Лавкрафт

Глава 2 ДЕТСТВО В ЗОЛОТОМ ГОРОДЕ

Детские годы всегда оставались самой счастливой порой в жизни Лавкрафта. Позднее он с ожесточением писал: «Взрослость — это ад». И не случайно в его рассказах места, где прошло детство его героев, представали в виде блаженной, воистину обетованной страны: «Ибо знай, что твой золотой мраморный город чудес — это лишь сумма всего того, что ты видел и любил в юности… Новая Англия породила тебя и влила тебе в душу всю эту красоту, которой несть конца. Эта красота, отлитая, закаленная и отшлифованная годами воспоминаний и снов, и есть твой чудесный град на неуловимом закате; и чтобы найти этот мраморный парапет с дивными вазами и резным перилами, и чтобы спуститься наконец по бесконечным ступеням в город широких площадей и разноцветных фонтанов, тебе надо лишь вернуться к мыслям и видениям своего милого детства»[14].

В силу особенностей работы отца Лавкрафта семье будущего писателя приходилось много переезжать. Поэтому первые воспоминания Говарда связаны вовсе не с Провиденсом, а с городом Дадли, штат Массачусетс. Писатель утверждал, что начал осознавать окружающий мир и запоминать увиденное еще в 1892 г., до того, как ему исполнилось два года. Среди этих воспоминаний, записанных им позже, он особенно выделял сам образ дома, где жил с родителями, дощатые дорожки на улицах Дадли и мальчика постарше, давшего ему, почти младенцу, нажать на курок маленького ружья. (Мать Лавкрафта тем временем держала его на руках.)

Семья Лавкрафт достаточно много путешествовала и в дальнейшем. По воле работодателей Уинфилда Лавкрафта он, его жена и маленький сын были вынуждены посещать самые разные города Коннектикута, Массачусетса и Род-Айленда. Например, Луиза Имоджен Гуини из Оберндейла (штат Массачусетс) хорошо запомнила маленького Лавкрафта, поскольку его семья снимала в этом городке жилье. Сам Говард также отлично запомнил и Оберндейл, и мисс Гуини, у которой квартировали Лавкрафты. Особое впечатление на него произвела целая свора сенбернаров, живших в ее доме.

Среди воспоминаний этого времени Лавкрафт выделял картину железнодорожного моста над дорогой Бостон — Олбани. Он писал, что прекрасно помнит себя двухлетним ребенком, глазеющим на это сооружение и испытывающим чувство какого-то чуда, которое не может ни объяснить, ни постичь.

Лавкрафт был настоящим вундеркиндом с самого раннего возраста. В два года он уже познакомился с алфавитом, листал книжки с картинками и легко запоминал стихи, например «Сказки матушки Гусыни». Это собрание классических английских побасенок он знал наизусть и легко повторял из него любые отрывки на выбор. Своей декламацией он приводил в невероятный восторг мисс Гуини в тот период, когда Лавкрафты у нее квартировали.

Пока Говард рос, его родители продолжали переезжать. Они жили в районе Бостона, когда в 1893 г. на семью обрушилось тяжелое несчастье — Уинфилд Скотт Лавкрафт заболел. У него случилось психическое расстройство, хотя это корректное выражение ни в коей мере не отражает ужаса произошедшего. Отец Лавкрафта в прямом и самом неприглядном смысле слова сошел с ума.

Произошло это в ходе коммерческой поездки в Чикаго 21 апреля 1893 г. Уинфилд впал в буйство в гостинице, закричал, что на него напала горничная, и стал вопить, что какие-то люди наверху насилуют его жену. Лавкрафта с трудом смогли скрутить и успокоить большой дозой бромидов. Его отправили в больницу Батлера в Провиденсе, где он и провел оставшиеся до смерти годы. В качестве первичного диагноза врачи определили у него прогрессивный паралич, но впоследствии болезнь характеризовали как прогрессивный парез. Утверждают, что болезнь стала последствием недолеченного сифилиса. Однако эта версия выглядит недоказуемой. Одни специалисты по Г.Ф. Лавкрафту, вроде того же С.Т. Джоши, согласны с таким происхождением болезни его отца, другие, как, например, Л. Спрэг де Камп, автор другой обстоятельнейшей биографии писателя, в «сифилитическом следе» сомневаются. Сам Лавкрафт утверждал, что у его отца возник «полный паралич, вызванный перенапряжением мозга учебой и бизнесом»[15].

Как бы то ни было, умопомешательство Уинфилда Скотта было достаточно буйным, сопровождалось приступами тяжелого бреда и параноидальными фантазиями. Он постоянно заявлял, что его хотят ограбить и убить, а жену — изнасиловать. Уинфилда лечили успокоительными (преимущественно — морфинами), что вызвало периодические судороги. В 1895 г. Лавкрафту-старшему стало легче, припадки прекратились, однако он все больше и больше впадал в слабоумие. Уинфилд с трудом воспринимал окружающее и плохо понимал самые простые слова, когда к нему обращались. Летом 1898 г. его физическое состояние вдруг резко ухудшилось, поднялась температура, 18 июля начались резкие судороги, и на следующий день он скончался.

Уинфилд Скотт Лавкрафт был похоронен 21 июля 1898 г. на кладбище Суон-Пойнт в Провиденсе. Скорее всего, Говард присутствовал на похоронах отца.

Когда в 1919 г. Сару Сюзен Лавкрафт поместили в больницу, то лечащий врач отметил, что расстройство ее психики было явственно заметно в течение последних пятнадцати лет жизни. Подозревают, что отец Лавкрафта мог заразить свою жену сифилисом, но ни дальнейшая жизнь самой Сары Сюзен, ни судьба ее сына, проходившего целый ряд медицинских обследований, в том числе и при попытке поступить на военную службу, этого предположения ни подтверждают.

Лавкрафт помнил своего отца с двух с половиной лет и относился к нему всегда очень тепло. В своих воспоминаниях он отмечал, что у него была привычка залезать к Уинфилду на колени и восклицать: «Папа, ты выглядишь прямо как юноша!» Отца это страшно веселило.

Одним из немаловажных моментов, в котором проявилось влияние отца на будущего писателя, стала неприкрытая англофилия. Лавкрафт относился с огромной симпатией к Великобритании, считал, что революция и образование США были огромным бедствием для англосаксонского мира. Он писал в своей автобиографин: «Мои тетушки помнят, что уже в трехлетием возрасте я хотел красную униформу британского офицера и маршировал вокруг дома в неописуемом “мундире” ярко-малинового цвета, части ставшего мне маленьким костюма, и в живописном подобии килта, в моем воображении представлявшего двенадцатый Королевский шотландский полк… Все мои глубокие душевные привязанности относятся к нации и империи, а не к американской ветви — и, пожалуй, эта приверженность Старой Англии еще и усилится, поскольку Америка все более и более механизируется, стандартизируется и вульгаризируется, все более и более удаляясь от изначального англосаксонского направления, которое я представляю»[16].

Понял ли маленький Лавкрафт, после того как его отец очутился в сумасшедшем доме, какое несчастье случилось в семье? Скорее всего, он осознал это в тот момент, когда вместе с матерью вернулся в Провиденс, в дом своего деда.

С тех пор Говард рос под контролем со стороны матери и двух ее сестер (они оставались незамужними и жили в их родовом доме по Энджел-стрит). И лишь частично отца мальчику заменил его дедушка, Уиппл Филлипс.

Дед рассказывал маленькому Говарду страшные истории собственного сочинения, так как был большим фантазером и выдумщиком. Л. Спрэг де Камп писал об Уиппле Филлипсе: «Его любимцами были готические писатели конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века: Анна Радклифф, Мэтью Грегори Льюис и Чарльз Мэтьюрин. Видя, что внук выказывает сходные интересы, Уиппл Филлипс развлекал мальчика, выдумывая для него истории о привидениях и страшные сказки. Он рассказывал о черных лесах, огромных пещерах, крылатых кошмарах… старых ведьмах с ужасными котлами и низких завывающих стонах»[17]. При этом Филлипс считал, что его внук должен расти настоящим храбрецом и ничего не бояться. Например, дед навсегда избавил пятилетнего Говарда от страха темноты, предложив пройти через анфиладу темных комнат в доме по Энджел-стрит.

Дом Филлипсов, стоявший на городской улице, в то же время выглядел настоящей усадьбой. К нему примыкал обширный участок возле поля, у которого росли громадные вязы. Уиппл Филлипс сажал на участке кукурузу и картофель и даже держал коров.

Именно после переезда в дом деда Лавкрафт, как он сам позже утверждал, попал под очарование старинных зданий и с огромной симпатией и интересом начал относиться к колониальной архитектуре.

