Лавкрафт

Глава 16 ФИНАЛЬНЫЙ ЭТАП

В начале ноября 1935 г. Лавкрафт написал свой самый последний «сольный» рассказ «Обитатель тьмы». Поводом для написания этого текста стало почти случайное замечание одного из читателей «Уиерд Тейлс».

В сентябре 1935 г. в этом журнале был опубликован рассказ Р. Блоха «Пришелец со звезд». Один из двух его главных героев, живущий в Провиденсе в «старинном георгианском особняке», явственно намекал на Лавкрафта. В финале истории незадачливые оккультисты при помощи книги Людвига Принна «О тайнах червя» («De Vermis Mysteriis») вызывают монстра со звезд, что и приводит к гибели персонажа, скопированного с Лавкрафта: «Друг мой пронзительно закричал; вопли его сливались с ликующим отвратительным хохотом из пустоты. Его обвисшее тело, раскачивающееся в пространстве, снова выгнулось назад — из порванной шеи рубиново-алым фонтаном брызнула кровь… А между тем на моих глазах происходила чудовищная метаморфоза. Безжизненное тело моего друга сморщилось, съежилось, иссохло. И наконец рухнуло на пол и застыло отвратительной неподвижной грудой»[405]. Прежде чем опубликовать рассказ, Блох послал его старшему другу, чтобы выяснить, — не возражает ли Лавкрафт против такого использования его образа в тексте. В ответ он получил почти официальную расписку: «Настоящим подтверждается, что Роберту Блоху, эсквайру, проживающему в Милуоки, штат Висконсин, США, — воплощению господина Людвига Принна, автора “De Vermis Mysteriis” — всецело разрешается изображать, убивать, уничтожать, расщеплять, видоизменять, преобразовывать или обращаться как-то по-другому с нижеподписавшимся в рассказе под названием “Пришелец со звезд”»[406].

В итоге изданный в «Уиерд Тейлс» рассказ был напрямую посвящен Лавкрафту. После публикации «Пришельца со звезд» некто Б. Рейнольдс в письме в редакцию предложил фантасту создать ответный рассказ с посвящением Р. Блоху.

Лавкрафт счел совет разумным, и так на свет появился «Обитатель тьмы», перед основным текстом которого стоит четкое указание: «Роберту Блоху посвящается».

Рассказ начинается с того, что молодой писатель Роберт Харрисон Блейк из Милуоки приезжает в Провиденс. Из окна своей квартиры он замечает странную заброшенную церковь. (Кстати, Лавкрафт здесь описал вполне реальный вид из окна его собственного кабинета на Колледж-стрит и вполне реальную церковь Святого Иоанна в Провиденсе.) Блейк решает изучить заброшенное здание и обнаруживает там целую библиотеку ужасных мистических книг, среди которых были и «Некрономикон», и «Культы гулей» графа д’Эрлетта, и «UnaussprechlichenKulten» фон Юнцта, и «De Vermis Mysteriis» Людвига Принна, и даже отрывки из Пнакотических рукописей. Но главной находкой становится металлический ящичек, в котором покоится черный сияющий камень. Здесь же Блейк находит скелет, который оказывается останками репортера Эдвина Лиллибриджа из «Провиденс телеграмм». В его записках упоминается церковь «Звездной мудрости», закрытая решением городских властей в 1877 г. Среди объектов почитания прихожан этой церкви был некий «сверкающий трапецоэдр». В записях также говорилось о каком-то Обитателе тьмы, ужасном существе, боящемся любого света и связанном с трапецоэдром. Блейк понимает, что загадочный камень и есть главная святыня церкви, а потому в ужасе захлопывает коробку и бежит из храма.

После этого в церкви начинают происходить загадочные происшествия: «Люди утверждали, что в темной колокольне без окон — старой башне что-то движется, издает глухие удары и царапается»[407]. Блейк понимает, что случайно вызвал из иной реальности нечто чудовищное. И этот монстр охотится за ним. В ночь с 8 на 9 августа из-за ужасной грозы в Провиденсе отключается электричество. Суеверные местные жители собираются со свечами у церкви, и в это время происходит нечто невероятное: огромное тяжелое тело в ночи падает с колокольни, стал ощущаться ужасный смрад, а затем какое-то существо, «похожее на бесформенное облако… со скоростью метеорита пронеслось в восточном направлении»[408]. Блейка находят утром мертвым — у него были «остекленевшие, вылезшие из орбит от ужаса глаза и следы жуткого ужаса на застывшем лице»[409]. В предсмертных записях он, подобно многим другим героям Лавкрафта, пытался описать неописуемое: «Я вижу его — оно приближается — жуткий ветер — огромное пятно — черные крылья — Йог-Сотот, спаси меня! — огромные горящие глаза…»[410]

С.Т. Джоши однозначно отождествляет Обитателя тьмы с Ньярлатхотепом, опираясь на возглас Р. Блейка, решившего, что воплощенный ужас с колокольни был «аватаром» этого Великого Древнего. Финал рассказа этот исследователь творчества Лавкрафта интерпретирует, опираясь на упоминание в записях Блейка имени Родерика Ашера, героя рассказа Э. По «Падение дома Ашеров». Семья Ашер оказывается неразрывно связана с их древним домом, а их гибель уничтожает и его. Также и Блейк связан с Обитателем тьмы и заброшенной церковью. Монстр был изгнан случайным ударом молнии, и это, возможно, спасло человечество от немыслимых ужасов. Но все-таки чудовище сумело уничтожить молодого писателя, чья душа была захвачена Обитателем тьмы.

Можно отметить, что завершение рассказа демонстрирует и обычные взгляды Лавкрафта на равнодушную и хаотичную Вселенную, в которой царит случайность. Блейк случайно оказывается втянут в историю, доведшую его до гибели; Земля оказывается совершенно случайно спасена единственным атмосферным разрядом. Ни о каких усилиях по борьбе со злом горстки посвященных, как в старом «Ужасе в Данвиче», речь идти уже не может. Люди беззащитны перед лицом загадочного и бесчеловечного, уберечь от гибели их может лишь удачное стечение обстоятельств.

В «Обитателе тьмы» Лавкрафт использовал старый трюк создателей «рассказов ужасов», от которого он сам долгое время нарочито отказывался — приводить не описание монстра, а лишь намеки на его невообразимо ужасную сущность. Впрочем, надо сказать, что в «Обитателе тьмы» это сделано изящнее и правдоподобнее, чем в «Преображении Хуана Ромеро» или «Неименуемом». Существо, способное обитать лишь в абсолютной тьме, естественным образом никто не может толком увидеть и описать. Годы литературных трудов не прошли для Лавкрафта даром, и обычная уловка писателя в этом рассказе воспринимается логично и обоснованно.

