Легенды Ицкарона. Сказка о пропавшей жрице

1

Монастырь находился на этом месте уже не одну сотню лет, так что теневое пространство успело привыкнуть к нему, запомнить его формы, вписать в себя. Потому от настоящего, реального монастыря его теневая копия мало чем отличалась: все та же высоченная трехметровая стена, та же сторожевая башня-каланча, та же двухъярусная крыша святилища. А вот местность вокруг выглядела несколько иначе: там, в реальном мире, вокруг монастыря росла трава по колено, а тут земля была голой — растительность слишком быстро и часто движется в своем росте, слишком недолго живет, чтобы сформировать устойчивый теневой отпечаток. Разве что, сосредоточившись и при этом расфокусировав зрение, можно заметить некоторый намек на травянистый ковер, но стоило чуть-чуть отвлечься, как он исчезал.

— Так где-где, вы говорите, мы находимся? — переспросил Пу. — Сколько веков живу, сколько всего видел, сколько всего пережил — песец, если вспомнить: и богом был и демоном… демоном вот даже второй раз стал, — но такого странного места не припомню.

— В месте, где прячутся тени, когда не светит солнце, — ответил я. — В Тени нашего мира. В его Подкладке, в его Отражении, в его Следе, если желаешь. Названий много. Какое больше нравится, такое и используй. Суть от этого не меняется.

— Мне никакое не нравится, и само место — тоже, — заявила Лу. — Тут все такое унылое, затхлое, плоское, серое, однообразное и монотонное…

Насчет «плоское» — согласен. На что ни посмотри — никакого намека на объем и перспективу. Как будто кто-то взял уголь, обвел им тень на стене, а затем старательно попытался изобразить внутри контура недостающие детали, руководствуясь памятью о предмете ее отбросившим. Как правило, не слишком твердой памятью. Насчет «серое» — тоже спорить сложно. Ну а какими должны быть тени, оранжевые что ли? Но у этой серости сотни, тысячи оттенков, хорошо различимых для тренированного взора. Потому насчет монотонности и однообразности я не соглашусь. Как и насчет унылости и затхлости — это уже чисто субъективное восприятие Тени ведьмой.

— Насильно сюда никого не тащили, — проворчала Сонечка. — Ты могла и у повозки нас спокойно подождать.

Химере тут тоже не нравится. Это видно по тому, как она хмурит брови, по тому, как кривит губы, по тому, как она слегка сутулится при ходьбе. Она тут тоже впервые, но наслышана о Тени от отца, а его мама сюда однажды проводила. Мой план пройти в Тхи-Шу через Тень она одобрила, хотя и неохотно, — допрошенные монахи подтвердили наши подозрения насчет круглосуточной охраны монастыря. Каланчу здесь не просто так возводили, а для того, чтобы неусыпно бдить за окрестностями, так что просто взять и незаметно приземлиться на монастырскую крышу, как мы это с Сонечкой в Вуйвене проделали, тут бы не вышло. Потому она, хоть и не в восторге от такого поворота событий, вслух недовольства не высказывает — она не из тех, кто будет рефлексировать над принятым однажды решением.

— Ну уж нет, — заявила ведьма. — Чего ради я должна одна монахов караулить, пока вы втроем кристалл добываете?

— Пу мог бы и с тобой замечательно остаться, — заметила Сонечка.

— Нет-нет-нет, — затараторил песец. — Пу! Мне совесть не позволяет оставаться в стороне, когда вы рискуете ради того, чтобы помочь мне! И потом: уж слишком велики шансы, что из Тхи-Шу нам придется уносить лапы, причем очень быстро. Зачем же нам разделяться? Нет уж, лучше вместе, чтобы потом никого не искать.

Сам я считал его последний аргумент весьма слабым, мне бы спокойнее было, если бы они с Лу нас дожидались в бамбуковой роще. Эта роща находилась несколько в стороне от дороги, но совершенно с нее не просматривалась, потому мы перегнали туда нашу трофейную повозку и перенесли к ней лагерь. Там, хорошо связанные и усыпленные сонным заклинанием Лу, остались оба монаха, оказавшие нам посильную консультационную помощь в проработке вопроса проникновения в Тхи-Шу. Конечно, предварительно пришлось их немножко поуговаривать нам все рассказать, но обошлось без пыток — они согласились говорить, когда Пу пообещал, что аккуратно посадит их пятыми точками на молодые побеги бамбука. Судя по всему, это какая-то катайская идиома, которую мы с Сонечкой не поняли из-за особенностей восприятия местного языка.

— И, кстати, мне тут нравится — песец как нравится! — добавил Пу.

— Что тут может нравиться? — покосилась на песца ведьма.

— А ты не чувствуешь? Ну конечно! Ты — не чувствуешь! Тут Атай не давит. Вернее сказать, не так сильно давит.

— Есть такое, — коротко бросила Сонечка. — Только и Нурана я здесь тоже не очень хорошо ощущаю.

Потому ей Тень и не по душе.

Между тем мы подошли к монастырским воротам. Закрытым воротам. Воротам, которые не открываются — по той простой причине, что в реальном мире они почти постоянно закрыты, и тень от закрытых ворот гораздо плотнее, чем от открытых. Впрочем, хорошенько попотев, я смог бы отыскать нужный вариант. Вот только к чему напрягаться, если можно обойтись без этого? Сонечка с Лу на руках и я их попросту перелетели, а Пу с разбегу вскарабкался на стену и спрыгнул во внутренний двор, так что очень скоро мы стояли перед входом в святилище. Вот тут мои спутники принялись озадаченно топтаться на месте, посматривая на меня. Есть от чего: двери в святилище днем были открыты, а по ночам закрывались, и так — каждый день на протяжении веков, так что здесь они сформировали сразу две устойчивые тени. Таким образом, дверь казалась и открытой, и закрытой одновременно. Согласен, подобное зрелище кого угодно собьет с толку. Только не меня.

— Идемте, — сказал я, сосредотачиваясь на том варианте, где двери были открыты. Фокус нехитрый, во всяком случае, для того, кто служит богу Теней. Ну, или, если угодно, для того, у кого есть врожденный талант к управлению тенями.

— Теперь я начинаю понимать, как ты умудряешься проникать в Лунный храм, — прокомментировала Сонечка, когда мы вошли в святилище. — Арника и Баст в новогоднюю ночь едва ли не баррикады возводят, а ты их даже не замечаешь.

В ответ я позволил себе улыбнуться. Если бы все так просто было! Увы, в Лунном храме тени будут скорее союзниками Арники, чем моими. Не то, чтобы она управлять ими умеет на мой манер, нет. Скорее даже наоборот: не удивлюсь, если Арника про Тень имеет весьма смутное представление или вообще про нее не знает ничего. Однако тени, отбрасываемые храмом, являются в некотором роде его частью, так что воспользоваться ими у меня не больше шансов, чем порталом. Возможно, меня охотно впустили бы, но уже не выпустили бы. Я и в Тхи-Шу рискнул пойти этим путем только потому, что настоятель монастыря отсутствовал. Кстати говоря, по словам пойманных нами монахов, его командировка была вызвана необходимостью помочь в аресте неких опасных магов-демонопоклонников под Няйняном.

Видимо у атайцев не было в обычае то и дело передвигать мебель, и вообще отсутствовала потребность частой смены обстановки — в Тени внутреннее убранство святилища выглядело очень четко. Впрочем, мебели тут как раз было немного: никаких стульев, лавок или чего-то подобного. По бумажной ширме в каждом углу, десяток выставленных по периметру зала чаш-светильников на высоких, в рост человека, ногах, да четыре низких столика вдоль боковых стен, — вот и все, что можно было тут увидеть. Конечно, в реальном мире могло быть что-то еще, и наверняка было, но устойчивую заметную тень это что-то сформировать не успело, во всяком случае, я ничего не видел. Впрочем, я и не приглядывался.

Наше внимание было обращено на высокую четырехметровую статую. Изображала она, ни много ни мало, самого Атая. Атай выглядел вполне себе человеком, причем скорее суранцем, чем катайцем — во всяком случае, разрез его глаз, а так же форма носа и ушей заставляли думать об этом. Был он бос, лыс, несколько худощав, широкоплеч и скорее жилист, чем мускулист; одет в плащ, напомнивший мне суранскую тогу, из-под которого виднелось нечто вроде туники, перетянутой не то широким поясом, не то корсетом. Стоял он прямо, выставив открытые ладони перед собой на уровни груди, словно держа в руках что-то вроде большой чаши, которую, никто, кроме него не видел. Ну, или демонстрируя, что в руках у него ничего нет. В целом поза была вполне приветливой, величественной и естественной.

— Очень похож, — прокомментировал Пу. — Разве что роста он был на самом деле самого заурядного, среднего.

— Вы знакомы были что ли? — поинтересовалась Лу.

— Конечно. Он же не сразу на нас войной попер. Он сначала вполне себе мирно ко двору Нефритового Императора пришел, и на многих очень приятное впечатление произвел, притвора плешивый. Эх, знать бы тогда, как оно обернется, да прогнать его взашей! Но нет, только Анири что-то и предчувствовала, а Император — тот даже дочь свою подумывал за него отдать. Пу!

— Что, настолько он ему понравился? — удивилась Сонечка.

— Да не то что бы, — дернул хвостом Пу. — Просто она, как бы сказать… засиделась в своих нефритовых покоях. От того и характер портиться стал. К ней вначале многие сватались. Сами подумайте: любимая дочь Императора! Но она нос воротила. Один жених недостаточно красив, у другого во владениях слишком холодно, у третьего слишком много рук и ушей… Кто-то не понравился, потому что ему только низкорожденные поклонялись, ну а кто-то, как я, происхождением не вышел. Так что век прошел, другой, третий, глядь — а женихи-то уже к ней в нефритовую пещеру войти и не стремятся. Императору это, конечно, песец как обидно было — дочь-то любимая. А тут Атай пришел. Вот Император и попытался их поженить. На этой почве Атай с Императором первый раз и повздорили.

— Атай отказался? — полюбопытствовал я, стараясь разглядеть цель нашего визита в Тхи-Шу — цельный кристалл хрусталя, служивший изваянию левым глазом.

— Ага. Сказал, что он не по этой части, — кивнул Пу.

— Что-что? — переспросила Лу с изумлением.

— Не. Пу. Не в том смысле, — ответил Пу. — Он же аскетам покровительствовал. Самосозерцанию. А о каком самосозерцании речь может быть, если жена рядом? Тут не до аскетизма — развлекай ее да ублажай. Во всяком случае, он так Императору объяснил. Мол, верующие не поймут. Император-то все равно обиделся, да и Принцесса — тоже. Хотя она, насколько я понимаю, изначально на Атая и смотреть не хотела, пока он не отказался — он, сами видите, не красавец. Мягко говоря. Пу. Ну, вы понимаете, тут песец, как все логично. Вообще, я-то думаю, Атай не потому отказался. Он на тетушку Анири засматривался. Она очень красивой была, хоть и рыжей. А обращение какое, а какой ум! Песец же! И по силе — третья богиня, никак не меньше. Третья — после Императора и его племянника Хван Цзи. Ну, если самого Атая не считать, конечно…

Кажется, Пу готов был рассказывать о прежних временах, не переставая, целый день, дай ему только волю. В иной обстановке я бы с удовольствием его послушал. Вообще, Пу, с моей точки зрения, — весьма интересное существо. Вот вы много знаете демонов, которые считают, что когда-то были богами? Конечно, вряд ли это было правдой, иначе пришлось бы принять за истину, что еще пятьсот лет назад на территории современного Катая боги жили во плоти среди смертных, а затем появился Атай — тоже во плоти — и большую часть из них уничтожил, а остальных низверг до состояния демонов. Согласитесь, звучит бредово. Я, скорее, готов поверить, что некогда в Катае жила не слишком многочисленная группка демонов, выдающих себя за богов; по-видимому, местное жречество, пользуясь легковерностью и доверчивостью населения, грешило тем же. И то сказать: зачем объяснять необразованным землепашцам, что ты — слуга бога Грозы, если с большим успехом можно выдать себя за самого бога? А как тебе не поверить, если ты махнешь рукой, и тут же молния с неба — шарах?! Здесь вам не Ицкарон, это у нас маг на маге и магом погоняет, тут и сейчас, и в те времена магов не так много было. Во всяком случае, таких сильных, как наши. Впрочем, подозреваю, что и у нас когда-то жречество подобным развлекалось, иначе откуда столько баек и легенд о богах, которых чуть ли не на улице встретить можно было? Вот только в Ицкароне и народ не столь легковерен, да и чтобы богом у нас прослыть, нужны умения посерьезнее, чем молниями кидаться. В конце концов, у нас богов в высшие эмпирии отправило просвещение, а в Катае все закончилось, когда в страну заявились атайцы. Эти шустрые ребята в синих кэси быстро навели свои порядки: старое жречество с их игрой в небожителей извели, демонов истребили, магов, отказавшихся принять атайство, объявили вне закона. Как и любых существ, владеющих магией или чем-то, что магию напоминает. Ну и политическую власть в стране к рукам прибрали[73].

