«Вся жизнь моя — гроза!»

Дожди

Полежаев говорил:

— К чему киснуть и ходить с грустной физиономией: этим горю не поможешь.

И многие люди, которые встречались с поэтом, считали его весёлым человеком.

Лишь те, кто хорошо знал Полежаева, замечали, что в его в глазах всегда таится тоска.

В русской песне, которую сочинил Полежаев, были такие строчки:

Но солнце ясное не всходило.

Попытки освободить поэта от солдатчины заканчивались неудачей. Когда полковник Бибиков сочинял письмо начальнику жандармов с просьбой помочь Полежаеву, он, наверно, не подумал, что, кроме него, были другие доносчики. А в папке у шефа жандармов Бенкендорфа лежала тетрадь — и в ней выписанные другим доносчиком строчки стихов Полежаева, в которых поэт беспощадно осуждал царя, воспевал свободу. На всякое прошение сделать Полежаева офицером следовал царский ответ: «Повременить».

Стихов Полежаева почти не печатали. Цензура сделалась ещё строже, чем прежде, и чуть не в каждой его строчке усматривала что-нибудь недозволенное. Он составил несколько сборников своих сочинений — и ни один не было разрешено издать.

Но серое пасмурное небо нависло не только над Полежаевым. Вся Россия как будто забыла о ясном солнце. И это печалило Полежаева больше всего. Он горевал, что «притеснители торжествуют на земле!».

Полежаев теперь часто проводил вечера в душном, битком набитом трактире. Он угощал вином своих товарищей-солдат, таких же несчастных, как он сам, и, стараясь перекричать шум, читал им стихи. Ему хотелось хоть на несколько часов забыть про бесконечные несчастья и обиды. Но когда хмель проходил, на душе становилось ещё хуже.

Полежаев никогда не жаловался на свою долю, держался бодро, даже весело, но в стихах поэт не может скрыть свои настоящие чувства, в стихах он обязательно искренен. И стихи Полежаева выдавали его отчаяние:

«Венок победный»

В последних числах января 1837 года на Россию обрушилось великое горе — умер Пушкин. Он был убит на поединке приехавшим из чужих краёв офицером Дантесом, но все понимали, что за спиной Дантеса стояли те, кто сделал невыносимой жизнь великого поэта, — царь, его приближённые, Бенкендорф, жандармы.

Они постоянно следили за Пушкиным, стесняли его свободу, запрещали ему печатать многие произведения, вмешивались в его семейную жизнь.

Смерть Пушкина показала, что он был настоящий народный поэт. Тысячи людей пришли к его дому, чтобы проститься с ним — и это были не вельможи, а люди простого звания, одетые в мужицкие тулупы, потёртые шинелишки, а то и просто в лохмотья. Многие плакали, старались задержаться у гроба, чтобы всмотреться в лицо поэта.

«Народ приходил к Пушкину толпами, а знать не отдала последней почести русскому гению», — писал в эти дни один из друзей поэта.

Власти напугались. Последовал приказ, как можно меньше говорить и писать о гибели Пушкина и похоронить его втайне.

Когда в одной из газет про смерть Пушкина было напечатано: «Солнце нашей поэзии закатилось!», а известие о его кончине взято в чёрную рамку, начальство сделало редактору строгий выговор. Рамка полагалась лишь важным чиновникам, а Пушкин имел чин маленький, да и тот был ему в тягость, назвать же человека, который только и делал, что «писал стишки», солнцем власти сочли совершенно неприличным.

Но нельзя было запретить народу думать по-своему об убийстве Пушкина. Ещё люди со всех концов города стекались к дому на набережной Мойки, где была последняя квартира Пушкина, ещё гроб его, окружённый жандармами, не вынесли скрытно, ночью, без погребальных факелов, не завернули в рогожу, не погрузили в сани, не умчали в упрятанный за снегами Святогорский монастырь, а по рукам уже ходило сотни раз переписанное, тысячи раз затверженное наизусть стихотворение — «Смерть Поэта»:

Стихотворение написал ещё мало кому известный поэт — Михаил Юрьевич Лермонтов. Он служил офицером в гусарском полку. Он был молод, стихи писал с детства, но не спешил распространять и печатать их. Смерть Пушкина потрясла молодого поэта. «Сильное негодование вспыхнуло во мне», — рассказывал он. Лермонтов знал, как преследовало Пушкина высшее общество. Сердце, совесть, долг поэта звали его ответить на убийство народного гения, русской славы. Герцен говорил, что пистолетный выстрел, убивший Пушкина, пробудил душу Лермонтова. В последних строчках стихотворения, сочинённых сразу после похорон Пушкина, Лермонтов прямо назвал тех, кого народ считал убийцами великого поэта:

Разгневанный царь приказал отправить Лермонтова на Кавказ, туда, где недавно воевал Полежаев. Там с новой силой разгоралась война с горцами. И молодой поэт мог легко погибнуть в бою...

