Лавка ужасов (СИ)

Глава 4 ЗАСТУПНИК

Осень явилась в Санкт-Петербург, безрадостная и бесславная. Вполне возможно, за пределами города она золотила леса, устилала проселочные дороги мягким и приятным ноге листвяным ковром, пела гимн плодородию на арфе садов, и щедрой горстью рассыпала бесхитростные и здоровые радости… но в северной столице золотая принцесса оказалась скупа на ласки и душевный размах. Фасады домов плакали, словно от невыразимой печали. Улицы наполняло журчание струящейся воды, и за каждым окном мелькали тени человеческих рук, поспешно задергивавших пыльные шторы при малейшем порыве ветра…

Деревья, росшие вдоль аллей и проспектов, превратились в намеченные углем контуры, а опавшие листья по капризу ветра обретали силу раздающих пощечины хамских ладоней.

Атмосфера насилия, безысходности и упадка витала над городом осенью того года, хоть он и не был високосным.

Насилие… Тринадцатилетняя девочка, тихо бредущая по нагло и хищно чавкающей слякоти, могла бы многое рассказать о нем. Могла — но не имела права. Тот, кто совершил над ней насилие, запретил жертве распространяться об этом. В случае неповиновения он мог сделать с ней еще худшие вещи.

Возвращаясь домой, она всегда старалась идти как можно медленнее. Но это не спасало от того, что должно было случиться, ведь дома ее, как обычно, поджидал он. Таня даже в мыслях перестала называть отчима по имени сразу после того, как это произошло. «Имя еще нужно заслужить», — эту фразу она не раз встречала в книгах и фильмах. Девочка полагала: совершив то, что он совершил, отчим потерял право носить человеческое имя. Да и звериное, в принципе, тоже. Просто он…

У коммунальных квартир Санкт-Петербурга есть одна запоминающаяся особенность. Очень высокие потолки. Такие высокие, что порой кажется — когда-то здесь обитали представители той вымершей расы, которые, по мнению некоторых ученых, значительно превосходили ростом всех прочих людей. Таких потолков не найдешь ни в типовых многоэтажках индустриальной эпохи, ни в большинстве частных домов — даже в возвышающихся над блеклыми крестьянскими хатами особняками цыганских наркобаронов. Можно не вспомнить, к кому ты заходил в гости в питерскую коммуналку десять лет назад, но высоченный ее потолок останется в памяти навсегда.

Быть может, люди, что возводили эти дома, надеялись на возвращение атлантов? Или, по крайней мере, на визит доброго великана из детских сказок? Кстати, о детях. Если даже здоровенным баскетболистам потолки эти кажутся чересчур высокими, какое же впечатление производят они на маленьких человечков, которых мы привычно именуем «цветами жизни»?

Грандиозное! Особенно — на тех из них, кто родился и вырос в таких квартирах. Комнаты кажутся просторными залами дворца, принадлежащего королю волшебной страны! А сама эта страна — она за стенами, там, где светит ласковое солнышко, неспешно движутся в голубом небе курчавые пышные облака, и щебечут на зеленых ветвях разноцветные пичужки. Тебе и только тебе, маленькая принцесса, принадлежит весь этот яркий огромный мир!

Все возвращается на круги своя, и площади, когда-то отобранные у прежних хозяев и с легкой руки государства заселенные Бельдыевыми и Гогоберидзе, вновь становятся местами обитания чьих-то семей — не тех, разумеется, что жили здесь в начале прошлого века. Богатые граждане скупают проникнутые разрухой комнаты у их спившихся владельцев, делают евроремонт и превращают эти пережитки социализма в волшебные дворцы для своих детей. Да, малышка, этот мир — твой.

Однажды ей показалось — мир сошел с ума.

Она была слишком маленькой, чтобы осознавать реальный смысл происходящего, но — достаточно смышленой, чтобы подобрать подходящую аналогию. Мир сошел с ума. Он не мог быть таким жестоким раньше. Не мог быть таким еще вчера, и уже тем более — год назад, когда Паша помогал ей задуть девять разноцветных свечек на именинном тортике. Так плохо стало лишь по той причине, что мир обуяло безумие.

