Лавка ужасов (СИ)

Глава 5 ЭНТОМОЛОГИ

Обшарпанный троллейбус притормозил у остановки, слегка обдав грязной водой из лужи обувь толпившихся в ожидании посадки людей. Передняя дверь открылась, и из троллейбуса вышли четверо: полноватая девушка в красном платье, хмурый небритый кавказец, плечистый парень в кожаной куртке, и «божий одуванчик» с набитой продуктами авоськой. Девушка сразу пошла в сторону площади Ленина, горец остановился у табачного киоска, а молодой человек, подсобив бабульке сойти с подножки, бодро двинулся через парк по направлению к громоздящейся над потемневшими от времени пятиэтажками белоснежной высотке.

Имя его было Константин Шаталов. Он учился на биологическом факультете РГУ. В университете Костя познакомился с профессором энтомологии Романом Григорьевичем Родиным, в гости к которому сейчас и шел.

Будь Родин типичным занудливым «преподом», натужно выдавливающим из себя заученный текст, он вряд ли вызвал бы у Шаталова что-то, кроме усмешки. Но объем знаний и мастерство ритора, которые раз за разом демонстрировал Роман Григорьевич, просто потрясли Костю — он всегда уважал просвещенных людей. «Как здорово этот человек знает свою науку», — изумленно подумал Константин, случайно услышав однажды, как Родин беседует с каким-то аспирантом. Вспомнив, что в детстве он и сам увлекался энтомологией, Костя решил тряхнуть стариной и записался на родинский спецкурс.

Многие из слушателей сомневались — а так ли уж умен профессор Родин? Наверняка есть в науке о насекомых области, которых он не объял своим фантастическим интеллектом, — думали они. И штудировали специальную литературу с целью подначить Родина и развенчать миф о его всеведении. Но на каверзные вопросы студентов профессор отвечал без запинки, мгновенно припоминая самые малоизвестные факты, нарытые студентами в справочниках, энциклопедиях и дореволюционных монографиях. Довольно скоро выяснилось, что никакого мифа не существует, — в том, что касалось насекомых, Родин действительно был всеведущ. Слушая его, можно было даже поверить, что энтомология — наука всех наук, а ее адепты — самые востребованные специалисты в мире.

Маленький мир увлекал Шаталова все сильнее, и со второго курса он стал уделять занятиям энтомологией значительно больше времени. Это не замедлило сказаться на успеваемости в прочих дисциплинах. Но Костя, казалось, не замечал нависшей над ним угрозы отчисления, хоть она и стала одной из главных тем кулуарных разговоров на курсе. «Положение Шаталова пошатнулось», — дружно зубоскалили местные остряки. Но он, будто сомнамбула, снова и снова плелся на кафедру энтомологии и конспектировал лекции Родина, не упуская ни единого слова. Он думал теперь только о насекомых и именно им собирался посвятить свою жизнь.

В том была немалая заслуга Романа Григорьевича Родина. Не только потому, что Шаталов сразу проникся к нему безграничным уважением. Родин умел убеждать. Он, пожалуй, любую домохозяйку заставил бы полюбить тараканов. Идеально выстроенными фразами профессор пригвождал слушателей к местам. Даже если на семинар к нему забредал, от нечего делать, какой-нибудь лоботряс, то и он, не в силах оторваться, просиживал до конца, точно погруженный в формалин. Не слушать Родина было невозможно. Он обладал каким-то потусторонним, можно даже сказать, инфернальным обаянием, которое, в сочетании с энциклопедическими знаниями профессора, производило фантастический эффект.

Роман Григорьевич быстро понял, что Шаталов является самым преданным его учеником. Рвение, проявляемое Костей, заметно выделяло его среди общей массы студентов. Почти сразу Родин почувствовал в нем родственную душу. Не ускользнул от его внимания и тот факт, что не последнюю роль в фанатичном увлечении молодого человека энтомологией играет личность наставника. Родин стал для Шаталова непререкаемым авторитетом.

Единственным и неповторимым Учителем.