Ранним годам жизни в Провиденсе писатель впоследствии был обязан трем привязанностям, определившим развитие его характера, — любви к странному и фантастическому; любви к отвлеченной научной логике; любви к древнему и неизменному. Первая из этих привязанностей сформировала главное направление его творчества и определила его судьбу. Тогда же, в возрасте примерно трех-четырех лет, Лавкрафт столкнулся с идеей неотвратимости времени, неуклонности его хода, которая надолго поразила будущего писателя и отразилась во многих его книгах.

В четыре года Лавкрафт научился читать. Первой его книгой, видимо, были «Сказки братьев Гримм». Читал он активно и бессистемно.

В возрасте пяти лет Лавкрафт осилил «Тысячу и одну ночь» (скорее всего, в переводе Ледворда Уильяма Лейна, бывшего самым популярным в то время). Воздействие этой книги на маленького Говарда оказалось неописуемым. Он был просто очарован невероятными выдумками арабских сказочников. Лавкрафт заявил, что отныне будет мусульманином, и «заставил мать устроить в моей комнате восточный уголок из портьер и ладанных курильниц»[18]. Тогда же он придумал себе имя Абдул Альхазред, имя, которое позднее прославится как принадлежащее автору «Некрономикона» — таинственной и ужасной книги, на которую нередко ссылаются герои лавкрафтовских рассказов.

Лавкрафт утверждал, будто это имя ему подсказал семейный адвокат Альберт Бейкер. Пусть с точки зрения арабской грамматики оно выглядело и не очень правильно, но в итоге оказалось более звучным, чем возможные более правильные варианты. В результате в такой неправильной форме имя и вошло в историю мировой литературы.

На симпатию Лавкрафта к «литературе ужасов» оказала воздействие и еще одна книга. Это была «История о старом мореходе» С. Кольриджа с иллюстрациями Г. Доре. В возрасте шести лет Лавкрафт как-то увидел огромную книгу, размером с атлас, стоявшую на каминной полке. На ней были вытиснены золоченые буквы — «С иллюстрациями Гюстава Доре». Лавкрафт до этого уже встречал картинки этого художника в домашних изданиях Данте и Мильтона, поэтому ожидал самого сильного впечатления. И не был обманут. Увидев иллюстрации к «Истории о старом мореходе» и прочитав текст, Лавкрафт пришел в полнейшее восхищение, а поэма на долгие годы осталась среди его излюбленных поэтических произведений. Одно из самых ранних стихотворений писателя создано под несомненным влиянием этого гениального сочинения Кольриджа.

26 января 1896 г. случилось очередное несчастие в семье Лавкрафтов: скончалась бабушка Говарда по матери — Роби Филлипс. Маленький Говард оказался этим событием заметно напуган. Более того, траурные события повлияли на фантазию мальчика, и он вообразил неких странных существ — «ночных призраков», ставших прототипом всех чудовищ, обитающих во тьме и нападающих на одиноких путников во взрослых рассказах и повестях Лавкрафта.

Малыш Говард постоянно ждал нападения монстров и упорно молился, чтобы Господь отогнал их прочь. Он воображал «призраков» в виде тощих гибких тварей с шипастыми хвостами и перепончатыми крыльями, но при этом — совсем без лиц. Их прямые родственники будут преследовать любимого лавкрафтовского героя Рэндольфа Картера на страницах романа «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата».

Однако жизнь продолжалась, неприятные переживания вскоре забылись, а Лавкрафта стали активно возить в гости к родственникам. Он, например, хорошо запомнил пребывание на ферме двоюродного деда Уитона Филлипса. В поездке его сопровождали мать и, возможно, обе тетки. В очередной раз будущий писатель был очарован и старинным домом, и той общей атмосферой старины, что казалась тесно связанной с XVIII в., который Говард, видимо, тогда и начал считать своей духовной прародиной.

В эти годы Лавкрафт начал усердно читать издания этого столетия, которые в доме были спрятаны в комнатке без окон на третьем этаже. Он вспоминал: «И что же я делал? Что же, скажите на милость, как не ходил со свечами и керосиновой лампой в этот загадочный и темный, как ночь, надземный склеп — покидая солнечные комнаты девятнадцатого века внизу и прокладывая через десятилетия путь в конец семнадцатого, восемнадцатый и начало девятнадцатого посредством бесчисленных рассыпающихся, с длинными f, томов всех размеров и типов…»[19] Лавкрафт перечитал почти весь сохранившийся в его семье запас книг этого времени.

Позднее он писал: «Думаю, что я, вероятно, единственный из ныне живущих, для кого старинный язык восемнадцатого столетия является действительно родным для прозы и поэзии… естественно принятой нормой и основным языком реальности, к которой я инстинктивно возвращаюсь вопреки всем объективно усвоенным уловкам… Я действительно чувствовал бы себя более уютно в мундире с серебряными пуговицами, бархатных коротких штанах в обтяжку, треуголке, башмаках с пряжками, парике “рамийи”, шейном платке “штенкерк” и во всем остальном, что входит в это одеяние, от шпаги до табакерки, нежели в простом современном наряде, который лишь здравый смысл заставляет меня носить в эту прозаическую эпоху. У меня всегда было подсознательное чувство, что все после восемнадцатого века нереально или иллюзорно — вроде абсурдного кошмара или карикатуры»[20].

Пристрастие к XVIII в. у Лавкрафта сочеталось с увлечением Античностью. Еще в четыре года он был поражен гигантским виадуком с громадными арками в Кантоне (городке между Провиденсом и Бостоном). Мать сообщила Лавкрафту, что римляне тысячи лет назад строили такие же акведуки, и это вызвало у него невероятное восхищение мощью Древнего Рима. В возрасте пяти или шести лет он прочитал «Книгу чудес» Н. Готторна, а затем и другие произведения про Древнюю Грецию и Рим, в том числе и те, что входили в детскую хрестоматию.

Его дед также подогревал пробуждающийся интерес к Античности. Он бывал в Европе, в том числе и в Риме, и привез из Италии много редкостей, которые внук очень любил рассматривать. Лавкрафт хорошо запомнил, что Уиппл Филлипс всегда носил на манжетах пару редких запонок вместо пуговиц. На одной из этих запонок был изображен Колизей, на другой — Форум.

В первых детских литературных опытах Лавкрафт начал воспевать богов и героев Античности. К семи годам он прочел всю «Одиссею» в переводе Поупа и попытался написать подражание ей. На свет появилась более чем восьмисотстрочный текст, сделанный, правда, не в стиле Поупа, а, скорее, Кольриджа, столь любимого маленьким Лавкрафтом. Писатель позднее утверждал, что стихотворение было написано в 1897 г. Чуть позже Говард создал похожие переложения «Илиады» и «Энеиды», а также пересказы греческой и египетской мифологии.

Лавкрафт позднее вспоминал: «В возрасте примерно семи или восьми лет я был истинным язычником, столь опьяненным красотой Греции, что приобрел почти искреннюю веру в старых богов и природных духов. Я в буквальном смысле воздвиг алтари Пану, Аполлону и Афине и высматривал дриад и сатиров в сумеречных лесах и полях. Раз я твердо поверил, что узрел неких лесных созданий, танцевавших под осенним дубом, — что-то вроде “религиозного опыта”, в некотором смысле такого же истинного, что и субъективный экстаз христианина»[21].

Судя по всему, в эти же годы Лавкрафт начал скептически относиться к христианству. Он утверждал, что, едва начав ходить в воскресную школу при Первой баптистской церкви, сразу же вступил в конфликт с преподавателями. Он так вспоминал о своем детском антихристианстве: «Нелепость мифов, в которые меня, призывали поверить, и мрачная унылость всей веры в сравнении с восточным великолепием магометанства определенно сделали меня скептиком и послужили причиной того, что я стал задавать такие опасные вопросы, что мне позволили прекратить посещения. Ни один ответ по-матерински добросердечной наставницы на все те сомнения, которые я честно и доходчиво выражал, не показался мне убедительным, и я быстро стал меченой “особой” из-за своего дотошного иконоборчества»[22]. Но, скорее всего, Лавкрафт преувеличил степень своего детского антиклерикализма. В другом письме он сам утверждает, что конфликт разразился, когда ему было уже двенадцать лет, и последняя версия выглядит правдоподобнее.

Впрочем, проблемы на уроках в воскресной школе могло вызвать и его раннее увлечение Античностью. Так, маленький Говард, узнав о гонениях на христиан, стал сочувствовать вовсе не гонимым, а римским властям. Тогда же он придумал себе вымышленное имя «Луций Валерий Мессала» и воображал, как пытает христианских мучеников на арене цирка.

