Леди в красном

5

Май, 1942

Элеанор Стайлз проснулась от лая собак в вольере во дворе. Даже в том шатком, полубессознательном состоянии, в котором она пребывала, она все же смогла определить, что растревожил собак не енот или олень, а скорее двуногий гость. Она моментально выбралась из-под покрывала и вскочила с кровати. Часы около кровати показывали половину восьмого. Так поздно! Обычно она поднималась затемно, но этой ночью ей плохо спалось — она смогла уснуть только хорошо за полночь. Она потянулась за халатом из синели, брошенным на одну из приземистых ножек кровати. Обычно он висел в шкафу, но в отсутствие мужа — Джо воевал на Тихом океане — она позволила себе немного отступить от заведенных правил. Достаточно было того, что она поддерживала чистоту в доме и заботилась о дочери, не говоря уже о собаках, цыплятах и «огороде победы»[11], которые тоже требовали внимания. И только в спальне, которую они с мужем делили на протяжении десяти лет, ее присутствие наконец-то стало давать о себе знать, как ежевичная лоза, которая полностью накрыла забор вдоль дороги в отсутствие Джо. Обувь была кое-как задвинута под кровать, а рабочая одежда, до сих пор влажная после вчерашнего купания собак, небрежно брошена на кресло-качалку. Туалетный столик, на котором раньше стояли пудра и флакончики с духами, теперь был заставлен всевозможными тюбиками с мазью и таблетками от глистов. На прикроватной тумбочке вместо «Ридерс Дайджест» и журналов по гребле, которые читал Джо, теперь лежал буклет, агитировавший покупать облигации военного займа, оставшийся с акции, проводимой на прошлой неделе, плюс книга о собачьих заболеваниях, а также вырезка из газеты с новыми правилами маскировки.

Она босиком подкралась к окну и сквозь запотевшее от дыхания стекло увидела, как во двор въезжает незнакомый зеленый «паккард». Она не привыкла принимать гостей, особенно в столь ранний час, к тому же в связи с введением новых военных ограничений на дорогах все реже стали встречаться машины. Зачем он приехал сюда? По делам службы? Она похолодела от одной только мысли об этом. Но нет, моложавый темноволосый мужчина в хаки и с закатанными по локоть рукавами рубашки, выбравшийся из машины, не похож был на посланника. И если он приехал сообщить плохие известия, то такой способ оповещения — с улыбкой на лице и запрокинутым к солнцу лицом — был явно неуместен. Когда человек шел по дорожке, она заметила, что он немного прихрамывает, — наверное, какая-то старая травма. Судя по тому, что он приволакивал ногу и двигался рывками, похоже, так оно и было.

Она перевела дух и провела рукой по волосам, отчего они только вздыбились. Она была обладательницей рыжевато-каштановых волос, под цвет растущего во дворе земляничного дерева, под которым как раз и остановился непрошеный гость. Затем ее посетила новая мысль: если это не были плохие вести о Джо, то могло быть служебное дело иного рода. Она в панике бросила взгляд в сторону сарая, который был переделан в вольер с площадкой, огороженной проволокой, где, учуяв незнакомца, теперь истошно лаяли все шесть собак. Краем глаза она уловила движение в окне маленькой меблированной комнатушки, обустроенной за собачьими будками. Она прикидывала, заметил ли это мужчина. Не потому ли он остановился? При мысли об этом что-то оборвалось внутри, но тут послышался стук в дверь.

Надев комнатные тапочки и затягивая пояс на халате, она подошла к двери.

— Извините. Надеюсь, не разбудил, — сказал он, глядя на ее облачение. — Я увидел дым из трубы и подумал…

Он задрал голову и посмотрел вверх.

— Я поддерживаю огонь и ночью, — пояснила она. С учетом военного времени нефть и даже уголь были в дефиците, а старый дом, построенный еще отцом Джо, не задерживал тепло, поэтому даже весной ей приходилось круглосуточно топить печь, чтобы не замерзнуть.

— Уильям МакГинти, — представился он и ловко отсалютовал, приложив два пальца ко лбу. — А вы, должно быть, миссис Стайлз.

Она кивнула, отметив про себя, что его имя ей знакомо. Встречались ли они раньше? Нет, иначе бы она запомнила это лицо. Он был примерно ее возраста — тридцать или что-то около того, высокий и поджарый, как гончая, с поразительными голубыми глазами и гривой черных волос, которые категорически не хотели оставаться уложенными. Он выглядел смутно знакомым, словно человек, которого она случайно повстречала в городе, и это не давало ей покоя. Он мог быть одним из приспешников шерифа ЛаПорте, кто знает. Будучи капитаном отряда местной обороны, ЛаПорте задался целью безжалостно преследовать каждого, на кого падет подозрение в том, что он вражеский шпион. Так было с Отто Халлером, пожилым немцем-аптекарем, — он был вынужден продать свою аптеку и уехать с острова, потому что жизнь там стала для него невыносимой. «А что же будет, если в руки ЛаПорте попадется настоящий перебежчик?» — размышляла она, чувствуя, как по спине бегут холодные мурашки.

— Чем могу помочь? — спросила она. Она говорила вежливым тоном, но держалась за дверную ручку и не спускала глаз с дробовика, прислоненного к двери.

— Я просто проезжал мимо и увидел ваше объявление. Вот и решил поинтересоваться, есть ли у вас щенки на продажу.

Мужчина по имени Уильям широко улыбнулся, и если бы не эта улыбка в пол-лица, из-за угловатости черт его внешность могла бы показаться суровой.

У нее как гора с плеч свалилась.

— Сейчас нет, но я со дня на день ожидаю приплод. Вы ищете мальчика или девочку?

— Все равно. Для меня это непринципиально.

Он переминался с ноги на ногу, перенося вес тела с больной ноги на здоровую. Глядя ему за спину, она увидела бельевую веревку с вещами, выстиранными еще вчера, но так и оставшимися висеть: колышущаяся на ветру простыня, красная клетчатая скатерть с подпалиной, образовавшейся в результате чересчур усердной глажки, детский вельветовый передник Люси, фланелевая ночная рубашка, несколько наволочек, блузка.

И пара мужских маек.

Она вздрогнула. О боже! Разве можно быть такой беспечной?

Заметил ли он? Возможно, сейчас он не придаст этому значения, но позже, когда узнает, что ее муж на войне, то обязательно задумается, почему это на ее веревке сушится мужское нижнее белье. А если он еще обмолвится об этом между делом, и слухи разойдутся…

При мысли об этом внутри все сжалось. Чтобы как-то отвлечь его внимание от посторонних вещей, она решила поинтересоваться:

— А почему вы думаете, что хотите именно бордер-колли?

— Без особых на то причин. — Он неопределенно махнул рукой. — Как уже говорил, я увидел объявление и… вот… подумал…

Внезапно в его голосе зазвучала неуверенность, словно это был лишь мимолетный порыв.

— Это пастушья собака, — сообщила она. При этом голос ее звучал резче, чем хотелось бы. — Если вам нужен просто любимец, то я бы посоветовала вам выбрать другую породу.

Она на дух не переносила людей, которые относились к щенкам как к игрушкам и бросали их, как только те переставали их забавлять или плохо поддавались дрессировке.

Но он не обиделся. Его улыбка стала только шире, отчего складки по бокам рта проступили еще отчетливее. Она снова поразилась синеве его глаз. Цвет их был до такой степени насыщенным, что казался почти фиолетовым — цвет крокусов, которые только-только начали выбиваться на поверхность из-под оттаявшей под весенним солнцем земли.

— Извините, что говорю вам это, миссис Стайлз, но у вас определенно очень забавный подход к делу, — сказал он с легкой фамильярностью. — Если вы имеете что-то против того, чтобы я купил у вас щенка, то так и скажите, и я пойду своей дорогой.

Она немного смягчилась и ответила уже не таким ледяным тоном:

— Мои собаки — это не коробки со стиральным порошком. Я хочу быть уверена, что отдаю их в хорошие руки.