Довольно скоро они сблизились и стали друзьями. То была странная дружба. Их пересыпанные звучными латинскими названиями диалоги выглядели, как беседа людей, с головой погруженных в науку, хотя речь могла идти о том, какая сегодня погода или о положении дел в турнирной таблице чемпионата России по футболу. Энтомология и впрямь оказалась универсальной дисциплиной. Углубившись в ее изучение, Шаталов совершил массу занимательных открытий. Он чувствовал себя теперь интеллектуалом высшего порядка — куда там филологам с искусствоведами! Даже ругаться он стал по-особому — возвышенно и со вкусом, а главное — не опасаясь рукоприкладства со стороны оскорбленного собеседника. Для непосвященного небрежно брошенное «Phthirus pubis!» не будет значить ровным счетом ничего, а если он и попросит объясниться, всегда можно соврать, что это — одно из тех латинских выражений, которые писатели всего мира используют в своих романах, когда испытывают затруднения с орфографией родного языка. В самом деле, не объяснять же человеку в том, что ты только что в глаза назвал его лобковой вошью — можно и в лобок схлопотать. А «О, мой Phanaevus imperator!» и вовсе сойдет за комплимент, тогда как на самом деле это всего-навсего жук-навозник. Но перегибать палку, все-таки, не стоит. «Silpha obscura[10]» даже на латыни звучит оскорбительно, а если «обласканный» визави не поленится заглянуть в словарь… Пожалеешь, что у тебя нет крылышек или длинных прыгучих ног. Не обходится и без курьезов. Кто бы мог подумать, к примеру, что Bratella germanica — вовсе даже не немецкий уголовник, как принято считать в далеких от энтомологии кругах, а обыкновенный рыжий таракан, каких пруд пруди на каждой российской кухне?

Они даже начали собирать импровизированную коллекцию, в которую помещали особо приметных персон из своего окружения. Фотографии «экземпляров» вклеивались в специальную тетрадь и снабжались соответствующими подписями на латыни. Вальяжный декан биофака получил прозвище Enema pan. Молодящаяся преподавательница анатомии — Carabus hispanus. Подтянутый физрук — Tettigonia viridissima. Однажды Костя решил собрать и настоящую коллекцию. Несколько недель кряду носился он с сачком по скверу близ своего дома, стоически игнорируя окрестных тинэйджеров, до колик в животе хохотавших над впавшим в детство великовозрастным болваном.

Что такое настоящая коллекция насекомых, Шаталов понял только сейчас, впервые придя к Родину домой. В просторной квартире профессора она занимала три комнаты из шести. Но главной особенностью родинской коллекции являлся вовсе не ее масштаб. Все экспонаты в ней были живыми! Родин держал их в аквариумах, тщательно воссоздав для каждого вида его природную среду обитания.

— Вы, юноша, может статься, сочтете это старческой причудой, — сидя в массивном старинном кресле, Родин поглаживал примостившегося у него на плече мохнатого паука. — На самом деле я просто считаю, что наши маленькие друзья не заслуживают того жесткого обращения, которое обычно сопутствует составлению подобных коллекций. То, что вы видите здесь — не коллекция даже, а компания. Все эти милые существа — мои компаньоны, и скажем больше — мои друзья! Вот вы, Константин, смогли бы недрогнувшей рукой воткнуть булавку в спину своего друга? В мою, например?

— Что вы, конечно нет!

— В этом мы с вами сходимся, — Родин встал и бережно опустил паука на дно аквариума. — Подобные методы здорово отдают садизмом. Насекомым и так приходится нелегко. В самом деле, что за жизнь у них? Практически вся она проходит в страхе быть сожранным птицей, зверем, или даже своим сородичем. И ладно там, съедят — хоть какую-то пользу принесешь, — а могут ведь и раздавить, не заметив. Им, как никому другому, известно, что такое естественный отбор. Нам следовало бы повнимательнее относиться к этой разновидности жизни, — печально вздохнув, Родин коснулся кончиками пальцев резервуара с кубинскими скорпионами. Насекомые дружно защелкали клешнями, словно приветствуя своего благодетеля. Шаталов изумленно воззрился на Родина.

— Да-да, молодой человек, не удивляйтесь, — усмехнулся, заметив это, профессор. — Мои отношения с маленьким миром зашли немного дальше, чем вы можете себе представить. Чтобы как следует изучить насекомых, — Родин щелкнул пальцами, и шесть смертоносных созданий, выстроившись в ряд принялись ползать вокруг лежавшего в центре аквариума большого серого камня, — следует их понять. Идемте пить кофе, Константин.