Наверное, это потому, что мамы больше нет. Так думала девочка, содрогаясь на жестком диване, служившем раньше любовным ложем ее покойной матери и отчиму Павлу. Да, мир так сильно тосковал, что сошел с ума от горя. Вот почему это происходит.

Тогда эта мысль помогла ей самой не рехнуться. Только она пульсировала в голове, затмевая собой все прочие пульсации — такие мерзкие и болезненные. Еще ей казалось, что она слышит голос матери — он успокаивал, заглушая скрежет пружин дивана, похотливое хрюканье отчима, хлопанье форточки и треск материи платья, последние обрывки которого срывали с нее сильные волосатые руки, еще вчера казавшиеся непоколебимым гарантом безопасности и покоя. Почему-то именно хлопанье форточки, а вовсе не боль и стыд, сильнее всего выводило ее из себя. Оно ведь было таким же, как и всегда, оно давало повод усомниться в том, что мир обезумел.

Потом и это прошло — сознание все-таки отключилось. Не от боли даже, а от чрезмерной интенсивности происходящего. Он слишком сильно придавил ее к дивану, как дети придавливают друг друга к стенке, играя на переменах в «Смерть».

Отчим, ничего не заметив, продолжал «трудиться» над бесчувственным телом и чуть было не раздавил девочку. Жизнь ей спасло лишь то, что он кончил и отвалился в сторону раньше, чем давление достигло критической точки. Очнувшись, она окончательно все поняла и подумала, что лучше бы он ее раздавил…

Потеряв сознание, Татьяна не потеряла способности видеть и двигаться. Она очутилась в каком-то странном месте, которое куда больше напоминало волшебный замок, чем их квартира пять лет назад. То был волшебный ледяной замок, и девочка моментально решила, что попала во владения Снежной Королевы.

А вот насильника-отчима рядом не было. И бирюзовое платье, что он разорвал в клочья перед тем, как лишить ее детства, снова было на ней. И между ног не болело. «Ух ты, здорово! — подумала Таня. — Стало быть, это сон. Значит, и то, нехорошее, тоже было сном. Я проснусь и буду жить, как прежде. Жаль, что мамина смерть мне не приснилась».

Таня пошла по сверкающему коридору, заглядывая во все попадавшиеся на пути комнаты и поминутно выкликая имена Кая, Герды, Снежной Королевы и даже самого Андерсена. Никто не отзывался. Ей показалось очень странным, что во всем огромном строении никого нет. Таня долго блуждала по анфиладам комнат, тщетно пытаясь кого-нибудь обнаружить, до кого-нибудь докричаться. Тщетно. Потом она оказалась, по-видимому, в центральном помещении замка — громадной круглой зале, в центре которой возвышался на покрытом инеем и кристаллами сосулек постаменте здоровенный ледяной шар. Он был наполнен зеленоватой жидкостью, напоминавшей морскую воду. Жидкость вела себя так, будто кипела, чего, разумеется, никак не могло быть. Таня остановилась прямо перед шаром и долго заворожено глядела на причудливые завихрения внутри него. Потом вспомнила о своем желании оказаться в чьем-нибудь обществе.

— Ну хоть кто-нибудь! — закричала она, приставив ко рту крохотные ладошки. — Идите сюда! Здесь так красиво!

— Сейчас! — казалось, это сам шар заговорил с ней. — Сейчас, я иду!

Внутри сферы возник не слишком четкий (он ведь был скрыт под толщей воды) человеческий силуэт. То был высокий, коротко стриженный мужчина в длиннополом черном плаще. Он не стоял на дне, а словно бы висел в самом центре ледяного шара, со всех сторон окруженный бурлящей жидкостью.

«Интересно, как он там дышит?», — девочка подошла поближе, чтобы рассмотреть его лицо.