Несмотря на то, что действие «Обитателя тьмы», как, например, и раннего «Заброшенного дома», разворачивается в Провиденсе, рассказ все-таки следует отнести к «аркхэмскому циклу». При всем псевдореализме текста, вплоть до упоминания конкретных дат и улиц, события внутри него происходят в альтернативной Новой Англии. Это доказывает как упоминание Блейком Великих Древних, вроде Йог-Сотота, Азатота и Ньярлатхотепа, так и содержание сектантской библиотеки из заброшенной церкви. «Некрономикон» может быть прочитан героем только в том мире, где один из его экземпляров хранится в библиотеке Мискатоникского университета.

Исследователи творчества Лавкрафта указывают, что на это произведение мог повлиять и рассказ Г. Эверса «Паук». Опосредованное воздействие, конечно, могло бы возникнуть, так как американский фантаст читал рассказ немецкого писателя и упомянул его в «Сверхъестественном ужасе в литературе». В этом тексте Эверса, целиком сделанном в виде дневника, герой попадает под влияние странной женщины, замеченной им в окне соседнего дома. Постепенно он утрачивает собственную личность и гибнет. Последняя запись в его дневнике гласит: «Только бы не думать… Писать что-нибудь, что попало, все равно что. Только скорее, не раздумывая… Меня зовут… Ришар Бракемон, Ришар Бракемон, Ришар… о, я не могу больше… Ришар Бракемон… Ришар Бракемон… теперь я должен посмотреть на нее… Ришар Бракемон… я должен… нет еще… Ришар… Ришар Браке…»[411] Сходство в сюжете есть, но, объективно говоря, оно слабое и неопределяющее. А к неправдоподобным «дневниковым» окончаниям, когда герой, вместо того чтобы бежать, скрупулезно фиксирует подробности своего уничтожения, Лавкрафт и сам был склонен. Достаточно вспомнить финал «Слепоглухонемого» или «Крылатой смерти».

«Обитатель тьмы», во многом отличающийся от других работ Лавкрафта середины 30-х, еще раз показывает, что его создатель продолжал экспериментировать и искать новые пути в «литературе ужаса». Он не опустил рук, как иногда утверждают, не утратил окончательно веры в свои силы и не впал в депрессию, якобы предвещавшую его скорую смерть.

Рассказ был издан в «Уиерд Тейлс» в декабре 1936 г.

На Рождество 1935 г. Лавкрафт по уже сложившейся традиции отправился в Нью-Йорк к Лонгу. Среди различных событий этой поездки самым примечательным оказалось посещение планетария Американского музея естественной истории. Лавкрафт пришел в такой восторг от местных технических новинок, что через несколько дней вновь появился на демонстрации искусственного звездного неба. Домой из Нью-Йорка он вернулся 7 января 1936 г.

Во время пребывания в «БольшомЯблоке» Лавкрафт получил неожиданный подарок. Р. Барлоу, зная, что его друг не избалован книжными изданиями своих произведений, подготовил и опубликовал в виде отдельной брошюры «Кошек Ултара». Всего было выпущено сорок два экземпляра этой маленькой книжки, весьма порадовавшей автора.

Другое любительское издание отдельного текста Лавкрафта в начале 1936 г. предпринял библиофил Г. Кениг, попросивший друга по переписке прислать ему описание Чарльстона. Фантаст охотно отправил ему краткую версию своего очерка об этом городе, сделанного еще в 1930 г. Текст настолько понравился Кенигу, что он сделал на мимеографе двадцать пять копий и оформил их в виде отдельных брошюр.

В январе 1936 г., уже дома, Лавкрафт приступил к обработке текста, присланного одним из его молодых приятелей — К. Стерлингом. Это был научно-фантастический рассказ, получивший название «В стенах Эрикса». (Плато Эрике была названа область Венеры, где разворачивается действие рассказа. Судя по всему, это аллюзия на древнегреческий миф, в котором герой Геракл убивает борца Эрикса, сына Афродиты (Венеры), а затем погребает его под горой.)

Главная предпосылка сюжета была заимствована Стерлингом из рассказа Э. Гамильтона «Чудовищное божество Мамурта». Но если в этом тексте все события происходили в пустыне Сахара, то Стерлинг предпочел перенести их на иную планету. Несмотря на то что космическая фантастика, да еще о будущем, была в новинку для Лавкрафта, он не просто отредактировал предложенный текст — он его полностью переписал, увеличив почти в два раза.

Главный герой рассказа Кентон Дж. Стэнфилд работает на Венере в «Кристальной компании», занимающейся поисками кристаллов, необходимых для получения электрической энергии. В тексте, созданном коллективными усилиями Лавкрафта и Стерлинга, вторая планета от Солнца покрыта мезозойскими джунглями, кишащими жизнью. Среди местных живых существ попадаются зловредные «фарнот-мухи» и «змеевидные аккманы». (Так Лавкрафт слегка поиздевался над Ф. Райтом и своим старым критиком Ф. Дж. Аккерманом.) Есть на Венере и разумные обитатели: «Если не брать в расчет плоскую форму черепа и покрытую слизью зеленоватую, как у лягушки, кожу, они мало чем походили на пресмыкающихся. Передвигались они, поддерживая вертикальное положение тела, на толстых коротких ножках, широкие ступни-присоски которых издавали забавный чавкающий звук при каждом шаге. Все особи были обычного для туземцев роста — около семи футов — и имели на груди по четыре длинных тонких щупальца»[412].

Стэнфилд во время разведки находит на поляне огромный кристалл и тело другого разведчика — Фредерика Дуайта. Пытаясь подойти к трупу, он оказывается внутри невидимого лабиринта, где уже заблудился его предшественник. Дальнейший текст рассказа представляет собой нудноватое описание бесплодных попыток Стэнфилда вырваться из ловушки. Перед самой смертью герой видит аборигенов, собравшихся вокруг невидимого сооружения. И в этой финальной сцене Лавкрафт не смог отказать себе в удовольствии намекнуть на немыслимые ужасы, поджидающие землян на Венере: «Я хочу обратиться к представителям моей расы с предложением оставить в покое эти удивительные кристаллы. Они принадлежат Венере и никому больше… Кто знает, какие темные могущественные и всепроникающие силы побуждают этих рептилий столь ревностно охранять свои сокровища. Дуайт и я уже заплатили своими жизнями, и многие другие заплатили тоже, и многие еще заплатят. Но кто может поручиться, что эта череда смертей не является всего лишь прелюдией к грядущим великим и страшным событиями? Так оставьте же Венере то, что может и должно принадлежать только ей»[413]. (При всей эмоциональности этот пассаж заметно выбивается из общего тона повествования и контрастирует с основным содержанием. Любовь к ужасающему у Лавкрафта победила необходимость следовать правилам игры в «космическую НФ».)