К слову сказать, эльфов и гномов тоже начали было уничтожать, однако затем, оценив их численность, очень быстро скорректировали позицию: гномов признали вполне полноценными гражданами, а что до эльфов — их объявили людьми второго сорта. Им запретили жить в столице и большинстве провинций, они платят повышенные налоги, но жизни и имуществу их, как правило, ничего не угрожает. И даже на их природную фоновую магичность смотрят, как в иных местах смотрели бы на грязную рваную одежду — как на что-то непристойное и неприличное, но не более того. К более-менее сильным эльфам-магам, понятно, подход более жесткий: у тех одна дорога — на костер.

— Похоже, придется выходить в реальный мир, — объявил я своим спутникам. — Как я и опасался, кристалл отсюда не достать. Я его почти не вижу — от прозрачных вещей тень всегда невыраженная, кроме того у магических артефактов тени сами по себе капризные и плохо поддаются манипуляциям.

— А если там атайцы? — спросила Лу, нахмурившись. — Мы выйдем, а они на нас нападут?

— Значит, будет драка, — ответила Сонечка, погладив рукоять своей Хрисаоры. — Но чего бы ради им ночью в святилище торчать? Насколько я поняла, у монахов не в обычае стоять почетным караулом у статуи своего шефа.

Сейчас химера выглядела… как бы это сказать… не столь демонически, как в последнее время. Во всяком случае, глаза у нее с утра голубые были, а не оранжевые, как в последние дни. Видимо, она крепко взяла себя в руки, и это хорошо. Для нашей маленькой компании два демона — перебор. Тут, в Тени, она вообще стала почти что прежней; судя по всему, отсутствие давления, о котором говорил Пу, благотворно на нее повлияло. Другой вопрос, кем станет моя дорогая химерочка, если ей придется драться с атайцами. У меня создалось такое впечатление, что их близость на нее дурно влияет. С другой стороны, вчера, захватив монахов, она собой осталась, хотя я и видел, что сдержаться ей дорогого стоило. Теперь оставалось надеяться, что она не станет слишком буйствовать, если вдруг на выходе в реальный мир нас будут ждать.

— Тогда чего тянуть? — спросил Пу. — Если песец — то песец, если нет — то нет, я так считаю.

Я сосредоточился, и мир вокруг начал наливаться объемом и прорастать красками. Запахло благовониями: сандалом, чабрецом и лотосом; на бронзовых светильниках, расставленных по периметру комнаты, заиграли голубоватые язычки пламени. Стены оделись в шелковые обои синих, золотых и красных тонов, на полу появилось десятка два маленьких молитвенных циновок, сплетенных из бамбукового волокна. Статуя почти не изменилась, разве что теперь было хорошо видно, что отлита она из бронзы, несколько потускневшей от времени, но не потемневшей — монахи хорошо ухаживали за ней, начищая и натирая ее благовониями; плащ-тога на ней оказалась не литой, а самым настоящей — из дорогого синего шелка, туника — светло-серая, льняная, а пояс-корсет — из толстой буйволовой кожи с позолотой. И глаз — левый глаз статуи — был тем самым кристаллом, за которым мы пришли; он сидел в глазнице, словно драгоценный алмаз в ожерелье.

Никого совершенно не было в зале святилища, кроме нас, конечно; за мозаичными окнами, узкими настолько, что человек не смог бы пролезть через них даже боком, стояла глубокая ночь.

— Высоковато, — сказала Сонечка, бросив короткий взгляд на кристалл в глазнице.

— Пу! Я готов подставить свою спину, свои широкие плечи, — заявил песец. — Вы вскарабкаетесь на них, а оттуда — ему на предплечье. Тогда, если чуть потянитесь, то и до глаза сможете добраться. И — песец!

— Благодарю покорно, — сказал я, — не хватало мне еще с нее упасть — вон как лоснится от масел. Лучше поищем стремянку или лестницу — вряд ли атайцы, начищая своего истукана, лазают прямо по нему. Где-то она должна тут быть. Осмотримся.

Прямо за статуей обнаружилась маленькая неприметная дверь, а за ней — подсобное помещение, где среди всякого хлама вроде кувшинов с маслом для светильников, ведер и щеток, обнаружилась составная бамбуковая лестница, вполне крепкая и надежная на вид.

Наверх, конечно же, полез я сам. Сонечка страховала меня внизу, придерживая лестницу, Лу прислушивалась к ночной тишине, а Пу нетерпеливо прохаживался внизу, то подходя к статуе, то удаляясь от нее к одному из окон. Глаз-кристалл оказался довольно крупным — с мой кулак — и ограненным доброй сотней граней. Формы он был несколько вытянутой; прозрачен — как самая чистая вода, но в его глубине темнело пятно, создавая иллюзию зрачка, а гнездо, в котором он держался, было выложено каким-то голубым минералом, так что издали создавалось впечатление, что глаз голубой. В гнезде-глазнице кристалл держался благодаря десятку коротких медных лапок-крапан, то ли впаянных в бронзу, то ли каким-то другим образом закрепленных в ней. Их, после некоторых усилий, мне вполне удалось отогнуть, и через несколько минут кристалл оказался у меня в руке.

— Пу, пу, пу! — вздыхал от восторга песец. — Чего же вы медлите? Спускайтесь скорее!

Собственно, я не медлил, а задержался лишь на минуту для того, чтобы рассмотреть кристалл получше. И чуть не улетел вниз, когда статуя вздрогнула и мигнула опустевшей глазницей. Спасибо Сонечке — удержала лестницу. В один миг я оказался внизу, за секунду до того, как статуя схватила лестницу и разломила ее на три части.

Лу взвизгнула от неожиданности. Ее можно понять, я не выругался только потому, что растерялся и на секунду-другую потерял дар речи.

— Оу! — выдохнула стоящая рядом Сонечка, вытягивая Хрисаору из ножен. — Так он живой!

— Песец! — подтвердил Пу, пятясь задом к двери.

— Голем, — сказал я. — Кто бы мог подумать…

Алхимики у нас, в Ицкароне, иногда развлекаются созданием человекоподобных кукол, которые могут двигаться и даже выполнять простейшие приказы. Не отстают от них и механики, только их созданий движет не магия, а пружины и химические реакции, порождающие электричество. Говорят, Древние Алхимики[74] совмещали оба способа и могли создавать даже разумных говорящих големов. Правда это или нет, я не знаю; вероятно, это преувеличение. Не слышал я и о том, чтобы кто-то делал таких больших големов, да еще и использовал их в качестве идолов, изображающих богов. Но не слышал — не значит, что такого не могло быть. Во всяком случае, если этого голема сделал кто-то из ицкаронских алхимиков, то это, по крайней мере, объясняло некатайские черты лица статуи.

Но кто бы ни был создателем голема, сейчас его детище включилось, и мы ему явно не нравились. Двигался он довольно неспешно: то ли от времени его суставы утратили подвижность, то ли он сам по себе не был быстр, но только мы с Сонечкой без всяких затруднений увернулись от обломков лестницы, которыми он запустил в нас, а после — от сокрушающих ударов его босых бронзовых ступней — голем попытался растоптать нас, словно тараканов. Избежать тараканьей судьбы было довольно просто, но от топота зашатались стены святилища, не говоря уже про шум.

— Ой-ой-ой, песец, — запричитал Пу. — Сейчас сюда все монахи сбегутся.

— Давайте отсюда уйдем, — попросила Лу. — Пожалуйста!

Мы с Сонечкой принялись отступать к дверям; статуя, высоко задирая ноги и с грохотом опуская их, направилась за нами.

— Пожалуй, нам действительно никакого смысла задерживаться нет, — сказала Сонечка. — Эни, давай портал.

Легко сказать! Как я ни старался, портал и не думал открываться. В этот раз я не ощущал потери своих способностей, просто именно сейчас и именно из этого места порталы не открывались. Неужели все-таки в монастыре отыскался кто-то, кто мог использовать веру этого места и перекрыл нам дорогу?

— Не получается, — ответил я, одновременно проверяя возможность выскользнуть в Тень. Ожидаемо такой возможности не обнаружилось, — кто-то очень не хочет, чтобы мы уходили.

Услышав это, Пу попытался открыть двери, которые вели из святилища на улицу — и тоже потерпел неудачу. Судя по всему, эти двери вообще изнутри открыть было нельзя.

— Замуровали, — резюмировал Пу, — песец! Ой!

Рядом с демоном в стену ударил запущенный статуей тяжелый бронзовый светильник, едва не разбив нашей ведьме голову. Вернее сказать, он непременно разбил бы ее, не успей Пу подхватить Лу за талию и отпрыгнуть с ней влево. Голем определенно начал двигаться быстрее — то ли окончательно проснулся, то ли разработал суставы.

Следующие несколько минут мы только и делали, что уворачивались от летящих в нас светильников, от ударов бронзовых рук и пинков бронзовых ног. Статуя атаковала нас с гримасой холодной брезгливости на лице, прикрыв тяжелым бронзовым веком опустевшую глазницу. Сонечка, конечно, выступила против голема с Хрисаорой в руке, но все, что она смогла добиться — несколько отметин на его бронзовом теле. Голем ее атак почти и не заметил, и химера была вынуждена вместе с нами уклоняться от его ударов, что, впрочем, ей было делать несколько проще благодаря природной скорости и ловкости. Лу пустила в ход свои магические способности, однако ее молнии повредили статуе не более, чем меч химеры. Мои теневые щупальца вполне повиновались мне, однако оказались не способны удержать голема даже на миг — слишком уж он был силен. Что касается Пу, то он не мог противопоставить голему даже этого, но зато оказался очень полезен для ведьмы, которую принялся опекать от ударов и снарядов голема с трогательной заботой. В конечном итоге она оседлала его и бросала в голема свои молнии, а Пу скакал по залу святилища, стараясь не сбить с ног нас и не попасть под тяжелый пинок ожившей статуи.

Между тем за стенами святилища собрались атайцы, они заглядывали в узкие окна, что-то кричали, но в нашу схватку вмешаться не могли. Судя по отрывочным фразам, долетевшим до меня, запирающее двери устройство отчего-то вдруг заклинило, а сами двери были слишком крепкими, чтобы их можно было выломать силой. Заклинивший так не вовремя замок лично меня наводил на мысли. Невеселые мысли. Видимо, тот, кто установил голема охранять кристалл с Анири, был настолько предусмотрителен, что позаботился о том, чтобы возможные похитители не сбежали от наказания. Конечно, даже разработав суставы, бронзовая статуя уступала нам в скорости и ловкости, но зато она не выказывала никаких признаков усталости, а вот мы постепенно выдыхались, так что исход этой битвы, если ее можно назвать так, был предрешен. Если, конечно, мы не придумаем что-нибудь, что спасет нас.

Внутреннее убранство святилища за короткое время очень пострадало от попыток голема уничтожить нас: в стенах появились выбоины, в окнах не осталось ни одного целого стекла, доски пола местами превратились в деревянную труху, а хуже всего было то, что начался пожар от опрокинутых светильников.

— А ведь потом скажут, что Атай лично покарал безбожников, проникших в его храм и попытавшихся ограбить его, — заметила Сонечка, кувырком уходя от удара бронзового кулака.

Теперь химера старалась двигаться так, чтобы удары голема приходились по горящим доскам. Это помогло справиться с пламенем, но решило проблему лишь отчасти: огонь ушел под пол, и оттуда повалил удушливый влажный дым, от которого мы начали задыхаться.

— Даже не знаю, что лучше, — выкрикнул Пу. — Превратиться в песцовую отбивную или в целую копченную тушку песца. Песец, короче! Ах, как потешаться надо мною в подземельных будут, когда я в таком виде туда заявлюсь.

В этот момент Сонечка чуть не пропустила бронзовый пинок. И я решился.

— Пу, — крикнул я. — Кажется, нам пора выполнить свою часть Договора.

— Эни! — выкрикнула Сонечка предостерегающе, но останавливать меня не стала. Во-первых, не могла — нас голем друг от друга отделял, а во-вторых, наверное, она признавала мое право принять такое решение. Я и принял.

— Держи. — И я перекинул демону кристалл, который все еще сжимал в руке.

