«Шоа» во Львове

Сама выставка состояла из стендов с фотографиями и диаграммами. В углу большого бального зала дворца Потоцких торчал манекен в рост человека, в молитвенном талесе с карикатурно выпяченными семитскими чертами. Внутри манекен имел пружинный стержень, и когда скучающий охранник, чтобы нас позабавить, толкнул его, то манекен начал раскачиваться. Шерстило подвел нас к тому стенду, где экспонировались фотографии шефа ГПУ-НКВД Генриха Ягоды и подручного Сталина, члена политбюро Лазаря Кагановича.

— Вот этот, — показал он на Ягоду, вначале уничтожил украинскую интеллигенцию — мозг нации, а затем в 33-м году вместе с Кагановичем, — он показал соответствующую фотографию, — организовал искусственный голод, от которого погибло шесть миллионов крестьян — биологическая основа народа.

— Зачем это сделали? — спросил Ромашка.

Шерстило не смог толком на это ответить. Подобные обвинения в организации голодомора 33-го года евреями слышал потом не один раз. Некоторые об этом нередко пишут. Это делают для того, чтобы взбаламутить историческую праву, покрыть настоящего преступника, а им является никто иной, как московский империализм — вековечный смертельный враг украинского народа. В уголовном процессе еще с римских времен существует золотое правило, которое не дает возможности отыскать настоящего виновного в преступлении… По латыни оно звучит: «Cui bono?», то есть: «Кому на пользу?» В чьих интересах? С тех пор деревня, которая до сих пор, несмотря на вековые российские притеснения, оставалась неприступным бастионом украинской языковой стихии, начала катасторфически обмоскаливаться. Московский империализм, который ставил и поныне ставит своей целью путем уничтожения, депортации, лингвоцида и ассимиляции ликвидировать украинский народ, прикрывается традиционным жупелом антисемитизма, согласно поговорки, — «наводить тень на плетень».

На протяжении многих веков Львов украсило немало храмов различных конфессий. Однако, как нельзя себе представить Рим без собора Петра, Париж — без Нотр-Дам, Киев — без Софии, так и город Львов немыслим без собора св. Юра (Георгия), жемчужины среднеевропейского барокко. Ежедневно, спеша на учебу, я переступал порог этого Божьего Дома. Слева, в глубине хозяйственного двора, находится здание, в котором тогда размещалось учебное заведение Товарищества «Родная школа» им. Б. Гринченко. Со стороны собора двор отделяет массивное здание Галицийской Митрополичьей Епархии, а от площади св. Юра — длинное одноэтажное сооружение, в котором когда-то находились митрополичьи конюшни, а спустя — гаражи, склады и коморка садовника. В одном из таких помещений хранилась и старинная карета времен, наверное, митрополита Сембратовича, в другом — взблескивал никелированными деталями новенький «Форд». При коммунистическом режиме эти каморки специально, чтобы десакрализовать святоюрский ансамбль, превратили в жилые квартиры, а в здание епархии, где ранее жили заслуженные священники и каноники, поселились семьи московских попов и иных жильцов. Чтобы окончательно оплюгавить сакральное место соборного ансамбля, большевики построили на церковной земле у подножия святоюрской горы цирк.

Семиклассная школа им. Б. Гринченко считалась женской, но в младшие классы набирали также мальчиков. Окна учебного заведения выходили с одной стороны на улицу Городоцкую, а с другой — на прямоугольник хозяйственного двора. Школьники на переменах так затоптали его, что он стал похожим на очищенный ток. Из нашего класса хорошо было видно двор и деревянные ворота в святоюрский сад. На воротах висел массивный замок. Потом ворота в сад бдительно охраняли вооруженные часовые, оберегая радиовышки «глушилок».

Ухаживал за святоюрским садом немолодой уже садовник. Он не разлучался с металлической тачкой, лопатой и страшных размеров ножницами. Погожего дня, в обед, в сад вывозили в инвалидном кресле-каталке митрополита Андрея Шептицкого. Перед тем, как должен был появиться владыка, садовник широко распахивал деревянные ворота и замирал в напряженном ожидании. Для нас это было сигналом — мы останавливали занятие и вместе с учительницей припадали к окнам. Затаив дыхание, наблюдали, как два монаха-послушника катили на высоких резиновых колесах инвалидное кресло с митрополитом и исчезали в глубине сада. Вскоре они возвращались, оставив митрополита в одиночестве. Около ворот, словно в карауле, оставался только садовник. Через какое-то время послушники отвозили кир Андрея назад. Несколько раз, благодаря просьбам нашей незабываемой учительницы Елены Дубовой, садовник разрешал нам заглянуть в сад, когда там отдыхал митрополит.