Завершается текст суховатым эпилогом-отчетом, сделанным спасательным отрядом компании: «Таким образом Стэнфилд мог выбраться наружу, пройдя всего двадцать с небольшим футов, если бы он воспользовался выходом, находившимся непосредственно позади него, — выходом, которого он так и не достиг, будучи побежден собственной слабостью и отчаянием»[414]. Деятельность по добыче кристаллов на Венере будет продолжена, несмотря на предупреждения Стэнфилда.

Этот достаточно типовой для американской НФ 30-х гг. рассказ показателен лишь тем, что в очередной раз демонстрирует гибкость и приспособляемость Лавкрафта. К 1936 г. он настолько набил руку, что был готов сочинять практически любые фантастические тексты, а не только хоррор и истории о сверхъестественном. «В стенах Эрикса» доказывает, что, вопреки распространенному мнению, Лавкрафт был бы вполне способен вписаться в жесткие рамки НФ «золотого века», помешанной на внешнем наукообразии и сугубом материализме.

Соавторы пытались пристроить рассказ в журналы, специализирующиеся на научной фантастике, вроде «Эстаундинг Сториз», «Вондер Сториз» и других подобных. Безрезультатно. В итоге «В стенах Эрикса» был опубликован лишь в октябрьском номере «Уиерд Тейлс» за 1939 г.

Зима 1936 г. ознаменовалась для Лавкрафта очередным несчастьем — тяжело заболела его тетя Энни Гэмвелл. У нее обнаружили рак молочной железы, была сделана операция, но теперь больной требовался постоянный уход. Болезнь Энни нанесла тяжелый удар и по финансам Лавкрафта. Ему приходилось жесточайшим образом экономить, отказывая себе во всем, чтобы наскрести денег хотя бы на сиделку для тети. Одновременно аномально холодная весна обострила его старое заболевание — Лавкрафт постоянно мерз и чувствовал страшную слабость. Он с трудом мог сосредоточиться на самых простых делах и вновь оказался на грани нервного срыва. И кроме того, у фантаста стали проявляться симптомы иного, куда более грозного заболевания.

Нередко Лавкрафта последних лет его жизни пытаются изображать унылым пессимистом. Это — несомненная ошибка. Конечно, ощущение ничтожности человека перед величием неописуемой Вселенной, ставшее краеугольным камнем мировоззрения фантаста, никуда не исчезло. Но тогда же Лавкрафт продумал своеобразной рецепт выживания в столь безотрадной реальности — хранить стоическую верность выбранному пути, друзьям и культуре, к которой принадлежишь. Несмотря на жизненные проблемы, он считал, что оказался удачливее многих. (Хотя бы потому, что «прозябал» в этом мире относительно «безболезненно».)

К сожалению, безболезненность эта становилась все относительнее. Необходимость строжайшей экономии, вызванная болезнью тети Энни, привела к тому, что в марте и апреле 1936 г.

Лавкрафт попробовал питаться просроченными и почти испорченными продуктами. Так, 10 апреля он нашел в кладовку жестянку какао, провалявшуюся там десять лет. Невзирая на затхлый и мерзкий вкус, Лавкрафт разводил это какао со сгущенкой и пил. От такого «питания» он чувствовал постоянную слабость и сонливость.

Огорчали и литературные дела — хотя «Хребты Безумия» и вышли в трех выпусках «Эстаундинг Сториз» (с февраля по апрель 1936 г.), роман оказался изувечен безграмотной редактурой. Абзацы были разбиты на более дробные и мелкие, целые куски текста (особенно — в последней части) редактор просто вымарал. К тому же и реакция читателей на повесть оказалась, мягко говоря, весьма прохладной. Привыкшие к совсем другими текстам, печатавшимся в журнале, фэны принялись демонстрировать свою неприязнь в выражениях, мало изменившихся за последние восемьдесят лет.

Главная претензия — роман Лавкрафта ненаучен. И поэтому не должен был издаваться в журнале для научной фантастики. Можно подумать, что подобные критики тогда (да и сейчас) твердо знают, что научно и ненаучно, будто они вещают с переднего края научных изысканий. Путая фантастику с популяризацией, они требуют, чтобы тексты под маркой «НФ» соответствовали данным школьного учебника, прочитанного ими несколько лет назад, а ныне уже безбожно устаревшего и ошибочного.

Эти же псевдокритики и по тому же поводу обрушились и на «За гранью времен», вышедшую в июньском номере «Эстаундинг Сториз». Впрочем, были и сочувствующие голоса, подчеркивавшие, что фантастика прежде всего литература и поэтому Лавкрафту, настоящему мастеру художественного слова, необходимо прощать любую антинаучность.

Видимо, вопрос «Что важнее в НФ — наука или литературность?» порождает принципиальное разделение между основными группами любителей фантастики. Одним нужно одно, другим — другое, и примирения между ними не возникнет до тех пор, пока будут сочиняться научно-фантастические тексты.

Настоящее горе настигло Лавкрафта в июне 1936 г. — покончил с собой Роберт Говард. Поводом послужило то, что мать техасского писателя, Эстер Говард, впала в смертельную кому, из которой уже не должна была выйти. (Впрочем, позднее намекали и на неразделенную любовь Говарда, надломившую психику Боба с двумя пистолетами.) 11 июня 1936 г. техасец сел в автомобиль и застрелился. Говард умер не сразу, хотя ранение и оказалось смертельным, — он скончался лишь через восемь часов. На следующий день умерла и его мать.

О случившемся Лавкрафт узнал от К. Мур, приславшей ему открытку с сообщением о трагедии. Фантаст не поверил жуткой новости, надеясь, что произошла какая-то ошибка. Но вскоре сообщение о самоубийстве друга подтвердил Лавкрафту отец Р. Говарда.

На смерть одного из самых близких товарищей по переписке писатель отозвался двумя некрологами-воспоминаниями. Один текст вышел в фэнзине «Фантаграф» в августе 1936 г., другой, более обширный и с анализом творчества Говарда, — в «Фэнтези Мэгэзин» в сентябре.

И все же не только трагическими неприятностями было ознаменовано лето 1936 г. Несмотря на проблемы с деньгами, Лавкрафт совершил несколько небольших путешествий. А самое главное — в конце июля к нему в гости приехал Р. Барлоу. Пока он проживал в столице Род-Айленда, в Провиденсе неожиданно появился еще один старый знакомец Лавкрафта — 5 августа сюда прибыл А. де Кастро. К Лавкрафту он зашел после весьма мрачного дела — де Кастро ездил в Бостон, чтобы развеять над океаном прах недавно скончавшейся жены. Друзья попытались отвлечь семидесятилетнего старика прогулками по окрестностям и один раз даже затащили на кладбище на Бенефит-стрит, которое некогда посещал Э. По. Здесь на всю троицу неожиданно накатило вдохновение, и каждый из них сочинили по акростиху, чьи начальные буквы складывались в имя Эдгар Аллан По. Позднее эти стихотворения были опубликованы — вариант де Кастро вышел в «Уиерд Тейлс», тексты двух других фантастов — в фэнзине «Сайнс-Фэнтези Корреспондент».