На кухне ученый продолжил развивать идею взаимопонимания между насекомыми и людьми.

— Современный человек едва ли когда-нибудь поймет, что к насекомым нужно относиться, как к равным, — сказал он, поставив на стол две кружки с дымящимся ароматным эспрессо. — В прежние времена дела обстояли получше. Классический пример — Scarabeus sacer, скарабей. Черный жук, который откладывает яйца в навозный шарик и катит его перед собой вплоть до появления потомства. Древние египтяне считали этот шар символом солнца, поэтому скарабей служил для них воплощением утреннего бога Хепри, которого в поздние периоды стали изображать в человеческом облике с головой жука. Скарабей был также символом вечной жизни. Египтяне верили, что этот священный жук оживляет умершего, когда тот попадает в загробный мир. Считалось, что он оберегает как живых, так и мертвых. И раздавить скарабея для египтянина было серьезным проступком, можно сказать, грехом. Ведь это фактически преступление против бога! А за такое сами знаете, что бывает. Египетские жрецы были доками не только в том, что касалось гармоничных отношений с Природой, но и по части пыток. Могли, к примеру, швырнуть провинившегося в саркофаг и засыпать сверху собратьями убиенного им жучка. Кровь за кровь, так сказать, — Родин едва заметно улыбнулся. — Но эти страсти-мордасти остались в далеком прошлом. В истории отношений человека и насекомых бывали и курьезные случаи. В 1545 году во Франции, в небольшом городке Сан-Жан-де-Мольен, состоялся необычный судебный процесс. Истцами на нем выступали местные крестьяне. Они подали в суд на саранчу, обвинив ее в «сознательной порче виноградной лозы». Адвокат насекомых доказывал, что ущерб урожаю был нанесен не специально, мол, питаться Божьим тварям чем-то надо. Разбирательство не могло состояться без присутствия ответчиков, и суд издал постановление, предписывающее саранче явиться на заседание. Она, само собой, бумагу проигнорировала. Судья был терпелив и еще несколько раз взывал к совести насекомых, в предельно корректной форме. Венцом этой эпопеи стал ультиматум, в котором говорилось, что если стаи саранчи и на этот раз проявят неуважение к суду, то их… Как вы думаете, Костя, каким наказанием пригрозил насекомым судья?

— Не знаю… — пожал плечами Шаталов. — Наверное, полным истреблением их популяции?

— Не угадали, — улыбнулся Родин. — Там было сказано, что в случае неявки саранчу отлучат от церкви. По меркам того времени эта кара была куда страшнее смерти, ибо она лишала жертву надежды на царствие небесное и обрекала на вечные муки в Аду. Судейские не сомневались в том, что идти против власти Господа вредители не рискнут.

— И что, саранча прилетела, в итоге, в здание суда? — спросил, усмехнувшись, Шаталов.

— Нет! Когда глашатай, стоя посреди захваченного саранчой виноградника, зачитал постановление, тысячи насекомых поднялись в воздух и покинули город! Представляете? Они вернулись только через сорок два года. Судебный процесс возобновился. Приговор был таков: «Суд полагает справедливым и необходимым предоставить указанным насекомым пастбище за пределами виноградника, чтобы они могли добывать себе пропитание без порчи лоз». А через два месяца адвокат насекомых подал жалобу: оказалось, что предоставленный участок был совершенно бесплодным, и там саранче нечем было кормиться!

— И что, ей, в конце концов, разрешили остаться в винограднике?

— Тайна сия великая есть, — развел руками профессор. — Но это, согласитесь, и не важно. Важен сам факт. В те далекие времена люди относились к насекомым, как к равным, и даже признавали за ними право отстаивать свои честь и достоинство в суде. Более того, на полном серьезе ждали от них вразумительных аргументов в защиту своей позиции. Сейчас такое уже невозможно, — Родин печально вздохнул, и Костя понял, что Роман Григорьевич искренне сожалеет об этой несправедливости.

— Сегодняшний человек считает себя властелином мира, — продолжал Родин. — Осушает моря и озера, поворачивает вспять реки, сравнивает с землей горы, вырубает леса… О том же, что он творит с животными, иной раз бывает больно вспоминать! Но вот человек умирает, и уже через пару часов в его бренном теле начинают копошиться черви. Властелин мира превращается в корм для крохотных беспозвоночных тварей! — Родин прервался, чтобы отхлебнуть кофе. — Тихое торжество слабых над сильными.

