вниз.

— Как там пробки на дорогах?

— Самое худшее уже позади.

— Если я скоро не приму душ — застрелюсь.

— Осталось сорок километров.

— Хвоста не было?

Взгляд Дица скользнул к зеркалу заднего вида.

— Зачем ему за нами следить? Он, наверное, знает, где вы живете.

— Ободряющая мысль! Как вы думаете, сколько это будет продолжаться?

— Трудно сказать. Пока он не бросит, или пока его не поймают.

— И кто это будет делать?

Он улыбнулся.

— Не я. Моя работа — присматривать за вами, а не ловить плохих парней. Давайте оставим это полиции.

— А мне что делать?

— Мы поговорим об этом утром. В основном, мне нужно «послушание без нытья». Очень мало женщин способны на это.

— Вы не очень хорошо меня знаете.

Он посмотрел мне в лицо.

— Я не знаю вас совсем.

— Ну, вот намек, — сказала я сухо. — Меня вырастила сестра моей матери. Мои родители погибли в аварии, и я жила с ней с пятилетнего возраста. Первое, что она мне сказала…

«Правило номер один, Кинси…правило номер один», — и здесь она ткнула пальцем прямо мне в лицо: «Никаких соплей!»

— Боже!

Я улыбнулась.

— Все было не так уж плохо. Я только слегка не такая, как все. Кроме того, я с ней поквиталась. Она умерла десять лет назад, и я распускала сопли месяцами. Это все из меня изливалось. Я два года была полицейской, а потом бросила это дело. Сдала свою форму, сдала свою дубинку…

— Символический жест, — вмешался Диц.

Я засмеялась. — Точно. Шесть месяцев спустя я вышла замуж за бездельника.

— По крайней мере, у истории счастливый конец. Дети есть?

Я помотала головой. — Ни одного.

— У меня все наоборот. Я никогда не был женат, но у меня двое детей.

— Как это получилось?

— Я жил с женщиной, которая отказалась выйти за меня замуж. Она клялась, что, в конце концов, я ее брошу и, конечно, так и случилось.

Я смотрела на него некоторое время, но он молчал. Вскоре показались предместья Санта-Терезы, и я почувствовала абсурдный прилив радости возвращения домой.