В Провиденсе Лавкрафт и Барлоу создали совместный рассказ «Ночной океан». Этот текст в очередной раз демонстрирует, до какой степени легко мастер хоррора использовал стандартные, даже шаблонные ситуации и ходы, разработанные им для своих произведений. А с другой стороны, «Ночной океан» показывает, что Лавкрафт не прекратил поиски новых стилистических и художественных форм. Рассказ в значительной степени отличается от той псевдореалистической манеры, в какой написано большинство произведений Лавкрафта конца 20-х — первой половины 30-х гг. XX в. И дело здесь не только во влиянии Барлоу. Сам Лавкрафт попытался обратиться к совершенно иному, исповедальнолирическому стилю, по интонации чем-то напоминающему его тексты «дансенианского периода».

«Ночной океан» начинается с того, что очередной безымянный лавкрафтовский герой приезжает на атлантическое побережье, в городок Эллстон-Бич. Поселившись на курорте, он с каждым днем начинает все сильнее ощущать присутствие каких-то непонятных существ, его преследуют необъяснимые видения. Кульминацией событий в «Ночном океане» становится явление из вод некоего неопределенного обитателя глубин: «Я глядел на это существо во все глаза, но идентифицировать его мне так и не удалось — оно могло быть и собакой, и человеком, а то и вообще каким-нибудь неведомым творением Бога или дьявола… Когда между нами осталось совсем уже небольшое расстояние, я увидел, что на плечах его покоится какая-то ноша, и это вселило в меня уверенность, что существо, явившееся мне из темных океанских вод, было человеком или по меньшей мере человекообразным — хотя та легкость, с какой оно передвигалось в воде, и заставляла в этом усомниться»[415]. Однако дальше ничего не происходит — монстр исчезает среди прибрежных дюн, а рассказчик остается зачарованным немыслимыми тайнами океана.

Формально этот рассказ можно отнести к текстам про Глубоководных, число которых столь увеличит О. Дерлет в своих «дописках» за Лавкрафта. Но явление загадочного существа из океана выглядит настолько невнятным, что относительно его сущности можно выдвигать любые гипотезы и предположения. Да и в отличие от «Тени над Инсмутом» океанские монстры не играют значительной роли в тексте. Самое важное в истории — создание атмосферы саспенса и ожидания, успешных намеков на нечто сверхъестественное и ужасающее. Лавкрафт в очередной раз показал, что остается неподражаемым мастером нагнетания чувства страха без непосредственной демонстрации его источника.

Рассказ был издан в 1936 г. в любительском журнале «Калифорниэн» уже упоминавшегося X. Брэдофски.

Однако ставшая уже хронической проблема с деньгами заставила Лавкрафта вновь обратиться к литературным обработкам мало интересных ему текстов. Заказ пришел от Э. Реншоу, старой знакомой фантаста, в свое время также занимавшейся любительской журналистикой. Она возглавляла «Школу речи» в Вашингтоне и захотела, чтобы ее приятель обработал образовательную брошюру «Культурная речь». Работа над довольно беспомощным текстом потребовала больше усилий, чем предполагал сам Лавкрафт, и была завершена лишь к октябрю 1936 г. При этом за все про все он получил только сто долларов.

Даже в последние годы жизни число корреспондентов Лавкрафта продолжало увеличиваться. В 1936 г. их круг опять пополнился, и в числе его новых адресатов можно найти имена, громко прозвучавшие в последующей истории американской НФ.

Среди тех, кто хорошо известен отечественному читателю, в первую очередь необходимо отметить Генри Каттнера. Переписываться с Лавкрафтом он стал в начале 1936 г. Популярный автор научной фантастики 40—50-х гг. XX в., Каттнер начинал как создатель «рассказов ужасов». Впрочем, первый и наиболее известный из таких его текстов — «Кладбищенские крысы», повествующий о монстрах, напавших на смотрителя кладбища, и по тематике, и по стилю далек от лавкрафтовских сочинений. Зато в более поздних рассказах, в том числе и написанных после смерти старшего друга, вроде «Тени на стене», «Семени Дагона» или «Гидры», явно присутствует влияние и лавкрафтианской мифологии, и стиля фантаста из Провиденса.

Знакомство с Лавкрафтом сыграло судьбоносную роль в жизни Каттнера, хотя и совершенно неожиданным образом. Однажды старший друг по переписке попросил молодого писателя передать несколько фотографий Марбльхеда и Салема, присланных ему раньше, К. Мур. Так Каттнер почти случайно познакомился со своей будущей женой. Их супружеский дуэт вошел в число самых заметных фантастов «золотого века». Мур и Каттнер совместно написали такие известные романы и рассказы, как «Ярость», «Темный мир», «Механическое эго», или цикл о Хогбенах, по праву считающиеся классикой американской НФ.

Еще одним будущим титаном фантастической литературы, завязавшим переписку с Лавкрафтом в подростковом возрасте, оказался Джеймс Блиш (в эти годы он жил в Нью-Джерси). Их общение длилось недолго, и непосредственного продолжения лавкрафтианских тем и сюжетов в творчестве Блиша, тяготевшего к более строгой сайнс фикшн, найти нельзя. Однако в стиле и атмосфере отдельных эпизодов его книг, вроде финального момента романа «Черная Пасха», проскальзывает нечто неуловимое, роднящее их с наследием мастера кошмаров из Провиденса.

В том же 1936 г. Лавкрафт познакомился (как и обычно, по переписке) с автором, ухитрившимся оставить заметный след во всех трех главных направлениях фантастики — ив НФ, и в фэнтези, и в хорроре. Речь идет о Фрице Лейбере, связавшемся со старшим коллегой через «Уиерд Тейлс». Его общение с Лавкрафтом не ограничилось только обменом дружескими посланиями — в декабре 1936 г. Лейбер прислал ему свои стихи и повесть «Гамбит адепта». Этот текст стал первым шагом, с которого началось победное шествие по книжным страницам двух лейберовских героев — Фафхрда и Серого Мышелова. Шествие, не прекращавшееся до 1988 г.

Конечно, влияние Р. Говарда и его бессмертного Конана-варвара на этот фэнтезийный цикл Лейбера более заметно. (Вплоть до того, что оба героя — тоже воры, как и Конан в начале его жизни, а Фафхрд по происхождению — варвар из северного региона Стылые Пустоши.) Лавкрафтианское воздействие тоньше и касается, как и в случае с Блишем, скорее атмосферы, нежели прямых заимствований. Причем именно на таком, неявственном влиянии настаивал и сам Лавкрафт, попросивший вычеркнуть из первого варианта повести все ссылки на «ктулхианскую мифологию». (К этому моменту он осознал, насколько некогда занимательная литературная игра превратилась в изготовление шаблонов и затверженных сюжетных ходов. И попытался отвлечь от этого очередного молодого писателя. К счастью, в случае с Лейбером ему это удалось.)