Пышная седая борода Андрея Шептицкого отчетливо белела на фоне окружающей зелени. Он находился в гуще под деревьями глубоко задумавшись, возможно, и дремал, повернутый лицом к густолиственному парку им. Ивана Франко (тогда его называли, как я уже говорил, Иезуитским городом). Господствовали тут редкие для центра города уют и спокойствие, только щебет птиц нарушал его.

Увидеть вблизи митрополита ученики нашей школы имели возможность часто. В начале и в конце учебного года нас традиционно приглашали в митрополичьи палаты. Мы все помещались в зале для приемов. Митрополит, в окружении наших педагогов, знакомился с каждым классом, интересовался поведением и успеваемостью. В конце аудиенции с доброй улыбкой благословлял школьников. Добавлю, старшеклассники регулярно навещали митрополита: поздравляли с именинами, колядовали и щедровали. Шумным младшим школьникам запрещали появляться в церковном дворе, но их словно магнитом тянуло туда. А поскольку к собору св. Юра, греко-католической святыне, часто проходили паломники, то школьники легко смешивались с ними.

Обычно митрополит вместе с паломниками принимал участие в Святой Литургии. К собору его сопровождали четыре коренастых послушника. Они выносили его в большом кресле-каталке и поднимали каменными ступенями на террасу к порталу церкви. Каждый раз митрополит повелевал монахам останавливаться посредине лестничного марша. Оттуда ему было удобнее обращаться к пастве с краткими напутствиями. Говорил он доверчивым и убедительным тоном. Насколько я запомнил, митрополит призывал паломников к молитве, к соблюдению Божьих заповедей, к христианскому самосовершенствованию. Его слова оказывали на паломников сильное впечатление. В конце концов, магнетическое влияние личности митрополита почти физически ощущали все, кто его слушал. Его фигура в обязательной черной рясе вызывала священный респект. Харизму усиливал и полный достоинства и внешний вид Андрея Шептицкого: большая голова, широкий лоб, крепкий прямой нос, проницательные синие глаза. В старости кир Андрей носил длинные волосы и густую бороду, седина которых создавала вокруг его ясного лица словно серебряный налет.

Украинцы Галиции до войны широко отмечали годовщины провозглашения в ноябре 1918 года Западноукраинской Народной Республики. В деревнях и городках края члены подпольной ОУН расклеивали в те дни революционные листовки, писали на стенах призывы против оккупантов, доводя польскую полицию до бешенства. Украинцы Львова так же торжественно проводили традиционные Ноябрьские праздники. Проводились собрания, концерты, провозглашались патриотические речи, чтобы показать, что львовяне духом и сердцем с теми, кто 1 ноября 1918 года поднимал на ратуше сине-желтый флаг. По всей Галиции правились панихиды по душам погибших борцов за свободу.

В 1938 году, в последний ноябрь, как выяснилось, под польским ярмом, когда паломники молились в соборе св. Юра за души павших героев, на Святоюрскую площадь, что около собора, пришли колонны возмущенных польских студентов. Принадлежали эти студенты к шовинистической политической партии «эндеков» — национальных демократов. Эндеки равнозначно ненавидели как украинцев, так и евреев. В аудиториях Львовской политехники и университета для студентов еврейского происхождения эндеки выделяли отдельные задние скамейки или вынуждали их во время лекций просто стоять. Непокорных евреев били. Выкрикивая украинофобские лозунги, среди которых наиболее выделялось прозвище «гайдамаки», польские студенты, которые собрались на Святоюрской площади, попробовали прорваться в сам собор, но дорогу им перегородил эскадрон конной полиции с оголенными шашками. Полиция знала что в здании епархии непрошенных гостей ожидали в засаде крепкие украинские хлопцы, которые хорошо отлупили бы мягкотелых панычей-эндеков, и не пускала их. В конце концов эндеки не очень то и рвались, ограничившись киданием камней в сторону собора. Затем они с радостным воем сожгли бумажную фигуру митрополита Шептицкого. Потом нескладно загорланили свою песенку:

Услышав дикие польские пения, Елена Дубова не вытерпела и вывела учеников на школьный двор, к стене складских помещений. Там, защищенные от возможного попадания камней, мы, под руководством любимой учительницы, запели слаженным хором, перекрывая галдеж эндеков:

В нашем школьном хоре пели два брата Гвоздецких, которые имели ангельские голоса, словно Робертино Лоретти. Студенты притихли, прислушиваясь к чудесному пению. Застыла на месте и конная польская полиция. А над площадью победно раздавалось:

С осени 1941 года родители постоянно брали меня в кафедральный собор на воскресную певчую Божью Службу. После окончания богослужения священник оставался стоять перед престолом, а знаменитый кафедральный хор пел «Боже, великий, единый, нам Украину храни!». Вместе с хором с воодушевлением пели все прихожане. После окончания Службы часть парафиян не спешила покидать святоюрскую гору. Знакомые, образовывая группки, задерживались для дружеской беседы. Следует отметить, что территорию в пределах святоюрского комплекса, в городе неофициально считали суверенным, отдельным экзильным островом. Тут украинцы ощущали себя свободно, словно в кругу домочадцев, вслух говорили то, что думали.