С 1896 г. Говард увлекся театром. Первой увиденной им сценической постановкой стала пьеса Денемена Томпсона «Восход солнца в райском переулке». Вскоре Лавкрафт познакомился и с первой в его жизни драмой Шекспира, которой оказался «Цимбелин». В итоге малыш Говард устроил собственный маленький кукольный театр, где целыми неделями разыгрывал сцены из шекспировской пьесы.

Увлечение драматическим искусством сохранялось у Лавкрафта надолго, не меньше чем на пятнадцать — двадцать лет. С не меньшим энтузиазмом он позже воспринял и кинематограф.

В то же время в возрасте восьми лет Лавкрафт столкнулся с тем, что, пожалуй, в наибольшей степени повлияло на его становление как писателя. Он прочитал Эдгара Аллана По. Лавкрафт с иронией и одновременно каким-то трогательным сентиментальным чувством писал об этом позже: «Это была моя гибель, ибо в возрасте восьми лет голубой небосвод аргонавтов и Сицилии для меня затмился миазматическими испарениями могил!»[23]

На долгие годы он остался заворожен творчеством По. Свидетельствуют об этом и самые ранние его рассказы. Даже в детских пробах пера фантаста проявляется это воздействие, впрочем, сочетающееся с влиянием популярной и массовой американской беллетристики конца XIX в. (Подобную литературу и позднее Лавкрафт читал много и бессистемно.) Однако удивительно то, что с книгами других заметных мастеров «литературы ужаса», помимо По, он ознакомился существенно позже. Так, например, о произведениях Амброза Бирса он узнал только в 1919 г., а еще позднее столкнулся с творчеством Роберта Чэмберса.

И все же влияние По на ранние тексты будущего фантаста оказалось определяющим. Первый из рассказов Лавкрафта, который он назвал «Благородный соглядатай», был написан в 1897 г. Сюжет рассказа уже почти «лавкрафтианский». В тексте описывается, как маленький мальчик подслушал в пещере, как некие подземные существа на тайном собрании обсуждали свои таинственные дела. «Дом с призраками» соответствует своему названию и является рассказом о сверхъестественном.

Другие произведения того же времени («Маленькая стеклянная бутылка», «Тайная пещера, или Приключение Джона Ли», «Тайна кладбища, или Месть мертвеца», «Таинственный корабль») лишены всякой примеси мистики или сверхъестественного и были написаны под влиянием обычной приключенческой литературы, которую читал маленький Лавкрафт. Ни один из ранних рассказов будущего фантаста, за исключением «Таинственного корабля», где четко обозначен 1902 г., даты не имеет. Написаны же они, скорее всего, в промежутке между 1898 и 1902 гг.

«Маленькая стеклянная бутылка», названная ее автором «попыткой написать юмористическое произведение», рассказывает о корабле, которым командует капитан Уильям Джонс. Матросы с этого корабля натыкаются в море на бутылку с запиской внутри. Автор записки, некий Джон Джонс, обещает, что в месте, которое помечено на карте, зарыто сокровище. (В рукописи Лавкрафта в качестве иллюстрации к этому моменту повествования прилагалась грубая карта Индийского океана.) Сама записка датирована 1 января 1864 г. Капитан Джонс отправляется искать клад и в указанном месте находит новое послание от Джона Джонса, где утверждается, что он просто пошутил. Джонс замечает, что пусть его выходка послужит уроком наивным искателям кладов. Тем не менее издержки капитана оплачиваются зарытой рядом с запиской железной коробкой, где находится двадцать пять долларов. Капитан Джонс в заключение рассказа произносит следующую фразу: «Я бы этому гаду башку снес!»

В рассказе «Тайная пещера, или Приключение Джона Ли» повествуется, как некая миссис Ли приказывает своему сыну Джону, десяти лет, и своей дочери Элис, двух лет, сидеть дома и ждать родителей, которые уходят на целый день. Дети спускаются в подвал, не послушавшись матери. Там Элис прислоняется к стене, за которой неожиданно обнаруживается потайной ход. Маленькие искатели приключений находят внутри несколько коробок и лодку с веслами, но затем Джон убирает в сторону камень, и в подвал врывается вода. Элис тонет, Джон вытаскивает из воды ее тело и какую-то коробочку. С трудом выбравшись наружу, он вскрывает коробку, где лежит золотой самородок. Эту белиберду Лавкрафт сопроводил наивным комментарием о том, что самородок стоил десять тысяч долларов, и этого было достаточно для того, чтобы оплатить что угодно, кроме смерти сестры.

О «Тайне кладбища», которая имела подзаголовок «детективная история», можно рассказывать долго. Этот длинный рассказ Лавкрафт написал, скорее всего, в начале 1899 г., и он был создан под явным влиянием так называемых «десятицентовых романов», которые выходили в США с 60-х гг. XIX в. Среди них можно обнаружить вестерны, детективы, шпионские истории. Существовала даже нехитрая формула производства подобных текстов: головокружительно развивающееся действие; совершенно неправдоподобное развитие сюжета; главы, обрывающиеся на «самом интересном месте»; картонные и ходульные персонажи; примитивная структура.

Лавкрафт впоследствии, конечно же, отказался от любого подражания подобным поделками, но все-таки утверждал, будто получил такую мощную прививку от подобных романов и их потомков — «пальп-журналов», что его собственный стиль оказался этим ужасно испорчен. В этом утверждении есть доля правды, хотя писатель и проявляет склонность к излишней самокритичности.

Действие в рассказе «Тайна кладбища», состоящем из двенадцати глав, развивается стремительно. В самом начале говорится о том, что в деревушке Мейнвилл умер некий Джозеф Бернс. Согласно завещанию Бернса, приходской священник Добсон должен бросить на его могиле шар в точку, помеченную буквой «а». Священник делает так и исчезает. После этого незнакомец, представившийся как Белл, появляется в доме дочери Добсона и обещает вернуть ее отца за десять тысяч долларов. Дочь звонит в полицию и кричит: «Пришлите Кинга Джонса».

Быстро приехавший детектив Кинг Джонс обнаруживает, что Белл сбежал в окно, и следует за преступником до железной дороги, где беглец заскакивает в поезд. Джонс несется в контору наемных экипажей, чтобы нанять кучера с коляской, который везет его в город Кент, куда отправился поезд. Белл тем временем прибывает в Кент, встречается там с бандой головорезов и собирается отплыть с ними на корабле. В самый последний момент появляется Кинг Джонс и арестовывает Белла «именем королевы». (Так становится окончательно ясно, что все события разворачивались не Штатах, а в Англии.) На суде Белл рассказывает, что Добсон провалился в потайной люк, ведущий в некое «ярко освещенное и роскошно убранное» помещение. Однако Добсону удалось удрать из своего узилища, сделав восковый отпечаток с ключа, и неожиданно появиться на суде. Белла приговаривают к пожизненному заключению, а мисс Добсон, естественно, выходит замуж за Кинга Джонса.

При желании в этом тексте можно найти намеки на сверхъестественное (исчезновение Добсона), но в реальности Лавкрафт, следуя приемам авторов ранних готических историй, разоблачает мистические события, давая им вполне рациональное объяснение. В рассказе он пытается одновременно продолжать несколько линий повествования, однако пересечение их организовано достаточно грубо, при помощи фраз «теперь вернемся на станцию» или «теперь вернемся в дом Добсона».

Впрочем, учитывая возраст автора произведения, перед нами несомненно удачный литературный опыт.

«Таинственный корабль» — последняя из сохранившихся детских прозаических работ Лавкрафта. Рассказ сух и лаконичен, скорее напоминает набросок, нежели законченное произведение. Однако сам автор считал его вполне завершенным текстом, и даже сохранилась распечатка «Таинственного корабля» на двенадцати страницах. Между тем понять то, что происходит в рассказе, достаточно трудно. Там описан странный корабль, которые плавает по всем морям мира. Его экипаж похищает трех разных людей и отвозит их на Северный полюс, где якобы существует громадный континент, который называется «Ничейная Земля». (Перед нами редкий случай, когда Лавкрафт нарочито пренебрегает известными ему научными данными.) В конце концов, похищенные возвращаются домой. Существует и более поздняя, переработанная версия «Таинственного корабля», но и она выглядит не менее нелепо.

В1898 г. Лавкрафт начал активно интересоваться естественными науками, прежде всего — химией, что явно поощряли его мать и тетушки. Ему даже позволили устроить собственную лабораторию в подвале. А в 1899 г., в марте, Лавкрафт создал первый номер самодеятельного научно-популярного издания «Сайентифик газетт» («Научной газеты»), которое начиналось как ежедневник, но вскоре стало выходить только еженедельно.