Реальность «Саги о Фафхрде и Сером Мышелове» нередко выглядит так, будто героев Говарда насильно затолкали в мир ранних, «околодансенианских» рассказов Лавкрафта. Но при этом оба жулика здесь прекрасно обустроились. Храня верность не букве, а духу, Лейбер сумел создать воображаемый мир, где за внешним фасадом скрываются неизмеримые и непонятные силы, равнодушные, а то и прямо враждебные человеку. Такой взгляд на Вселенную всегда был близок Лавкрафту. И разумеется, есть нечто неуловимо лавкрафтианское в облике и поведении двух колдунов, периодически раздающих задания Фафхрду и его другу — Нингобля Семиокого и Шильбы Безглазого.

До конца жизни Ф. Лейбер тепло вспоминал о короткой (всего полугодовой) переписке с Лавкрафтом. Позднее он стал одним из самых именитых авторов в истории американской НФ, рекордсменом в получении жанровых премий — ему было присуждено шесть премий «Хьюго» и четыре — «Небьюла». Классикой научной фантастики стали его романы «Собирайся, тьма» и «Скиталец», а упомянутая сага о Фафхрде и Сером Мышелове — классическим образцом того американского фэнтези, основы которого заложил Р. Говард. Вклад Лейбера в хоррор кажется менее значительным, но и здесь он сумел создать текст, оказавшийся безусловной классикой направления, — роман «Богородица тьмы». Это произведение тоже выглядит очень лавкрафтианским. И опять-таки не из-за непосредственного заимствования имен, мифов или вымышленных книг, а по умению сгустить в тексте атмосферу почти непереносимого ужаса.

Еще один корреспондент Лавкрафта, завязавший с ним переписку в 1936 г., стал выдающейся фигурой в своем роде, хотя и не в области литературы. Пятнадцатилетний Уиллис Кларк Коновер-младший из Мэриленда задумал издавать любительский журнал «Сайнс-Фэнтези Корреспондент». Нисколько не смущаясь, он пригласил участвовать в своем издании не только приятелей-графоманов, но и вполне профессиональных авторов, вроде Лавкрафта и О. Дерлета. К чести Лавкрафта, в очередной раз нужно сказать, что он не проигнорировал настырного мальчишку, а ответил ему вполне радушным письмом.

У. Коновер не превратился в знаменитого фантаста, он получил известность как джазовый продюсер и радиоведущий. Причем именно в последнем амплуа его лучше всего знали жители нашей страны и других стран Восточной Европы. Ведь Коновер больше сорока лет вел передачи о джазе на «Голосе Америке». Если не считать новостных программ, то среди всего репертуара радиостанции они пользовались наибольшей популярностью у слушателей за «железным занавесом».

О своей короткой дружбе с Аавкрафтом Коновер оставил интересную книгу воспоминаний.

В целом же к концу жизни число корреспондентов фантаста из Провиденса выросло до почти невероятной цифры — девяносто семь адресатов. Переписка съедала кучу времени и сил, и все же Лавкрафт не отказывался от нее, подчеркивая, что не хочет прослыть ни грубым, ни чванливым.

На день рождения 1936 г. он получил от двух приятелей по переписке отличный подарок — Д. Уоллхейм и У. Шеперд, издававшие фэнзин «Фантаграф», напечатали и прислали в Провиденс тридцатый сонет «Истоки» из «Грибов с Юггота», оформленный в виде № 1 журнала «Лавкрафтер». Этот дружеский сюрприз и развеселил, и порадовал писателя. А осенью 1936 г., в другом любительском журнале Уоллхейма и Шеперда — «Фэнсифул Тейлс оф Тайм энд Спэйс» — был издан его рассказ «Безымянный город» (к сожалению, с чудовищным количеством опечаток).

Столь же обильное число опечаток сопровождало и выпуск первой (и единственной) полноценной книги Лавкрафта, которая все же вышла при его жизни. В начале 1936 г. У. Кроуфорд сумел оплатить набор и печатание «Тени над Инсмутом» в типографии газеты «Сэкстон Геральд» в его родном городке Эверетт (штат Пенсильвания). Иллюстрации для книги создал художник Ф. Утпэйтэль. Эти мрачноватые и пугающие гравюры привели Лавкрафта в восторг.

Куда меньший энтузиазм вызвал у него окончательный вариант «Тени над Инсмутом» — количество опечаток и типографских ошибок было столь велико, что в экземплярах для друзей Лавкрафт вынужден был исправлять их от руки. Книга продавалась по одному доллару за штуку, но расходилась плохо. И хотя было напечатано всего четыреста экземпляров, Кроуфорд приказал переплести и пустить в продажу лишь двести. Остальные копии вскоре были отправлены на переработку в качестве макулатуры.

Тем не менее неудача с книгой не означала упадка интереса к Лавкрафту как к создателю «рассказов ужасов». Более того, в письмах к редактору постоянные читатели «Уиерд Тейлс» требовали новых текстов полюбившегося автора. Поэтому, когда Лавкрафт решил лично отправить в журнал «Тварь на пороге» и «Обитателя тьмы», Ф. Райт поспешил их опубликовать (к явному удивлению создателя рассказов).

Казалось бы, жизнь постепенно вновь налаживалась, но смертельная болезнь уже тихо и неумолимо подкрадывалась к Лавкрафту. Иногда кажется, что писателю не стоило провоцировать «изменчивый мир», описывая его как область, где торжествуют абсолютные и непредсказуемые случайности. Созданная его воображением злокозненная Вселенная словно подождала выгодного момента, чтобы нанести удар по Лавкрафту в нашей реальности. Он же спокойно создавал совершенно проходные стихотворные произведения «по случаю», не подозревая, что они станут последними.

В конце ноября Лавкрафт отправил знакомому художнику-иллюстратору из «Уиерд Тейлс» В. Финлею одно такое стихотворение. (Кстати, именно Финлей, по просьбе Коновера, создал один из самых известных и часто публикуемых портретов Лавкрафт, где тот изображен в костюме XVIII в. на фоне звездного неба и физиономий ужасающих монстров.) Посвященный художнику сонет получил заголовок «Мистеру Финлею, на его рисунок к рассказу мистера Блоха “Безликий бог”». (Этот рассказ появился в «Уиерд Тейлс» в мае 1936 г.)

Самые же последние стихи Лавкрафт написал в честь одного из самых старых друзей — это был также сонет с четким указнием адресата — «Кларку Эштону Смиту, эсквайру, на его фантастические рассказы, стихи, картины и скульптуры». (В другом варианте текст был посвящен «Кларкаштону, повелителю Аверуана».)