— Меня зовут Таня, а тебя? — произнесла она.

В этот миг видение прервалось. Она снова лежала на диване в гостиной, боль была с ней, платье отсутствовало, а он, улыбаясь во сне, посапывал рядом…

Одноклассники и учителя считали ее слегка свихнувшейся — эту замкнутую девчонку, что всегда одевалась в черное и покупала тетрадки, на обложках которых были изображены не Дима Билан или Орландо Блум, а убийцы в масках и клыкастые монстры. Все будто бы забыли, что еще три года назад она совсем не была такой. Напротив, являла собой резво скачущий солнечный зайчик. Никому даже в голову не пришло спросить Танечку, что случилось — ведь перемена в ней произошла аккурат после смерти матери, так что причина, вроде бы, лежала на поверхности. Зачем травмировать и без того пострадавшую психику лишними расспросами?

Она и сама не знала, ради чего продолжает жить. Несколько раз пыталась прервать это глупое ничто, вскрывая вены первым, что попадалось под руку. Но всякий раз поблизости оказывался кто-то, мешавший ей завершить начатое. Один раз это даже был он. И если прочие люди задавали ей какие-то вопросы (она разумеется, говорила, что это связано с мамой), то ему и объяснять ничего было не надо, он сразу все понял сам. В тот вечер состоялся очень неприятный разговор, в котором он называл ее самыми мерзкими словами, которые она когда-либо в жизни слышала. Тогда она окончательно поняла — для него падчерица Таня является не больше, чем куклой для удовлетворения плотских потребностей (она уже знала, как все это называется). Он не признает за ней даже права на разум, эмоции, чувства. В его глазах она — вещь, которой он некоторым образом дорожит, но — так, как можно дорожить лишь вещью. В случае ее непоправимой поломки он будет горевать некоторое время, потом постарается раздобыть новую. Он потому и не хочет этой поломки, что достать такую «вещь» невероятно трудно…

Стоит ли говорить о том, какие чувства испытывала к нему она? Злоба, презрение, ненависть… Все это было так мелко в сравнении с черным хтоническим ураганом, что без остановки бушевал у нее в груди вот уже три года.

Даже когда она думала о чем-то другом.

Даже когда спала.

Она хотела убить его. Но сделать это самой значило навсегда распрощаться с мечтами о другой жизни — той самой, которую отнял у нее отчим. Той, где она могла бы, не думая ни о чем, кататься на качелях, сделанных из лиан и отдыхать на увитых плющом скамейках, наслаждаясь пением райских птиц.

— Таня! — окликнул ее кто-то, когда худенькая, покрытая шрамами рука уже протянулась к панели домофона. Девочка вздрогнула. Она подумала было, что ее зовет отчим. Но тут же сообразила, что ее имя произнес совсем другой голос. У отчима он был тонким, почти что женским. Как у немолодой, толстой и истеричной женщины. Можно даже сказать, птичий голос у него был. А этот звучал легко и жизнерадостно, и был похож на веселый удар молота о наковальню. Голос с россыпью искр… Повернув голову, Таня увидела говорившего. Он сидел на качелях и смотрел на нее. Черный кожаный плащ с высоким воротником. Руки, обтянутые черными же замшевыми перчатками, сложены на коленях.

— Иди сюда, — сказал мужчина. Девочка покачала головой.

— Я вас не знаю, — негромко произнесла она.

— Мы просто не успели познакомиться, — голос его звучал бодро и весело, но лицо оставалось мрачным — оно будто было высечено из камня, даже, скорее, из какого-то кристалла. — Ты ушла как раз в тот миг, когда я хотел ответить на твой вопрос.

Тень воспоминания прошелестела прозрачными крылышками рядом с ее затылком. Да, она уже видела его раньше. И даже слышала этот голос.