Среди воспоминаний, отлично характеризующих маленького Лавкрафта, есть одно очень показательное: одна из соседок обнаружила его во дворе, где он развел огромный костер. Когда Говарда принялись ругать, он оскорбленно заявил, что не собирался устраивать пожар, а хотел в научных целях организовать строго ограниченный костер, размером один фут на один фут. Здесь уже заметна страстная любовь Лавкрафта к точности, проявлявшаяся в течение всей его жизни.

Другими важными открытиями Лавкрафта в детском возрасте стали анатомия, физиология и медицинские факты, связанные с сексом. Он внимательно изучил соответствующие разделы семейной библиотеки и приобрел удивительное равнодушие к этому вопросу. Как позднее утверждал он сам, его даже в теории поразила и разочаровала чисто физиологическая сторона любовных и сексуальных отношений. Лавкрафт достаточно четко вспоминал о своих ощущениях этого времени: «Эта тема практически перестала меня интересовать. Дело было низведено до прозаичного механического процесса — процесса, к которому я относился скорее с презрением или, по меньшей мере, считал отталкивающим из-за его чисто животной природы и чуждости таким вещам, как интеллект и красота, — и лишено всякой драмы»[24]. У него не было никаких детских романтических увлечений, а секс долгое время казался странной, непонятной и довольно бессмысленной вещью.

В 1898 г. Говард поступил в четвертый класс начальной школы на Слейтер-авеню в Провиденсе, но вскоре был вынужден прервать занятия, видимо, из-за нервного срыва. И в школу он вернулся не ранее 1902 г.

Хотя Лавкрафт называл случившееся «почти срывом», судя по всему, это было настоящее нервное заболевание. Будущий писатель вспоминал, что «мои сверхчувствительные нервы влияли на деятельность моего организма до такой степени, что вызывали множество различных заболеваний. Так, у меня была сильная аритмия, еще более ухудшавшаяся от физического напряжения, и такая острая болезнь почек, что местный врач хотел было даже сделать операцию по удалению камня из мочевого пузыря, не поставь бостонский специалист более точный диагноз, возведя причину заболевания к нервной системе. Затем, у меня была жуткая болезнь пищеварительной системы — тоже, вероятно, вызванная нарушением деятельности нервов — и, сверх того, страшные головные боли, из-за которых я три-четыре дня в неделю не вставал с постели»[25].

Лавкрафт утверждал, что он был очень беспокойным, нервозным и неконтролируемым ребенком и во младенчестве плакал часто и много. Его также мучил лицевой тик, проявлявшийся примерно до десятилетнего возраста.

Что же касается нервного срыва 1898 г., то, возможно, его спровоцировала смерть отца будущего писателя, произошедшая 19 июля того года.

Лавкрафт, несомненно, рос маленьким баловнем, которого сильно опекала мать. Сам он писал, что его коллекция игрушек и книг была неограниченна. Лавкрафт получал буквально все, что хотел. Как уже упоминалось, когда он пожелал изучать химию, мать тут же заказала ему оборудование для химической лаборатории.

В ранние годы маленький Говард, как утверждали все, видевшие его в то время, походил на хорошенькую маленькую девочку. До шести лет он носил длинные густые волосы, про которые говорили, что это настоящая золотая грива. Именно с такой прической он изображен на известной детской фотографии с родителями, где Говард одет в платьице.

Однако этот снимок — единственный в своем роде. Уже на фото, где Лавкрафт изображен в возрасте восьми лет, он выглядит обычным мальчишкой и облачен в обычную подростковую одежду. И в том, что Сюзен наряжала маленького Лавкрафта в платье, нет ничего необычного для тех времен, когда никто и не помышлял об особой моде для младенцев. Тем более не стоит воспринимать эту фотографию как свидетельство неких ранних половых аберраций.

Всю жизнь Лавкрафт сохранял явное предубеждение по отношению к гомосексуализму, не проявляя в поведении никаких женоподобных манер или особенностей. К тому же Сара Сюзен могла просто-напросто мечтать о дочке и в чаду этих мечтаний наряжать сына в девичью одежку.

На самого Говарда эти эскапады родительницы никак не повлияли. Он вырос совершенно нормальным мальчишкой с совершенно нормальными мальчишескими интересами. И сам настоял, чтобы его коротко остригли, уничтожив роскошную, но якобы «девчоночью» длинную прическу.

В 1898 г. Сюзен пыталась записать сына в танцкласс, однако Лавкрафт заявил, что испытывает омерзение при одной мысли о танцах. Он процитировал при этом только что выученную латинскую фразу, заимствованную у Цицерона: «Почти никто не танцует трезвым, если только он не безумен».

Избежав уроков танцев, Лавкрафт не сумел (да и не захотел поначалу) избежать уроков игры на скрипке. Он говорил, что играть у него получалось все лучше и лучше, да только нудность скрипичных упражнений породила стойкую неприязнь к музыкальным штудиям. Он возненавидел скрипку, возненавидел классическую музыку, у него снова начались нервные расстройства, и в итоге доктор посоветовал ему прекратить занятия.

Позднее Лавкрафт любил подчеркивать, что в детстве был одинок, не терпел шумных игр, ненавидел прыгать и скакать. Многие из его детских развлечений действительно характерны для ребенка, способного долго и упорно играть в одиночестве. Например, он обожал строить из маленьких игрушек огромные ландшафты: целые игрушечные деревни и даже города. При помощи кубиков и солдатиков Говард создавал панорамы сражений. Лавкрафт даже сам делал игрушечных человечков и обряжал их в самодельные костюмы, населяя ими свои миниатюрные поселения.

В 1900 г. он получил летом первый велосипед, быстро обучился езде на «железной лошади» и к концу года уже вполне уверенно сидел в седле. Любовь к велосипедным катаниями Лавкрафт сохранил на протяжении целых десятилетий.

Активно читая различную литературу, Лавкрафт продолжал сочинять собственные произведения, причем самого разнообразного толка. Например, он написал две чисто исторические работы (ныне утраченные) «Ранний Род-Айленд» и «Исторический отчет о прошлогодней войне с Испанией». Две книги, «Замороженный пират» Ф. Рассела и «Повесть о приключения Артура Гордона Пима» Э. По, пробудили интерес Лавкрафта к географии Антарктики. Эта внимательная заинтересованность холодным южным континентом впоследствии проявилась и в его собственных сочинениях, в итоге породив знаменитый роман «Хребты Безумия».

В одном из ранних писем Лавкрафт упоминает о том, что следил за новостями о путешествии в Антарктиду норвежца Карстена Эдберга Борхгревинка, состоявшемся в 1898–1900 гг. Вдохновившись этим событием, Говард создал несколько текстов об исследовании Антарктики, прошедших еще в 40-х гг. XIX в., — «Плавание капитана Росса», «Исследования Уилкса» и «Антарктический атлас».

Не переставал Лавкрафт работать и над поэтическими текстами. Его «напыщенная» (как он сам ее характеризовал) книжка «Поэмата минора» была посвящена богам и героям Древней Греции и Рима. Это очень любопытное подражание античным текстам, а по качеству стихотворение вполне сравнимо с более поздними поэтическими произведениями Лавкрафта. (Это, кстати, наводит на весьма неприятные размышления о качестве его стихов в принципе.)

С 1902 г. Говард начал увлекаться астрономией. Он приступил к постоянным наблюдениям за небом, стал покупать соответствующие книжки, а также сочинять статьи на астрономические темы для собственных кустарных изданий и местной прессы. Сюзен, конечно же, поощрила новые занятия сына — от нее в подарок он получил три телескопа, один из которых Лавкрафт хранил почти до самой смерти.

Среди его околонаучных работ этого периода выделяется «Научная библиотека» в девяти книгах, созданная в 1903–1904 гг. и посвященная астрономическим знаниям. Из нее уцелели книги «Селенография», «Телескопы» и текст о Сатурне и его кольцах.

Многие из детских периодических изданий Лавкрафта печатались на гектографе, что был достаточно дешево. Во всяком случае, родственники Говарда безропотно оплачивали счета за размножение текстов, которые получали от местных типографий.

Одним из первых периодических изданий Лавкрафта стал «Род-Айленд джорнэл оф астрономи» («Род-Айлендский журнал астрономии»). Всего было издано 69 выпусков этого журнала, выходивших с августа 1903 по январь 1904 г., затем — с апреля по ноябрь 1905 г. и с января 1906 по апрель 1907 г. В январе и феврале 1909 г. появилось еще два дополнительных выпуска.

Стандартный номер «Род-Айлендского журнала астрономии» состоял из обзорных колонок, специальных статей, схем, новостных заметок и рекламы.

В номере от 1 ноября 1903 г. в журнале можно найти интересную новость о том, что прошлой ночью «корреспондент издания» нанес визит в обсерваторию Лэдд при университете Брауна, расположенную на Дойл-авеню. Этим корреспондентом был, конечно же, сам Лавкрафт. После этого Говарду разрешили свободно посещать обсерваторию, приезжая туда на велосипеде в любое время, когда ему заблагорассудится. Позднее он говорил, что получил искривление шеи из-за неумеренного заглядывания в телескоп в подростковом возрасте.

