Ледяной принц

2.

Я давно заметил, что человеку не свойственно задумываться о своей жизни глубоко, пока не случается чего-то глобального, и то не всегда, а я не исключение. Только никогда не мог даже подумать, что получится именно так — от детской глупости все-таки никто не избавлен, ведь дети тоже не думают, что могут попасть под машину, когда бегут за мячиком на дорогу.

Если продолжать сравнение, то я попал под каток. Солидный, асфальтоукладочный. И жизнь, как пафосной книжонке, — разделилась на «до» и «после», хотя дошло это тоже не сразу.

В тот вечер я валялся в постели под толстым ватным одеялом, скулил и очень жалел себя. Под Новый год погода стояла далеко не новогодняя, я тупо попал под дождь после тренировки, промочил ноги едва не до колен, и продрог на остановке, опоздав на маршрутку. Благодаря чему, сейчас температура зашкаливала, несмотря на антибиотики, дышать горлом было больно, носом невозможно вообще, все тело выкручивало и ломило, ныла каждая мышца, как у наркомана со стажем во время ломки. Уши и те заложило, что странным образом не мешало предельно отчетливо слышать звуки пьянки внизу: у отчима были гости, и они уже дошли до стадии общения «за жизнь».

Мать была в очередной командировке, но она все равно никогда не скандалила по поводу таких сходок, чем бы они не заканчивались, видимо считая их нормальными для «настоящего мужика». Обычно мне они тоже не очень-то мешали, но в этот раз меня просто коробило всего от злости, и невероятно хотелось, чтобы они наконец заткнулись и угомонились. Когда наступила тишина, я наверное начал задремывать, поэтому не помню как он вошел в комнату и оказался у моей кровати.

Я проснулся от того, что стало холодно, потому что одеяло теперь лежало на полу. В следующую минуту рот был зажат потной ладонью, вторая рука прижимала к постели, опрокинув навзничь как котенка. Я бы сам посмеялся над своими вялыми трепыханиями, если бы мгновенно не стало так страшно, как никогда не было, хотя в то мгновение я еще не понимал, что конкретно отчим хочет сделать.

Он действительно «мужик», я бы и здоровый не отбился от него, а температура вообще лишала шансов: я едва-едва барахтался, а когда он отвлекся, чтобы связать чем-то мягким, но крепким запястья, героическое сопротивление вылилось в тщедушный писк:

— Что делаешь, козел?

Оплеуха обожгла щеку, и в глазах без преувеличения поплыло звездное небо. Очнувшись, я почувствовал, что отчим стягивает с меня пижамные штаны, и хотя сознание все еще отказывалось четко назвать происходящее и указать какой-нибудь путь к спасению, я рванулся изо всех сил, выворачиваясь из-под него.

— Пусти, урод! Помогите!

Охраны у нас не водилось сроду, не тот размах все-таки, домработница теть Валя была приходящая, но может кто-то из двоих его приятелей внизу вменяемый, услышит, и вмешается в то, что творилось… чтобы это не было.

Мои жалкие выкрики принесли совсем другой результат, а порыв обернулся тем, что я оказался развернут на живот, почти поперек кровати с наполовину стянутыми штанами и бельем. Следующий удар пришелся на ягодицу: я даже не вскрикнул, а пискнул жалко.

— Что, сученок, — запах коньяка у лица был таким резким, что обжег носоглотку, а сознание совсем поплыло, — никогда не пороли? А надо бы! Давно пора! Аж руки исчесались!

Он продолжал сноровисто стягивать с меня штаны, и мои попытки уползти только помогали в том.

— Пусти, жлоб! Я матери скажу!

Какой-то другой, уж совсем темный и жуткий страх слегка отпустил, и в тот момент мне действительно казалось это удачной идеей. Хоть бы и выпорет, — а я уже слышал звяканье торопливо расстегиваемого ремня, — как только мама приедет, не только расскажу, но покажу какая он на самом деле сволочь!

Единственным последствием моего заявления стало то, что мне наконец заткнули рот тем, что находилось под рукой: моими же только что успешно стащенными трусами. Теперь я мог только отчаянно мычать и беспомощно дергаться, распластанный под ним с голой задницей и готовый вот-вот разревется от бессильного унижения.

Пресекая очередную попытку к бегству, отчим рванул меня назад за волосы так, что голова едва не оторвалась, и вдруг сказал настолько спокойным тоном, что только тогда я понял что такое НАСТОЯЩИЙ страх:

— Ну-ну, сопляк, дрянь малолетняя… хорошую порку ты заслужил, но придется отложить, а то следы сойти не успеют. Зато пока я тебя за все выкидоны наказать могу даже лучше, а попка цела останется… Почти.

Он отстранился, но прежде чем я успел воспользоваться этим, резко рванул за лодыжку, практически стаскивая с кровати со своей стороны и разводя мне ноги. Раздался странный звук, и вдруг его пальцы коснулись меня ТАМ… мокрые. От слюны, наверное… Тряся головой, я заорал в полный голос, пытаясь выплюнуть «кляп» и извиваясь из последних сил, но другой рукой он крепко держал мою ногу. А потом я смог только широко распахнуть глаза, потому что в том, что принято культурно называть задним проходом, у меня впервые оказалось нечто постороннее.