— Не помнишь? — он впервые улыбнулся. И что-то в этой улыбке показалось Тане неестественным. Приглядевшись, она увидела, что из нижней губы собеседника торчат шесть небольших металлических шариков. Людей с похожими украшениями она встречала и раньше. Но чтобы сразу шесть… Это, должно быть, довольно-таки неудобно.

— Ледяной замок, — продолжал тем временем он. — Комната с шаром. Я был там. И ты была там тоже. Теперь вспомнила?

— Да, — она осмелилась приблизиться. — Но ведь это… это же было во сне.

— Не совсем, — он протянул обе руки ей навстречу. Ребенка с такой судьбой, как у нее, этот жест должен был отпугнуть, но почему-то Таня не испугалась. Она подошла к сидящему на качелях человеку и положила руки в его ладони, скрытые под черной замшей. Они показались ей очень твердыми. Словно она прикоснулась к киборгу, чьи пальцы были сделаны из металла.

— Кто же ты? — произнесла Таня. — Как тебя зовут?

— У меня два имени, — сказал он. — Но второе тебе лучше не знать. Так что можешь звать меня Маркиз.

— Маркиз? — удивилась она. — Как пуделя?

— Это пуделей называют в мою честь, — улыбнулся он. — Ну что ж… Говори свое желание.

— Не поняла, — Таня наморщила лобик. — Какое желание?

— Ну как же? — вновь улыбнулся Маркиз, и она заметила, что зубы у него необыкновенно белые, каких не может быть у взрослого человека. «Искусственные, должно быть», — подумала девочка.

— Ты позвала меня, и пришел. Я всегда прихожу, когда зовут. И выполняю одно желание.

«Значит, сказка может, все-таки, стать реальностью… Правда, не слишком-то он похож на прекрасного принца или доброго волшебника. Но кто сказал, что все должно быть именно так, как писали Андерсен и Шарль Перро?».

— Постой-ка, — Таня выдернула руки из жестких ладоней Маркиза и отступила на шаг. — Такого не может быть. Я же тогда не знала, как тебя зовут!

— Просто я был первым, кто тебя услышал. Тебе еще повезло, можно сказать. Кто угодно мог явиться на зов.

— Еще повезло, говоришь? — Таня отошла еще на шаг. — Значит, не такой уж ты и хороший?

— Верно, — он ухмыльнулся, точно эти слова были для него комплиментом. — Не каждый назовет меня добряком. Но я не собираюсь делать тебе больно.

— Правда?

— Конечно, — кивнул Маркиз. — Так что у тебя за желание?

— А ты… любое можешь исполнить?

— Нет. У меня только три направления. Богатство, любовь и месть.

— Месть? — сердце Татьяны затрепыхалось, как угодившая в силки птица. — То есть, ты можешь сделать плохо любому, на кого я укажу?

— Могу, — Маркиз посерьезнел. — Но не любому, нет. Лишь тому, кто действительно виноват.

— Есть один такой… человек, — ей понадобилось некоторое усилие, чтобы назвать так отчима. — Мой отчим… Он…

— Тсс! — Маркиз прижал к губам указательный палец. — Я знаю, что он с тобой сделал.

— Откуда ты можешь знать? — девочка изумленно уставилась на него. — Я никому не рассказывала.

— Шрамы воспоминаний кричат об этом, — Маркиз взял ее за руку и провел пальцами по изуродованному рубцами запястью. — Что ты хочешь, чтобы я с ним сделал?

— Убей его! — решительно сказала Таня. — И как можно скорее.

— Хорошо, — кивнул ее таинственный заступник. — Я убью его.

— Подожди, — Таня вспомнила о том, что у палки всегда есть два конца. — Это ведь не просто так? Не бесплатно?

— Ну разумеется, — кивнул Маркиз. — Я думал, ты знаешь.

— Я лишь догадывалась. И что же ты хочешь… взамен?

— Взамен, — произнес Маркиз, — я должен буду забрать тебя в Ад.