— В таком случае, почему бы вам просто не приехать ко мне домой и не убедиться, что им там будет хорошо? Вы сможете познакомиться с моей женой и сыном. Мы живем на Коувроуд. — Итак, значит, он женат. Почему-то ее это удивило. — Вообще-то я хотел приобрести щенка для сына. У него через пару недель день рождения, девять лет исполняется.

Элеанор слабо улыбнулась.

— У меня дочери столько же. Они, наверное, одноклассники. Странно, что мы с вами прежде не встречались.

— Обычно Дэнни из школы забирает жена, — пояснил он. — А я большую часть времени отсиживаюсь у себя в студии.

Теперь она поняла, почему это имя не давало ей покоя.

— Погодите-ка, да ведь я вас знаю! Вы тот самый МакГинти, художник. — Его имя часто упоминалось в статьях, посвященных острову, а совсем недавно в книжном магазине Дарвиля, в центре, проходила выставка его работ. — Я видела некоторые ваши картины.

— И как они вам? — спросил он так, словно его действительно интересовало ее мнение.

Она мысленно вернулась к событиям того дня. В тот день она поехала по магазинам, и ей надо было еще где-то убить полчаса до того, как настанет время забирать Люси из школы. Она заглянула к Дарвилю, и там ее покорили развешенные на стенах картины. В основном это были пейзажи, виды различных уголков острова, отраженные до таких мельчайших подробностей, что казалось, будто смотришь из окна.

— Больше всего мне понравилась та, на которой олень на просеке и падает снег. Она показалась мне такой… Даже не знаю, как объяснить… Глядя на нее, я почувствовала умиротворение. — Она постепенно оттаивала. — Но разве я что-то смыслю в искусстве? Я просто знаю, что мне нравится, а что — нет.

— В живописи только это и имеет значение, — сказал он.

Она почувствовала, что он говорит искренне. Она и сама не поняла, как сказала:

— Не хотите зайти в дом? Я как раз собиралась готовить кофе.

— Если только это вас не затруднит.

— Совершенно не затруднит.

У Элеанор были свои причины настаивать на этом. Она надеялась, что сможет занять его до тех пор, пока не проснется Люси. А там нужно только шепнуть ей, чтобы сняла белье с веревки, и он уйдет ни с чем.

— Надеюсь, вы пьете неразбавленный, — сказала она, впуская его в дом. — А то у меня закончилось молоко. До города долго добираться, поэтому я обычно жду, пока наберется полный список покупок.

— Черный кофе меня вполне устроит.

Они как раз шли по коридору на кухню, когда он остановился, чтобы поближе рассмотреть одну из семейных фотографий на стене, на которой был изображен Джо в военной форме.

— Ваш муж?

— Да.

Она почувствовала легкое беспокойство. Ему ничего не стоит сложить два и два и понять, что если ее муж на войне, то мужских маек на веревке быть не должно.

— Во флоте служит, как я вижу. На какой базе?

— По последним сведениям, на Филиппинах. Довольно сложно отследить. Иногда неделями ждешь письма, а потом разом приходит целая пачка.

Она молилась про себя, чтобы он не спросил о майках. Как она тогда будет выкручиваться?

— Он воюет за свою страну. Я считаю, что это долг каждого. — Неожиданно лицо Уильяма стало каменным. — Я хотел пойти добровольцем, но меня не взяли из-за вот этого.

Он похлопал по хромой ноге, слегка скривившись, словно от боли, хотя она чувствовала, что если он и испытывает боль, то скорее душевную, нежели физическую. Он наверняка переживал, как и любой другой годный к военной службе мужчина на его месте, которого не пустили на фронт, что оказался на втором плане.

— Как вы ее повредили? — спросила она, глядя на его ногу.

— Я сломал ее еще в детстве, когда катался на лыжах. Почти все кости были раздроблены. Эта чертова штука так и не срослась правильно.

— Считайте, что вам повезло.

Она увидела, что на его лице промелькнуло удивление. Такая точка зрения в те времена была по меньшей мере непопулярной, но разве недостаточно было смертей и разрушений, вызванных войной? Майра Брукбэнк потеряла сына в битве под Тэбруком, а буквально на прошлой неделе Нелли Жерард пришло извещение о том, что самолет ее мужа был сбит над Батаном. Сама же Элеанор каждую ночь молилась, чтобы Джо вернулся целым и невредимым.

— Не думаю, что моя жена согласилась бы с вами. Сейчас иметь мужа дома, а не на войне, как-то даже зазорно.

Он старался говорить непринужденно, и все же она уловила оттенок горечи в его голосе. Элеанор была потрясена до глубины души. Что это за жена такая, которая предпочла бы погибшего героя живому мужу?

Они обменялись понимающими взглядами. Потом они оказались в кухне. Она зажигала плиту, и миг единства был упущен.

— Вы завтракали? — спросила она, наполняя кофейник водой из-под крана. — Я могла бы соорудить вам что-нибудь перекусить.

— Спасибо большое, но я и без того уже доставил вам изрядно хлопот, — ответил он.

Судя по виду, ему было очень неловко — как человеку, который не привык, чтобы над ним тряслись. Но она заметила, как он смотрел на свежеиспеченный хлеб на столе, поэтому проявила настойчивость:

— Мне это совсем несложно. У меня могут закончиться запасы провизии, но вот чего всегда в избытке, так это яиц.

Она пояснила, что решила заняться разведением птицы, чтобы продавать яйца и зарабатывать на этом, но после того как продукты стали распределять, большую часть того, что несли куры, съедали они с Люси.

Она подошла к холодильнику и достала оттуда ведерко яиц. На некоторых из них до сих пор были прилипшие перышки. Остановившись у кухонного стола с потрескавшейся плиткой, которую Джо так и не собрался поменять, она выбрала с полдюжины самых крупных, осторожно завернула каждое в газету и сложила в бумажный пакет. Этот пакет она протянула Уильяму.

— Вот, отвезете домой. Бесплатно, — сказала она в ответ на его предложение заплатить. Он начал было возражать, но она настояла на своем. — Вы этим ничего не добьетесь. Я всегда все делаю по-своему.

— Всегда? — Он удивленно приподнял бровь.

— Ну, почти всегда, — улыбнулась Элеанор в ответ, чуть не забыв, зачем его сюда пригласила. Ей нравилось его присутствие в кухне — еще один взрослый, с кем можно соблюсти утренний ритуал. От этого она чувствовала себя не так одиноко. — Это совсем несложно, когда единственный, кто может вам возразить, почти в два раза вас меньше.

Хотя Люси порой не уступала ей в упрямстве.

Они беседовали, пока она резала хлеб и выкладывала на сковороду кусочки бекона. Уильям тем временем рассказывал о сыне. О том, как пятилетний Дэнни учился кататься на велосипеде. Он падал чаще, чем держался верхом, но все равно не сдавался, пока у него наконец не получилось. Нежность, которой светилось лицо Уильяма во время рассказа, придавала его чертам привлекательность, которая не имела никакого отношения к внешней красоте. Это вдруг заставило Элеанор задуматься о том, как выглядит она сама — снующая по кухне в халате и тапочках, расставляющая тарелки, выкладывающая салфетки, наливающая кофе ему в чашку.

Она как раз собиралась идти будить Люси, которая даже и не думала сама просыпаться, как вдруг задняя дверь дома распахнулась. Элеанор застыла, увидев на пороге Йоши. Паренек выглядел не менее испуганным. При виде незнакомого мужчины за столом он замер в дверях. В руке у него было пустое ведро, которое он принес, чтобы собрать объедки со стола и смешать их с собачьим кормом. Ведро выскользнуло и с грохотом покатилось по полу. Элеанор наконец стряхнула с себя оцепенение и, издав сдавленный крик, закрыла рот ладонью.

Уильям вскочил на ноги и бросился к ней, словно чтобы заслонить. Во избежание недоразумений она поспешила все объяснить.