Между тем, выпуская каждое воскресенье «Род-Айлендский журнал астрономии», Лавкрафт одновременно возобновил и издание «Научной газеты», посвященной проблемам химии.

Переживая юношеское увлечение наукой, Говард познакомился и с литературой, проникнутой романтикой открытий, — он принялся внимательно и упорно читать Жюля Верна. Влияние великого француза сразу же сказалось и на прозаическом творчестве Лавкрафта — он написал чисто научно-фантастический рассказ о противоположной стороне Луны, где путешественники с Земли обнаруживают воздух и воду.

Придаваться столь усердным научным упражнениям Лавкрафт смог, вероятно, потому, что был вынужден опять бросить школу. После 1903 г. он вновь обучался только на дому.

Однако всего за год школьного обучения Говард сумел завести себе несколько близких приятелей из числа соучеников. В частности, его друзьями стали братья Манро, жившие недалеко от его дома, на Паттерсон-авеню, а также Роберт Эпхем и Стюарт Колмен. Возможно, еще одним его другом был Кеннет Таннер. И даже двадцать пять лет спустя Лавкрафт мог легко перечислить имена и прозвища всех своих одноклассников.

Всего один год обучения сумел привить Лавкрафту неуважение к школьным правилам и общую нелюбовь к дисциплине. Впрочем, это нисколько не помешало ему отлично учиться. В 1903 г., как одному из лучших учеников, Говарду предложили произнести речь на общем собрании по окончании учебного года. Вначале он отказался, потом заявил, что согласен, произнес речь короче, чем рассчитывали учителя, и все же в итоге сорвал аплодисменты собравшихся.

Как и любых нормальных подростков, Лавкрафта и его друзей мало интересовали школьные занятия. Их больше занимали игры. Тем более что в это же время Говард открыл для себя не только Жюля Верна, но и Артура Конан Дойля. Лавкрафт прочитал все рассказы о Шерлоке Холмсе, после чего решил организовать «детективное агентство». (Себе он, разумеется, выбрал «агентурный» псевдоним Ш.Х.) «Детективное агентство Провиденса», или «ДАП», «раскрыло» массу «убийств» и «грабежей», о которых даже не подозревала местная полиция. Постоянным членам агентства полагалось носить при себе полицейский свисток, увеличительное стекло, электрический фонарик, наручники (из старых шнурков, естественно), револьвер, удостоверение и личную бляху. (Свою Лавкрафт сохранил до начала 30-х гг.)

Одновременно Говард и его приятели выпускали специальную газету «Детектив», публиковавшую информацию о «преступлениях» и объявления о розыске знаменитых злодеев. От деятельности «ДАП» Лавкрафт был в полном восторге и с теплотой вспоминал о нем даже десятилетиями позже.

Под влиянием игры в сыщиков и прочитанного Конан Дойля Лавкрафт попытался писать детективы. Он вспоминал, что одна история была о братьях-близнецах, где один убил другого и попытался вести жизнь обоих, появляясь в разных местах то под собственным именем, то под именем жертвы. В конце концов убийца погиб от удара молнии, его опознали по шраму на ноге, а окончательно подоплека тайны выяснилась из найденного дневника преступника. Этот сюжет Лавкрафт придумал, когда ему исполнилось всего десять лет.

Одним из увлечений маленького Говарда были игрушечные железные дороги. Он сам построил паровоз из маленького котла, который водрузил на тележку. Впоследствии, когда в доме на Энджел-стрит освободилась конюшня, Лавкрафт занял ее под целую систему железнодорожных путей, по которым двигались игрушечные составы.

Увлечение железнодорожной тематикой повлекло за собой и окололитературные последствия. В декабре 1903 г. Лавкрафт выпустил единственный номер самодеятельного журнала «Железнодорожное обозрение», а также написал поэму «Отчет в стихах о чудесных приключениях Г. Лавкрафта во время путешествия по железной дороге».

В это же время он продолжал увлекаться и музыкой. Нет, скрипка была заброшена окончательно, вызывая ужас и отвращение, зато в возрасте одиннадцати лет Лавкрафт принял участие в создании «Блэкстоунского военного оркестра». Вместе с друзьями он создал своеобразный джаз-банд, в котором Говард играл одновременно на барабане и на зобо (медном рожке с мембраной).

И все-таки с людьми Лавкрафт сходился тяжело. Застенчивость и напускное безразличие, которое он нарочито демонстрировал в начале любого знакомства, отталкивало многих. Но те приятели, что все-таки близко сходились с ним, твердо утверждали, что за внешней холодностью скрывалась бездна доброжелательства и обаяния. И, однажды подружившись, Говард сохранял преданность товарищам на всю жизнь.

К сожалению, в один несчастный момент «золотому детству» Лавкрафта пришел конец. Компания его деда Уиппла Филлипса разорилась, тот не выдержал удара и, перенеся инсульт, скончался 28 марта 1904 г. Смерть Филлипса повлекла за собой неразбериху в денежных делах семьи, а затем и полнейший финансовый крах.

Лавкрафту с родными пришлось покинуть привычный особняк на Энджел-стрит и переехать в гораздо менее просторный дом под номером 598, находившийся в трех кварталах к востоку по той же улице. Это было здание, рассчитанное на несколько семей, и Говард с матерью заняли его западную часть. Квартира выглядела достаточно просторной (пять комнат и мансарда), но потеря родного дома оказалась еще одним тяжелым ударом для психики Лавкрафта.

В то же время пропал и его любимый кот, которого Говард завел в 1893 г. Кот, носивший прозвище Ниггер, однажды ушел и не вернулся. Случилось это перед самым переездом и стало для будущего писателя еще одним символом разрушения привычной жизни и утраты родного дома. Лавкрафт долго помнил пропавшего любимца и даже сделал его своим литературным героем, введя в число персонажей известного рассказа «Крысы в стенах».

От семейного состояния Филлипсов и Лавкрафтов осталось лишь двадцать пять тысяч долларов. (Впрочем, это была не настолько маленькая сумма для США того времени.) Из них пять тысяч получила Сара Сюзан, а двадцать тысяч — Говард.

Переезд и разорение семьи настолько травмировали Лавкрафта, что он даже малодушно помышлял о самоубийстве. Как утверждал позднее сам писатель, это был единственный момент, когда он реально задумывался о таком уходе из жизни. Его якобы остановило то, что все способы самоубийства казались либо слишком сложными, либо слишком отвратительными: яд невозможно достать, удавление выглядело позорным, топиться было тяжело, прыгать с утеса тоже не хотелось по эстетическим соображениям.

И кроме того, Говарда от попытки свести счеты с этой реальностью удержало неутолимое научное любопытство. Ведь после смерти новые открытия в мире науки окажутся для него навсегда неизвестными. Эта простая мысль вызвала у Лавкрафта настоящий шок. Он писал о своих ощущениях: «Многое в мироздании сбивало меня с толку, и я знал, что смогу выведать ответы из книг, если проживу и проучусь дольше. Геология, например. Как именно эти древние отложения и наслоения кристаллизовались и поднялись в гранитные пики? География — что именно Скотт, Шеклтон и Борхгревинк найдут в великой белой Антарктике в свои следующие экспедиции… до которых я мог бы — если бы захотел — дожить, чтобы увидеть их результаты? И еще история — когда я размышлял, что после смерти уже ничего не узнаю, то вдруг с тревогой осознал, что мне еще многое неведомо. Повсюду были дразнящие пробелы. Когда люди перестали разговаривать на латыни и перешли на итальянский, испанский и французский? Что, черт возьми, происходило во времена мрачного Средневековья во всем остальном мире, кроме Британии и Франции (чью историю я знал)? А как же обширнейшие бездны пространства за всеми известными землями — те пустынные зоны, на которые намекали сэр Джон Мандевиль и Марко Поло?.. Тартария, Тибет… А неизвестная Африка? Я осознавал, что множество вещей, бывших для меня загадками, не являлись таковыми для других. Прежде я не возмущался недостатком своих знаний, поскольку полагал, что однажды все выясню, — но теперь, когда появилась мысль, что я никогда не узнаю, меня уязвило чувство неудовлетворенного любопытства. Еще математика. Мог ли порядочный человек пристойно умереть, не продемонстрировав на бумаге, почему квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов двух других сторон? Так что в конце концов я решил отложить свой уход до следующего лета»[26]. Так интерес к грядущим чудесам науки окончательно отвлек его от самоубийственных побуждений. Навсегда.