В этой беседе перед Шаталовым открылись новые, доселе неведомые стороны личности профессора Родина. Его наставник, бесспорно, на сто процентов состоял из энтомологии, но воспринимал ее не как составную часть биологической науки, а как некую философскую доктрину, с позиций которой можно истолковать практически любое явление. Он проводил массу параллелей с другими областями научного знания, с искусством, но больше всего — с религией. В такие моменты Косте казалось, что он стоит на пороге настоящего откровения, что Родин — неистовый пророк забытого древнего божества, и божество это — инсектоморфно[11]. До откровения, правда, дело не дошло. Профессор ограничился тем, что завещал насекомым мир.

— Они древнее, чем мы, и, несомненно, продолжат свое существование и после того, как умрет последний человек, — сказал Родин. — Так вправе ли мы унижать тех, кто унаследует нашу планету?

— Нет, — без колебаний ответил Костя. — Мы должны любить их… и понимать.

— Вот-вот, — Родин похлопал юношу по плечу. — Я рад, что вы это осознали. Но нас двоих… да что там — всех энтомологов мира будет мало, чтобы донести эту мысль до остального человечества. Научное сообщество всегда относилось к энтомологам с изрядной долей скепсиса, а гуманитарии — те и вовсе смотрят на нас с плохо скрываемым презрением. Никто даже не задумывается над тем, насколько важна на самом деле наука, которой такие, как мы, присягнули на верность. На днях мне довелось беседовать с одним журналистом. Он все нахваливал творчество господина Пелевина, а когда узнал, что я — энтомолог, представьте себе — посочувствовал! И не пришло ему в голову, что если б не насекомые, его любимый писатель, может, и не был бы столь знаменит.

Кстати, о Пелевине. Его роман «Жизнь насекомых» интересен не только и не столько в художественном плане. Проведенная в этой книге параллель между жизненными формами заслуживает самого пристального внимания и требует строго научного подхода. Видите, на стол забрался таракан. Я не травлю их, по понятным, думаю, причинам. Таракан бежит по направлению к крошке печенья, а я пальцем отодвигаю его в самое начало пути. Он снова устремляется к цели, но я упорен в своем нежелании позволить ему ее достичь. Я ведь что угодно могу с ним сделать. Несчастный кукарача полностью в моей власти. Ничего не напоминает?

Глаза Константина расширились от невероятной догадки.

— Да-да, юноша, вы правы! — воскликнул профессор, пропустив таракана к вожделенной крошке. — Как часто мы сетуем на горькую судьбу, на фатальное невезение, на бесплодность всех наших усилий! И ни на миг не задумываемся о том, что, может быть, чей-то огромный палец раз за разом отодвигает нас в сторону. Поэтому я даже в мыслях не могу позволить себе обидеть кого-нибудь из малых сих. Свобода вида — превыше всего.

— Но что же мы можем сделать, чтобы и другие люди поняли это? — в сердцах воскликнул Шаталов. Ведь дальше так продолжаться не может. Надо что-то менять.

— И в этом вы правы, мой юный друг. Мы даже можем сказать, что промедление смерти подобно. Эра Скарабея должна наступить, и чем скорее, тем лучше. Нам с вами в ее подготовке принадлежит решающая роль.

— Но каким образом? Как мы сможем сделать гармоничными отношения между насекомыми и людьми? С чего начинать?

— Этот процесс уже прошел свою пренатальную стадию. Осталось совсем немного до того дня, когда передовицы газет запестрят энтомологическими терминами. Возможно, кстати, это произойдет уже завтра. Что, заинтриговал? Ладно, пойдемте в мой кабинет. Сами все увидите.

Войдя вслед за профессором в комнату, служившую Родину кабинетом, Костя ощутил резкий запах, уместный, скорее, в свинарнике, но никак не в храме науки. Заметив, что парень брезгливо морщится, Родин открыл окно.

— Пусть вас не смущает этот миазм, — сказал он. — Так пахнет унавоженная почва, которая нужна, чтобы обитатели этого контейнера чувствовали себя как можно более комфортно, — Родин постучал пальцем по стоявшему на столе предмету. То был увенчанный широким раструбом массивный черный куб, который Костя поначалу принял за телевизор.