— Это не то, что вы подумали. Он… он друг. Все в порядке, Йоши, — успокоила она мальчика. — Ты в безопасности.

Она резко развернулась к Уильяму и бросила на него горящий взгляд, словно вызов. Напряжение, повисшее в воздухе, зрело как нарыв, который вот-вот должен лопнуть. Уильям не сводил глаз с Йоши, начиная понимать, что к чему. Элеанор мысленно заклинала его не спешить. Наконец Уильям нарушил тишину.

— Как тебя зовут? — спросил он у мальчика почти доброжелательно.

Йоши не отвечал, понурив голову. В свои восемнадцать он был еще совсем мальчишкой с хрупким телосложением и неровно подстриженной челкой, которая рваной бахромой падала на лоб.

— Он не очень хорошо знает английский. Но я клянусь, он совершенно безобиден, — поспешно, а потому запинаясь, сказала Элеанор. Перед началом войны Йоши работал с Джо на рыбацкой лодке. Йоши — сирота, но для них он стал почти родным, к тому же усердием и трудолюбием он не уступал людям вдвое старше. После того как Джо ушел на войну, она позволила Йоши и дальше спать на лодке. Когда в прошлом месяце до нее дошли слухи о том, что всех американцев японского происхождения будут сгонять в концлагеря, она решила спрятать его у себя в сарае. А когда за ним пришел шериф ЛаПорте, она сочинила историю о побеге Йоши. Она прекрасно понимала, на какой риск идет — если Йоши поймают, ей грозит тюрьма, — и все же не могла смириться с мыслью, что его заберут, хотя он ничего противозаконного не совершил.

Она бросила на Уильяма взгляд, полный мольбы.

— Вы ведь никому не скажете, правда?

Она открыла секрет только Люси. Могла ли она ожидать от только что встреченного мужчины, что он его сохранит? От мужчины, которого признали негодным носить форму, который, вполне возможно, захочет урвать кусочек славы, чтобы прослыть героем хотя бы в глазах жены.

У нее все оборвалось внутри, когда Уильям медленно, с отвращением покачал головой. «Мы пропали, — подумала она. — Сейчас он скажет, что я позорю мужа и свою страну». Она чувствовала, как в ожидании этих слов в ней закипает злость. Какое он имеет право судить ее или Йоши? Он не видел, как за ничтожную плату мальчик усердно трудился там, где гнули спины люди в два раза больше него. И даже сейчас он был благодарен за каждую кроху, не жаловался и сносил все, что другие на его месте сочли бы унижением. И что же, черт возьми, патриотичного в том, чтобы сажать ни в чем не повинных людей, американских граждан?! Стыдно должно быть тому, кто с этим мирится. И если ее накажут, то она, по крайней мере, отправится в тюрьму с чистой совестью.

Уильям заговорил, но его слова не сразу проникли в ее сознание сквозь бурю нарастающего внутри негодования.

— За кого вы меня принимаете? — спросил он.

— Откуда же мне знать! — отрезала она, выпячивая подбородок.

— Вы ведь знаете, что я люблю собак.

Он поднял ведро, которое уронил Йоши, и подал его мальчику. Когда Уильям выпрямился, она увидела, что гость улыбается.

Однако Элеанор до сих пор смотрела на него с подозрением. Она была не из тех женщин, которые легко поддаются чарам обаятельного ирландца с улыбкой наготове.

— Гитлер тоже, насколько я слышала.

— Вы действительно думаете, что я бы его выдал? — Он бросил взгляд на Йоши.

— Вы могли бы счесть это своим патриотическим долгом.

— Патриотическим? — Он презрительно фыркнул и, повернувшись, обратился к Йоши: — Расслабься. Я буду нем как рыба. — Мальчик смотрел на него растерянно, и Уильям продолжил, на этот раз более жестко: — Но вам нужно быть осторожнее. Если вас изобличит кто-то другой, все может обернуться иначе.

Йоши медленно кивнул и сильно побледнел. Элеанор прекрасно понимала, каково ему сейчас: мальчик, еще не успев до конца проснуться, шел спотыкаясь по двору, уставившись себе под ноги, и не заметил припаркованного на дорожке «паккарда».

«А ведь он прав, — подумала она. — Мы непозволительно расслабились и чуть было за это не поплатились».

— Я… очень вам благодарен, сэр, — выдавил Йоши на ломаном английском.

— Можно без «сэр». Друзья называют меня Уильям. Или просто Уил. А теперь… — Он повернулся у Элеаноре и уже мягче сказал: — Не найдется ли здесь местечко и для Йоши? Думаю, мы должны поближе узнать друг друга, раз уж я собираюсь быть с вами заодно.

— Заодно в чем? — спросила она настороженно.

— Вы же не думаете, что я просто уйду и сделаю вид, что ничего не случилось? — недоуменно ответил он.

Она вся сжалась.

— И что же вы предлагаете?

— Ну, вы ведь не хотите, чтобы люди задавали лишние вопросы, поэтому с этого момента я буду сам доставлять вам продукты, — начал перечислять Уильям, словно за тот короткий миг, на который у нее перехватило дыхание, успел все для себя решить. — Иначе стоит только кому-нибудь заинтересоваться, почему вы покупаете продуктов столько, чтобы хватило прокормить троих, как сюда тут же нагрянет местная оборона.

— А разве вы не вызовете у них подозрение? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Может, и вызову, но мне-то скрывать нечего.

Она откинула голову назад и сверху вниз посмотрела на высокого мужчину с суровым лицом и копной непослушных черных волос, которые не мешало бы причесать. Она испытывала странную смесь благодарности и еще теплившегося недоверия. Зачем ему это? Они едва знакомы, а Йоши он и вовсе не знал.

— Пусть так, но если вас все же поймают, то проблем не избежать, — предостерегла она. — Зачем подставлять свою шею?

— Хотя бы для того, чтобы быть уверенным, что в этом помете будет щенок, предназначенный мне, — сказал он, расплываясь в улыбке. — А может, я просто сумасшедший. Кто знает… Но в любом случае вы не в том положении, чтобы отказываться.

— Этих доводов хватит с головой, чтобы победить в любом споре, — сказала она, шутливо поднимая руки вверх, словно признавая свое поражение.

После чего Уильям как ни в чем не бывало уселся за стол, постелил на колени салфетку и, глядя, как она разбивает на сковороду яйца, сказал:

— Обжарьте их, пожалуйста, с обеих сторон.

Когда Элеанор, дочь пастора, вышла замуж за Джо Стайлза, ей было девятнадцать и она была беременна от другого мужчины. Джо был на десять лет старше ее и не считался завидным женихом. Простой работяга, рыбак по профессии, с мозолистыми руками и лицом морщинистым и обветренным, как кусок старого брезента. Но у него было одно существенное преимущество: он с удовольствием принял ее, когда все остальные от нее отвернулись. К чести его будет сказано, Джо вел себя так, будто это Элеанор сделала ему большое одолжение, а не наоборот. Он ни разу не попрекнул ее и не пристыдил, как это делали родители. А когда родилась Люси, то полюбил ее как родную. Не важно, что она не испытывает к нему страсти, решила про себя Элеанор. Эта самая страсть уже однажды довела ее до беды. Зато Джо дал ей намного больше: безоговорочную любовь.

Конечно, она не отрицала, что жизнь с Джо не была пределом ее мечтаний, когда в девятнадцать лет она закончила школу секретарей. На свою первую работу она устроилась в фирму Уайта и Коннера. Несмотря на умение печатать на машинке и стенографировать, в жизни она была крайне неопытна. Что же касается ее босса, то он, в отличие от Элеанор, успел много чего повидать. Лоуэлл Уайт был красив той порочной красотой, от которой у девушек просто дух захватывало. От него веяло ночной жизнью, коктейлями и женщинами с ярко-алыми губами, которые вились вокруг него, как струйка дыма от сигареты, навсегда прилипшей к уголку его рта. К тому же он был довольно ловким дельцом. Большая часть их семейного богатства была утеряна во времена Великой депрессии. Но Лоуэлл смог извлечь выгоду из резкого экономического спада, по бросовым ценам выкупая недвижимость, чтобы потом, дождавшись, когда цены снова поднимутся, перепродать ее. К тому времени как Элеанор устроилась к нему на работу, он уже владел обширными участками земли и был фантастически богат. Ему принадлежал самый роскошный дом на острове и пятидесятифутовая яхта.