Песец легко поймал его, но не сразу сообразил, что от него требуется. А когда сообразил, оскалился и запустил кристаллом в бронзовое колено. Раздался стеклянный звон, а следом звук, с которым когти скребутся по оконному стеклу. Кристалл осыпался на изломанные доски пола стеклянным крошевом, и от этого крошева потянуло сизым дымком. Дымок стал подниматься, формируя полупрозрачную фигуру женщины, которая, впрочем, очень быстро уплотнилась.

Она была невысока ростом, лет тридцати на вид. Рыжие длинные волосы ее были уложены в аккуратную гриву, перевязанную красной лентой, одета она была в шелковое красное с белым платье, расшитое золотыми иероглифами, из разреза которого виднелся рыжий пушистый хвост. Лисий хвост. Она была, пожалуй, красива, хотя и несколько не в моем вкусе: скуластая, черты лица аккуратные и некрупные, хотя нос несколько длинноват, желтые раскосые глаза, розовый румянец, тонкие губы и острозубая улыбка. Кого-то она мне напомнила, как будто я где-то видел женщину похожую на нее. Видел неоднократно, но мельком; захочешь вспомнить, где и при каких обстоятельствах — и ни за что не вспомнишь. В левой руке она держала большой веер, сработанный из бамбука и белоснежного шелка, расписанного кроваво-красными мелкими иероглифами, а в правой — маску лисы, сделанную, кажется, из папье-маше.

— Анири! Тетушка! — завопил Пу и ткнул пальцем в сторону голема. — Он нас обижает! Пу!

Женщина окинула быстрым звериным взглядом полуразрушенное святилище, чуть дольше задержав его на големе. Тот, увидев рыжую красавицу, вмиг потерял к нам интерес и теперь повернулся к ней всем телом, разведя руки, собираясь не то схватить, не то обнять. Анири, хихикнув, несколько нервно, как мне показалось, швырнула в статую раскрытым веером, после чего надела на лицо маску лисы.

— Тетушка? — удивленно вскричал песец. — Анири???

С ней в один краткий миг произошла метаморфоза: на месте тридцатилетней красавицы оказалась крупная лисица-огневка с девятью длинными пушистыми хвостами, которые, впрочем, тут же сложились в один, вполне себе обычный лисий хвост. В один прыжок лисица переместилась на подоконник ближайшего узкого окна и выскочила в него так стремительно, что никто из нас не успел и глазом моргнуть.

Веер Анири задел своей кромкой ногу статуи повыше колена, и, к моему великому удивлению, оставил на бронзе глубокий след, будто был сделан из чего-то исключительно твердого и острого, а не из шелка и бамбуковых реек. Отскочив, он упал мне под ноги, а голем издал громкий дребезжащий звук, на секунду замер, а затем устремился в сторону окна, через которое убежала лисица. Он прошел прямо через стену, оставив в ней изрядный пролом, и скрылся в ночной темноте.

— Пу!

На песца было жалко смотреть: произошедшее отчего-то произвело на него очень сильное впечатление и, кажется, не вполне приятное.

— Уходим! — крикнул я, открывая портал. — Быстрее!

Стоило статуе покинуть святилище, как портал открылся легко и безо всяких усилий. И очень вовремя: атайцы уже начали заглядывать к нам через пролом в стене, а, кроме того, и дверь вдруг легко открылась, так что мы рисковали быть зажаты «синими» сразу с двух сторон.

Пу закрутил головой, заозирался, а потом вдруг снял со своих плеч ведьму, и, почти закинув ее в портал, устремился в сторону пролома. Мгновение — и, растолкав атайцев, он вслед за лисицей и статуей растворился в ночной темноте. Сонечка, не стесняясь, выругалась, и, кажется, собиралась последовать за песцом, но уж этого-то я ей не позволил. Мои теневые щупальца мягко обняли ее и забросили в портал, а вслед за ней покинул святилище и я сам, захватив с собой веер Анири.

2

На востоке занималась утренняя заря. Наша повозка, поскрипывая, катила по Дороге, заросшей невысокой травой и имевшей на этом участке самый заброшенный вид. Лу мирно посапывала, свернувшись калачиком в задней ее части, я сидел на козлах, а рядом со мной расположилась Сонечка. Впрочем, химера, хоть и сидела близко, с тем же успехом могла быть за тысячу ли: на меня она не смотрела, задумчиво покусывая кончики своих пальцев.

Сонечка молчит. Сонечка хмурится. Сонечка обижена. На меня. На себя. Разочарована. Мной. Может быть, и собой. Наверняка.

Портал вывел нас аккурат к тому месту посреди бамбуковой рощицы, где мы припрятали лошадь и телегу, и где прохлаждались два монаха-атайца, привязанные к ее колесам. Их мы, конечно, освободили и отпустили восвояси, а сами погрузились на повозку и покатили по узкой лесной дороге, которую мне с немалым трудом пришлось организовывать.

Ситуацию мы не обсуждали. Как-то и времени для этого не было. Да и устали мы, чего греха таить? А, кроме того, что ее обсуждать? Понятно все и так. Настроение у всех было нерадостное, особенно у Сонечки, хотя как по мне, так еще все не так уж и плохо обернулось. Во всяком случае, мы живы и более ничего не должны песцу. Это — плюс. Большой и жирный. Были и минусы, жирностью и размерами мало уступавшие плюсу: мы выпустили в мир демона, вернее сказать демоницу. Демоницу, известную своей кровожадностью. И теперь понятия не имели, где она есть, чем занимается и что собирается предпринять. Второй демон, который много чего был нам должен, сбежал от нас, и теперь, чтобы потребовать с него плату, придется вначале его догнать. Ах, как хитро он воспользовался формулировкой «если попросите». Сложно что-то попросить у того, кто находится от вас на приличном расстоянии и стремиться расстояние это сделать еще более приличным. Как не крути, совершенно все не по плану пошло. Потому так хмурится Сонечка, потому не хочет смотреть в мою сторону. Будто бы в тех обстоятельствах я мог предпринять что-то другое.

В дополнении к вышеперечисленному, где-то бегает бронзовый одноглазый голем, имеющий на нас зуб. А может быть, уже и не бегает, а наоборот: выдохся, замер на месте и снова изображает из себя статую. Впрочем, его я не слишком опасался — Анири его явно сильнее интересовала, чем мы.

— Самое поганое, что я ее не ощущаю, — пробормотала Сонечка. — Совсем. А должна бы. Я же нуранит все-таки. Надеюсь.

О как. Интересно. Неужели Анири настолько сильная демоница, что умеет скрывать свое присутствие от нуранитов? В таком случае, ее ранг никак не ниже Повелителя, а это очень серьезно. Либо она вовсе и не демон.

— А Пу? — спросил я. — Его-то ты чувствуешь?

— Да. Мы по его следу и едем, — кивнула Сонечка. — И даже почему-то не особо отстаем, хотя он бежит сильно быстрее нашей клячи.

Тут мне спасибо. Впрочем, не отставать, когда кто-то движется быстрее тебя — фокус не такой уж и сложный. Достаточно просто ехать более короткой дорогой, а вернее сказать Дорогой. Сложность в другом.

— Может, лучше мне по воздуху его нагнать? — предложила Сонечка. — Мы не отстаем, но мы его и не настигаем. Он выносливее нашей лошади, и как только она устанет, так он сразу уйдет в отрыв, и мы его потеряем.

Она иногда такая наивная, моя Сонечка.

— Не стоит. Никуда он от нас не денется. Лошадь отдохнет — нагоним. Пока он бежит за Анири — пусть бежит.

Я очень легко концентрировался на следе песца, но вот Анири, я, как и Сонечка, не ощущал. У Пу же, кажется, такой проблемы не было.

— Только не факт, что он бежит в ту же сторону, что и она, — заметила Сонечка. — Может, он, наоборот, нас в сторону от нее уводит, как думаешь?

— С него станется, — согласился я. — Но я думаю, что он все-таки за ней бежит. Посмотри на землю. Видишь — цепочка крупных глубоких следов? Это голем оставил. А он-то от Анири в сторону уводить не будет.

Сонечка подумала несколько мгновений, потом кивнула, признавая мою правоту.

— Одного не пойму: почему она по торному пути бежит? Ей же проще убегать по пересеченной местности.

Вот это меня изрядно повеселило.

— Сонечка, все дело в том, что она и убегает по пересеченной местности. Когда она тут пробегала, когда за ней голем тут бежал, а их обоих Пу догонял, никакой дороги здесь и не было. Она только сейчас появилась. В некотором роде они ее и проложили. Ну и я, конечно.

Наша лошадь, хоть и относилась к выносливой породе, стала выдыхаться ближе к полудню — уж слишком запущена была дорога, по которой ей приходилось тянуть повозку. Местность вокруг успела поменяться: гора Шу осталась далеко позади, бамбуковые и апельсиновые рощи сменились заболоченным хвойным редколесьем. К этому моменту Сонечка уж и думать забыла дуться на меня, а Лу проснулась. Проснулась в крайне мрачном настроении: бегство песца вообще на нее самое тяжелое впечатление произвело.

— А ведь я ему почти что поверила, — призналась она нам. — Там, в Тхи-Шу, он меня так от Атая защищал — просто жизнь несколько раз спас, иначе он бы меня затоптал! Да и до того очень предупредительно себя вел. А потом вдруг оказывается, что все это было, чтобы усыпить нашу бдительность и сбежать. Он ведь, подлец, наверняка с самого начал нас обмануть задумал.

— Догоним — поможешь Сонечке оттаскать его за хвост, — сказал я, останавливая лошадь возле маленького ручейка. — А пока что — привал. Разбудите меня через полтора часа, у меня ощущение, что я нашу телегу на себе тащил. Вместе с кобылой. А ее накормить не забудьте. И напоить.

Устроился в задней части телеги и заснул. И снилась мне всякая муть. Малин, отлитый в бронзе, объяснял Нурану, тоже бронзовому, как правильно охотиться на бронзовых же демонов. Нуран при этом был очень на Криса похож, разве что в плечах поуже, да волосы длиннее, а так — как с него отливали. Зато Малин был классический, один в один как в Храме Дорог. Кажется, оба они были слегка под хмелем, но тут я не уверен, если честно. Потом приходила Луиза, хвала богам, не бронзовая, спрашивала, как правильно помидорную рассаду в грунт пересаживать. И про подкормку для огурцов. И про саженцы валерианы и котовника. Очень расстроилась, что такую рассаду не продают, но несколько успокоилась, когда я сказал, в какой лавке могут быть семена. А потом за ней пришла серебряная Луня, взяла ее за руку и увела. Вот Луня совершенно непохожа оказалась на свою статую, хотя и крылья присутствовали, и хвост, — в ее внешности просматривались черты Баст и Арники, а вот эльфийского ровным счетом ничего не было. А потом меня Сонечка разбудила.

Выспаться я особо не выспался, но хоть не таким разбитым себя теперь ощущал. Мы снова тронулись в путь, и я даже какое-то время заставлял лошадь бежать настолько быстро, насколько она могла. Конечно, не тяжеловозу тягаться с демоном в скорости, но важно было обозначить для Дороги, что мы Пу нагоняем. Затем снова на шаг перешел, когда почувствовал, что расстояние между нами начало медленно, но верно сокращаться. Обедал на ходу — Лу воспользовалась временем, пока я спал, и приготовила из копченой козлятины, рисовых лепешек и ростков бамбука что-то вроде бутербродов, да еще и чай заварила. Не так хорошо, как я это делаю, но пить вполне можно было. Так что настроение у меня несколько поднялось, и я даже попытался поднять его и нашей ведьме, развлекая ее разговором на сторонние темы. Без особого, впрочем, успеха. Что касается Сонечки, то пришла ее очередь поспать, так что в нашей беседе она участия не принимала, и та заглохла сама собой. Что мне оставалось делать? Следить за Дорогой и размышлять.

Мысли мои крутились вокруг ночных наших приключений. Я не из тех людей, что склонны к переживаниям насчет допущенных ошибок, но у меня в обычае анализировать свои поступки для того хотя бы, чтобы не ошибиться вновь в похожей ситуации. Сейчас я пытался понять, можно ли было предотвратить побег Анири и Пу, и, как не крути, выходило, что можно было. Моя вина была в том, что ночью в святилище я не увидел возможности обезвредить голема иначе, как призвав на поле боя дополнительного участника. Видимо, я подсознательно действовал по сработавшему один раз сценарию, когда появление Пу в домике Квуна избавило нас от опасности со стороны Чайфанга. Согласитесь, уж больно схожие были обстоятельства, так что я даже и не пытался найти иного способа. Сейчас же я ясно видел: иной способ был. Стоило лишь посмотреть на проблему чуть более внимательно, не отвлекаясь на первое пришедшее в голову решение.

Сонечка проснулась часа через два, видимо от того, что почувствовала, как мы настигаем Пу.