— Согласен, запах не из приятных, — произнес Родин. — Но наука, как вы прекрасно знаете, требует жертв.

— Там у вас скарабеи? — предположил Костя. — Те самые священные жуки египтян?

— Отчасти, — хитро улыбнулся профессор. — Вы загляните в раструб. Сами все увидите.

Подойдя поближе, Шаталов увидел, что черная махина прихвачена к столешнице длинными толстыми винтами. Привстав на цыпочки, студент заглянул в раструб.

Ничего, кроме ровного слоя земли, почему-то отделенного от наблюдателя полупрозрачной плексигласовой пластиной. Спустя мгновение Шаталов заметил внизу какое-то движение. В самом центре видимого пространства вырос рыхлый земляной холмик, из которого на поверхность выбрался большой черный жук. Не скарабей.

И не какой-либо иной из известных Шаталову. Что-то от скарабея в нем определенно было, но формой тела он скорее напоминал скорпиона, а не жука. А челюсти… Такими огромными не могли похвастаться даже самые крупные жуки-олени в соседней комнате. Покачиваясь на длинных лапках, жук поднял голову и несколько раз громко щелкнул своими гипертрофированными жвалами.

Словно откликнувшись на его призыв, из-под земли начали вылезать другие жуки. Некоторые из них были даже крупнее первого. Костя в немом восторге наблюдал за возней насекомых, не замечая, что те, в свою очередь, как один, глядят на него.

— Перед вами Coleopterus Rodinis, — с гордостью произнес профессор. — Три года упорного труда, результатом которого стал Аполлон среди насекомых. Вот здесь, — Родин взял с книжной полки потрепанную общую тетрадь, — я вел подробные записи о ходе эксперимента. Coleopterus Rodinis появился на свет в результате введения уже известному вам Scarabeus sacer генов Euscorpius carpaticus и Dynastes neptunus. От последнего, кстати, ему и достались эти устрашающие челюсти. Признаюсь, мне пришлось перелопатить настоящую гору литературы прежде, чем приступить к опытам.

— Но… — Костя нашел в себе силы оторваться от ящика с жуками и восхищенно посмотрел на Родина. — Это же сенсация!

— О чем я вам и говорил, — стоя у окна, профессор машинально перелистывал страницы своего научного дневника. — Сенсация, причем мирового масштаба. Многие занимаются выведением новых пород коров, лошадей, кур, уток, свиней и кроликов. Но никто даже не задумывался над возможностью создания нового насекомого. Никто, кроме меня.

— Вы гений, профессор! — вскричал Шаталов и совершенно по-детски захлопал в ладоши. — Вы просто бог энтомологии!

— На вашем месте, юноша, я бы воздержался от столь смелых сравнений, — поправив очки, сдержанно заметил Родин. — Никто не вправе оспаривать власть Творца. Не спорю, данный прецедент вполне сопоставим по значимости с тем, что имел место быть в начале времен. Но это еще повод ставить меня на одну ступеньку с Господом. В отличие от Него, я работал с готовым материалом.

— Да, действительно… — смущенно пробормотал Костя. — Это уж я перегнул палку.

— Одно лишь меня тревожит, — сказал профессор, отойдя от окна и положив тетрадь обратно на полку. — Мои жуки родились и выросли в неволе, в то время, как остальные Господни твари являются в мир свободными. Продолжая держать их здесь, я фактически совершаю двойное предательство — по отношению к этим несчастным созданиям и к самому себе. Я не должен так поступать. Вы со мной согласны, Константин?

Костя еще раз заглянул в раструб. Жуки снова, как по команде, уставились на него и защелкали челюстями. Представив, как эти жуткие крючья впиваются в человеческую кожу, как струится из раны кровь, как гибрид упирается лапками, вырывая кусочек мяса, Костя отпрянул.

— Вы хотите выпустить их на волю? — спросил он, тыча дрожащим пальцем в темный бок жучиного общежития. — По-моему, это может плохо кончиться.

— Не стоит волноваться, мой юный друг, — Родин подошел к Косте и приобнял его за плечи. — Мы ведь еще не до конца постигли их природу. Согласен, они проявляют к нам определенный интерес, но это ведь не дает нам права считать их агрессивными и опасными тварями. Я очень долго думал над тем, как можно это проверить. И, знаете, нашел-таки верное решение.