Лоуэлл был известен своей слабостью к хорошеньким девушкам, но никогда не оказывал Элеанор каких-то особых знаков внимания. Скорее наоборот, первые несколько недель, что она у него проработала, он оставался равнодушен к ее чарам: тонкой талии, высокой полной груди и длинным, красивой формы ногам, которые в школе сводили мальчишек с ума. Он обращал на нее не больше внимания, чем на шкаф с картотекой или промокашку на столе. Поначалу его невнимание не задевало ее, но недели шли, и она стала больше следить за своей внешностью: специально надевала лучшие наряды, красила губы помадой на тон темнее, чем обычно, и укладывала копну рыжевато-каштановых волос в высокую пышную прическу, как у Бэтти Грэйбл. Элеанор начали замечать клиенты-мужчины, и некоторые даже приглашали ее на свидания, от которых она, конечно же, отказывалась. Но босс по-прежнему был невозмутим.

Поэтому когда однажды утром Лоуэлл остановился у ее стола и сообщил, что у него есть кое-какие дела на материке и ему понадобится ее помощь, она не придала этому особого значения. Зато потом, во время переправы на пароме, была приятно удивлена, что всю дорогу он мило с ней беседовал. Вне работы он оказался совсем другим, милым и обаятельным. Он много расспрашивал ее о семье и увлечениях и вскоре уже знал о ее короткой и непримечательной жизни все. Она рассказала, что живет с родителями в доме приходского священника при англиканской церкви, что у нее есть старшая сестра Дороти, которая в прошлом году вышла замуж, и Элеанор была на свадьбе подружкой невесты.

К тому времени как они покончили с делами, паром, на который они планировали попасть, давно ушел и нужно было ждать следующего. Чтобы как-то убить эти несколько часов, Лоуэлл пригласил Элеанор на ужин. Она с готовностью согласилась, думая, что они просто перекусят на скорую руку в местном баре. Но вместо этого он повел ее в роскошный ресторан, посетить который ее родители никогда не смогли бы себе позволить. Она глядела на скользящих вокруг официантов в красных ливреях, на скатерти из камчатного полотна, уставленные серебряными и хрустальными приборами, в которых отражался огонь свечей, и ей казалось, что все это голливудские декорации. Если бы не Лоуэлл, который бережно вел ее под локоть вслед за метрдотелем, устрашающего вида мужчиной в рубашке с пластроном, который приветствовал Лоуэлла по имени, она бы уже развернулась и ушла. Вместо этого она с удивлением обнаружила, что послушно опускается в кресло, которое выдвинул Лоуэлл, и беззвучно кивает в ответ на предложение выпить шампанского.

После второго бокала она почувствовала себя более раскованно. Не важно, что могли подумать об этом другие девушки из их офиса. Сама она понимала, что на самом деле все не так, как могло бы показаться со стороны. Лоуэлл был джентльменом, не более того. Поэтому для нее стало полнейшей неожиданностью, когда спустя некоторое время он наклонился через стол и сказал, констатируя факт:

— Знаешь, а ты очень красивая.

Элеанор потеряла дар речи.

— Спасибо, очень мило с вашей стороны, — вежливо ответила она, как только вновь обрела способность говорить. Она опустила голову, чтобы прикрыть распущенными волосами зардевшееся, причем не только от шампанского, лицо.

— Уверен, что тебе приходится выслушивать это постоянно, — продолжал он тем же не допускающим сомнений тоном, — но у меня такое чувство, что ты в этом сомневаешься. Я просто хотел, чтобы ты знала, что это действительно так. Ты красива. Я бы даже сказал, бесподобна.

Она выглянула из-за завесы волос и увидела, что он смотрит на нее почти с отеческой нежностью и восхищением. Обычно, когда мужчины говорят такие вещи, то ожидают чего-то взамен. Казалось, Лоуэллу Уайту достаточно того, что она греется в лучах его комплиментов.

— Я… Я даже не знаю, что и сказать, — произнесла она запинаясь.

Он улыбнулся и закурил сигарету. Его глаза, в которых в дневное время читалось пресыщение жизнью, в пламени свечей маняще смотрели из-под полуопущенных век.

— Дорогая моя, вот станешь чуть постарше и поймешь, что в этом и заключается прерогатива красивых женщин: не говорить ничего.

— Но мне уже девятнадцать! — возмутилась она, чем вызвала у него новую улыбку.

— Девятнадцать, — эхом повторил он, словно поражаясь, что сам когда-то был так же молод, хотя ему и сейчас не больше сорока. — Что ж, это повод для еще одного бокала вина.

Шампанское в бокале переливалось и играло, поднимаясь пузырьками вверх, словно вовсе и не шампанское это было, а россыпь бриллиантов. И как это раньше она не замечала, какие у него красивые руки? Очень мужские и рельефные, как и все тело, обросшее мускулами за время хождения на яхте. Совсем не такие руки, как у отца, — узкие, безвольно лежащие на темной обложке Библии и напоминающие крылья голубки. Густые каштановые волосы Лоуэлла были зачесаны назад и уложены бриллиантином, что на первый взгляд делало его похожим на предприимчивого коммивояжера. Ко лбу прилипло несколько выбившихся прядей, и ей внезапно захотелось убрать их, запустить пальцы в его волосы. «Что это на меня нашло?» — удивилась она, пораженная тем, какое направление приняли ее мысли.

По дороге назад она позволила ему обнять себя за плечи, а потом и нежно поцеловать на ночь. Она должна была как-то его поощрить, но не знала, как это лучше сделать. Она была в восторге от его внимания, хотя и знала, что родители этого не одобрили бы. Ни с одним из тех, с кем ей приходилось встречаться, она не испытывала ничего подобного. Стоило Лоуэллу задержать на ней взгляд или погладить ее пальцы, как в животе возникало сладкое томление. Она жадно глотала каждый бесценный миг этого вечера, чтобы позже распробовать их на вкус. Утром на следующий день ей даже не хотелось мыть голову, так как волосы пропахли дымом его сигарет.

Но каково же было ее удивление, когда на работе он повел себя так, словно ничего не произошло. Лоуэлл вскользь взглянул на нее, сухо бросил: «Доброе утро, мисс Майнер» — и направился в свой кабинет. Весь день она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться, гадая, что же такого сказала или сделала, чем отвернула его от себя. Так продолжалось до самого вечера. Она задержалась на работе дольше обычного, чтобы напечатать письмо, и уже собиралась уходить, когда все прояснилось.

Она уже спускалась по лестнице, когда оглянулась и увидела, что босс спешит за ней. Они были одни, поэтому, догнав девушку, он схватил ее за плечи, прижал к стене и принялся целовать. Но не нежно и целомудренно, как в прошлый раз, а жадно, страстно, проникая языком ей в рот.

— Господи, я думал потеряю рассудок за весь день! — выдохнул он. — Это была настоящая пытка.

Элеанор задрожала. Она хотела, чтобы он продолжал ее целовать, но в то же время была обеспокоена тем, что слишком глубоко во всем этом увязла. Как-никак он был ее боссом. А если все, что о нем рассказывают, правда?

— Я… Я думала, что чем-то вас рассердила, — сказала она неуверенно.

— Рассердила? — Он низко, хрипло рассмеялся, словно сама эта мысль показалась ему нелепой. — Боже мой, я не мог ни на чем сосредоточиться. Одним своим видом ты сводишь меня с ума. Даже твои духи… — Он взял прядь ее волос и с глухим стоном зарылся в них лицом. — Я еле сдерживался, чтобы не подойти и не поцеловать тебя на глазах у всех.