Ей на миг показалось, что торчавшие из его губы украшения начали шевелиться. Но это длилось недолго — всего-то доли секунды…

— Так ты — Дьявол? — спросила Таня. Почему-то она не испытывала никаких особенных чувств. И знала, что не удивится даже если он скажет «да».

Но этого не случилось.

— Назвать меня Дьяволом значило бы чрезмерно все упростить, — сказал Маркиз. — На самом деле я, конечно, мало связан с этим миром, хоть и довольно часто бываю здесь. Впрочем, когда-то все было иначе, ведь моя родина — Атлантида — располагалась, все-таки, на Земле…

— Атлантида?! — Таня даже забыла на миг о довлевшем над ее судьбой кошмаре. — Это сколько же тебе лет?

— Много, — усмехнулся Маркиз. — Очень много. Но предметом нашего разговора является не мой возраст. Ты по-прежнему хочешь смерти твоего отчима?

— Да. Знаешь, Маркиз, мне кажется, что Ад гораздо менее страшен, чем… то, что творится здесь…

— Не кажется. На самом деле Ад совсем не страшен. Пугающ — это да, но и то, лишь если смотреть на него издалека…

— Переоденься, — чирикнул Павел, едва за Таней закрылась дверь. — Что-то ты сегодня долго.

— Я… с девчонками играла после школы, — сказала девочка.

— Играла? Раньше я за тобой такого не замечал.

— Меня всегда зовут, — солгала она, — но я отказываюсь. А в этот раз не отказалась.

— Не делай так больше, ладно? — сказал он, воздвигшись над ней несокрушимой скалой. — Я же волнуюсь.

— Хорошо, — покорно согласилась она. — Я не буду.

— Вот и славненько, вот и умница, — проворковал отчим. — Переоденься.

Всякий раз, как это происходило, он заставлял ее надевать короткое бирюзовое платье — такое же, как то, что было на ней три года назад, в тот самый день, когда жизнь разделилась на «до» и «после». Партию таких платьев он закупал в начале каждого месяца — по одному на день. Ежедневно отчим швырял девочку на диван (но делал это осторожно, так, чтобы она не повредила себе ничего). Потом мгновенно оказывался рядом и начинал разрывать платье. Все как тогда. Только теперь это было уже не изнасилование, а обоюдная игра в него. Игра, максимально приближенная к реальности…

Его не останавливало ничто. В дни менструаций ей приходилось ублажать отчима другими способами, и она была поистине счастлива, когда кровотечение прекращалось.

Таня переодевалась, а он — обнажался. Тело его было рыхлым, мучнисто-белым, зернистым. Таня словно впервые увидела, насколько же он отвратителен. К ней вдруг пришло нежданное озарение — этот человек, похожий на слепленную из творога угловатую фигурку, все запланировал заранее…

Он женился на матери Тани не потому, что любил эту женщину. Целью его прихода в их семью с самого начала было хрупкое тело дочери. Он скупил все комнаты в коммуналке, чтобы избавиться от лишних свидетелей. И долго ждал, покуда Таня достаточно созреет, чтобы удовлетворять его позорным наклонностям. А когда решил, что время пришло, устранил единственную преграду, способную помешать ему осуществить задуманное. Он отравил жену, подмешав в вечернее вино какой-то нераспознаваемый яд, спровоцировавший сердечный приступ. И, едва закончились все похоронные дела, совершил то, к чему все это время стремился, овладев оставшейся в его безраздельной власти девочкой. Никто не стал подозревать его в убийстве за отсутствием явных мотивов. Квартира и так принадлежала ему, семейный бизнес тоже. И любовниц у него не было. А под крышку черепа не заглянешь…

Таня не смогла бы сказать, откуда взялось это знание, но в том, что ее мысли на сто процентов совпадают с реальным положением дел, она не сомневалась.

— Маркиз! — выкрикнула Татьяна.

За спиной у отчима возникла фигура в черном плаще. Сын Атлантиды бесшумно стянул перчатки. Увидев, что было скрыто под ними, девочка вздрогнула.

