«Злой гений» Порт-Артура

Глава 17

— Что вы так удивленно мой салон рассматриваете, Александр Викторович?! У меня складывается впечатление, что вы вагон будто узнаете, хотя, как мне помнится, я вас здесь не принимал.

— Померещилось мне, ваше высокопревосходительство, — осторожно ответил Фок, понимая, что сейчас вступит на «тонкий лед», который в любую секунду может проломиться под ногами. Однако нужно было рискнуть — генерал прекрасно понимал, что известный ход войны на суше уже не будет похожим в этом времени. Но один случай может произойти с высокой долей вероятности, так как тут будет присутствовать море, а не суша. И причем очень скоро, хотя назвать точную дату он бы не рискнул. Но счет шел именно на дни, не больше недели.

— Давайте без чинов, мы с вами погодки, и многое видели в этой жизни. Но все же, почему вы озираетесь?!

— Мне кажется, что я видел этот салон, — осторожно произнес Фок, разглядывая роскошное убранство, совершенно непозволительное, на его взгляд, для любого военного.

— Может быть во сне?!

Неожиданно резко спросил Алексеев, но Фок выдержал пристальный взгляд, так как был готов к такому повороту.

— Да, конечно, — он вздохнул с показным облегчением, проведя платком по лбу, вытирая капли пота. — Вы все равно не поверите, Евгений Иванович. Померещилось мне…

— И бой на реке Ялу вам тоже привиделся, и как полковник Лайминг погиб, пушки были с позиций сбиты, а протоиерей Стефан Щербаковский с крестом в руках солдат в атаку повел?! И атака брандеров в ночь на двадцатое число тоже привиделась, да так что вы точно смогли подсчитать японские пароходы. Почему вы об этом даре сразу мне не поведали?

— Я один раз сказал об адмирале Макарове, что он не вернется с выхода на «Петропавловске» — но кто мне тогда поверил? И говорил адмиралу Моласу о том, когда мы с ним о стратегии войны рассуждали — так Степан Осипович и своему начальнику штаба не внял. А ведь мог спокойно перенести свой флаг на другой корабль, да на тот же «Баян».

— Я понимаю вас, Александр Викторович, — Алексеев оперся на подлокотник мягкого кресла, и негромко добавил. — Кассандре тоже никто не вирил, и Троя погибла. А я после Бицзыво вполне доверяю вашему предвидению, и не сомневаюсь в вещих снах. Так что ответьте честно, Александр Викторович, что вы видели в этом салоне?

— Не поверите, Евгений Иванович, вы грязно ругались по какому-то пустяку, схватили вон то блюдо и вдребезги разбили об пол.

— Не может быть, — пробормотал адмирал, — это подарок императрицы Марии Федоровны. И что это за пустяк такой, раз я в ярость пришел, что забылся. Вы слова не помните?

— Ругань забористая, скажу вам прямо. Некоторые слова никогда в жизни не слышал. Если отбросить «термины», то вы поминали какого-то Иессена. Он взял извозчиком Стеммана, чтобы до Посьета в тумане доехать. И на бегу пропорол брюхо его «Красавцу», так что потроха у жеребца, я так думаю, выпали. Я же говорю, померещилось — из-за лошади, пустяка, в такое бешенство впасть…

— Это пустяк?! Какой извозчик, какая лошадь в тумане?!

Алексеев жутко побагровел, его лицо превратилось по цвету в перезрелый помидор, что мог лопнуть в любую секунду. Адмирал чуть ли не выпрыгнул с кресла, и схватил блюдо, драгоценный императорский подарок. Заорал, не сдерживаясь:

— Стемман командир крейсера! «Красавчик» не жеребец, а его «Богатырь», наш лучший бронепалубный крейсер! Вот кому Иессен днище в тумане пропорол! На берег спишу, на «извозчике» решил у меня покататься! Я ему покатаюсь, да он моря больше не увидит!

Такой отборный мат Фок в своей жизни ни разу не слышал — Алексеев действительно впал в бешенство. И с неистовой силой грохнул блюдом об пол — драгоценный фарфор брызнул осколками. И как бешеный носорог, адмирал, чуть не выломив дверь, выбежал из салона.

— Надо же, и не подумал бы, что так близко к сердцу примет! Блюду не повезло, все же царский подарок, — пробормотал Фок, понимая, что заготовленный экспромт удался — теперь «Богатырь» воевать будет, а не стоять в ремонте до конца войны. А контр-адмирал Иессен после аварии «Богатыря» и гибели в Цусимском проливе старого «Рюрика» получит от матросов едкое прозвище — «крейсерская погибель».