Она поежилась. Мысль об этом одновременно взволновала и возмутила ее.

Они стали чаще встречаться после работы. Она лгала родителям, что работает допоздна или идет в кино с друзьями, а сама тем временем каталась с Лоуэллом на машине или на яхте. Поначалу это было захватывающе, но со временем ее нетерпение росло. Почему они прячутся ото всех? Им нечего скрывать. Если проблема в том, что она на него работает, то она готова перейти на другую работу.

Но когда она завела об этом разговор, босс заявил, что все эти меры предосторожности ради ее же блага.

— Да, я могу в мгновение ока устроить тебя на другую работу, — сказал он, щелкнув пальцами. — Но это не решит проблемы.

— А в чем проблема? — спросила она, боясь услышать ответ.

— В твоих родителях. Только подумай, как это все будет выглядеть в глазах твоего отца-священника. Его невинная юная дочь в плену чар какого-то злодея средних лет. Поверь мне, не стоит торопить события.

— Возможно, если он немного тебя узнает, мне будет проще все ему рассказать, — робко предположила она.

— Как ты это себе представляешь? — поинтересовался Лоуэлл, иронически приподнимая бровь.

— Не знаю. — Она принялась судорожно обдумывать план. — Ты мог бы начать ходить на воскресную службу. Если они будут знать, что ты верующий и посещаешь церковь…

Лоуэлл расхохотался, не дав ей договорить:

— Крошка, не забывай, что я не очень-то смахиваю на богобоязненного человека.

Элеанор решила держать рот на замке, теша себя надеждой, что в итоге он поступит правильно.

Ночь, когда она лишилась девственности, они провели на яхте, стоящей на якоре у одного из необитаемых островов, которыми был усеян пролив. И только луна была немым свидетелем происходящего. Он был очень осторожен и не торопился, постепенно преодолевая стоявшие на пути преграды, пока все они не пали под его натиском. Он раздвинул ей ноги так нежно, словно это были лепестки роз, и проник внутрь, заставляя ее дрожать от наслаждения. Когда он вошел в нее, она почти не почувствовала боли. Но даже после этого он действовал не спеша, заботясь о том, чтобы сначала довести до оргазма ее, а уж потом получить удовольствие самому, — именно о таком возлюбленном она мечтала. И когда Элеанор без сил упала на подушки, запрокинув голову к небу, такому близкому, что рассыпанные на нем звезды, казалось, можно достать руками, то наконец поняла, что означает желать и быть желанной. А тот факт, что она не дождалась свадьбы, казался ей столь незначительным. Скоро он придет к родителям и будет просить ее руки, так что ее репутация останется незапятнанной.

Беспокоиться она начала только после того, как прошло уже несколько месяцев, а он все не предпринимал никаких шагов в этом направлении. К тому же она начала замечать, как отстраненно он стал держаться, рассеянно глядя в сторону, когда она что-то рассказывала. Потом начались звонки, на которые он отвечал, закрыв двери кабинета. Она искоса поглядывала на Лоуэлла сквозь стекло и с тревогой следила за его лицом: на нем было такое же выражение, как в начале их романа. Она твердила себе, что сама себя накручивает, ведь он любит ее, но развеять страхи с каждым разом становилось все сложнее. И чем больше она старалась убедить себя в том, что переживания напрасны, тем больше снедала ее тревога. Пока Элеанор не стало казаться, что она сходит с ума.

Даже собственное тело она ощущала иначе — чужим и инородным. Ей нужно было прикладывать усилия просто для того, чтобы доползти до ванной и обратно, а в последнее время делать это приходилось часто, потому что желудок ее взбунтовался. Тот факт, что у нее случилась задержка, не особо встревожил Элеанор — цикл у нее сбивался часто. Но когда прошел еще месяц, а месячные так и не начались, она не могла больше отрицать то, что и так осознавала глубоко внутри. Она была беременна. Через неделю врач в Анакорте это подтвердил.

Это должно было бы вызвать панику, но вместо этого Элеанор испытала чувство умиротворения. Теперь свадьба неизбежна. Конечно, родители огорчатся, когда она им все расскажет, но, увидев, как она счастлива, успокоятся и изменят свое отношение. Лоуэлл, как только справится с шоком, тоже будет рад ребенку. Да и может ли быть иначе? Разве не он сотни раз твердил, что любит ее?

Они остались после работы в офисе, и Элеанор все рассказала. Поначалу ей показалось, что все идет так, как и должно быть. Лоуэлл обнял ее и принялся успокаивать:

— Бедная крошка! Не волнуйся. — И добавил: — Я знаю доктора, который обо всем позаботится и не будет задавать лишних вопросов.

Она в ужасе вырвалась из его рук.

— Ты хочешь убить нашего ребенка? Как ты вообще можешь мне такое предлагать?

Он улыбнулся — ее наивность и до этого часто вызывала у него улыбку, — но на тот раз это не было улыбкой умиления.

— По-моему, ты слишком все драматизируешь, тебе не кажется? Что ты, Элли, такое случается сплошь и рядом. Если бы каждая женщина думала, как ты, в мире было бы гораздо больше нежеланных детей.

— Но… я… я хочу ребенка.

Она не осознавала этого до конца, пока не произнесла вслух, и теперь в ее взгляде читался вызов.

— К сожалению, это касается нас обоих, а я пока не готов стать отцом, — сказал он, закуривая сигарету и глядя сквозь облачко дыма, которое лениво окутало его лицо.

Она заплакала и, по-прежнему считая, что он просто потрясен и не осознает, что говорит, сказала:

— Ты не можешь так думать. Просто эта новость застала тебя врасплох. Разве ты не видишь? Возможно, это часть божественного замысла. И твое поведение вовсе не значит, что мы не должны пожениться.

— Так ты думала, что я собираюсь на тебе жениться? — Присев на краешек стола, он презрительно рассмеялся и погасил сигарету. — Мне очень жаль, если я дал тебе повод так думать, но на самом деле у меня этого и в мыслях не было. И если ты решишь оставить этого ребенка, я не признаю его своим.

— Но ведь все и так знают…

Она осеклась, понимая, что на самом деле о них не знал никто. Это было частью его игры. Вот зачем он скрывал их отношения от всех — на случай непредвиденных событий вроде этого. Но если кто-то и был не в курсе дела, так это она.

Лоуэлл нацарапал на клочке бумаги номер телефона и протянул его ей:

— Когда в тебе проснется здравый смысл, позвони по этому номеру. Насчет денег не волнуйся, все расходы я возьму на себя.

Но ей не нужно было тратить на раздумья ни секунды — она и так уже все решила. Элеанор яростно разорвала листок и швырнула клочки на пол.

Лоуэлл раздраженно покачал головой.

— Тогда ты просто дура. Хочешь по-плохому? Вперед, но уже без меня. Между нами все кончено, Элеанор. А теперь возьми свои вещи с рабочего места и можешь быть свободна.

Эти слова хлестали ее по лицу, как льдинки.

Элеанор не могла поверить, что мужчина, который стоит перед ней и смотрит так холодно, тот же человек, которого она любила и ребенка которого носит сейчас под сердцем. Она беззвучно зарыдала, закрыв лицо руками, словно одно только его присутствие причиняло ей боль. Когда он наконец ушел, она медленно опустилась на колени, словно в немой мольбе. Она не знала, как долго так стояла: минуты, часы?

Наконец она заставила себя подняться, чувствуя в онемевшем теле боль, словно после побоев. Как в беспамятстве она собрала со стола личные вещи и в последний раз направилась к двери. Она чувствовала себя не только глупой, но и смешанной с грязью: теперь ее имя будут шепотом передавать по офису. Последний трофей Лоуэлла. Наигравшись, он бросил ее, как и всех тех, что были до нее.