Несмотря на депрессивное состояние, намеки на которое проскальзывают в отдельных письмах этого времени, Лавкрафт не отказывался от творчества. Пытаясь нащупать новые литературные пути, он то подумывал о возвращении к коротким стихотворениям в прозе, то, напротив, планировал создать обширный мистический роман об оборотнях в Новой Англии.

В 1936 г. его старый приятель и журналист У. Тальман даже предложил пристроить будущий роман в издательство «Уильям Морроу». Однако издатель пожелал сразу же увидеть первую часть книги в пятнадцать тысяч слов, а Лавкрафту, кроме общего замысла, нечего было предложить. Вялые переговоры по поводу этого литературного проекта шли вплоть до февраля 1937 г., когда фантаст внезапно почувствовал себя очень плохо.

На Рождество он получил неожиданный подарок, сейчас выглядящий как жутковатое пророчество, но тогда вызвавший удивление и смех, — У. Коновер прислал старшему другу череп, найденный на старом индейском кладбище. Лавкрафт воспринял неожиданный презент с юмором и даже, видимо, остался им доволен. А между тем этот замогильный дар мог бы напомнить о весьма неприятных вещах, происходивших с его здоровьем.

Еще в октябре 1934 г. произошел первый приступ того, что писатель привык называть «гриппом» — тяжелое недомогание, сопровождавшееся высокой температурой и желудочным расстройством. Одновременно Лавкрафт испытывал огромную слабость, при которой он не был способен подняться с постели. И все же, несмотря на эти периодически возобновлявшиеся приступы, фантаст не желал обращаться к врачам. (Подсознательное недоверие к медикам, видимо, сформировалось у Лавкрафта еще в период болезни его матери.)

Болезнью, которая убила Лавкрафта, был рак — «карцинома тонкой кишки», как записано в свидетельстве о смерти. Однако, раковому заболеванию предшествовал «хронический нефрит» — болезнь почек. С.Т. Джоши обоснованно предполагает, что это был хронический гломерулонефрит, или болезнь Брайта, вызванный воспалением «почечных клубочков» (гломерул) — сети кровеносных капилляров в почках.

Конечно, глупостью являются утверждения, будто Лавкрафт заморил себя голодом. Но все-таки его демонстративная экономия на еде (он хвастался, что способен питаться на тридцать центов в день) и поедание просроченных или почти испорченных продуктов могли ускорить развитие болезни.

В начале января Лавкрафт ощутил привычные симптомы «гриппа», но в этот раз болезнь не желала отступать. Стремясь отвлечься от все более тяжелого недомогания, фантаст усиленно занимался работой над заказанными ему статьями по астрономии, а также редактировал очередной рассказ Д. Раймела «Из моря».

Постепенно ему становилось хуже, в середине февраля он чувствовал постоянную боль в животе. Недуг быстро прогрессировал.

Вскоре Лавкрафт был способен принимать только жидкую пищу и с трудом передвигался. Вследствие почечной недостаточности в брюшной полости стала скапливаться жидкость. Поэтому из-за вздувшегося живота он не мог лечь в кровать и почти все время проводил в кресле, обложившись подушками.

Вызванный 16 февраля доктор определил, что у Лавкрафта рак в последней стадии, и прописал обезболивающее. 27 февраля фантасту стало хуже, и именно тогда врач честно сообщил ему, что болезнь неизлечима. Лавкрафт стоически воспринял смертный приговор, заявив друзьям, что всего лишь не сможет работать некоторое время. Все начало марта его терзали периодические приступы жестокой боли, а 9-го числа он уже не мог ни есть, ни пить.

10 марта 1937 г. карета «скорой помощи» перевезла Лавкрафта в Мемориальную больницу Джейн Браун, где его поместили в плату № 232.

Несмотря на дикую боль, которую почти не заглушали препараты, писатель находился в сознании и поражал медсестер спокойным и мужественным поведением. Только старому другу Гарри Бробсту, пришедшему его навестить, он честно признался, что боль порой невыносима. И все же, когда Бробст напомнил ему о терпении древних стоиков, Лавкрафт нашел в себе силы понимающе и одобрительно улыбнуться.

Ему кололи обезболивающее, кормили внутривенно, пытались откачивать жидкость из живота, однако лечебные процедуры не могли изменить ситуацию. Лавкрафту становилось все хуже, и 15 марта 1937 г., в 7 часов 15 минут утра, он умер. Погода была омерзительная, небо застилала серая хмарь, и он так и не увидел в последние мгновения жизни картины «золотого города» его детства.

Среди друзей Лавкрафта одним из первых о случившемся узнал Р. Барлоу, накануне телеграфировавший, что срочно готов приехать. В ответ Энни Гэмвелл смогла сообщить только то, что Говард умер утром и уже ничего нельзя сделать.

Первый отклик на смерть Лавкрафта появился уже 15-го числа в «Провиденс ивнинг бюллетэн», на следующий день об этом сообщили нью-йоркские газеты. Так, из некролога в «Нью-Йорк тайме» узнал о смерти старого друга Ф. Лонг.

Прощание с Лавкрафтом провели в похоронном бюро «Хорас Б. Ноулес энд Соне» на Бенефит-стрит 18 марта, и на церемонии присутствовали четыре человека — его тетушка Энни с подругой и Г. Бробст с женой. Погребение прошло в тот же день на кладбище Суон-Пойнт — том самом, где уже лежали отец и мать Лавкрафта. Писателя похоронили на семейном участке, вырезав на общем надгробии, под именами Сюзен и Уинфилда, надпись: «Их сын Говард Ф. Лавкрафт 1890–1937». Знаменитый надгробный камень с надписью «Я есть Провиденс» был воздвигнут на его могиле только сорок лет спустя.

Смерть Лавкрафта вызвала настоящую мемориальную кампанию — множество соболезнующих писем, некрологов и воспоминаний заполнили страницы «Уиерд Тейлс», а также любительских журналов, в которых он сотрудничал. (X. Брэдофски посвятил смерти Лавкрафта целый номер «Калифорниэна», где впервые издал подборку писем фантаста.) Многие из друзей откликнулись на смерть стихотворениями, среди которых безукоризненным мастерством и искренностью выделяется написанное К.Э. Смитом. Оно вышло в «Уиерд Тейлс» в июле.

В современном восприятии этот писатель оказался не менее культовой фигурой, чем Лавкрафт. И произошло это благодаря одному персонажу — Конану, варвару из Киммерии. Многие даже считают, что Говард всю жизнь только и писал, что бесконечную эпопею о похождениях безжалостного воина-убийцы во времена мифической хайборийской эры.

В реальности же этот фантаст сотворил целую толпу колоритных героев, действующих в самых разных тематических циклах. Он создал десятки прозаических произведений во множестве жанров — от автобиографического романа до фэнтезийных историй, — а также целый ряд оригинальных стихотворений. Его книги по сей день читаются с неослабевающим интересом.