Потребность обменятся мыслями в годы немецкой оккупации ощущалась особенно обостренно. Среди тем, которые оживленно обсуждались на святоюрском дворе весной 1942 года, часто выныривал еврейский вопрос. Львовяне, как украинцы, так и поляки, — категорически отбрасывали немецкую расистскую теорию. Утверждения гитлеровских пропагандистов об еврейской расовой неполноценности, — мол, евреи, какие-то недочеловеки, львовяне не воспринимали. Иногда на бытовом уровне евреев обвиняли в хитрости, лживости и еще в каких-то недостатках, но никогда в интеллектуальной неполноценности. Никто не считал евреев слабоумными недочеловеками. Наоборот, те львовяне, которые проживали рядом с соседями-евреями, точно знали, что все они отличаются набожностью и трезвым рассудком. Бытовала присказка «умный как жид» или выражение «имеет жидовскую голову» (в понимании умник).

Массовые казни евреев в яновских «песках» и в Лисиничах вызвали среди простых львовян растерянность. Хотя восточноевропейские народы привыкли к массовым уничтожениям, но такое циничное, грубое и открытое проявление государственного бандитизма со стороны гитлеровцев вызывал шок. Поголовное, плановое уничтожение властями целого народа вместе с детьми и младенцами рациональному объяснению не поддавалось. Ни по экономическим, ни по политическим, ни по военным ни по каким иным причинам этого нельзя было уяснить. Катастрофа евреев попадала за пределы человеческого разума. Происходило что-то иррациональное, что-то мистическое. Во всяком случае я неоднократно слышал что так думали простые люди, в частности мои родители, родственники, соседи и знакомые, независимо от их образования и происхождения. Единственный ответ для верующих людей давала Библия в Евангелии от Матфея (глава 27) в сцене с Понтием Пилатом, что считается пророчеством о преследовании евреев. Звучит оно так: «Но первосвященники и старейшины возбудили народ простить Варавву, а Иисуса погубить. Тогда правитель спросил их: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? Они сказали: Варавву. Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Говорят ему все: да будет распят! Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят! Пилат видя, что ничего уже не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И отвечая весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших.»

Для украинцев, веками лишенных собственных государственных структур, Церковь, а точнее Украинская греко-католическая церковь, была своего рода субститом своей власти. Глава Церкви воспринимался украинцами как национальный лидер, как самый высокий авторитет не только в религиозных делах. От князя Церкви ожидали не только руководства в религиозной жизни, но и в политической. Наверное, никогда авторитет митрополита УГКЦ не был таким высоким, как в эпоху Андрея Шептицкого. С его мнением считалась не только духовенство и народ, но и все галицийские политики и общественные деятели, и, даже. враги.

Осенью 1942 года на святоюрском дворе парафияне стали открыто говорить, что митрополит категорически против будь-какого участия украинской вспомогательной полиции в антиеврейских акциях. Говорили, что он выразил немцам протест против варварского уничтожения евреев. Давно было известно, что митрополит не терпел антисемитизма. Как не держали это в секрете, люди узнали. что он лично дает убежище евреям, показывая таким образом пример другим. Ведь люди учатся не на ошибках, а на хороших примерах.

Когда появлялся митрополит, по храму пробегал радостный шепот присутствующих: «Пришел Шептицкий». Владыка останавливался слева от алтаря, вблизи амвона. Изредка, перед большими праздниками, он читал проповеди. Голос митрополита раздавался немного приглушено и тем, кто находился вдали, необходимо было напрягать слух. Улавливали наименьшие нюансы сказанного, так как митрополит, учитывая режим оккупации, прибегал к аллегориям. Из этих аллегорий верующие делали вывод, что Шептицкий настроен бескомпромиссно против теории и практики гитлеризма. Шептицкий проповедовал, что человеческая жизнь — наивысшая ценность, независимо от национальной принадлежности, и все люди и народы равны перед Создателем.