А в Москве Полежаев тоже сочинил стихи на смерть Пушкина. Он назвал Пушкина лучезарной звездой, взошедшей над Россией, народной гордостью и надеждой. Он писал, что Пушкин внушал народу высокие мысли, учил народ выражать эти мысли прекрасным, гордым языком.

спрашивал в стихотворении Полежаев. И отвечал: убить Пушкина невозможно — после смерти великого поэта его поэзия расцветает новой жизнью.

Полежаев горячо принял стихотворение Лермонтова «Смерть Поэта». Не называя имени, он посвятил несколько строк тому, кто пришёл в русской поэзии на смену Пушкину:

...Спустя годы Герцен составит страшный список: он назовёт имена замечательных поэтов, погубленных самодержавием. Есть в этом списке Рылеев, Пушкин, Полежаев, Лермонтов. Настоящие поэты, одарённые открытым сердцем и чуткой совестью, особенно остро переживают неволю, жестокость, несправедливость, они сильнее всех сочувствуют народному горю. Им трудно жить в стране, где царит самовластье, трудно уживаться с владыками. Но борьба, которую поэты ведут с царями, всегда заканчивается победой поэтов. Цари убивают их, но невозможно убить поэзию. Рылеев, Пушкин, Полежаев, Лермонтов вечно живы в сердце народа и народной памяти.

И, предчувствуя это, Полежаев писал в стихотворении на смерть Пушкина:

«Простите навсегда»

Дни Полежаева были сочтены. Неволя, бесконечные несчастья, долгие годы солдатчины, вино разрушили здоровье поэта. Чахотка, которой он заболел в тюремном подземелье, усилилась.

писал поэт.

Полежаев не хотел умирать, но и не боялся смерти. «Жизнь страшнее ста смертей», — говорил он о своей жизни.

И чем меньше оставалось жить, тем мучительнее была неволя. Горько было умирать рабом. Хотелось сбросить опостылевший зелёный с красным воротом мундир, хоть немногие оставшиеся дни походить по земле свободным человеком — не выстраивая каждую отпущенную ещё минуту по заведённому распорядку, не слушаясь команд, не вытягиваясь в струнку перед всяким встречным чином. Хотелось постоять над синей прохладной рекой, побродить по лесу, слушая, как шуршат под ногами первые жёлтые листья, как птицы, предчувствуя скорую зиму, громко и печально поют в поредевших ветвях.

Сам не зная зачем, повинуясь только чувству, Полежаев опять без спросу оставил полк, продал солдатский мундир, но не пошёл ни в лес, ни на речку — купил вина и старался им заглушить тоску.

Начальство на этот раз решило не церемониться с Полежаевым и наказать его розгами. Поэта привязали к низкой деревянной скамье, до блеска вытертой теми, кого на ней наказывали прежде. В бочке с протухшей водой мокли розги. Два угрюмых солдата молча принялись за привычное дело. Прутья были осенние, не гибкие. Они ломались, и солдаты, выбирая из бочки, связывали новый пучок. После наказания полковой фельдшер долго вытаскивал из спины Полежаева занозы.

Наказание не унизило Полежаева. Он был солдат, и его наказали как солдата. Сколько видел он на своём веку битых и забитых насмерть товарищей. Настала его очередь. У него хватило сил, не проронив стона, выдержать побои, но сил оставаться рабом больше не было...

Осенью 1837 года Полежаев в жестокой чахотке был доставлен в Московский военный госпиталь.

Если ему становилось полегче, он вставал с жёсткой солдатской койки и, с трудом переставляя ноги, брёл к окну. Уже выпал снег, двор за окном был белый, из глубоких сугробов торчали тонкие стволы рябин. На концах облетевших ветвей краснели гроздья. Прилетали птицы клевать ягоду. Тяжёлая ворона никак не могла уцепиться за тонкую веточку — обламывая её, срывалась, сердито каркала, между тем как ловкие дрозды так и стригли клювом ягоды. Снег вокруг дерева был усеян красными каплями упавших рябинок. Полежаев знал, что не только новых ягод не увидит, но и до новых листьев не доживёт.