Возникает впечатление, что шок от резкого изменения жизни пробудил и творческие способности Лавкрафта. Он неожиданно вернулся к написанию прозы, причем именно пугающего и фантастического характера. Хотя большую часть из написанного в это время сам автор признал негодным и сжег, два рассказа не только уцелели, но даже были позднее опубликованы. И эти юношеские произведения уже демонстрируют несомненные зачатки таланта Лавкрафта, столь бурно расцветшего в 20—30-х гг. XX в.

Первый из рассказов, названный «Зверь в пещере», был начат весной 1904 г. и завершен в апреле 1905 г. Он повествует о человеке, потерявшемся в Мамонтовой пещере в Кентукки и неожиданно обнаружившем, что его кто-то преследует. Герой-рассказчик понимает, что «шаги, которые я слышал, не могли принадлежать ни одному из смертных. В могильной тишине этого исполинского подземного грота обутые в тяжелые ботинки человеческие ступни должны были производить резкие, грохочущие звуки, а то, что я слышал, было вкрадчивыми шажками, характерными для грациозной поступи представителей семейства кошачьих. Кроме того, напряженно вслушиваясь в окружающую меня тьму, я иногда различал отзвуки четырех, а не двух ног»[27].

Рассказчик швыряет обломки камней в своего преследователя и, видимо, ранит его. Неожиданно героя находит проводник, осознавший, что один из экскурсантов куда-то исчез. Вместе они решаются взглянуть на труп неизвестного преследователя. «Осторожно приблизившись к распростертому на камнях телу, мы не смогли сдержать удивленного восклицания, ибо нашим глазам предстало самое кошмарное чудовище из всех, что нам обоим когда-либо доводилось видеть. Более всего оно было похоже на крупную человекообразную обезьяну, сбежавшую из какого-нибудь странствующего цирка. Его волосы были ослепительно белыми, что, без сомнения, было следствием долгого нахождения в чернильных безднах пещеры, куда не проникал ни один луч солнца»[28]. Ударный финал, так напоминающий многие другие финалы из последующих текстов Лавкрафта, лишь нарочито разъясняет то, что давно стало понятно читателям: «Ибо последние звуки, исторгнутые из себя распростертой на известняковом полу фигурой, открыли нам ужасающую истину: убитое мною существо, загадочный зверь, обитавший в темных подземных безднах, было — по крайней мере, когда-то — ЧЕЛОВЕКОМ!!!»[29]

В этом рассказе уже видны характерные черты будущего Лавкрафта — и хорошо закрученный пугающий сюжет, и умение сгустить атмосферу ужаса, и слегка избыточный, иногда слишком патетический стиль. Даже его любимый герой — безымянный рассказчик, честно повествующий о случившемся с ним невероятном происшествии, впервые появляется именно здесь. И он даже проявляет «фирменную» нарочитую недогадливость, словно бы порожденную неспособностью поверить в немыслимое.

Еще один из уцелевших ранних рассказов — «Алхимик» — Лавкрафт написал тремя годами позже, в 1908 г. Действие его разворачивается во Франции, где в XIII в. некий граф Анри де С. убил местного колдуна Мишеля Злого, обвиненного в похищении графского сына. После этого сын колдуна Шарль проклинает род де С., произнеся заклятие: «Пусть каждый потомок, возглавив твой род, твой нынешний возраст не переживет!» Граф умирает на месте, а колдун исчезает в лесу.

С этого времени все мужчины из рода де С. погибают, едва достигнув тридцати двух лет, возраста в котором скончался граф Анри. Повествование в рассказе ведется от лица Антуана, последнего в графском роду. Бродя по замку, он обнаруживает подземелье, а в нем загадочного человека, на грубой латыни сообщающего Антуану, что именно Шарль в течение столетий убивал всех его предков. Когда же незнакомец бросается на графа, Антуан швыряет в него факел и удачно поджигает одежду нападающего. Перед смертью неизвестный произносит следующую тираду: «Глупец! — почти прокричал он. — Ты так и не понял, в чем состоял мой секрет? Твой никчемный умишко так и не смог уяснить, как на протяжении шести веков сбывалось проклятие, наложенное на твой род! Разве я не говорил тебе про эликсир вечной жизни? Тебе до сих пор неведомо, что величайшая тайна алхимии была успешно открыта?! Так слушай же — это я! Я! Это я прожил шесть веков, чтобы мстить, ибо я и есть Шарль-колдун!»[30]

Рассказ примечателен и своим лавкрафтовским стилем, и выдержанной атмосферой необъяснимой тайны, довлеющей над родом де С. Однако по развязке, несмотря на сверхъестественное долголетие Шарля-колдуна, текст ближе не к зрелым вещам Лавкрафта, а к столь ценимым им готическим романам. То, что главным элементом, обеспечившим успех многовековой мести Шарля, оказывается не мистическое проклятие, а всего лишь алхимическое снадобье, роднит «Алхимика» с книгами А. Радклиф или X. Уолпола, где якобы волшебные события объяснялись при помощи рациональных причин.

«Зверь в пещере» и «Алхимик» показывают, насколько выросло к 1905–1908 гг. мастерство Лавкрафта, и можно только пожалеть о его чрезмерной требовательности, приведшей к уничтожению других прозаических текстов этого периода. Среди них были как минимум одна история о выходце из ада и рассказ, посвященной художнику, попытавшемуся изобразить на картине некое чудовище. Живописца и полотно находят истерзанными когтями неизвестного монстра, но на уцелевшем участке холста следователь в ужасе видит изображение когтей, похожих на те, что нанесли смертельные раны убитому. И хотя этот конкретный рассказ Лавкрафт и уничтожил, идея показалась ему плодотворной — он реализовал ее, пусть и в несколько измененной форме, в более позднем рассказе «Фотомодель Пикмана».

В сентябре 1905 г. Лавкрафт поступил в старший класс Высшей школы на Хоуп-стрит в Провиденсе, потом опять прервал обучение и вернулся за парту лишь в сентябре 1906 г.

В новой школе педагоги сумели по достоинству оценить молодого вундеркинда, и Лавкрафт повел себя, как он позже подчеркивал, «как джентльмен среди джентльменов». Отношения с учителями у него складывались достаточно ровные, хотя периодически и случались конфликты. Так, Говард иногда ругался с учительницей английского по фамилии Блейк, «у которой был веселый, хотя и немного циничный нрав»[31].

Один из самых известных скандалов был связан с сочинением Лавкрафта на тему «Может ли человек достичь Луны?». После проверки текста учительница обвинила ученика-всезнайку в том, что статья списана из газеты. В ответ Лавкрафт спокойно заявил, что она права, и предъявил газетный лист. В одной из сельских газет Род-Айленда была действительно напечатана статья «Может ли человек достичь Луны?», а под статьей красовалась подпись «Говард Филлипс Лавкрафт». Это была его первая официально опубликованная статья, изданная 12 октября 1906 г.

В средней школе, несмотря на периодически возникавшие у Лавкрафта трения с одноклассниками, к нему относились с большей симпатией, чем в начальной. И если в ранних классах его прозвищем были Милочка или Любимчик, то одноклассники с Хоуп-стрит звали его Профессором. Это прозвище окончательно закрепилось за Лавкрафтом после упомянутой истории со статьей по астрономии.

Он продолжал увлекаться химией и позже отмечал, что об этом увлечении осталась вполне материальная память: на третьем пальце правой руки у него сохранился след от ожога, полученного в 1907 г. в ходе неудачного эксперимента с фосфором. Лавкрафт также продолжал издавать «Род-Айлендский журнал астрономии». Он ухитрялся продавать отдельные экземпляры своим родственникам и друзьям и даже стал поговаривать о возможной подписке на издание.

Говард всеми силами пытался восстановить на новом месте стиль и ритм жизни, разрушенные смертью деда и переездом. Так, он соорудил себе на заднем дворе небольшой ландшафтный сад, который тщательно сохранял до семнадцати лет. Им были возрождены «Детективное агентство Провиденса» и музыкальный оркестр. Лавкрафт даже пытался упражняться в пении и лелеял надежду стать известным лирическим вокалистом. (К сожалению, ни тогда, ни позже никому не пришло в голову записать его голос на фонограф. Реальных записей речи писателя не существует.)

Лавкрафт начал предпринимать и первые туристические путешествия, страстным любителем которых оставался до конца жизни. В ходе одного из них в районе деревни Рехобот, у границы с Массачусетсом, Говард вместе с друзьями нашел заброшенную деревянную хижину. Юные туристы почистили ее, соорудили рядом пристройку, назвали получившееся здание «Сельским клубом Грейт-Медоу» и стали там периодически играть.