Теперь известно, что в конце лета 1942 года митрополит организовал кампанию по спасению евреев. Так, по просьбе раввина Давида Кагане, 200 еврейских детей были тайно перевезено по различным монастырям, им дали фальшивые документы, украинские имена и рассеяли по монастырским школам приютам во Львове и его окрестностям. Все они счастливо пережили гитлеровское лихолетье и вернулись в еврейскую среду. Шептицкий создал в пределах церковной структуры специальное подразделение, которое занималось защитой, укрытием и содействием безопасному переходу евреев в венгерскую Карпатскую Украину. Украинские монахини заботились о еврейских девочках и женщинах, большое количество священников тоже прикладывало силы для спасения евреев. Многие священники выдавали фальшивые свидетельства и подделывали парафиальные записи, чтобы показать их украинское происхождение. Митрополит Шептицкий призывал не только священников и прихожан принимать участие в этой спасательной акции, он также обращался к церковным братствам верующих, чтобы они помогали евреям. В послесловии в книге о митрополите известной исследовательницы украинско-еврейских отношений Жанны Ковбы директор Института иудаики Л. Финберг пишет: «Мы не отдали еще положенную дань жертвенности Митрополита и его ближайшего окружения в деле спасения евреев во время Второй мировой войны». Справедливые слова.

В начале апреля 1944 года, на латинскую Пасху, в вечернее время Львов испытал невиданной до этого времени бомбежки. Вначале опустили на парашютах осветительные ракеты, а за ними посыпались бомбы. Немецкая противовоздушная оборона оказалась слабенькой. Бомбили вокзал и другие стратегические объекты. Говорили, что погибли немецкие военные и свыше двухсот гражданских особ. На несколько дней город был лишен электроэнергии, воды и газа.

С того дня почти ежедневно по вечерам объявлялась воздушная тревога. Начались систематические советские бомбардировки Львова. Самые тяжелые бомбовые удары пришлись на город 1 мая. Тогда было сброшено на город несколько тысяч бомб. Опять бомбили вокзал, где под мостовым переходом погибло пол тысячи особ. На следующий день сто пятьдесят самолетов подвергли город хаотической бомбардировке. Тогда же бомбы упали на здание библиотеки «Оссолинеум» и на сотни жилых домов. Пошли разговоры, что советы умышленно терроризируют бомбардировками гражданское польское население. В поисках безопасности немало жителей покинуло город.

В начале июня 1944 года для всех львовян стало очевидным то, что немцы будут отступать на Запад. По улице Городоцкой — основной артерии в западном направлении — непрерывно катились колонны грузовых, накрытых брезентом автомобилей. На перекрестках появились военные регулировщики. Поток военного транспорта, с наступлением темноты, с каждым днем нарастал. Фары автомобилей, соответственно заклеенные чтобы не заметила вражеская авиация, теперь светились узким синим светом. В городе ввели строгие правила светомаскировки. Перестали включать уличные фонари, погасли витрины, город по ночам окунался в сплошную тьму. Окна домов, в соответствии со строгим приказом, закрывали светонепроницаемыми занавесками, чтобы ни один луч не проник наружу. Периодически прекращалась подача электричества и газа.

Фронт, а это ощущалось, неуклонно приближался. Стало ясно: конец немецкой оккупации Галиции не за горами. Всех интересовало: окажут ли немцы ожесточенное сопротивление, так как это привело бы к разрушению города, упорным уличным боям и большим жертвам среди гражданского населения. Львовяне терялись в домыслах. Немало признаков указывало на наихудшее развитие событий: возводились укрепления на подходах к городу, рылись окопы и на главных артериях города сооружались массивные бетонные колонны, которые в нужный момент саперы должны были подорвать, чтобы преградить дорогу танкам. Со стороны современной улицы Витовского в цитадельной горе выкопали глубокие штольни, которые должны были служить бомбоубежищами. Немцы старательно начали сооружать при входе в здание гестапо и другие важные административные объекты, даже при входе в немецкую гимназию на улице Зеленой (теперь СШ № 6), бетонные бункеры, а в парках и скверах — бомбоубежища. Одно из таких бомбоубежищ сохранилось и по сей день в сквере около областного совета, другое — в парке им. Ивана Франко около улицы Матейко. Роились домыслы, что фронт во Львове остановится на пол года, как это случилось в Тернополе, и от города не останется камня на камне. Распространялись панические слухи, что немцы заминируют весь Львов, дома высадят в воздух или вместе с людьми, или предварительно их эвакуировав. Среди поляков ходили дополнительные высокопатриотические слухи, почти до невероятно фантастических. Говорилось, например, о внезапной с помощью англичан высадке парашютного десанта. То есть до прихода советских во Львове опустится с английских самолетов польская парашютная бригада и в городе сразу восстановится польское господство.