...Царь решил, что настала пора простить Полежаева. Он пожаловал ему самый первый офицерский чин прапорщика. Приказ переписали в канцелярии, посыльный положил его в сумку и повёз из Петербурга по назначению. Штаб дивизии стоял в городе Калуге, там приказ занесли в нужные книги, опять переписали и послали уже со своим гонцом в штаб полка. Канцелярские служители в установленном порядке оформили бумаги и дожидались удобного случая, чтобы сообщить о производстве в офицерский чин находящемуся на излечении в госпитале Полежаеву. А в канцелярии госпиталя готовили для отправки в штаб полка другую бумагу — о том, что 16 числа генваря 1838 года Полежаев «волею божиею помре».

Несколько сослуживцев, назначенных проводить Полежаева в последний путь, нашли в госпитальном подвале его тело и обрядили в наскоро сшитый офицерский мундир, которого при жизни он никогда не носил. Его могила, никак не отмеченная, тут же затерялась среди других безымянных могил таких же одиноких, никому не нужных бедняков.

«Вот память добрых...»

Пушкин говорил, что поэт — хочет того или нет — всегда рассказывает о себе в своих стихах.

Он может умолчать о внешних обстоятельствах своей жизни, но неизбежно открывает людям то, что его тревожит, печалит, радует.

Без этого не бывает настоящей поэзии.

Полежаев поведал в стихах о себе и своём времени. Люди не узнали или позабыли многие подробности его жизни, но стихи донесли до потомков — тех, кто явился на свет после Полежаева, — его думы, чувства, его отношение к событиям, которых он был свидетелем или участником.

Потомкам сделался ясен образ талантливого поэта, его внутренний мир.

Полежаев понимал, что не по мундиру будут судить о нём завтрашние читатели. Им безразличны его чин и звание. Он понимал также, что потомки не осудят его за «грехи» — за его проступки.

Он шутил, что человек несёт свои грехи «на другой свет», как крестьянин несёт заработанную им подать — оброк — к своему господину. Он верил, что только стихи переживут его и останутся нужны, дороги и понятны в будущем светлом и справедливом мире.

С этой верой поэт жил, творил и умер.

Чтобы быть счастливым, человек должен знать, что живёт не зря.

Полежаеву досталась необыкновенно трудная судьба.

«Вся жизнь моя — гроза!» — эти слова не случайно вырвались из-под его пера.

И всё же, вспоминая свою грозную, полную бед и страданий жизнь, Полежаев мог быть счастливым: он оставил после себя на земле прекрасный, бесценный дар.

Это поэт Полежаев. Таким нарисовала его Екатерина Ивановна Бибикова.

А это — дед и бабка будущего поэта: Николай Еремеевич и Александра Петровна Струйские. Их портреты замечательно написал славный художник Рокотов.

Но мальчик Полежаев жил не в барских хоромах.

На литографии того времени изображена крестьянская изба.

В такой избе и прошло детство поэта.

А это — уже Москва, Красная площадь, торжественное открытие памятника Минину и Пожарскому.

Когда происходило событие, запечатлённое на старинной гравюре, Полежаев учился в московской гимназии.

Московский университет.

Д. Афанасьев, художник той поры, нарисовал его только что восстановленным после пожара 1812 года.

Студент университета Полежаев сделался известным поэтом.

Но царь придумал для вольнолюбивого поэта другой «университет»: сдал его в солдаты.

Художник Васильев изобразил обучение солдата-новобранца.

В те же дни юные Огарёв и Герцен, завтрашние друзья Полежаева, клялись продолжить дело декабристов, отдать жизнь борьбе с самодержавием, за народное счастье.

Огарёва написал неизвестный портретист, а Герцена в те же годы художник Алексей Збруев.

На рисунке очевидца — восстание на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 года. Полежаев не участвовал в восстании, но ему были близки мысли и настроения декабристов. За это царь жестоко покарал его.

Самым страшным наказанием были шпицрутены, «зелёная улица». Офицер, участник наказания, нарисовал в своей тетради эту гибельную «улицу».

Военная служба привела Полежаева на Кавказ. Многие строки его стихов рассказывают о нелёгких походах. Об одном из них напоминает тогдашний рисунок.

Картинка-литография из старой книги помогает нам увидеть и штурм аула Гимры.

На этой литографии — мирная сцена: помещичья семья у клавесина. Наверно, так проводил вечера на даче у Бибиковых и Полежаев. Он не знал, что впереди его ждут новые испытания.

Екатерина Ивановна Бибикова, любовь поэта. Она нарисовала себя сама.

И напоследок — снова портрет Полежаева. Таким увидел и запечатлел его друг — художник Уткин.

Читая стихи Полежаева, размышляя над его судьбой, вспомните лицо поэта.