— Маркиз? — ухмыльнулся Павел. — Да, я такой. А ты, я смотрю, дрожишь вся. Кажется, тебе, наконец, начало нравиться?

— А вот тебе вряд ли понравится то, что с тобой сейчас сделают, — с неожиданной властностью в голосе произнесла девочка. Ее и саму удивил тон, с каким она это сказала.

— Что?! — взгляд отчима непроизвольно устремился к двери в коридор. Он-то подумал, конечно, что падчерица решилась заявить на него в милицию. Но стражей порядка в коридоре не было, и у насильника, который еще не знал, что следствие, суд, приговор, и даже тюремный «петушатник» — далеко не самое страшное, что может произойти с таким, как он, гора свалилась с плеч. А в следующий миг на эти плечи лег вполне реальный и осязаемый груз. Ладони Маркиза. Под перчатками тот прятал не шрамы и не блатные татуировки. То были белые кости — пальцы скелета, что совершенно непостижимым образом продолжали двигаться.

Толстяк взвизгнул, словно поросенок, которого тяпнула за окорок злая шавка. Маркиз развернул его к себе лицом. Теперь уже для Павла настало время дрожать.

— Кто… Что… — забормотал Танин отчим, глядя в холодные глаза своей смерти. — Не может…

Сопротивляться он даже не пытался. Да и не смог бы — сил это творожистого тела хватало лишь на то, чтобы управляться с малолетней падчерицей.

— Может, — правая рука Маркиза приблизилась к его лицу. Раздался истошный визг. Теперь если и поросенок — так уж поджариваемый заживо. Таня не видела, что делает Маркиз, но понимала — отчиму приходит конец.

Потом она увидела.

— За что?! — Павел безвольно выл и трепыхался.

— Смотри, — произнес Маркиз, выпростав правую руку из-за грузного белого тела. На костяные пальцы были нанизаны сочащиеся розовым соком глаза Павла. Татьяна была уверена — она знала — глаза сейчас смотрят на нее и… продолжают видеть.

— Вот за что, — атлант принялся в буквальном смысле слова разбирать человека на части, срывая с него пласты мяса и жира, выламывая кости и выдергивая кишки. Девочка, раскрыв рот, наблюдала за происходящим. На что она ненавидела отчима, но при виде такого конца ей на миг даже стало жаль этого ничтожного человека.

Впрочем, как и остаток его жизни, это продолжалось недолго. Не прошло, должно быть, и минуты, а на полу посреди гостиной вместо мерзкого толстяка возникла куда более мерзкая, источавшая невероятное зловоние куча его останков.

«Что же теперь будет со мной? — с запоздалым ужасом подумала Таня. — Меня ждет Ад, и там наверняка уже приготовили что-нибудь наподобие. Только в Аду это будет длиться не минуту, а целую вечность».

— Ну что ж, — Маркиз натянул перчатки и, перешагнув через дымящееся месиво из плоти, костей и внутренностей, приблизился к ней. — Здесь нам больше нечего делать. Идем.

— Постой. Я хочу спросить кое-что, — Таня начала думать, сумеет ли она убежать. Да и можно ли вообще убежать от Ада?

— Спрашивай.

— Что меня ждет в Аду? Котел с кипящей смолой? Крюки и цепи? Вечное негасимое пламя?

Маркиз расхохотался.

— Это если бы он, — посланник Ада указал на то, что осталось от Павла, — попал туда, то познакомился бы со всем этим и со многими другими аксессуарами того же толка. А ты… ты будешь вместе с нами — жителями Ада — кататься на качелях сделанных из лиан и отдыхать на увитых плющом скамейках, наслаждаясь пением райских птиц…

— Но ведь это же как раз то, о чем я всегда мечтала! — радостно воскликнула девочка.

— Вот видишь, — улыбнулся Маркиз. — В жизни бывают и удачные совпадения. Идем же, — он взял ее за руку. Обоих окутало серебристое сияние. Через мгновение они исчезли. Лишь бирюзовое платье осталось лежать на полу, в шаге от груды человеческих ошметков.