— Можно полюбопытствовать, в чем оно заключается?

— Нужно…

Роман Григорьевич достал из кармана кастет и с размаху ударил Костю в солнечное сплетение. Задыхаясь, Шаталов согнулся пополам. Следующий удар профессор нанес в затылок. Перед глазами у Кости заплясали разноцветные скарабеи. Он потерял сознание и упал.

Спрятав кастет, Родин присел на корточки, взял Шаталова под руки, с усилием оторвал его от пола и подтащил к черному ящику. Быстро вытащив предохранительную панель, Роман Григорьевич запихнул голову своего лучшего ученика в раструб и с силой надавил сверху. В этот момент Костя пришел в себя, но голова его плотно застряла в раструбе. Выбраться из намертво привинченного к столу колеоптерия бедный студент уже не мог. А плотные стенки контейнера превращали его крики в сдавленное мычание. Родин отпустил Костю и отошел в сторону. В ящике раздавалось сухое потрескивание панцирей. Одно за другим насекомые отрывались от земли, облепляя Костино лицо. В тот момент, когда первый жук вцепился жвалами в его щеку, Шаталов яростно забился, уперся руками в стенку колеоптерия и попытался освободить голову. Профессор снова достал кастет и изо всех сил ударил юношу по спине. Руки Шаталова бессильно повисли вдоль тела. В комнате раздавались теперь только сиплое дыхание Родина и мерный скрежет жучиных жвал.

Через полчаса возня в черном ящике стихла. Еще через десять минут Родин подошел с столу и проверил у Кости пульс. Шаталов был мертв. Профессор взял труп за ворот рубашки и начал трясти. Жуки со стуком попадали вниз. Родин вернул на место панель и потянул мертвое тело на себя. Голова Шаталова вышла из раструба на удивление легко. Это ведь теперь была не голова, а дочиста обглоданный череп, на котором лишь кое-где болтались ниточки плоти.

— Даже волосы съели, — ошеломленно прошептал энтомолог. — Жаль парня. Но что поделаешь, наука требует жертв.

Из правой ноздри мертвеца вывалился окровавленный жук. Он сразу расставил челюсти и побежал по ковру к ноге Родина. Отшвырнув в сторону мертвого Шаталова, профессор схватил с полки увесистый том «Энциклопедии бабочек» и, бормоча слова извинения, бросил его на тварь.

Потом он взял отвертку, вернулся к столу и принялся отвинчивать от него громоздкий стеклянный куб.

Когда работа была закончена, Роман Григорьевич обеими руками обхватил колеоптерий. Напрягшись так, что проступили вены на шее, оторвал его от поверхности стола и, чуть не падая, понес к широко распахнутому окну. Поставив жучиный дом на подоконник, Родин присел рядом и отдышался.

— Свобода вида — превыше всего, — механически произнес он, резко подался назад и рухнул вниз, увлекая за собой черный ящик.

Профессор глубоко заблуждался, полагая, что ему удастся оторвать обывателей от фасолевого супа (хватает аж на три дня!) и макарон (вчера нашел один магазин, там дешевле на целых пятьдесят копеек!) и привлечь их внимание к проблемам насекомых. Энтомология была упомянута в газетах лишь как болезненное пристрастие безумного фанатика, натравившего на город завезенных бес знает, откуда жуков-убийц. Самих насекомых (после того, как был обглодан труп Родина, они успели схарчить еще случившегося поблизости бомжа) очень быстро отловили и уничтожили.

Хранилище артефактов Тойвонена являло собой просторную комнату, в которой, помимо коробок с товаром, наличествовало множество стеллажей, шкафов и комодов — там находились вещи, не предназначенные для продажи.

«Как же мне повезло, — думала Ангелина, с интересом разглядывая экспонаты коллекции Эйнари — предметы, большинство из которых, по словам их хранителя, несли на себе отпечатки чудовищных трагедий. — Всего пять дней прошло, а я уже допущена в святая святых».

— И вот он — один из тех самых «жуков Родина», — сказал Тойвонен, снимая с полки плексигласовую коробочку — подобную той, в которой хранилась «дьявольская» муха, но значительно крупнее. — Его, кстати, доставил мне из Ростова некромант Егор. Взгляни.