И еще он покончил с собой всего лишь в тридцать лет. Не совершив и малой части того, что мог бы.

Роберт Ирвин Говард родился 22 января 1906 г. в городке Пистер (штат Техас). Его отец, Айзек Мордехай Говард, был сельским врачом. Однако он в гораздо меньшей степени повлиял на сына, нежели его мать, Эстер Джейн Ирвин Говард. Именно она привила маленькому Роберту любовь к чтению и поощряла развитие его фантазии. С матерью будущего писателя связывала глубокая дружба до самой смерти.

Первые годы жизни Р. Говарда его семья перебиралась с места на место, ненадолго задерживаясь в отдельных мелких городках штат, пока в 1919 г. наконец-то не осела в местечке Кросс-Плейнс (центральный Техас). Роберт рос замкнутым мальчиком, больше любившим тихое чтение, чем шумные игры. Приятели задирали маленького «ботана», и память о детских обидах сыграла свою роль в более поздние годы, когда Говард активно занялся спортом. Он превратился в настоящего атлета и меткого стрелка, словно пытаясь воплотить в реальности идеал героя, который постоянно рисовал в собственных рассказах.

В1922 г. Говард на время переехал в соседний город Браунвуд, чтобы закончить там школу. Именно в Браунвуде он познакомился с Тевисом Клайдом Смитом, на долгие годы ставшим его самым близким другом. Здесь же, в школьной газете, в декабре 1922 г. он опубликовал два первых рассказа — «Золотая надежда Рождества» и «Запад есть Запад».

В мае 1923 г. будущий фантаст закончил школу и вернулся назад, в Кросс-Плейнс. Говард не прекращал писать стихи и прозу, и в том же году в местной газете было издано его первое стихотворение «Море». В1924 г. он вновь отправился в Браунвуд, чтобы поступить на курсы стенографистов, но судьба упорно направляла Роберта на иную, писательскую стезю. В конец этого года ему удалось продать в «Уиерд Тейлс» рассказ «Копье и клык», посвященный доисторическим людям. За этот текст он получил всего шестнадцать долларов, однако это была обнадеживающая удача.

Говард бросил стенографические курсы и вернулся домой. Тем более что в «Уиерд Тейлс» уже приняли к изданию его второй рассказ «Гиена». И хотя после этого Говарду не раз приходилось браться за любую работу (от репортера в местной газете до приемщика вещей в чистку), до конца жизни он стремился быть только тем, кем хотел быть всегда, — настоящим писателем.

Его рассказы и стихотворения начали все чаще появляться в популярных журналах. А в августе 1928 г. в «Уиерд Тейлс» был издан рассказ «Под пологом кровавых теней» о пуританине Соломоне Кейне, борце со злом и колдовством. Так американские читатели познакомились с первым из череды колоритных героев, порожденных воображением Говарда. За ним последовали король Кулл из доисторической Валузии, моряк Стив Костиган, ирландец Турлог О’Брайен, вождь пиктов Бран Мак Морн и многие другие.

И все-таки самым удачным и удачливым героем Р. Говарда стал всем известный Конан-киммериец. Именно благодаря рассказам об этом герое техасский писатель носит вполне справедливый титул «отца американского героического фэнтези».

Замысел первого рассказа о Конане возник у Говарда, как он сам утверждал, в 1930 г. на берегах Рио-Гранде. Однако первым приближением к теме стала поэма «Киммерия», написанная в феврале 1932 г. и посвященная воображаемой земле жестоких северных варваров. Постепенно Говард разработал историю целого доисторического мира, названную им «хайборийской эрой». (Позднее он создал отдельное эссе, описывающее развитие этого мира, а также нарисовал его географическую карту.) В марте 1932 г., опираясь на материалы из неопубликованного рассказа о короле Кулле, Говард написал первый «конановский» рассказ — «Феникс на мече». За ним последовал следующий — «Дочь ледяного гиганта», а затем еще два. После некоторого сопротивления и ряда претензий главный редактор «Уиерд Тейлс» Ф. Райт согласился опубликовать эти тексты. Так, с декабря 1932 г. началось триумфальное шествие Конана-варвара по страницам журналов и книг.

Творческая гибкость Р. Говарда позволяла ему легко работать в самых разных направлениях фантастики, и поэтому он мог бы стать одним из наиболее заметных авторов «золотого века» НФ в США. Увы, этого не случилось из-за трагически ранней смерти писателя.

Трудно сказать, что стало непосредственной причиной самоубийства. Скорее всего, их было несколько — существовавшая у Р. Говарда склонность к депрессии, запутанные отношения с его возлюбленной Новэлин Прайс, финансовые проблемы. Однако эти трудности писатель, наверное, преодолел бы, если бы одновременно не ухудшилось состояние его матери, давно и тяжело болевшей.

8 июня 1936 г. Эстер Говард впала в кому, после чего ее состояние стало стремительно ухудшаться. Узнав утром 11 июня от одной из сиделок матери, что надежд на выздоровление больше нет, Роберт сел в свой автомобиль, взял из бардачка автоматический кольт, накануне позаимствованный у его друга А. Тайсона, и выстрелил себе в голову. На звук выстрела подбежал его отец с другим коллегой-врачом, однако было поздно — ранение оказалось смертельным. И хотя Роберт Говард прожил еще некоторое время, все же в шестнадцать часов дня он скончался. Эстер Говард умерла на следующий день, так и не придя в сознание.

14 июня 1936 г. состоялась поминальная служба и прощание с писателем и его матерью, прошедшая в Первой баптистской церкви Кросс-Плейнса, после чего их тела захоронили на кладбище Гринлиф в Браунвуде. Г.Ф. Лавкрафт так отозвался в одном письме на смерть Говарда: «У этого парня талантливость была гораздо более высокого порядка, нежели могли предположить читатели его изданных работ, и по прошествии времени он оставил бы след в настоящей литературе с элементами народного эпоса своего любимого Юго-Запада… Трудно в точности описать, что именно делало его рассказы такими выдающимися, — но настоящий секрет заключается в том, что он был в каждом из них, были ли они коммерческими по видимости или же нет… Он был едва ли не единственным в своей способности создавать подлинное чувство страха и жуткой неопределенности… И этого титана Судьбе пришлось убить, в то время как сотни лицемерных писак продолжают стряпать дутых привидений, вампиров, космические корабли и оккультные детективы!»[416]

После Р. Говарда осталось огромное количество неопубликованных и незаконченных текстов, издававшихся спустя годы после его смерти. Значительная часть рассказов была просто дописана и переделана фантастами Л. Спрэгом де Кампом и Л. Картером, сыгравшим в посмертной судьбе Говарда примерно такую же роль, какую О. Дерлет сыграл в судьбе наследия Г.Ф. Лавкрафта.