Это было громкое дело. Смерть респектабельного бизнесмена, исчезновение его малолетней приемной дочери… Впрочем, особо громким дело стало лишь из-за способа, которым лишили жизни Павла Ковалева. Складывалось впечатление, что его заставили проглотить противотанковую гранату, а после, потянув загодя привязанную к ней леску, выдернули чеку…

Основной версией было предположение о появлении в городе банды сатанистов. Такой вариант идеальным образом объяснял жуткую картину, которую являло собой место преступления. Да-да, безусловно, сатанисты. Кто, как не эти сумасшедшие изверги, мог сотворить подобное с живым человеком? Это они раскурочили его тело, воспользовавшись каким-то чудовищным тайным оружием. А дочку похитили для своих богомерзких ритуалов. Страшно даже подумать, что могут сотворить с ней в затхлых питерских катакомбах, помнящих еще первых строителей города…

Да, то была основная версия. Она таковой и осталась, ибо за минувшие с тех пор годы вялотекущее расследование не сдвинулось с мертвой точки ни на йоту.

— Ну, как тебе такое? — спросил Эйнари, закончив рассказ.

— Двойственное ощущение, — подумав, сказала девушка. — С одной стороны, это страшно — то, что сделал Маркиз. А с другой — он все сделал правильно. Таких негодяев надо наказывать. Я бы встала с Маркизом плечом к плечу.

— Ты даже не усомнишься в существовании Ада? — лукаво промолвил Тойвонен.

— Я усомнилась бы, если не одна фраза, — глядя ему в глаза, произнесла Ангелина. — Шрамы воспоминаний… Наше с тобой общение как раз с нее и началось. Я ведь и раньше это слышала. А информация, полученная из двух, не связанных друг с другом источников, уже на семьдесят процентов может считаться достоверной.

— На журналиста учишься?

— Да. А как ты догадался? Не только журналисты умеют определять степень правдивости полученных сведений.

— Но только журналисты все время помнят главные критерии. Кстати, могу порекомендовать одно хорошее издание. Думаю, тебя там примут с распростертыми объятиями.

— Буду признательна. Слушай, выходит, тот парень в метро — ну, который первым спросил меня о шрамах — он тоже был одним из них? Из жителей Ада?

— Возможно, — пожал плечами Тойвонен. — Или одним из знающих. Мне нужно увидеть его, чтобы сказать наверняка.

— Ну, это я вряд ли смогу устроить, — улыбнулась Ангелина. Она не стала спрашивать, кто такие знающие — должно быть, сама догадалась. — Да и незачем, наверное.

— Это точно, — кивнул скандинав. — Есть еще вопросы?

— Конечно! Мне показалось, что Ад, о котором говорил Маркиз, мало связан с библейской преисподней…

— Он вообще не имеет к ней отношения, — сказал Эйнари. — Но то, о чем написано в Библии и прочих христианских книгах, тоже существует, хоть и выглядит несколько иначе. А вообще Адов очень много. Само же это слово в переводе с одного из древних языков означает «Путь».

— Путь? Но куда?

— К тому, что было утрачено давным-давно, — грустно вздохнув, сказал Тойвонен. — К способности жить в мире друг с другом. К гармонии и любви…

— Ад — путь к гармонии и любви? — Ангелина взглянула на него с недоверием. — У меня скоро мозг вскипит. Мы все больше удаляемся от реальности.

— Напротив, мы к ней приближаемся, — возразил Эйнари. — Правда, порой приближение это кажется мне бесконечным.

— То, что ты сейчас говоришь, слишком сложно для меня, — призналась девушка.

— Тогда, может, сделаем перерыв?

— Ни в коем случае! Твои истории — они ведь как наркотик.

— Что ж, давай завтра уменьшим дозу и позволим твоему мозгу немножко передохнуть. Расскажу кое-что попроще. Без всяких вампиров и демонов…