Посмотрев на жука, готесса вздрогнула. Она, хоть и совершенно не разбиралась в энтомологии, сразу поняла — в естественных условиях столь жуткое насекомое не появится никогда. Проще было поверить в то, что в соседней квартире обитает целая семья вампиров, чем в этого жука, хоть он и растопырил свои громадные жвала в нескольких сантиметрах от нее.

— Родин был сумасшедшим, — убежденно произнесла девушка.

— Я тоже склонен так думать, — кивнул Тойвонен, поставив коробку с насекомым на место. — Как же не повезло тому парнишке! И сколько еще бродит по свету таких безумных «гуру», губящих юные души…

— Давить надо эту мразь, — зло произнесла Ангелина. — Как жуков.

— Согласен, — в глазах финна блеснули задорные огоньки. — Мерзавцев нужно уничтожать.

— А в Ростове, как я погляжу, происходит довольно много интересного, — девушка сменила тему разговора.

— Не так много, как в Петербурге, но в принципе ты права, — согласился Эйнари. — Ростов действительно занятное местечко. Магическим центром нашей страны является именно этот город.

— Почему же тогда наиболее странные вещи творятся как раз в Питере? Я столько читала об этом… Складывается впечатление, что царь Петр совершил большую ошибку, решив построить на том месте город. Ой… — готесса смущенно смолкла, вспомнив, что ее собеседник — коренной петербуржец.

— Я не горжусь своим родным городом, — прислонившись к штабелю разрисованных демоническими ликами картонных коробок, произнес Эйнари. — Люблю его, конечно, но в то же время — ненавижу… и боюсь.

— Как такое возможно? — Ангелина осторожно коснулась его жилистого предплечья. — Я имею в виду — испытывать все эти чувства одновременно.

— Тут дело в том, как я люблю Питер, — проговорил Тойвонен. — Представь себе, что ты видишь нечто ужасное. Нечто такое, от чего хочется бежать без оглядки. Но в то же самое время ты понимаешь — такого тебе не доведется увидеть больше нигде и никогда. Вот такая у меня «любовь к родине». Я очень давно не был в Питере. Но меня все время тянет туда. Боюсь, правда, что если однажды вернусь на Север, то погибну…

Повисла пауза. Ангелина не знала, как вести себя дальше. «А вдруг он сейчас расплачется», — подумала она. Но Эйнари был далек от того, чтобы впасть в тоску.

— Я не стремлюсь к балтийским берегам, — промолвил он, роясь в ящиках одного из секретеров. — Но Питер сам находит меня — здесь оседает множество вещиц родом оттуда. Вот это, например, — финн продемонстрировал девушке два кусочка прозрачного пластика, между которыми был зажат кусочек весьма неприятной на вид субстанции, напоминавшей засохшие гнойные струпья. — Это — все, что осталось от грибницы, из которой произрастали грибы-убийцы. Сотни людей погибли из-за них.

— Грибы-убийцы? В смысле — ядовитые грибы?

— Да нет же! — едва ли не сердито воскликнул Эйнари. — Самые настоящие грибы-убийцы. Живые хищные твари с глазами и зубами, способные перемещаться в пространстве. А еще — растерзать человека, подобно стае пираний.

Готесса не стала никак это комментировать. Ее внимание привлекла покрытая темными пятнами зеленая тетрадь, лежавшая на полке того же секретера, из которого Эйнари достал гнусную грибницу.

— А эта тетрадь? — Ангелина подошла поближе. — С ней тоже связана какая-то ужасная история? Или это просто твоя бухгалтерская книга?

— Эх, если бы, — по глазам было видно, что Эйнари оценил шутку. Открыв дверь, он взял тетрадь в руки. Готесса увидела, что пятна на бумаге имеют бурый цвет. Стало ясно, что это — не пролитый по неосторожности кофе, а самая настоящая кровь.

— История, которую хранят эти страницы, является одной из самых страшных, что мне известны. Хоть она, как и жуки Родина, не связана ни с чем сверхъестественным. Сей факт, кстати, позволяет мне на время дать тебе эту тетрадку с собой — рассказывать своими словами пришлось бы очень долго. До завтрашнего вечера осилишь?

— Приложу максимальные усилия, — кивнула девушка, приняв у него тетрадь и развязывая тесемки своего рюкзачка. — Спасибо.