Родители, когда она все им рассказала, были скорее подавлены, чем разгневаны. Отец в одночасье превратился в старика, сгорбленного и седого, а мать бродила по дому как привидение, смертельно бледная, с покрасневшими глазами и избегала Элеанор. Она восприняла позор дочери как собственный и никому ничего не говорила, страшась людской молвы.

Однажды отец отвел Элеанор в сторону.

— Я долго и усердно замаливал твой грех, Элли, и, кажется, Бог меня услышал. — Он говорил так, словно ее беременность была и его крестом тоже. — Помнишь Джо Стайлза?

Она кивнула, смутно припоминая его по воскресным службам. Это был плотно сбитый мужчина с обветренным лицом, который пел гимны глубоким баритоном, перекрывающим голоса остальных.

— В общем, я говорил с ним о тебе, — продолжал отец с непреклонным упорством, словно ему во что бы то ни стало нужно было высказаться, пока он не дал слабину и не передумал. — Я рассказал ему о твоих… гм, обстоятельствах, и он думает, что может тебе помочь. Это хороший человек, Элеанор. Все могло обернуться гораздо хуже для тебя.

И тут до нее дошло, куда клонит отец: он хочет, чтобы она вышла замуж за этого Джо Стайлза, человека, с которым при встрече здоровалась, только и всего. Элеанор почувствовала бы себя оскорбленной, если бы не находилась в состоянии глубокого оцепенения. Поэтому она просто молча сидела и слушала, как отец расписывает достоинства Джо: что он не пьет и не курит, что у него есть рыбацкая лодка и дом в придачу. Она даже согласилась встретиться с этим человеком. Быстрая и безболезненная смерть в тот момент была для нее не менее удобным вариантом, но самоубийство — это не выход. Ей следовало подумать о ребенке.

Встреча произошла на следующий день у них в гостиной, а родители тем временем места себе не находили, ходили взад-вперед за дверью. Если бы Джо Стайлз сказал хоть что-то не так, дальше этой встречи дело бы не пошло. Если бы он, например, сказал, что намерен закрыть глаза на тот факт, что она ждет ребенка от другого мужчины и по сути является испорченным товаром. Вместо этого Джо лишь сказал, что сочтет за честь взять ее в жены и что его дом может стать ее домом, если она того пожелает.

— Он не такой уж просторный, зато крепкий. И там есть комната, которую можно будет оборудовать под детскую. — Это все, что он сказал о доме, который его отец построил собственными руками. — А что касается ребенка… Я хочу, чтобы вы знали, что я буду относиться к нему, как к своему собственному.

Глядя на Джо, примостившегося на мамином ганзингеровском стуле, в окружении фарфоровых статуэток, которые собирала Верна, она вспомнила старое выражение: слон в посудной лавке. Джо не был настолько крупным, чтобы считаться воплощением грубой силы, но у него были непропорционально большие руки, а шея, передавленная воротником рубашки, — толстой, со вздувшимися жилами. Даже костюм на нем был несуразный, весь в пятнах, а пиджак выглядел тесным и топорщился, словно был приобретен за много лет до того, как от ежедневного физического труда его руки и грудь обросли мышцами.

У Элеанор из памяти не шли слова отца о том, что все могло обернуться гораздо хуже. Да, Джо был простоват, необразован и далеко не красавец, зато у него доброе сердце, а чего еще ей оставалось желать? Она была не в том положении, чтобы выбирать. И даже тот факт, что она его не любила и не могла представить, что сможет когда-нибудь испытывать к нему те же чувства, что к Лоуэллу, ее особо не волновал. Этот выбор был продиктован необходимостью, а не ее желанием.

— Предположим, я соглашусь, но что будете вы от этого иметь? — спросила она прямо.

Он покраснел, уловив скрытый подтекст в ее словах, и на миг потерял дар речи, не в силах отвести взгляд от сложенных на коленях мозолистых рук. Этот человек явно не привык обговаривать столь интимные подробности.

— Я возьму лишь то, что вы сами захотите мне дать, — сказал он наконец, поднимая голову и встречаясь с ней взглядом. — Если вы не пожелаете разделить со мной постель, я с уважением отнесусь к вашему решению.

Заглянув ему в глаза, она поняла, что он говорит совершенно искренне.

— Я не могу вам ничего обещать. Почему бы нам просто не попробовать?

— Значит ли это?..

Что-то промелькнуло в его взгляде, и это натолкнуло ее на мысль, что он уже давно положил на нее глаз и только ждал подходящей возможности, которая сейчас подвернулась сама собой.

— Да, я выйду за вас замуж.

С этими словами она поднялась и протянула руку, показывая, что разговор завершен и они только что заключили деловую сделку. Гордость не позволяла ей выразить свою благодарность. Ей было невыносимо от мысли, что он мог подумать, будто делает ей одолжение.

— Следующее за этим воскресенье вас устроит?

С годами она научилась по-своему любить Джо. Он был хорошим мужем, даже лучшим, чем она заслуживала, и предупредительным, хотя и не очень страстным, любовником. Более того, он души не чаял в Люси и дорожил ею, словно она была его плоть и кровь. А что касается Люси, то папа был для нее всем — если бы не он, солнце не садилось бы и не вставало. После того как он уплыл, Люси целыми днями была в подавленном состоянии. Она регулярно писала ему — по крайней мере, одно письмо в неделю — и часто вкладывала в конверт какие-нибудь маленькие напоминания о доме: засушенный цветок, птичье перо или красивую картинку, вырезанную из журнала. В то время как Элеанор сообщала о прохудившемся дымоходе, о побитом дождем саде, о новом пасторе, заменившем ее отца, когда тот вышел на пенсию, и прочих бытовых мелочах, Люси рассказывала, как тосковала из-за отъезда лучшей подруги и о мальчике из школы, в которого тайно влюблена. В конце каждого письма она писала, что считает дни до его возвращения и каждую ночь молится Богу и мистеру Рузвельту, чтобы те оберегали его на войне.

В то утро, когда у них побывал Уильям МакГинти, Элеанор разбудила дочь после его ухода, напевая: «Проснись и пой, соня, завтрак стынет на столе».

Люси села на кровати и принялась протирать глаза.

— Пахнет беконом, — сказала она, вытягивая шею и принюхиваясь. Обычно они ели бекон только по воскресеньям. — У нас что, гости?

У Элеанор потеплело в душе при мысли об Уильяме и неожиданном повороте событий, вызванном несвоевременным появлением Йоши.

— С чего это ты взяла? — ответила она.

— Мне показалось, я слышала голоса.

Люси зевнула и потянулась. Она выглядела такой маленькой и беззащитной в своей ночной рубашке в цветочек, а босые ноги были все в царапинах от постоянной беготни босиком. Элеанор заметила, что шелковистые волосы девочки спутались.

Она попыталась их распутать, не обращая внимания на попытки Люси выскользнуть из ее рук.

— Заходил мужчина, спрашивал про щенков, — сказала Элеанор.

Люси замерла.

— Он собирается купить одного из них? — спросила она с надеждой в голосе. В свои девять лет она уже прекрасно понимала, что с деньгами у них туго. Она повернулась к Элеанор лицом — оно было в виде сердечка, а еще ей достались зеленые глаза Элеанор и темные волосы Лоуэлла.

— Посмотрим. Я сказала ему, чтобы пришел, когда Бель ощенится, — сказала Элеанор. — А теперь давай, одевайся. Нам сегодня еще многое нужно успеть сделать.

Она подняла дочь с постели, но не успела Люси сделать и пары шагов, как тут же, повинуясь мимолетному порыву, Элеанор притянула ее к себе и крепко обняла.

— Это за то, что ты у меня такая умница. И что хранишь нашу тайну. — Она слегка отстранилась и серьезно посмотрела девочке в глаза. — Ты ведь знаешь, что может случиться, если ты кому-нибудь расскажешь?

Люси торжественно кивнула.

— Йоши заберут в нехорошее место, где людей держат взаперти.

— Правильно, — сказала Элеанор.