Кроме того, тогда же Говард заинтересовался огнестрельным оружием и выучился неплохо стрелять. Через некоторое время он уже обладал весьма впечатляющей коллекцией ружей. Стрельба, судя по всему, была единственным видом спорта, который когда-либо занимал Аавкрафта. К остальным разновидностям спортивных мероприятий он относился с резким презрением.

Казалось, что на ближайшие годы жизненный путь Аавкрафта определился — он закончит школу, а затем поступит в университет Брауна, на какой-нибудь естественно-научный факультет. Учебу же он будет сочетать с успешным сочинением стихов и прозы о сверхъестественном и невероятном. Вместо этого судьба преподнесла Лавкрафту тяжелый и жестокий удар — очередной нервный срыв не только выбил его из колеи, но и фактически изменил направление всей последующей жизни.

Из всех литературных влияний на творчество Лавкраф-та воздействие книг этого автора было самым значительным и судьбоносным. Фантаст из Провиденса даже чрезмерно сокрушался по этому поводу и преувеличивал свою зависимость от текстов писателя: «Есть мои “По-произведения” и мои “Дансени-произведения” — но увы! — где мои Лавкрафт-произведения? Лишь в некоторых из своих более реалистичных работ в прозе я показал хоть какие-то признаки развития — в данный поздний период, — какой-то свой стиль…»[32] Хотя творчески зависеть от такого титана, быть загипнотизированным его стилем — в этом нет ничего зазорного. И ничего удивительного.

Эдгар Аллан По изобрел целый жанр и коренным образом реформировал два других — он был в прямом смысле слова создателем детектива и радикальным преобразователем хоррора и научной фантастики. В американской литературе, вполне провинциальной в начале XIX в., писатель выглядит настоящим титаном, призраком каких-то более значимых и плодотворных литературных эпох.

По родился 19 января 1809 г. в Бостоне в семье актеров. Мальчик осиротел всего в два года, и его усыновил предприниматель из Вирджинии Д. Аллан. Эдгар рос богатым баловнем, в шесть лет его отправили в пансион в Великобританию. Здесь он прожил до одиннадцати лет, после возвращения в США обучался в колледже, а затем — в Вирджинском университете в Шарлоттсвилле.

По был настоящим вундеркиндом, умел в пять лет читать и писать, принялся сочинять первые стихи. Однако характер у него оказался крайне тяжелым, и с подросткового возраста он был склонен к резким вспышкам и крайним высказываниям. Это, а также рано возникшая любовь к выпивке привели к разрыву с приемным отцом осенью 1826 г. Когда Д. Аллан отказался оплатить карточные долги пасынка, тот в гневе замахнулся на него палкой и заявил, что навсегда уходит из дома.

Переехав в Бостон, По попытался издать сборник своих стихов, однако это мероприятие закончилось крахом — в магазины книгу пристроить не удалось, и почти весь тираж остался пылиться в типографии. Не имея никаких средств к существованию, поэт-неудачник был вынужден поступить на службу в армию, под вымышленным именем Эдгар А. Перри. Он протянул армейскую лямку целый год и все-таки, в конце концов, не вынес и написал покаянное письмо приемному отцу. Обидчивый, но отходчивый мистер Аллан нанял Эдгару солдата-заместителя и выхлопотал освобождение от службы. В апреле 1829 г. «блудный сын» вернулся в Ричмонд.

В декабре того же года в Балтиморе наконец-то вышел в свет его поэтический сборник «Аль-Арааф, Тамерлан и малые стихотворения». И все же, несмотря на то что в ней находился признанный позже безусловным шедевром «Аль-Арааф», книга осталась незамеченной читателями.

По настоянию приемного отца Эдгар По в 1830 г. поступил в Военную академию в Вест-Пойнте. К несчастью, поэт был уже сыт военной службой по горло и, не имея, по условиям армейского контракта, возможности просто уволиться, добился, чтобы его исключили. Это привело к новой ссоре с Д. Алланом и отъезду По в Нью-Йорк.

Здесь он выпустил в свет очередной сборник стихотворений, названный «Поэмы Эдгара А. По. Второе издание». Увы, и эта книга оказалась нераспроданной. Очутившись на мели, По решил в очередной раз примириться с приемным отцом, но Д. Аллан согласился посылать ему только небольшие суммы на прожитие.

В жизни поэта наступил мрачный период тяжелейшей бедности и болезней. Об этом времени его биограф Герви Аллен писал: «Слабое сердце, делавшее его временами совершенно беспомощным, расшатанные нервы и первые признаки тех состояний, которые вызвали впоследствии помутнение рассудка, — все это отныне оказывало на него губительное действие»[33]. Однако в условиях почти нищеты По продолжал активно писать прозаические произведения, позднее объединенные в условный цикл «Рассказы Фолио-клуба». И наконец, в 1833 г. ему слегка улыбнулась удача — он предложил на литературный конкурс в местной газете несколько своих рассказов, и победителем стал его текст «Рукопись, найденная в бутылке» — одна из самых замечательных фантастических новелл, посвященных истории о «Летучем голландце».

С этого момента литературная карьера Э. По постепенно пошла вверх, он также начал выступать в качестве журналиста в ричмондском журнале «Сазерн Литерери Мессенджэр». В 1836 г. писатель женился на своей кузине Вирджинии Клемм. После этого начался самый продуктивный и творчески успешный период в его жизни. Летом 1838 г. По переехал в Филадельфию, где продолжил сотрудничать в местных изданмях. Однако тяжелый, неуживчивый характер, вкупе с периодическими приступами запойного пьянства, мешал ему приобретать друзей и помогал легко заводить врагов. Его произведения редко оценивались по достоинству, зато часто подвергались предвзятой и несправедливой критике. Нетерпимость По то и дело приводила к конфликтам с редакторами журналов, и он прекращал с ними сотрудничать. Тяжелым ударом для писателя стало закрытие в 1846 г. нью-йоркского журнала «Бродвэй джорнэл», где По усердно работал. Почти одновременно, в 1847 г., скончалась его жена, тяжело болевшая туберкулезом.

Жутковатые рассказы, проникнутые ощущением утраты возлюбленной и описаниями маниакальных чувств, доводящих рассказчика до одержимости, были созданы По во второй половине 30-х гг. XIX в. — «Лигейя», «Элеонора», «Береника», «Морелла». Лавкрафт в своем исследовании «Сверхъестественный ужас в литературе» так охарактеризовал их содержание: «А в прозе перед нами распахиваются челюсти пропасти — и мы видим непостижимые аномалии, которые мы как будто с ужасом осознаем благодаря ловким намекам, в невинности которых мы едва ли можем усомниться, пока напряженный глухой голос говорящего не внушает нам страх перед неведомым; демонические сущности и существа, которые болезненно дремлют, пока не просыпаются на одно жуткое апокалипсическое мгновение, чреватое безумием или разрушительными воспоминаниями»[34].

Странные, немыслимые случайности, мрачные выверты человеческой психологии были темой таких текстов По, как «Чёрный кот», «Сердце-обличитель», «Преждевременныепохороны», «Сфинкс». Однако истинной вершиной его «ужасных историй» стал рассказ «Падение дома Ашеров», где тон истории задает буквально самый первый абзац: «В течение всего унылого, темного, глухого осеннего дня, когда тучи нависали гнетуще низко, я в одиночестве ехал верхом по удивительно безрадостной местности и, когда сумерки начали сгущаться, наконец обнаружил в поле моего зрения дом Ашеров»[35]. Нагнетание ужаса идет до финала, сопровождаемого не только гибелью героев, но и крахом самого дома Ашеров: «Пока я смотрел, трещина стремительно расширялась… дохнул бешеный ураган… передо мною разом возник весь лунный диск… голова моя пошла кругом при виде того, как разлетаются в сторону могучие стены… раздался долгий, бурливый, оглушительный звук, подобный голосу тысячи водных потоков, и глубокое тусклое озеро у моих ног безмолвно и угрюмо сомкнулось над обломками дома Ашеров»[36]. Лавкрафт не только высоко ценил этот рассказ, но и четко описал его мистическую подоплеку, отмечая, что По в нем «намекает на тайную жизнь неорганических “вещей” и демонстрирует ненормально связанную троицу объектов в конце долгой и изолированной от внешнего мира истории семьи — брат, его сестра-близнец и их неправдоподобно старый дом имеют одну душу и погибают в одно и то же мгновение»[37].