— Ого, — сказала она, потягиваясь. — Мы же его почти что нагнали. Неужели он выдохся и тоже отдохнуть остановился?

Пожелай я сейчас догнать Пу, много времени у меня бы это не заняло: он и в самом деле вроде как перестал убегать.

— Когда-то же и он должен был устать, — пожал плечами я. — Что делать будем? Тоже остановимся на отдых или все-таки настигнем его и оттаскаем за хвост?

Зря я так вопрос сформулировал. Поздно спохватился — два голоса тут же выступило за хвостоотаскивание. Это от усталости. Прокладывать Дорогу там, где никогда дороги не было — уж легче мешки с углем таскать. Возможно, проще было бы, как предлагала Сонечка, с самого начала догонять песца лётом, неся Лу на руках, но, во-первых, ведьма категорически не хотела в небо, а во-вторых, тогда пришлось бы бросить наш трофейный транспорт, а мы с химерой уже как-то привыкли путешествовать с относительным комфортом. Вариант оставить ведьму с повозкой, а самим догонять Пу, мы даже и не рассматривали.

— Если он может один за Анири бежать, отчего бы ему в нашей компании ее не преследовать? — ответила Сонечка на мои попытки уговорить ее и Лу не трогать пока песца. — Ну, после того, как отрегенерирует, конечно.

— Вы только поаккуратнее, а то перестараетесь и нарушите Договор, — предостерег я.

— Ничего, немного электричества ему не повредит, — заявила Лу. — Мне как-то мастер Фу говорил, что так даже сердце, которое остановилось, вновь запустить можно. Так что я в лечебно-профилактических целях. Ему даже полезно будет.

Пу обнаружился на большой поляне, да не один, а в компании бронзового Атая. Когда наша повозка выкатила из кедровой рощи, истукан был как раз занят тем, что топтал нашего песца, да так тщательно и с такой методичностью, будто старался как можно плотнее вбить демона в местную влажную почву, от которой пахло свежедобытым торфом. Пу уже не сопротивлялся — от такого обращения он, видимо, потерял сознание. Что касается его облика, то он очень пострадал: белый его мех с серо-коричневатым оттенком подшерстка был обильно окрашен красным, мощные лапы были переломаны и раздавлены, а шикарный песячий хвост, за который так хотели оттаскать демона Сонечка и Лу, более напоминал облезший побитый молью воротник, угодивший в выгребную яму.

При нашем появлении, голем повернул голову, посмотрел на нас своим единственным глазом и погрозил нам бронзовым кулаком, но втаптывать песца в землю не перестал. Сонечка тут же сорвалась с повозки и понеслась в их сторону, вытаскивая на ходу меч, Лу обрушила на бронзового истукана молнию, а я пока что ограничился лишь тем, что припарковал наш транспорт под ближайшим кедром.

Я вообще предпочитаю, чтобы каждый занимался тем, что у него лучше всего получается. Сонечка замечательно дерется — пусть дерется, у Лу выходят прекрасные ветвистые молнии — их бы и Крис одобрил — так пускай лупит голема молниями. К слову сказать, то ли от того, что в этот раз ведьма вложила в свою атаку больше злости, то ли от того, что дело происходило не в атайском святилище, а вдалеке от атайских монастырей и храмов, но ее молния произвела на голема более существенное впечатление, чем прежде: он даже чуть присел от удара, а на плече, в месте куда угодил разряд, бронза чуть оплавилась. Что касается меня, то я с големами драться не обучен, молнии — тоже не мой конек, так что я бы вообще предпочел не вмешиваться в эти разборки, коль статуя Атая не выказывает признаков договороспособности. Другое дело, что как только голем отвлекся на Сонечку, и, пытаясь размозжить ей голову ударом кулака, сошел с потоптанного тела Пу, мои теневые щупальца подхватили песца и оттащили к повозке. Тут чуть безопаснее будет, кроме того Лу сразу принялась хлопотать над его ранами, хотя это, с моей точки зрения, лишнее. Во-первых, раны таковы, что хлопочи, что не хлопочи над ними, это мало поможет. Тут либо наш песец сдохнет, либо самостоятельно регенерирует, а медицина в лице Лу бессильна в любом случае. Во-вторых, кому как, а мне Пу не слишком было жалко. Нечего было сбегать, да еще и попадаться под ноги голему. А в-третьих, меня сейчас более беспокоила драка Сонечки и бронзового Атая. Чего бы я совсем не хотел, так это того, чтобы в местный торф, вместо песца начали втаптывать мою химерочку.

Сонечка, разумеется, этого тоже не хотела, потому уходила от ударов бронзовых кулаков и пинков бронзовых ног очень аккуратно. Другое дело, что ее Хрисаора мало ущерба могла нанести такому противнику. Сонечка и сама это прекрасно понимала, потому удары наносила скупо, целя исключительно в суставы-сочленения. Логично. Если у голема где и есть слабые места — то это там. Вот только пока что от этих ударов голему ни холодно, ни жарко — видимо алхимик, который его создал, хорошо продумал устройство своей куклы и постарался максимально защитить ее уязвимые места.

— Сонечка, попробуй «Кандалы Проклятых»! — крикнул я.

Вот сейчас и узнаем, можно ли было ночью обойтись без освобождения Анири или нет. Вообще-то «Кандалы» больше против демонов применяют, да против магов, когда их живыми захватить хотят. Еще против оборотней — когда хотят запереть их в одном из обликов. Против вампиров — чтобы туманом не расползлись и чарами голову окружающим не морочили. Против големов — никогда не слышал, но «Кандалы» всегда позиционировались как артефакт универсальный, разрывающий связь субъекта воздействия с источником его силы, какого бы происхождения этот источник не был. Отчего бы им и не сработать?

Сонечка меня с полуслова поняла, выхватила «Кандалы» из кармана, проскользнула под правой рукой голема, проскочила между бронзовых ног, запрыгнула на его широкую спину, раскрутила серебряную цепочку над головой, захлестнула ее вокруг шеи, и спрыгнула на землю, сделав в воздухе обратное сальто.

Голем замер. Заскрежетал. Закачался. И медленно опустился на колени.

— Сработало! — крикнула Сонечка. — Эни — голова!

— С тебя поцелуй! — крикнул в ответ я.

То есть Анири освобождать было не обязательно. Впрочем, далеко не факт: в святилище голем гораздо сильнее был, возможно «Кандалы» и не сработали бы в тех условиях. Я же не мог там портал открыть, правильно? Но, конечно, это я сейчас себя немного утешить пытаюсь, оправдать перед самим собой промах с освобождением демоницы.

— Только в щечку, — ответила химера, убирая меч в ножны и обходя голема по широкой дуге.

Тот медленно и, как мне казалось, судорожно поднимал руки к шее, к душившей его серебряной цепочке. Коснулся ее. Попытался сорвать. Разумеется, у него не получилось — снять «Кандалы» с себя, без посторонней помощи, невозможно. Пу свидетель.

— Идет, — согласился я, подставляя щеку для поцелуя.

Конечно, в самый последний момент я снова повернул голову и подставил губы. В конце концов, если сработала однажды, отчего бы этому трюку не сработать и во второй раз? Вот только в этот раз мои губы встретились не с губами Сонечки, а то ли с паучьими жвалами, то ли с присосками гусеницы, обильно измазавшими меня липкой зеленовато-розовой слизью.

В следующую минуту химера весело и заливисто смеялась, а я пытался отплеваться от горько-соленой слизи и оттереть ее своим носовым платком. Ругаться — не ругался. Не мог. Судя по всему, в слизи содержалось что-то парализующее, потому что челюсти у меня почти что отнялись и занемели. И язык. Так что я напрочь потерял дар речи. Ну, Сонечка!

— А представь: ты и я в постели, — томно прошептала химера, подойдя ко мне близко-близко, заглянув в глаза и обняв за плечи. — И в самый жаркий момент что-нибудь такое. Или посерьезнее: кислота, к примеру. Хочешь, мой сладкий?

Ответить я не мог — слишком плохо владел языком. Сонечка улыбнулась, провела тыльной стороной ладони по моей щеке, убирая с нее ошметки слизи и поцеловала. В щечку, конечно. Хоть какое-то утешение. В иной обстановке я бы вполне удовольствовался этим утешительным призом, однако сейчас на это вдруг не оказалось времени.

— Фмафы фафем фафеф! — сказал я.

— Для «да» — слишком многословно, — заметила Сонечка. — Так что я буду считать, что это — «нет».

Пришлось схватить ее за плечи и развернуть на сто восемьдесят градусов, раз уж она меня совсем не понимала. Я-то видел, чем голем занимался, а она — нет, потому что спиной к нему стояла. Что до нашей спутницы, то та слишком ранами песца увлечена, на окружающую действительность вообще никакого внимания не обращает. И зря. Голем с усилием тянул за цепочку «Кандалов», и монетки-грузила, которые намертво вгрызлись в его металлическую плоть, стали ее плавить, вытягивая бронзу длинными тягучими каплями.

Видимо, сонечкина слизь содержала, кроме парализатора, еще и что-то галлюциногенное. Иначе как объяснить, отчего я теперь видел не только бронзовую четырехметровую куклу, но и того, кого она изображала, причем одновременно их обоих в одном и том же месте? Атай был точь-в-точь, как голем, разве что в плечах поуже и грудь впалая, а так — очень похож. Момент — и он освободился.

— Гламура-неваляшка, — пробормотала Сонечка. — Этого быть не может.

— Фаффафофмо, — предостерег ее я.

Освободившись, голем разорвал на две части серебряную цепочку «Кандалов», отбросил ее прочь, в момент оказался рядом с нами и одним ударом смел химеру в сторону. Сонечка, без всякого сомнения, смогла бы избежать этого удара, отпрыгнув или присев, но тогда бронзовый кулак достался бы мне, так что, жертвуя собой, она спасла мою жизнь. Ужас холодным душем обжег меня, но испугался я вовсе не смерти — я и осознать-то толком не успел, что мне что-то угрожает. Испугался я за Сонечку. Удар, который она приняла на себя, был ужасен, любого человека он, безусловно, убил бы. Да и говорить, что я спасен, было еще очень рано — второй кулак Атая навис надо мной. Еще мгновение, и от меня останется влажное место… еще секунда… и я поймал этот кулак раскрытой ладонью.

За спиной раскрылись рыжие крылья, сильно чесались места, откуда росли рога.

— Как ты достал, Скатта, — с чувством сообщил я Атаю хриплым, застуженным голосом.

И ударил статую второй рукой. По челюсти. Не слишком, как мне показалось, сильно.

— Я — не сторонник силовых мер воздействия, ты же знаешь, но об этом последние дни только и мечтал, — признался я отступившему назад Атаю, который теперь держался одной рукой за свернутую челюсть. — Даже в Ицкароне мне так этого не хотелось, как здесь, у тебя. Веришь?

— Ты пожалеешь! — пообещал Атай в ответ. Несмотря на травму челюсти, говорил он вполне внятно. — Я тебя уничтожу, демон!

— Ты здесь, я смотрю, совсем связь с реальностью потерял, гоняя мелких и их последователей, — покачал я рогатой головой. — Снова Великим Героем себя возомнил?

Атай попытался ударить меня, но у него снова не получилось: вновь меня защитила Сонечка, на этот раз схватив его руку за запястье.

— Это все потому, что ему давно не встречался противник его уровня, — сказала она рокочущим баритоном, отбрасывая Атая пинком метров на шесть в сторону. — Позволь, я ему сам объясню, как он заблуждается. По-родственному…

Обрадованный тем, что моя химерочка жива, я даже не сразу понял, что с ее обликом произошло что-то не вполне обычное: она сильно раздалась в плечах, зачем-то отпустила волосы до плеч, поменяла форму лица на более квадратную и совершенно спрятала свой бюст. Да чего уж там, сейчас она больше юношу напоминала, чем девушку. Конечно, я всегда знал, что Сонечка может перестроить свой организм, чтобы выглядеть как мужчина, но раньше этого за ней не водилось. Сознание мое не выдержало этих видений и милосердно оставило меня. Прежде чем окончательно потерять связь с реальностью, я успел подумать, что надо будет обязательно подать Сонечке идею торговать своей слизью — очень забористая штука. Главное, чтобы процесс ее выделения не подпал под статью об изготовлении наркотических веществ. Лучше сразу у хорошего адвоката на эту тему проконсультироваться. У Роада, к примеру…

3

Сознание возвращалось ко мне медленно и мучительно. Жутко болела голова — будто целая бригада подгорных гномов поселилась у меня внутри черепа и задалась целью полностью перестроить внутреннее убранство своего нового жилища. Споро работая молотами, мотыгами и кирками, эти ребята прорубали в моей голове туннели и целые залы, а когда кость оказывалась для них слишком крепкой и толстой, не брезговали и применением алхимического порошка. Ужасно ломило суставы и позвоночник, словно я три дня к ряду таскал на себе пудовые камни, а затем разом постарел на полторы сотни лет и неделю провалялся в сырой и холодной пещере. Мир скакал и прыгал вокруг меня, подбрасывал в воздух, раскручивал, ронял и снова подбрасывал. Слабость и тошнота были такие, какими не бывают при самом глубоком похмелье; пить хотелось так, словно я месяц пролежал под палящим знойным солнцем, но любая моя попытка разлепить губы, чтобы попросить мироздание о глотке воды, была обречена — сил не доставало даже на это. Чтобы приоткрыть глаза и речи быть не могло: веки были тяжелым, словно мраморные надгробные плиты.