— Но почему? Ведь он не сделал ничего плохого.

Люси ломала голову над этим вопросом с тех самых пор, как Элеанор рассказала ей о концлагерях, куда сразу после событий в Перл Харбор загнали всех американских японцев, таких как Йоши. Для Люси поверить в то, что президент, которого она боготворила, оказался способным на такую несправедливость, было настолько же сложно, как и в то, что Санта-Клауса не существует.

— Это из-за войны, — мягко объяснила Элеанор, гладя дочь по голове. — Люди боятся всех, кто похож на врага. Они думают, что если посадить всех японцев, то мы будем в безопасности. Но они ошибаются. Вот почему мужчины, в том числе и твой папа, участвуют в этой войне — они хотят избавить мир от подобных предрассудков.

Люси медленно кивнула, ее глаза наполнились слезами.

— Я так хочу, чтобы папа вернулся.

— Я знаю, малыш. Я тоже хочу, — сказала Элеанор.

Но в тот момент она думала не о Джо, а о высоком незнакомце, рано утром переступившем порог ее дома. Уильям МакГинти… Она подозревала, что участие, которое он проявил, имеет гораздо более глубокие корни, чем простое рыцарство. Наверное, он испытывал необходимость как-то самоутвердиться. Но как бы то ни было, судьба свела их вместе. После бесконечных попыток держаться, испытывая материальные затруднения, без мужа в доме, к которым добавилось еще постоянное беспокойство о том, что ее тайна выплывет наружу, было огромным облегчением узнать, что появился человек, который разделит с ней эту ношу.

Уильяму Гинти и самому довелось хлебнуть фунт лиха. Во время Великой депрессии его родители потеряли почти все, что имели. Некогда процветающий текстильный бизнес отца провалился, и банк конфисковал их двухэтажный кирпичный дом в Омахе. Из вещей у них осталась только одежда, в которую они были одеты, да и еще кое-какие мелочи. Семье не оставалось ничего другого, как переехать к сестре матери, которая жила с мужем в МакКреди Спрингс, штат Орегон. Население городка исчислялось сотнями, и основным источником дохода местных жителей был кукурузный самогон. Его тетя Лилиан работала медсестрой врачебного кабинета, а дядя Рипли, или просто дядюшка Рип, наладил небольшое дело по поставке сантехдеталей, — это были хорошие, работящие люди, но с деньгами у них обстояло ненамного лучше. Бизнес дядюшки Рипа едва держался на плаву, а вся зарплата тети Лилиан уходила на аренду двухкомнатного дома. Родители Уильяма и три его сестры занимали одну из комнат, а Уильям с братом спали на диване в гостиной.

Братьев всегда связывали тесные отношения, а учитывая стесненные условия проживания плюс тот факт, что родители с головой окунулись в поиски работы и совсем не уделяли им внимания, мальчики и вовсе стали не разлей вода. Уильям, которому уже исполнилось четырнадцать, взял на себя обучение одиннадцатилетнего братишки Стю всем премудростям таких истинно мужских занятий, как кервбол и стрельба по консервным банкам из «воздушного» пистолета.

Вскоре Уильям «дорос» до старой малокалиберной винтовки дядюшки Рипа. Когда дядя взял его с собой на охоту, то оказалось, что Уильям стреляет по мелким зверькам не хуже, чем по консервным банкам. С той лишь разницей, что он не получал удовольствия от убийства животных, а только лишь добывал пропитание. Но с таким количеством голодных ртов, которые нужно было прокормить, он не мог позволить себе быть «слабаком», как говорил дядя, обычно сопровождая свои слова смачным плевком.

Однажды, когда Уильям красовался перед братом, стреляя из винтовки по банкам из-под колы, выстроенным в ряд вдоль забора, пуля срикошетила и попала Стю в плечо. Стю рухнул на землю, из раны сочилась кровь, которая насквозь пропитала рукав рубашки. На одно кошмарное мгновение Уильяму показалось, что он мертв.

В панике он упал на колени рядом с братом, сорвал с себя рубашку и прижал ее к ране.

— О боже, Стю… Пожалуйста, скажи же что-нибудь! Скажи, что ты в порядке!

Стю открыл глаза и вымученно улыбнулся.

— Отличный выстрел, — с трудом произнес он.

К тому времени как Уильям отчасти дотащил, отчасти донес на руках Стю до дома, брат снова потерял сознание. Вызвали доктора, у которого работала тетя Лилиан. Обследование показало, что пострадали только мягкие ткани, а жизненно важные органы не задеты, и пулю вытащили. Все вздохнули с облегчением, когда доктор объявил, что мальчик выживет и будет как новенький.

Через два дня у него началось заражение. В те времена достать пенициллин было не так-то просто, особенно в таких отдаленных местах, как это. Все, что они могли, — это делать припарки и надеяться на лучшее. Но Стю становилось только хуже, у него началась горячка, а рука распухла, как пасхальный окорок. На протяжении этого сурового испытания Уильям, винивший себя во всем, практически не отходил от постели брата, моля Бога забрать его вместо Стю, если до этого дойдет.

Но Господь либо не услышал его молитвы, либо у него были другие планы относительно Уильяма. Утром четвертого дня, как Стю находился в забытьи, Уильям прикорнул в кресле у постели брата, а когда проснулся, тот был уже мертв. Его родители и сестры, дядя с тетей — все столпились вокруг. Мать, не помня себя от горя, безутешно рыдала, а сестры жались к ней, пряча лица в подоле ее юбки.

Но Уильям отказывался в это верить:

— Нет!

Он вскочил и принялся трясти безжизненное тело брата, как делал это по утрам, когда Стю притворялся, что спит.

— Стю! — рыдал он, теряя разум от горя. — Что же ты, давай, это уже не смешно! Ты так всех напугал! Прекрати сейчас же. Я серьезно, Стю. Если ты сейчас же не поднимешься с кровати, то я… то я…

— Довольно, сынок.

Тяжелая рука опустилась на его плечо. Подняв голову, Уильям увидел устремленный на себя взгляд и мрачное, неумолимое лицо отца. Оно запомнилось Уильяму и по сей день, намертво засело в его памяти. Отец ни словом не упрекнул его ни тогда, ни потом, однако ни у кого не оставалось сомнений, что это он виноват во всем. И даже если родители смогут его простить, Уильям знал, что сам он не простит себя никогда.

В тот миг он поклялся никогда больше не брать в руки оружие, и все эти годы держал клятву. До недавних пор это не требовало от него никаких особых жертв, однако началась война, и его стали обуревать двойственные чувства. Память о Стю смешивалась с чувством вины за то, что он не может воевать за свою страну.

Но дело было не только в нем. Марта в Перл Харбор потеряла своего любимого младшего брата, и теперь ее патриотическое рвение достигло небывалых высот. Ей было больно смотреть, как мужчины переодеваются в форму, в то время как ее муж прохлаждается в тылу. Он знал, что она пытается побороть в себе это чувство, понимая, что его вины здесь нет, но в глубине души жена стыдилась его. В результате ему стало сложно находиться рядом с ней, и он каждый день искал малейший повод сбежать из дома. Так было и в то утро, когда он вызвался отвезти Дэнни в палаточный городок скаутов, где тот должен был провести выходные.

Теперь Уильям вел «паккард» по разбитой грунтовой дороге по направлению к бухте. Он представил, как бы Марта отнеслась к тому, что он помогает скрываться японскому мальчишке, который, по ее мнению, вполне мог оказаться вражеским шпионом. Он ни капли не сожалел о том, что вызвался помочь. Да и как он мог жалеть, ведь это был действительно стоящий поступок. Но он не мог не думать о том, что тем самым подставляет не только себя.

Она имеет право знать. Но при этом он не представлял, как расскажет Марте об Элеанор Стайлз и о странном происшествии в ее доме. Марта просто не поймет, почему он сразу не сообщил обо всем властям. А если он не мог довериться собственной жене, то что уж тогда говорить об их браке?