Научно-фантастические рассказы Э. По, хотя и не изобилуют описанием необыкновенных изобретений, все-равно читаются с интересом. (Тем более что писатель никогда не ставил перед собой задачу «популяризации научных знаний».) Его тексты, которые можно отнести к НФ, производят наибольшее впечатление либо благодаря сатирическим элементам, как в «Разговоре с мумией», либо из-за элементов ужасающего, неожиданно внесенного во внешне рациональное повествование. В «Необыкновенном приключении некоего Ганса Пфааля», повествующем о путешествии на Луну на воздушном шаре, самое яркое впечатление составляет финальное замечание главного персонажа, где он обещает в будущем рассказать «об ужасных и отвратительных тайнах, существующих на той стороне Луны, которая, вследствие удивительного совпадения периодов вращения спутника вокруг собственной оси и обращения его вокруг Земли, недоступна и, к счастью, никогда не станет доступной для земных телескопов»[38]. Равно как и в самом крупном произведении По — «Повести о приключениях Артура Гордона Пима», — все повествование о морских приключениях только подводит читателя к пугающей и совершенно непонятной кульминации на Южном полюсе.

В отличие от фантастики изобретенный По детектив был торжеством рационального взгляда на реальность. Предшественником парижского отшельника-рантье Огюста Дюпена — главного раскрывателя преступлений из его рассказов — стали безымянные непобедимые логики, одерживающие победу над обстоятельствами при помощи безукоризненно четкого мышления. Эти персонажи, используя исключительно силу собственного разума, оказывались способны победить испанскую инквизицию (как в рассказе «Колодец и маятник») или смертоносный морской водоворот у Лофоденских островов («Низвержение в Мальстрем»).

Огюст Дюпен, также прибегая к последовательному и строгому анализу происходящего, действует на несколько ином поприще — он, подобно сонмам своих последователей-сыщиков, разоблачает живых преступников. В рассказах «Убийство на улице Морг», «Тайна Мари Роже» и «Похищенное письмо» впервые использована схема, к которой будут прибегать все последующие авторы «классических детективов», — герой сталкивается с необъяснимой загадкой, изучает обстоятельства произошедшего, а потом раскрывает тайну, выявляя ее истинного виновника. Огюст Дюпен стал предшественником и Шерлока Холмса, и патера Брауна, и множества других литературных следователей, предпочитавших в ходе расследования опираться не на силу кулаков и убойность револьвера, а на «маленькие серые клеточки» мозга.

Несмотря на все жизненные катастрофы, По продолжал писать стихи, и в 1845 г. вышел его очередной сборник «Ворон и другие стихотворения». В подборку, разумеется, вошло и одноименное произведение, справедливо считающееся одной из вершин англоязычной поэзии в принципе. А основы своих странных философских воззрений конца жизни, близких к пантеизму, По изложил в тексте «Эврика», опубликованном в 1848 г.

Несмотря на периодические запои и явное нервное расстройство, Э. По все же, видимо, вышел бы из кризиса, нашел новую работу и продолжил писать. К несчастью, жизнь поэта трагически оборвалась — 3 октября 1849 г. он был найден в Балтиморе без сознания и несомненно ограбленным. Великий американский писатель скончался в местной больнице в ночь на 7 октября 1849 г. Его последними словами была фраза: «Господи, спаси мою бедную душу!»

Тайна смерти Э. По до сих пор остается нераскрытой. Объяснения случившемуся выдвигались самые разные — от тяжелейшего алкогольного отравления до покушения на убийство. Однако наиболее вероятной версией будет обычный инсульт — обширное кровоизлияние в мозг.

С книгами По Лавкрафт впервые познакомился в восемь лет и сразу оказался очарован ими. Следы этого влияния заметны уже в его детских работах (во всяком случае, совершенно определенные — в «Звере в пещере») и прослеживаются до конца жизни. Особенно прочным оказалось стилистическое воздействие. Лавкрафту всегда ставили в вину чрезмерное употребление эпитетов, вроде «кошмарный», «пугающий», «чудовищный», «непереносимый» или «богохульный». Но в этом случае он просто следовал в русле традиции, основанной великим предшественником. Ведь даже в относительно нейтральных рассказах, таких как «Низвержение в Мальстрем», По громоздил и громоздил подобные прилагательные: «Нельзя даже и вообразить себе более безотрадное, более мрачное зрелище. Направо и налево, насколько мог охватить глаз, простирались гряды отвесных чудовищно-черных нависших скал, как бы заслонивших весь мир. Их зловещая чернота казалась еще чернее из-за бурунов, которые, высоко вздыбливая свои белые страшные гребни, обрушивались на них с неумолчным ревом и воем»[39]. Что же говорить о просто «страшных рассказах»… Достаточно взглянуть на любую страницу «Падения дома Ашеров» или «Лигейи».

Лавкрафт годами стремился избавиться от подобного стилистического влияния, и его псевдореалистические тексты — наиболее заметный результат этой упорной борьбы. И хотя как автор хоррора он заметно перерос По, окончательно освободиться от наследия духовного учителя ему так и не удалось.

Иногда имитация получалась вполне случайной, хоть и чрезвычайно успешной, как в случае с «Изгоем», про который в фэндоме распространялись слухи, будто это потерянный рассказ Э. По. Иной же раз Лавкрафт сам нарочито заимствовал и стиль, и некоторые текстуальные элементы из произведений великого предшественника. Это лучше всего видно по миниатюре «Память», посвященной исчезновению человечества.

Притчеподобный рассказ стилистически заметно зависит от притчи Э. По «Тишина». Отсюда же взят и Демон, являющийся одним из героев истории Лавкрафта. В «Тишине» он выступает главным повествователем вплоть до финала: «Завершив свой рассказ, Демон снова упал в разверстую могилу и засмеялся. И я не мог смеяться с Демоном, и он проклял меня, потому что я не мог смеяться. И рысь, что вечно живет в могиле, вышла и простерлась у ног Демона и неотрывно смотрела ему в лицо»[40]. В «Памяти» он беседует с Джинном, пребывающим в лунных лучах, в долине Нис. (Это название, кстати, тоже взято из рассказа По «Долина тревоги».) И окончание рассказа, в котором Демон вспоминает о вымерших жителях Земли, нарочито меланхоличен, вполне в стиле «Тишины». Столь же явно зависят от произведений По и ранние фантастические стихи Лавкрафта.

Даже привычка вести повествование от имени безымянного героя восходит к похожей традиции у По. Более того, психологический портрет некоторых персонажей Лавкрафта, например Джерваса Дадли из рассказа «Склеп», как верно отмечал С.Т. Джоши, совпадает с характеристикой, которую сам фантаст в «Сверхъестественном ужасе в литературе» дал любимым героям страшных рассказов своего предшественника: «Его типичный главный герой — темноволосый, красивый, гордый, меланхоличный, умный, чувствительный, капризный, предпочитающий размышления и одиночество, иногда немного сумасшедший господин из древней и богатой семьи; обычно он начитан в литературе о сверхъестественном и загадочно честолюбив в познании запретных тайн вселенной»[41].

Наиболее удачным опытом по использованию наследия По и одновременно по преодолению его влияния у Аавкрафта стал роман «Хребты Безумия». Про этот текст существует предвзятое мнение, будто бы он — продолжение «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» Эдгара По. В реальности совпадений с этой повестью у романа Аавкрафта очень мало. И все эти совпадения сделаны нарочно. Специально процитированы стихи По, есть и упоминания книги про Артура Пима. А самое главное: заимствован странный и пугающий звук, который издают ужасные обитатели Южного полюса.

Однако подобные намеки и вставки служат всего лишь данью уважения великому предшественнику и его труду. В остальном «Хребты Безумия» почти полностью отвергают «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима», с ее нарочитой невнятностью и туманносимволическим финалом. Текст Аавкрафта псевдореалистичен, иногда неправдоподобно конкретен в том, что касается истории исчезнувшей антарктический цивилизации нелюдей. И только в финале он, как и По, не рассказавший о том, что же именно скрыто на Южном полюсе, не объясняет, что находилось за ужасными горами, действительно заслуживавшими наименования хребтов Безумия.

Несмотря на свой художественный «бунт» против Э. По, Лавкрафт все же был благодарен ему, как заочному учителю, верно и четко оценивая его место в американской литературе: «Поэт и критик по натуре и главному призванию, логик и философ вкусом и манерой, По ни в коей мере не был защищен от недостатков и аффектаций. Его претензии на основательную и скрытую ученость, его вымученные попытки ходульного, натужного псевдоюмора и частенько случавшиеся всплески опасных предрассудков должны быть поняты и прощены. Гораздо важнее другое — взгляд мастера на ужас, который существует вокруг и внутри нас, и на червяка, который корчится и пускает слюни в жуткой близости. Проникая в мучительный ужас в веселеньком издевательстве, называемом жизнью, и в напыщенном маскараде, называемом мыслью и чувством, его взгляд обретал силу и пересоздавал увиденное в черных колдовских формах и видениях, пока в стерильной Америке тридцатых и сороковых годов не расцвел такой лунный сад с гигантскими ядовитыми грибами, каким не может похвастаться сам Сатурн в своих подземных владениях»[42].