Спустя вечность или около того, мне удалось издать слабый стон. Не сказать, чтобы это мне как-то помогло, просто мне жизненно необходимо было обозначить свое отношение к этой вселенной и моему месту в ней. Тут же в ушах заиграли тыпонские цимбалы и жарандийские маракасы, а мой желудок запрыгал, задергался, заплясал под эту отвратительную музыку. А потом кто-то приоткрыл мне рот и влил в него несколько капель терпкого чуть кисловатого питья, пахнувшего прошлогодними носками, замаринованными в желчи морской рыбы. Я закашлялся и попытался выплюнуть этот отвратительный напиток, но мне зажали рот и заставили проглотить его, а затем положили на лоб что-то мокрое, прохладное, пахнущее болотной жижей и незрелыми ягодами.

То ли этот компресс мне помог, то ли проглоченное лекарство оказало чудодейственное действие, но минутой, а может быть, столетием спустя у меня хватило сил, чтобы приоткрыть веки и слабым голосом попросить воды.

— Ну хоть кто-то в себя пришел! — услышал я голос Лу, в котором чувствовалось облегчение, перемешанное пополам с истеричной паникой.

Она склонилась надо мной и напоила меня из глиняной чаши. Слава богам, это была просто вода, пусть и немного отдававшая на вкус болотной тиной, а не то отвратительное лекарство, которое я получил несколько ранее. Напившись, я почувствовал, что голова моя болит уже не так ужасно, что маракасы и цимбалы отправились искать более благодарного слушателя, и что я вполне могу пошевелить руками и ногами. Ведьма помогла мне сесть и прислониться спиной к колесу нашей повозки, — до этого момента я лежал рядом с ним на своем собственном плаще. Судя по всему, очнулся я ранним утром, на рассвете.

— Уфф… — выдохнул я. — Чтоб я еще раз так нажрался! Проклятое рисовое вино. Что мы праздновали-то?

— Ничего не праздновали, и вовсе никакого вина не пили, вы с Атаем дрались, — сообщила мне ведьма, поправляя на моем лбу какие-то влажные растолченные листья, завернутые в мой носовой платок — тот самый компресс, который мне так помог.

— Да? — удивился я. — И кто кого?

Память плохо служила мне, в голове крутились какие-то обрывки сцен с участием бронзового четырехметрового голема.

— Вы! Вы его! — ответила восторженно Лу. — Вы с дадзе ему вчера показали!

Коль победа досталась нам, надеюсь, что нашему противнику сейчас гораздо хуже, чем мне. Иначе какая же это победа, если проигравший чувствует себя лучше победителя?

— А где Сонечка? — поинтересовался я.

— А вот же, на телеге лежит, — ответила Лу. — Только я не знаю, что с ней. Я сначала подумала, что дадзе умерла…

Меня словно подбросили в воздух. Забыв о боли и слабости, я оказался возле химеры. Сонечка, и верно, лежала на телеге рядом с израненным песцом. Кожа ее побледнела до голубизны, губы и ногти и вовсе отдавали бледно-сиреневым. Как тут не подумать, что жизнь ее оставила?

— Потом смотрю: ни малейших признаков трупного окоченения. Прислушалась — есть пульс. И дыхание есть. Только очень редкое и слабое. Что это с ней, геджи?

— Спит, — выдохнул я, грузно опираясь на край телеги — мои ноги были словно ватой набиты и плохо меня держали. — У нее бывает, когда много сил потратит. Поспит и проснется. Очень голодная. Так говоришь, мы его побили?

Память с трудом возвращалась ко мне. Я начал вспоминать, как голем освободился от «Кандалов», как ударил Сонечку. Потом, судя по всему, я начал бредить — никак иначе мои дальнейшие воспоминания объяснить было нельзя.

— Еще как! — ответила Лу. — Он ели-ели ноги унес. Все грозился, что вернется и отомстит, но я не верю, что он вернется. Уж очень вы крепко его побили!

Таак…

— Кто грозился? Голем? — уточнил я у ведьмы.

— Атай. Ну и голем тоже. А у вас очень красивый бог, вы знаете? Рога — закачаешься. У дадзе — так себе, хоть и сильный, а у вас — красивый!

Таак…

— Будет лучше, если ты мне подробно расскажешь, о том, что здесь видела, — сказал я, между делом нащупывая у Сонечки на шее сонную артерию. Лучше самому убедиться, что сердце химеры бьется.

— Да мне и рассказывать почти что нечего, — огорченно покачала головой ведьма. — Я начало пропустила, ранами Пу занималась. А потом, когда на шум голову подняла, дадзе и ее бог дрались с Атаем, а вы и ваш бог стояли в стороне и подбадривали их. А когда Атай побежал, вы ему вслед свистели. А потом бог дадзе ушел, она сразу обмякла, вы с вашим богом ее подхватили и на повозку отнесли. А потом и ваш бог тоже ушел, вы вдруг осели на землю и сознание потеряли. Я пыталась вас в чувство привести, но не могла. Пришлось специально для вас зелье одно секретное приготовить, его рецепту меня мастер Фу научил. Он говорил, что оно и мертвого поднимет, и чтобы я никому-никому рецепт не рассказывала, разве что своей лучшей ученице или ученику, если у меня будут ученики, конечно. Я его на дадзе попробовала — никакого эффекта, а вам помогло.

Сонная артерия Сонечки под моими пальцами чуть заметно дернулась. Ну, хоть что-то хорошо.

— Какие боги, о чем ты говоришь? — спросил я у ведьмы, направляясь к лошади, которая паслась шагах в семи от нас — видимо ведьма ее выпрягла, а я собирался впрячь ее обратно в повозку.

— Ну как же… ваш — высокий, рыжий, рога шикарные, а крылья — как у орла. На лице глаза голубые, а на плечах — красные. А у дадзе — широкоплечий, высокий, сильный, сероглазый, молодой, а волосы как будто седые. Типичный суранец. А что, мы уезжаем?

— Уезжаем, — подтвердил я. — Надо уносить отсюда ноги. Тут, видимо, от болот испарения какие-то. Ты же наши вещи не распаковывала? Котелок на огне грела? Забирай его, поехали.

В голове все еще шумело, но в этот раз у меня не было цели самому прокладывать Дорогу, кого-то преследуя. Теперь мне надо было просто выехать на нее — это намного легче.

— А куда мы едем? — спросила Лу.

— В трактир какой-нибудь, — ответил я. — Сонечка очень голодная проснется, да и вообще, я хочу следующую ночь в кровати спать. И вымыться. Раз уж Анири мы не догнали…

— Ваш бог сказал, что и не догоним, — перебила меня Лу. — Просил вам передать, что годы и десятилетия пройдут, прежде чем вы ее увидите. Что лучше вам поисками Лары Уиллис заняться вместо того, чтобы всякими глупостями себе голову забивать.

— И все-то он знает, — пробормотал я.

Разумеется, все, что рассказывала Лу, имело логическое объяснение. Вот мы скоро выедем на Дорогу, доберемся по ней до хорошего постоянного двора, там я приму теплую ванную, поужинаю, шум в голове поуляжется, и я обязательно найду его — это самое логическое объяснение. А пока что думать об этом не стану. Ни к месту это.

— А с песцом что? — поинтересовался я.

— Жив, но очень плох, — ответила Лу. — Я ничего не могу с ним поделать. От Атая ему очень сильно досталось — живого места нет. Но тоже дышит и даже в сознание один раз приходил. Прощение у меня попросил, сказал, что я хорошая, и снова отключился. Вы не знаете, он сможет поправиться?

— Вообще-то у нас по демонам Сонечка специалист, — ответил я. — Насколько я понимаю эту систему, чтобы демон отрегенерировал, ему нужны соответствующие его профилю человеческие эманации. Он, кажется, из мошенников, значит, на постоялом дворе сможет подпитаться — каждый трактирщик всегда немного плут.

Однако Пу пришел в себя еще раньше — как раз когда мы выехали на Дорогу.

— Пу… — выдохнул он слабым голосом. — Простите господин Энжел, что так получилось. Песец как не удобно вышло. Но мне очень, очень надо было догнать Анири. У нее после заточения, видимо, голова кругом пошла. Как бы глупостей не наделала. Потому я и от вас убежал — чтобы ее догнать.

— И как, догнал? — полюбопытствовал я.

— Догнал, — вздохнул Пу. — Себе на хвост. Песец…

— Что такое?

— Это не я ее догнал, это Атай. Она, бедняжка, из сил выбилась, а он-то бронзовый, он сутками бежать может. Я очень вовремя прибежал, он ее почти что поймал. А тут я — и песец.

— Дай угадаю: ты его на себя отвлек, а она снова сбежала — и пу? — спросил я.

— Пу, — подтвердил он и тяжело вздохнул. — Я не в обиде, поймите. Но больно — песец.

Он вскоре снова заснул, задремала и Лу, уставшая от переживаний и бессонной ночи. Я поборол искушение обнаружить трактир за первым же поворотом Дороги, и решил для безопасности уехать как можно дальше. Дорога, видимо почувствовав мое желание, повела нас через весьма странные места. К примеру, мы ехали через лес, листва на деревьях которого была ярко-синего цвета, затем петляли между полупрозрачными соляными холмами под светом трех тусклых солнц, затем катили по широкому хрустальному мосту, проброшенному над кипящим лавовым морем, а напоследок проехались под землей полутемным туннелем, пропахшим гномьим маслом и кислотой.

Этот туннель вывел нас в предгорье, где росли самые обычные карагачи и тополя, за которыми прятались почерневшие снежные бугры. Было по-весеннему сыро и прохладно, день клонился к закату. Проехав еще немного, я увидел каменное двухэтажное здание с черепичной крышей и вывеской, на которой яркими красками были намалеваны кровать, пивная кружка и большое блюдо с жареной курицей. Вывеска мне понравилась, и я решил, что уж здесь-то точно никаких атайцев не встречу. И не ошибся.

Хозяином постоялого двора оказался кряжистый рыжебородый гном с необъятным пивным пузом. Назвался он Кашем Борнитчеканкой. Лу, несколько осоловевшая спросонья, долго пялилась на него и на трех его помощников — тоже гномьего племени, таких же рыжебородых, как хозяин, но не столь необъятных в талии, как он, — то ли сыновей его, то ли племянников. Ведьму можно было понять: в Катае гномы большая редкость, хотя они и не считаются нежелательной расой, как эльфы. Видимо их всегда там водилось немного, а те, что там сейчас живут, предпочитают людям на глаза не показываться, тем более атайцам — мало ли что. Так что эти гномы были первыми, кого ведьме довелось увидеть в своей жизни.

Встретили нас приветливо и по высшему разряду: не спросив ни монетки денег — у гномов не принято брать предоплату за услуги — и не задав ни одного лишнего вопроса, нас окружили вниманием и заботой. Сонечку очень аккуратно перенесли в просторную комнату наверху, то же самое сделали и для Пу, только переносили его еще более осторожно, и комната его была на первом этаже.

Говорили тут не по-катайски, а, кажется, по-лутомски, впрочем, не зная лутомского, уверенности в этом у меня не было. Желая проверить, в нашем ли мы теперь мире находимся, я поинтересовался у хозяина примет ли он за постой чек Гномьего банка Ицкарона, и в ответ получил заверение, что такая оплата его вполне устроит. Видимо, мир все-таки наш, несмотря на снова поменявшееся время года. Уточнив текущую дату, я вначале даже растерялся: по словам господина Борнитчеканки, сегодня было двадцать четвертое апреля 3170 года, что вполне соответствовало моему внутреннему календарю, но ведь из Катая-то мы уехали в середине июля! Как, простите, это понимать?