После высадки союзников в Нормандии с немецких административных служащих слетело их высокомерие. Началась эвакуация оккупационных органов. Однажды я случайно увидел на углу улиц Городоцкой и Бочковского немолодого немецкого солдата в голубой авиационной форме. К этому роду войск у львовян отношение было терпимее. Считалось, что авиация занята небесами и непричастна к безумным гитлеровским зверствам на земле. Солдат держал в руках полную хлебную сумку и вопросительно приглядывался к пешеходам с явным намерением с кем-нибудь вступить в разговор. Но люди быстрыми шагами обходили его. Никто не выявил желания с ним общаться. Солдат растерянно оглядывался вокруг. Такое солдатское поведения я наблюдал неоднократно и понимал его: он хотел продать или обменять свои продукты из военного пайка.

Мы встретились взглядами и он приветливо махнул мне рукой. Когда я подошел, солдат объяснил, что ему нужен «шнапс» в обмен на белый хлеб и консерву. Авиатору повезло, потому что как раз я знал, у кого можно раздобыть водку. Неподалеку проживал наш сосед Николай Щур, который тогда работал на ликеро-водочном заводе Бачевского и воровал, как и все работники фирмы, спиртное. У него дома всегда были в запасе «поллитровки». Я повел солдата, который мне чем-то понравился, к Николаю. Хозяина не было, но присутствовала хозяйка и еще две какие-то ее подруги — степенные соседские женщины среднего возраста. Немец, войдя, окинул глазом домашнее распятие на стене, затем взглянул на почтительных женщин и промолвил: «Gross Gott».

Женщины поняли религиозное приветствие. Более того: какое-то внутреннее взаимопонимание как бы осияло присутствующих. К взаимному удовлетворению сторон обмен товаром произошел быстро. Кроме бутылок «шнапса» немцу налили еще хорошую рюмку. Солдат в обществе степенных хозяек сделался разговорчивым. Смешивая немецкие слова с немецко-польскими, лепетал военным волапюком. Он признался, что сам не пилот, а только авиамеханик по обслуживанию самолетов. Недавно его часть прибыла во Львов, и, наверное, скоро будет переброшена на Запад. Сюда, во Львов, вскоре «Ivan kommt» — сказал он уверенно, то есть придут советские войска. «Немецкая армия, — заметил он не без удовлетворения, — возвращается на родину». Сегодня ему выпало свободное время, поэтому камрады послали раздобыть немного спиртного.

Хозяйка угостила симпатичного авиатора еще рюмкой спиртного. Раздобревший солдат еще больше разговорился. Он сообщил что с Востока, из азиатских степей прет невероятно огромная людская лавина, которую немецкая армия не в силах остановить. На вопрос женщин солдат объяснил, что Львов не будут защищать, этому не позволяет рельеф местности. Уменьшив голос, немец отважился выпалить о Гитлере что фюрер — «шайссе» (засранец). От такой характеристики женщины боязливо переглянулись. В конце солдат, обращаясь к присутствующим, спросил:

— «Wo sind eure Juden verschwunden?»

Женщины не сразу поняли вопрос. Солдат, медленно артикулируя слова, повторил. Я помог разъяснить.

— Куда подевались ваши евреи?

— Какие еще евреи, — испуганно закудахтали женщины. — У нас нет никаких евреев. Мы евреев не прячем. Ведь нам хорошо известно, что укрытие евреев запрещено под карой смертью.

— Женщины, вы меня не поняли. Я спрашиваю не лично о ваших знакомых евреях, — сказал с усмешкой немец, — Скажите, в вашем городе, во Львове, проживали до войны евреи?

— Конечно, даже очень много, свыше ста тысяч, — ответили ему.

— А почему теперь я их не вижу?

— Потому что их нет.

— Совсем?

— Совсем.

— Поэтому я спрашиваю: «Wo sind eure Juden verschwunden?»

Женщины сдвинули плечами и молча переглянулись.

Одна сказала:

— Нам это неизвестно.

— Не бойтесь меня, на фронт долетали разные слухи, скажите, пожалуйста, правду, куда подевались львовские евреи. Мы, фронтовики, не знаем подробно, что тут в тылу происходило. Мы хотим знать.

Хозяйка, которая за компанию тоже пригубила рюмку, отважно выпалила:

— Немцы их поубивали.

— Все сто тысяч?

— Всех.

— И детей?

— И детей, и женщин, и стариков — всех!

Солдат стукнул кулаком по столу:

— Я так и знал! Это все работа тех в черных мундирах. Знаете, кого я имею ввиду, тех из СС и гестапо. Мы, простые солдаты, на фронте кровь проливаем, а они в тылу воюют с обезоруженными гражданскими людьми. Из-за них против нас ополчился весь мир. — «Eine ganze Welt gegen uns». Вот почему Германия терпит поражение. Вот почему — «Der Krieg idt verloren!». Война проиграна!