Жаль, конечно, неповинного сейчас контр-адмирала, но крейсер гораздо больше принести пользы сможет. Хотя, по большому счету жалеть не стоит — отбыть в туман на крейсере для совещания с армейским начальством вверх легкомыслия, граничащий с идиотизмом. Мог бы взять обычный миноносец — комфорт там, конечно, не адмиральский, зато бы успел вовремя, и крейсер целый остался. А так пофорсить захотелось…

— Ишь ты, извозчика нашел! Я ему покатаюсь!

В салон ввалился Алексеев, фыркая как тюлень. Багровость с лица немного спала. Наместник подошел к поставцу, извлек бутылку коньяка и два больших бокала, снова уселся в свое кресло и разлил янтарную жидкость во внушительные емкости до краев. Выхлебал свой бокал в несколько глотков как воду, вопросительно посмотрел на Фока, который даже не притронулся к алкоголю. И чисто по-деревенски наместник хлопнул себя ладонью по лбу, видимо вспомнив о привычках генерала.

— Простите, я забыл, что вы ничего крепче чая не пьете, и тот у вас зеленый, а не «адмиральский». Сейчас распоряжусь, — Алексеев позвенел серебряным колокольчиком и отдал распоряжение вошедшему адъютанту. А сам взял налитый Фоку бокал, и мелкими глотками отпил примерно треть, фыркнул с немалым облегчением.

— Успел телеграмму отбить, не знаю как в штабе, но почтмейстер на крышу залез и три трубы «Богатыря» в гавани увидел. И тут же обратную телеграмму отбили. Прошу великодушно простить, что заставил вас больше часа меня ожидать.

— Я понимаю, ваше высокопревосходительство, — отозвался Фок, скосив глаза на осколки фарфора, что усыпали пол.

— Александр Викторович, я просил быть без чинов. Вы сегодня снова сделали великое дело — завтра утром «Богатырь» должен был выйти в залив, на нем поднят адмиральский флаг. Теперь снимут — я не имею права рисковать напрасно, так как уверен, что вы обладаете даром предсказывать несчастья. Лучше поберечься, мы, моряки, суеверны — слишком часто сбываются приметы в океане, чтобы в них не уверовать.

Алексеев замолчал, отдуваясь — видимо, от сердца отлегло, а приличная доза коньяка расширила сосуды и инфаркт не состоялся. Но вся эта сцена показала, что наместник не только интриган и лукавый царедворец, было видно, что он действительно радеет за Россию. С таким можно было иметь дело, ибо на командующего Маньчжурской армии полагаться было совершенно нельзя — Алексей Николаевич некритически относился к своим иллюзионным планам ведения войны с японцами. И что самое плохое — старался все сделать сам, всячески подавляя инициативу подчиненных, и, понятное дело, не успевал ничего сделать толком. А так войны не выигрывают, ибо один человек, насколько бы он не был талантлив, не сможет уследить за всем. А когда не могут управлять с должной эффективностью, то прибегают к единственному средству, которое лишь кажется спасительным — контролю всего и вся, и начинают насаждать все новые и новые бюрократические структуры, созывать комиссии и бесконечные совещания.

А там могут только воду лить из пустого в пустопорожнее, что та же эвакуация Дальнего показала. За неделю ничего не успели толком вывезти, все решали с чего начинать эвакуацию. А совершенно обратный пример был показан спустя тридцать семь лет, когда огромные заводы, со станками, оборудованием и рабочими грузили в эшелоны за считанные дни, а по приезду на место, порой пустынное, налаживали производство за несколько недель. А если бы все решалось бюрократическими методами, то одна переписка затянулась бы на месяцы.

Но то не только вина генерала Куропаткина, но и беда — таковы пороки любого бюрократического государства, насквозь коррумпированного и прогнившего. А потому обреченного со временем — с 1812 года военная машина Российской империи стала наполняться всеми порочными реалиями, и терпеть поражения в схватке с равным или более сильным противником. Время побед Суворова и других блестящих полководцев кануло в лету, пришла эпоха бюрократов, а редкие военные таланты типа Скобелева стали исключением, а не правилом. И самое страшное — те генералы и адмиралы, что ругали сложившиеся порядки, сами их и насаждали...