— Не вздумай обгадиться, твареныш, языком убирать будешь!

Не обращая больше никакого внимания на мои трепыхания, которые и попытками к сопротивлению назвать-то уже было трудно, отчим деловито шуровал пальцами у меня в попе, преодолевая судорожное сопротивление мышц. Боль была адская, но когда пальцы сменил член, я вообще перестал существовать, превратившись в какой-то разорванный на клочки, раздавленный на ошметки комок сплошной боли.

В тот момент я уже не думал об унижении, о том, что меня насилуют, о том, как грязно, мерзко и т. д., что он со мной делает, вообще ни о чем не думал. БОЛЬНО! Не знаю сколько это продолжалось. По-моему, для такого вообще определение времени не существует. Я был почти в обмороке и весь горел, меня тошнило, а это все не кончалось. В какой-то момент он перевернул меня на спину, снова вогнав член до упора. Я уже не сопротивлялся, не просил, зная, что все бесполезно. Только стонал и плакал.

Рывки наконец замедлились, а шлепки сменились хлюпаньем, я осознал только, что меня наконец ничего не держит, и всхлипнул.

— Хорошая сучка, — отчим потрепал меня по щеке, — еще повторим.

И ушел продолжать веселье. Я слышал как кто-то, кажется его одноклассник и партнер Забелин участливо поинтересовался на весь дом:

— Витек, ты чего, озяб там?

— Нормально, небольшая воспитательная работа, чтобы мальчик лег в постельку.

Смех. Он-то и привел меня в себя. Я завозился, в первую очередь вытащив изо рта трусы и отплевываясь, зубами развязал пояс от халата на руках, и почти на четвереньках ломанулся в туалет. Там же, в обнимку с унитазом меня накрыло следующее ощущение — между ног все горело, зверски саднило и ныло, а еще было мокро и липко, как будто обделался… И вот тогда меня заколотило всерьез.

Я пополз уже в ванную. Увидев себя в зеркале — едва не шарахнулся: бледный, всклоченный, трясущийся, зареванный подросток с дикими глазами, горящими губами и щеками. Кое-как включил душ и стал отмываться, то и дело роняя мыло из дрожавших как у паралитика рук. Опять расплакался: от какой-то невероятно глупой детской обиды на то, что со мной случилось. Мылся и плакал, плакал и мылся.

Когда смог выползти обратно, услышал, что посиделки явно идут к концу, и — обомлел. Эта скотина явно был еще бодрячком, определяя кому из корефанов где спать. В ушах билось издевательское:

— Нравится, сучка? На! Нравится… Еще повторим.

Тело включилось раньше, чем отупевший, пришибленный мозг. Натянув первое, что попалось под руку, пока отчим пытался убедить «Костика», что спать на полу «не комильфо» в их возрасте, я прошмыгнул в коридор. Сунул ноги в кроссовки, содрал с вешалки куртку, и выскочил во двор через кухонную дверь. Проваливаясь в мешанину снега и грязи вдоль забора, добрался до калитки, и спотыкаясь по подмерзшим колдобинам двинулся к остановке.

Той маленькой части мозга, что еще функционировала, к счастью хватило, чтобы направиться не к трассе, а к железной дороге. Она была дальше от дома, но зато электрички начинали ходить раньше маршруток.

Собственно, я слабо представлял, куда ехать, просто подальше, но выбрал все-таки правильно. Наверное, какие-то инстинкты выживания еще не совсем задавлены в нас цивилизацией. Почему? Да потому что на лавочке автобусной остановки, к моменту появления первой маршрутки я «озяб» бы насмерть.

И так с электрички меня сняли уже в бессознательном состоянии (благослови боже брезгливую бдительность российской милиции ко всяким бомжам, наркоманам и пьяни!). Ангелы в серых фуражках доставили в больницу, и хотя документов при мне не было, но личность оказалось легко установить по справке со школы, прилагавшейся к проездному, где черным по белому было написано: «Антон Вешин, ученик 10-Б класса МОУСШ №», печать.

И вот уже в больнице, накачанный лекарствами по самые брови, я впервые осознал какой же я непроходимый идиот! Во-первых, я мог попросту закрыть дверь на защелку: ну, не стал бы он ее ломать, правда? И отлеживался бы в своей постели. Мог позвонить утром кому-нибудь из одноклассников, тренеру на секции, попросить о помощи. Элементарно дождаться прихода тети Вали.

Но марш бросок по ночному поселку с температурой под 40 да мокрым после душа — это еще не самая большая дурость. Я своими руками уничтожил шанс отправить эту мразь в тюрьму. Никакие бы отмазки и бабло не помогли бы! Я — несовершеннолетний, болел, его сперма в моей заднице… а теперь эта сука наверняка даже простынь в стирку выкинул. Отчим хоть и тварь, но не дурак. В отличие от меня.

Я так и не смог никому рассказать, что случилось.