Историк и библиотековед Евгений Наконечный пользуется известностью у тех, кто интересуется историей Украины как автор опубликованной уже пятью изданиями (два последних вышли в издательстве «Пирамида») содержательной работы о причинах замены самоназванием «украинцы» предыдущих названий народа Украины, а также книги об уничтожении нацистами евреев Львова. Вторая из этих книг, которая выходит теперь с изменениями и дополнениями, является соединением воспоминаний автора и его размышлений, которые основываются не только на собственных упоминаниях, но и на анализе источников, которые стали известными через много лет после описываемых событий. Особенно ценны рассказы автора о трагических событиях, которые он видел своими глазами, но так же интересны и его анализы и интерпретации. Важно и то, что стилистика книги позволяет вдумчивому читателю отличить собственные свидетельствования автора от запомненных им сообщений других людей — как более или менее заслуживающих доверия очевидцев, как и тех, которые передавали то, что казалось людям общеизвестным. Это так же существенно для историков, которые изучают не только фактическую канву событий, но и процесс формирования общественных взглядов на них, влияние на эти взгляды старых стереотипов, а также слухов — и тех, что возникали стихийно, и сознательно спровоцированных.

Известно, что гитлеровские правители Германии, как только пришли к власти, начали геноцид евреев. Их сразу же лишили гражданских прав. «Хрустальная ночь» 9-10 ноября 1938 года стала началом организованных властью погромов, убийств и заключений в концлагеря. Особенно жестоким стало массовое истребление еврейского населения в оккупированных Германией странах Восточной Европы. Механизм фабрики смерти, организованной гитлеровским государством, Е. Наконечный показал на примере Львова.

В центре внимания дом на улице Клепаровской, 5, около перекрестка этой улицы с Городоцкой и Яновской (теперь Шевченко). Многие с ностальгией вспоминают родное село, где проведены детские годы. Для Евгения Наконечного — родным является небольшой дом, которых во Львове было наибольшее количество. Все, кто там проживал, знали один другого, особенно дружили дети, которые росли в одном дворе. Книга начинается с посвящения памяти соседей будущего историка, его одногодков, их родителей и родственников. Первой названа Ида Штарк, которая побудила Евгения описать после войны трагедию львовского еврейства, второй — Ася Валах, убийство которой стало первой личной трагедией для будущего автора, третьим — его ближайший друг детских лет Йосале Валах. А дальше еще девятнадцать типичных имен и фамилий. Об одних из них написано в книге сравнительно подробно, о других совсем мало, но все они — люди со своими чертами, со своими ежедневными заботами, планами, надеждами. Всех их поглотил огонь Катастрофы, все стали почти одновременно — во второй половине 1942 и второй половине 1943 г. — жертвами геноцида. Вместе с ними погибло около 6 миллионов евреев, только во Львове — свыше 170 тысяч мужчин, женщин и детей, как коренных львовян (таких было большинство), так и беглецов из других городов и тех, кого гитлеровцы привезли во львовское гетто из других местечек. То, что львовский историк описывает Катастрофу сквозь призму индивидуальных судеб, придает его рассказу человеческого измерения, помогает ощутить, в каких кошмарных условиях прожили несчастные жертвы геноцида свои последние месяцы перед лицом неминуемой смерти.

Катастрофа, как в Израиле называют на иврите «Шоа», является основной темой книги, она доминирует во всех главах. В то же время, — и это совершенно естественно, — трагические события периода войны освещаются на фоне зарисовок повседневной жизни оккупированного города. Цепкая память подростка спасла от забытия много подробностей, не зафиксированных в документах и иных воспоминаниях. Вполне закономерно, что повествование начинается с первых дней Второй мировой войны. Присоединение Львова к УССР подавляющее большинство поляков считало оккупацией, с другой стороны определенная часть украинцев и много евреев восприняли Красную Армию как освободительницу из-под польской оккупации. Однако и те, кто вначале приветствовал новую власть, вскоре разочаровался. Е. Наконечный вспоминает, что массовые аресты и депортации, а спустя и расстрелы, открыли эпоху московского террора, издевательства над достоинством людей. Гитлеровская пропаганда приложила очень много усилий, чтобы приписать именно евреям ужасные убийства во львовских тюрьмах, совершенные энкаведистами накануне отступления Красной Армии из города. Невзирая на это, не удался план спровоцировать массовые погромы и уничтожить евреев руками местного населения. Погромы в начале июля были ограниченными и устроили их деклассированные элементы, которых львовяне называли «люмпенами», «накипью». Соотношение среди них поляков и украинцев было приблизительно таким, как соотношение украинского и польского населения в городе, значит, в этой социальной группе подавляющее большинство было польскоговорящим.[29] Е.Наконечный напоминает, что именно львовская «накипь» несет ответственность и за погром евреев Львова, который был 22 ноября 1918 года, как только украинские военные были вытеснены польской армией со Львова. К этому можно еще добавить, что в погромной акции, как установила официальная комиссия, деятельное участие принимали также военные. Современный вроцлавский украинофобский журнал «Semper fidelis» трактует погром как продолжение боев, «поскольку много евреев воевало на стороне украинцев».[30] На самом деле, как хорошо известно, во время польско-украинской войны 1918–1919 годов еврейское население провозгласило нейтралитет и именно за это ему отомстили погромщики.