Началу дружбы Говарда с Лавкрафтом предшествовало письмо, которое будущий создатель Конана-варвара послал редактору «Уиерд Тейлс» Ф. Райту в июле 1930 г. Там он писал буквально следующее: «Я уже давно хотел прочесть рассказ Лавкрафта “Крысы в стенах” и, должен сказать, он полностью оправдал мои ожидания. Я был поражен силой его воображения. Не столько размахом и полетом фантазии, потому что это характерно для многих его произведений, но тем, какую странную и невообразимую задачу поставил он перед собой в этой истории… Он создал невероятную словесную картину, изобразить которую на холсте мог бы разве что Доре… Кульминация этого произведения говорит о том, что Лавкрафт — непревзойденный, единственный в своем роде писатель; нет ни малейшего сомнения в том, что из всех людей, живущих на земле, он обладает самым необыкновенно устроенным мозгом»[417].

Райт переслал письмо в Провиденс, после чего Лавкрафт отправил в Кросс-Плейнс благодарственное послание, вместе с несколькими собственными стихами. Говард отозвался 9 августа, заметив еще в начале письма: «Я уже много лет читаю ваши произведения и с полной искренностью могу сказать, что ни один писатель, античный или современный, не сравнится с вами, когда речь заходит о царстве фантастической литературы»[418].

Эта переписка длилась почти до самого самоубийства Говарда. (Самое полное ее издание в двух томах было предпринято издательством «Гиппокампус Пресс» в 2009 г.) И несмотря на частое несходство позиций и взглядов, Говард сохранял глубокое уважение к старшему другу и коллеге. (Например, они активно спорили о цивилизации и варварстве — техасец прославлял варварский мир, житель Новой Англии стойко защищал царство цивилизованного человека.) В одном из писем к Т.К. Смиту Р. Говард за глаза так отозвался о Лавкрафте: «Этот парень чертовски умен и очень начитан. Он начинает с того, что мои доводы кажутся ему весьма логичными и убедительными и что он вот-вот готов согласиться с моей точкой зрения. А затем следует около трех или четырех страниц, на которых он превращает в ничто все мои аргументы… Я согласен сражаться с противником, который равен мне по силам, но мои жалкие попытки сразиться с ним напоминают боксерский матч, в котором против чемпиона выступает новичок»[419].

В переписке друзья касались самых разных, иногда совершенно неожиданных тем — от расовой теории до исторических баек и легенд центрального Техаса. Неизбежно обсуждались и «дела литературные». На немного наивный вопрос Р. Говарда о происхождении мифов о богах-демонах в текстах Лавкрафта тот ответил вполне честно: «Все они упоминаются в трудах доктора де Кастро, потому что этот джентльмен всего лишь мой клиент, в его рассказы я вставил этих персонажей просто для смеха… Лонг упоминал “Некрономикон” в некоторых написанных им вещах — на самом деле я считаю, что это довольно забавно: выдавать эти выдуманные мифы за настоящие, ссылаясь якобы на другой источник»[420]. После этого Говард стал постепенно втягиваться в литературную игру в вымышленную мифологию. Он походя упоминает самых различных божеств из «Йог-Сототии» в своих произведениях. Например, в рассказе «Пламя Ашшурбанипала» колдун в заклинании обращается и к Ктулху, и к Йог-Сототу. Ссылки на лавкрафтианскую мифологию есть в рассказах «Черный камень», «Дети ночи», «Не рой мне могилу».

Однако самым важным стал вклад Р. Говарда в виртуальную библиотеку оккультных книг. Он придумал немецкого профессора фон Юнцта и его книгу «Unaussprechlichen Kulten», название которой переводят на русский как «Безымянные культы», «Сокровенные культы» или «Невыразимые культы». С.Т. Джоши упоминает, что вначале Говард просто назвал текст фон Юнцта «Черной книгой», но Лавкрафт предложил более вычурное «Ungenennte Heidenthume» — «Неименуемое язычество». О. Дерлет, узнав об этом, выдвинул собственный, как ему показалось, более изящный вариант «Unaussprechlichen Kulten». После долгих споров, в которые еще вмешался и Ф. Райт, считавший, что Unaussprechlichen значит лишь «непроизносимый», остановились на варианте Дерлета. При этом правильное название на немецком должно все же выглядеть по-другому — «Die Unaussprechlichen Kulten».

О создании этой книги Р. Говард так написал в рассказе «Черный камень»: «Всю свою жизнь (1795–1840) фон Юнцт посвятил запретным темам. Он много путешествовал, посетив все части света; его приняли в бессчетные тайные общества; он прочел неисчислимое множество малоизвестных эзотерических книг и рукописей на самых разных языках. И в главах “Черной книги” (где поразительная ясность изложения то и дело сменяется двусмысленностью и маловразумительностью) попадаются утверждения и намеки, от которых у читателя с нормальным рассудком стынет в жилах кровь»[421]. В рассказе «Тварь на крыше» Говард описал и жуткую кончину профессора: «Летней ночью 1840 года ученого задушили в собственной постели. Как это случилось, до сих пор остается загадкой. Доподлинно известно лишь то, что все двери и окна были заперты наглухо. Убийство произошло спустя полгода после экспедиции Юнцта в Монголию, вокруг которой ходили самые противоречивые слухи»[422]. Так, наряду с Абдулом Альхазредом, фон Юнцт якобы стал еще одной жертвой потусторонних сил, которыми слишком сильно интересовался. Его же книга оказалась одной из самых упоминаемых в рассказах Лавкрафта и его друзей, уступая в этом лишь одному «Некрономикону». (Сам фантаст из Провиденса, например, ссылается на «Безымянные культы» в «Снах в Ведьмином доме», «За гранью времен», «Обитателе тьме» и еще в некоторых рассказах.)

О самоубийстве Р. Говарда его старший друг узнал только восемь дней спустя, 19 июня. Весть повергла Лавкрафта в настоящий шок. Он писал, что не может понять причин ухода Говарда из жизни, и сокрушался о потере, которую понесла американская литература. Его воспоминания об ушедшем друге были напечатаны в «Фэнтези Мэгезин» в сентябре 1936 г. И в них дана самая верная оценка значения и величины творчества Р. Говарда: «Смерть этого тридцатилетнего писателя явилась серьезным ударом для всей фантастической литературы». Десятилетия спустя этот «диагноз» однозначно подтвердил С. Кинг: «Роберт Говард, странный гений, живший и умерший в техасской глубинке… Силой и яростью своего таланта, мощью воображения Говард преодолел ограниченность материала; воображение Говарда было бесконечно сильнее самых отчаянных мечтаний его героя, Конана, о силе. Текст Говарда так заряжен энергией, что едва не искрит»[423].

Для становления современного фэнтези Роберт Говард сделал то же, что Г.Ф. Лавкрафт для хоррора, — сейчас мы читаем именно такие тексты этих направлений фантастики благодаря определяющему воздействию этих писателей.