Пока я переваривал полученную информацию, ведьма времени не теряла: спросив горячей воды, чистые полотна и дощечки, чтобы соорудить для песца нормальные шины и как следует сложить его переломанные кости, она удалилась в его комнату, откуда вскоре послышались приглушенные крики бывшего катайского бога. Меня же вначале проводили в настоящую гномью баньку[75], забрав грязную одежду для стирки и выдав мне просторный махровый халат, а после угостили шикарным ужином: запеченной на углях бараниной, тушеными в сметане белыми грибами, отварными клецками и медовухой местного варения. Чуть позже мне компанию составила уставшая Лу, тоже побывавшая в бане и облаченная в такой же, как и у меня халат. Вначале ела ведьма мало и без аппетита, спросив себе на ужин пресного вареного риса и чистой воды; затем, попробовав по моему совету медовуху, заказала себе тушеного в сметане карпа, после — запеченных каштанов, а когда я отправлялся наверх в свою комнату спать, потребовала зажарить себе двух цыплят. Ну а что, магичка все-таки, все маги — обжоры и гурманы, если их не ограничивать в еде, а Лу накануне и сегодня много и разнообразно магичила.

4

— Догадываешься, зачем я пришел? — спросил я, усаживаясь на низкий трехногий табурет.

Гномы разместили Пу в комнате, не предназначенной для постояльцев — гостевые помещения располагались на втором этаже, а здесь, судя по всему, до нашего приезда проживал сам хозяин. Сделано это было не из-за недостатка помещений, а просто потому, что израненного песца решили не беспокоить подъемом по узкой винтовой лестнице. Потому и мебель была тут гномья — низкая, крепкая, основательная.

Выражение песячьей морды вмиг приобрело самое невинное выражение, но глаза его выдали — они забегали по сторонам, и в них появилось какое-то затравленное беспокойство.

— Если вы о том, чтобы я Квуна вернул, то никакого смысла в этом сейчас нет, — зачастил он. — Это его убьет просто — я же песец какой больной! Селезенка лопнула, легкое порвано, почки опущены, задние лапы переломаны, позвоночник перебит, многочисленные внутренние кровотечения, сотрясение мозга, хвост — без слез не взглянешь… Пу… Вам Квуна Жао не жалко, нет? Даже если выживет — кому он такой нужен будет? Я, как его представитель, заявляю: песец!

— Это все понятно, — сказал я, — твой лечащий врач тоже считает, что пока о возвращении мастера Квуна и речи быть не может.

С утра я переговорил с ведьмой. Песец поправлялся тяжело; хотя за ночь ему и стало получше, о возвращении Квуна в такое тело говорить было очень рано — в этом мы с ведьмой были единогласны. Вот только и ей, и мне непонятно было, то ли песец реально настолько пострадал в столкновении с големом, то ли он намеренно замедлил свою регенерацию, чтобы обезопаситься. Мои познания в демонологии не были настолько глубоки, чтобы ответить на этот вопрос однозначно, а наш эксперт дрыхла этажом выше без задних ног. Впрочем, определенные подозрения на этот счет у меня все же были.

Пу вздохнул с видимым облегчением, а я вытащил из сумки шелковый свиток с описанием куакоуйтэ и протянул ему. Песец покосился на этот свиток, но брать его не стал, хотя левой передней лапой он вполне мог шевелить.

— Ты говорил, что вся память Квуна тебе доступна, значит, ты вполне способен прочитать, что в этом свитке написано, — сказал я.

— Могу, — сказал песец. — Но читать не буду. Незачем это. Я и без того прекрасно знаю, что там записано. И даже чуть больше.

— Ты еще скажи, что сам писал, — хмыкнул я.

— Нет, я не по этой части, — ответил Пу, — каллиграфия мне никогда особо не давалась. Это Анири писала. До того, как ее совсем скрутило, и она на людей бросаться начала. Почувствовала, что для нее последние времена наступают, и спешила записать все, что знала и помнила о мире, в котором мы жили до прихода Атая. Не успела, конечно. Просветленные ей на хвост плотно сели, и она так и не закончила свои записи, а те, что успела закончить, большей частью в руки атайцев и попали. Песец, грустно как…

— А я-то думал, что это свиток о куакоуйтэ, — сказал я.

— Нет, это свиток о Шу Цзы — том, кто куакоуйтэ делал. О боге-ремесленнике. Он был очень хорошим богом. Золотые руки, золотая голова, золотое сердце. Мастер какой был! Брал кусок глины — грязь одна, смотреть не на что. Помнет, полепит… смотришь — птица диковинная. Песни поет, летает. Или каменюка лежит на земле, обходят ее, спотыкаются. Возьмет молоточек, возьмет резец, там обтесает, там постучит… И, пу, — кошка. Мышей ловит, мурчит, только что по деревьям не лазает — все-таки тяжелая, каменная, не выдерживают деревья. Шу Цзы все уважали. Император — в особенности, хотя Шу Цзы происхождения простого был — ему мастеровые поклонялись. Гончары всякие, скульпторы, камнерезы, строители. А когда Атай войной пошел, многие только за счет Шу Цзы и выжили. Если бы не он, если бы не его Воскрешенные, и я, и Анири, и много кто еще в последней битве и полегли бы. А так — убежали. Император и все его семейство тоже убежали бы, если бы не такими гордыми были. Хотя… Все равно сгинули все. Так или иначе — какая разница, в сущности? Эх, нам бы тогда его сразу послушать и убегать из Поднебесной. Надо было с ним уходить. Когда Атай Императора низверг, уже сразу все понятно было. Нет же, мы все какие-то иллюзии питали. А потом уже поздно было.

— То есть, ты хочешь сказать, что эти монеты делал бог Шу Цзы, который после прихода Атая куда-то убежал? — выделил я самое главное из речи Пу.

— Ага. Собрал верующих, человек пятьсот, не более того, но зато самых верных. Плюс сотня Воскрешенных. Упаковал вещички, сел в паланкин и отправился в эмиграцию. И песец — только его и видели.

— Что за Воскрешенные? — заинтересовался я. — Они как-то с теми хрустальными монетками связаны?

— Пу! Это его самое главное, самое важное чудодейство было. Шу Цзы в куакоуйтэ души своих самых преданных верующих упаковывал. А потом брал глину, лепил из нее куклу, обжигал на живом огне, вкладывал ей в голову монетку с душой — и человек будто и не умирал вовсе. Такие Воскрешенные потом в его чертогах жили — у Шу Цзы целый подземный дворец в горе Танксю был. Ну как дворец… пещеры, но очень красиво оформленные. Все стены в самоцветных мозаиках, световоды из самого чистого кварца, полы — мраморные… красота — песец! Я у него пару раз в гостях вместе с Рейко был, ну предком малышки Лу. В последний раз мы втроем очень душевно посидели. Я у Ибасу — бога рыболовов — большую вязанку вяленой горбуши выменял, а Рейко бочонок рисового вина где-то достал. Мы…

— Давай про то, как вы культурно отдыхали в доатайскую эпоху, ты позже расскажешь, — перебил я песца. — Лучше скажи, куда Шу Цзы эмигрировал.

— В Лутом. Он, вообще-то, еще до того как Атай пришел, в Лутом хотел перебраться. Ему всегда казалось, что у нас его недооценивают. Нефритовая Принцесса отказала, Император, хоть и уважает, но на пирах приходится сидеть далеко не на самом почетном месте, сыновья и племянники Императора — так те вообще ни во что не ставят. А в Лутоме постоянно то мастабы строят, то каналы роют, то плотины мастерят. Но все как-то откладывал. Бог — это не человек, который в мешок барахлишко уложил и песец. Богу переезжать всегда непросто. Верующие нужны, да не абы какие, а самые ортодоксальные. Миссионеры и пророки. А пророком разве от хорошей жизни станешь? Хороший пророк обязательно гоним должен быть. Чтобы ни кола, ни двора. Таких в мирное время не найти. У кого семья, у кого работа, у кого соседи хорошие. А потом Атай пришел — и сразу у многих земля под пятками гореть стала. Шу Цзы под это дело и переселился.

— А монетки, значит, он тоже с собой забрал? — уточнил я.

— Ну, хвост на отсечение не дам, но как их ему не забрать? Такая ценность! Если сундук с куакоуйтэ где и находится — то это в Лутоме. Ну, или еще где-нибудь, но попал туда из Лутома — пу! Следы там надо искать.

Мне вдруг вспомнились, что Фьюарин рассказывала о статуях в комнате, где она нашла Лару Уиллис. Конечно, хвост Пу я на отсечение бы не дал, но все же очень даже могло быть, что статуи эти — как раз те самые Воскрешенные. Если это так, то и гробница, скорее всего, какого-нибудь жреца Шу Цзы. Может быть, того самого, который руководил исходом шуцзыстов из Катая в Лутом. Как, кстати, его звали?

— А этот Шу Цзы человеческие тела использовал или наподобие тебя? — поинтересовался я.

— Нет, таких, как я, не так много было, — ответил Пу. — Лун Бо, Хвань Гай, Сунь Укур, Катасай Хе… Ну, если самых известных брать. А Шу Цзы в жрецах воплощался. Его последнего жреца, с которым я знаком был, звали Ону Бири, кажется.

Это имя мне ничего не сказало. Как и имя самого Шу Цзы. Само по себе это ничего не значило — в Лутоме свой пантеон, а я даже Ицкаронских богов далеко не всех знаю. Вряд ли их вообще всех кто-то знает, разве что какой-нибудь жрец Библиотекаря выбрал этот предмет в качестве своего хобби. Что до лутомских богов, то их гораздо меньше, чем у нас, но кто там и за что отвечает, я никогда не интересовался. Конечно, некоторых я знаю, тех, что у всех на слуху: Рара — солнечного бога, как наш Идра, Астру — коллегу Гламуры, Этота — он у них что-то вроде нашего Библиотекаря, ну и Бастиану — аналога нашей Селины. Последнюю — исключительно потому, что девушка моего брата Криса и моя хорошая знакомая Бастиана названа как раз в честь лутомской богини.

Как бы там не было, следы Шу Цзы и сундука с куакоуйтэ следовало теперь искать в Лутоме. Ну что же, остается надеяться, наше пребывание в стране пирамид будет более приятным, чем в Катае. Во всяком случае, там магов не преследуют, разрешают верить во что угодно, и, вообще, народ гораздо терпимее относится как к чужакам, так и к видовому разнообразию. Не удивительно, ведь люди, которые хому хомо сапиенсы, составляют в лучшем случае половину местного населения, причем половину, не обладающую какими-то привилегиями. Там много зверолюдов, не так много, как на Янтарных Островах, конечно, но поболее чем в Тропикане; немало гномов — в южной, горной части страны; встречаются и эльфы, и бураты, и оборотни — на севере, где Лутом граничит с княжествами Лесного Союза. Говорят, именно в Лутоме когда-то очень-очень давно было царство драконов; впрочем, сейчас их там не больше, чем в Суранской империи, то есть почти не осталось.

— Значит нам дорога в Лутом, — подытожил я. — Ну что же, как только Сонечка проснется — так сразу и отправимся. Так, переходим к следующему вопросу. Как мне понимать твою попытку к бегству?

— Я же вам объяснял, — ответил песец. — Я не от вас убегал, а Анири догнать хотел.

— А догнав, вернулся бы обратно? — спросил я, поймав его взгляд.

Он моргнул и отвел глаза в сторону.

— То есть все-таки пытался сбежать, — резюмировал я. — Нехорошо…

— А разве хорошо ждать, когда тебя в подземельные выпинут? — прогнусавил Пу.

— Это дискуссионный вопрос, — сказал я. — А с какой целью ты вообще ее освободил? У меня сложилось впечатление, что она себя как-то не так повела, как ты от нее ожидал. Значит, у тебя на нее были какие-то планы.

Песец отвечать не торопился — размышлял, должно быть, солгать или сказать правду.

— Только не говори, что скучал по ней или что так ее любишь, что жить без нее не можешь, — предупредил я его. — Если уж будешь врать, то ври правдоподобно, чтобы жрец Малина тебе поверил.

Песец поморщился.

— Я лучше вам правду скажу. Были планы. У меня на нее много планов было. Песец сколько. Понимаете, она была одной из самых-самых сильных наших богинь. После низложения Императора, после того как его семья была отправлена в подземельные, только у Анири есть какие-то права на нефритовый трон. Пока я сам находился в ссылке, я много думал о том, как отомстить Атаю. Я собирался поднять против него восстание, и Анири мне нужна была как его предводительница. Если бы люди нас поддержали, если бы снизу нам оказали помощь, если бы мы смогли договориться с другими пантеонами, в том числе и с ицкаронским, у нас были бы неплохие шансы.

— Иными словами, ты собирался организовать демоническое вторжение в Катай, — хмыкнул я. — И ты серьезно рассчитывал, что такой план выгорит?