Злостной клеветой является название погромов вначале июля 1941 года «днями Петлюры» — мол, это была месть евреям за убийство главного атамана УНР Симона Петлюры Шварцбартом. На самом деле, Петлюра был убит 25 мая 1926 г., а не в июле, а Шварцбарт действовал не сам, а по инициативе Кремля.[31]

Погром летом 1941 года запланированный и спровоцированный нацистами, был прологом к тотальному геноциду. Сплошное уничтожение еврейского населения Львова началось весной 1942 года, когда евреев согнали в гетто. Оттуда их вывозили в лагерь смерти в Белжице[32] и на место массового расстрела в Лисиничском лесу. Остальные евреи нашли смерть в самом гетто и в «Яновском лагере» — лагере в конце Яновской улицы. Во всех этих местах массовые экзекуции выполняли немецкие военные и полицейские формирования, но вспомогательные функции поручались также польским, украинским и еврейским полицейским, которые осуществляли облавы и аресты, охраняли обреченных и издевались над ними, ловили и убивали беглецов. Полицейские, как подчеркивает автор, часто являлись добровольцами, хотя много кто оказался в полиции и по принуждению, спасаясь от смерти или пытаясь хоть немного ее оттянуть. Это в частности касается еврейских полицейских («еврейская служба правопорядка») в гетто. Надо полагать, по принуждению стали на службу убийцам и часть вооруженных стражников (вахманов, «аскаров») из числа военнопленных. Вспоминает автор и подонков, которые выдавали немецким властям и полиции тех, кто укрывал евреев. Он подчеркивает, что основным орудием оккупантов был террор: беспощадно убивали каждого, кто оказывал какую-либо помощь евреям. Тем большего уважения заслуживают те украинские и польские «праведники мира», которые оказывали евреям посильную помощь, принимали в свои семьи еврейских детей.

Описывая публичные казни украинцев и поляков на улицах и площадях Львова, автор воспоминаний отмечает, что в списках казненных называлась одна из двух причин смертного приговора: укрытие евреев или принадлежность к запрещенным организациям (ОУН или польской АК). Автор не мифологизирует украинско-еврейских отношений ни в лучшую, ни в худшую стороны, а просто описывает то, что видел и знал — сосуществование украинских и еврейских семей, сочувствие украинцев жертвам геноцида, и, — в то же время, — случаи позорной коллаборации с нацистами людей разных национальностей. Отмечено, что, к сожалению, добровольные коллаборанты и помощники исполнителей геноцида, как и среди других народов, были и среди украинцев. Но Е. Наконечный подчеркивает тенденциозность авторов, которые приписывали именно украинцам инициативу уничтожения евреев, при этом обращает внимание на фальсификацию документов, цитирование отрывков из них в отрыве от контекста. Так, Александр Солженицин в своей антисемитской книжке (?) «Двести лет вместе» приводит из постановления Второго Великого Собрания ОУН утверждение, что Организация Украинских Националистов «осознаёт жидов как опору московско-большевистского режима, просвещая одновременно народные массы, что Москва — это главный враг». Однако он заменяет тремя точками важнейшее предложение: «Антижидовские настроения украинских масс использует московско-большевистское правительство, чтобы отвлечь их внимание от настоящего источника бед и чтобы в момент срыва направить их на погром жидов». Опираясь на неоспоримые факты, Е. Наконечный подчеркивает: «приписывание структурам ОУН организации во Львове еврейских погромов является злонамеренной выдумкой украинофобов с целью дискредитации украинской освободительной борьбы».

Воссозданию автором климата событий способствует то, что он не модернизирует язык, а называет людей и вещи так, как они назывались в свое время. С одним только исключением: слово «жид», которое до сентября 1939 года было в Западной Украине единственно употребляемым и не содержало в себе чего-нибудь оскорбительного, заменено принятым в наше время словом «еврей». дело в том, что современное еврейское население Западной Украины — это выходцы из земель бывшей Российской империи, где еще с ХІХ в. слово «жид» стало считаться пренебрежительным и заменялось (по крайней мере теми, кто не воспринимал антисемитизм) на библейное «еврей» (с древнего «гебрей»). В своей недавней книге «Украденное имя» Е. Наконечный подчеркивает, что украинцы, которые считают непринимаемым навязанные им когда-то определения «русины», «малороссы», «хохол» и т. п., не должны называть евреев словом, которое для них является нежелательным. Однако отметим, что является неправомерной замена какого-либо слова в цитатах из документов.