Марту нельзя было назвать плохой женой. Она была энергичной, смышленой и редко отказывала ему в постели. Но в последнее время он стал замечать, что сердцем она не с ним. Она была целиком поглощена военными событиями, рассылала облигации и организовывала митинги, и это занимало все ее мысли, не оставляя места ни для чего другого, разве что для Дэнни. Словно своей чересчур активной демонстрацией патриотического рвения она старалась искупить то, что ее муж не на войне. В мире цвета хаки единственной формой Уильяма были его покрытые пятнами краски рубашки, а все его участие в деле войны ограничивалось рисованием для госдепартамента США плакатов, призывающих покупать облигации военного займа.

Заехав во двор и заглушив двигатель, он несколько минут сидел в машине, любуясь открывающимся внизу видом на залив. Прилив сошел, обнажив блестящую серую поверхность берега, усеянную стойками, на которых Дитс закреплял свои садки для устриц. Они вот уже несколько месяцев лежали нетронутыми, напоминая о том, что их владелец, как и многие другие, воевал сейчас за океаном. А в таком тихом и мирном месте, как это, война могла казаться лишь далеким отголоском.

В открытом море моряки забрасывали сети, а над их головами реяли чайки, при виде рыбы камнем падающие вниз. «Если погода продержится, — подумал он, — можно будет поставить мольберт на улице». Зимой, когда солнце стояло низко над землей, на их дом практически все время падала тень от ближайших холмов. Но в это время года яркие лучи утреннего солнца разлились по окрестностям, позволяя уловить все богатство и насыщенность оттенков.

Он выбрался из машины и направился к дому. В окно он увидел Марту, занятую полировкой шкафа, где стоял их лучший фарфоровый сервиз. Ее соломенного цвета волосы были заколоты сзади, но пара прядей все же выбилась на лоб и подпрыгивала при каждом энергичном взмахе тряпкой. Она сосредоточенно хмурилась, как, впрочем, и при выполнении любой другой работы, словно сколько ни натирай, а желаемого результата все равно не получишь.

Подойдя ближе, он понял, что на этот раз ее мысли заняты чем-то другим.

— Извини, я задержался, — сказал он.

От нее пахло лимонным маслом и духами — какой-то цветочный запах, который напоминал ему пакетики саше, разложенные по ящикам.

— Я заезжал в одно место узнать насчет щенков.

Казалось, она слишком занята, чтобы как-то отреагировать на его слова, хотя совсем недавно они бурно спорили по поводу того, достаточно ли Дэнни взрослый, чтобы взять на себя ответственность за собаку.

— Ты видел газету? — спросила она, выпрямившись и тыльной стороной ладони убирая прядь со лба.

— Нет, а что? — спросил он.

Она схватила утренний выпуск Бэлл Харбор «Сэнтинел», который доставили, вероятно, пока его не было, и принялась размахивать им у Уильяма перед носом.

— Генерал Уэйнрайт капитулировал![12]

— Господи, спаси нас…

Он мрачно уставился на заголовки, объявляющие о поражении на острове Коррегидор[13].

— Ты понимаешь, что это означает?

— То, что еще тысяча наших ребят теперь стала военнопленными, — пробегая глазами газетные строчки, сказал Уильям упавшим голосом.

— Это само собой, — сказала она, нетерпеливо махнув рукой. — Но это также означает, что японцы могут победить. Теперь их уже ничего не остановит. Мы едва держимся за Мидуэй. Честное слово, все подумают, что Макартур просто бездействует!

— Уверен, он делает все возможное.

Она уставилась на него так, словно они с Макартуром сговорились, но потом со вздохом уступила:

— Думаю, ты прав. Просто порой я чувствую себя такой беспомощной.

А по виду и не скажешь. В девять утра она уже была тщательно накрашена, а платье выгодно подчеркивало все достоинства ее изящной фигурки. Такого понятия, как халат или тапочки, для Марты МакГинти попросту не существовало. Даже будучи в доме одна, она всегда выглядела идеально, словно с минуты на минуту ожидала прихода гостей. Он должен был бы восхищаться ею, но вместо этого поймал себя на мысли об Элеанор Стайлз, о том, с каким мягким шорохом скользят ее ноги в тапочках по вытертому линолеуму кухни, и о лучике солнца, который заблудился в ее растрепанных после сна волосах цвета осенней листвы.

— Ты делаешь все, что можешь, — напомнил он жене.

— Какая польза от того, что я распространяю военные облигации или организовываю движение по сбору металлолома, если весь мир охвачен пламенем? — воскликнула она, и ее миловидное личико вспыхнуло от негодования. — Клянусь, будь я мужчиной… — Она оборвала себя на полуслове. — А впрочем, неважно. Ты, наверное, голоден… Тебя не было несколько часов. Давай я приготовлю завтрак.

— Спасибо, я позавтракал.

— Я думала, ты собирался только завезти Дэнни, — сказала она, недоуменно прищурившись.

Уильям еще раз вступил в схватку с собственной совестью, размышляя, стоит ли доверить жене тайну Элеанор. А ведь когда-то у них не было друг от друга секретов.

— Я говорил тебе, что зашел спросить по поводу собаки. Знаешь дом внизу по улице, недалеко от дома старого Уэйнрайта? На нем еще висит объявление. Хозяйка пригласила меня на чашечку кофе, а потом и накормила. И еще она кое-что дала мне с собой. — Он протянул ей пакет с яйцами. — В общем, она сказала, что сообщит через пару недель.

— Сообщит о чем? — переспросила Марта рассеянно, снова возвращаясь к своему занятию.

— О щенке, — сказал он с ноткой раздражения в голосе. — Я сказал ей, что мы хотели бы получить его ко дню рождения Дэнни.

Марта поджала губы и покачала головой.

— Уил, вы что, смерти моей хотите? Как будто мне больше заняться нечем, кроме как за щенком убирать! Нет, и не надо на меня так смотреть. Ты сам прекрасно знаешь, на чьи плечи все это ляжет.

— Это будет входить в обязанности Дэнни, я прослежу, — сказал Уильям.

— Хорошо, я подумаю, — сказала она, но по тону было ясно, что свое решение она менять не собирается.

— Он у нас славный мальчик. И просит не так уж и много. — Уильям решил настоять на своем. Обычно он уступал ей, не желая ввязываться в скандал, но в этот раз не собирался сдаваться.

Она со вздохом сказала:

— Похоже, мне не остается выбора, да? Двое против одного.

— Вот в чем прелесть демократии, — улыбнулся он и игриво потянул за завязки на ее переднике.

Ее взгляд потеплел, и он на миг снова увидел в ней женщину, на которой женился, за которой так рьяно ухаживал в Париже. Он тогда учился в Сорбонне, а она была гувернанткой в весьма состоятельной семье.

Он уже направлялся в мастерскую, когда она сказала:

— Я скоро поеду в город, надо забрать брошюры для движения по сдаче крови. Тебе что-нибудь нужно?

Он на секунду задумался, потом отрицательно покачал головой.

То, что ему было нужно, ни в одном магазине не купишь. Он даже не мог подобрать название этому новому чувству. Словно он был мальчишкой и знал, что пора покидать отчий дом. С тем лишь исключением, что на этот раз он не испытывал ни малейшего желания уезжать отсюда. Выйдя через заднюю дверь, он остановился, чтобы еще раз как следует все рассмотреть. Уютный коттедж с выступающими деревянными балками и облицованными панелями стенами. В фрамугу окна вставлено цветное стекло, и проникающие сквозь него солнечные лучи ложатся разноцветными бликами на вощеные половицы. Возможно, дом и не настолько велик, как хотелось бы Марте, но зимними вечерами, когда с залива дул ветер и дождь хлестал по стеклам, уютнее места не было.

И только переступив порог студии, расположенной с тыльной стороны дома, он понял, что момент, когда можно было рассказать Марте о японском юноше, скрывающемся в доме Стайлзов, безвозвратно упущен.