— Я собирался все как следует обсудить с Анири, — ответил Пу. — Не обязательно бы мы действовали именно таким образом, как я вам сейчас рассказал. Это — программа максимум. Пу… Что об этом говорить сейчас, после того, как Анири убежала?

— У меня создалось впечатление, что она трезво оценила свои силы, и потому дала деру как можно дальше от места былого заточения, — заметил я. — Три с половиной сотни лет в кристалле ослабили ее, ничего бы не вышло из вашего восстания.

— Силы можно и восстановить, — сказал Пу и протяжно вздохнул. — Пу. Было бы желание и время. Впрочем, я ее не виню, ей сильно досталось, если она решила унести лапы из Катая, то я уважаю ее решение.

Как ни старался песец скрыть нотки разочарования и досады в своем голосе, я все же прекрасно понял: он сильно обижен и даже разозлен на Анири, ни о каком реальном уважении и понимании речи нет. Я же считал, что Анири убегала не столько из Катая, сколько от бронзовой статуи. Голем, судя по всему, был создан, чтобы быть ее тюремщиком. С нашей помощью ей удалось вырваться, теперь он преследовал ее.

— Кстати, к вопросу о восстановлении сил, — сказал я. Пу напрягся. — Как долго ты собрался валяться в бинтах и шинах?

— Ох, ах, не знаю, — песцу прямо у меня на глазах стало хуже. — Атай так помял меня, так отделал… может быть, я вообще никогда не поправлюсь, так и останусь калекой, навечно прикованным к постели. Песец…

— Не переживай, не останешься, — усмехнулся я. — Если ты не поправишься в самое ближайшее время, я тобой лично займусь.

— Звучит как угроза, — хмыкнул Пу. — А между тем Договор…

— Ты реально думаешь, что нашел в нем лазейку? Считаешь, что если тело мастера Квуна будет в ненадлежащем состоянии, то мы не станем требовать его возвращения? Твоя наивность меня удивляет, демон. Пересчитай.

— Пу?

— Ты не учитываешь одного: это для Лу мастер Квун — любимый ученик любимого учителя, мне же он ничем не дорог, и я ему ничего не должен. Более того, я вполне верю в то, что ты нам о нем рассказал. По всему выходит, что мастер Квун — премерзостный тип, предатель, подлец и прохиндей, так что так ему и надо. У меня нет особого желания спасать его. С другой стороны, жрец Малина не может позволить, чтобы кто-то, как ты, пытался одурачить его и остался безнаказанным. Ты моими руками пытался открыть дорогу вторжению демонов в подсолнечный мир, ставя при этом меня в очень неприятное положение. Оставлять это просто так, без ответа, я не намерен. Договор запрещает мне вредить тебе, но в нем есть, если ты помнишь, условие, которое отправит тебя в подземельные миры. Понимаешь, что я хочу сказать?

— Песец…

— Тебе виднее.

— Энжел, умоляю: простите меня! Я вовсе не имел целью оскорбить или как-то обидеть вас лично. Я вас использовал, признаю, но вы ведь сами внесли в наш Договор пункт о том, что не отвечаете за последствия передачи кристалла с Анири в мои лапы. Я и не предполагал, что вы посчитаете себя скомпрометированным. Я хотел как лучше…

— Благими намерениями выстлан путь, сам знаешь куда. Ну что же, я узнал все, что хотел, и теперь мне остается только выразить надежду на твое скорое выздоровление. Я понятно выражаюсь?

— Песец, — вздохнул Пу. — Но что же мне теперь делать? И так — в подземельные, и так. Поправлюсь — меня отправит туда малышка Лу, не поправлюсь — вы. И все из-за чего? Из-за того, что я жить хочу?

— Из-за того, что ты демон, — ответил я. — Как это банально ни звучит.

— Ваша подружка Соня несколько дней назад тоже была демоном, я что-то не заметил в вас желания отправить ее в подземельные. Наоборот, вы ее оберегали и опекали.

— Вот что ты мелешь, а? Ну какой из нее демон?

— Самый натуральный. А вы думаете, как я за вами так легко до той полянки бежал, где вы меня скрутили, а потом мы все-таки договорились? Так что не отрицайте, просто так и скажите, что у вас двойные стандарты, и я лично вам не нравлюсь.

— Я верил, что Сонечка с собой справится. Она и справилась. А вот в тебя я не верю, извини.

— И зря. Однажды я перестал быть демоном и стал богом. Сам! Знаете, что мне для этого пришлось сделать? Отказаться от легкого пути: ведь проще в людях вызвать страх и боль, чем что-то хорошее. Люди не спешили меня принимать, они боялись меня. Тогда я стал их защитником, принялся заботиться о них, помогать им. Мало по малу они признали меня, они в меня поверили, так отчего бы и вам в меня не поверить?

— Демоном ты снова тоже сам стал, — парировал я. — Не надо мне рассказывать про нехорошего Атая, который пришел и выгнал тебя из теплой норки на мороз. Не хотел бы ты стать снова демоном, этого бы не случилось. Ведь тебя-то, в отличие от той же Анири, не обкладывали со всех сторон.

На самом деле я был склонен считать, что Пу никогда и не переставал быть демоном. Просто у него тоже что-то вроде раздвоения личности, и вторая его половинка вообразила себя богом. Мания величия, да. Пока вокруг были благоприятные условия, пока его поддерживала человеческая вера, эта боголичность процветала. Потом пришли атайцы, и Пу понадобилась личность-защитник. Внутренний демон. Допускаю, если условия изменятся, личность-демон вновь отступит на задний план, но делать на это ставку я бы не стал.

— Обкладывали, — вздохнул Пу. — Не так, как ее — у Атая на меня не такой большой зуб был. Но все-таки. Да, вы правы. Первое время мне очень приятно было вновь стать демоном. Это как рисового вина выпить. От первой чашечки теплее становиться, от второй — спокойнее, от третьей — веселее, от четвертой — все девушки краше, от пятой — песни петь тянет. Так целый кувшин и выпьешь. А утром — песец. Похмелье. Но сейчас-то, теперь-то, какие ко мне претензии? Я кого-то убил, ограбил, обидел? Квуна Жао захватил? Тут — да, но как бы иначе я выбрался из подземельных? Кто мне только что говорил, что так ему и надо?

— Кто мне только что признался, что хотел организовать вторжение демонов в подсолнечный мир?

— Я хотел помочь вернуться моим бывшим друзьям, несправедливо униженных Атаем до уровня демонов. Признаю, да. Но это, во-первых, были только планы и очень неясные, а во-вторых, вас-то это каким боком задевает? За людей беспокоитесь? Вы думаете, им под Атаем хорошо живется? Разве это нормально, когда за магический дар сжигают?

Он разгорячился, приподнялся на подушках и зря — это усилие вызвало сильный приступ боли, он застонал, обмяк и заговорил тише:

— А что касается конкретно вас, то заметьте: я только и делаю, что вам помочь пытаюсь! И помог уже! Между прочим, в вашем свитке, о том, куда Шу Цзы ушел, ни слова, ни иероглифа не написано! И от атайцев в доме Квуна Жао я вас спас! Если даже не конкретно вас и вашу любимую, то малышку Лу — определенно. Если бы не я, она бы Рейко в себя впустила. Тот ведь тоже не где-нибудь, а в подземельных ошивается. Парень он неплохой, но у вас к демонам предубеждение, так что вряд ли вы нашли бы с ним общий язык. Пу! Проявите милосердие, дайте старому больному катайскому богу шанс выздороветь. Разве я много прошу?

В словах песца была своя правда. Много правды. Да, он демон. Но пока что, действительно, себя очень прилично ведет. И про ведьму прав: от одержимости он ее спас, как ни крути. Пусть даже и сам так ситуацию подстроил, чтобы Лу была готова на это пойти. Но ведь он не стал дожидаться, когда она последний шаг сделает, а мог, и без всякого ущерба для своих планов — Квун и после призыва Рейко жилетку бы напялил. И, если хорошо подумать, то мне гораздо выгоднее было иметь в помощниках демона-прохвоста, чем чиновника-предателя. Тот максимум что мог — свиток прочитать, а этот информацией владел более полной и подробной. Кроме того, не стану скрывать, он мне чем-то нравился.

— Твои предложения? — подумав, спросил я.

— Я хочу попытаться снова перестать быть демоном. Бога, может, в этот раз и не получится, но кто сказал, что есть только две крайности? Вдали от Катая, в Лутоме, я смогу попытаться начать новую жизнь. Там к демонам почти лояльно относятся, и если после завершения ваших поисков, вы позволите мне остаться в Лутоме под присмотром Лу — мне о большем и просить стыдно было бы. Просто не требуйте от меня ухода в подземельные и уговорите вашу подругу не настаивать на этом. Пусть малышка Лу решает мою судьбу. Одна. Пусть она узнает меня с лучшей стороны, пока я выздоравливаю. Я не стану специально сдерживать регенерацию, но Атай меня действительно очень серьезно поранил, я восстанавливаться теперь долго буду, даже если стану очень-очень стараться, так что время у меня будет. А в благодарность я буду вам помогать. В поисках и вообще. Я вам пригожусь! Пу?

Не подумайте, что он меня полностью убедил, однако мне в тот момент подумалось, что, действительно, стоит дать ему шанс.

— Я буду следить за тобой, — пообещал я. — Только не думай, что мы договорились. Мы не договорились. Просто я не считаю нужным отправлять тебя в подземельные прямо сейчас. Мое мнение может перемениться в любой момент. И от Сонечки я тебя защищать не стану. Я тебе не защитник и не союзник, просто я тебе не враг. Пока, во всяком случае.

— Пу! Спасибо. Я все-все понимаю, — зачастил песец. — Вы не пожалеете!

— Надеюсь…

5

Следующее утро выдалось исключительно отвратным. Снова болела голова, снова мир вокруг плясал и подбрасывал меня, снова мой желудок предпринимал попытки вывернуться наизнанку, снова жутко хотелось пить. Нет, в этот раз ничего совершенно не было в моем состоянии сверхъестественного, причина была самая банальная: я болел с похмелья.

Глаза я смог разлепить только со второй попытки. Сесть — так и вовсе с третьей. Мир несколько успокоился, стены комнаты перестали скакать вокруг меня, лишь слегка покачивались в такт моему дыханию. У кровати, на маленьком столике я сразу заметил кувшин — большой, пузатый, полный до краев. Схватил его, припал к горлышку. Содержимое оказалось холодным, с богатым вкусом крепкого чая, липового меда и ягод можжевельника. Помогал этот напиток от похмелья просто чудесно, и в этом не было ничего удивительного — ведь это я сам его сварил. Теперь, когда в голове у меня шумело не так сильно, я припомнил, что незадолго перед тем как отправится спать, со мной случился приступ озарения. Я посмотрел в свое будущее и увидел в нем самого себя, страдающего от излишне выпитого накануне. К этому моменту я был уже настолько пьян, что предотвратить похмелье не представлялось возможным. Но я мог несколько смягчить его, чем и занялся, встретив моральную поддержку окружающих, внезапно осознавших, что и им утром придется несладко.

Помнится, я потребовал у нашего хозяина большой медный котел, а когда не нашлось именно медного, долго ворчал, но все же согласился на чугунный. Рецепт отвара мне был хорошо известен, в основе его лежали почки белого чайного дерева, к которым требовалось добавить ягоды сушеной малины, измельченные листья лимонника и княжицы, мелкоперетертый корень женьшеня, рыльца цветков крокуса, лепестки одуванчика и немного солодовой патоки. Все это полагалось варить на медленном огне, постоянно помешивая, а в конце добавить немного магии — небольшой наговор на который сил требовалось совсем чуть-чуть, настолько мало, что даже я со своим никчемным магическим талантом был способен его воспроизвести.

Но чтобы в этот раз приготовить чудодейственный спасительный отвар, потребовалось проявить чудеса находчивости и творческий подход. Во-первых, почек белого чайного дерева у гномов отчего-то не нашлось, потому пришлось засыпать в котелок обычного черного крупнолистого чая. Вместо сушеной малины пошли ягоды можжевельника, вместо лимонника — цедра лимона, вместо княжицы — сушеный базилик, вместо женьшеня я положил куркуму, крокус заменил измельченной зирой, лепестки одуванчика — лавровым листом, а патоку — липовым медом. Во-вторых, к тому моменту, когда надо было произносить магическую формулу, я слова выговаривал с большим трудом, так что вместо меня эту часть работы выполнила Лу, но она немного перестаралась, и две трети отвара сгорело фиолетовым пламенем. Но то, что от него осталось, все-таки приобрело нужные свойства, в чем я имел сейчас возможность убедиться. Симптомы похмелья слабели с каждым глотком, оставляя в голове приятную пустоту, а в теле — слабость.