Для Львова тотальное уничтожение евреев (по неполным данным, из них оккупацию пережило только около 800 человек) было утратой этническо-культурного сообщества, которое сформировалось еще с княжеских времен, а позднее на протяжении веков составляло примерно треть населения города. Среди них были ремесленники и извозчики, продавцы и финансисты, врачи и адвокаты, писатели, журналисты, деятели искусств, представители всех других профессий. Евгений Наконечный утверждает — на наш взгляд, очень категорически — будто бы общественно-культурная жизнь львовских украинцев и евреев двигалась по разным орбитам. Но и сам он приводит факты о связях и взаимовлиянии, вспоминает об успешном блокировании украинских и еврейских партий на выборах в Краевой Сейм и совет города, совместную борьбу украинцев и евреев против дискриминации меньшинств в университете.

Евгений Наконечный привлек внимание общественности к очень важной теме. В Израиле издано много «книг-памятников», посвященных отдельным городам. Книга Е. Наконечного — первый и единственный в своем роде уникальный памятник судьбы одного дома, всех его жителей. На примере одного дома удалось показать судьбу еврейских сограждан особенно ярко, более всесторонне, и в чем-то более убедительнее, чем это можно было сделать на материале целого города.

Заслугой Львовской научной библиотеки им. В. Стефаника НАН Украины является публикация очень необходимой, талантливо написанной и правдивой книги, которая сразу же стала библиографической редкостью. Без сомнения, и второе издание не залежится на полках в книжных магазинах, не сомневаемся. что и дальше будут подобные переиздания. Желательно также, чтобы появились переводы на немецком и английском языках. Также хочется надеяться, что ценная книга Евгения Наконечного побудит и других очевидцев поделиться воспоминаниями о трагическом прошлом.

Ярослав Исаевич,

академик НАН Украины,

директор института украиноведения

им. И. Крипякевича НАН Украины

Литературное агентство «Пирамида» и автор выражают большую благодарность заместителю председателя Львовской областной государственной администрации г-ну Тарасу Батенко за содействие в выпуске этой книги.

С большой признательностью отмечаем всех, кто финансировал это издание:

г-жа Ада Дианова (ЛОЕБФ «Хесед-Арье»);

г-жа Мария Забигайло (СП ЗАО «Весна»);

г-н Иван Юрчин (филиал Львовского центрального отделения АК «Проминвестбанк»);

г-н Сергей Бойко (Львовская дирекция АБ «Аваль»);

г-н Лев Захарчишин (СП «Евролекс»);

г-н Юрий Серебряный (ТОО «Дока»);

г-н Ефим Поляков (ЧП «Компания «Евроимидж»);

г-н Юрий Бобик (Львовский филиал АО «ВАБанк»);

г-н Сергей Падун (филиал банка «Финансы и кредит»);

г-н Юрий Опирский (АО «Свитанок»).

Наконечный Евгений Петрович родился 18 июня 1931 года в городе Львове. Закончил Львовский государственный университет им. И.Франко. Заведующий отделом украинистики Львовской научной библиотеки им. В. Стефаника НАН Украины. Автор монографии «Украденое имя. Почему русины стали украинцами». (Пятое издание было дополнено и расширено, этот историографический труд увидел свет в ЛА «Пирамида»). Составитель двухтомного списка «Украиноязычные периодические издания в фондах ЛНБ» и автор публикаций по библиотековедению, истории Львова и украинско-еврейских отношений периода Второй мировой войны.

…Важно отметить, что в книге “«Шоа» во Львове” использовано много исторических, экономических, этнологических и других источников, чем, без сомнения, значительно ее обогатило.

Яков Хонигсман, профессор

газета «Шофар»

январь, 2005 г.

…Книга Наконечного — бесценный документ трагического времени. К ее достоинствам хочу так же прибавить и очень удачную композицию, где переплетаются личные впечатления с историческими фактами, и стиль изложения — максимально приближен к художественной прозе. Бесспорно, каждому львовянину чтение этой книги принесет и пользу, и удовлетворение.

Юрий Винничук, писатель

газета «Поступ»

4-5июня 2005 г.

…Сейчас воспоминания во многих местах воспринимаются как художественная правда, как художественное произведение, которое с неослабевающим интересом прочитывается от начала до конца.

Игорь Моторнюк, кандидат филологических наук

газеты «Высокий замок»

26 июля 2005 г.