— Мне-то оставь, — услышал я рядом с собой знакомый голос, как мне показалось несколько более хриплый, чем обычно.

Я медленно повернул голову. Сонечка выбиралась из-под одеяла и тянула руку к кувшину с отваром. Лицо у нее было слегка распухшее, волосы — всклочены, а из одежды на ней ничегошеньки не было. Я бы сказал — в чем мать родила, если бы ее не в инкубаторе сделали. Кувшин я, конечно, ей отдал и скосил глаза вниз, чтобы определить, насколько я сам одет. Ого! Славно. Неужели?

— Что вчера было-то? — полюбопытствовала Сонечка, отрываясь от кувшина через минуту.

— А ты не помнишь? — спросил я.

— Смутно.

Мне тоже вчерашний день вспоминался с большим трудом. То есть сам день я вполне хорошо помнил, тем более что помнить-то особо было нечего: я с утра поговорил с Лу по поводу Пу, с Пу — по поводу Шу Цзы, Анири и его собственных перспектив остаться в теле мастера Квуна, потом пообедал, прогулялся вокруг таверны, затем отправился в свою комнату, где от нечего делать улегся на кровать и задремал. Проснулся я от громких криков и настойчивого стука в дверь — один из подручных нашего хозяина прибежал меня будить, чтобы я как-то угомонил вдруг проснувшуюся Сонечку, которая, придя в себя, первым делом отправилась на кухню и, выпросив там большой бутерброд, заказала себе на обед столько снеди, что хватило бы на десятерых. А пока гномы орудовали кастрюлями и сковородками, выполняя ее заказ, она решила навестить нас — своих спутников, и начала она с Пу, поскольку его комната, как я упоминал, находилась на нижнем этаже, то есть первой на очереди.

Пу, поздравив химеру с пробуждением, тут же решил воспользоваться случаем и попросить ее не отправлять его в подземельные. В ход пошли уговоры, шантаж, слезы, угрозы, попытки надавить на совесть, напоминания о том, что Сонечка сама недавно была в весьма двусмысленном состоянии. Разумеется, весь этот арсенал на химеру не подействовал, Сонечку вполне можно убедить логическими доводами, но давить на нее бесполезно, особенно когда речь идет о ее долге рыцаря Нурана. В ответ Пу получил уверение в том, что он отправится в подземельные, как только тело мастера Квуна будет способно вместить хозяина без риска для здоровья последнего. Сказано это было громко и резко, в выражениях, далеких от дипломатических. Собственно, эти выражения больше всего напоминали угрозу разделаться с песцом и отчего-то совершенно не понравились Лу, которая пришла на шум — ее комната располагалась как раз над комнатой Пу, и потому она хорошо слышала, как они орали друг на друга.

Ведьма, как это ни удивительно, тут же бросила защищать израненного песца, осыпав Сонечку градом обвинений в черствости, в отсутствии милосердия, в жажде крови, садизме и прочих смертных грехах. Сонечка в долгу не осталась, обвинив Лу в глупости, невежестве, легковерии и склонности к зоофилии. Слово за слово, скандал набирал обороты. В ход пошли аргументы типа «лучше бы вы меня не спасали» — «да кто же знал» — «думаешь, я не знаю, как ты хотела меня вниз скинуть, когда вы улетали» — «это оттого только, что ты тяжелая, как смертный грех» — «кто жирная? да ты сама жирная, жрешь, сколько десяток свиней не сжирает» — «зато у меня ноги не кривые» — «зато у меня ноги, а не щупальца с копытами». И так далее, и тому подобное.

— Мы вначале поссорились, потом помирились, — сказал я.

Когда я спустился к ним, в воздухе ощутимо пахло электричеством, глаза у Сонечки отсвечивали оранжевым, а Пу забился на самый край кровати и слабым голосом пытался уговорить их обеих не ссориться. Оценив обстановку, я спеленал Сонечку своими теневыми щупальцами и вытащил ее из комнаты в коридор, за что тут же получил левой в челюсть, правой — в живот, коленом в пах, и носком сапога по почкам. От следующего удара я каким-то чудом уклонился, перекувыркнулся через себя и оказался в комнате Пу, где первым делом постарался закрыть и забаррикадировать дверь, а в дополнение к этому — укрепить периметр комнаты свернутыми спрессованными тенями. Следующие десять минут стены трактира ходили ходуном, Сонечка, рыча от ярости, пыталась прорваться к нам, а мы втроем держали оборону. Вернее сказать, держали оборону я и Лу, а Пу лежал на кровати и подбадривал нас своими «песец», «ой-ой-ой» и «ай-ай, дверь сейчас не выдержит». Потом Сонечка остыла и ушла, мы с Лу разобрали баррикаду, и я отправился на разведку.

Обнаружил я ее в обеденной зале, за столом, заставленном яствами. Гномы, заранее предупрежденные мною, что вмешиваться в наши свары им ни в коем случае нельзя, двигались бочком да по стеночке, принося все новые блюда со снедью. Кроме всего прочего, на столе обнаружился и небольшой бочонок с яблочным бренди, а Сонечка пила этот славный напиток из большого хрустального стакана. Я без приглашения и церемоний подсел к ней, потребовал у одного из гномов принести еще один стакан для меня и плеснул в него из бочонка на два пальца. Сонечка не стала возражать.

— Это я помню, — кувшин отправился на столик, с которого я его добыл, — дальше-то что было?

— Мы напились как сапожники, — сообщил я химере, — гномы столько не пьют, сколько мы вчера выпили.

Вообще-то Сонечка способна пить ведрами чистый спирт и совершенно не пьянеть. Во-первых, она малочувствительна к наиболее распространенным ядам, в том числе и к этанолу, а во-вторых, ничего сложного в том, чтобы окислить алкоголь и извлечь из него энергию, для нее нет: ее пищеварительная система приспособлена и для подобных трюков. Но вчера у нее было соответствующее настроение, и она намеренно позволила себе пьянеть.

Разговорились мы не сразу. Сонечка очень-очень на меня обиделась, обиделась, как никогда прежде. Ох, чего я только вчера не выслушал! И про себя — взбалмошного мальчишку, ни во что не ставившего мнение старшей и опытной подруги, и про потерявшую связь с реальностью Лу, и про Пу, который спит и видит, как бы нас всех перессорить. И про нее саму. Про то, как ей обидно, когда об нее ноги вытирают, про то, какой она себя дурой чувствует, когда ее используют, чтобы освободить демона. Про то, что она — никуда негодный жрец Нурана, потому что связалась с демонами и сама чуть не стала демоном. Про то, что она уйдет из нуранитов, чтобы не позорить отца и Храм Героев. Про то, что лучше было бы, если бы она никогда не становилась Истребителем.

Я молчал. Подливал ей и себе светлого яблочного бренди, очищенного выморозкой, и молчал. Подкладывал ей на тарелку лучшие куски мяса и молчал. Неотрывно следил за ее взглядом и молчал. И лишь когда она выговорилась и стала отворачивать лицо, чтобы скрыть от меня выступившие слезы, я протянул руку, поймал ее ладонь и тихо заговорил.

Я говорил, что мне очень важны и ее мнение, и ее советы, и ее помощь. Что я очень благодарен ей за то, что она рядом, что она опекает меня, и что она вообще есть на свете. Я говорил, что вовсе никто не желал обидеть ее: ни я, ни Лу, ни даже Пу, который, к слову сказать, очень ее уважает. Говорил, что она молодец, что мало кто способен устоять перед тем искушением, что она пережила, и остаться при этом собой. В качестве примера приводил мастера Квуна, Пу, Анири и других катайских богов, которые как раз-таки не смогли справиться со своей темной половиной и потеряли себя. Я напомнил ей обо всех тех людях, которых она спасла, о том, сколько она сделала хорошего за свою жизнь, и как много потерял бы наш мир, если бы ее не было. Говорил я и о том, что не все можно предвидеть, о том, что порой мы не в состоянии оценивать собственные поступки, о том, что ошибиться может каждый.

Очень много я вчера сказал. Быть может, от того, что я говорил так много, мой язык сегодня и распух. Хотя, все-таки, это, скорее всего от выпитого бренди. Она слушала меня. Перестала плакать. Заулыбалась. Принялась с удвоенной энергией за еду. Перевела разговор на наши планы по поиску Лары Уиллис. Рассказала о своей поездке в Мимсис[76] и Долину Томов тринадцать лет назад, когда ее пригласили, чтобы она вывела гигантского скарабея, повадившегося обдирать облицовку с пирамид.

Потом она вдруг вспомнила о том, что повздорила с Лу, и мы пошли искать ведьму, чтобы извиниться. Нашли все там же — в комнате Пу. И снова я произносил речи, стараясь убедить Лу позабыть обиду и помириться. Ведьма мириться не хотела, уверяя нас в том, что она ни с кем и не ссорилась и, вообще, обиженной себя не чувствует. Потому что «разве может кривоногая нищенка, лишенная родины, родных и близких, обижаться, когда люди, ниспосланные ей самой Судьбой и спасшие ее от гибели, указывают ей на ее ничтожество?» В конечном итоге даже Пу не выдержал и в изысканных выражениях, полных катайской диалектики, попросил ее не валять дурака и забыть обиду, тем более что все это из-за него случилось. За что он перед всеми извиняется.

Я к тому моменту был уже порядком навеселе и предложил выпить за примирение. Идея была встречена тепло, и мы все, даже Пу, отправились в обеденный зал таверны. Пу — с помощью гномов, которые перетащили его, переложив на жарандийский пушистый ковер.

Далее ужин проходил в самой теплой дружеской атмосфере, которая только может установиться после хорошего скандала. Пу травил байки из будней старого катайского пантеона, у Лу оказался весьма недурной талант к пению, Сонечка поделилась воспоминаниями о двух или трех случаев из своей богатой практики, что до меня, то я рассказал о своем первом визите в Лунный храм.

О количестве потребленного алкаголя могу сказать только одно: бочонок мы допили. А в нем было литров пять, никак не меньше. Правда львиная доля выпитого пришлась на счет Пу и Сонечки, но все же.

— Хорошо посидели, — добавил я. — Душевно.

— Это тоже понятно, — сказала Сонечка. — Меня больше интересует, что было после. Не понимаешь? Тогда иначе спрошу: что я делаю голая у тебя в кровати?

— Сидишь, — ответил я первое, что пришло мне в голову.

После того как противопохмельный отвар был сварен и гномы разнесли его по комнатам, стало очевидно, что пора расходиться — за окном стояла глубокая ночь. Вдруг оказалось, что сидеть за столом — это одно, а ходить ногами — это даже на небольшой подвиг тянет. Проще всего было Пу — его гномы унесли на все том же ковре. Лу пила меньше всех, потому совершенно спокойно покинула обеденный зал на своих двоих. А вот у нас с Сонечкой возникли определенные трудности, которые мы вместе и принялись преодолевать. Поддерживая друг друга, мы совершили восхождение по лестнице и оказались в коридоре второго этажа. Тут встал вопрос, кто кого провожает. Мы немного поспорили по этому поводу, потом решили, что я ее провожаю, потому что ухаживаю за ней. Она пыталась возразить, но как-то вяло и неубедительно — по всему было видно, что устала она сегодня. Потому мы пошли к ней… а попали ко мне. Ну, я двери перепутал. В моем состоянии уже то, что я в дверь вошел, было неплохим достижением. Я и до кровати не дошел бы, если бы не помощь химеры.

И вот здесь, на краю кровати, пока она набиралась сил, чтобы отправится в тяжелый и полный опасностей путь до собственной комнаты, я ее поцеловал. Это получилось само собой, как-то очень просто и легко. И она ответила на мой поцелуй! Это было потрясающе, великолепно, волшебно! Никогда, ни с кем я не испытывал ничего подобного. Если хотите знать, вся моя жизнь разделилась на две части — до этого поцелуя и после него. Потом…

— Эни, ты прекрасно понял мой вопрос, — оборвала Сонечка мои воспоминания. — Так трудно ответить, не дурачась?

Взгляд ее стал жестким, и от этого взгляда вернулась отступившая было головная похмельная боль.

— Да спала ты тут просто, — сказал я, массируя висок. — Не было ничего, если ты об этом. Почти ничего. Поцеловались, обнялись и заснули вместе.

— Почему? — удивилась она.

Удивиться у нее получилось очень искренне. Действительно, не понимает. И это плохо, очень плохо. Да, вчера я мог воспользоваться ее настроением, тем, что она на какой-то момент решила уступить моему напору и отдать себя на волю течения — будь что будет. Мог. Но кем бы я тогда стал?

Я покачал головой и потянулся за кувшином.

— Мы оба были слишком пьяны, — произнес я и задумался на секунду — может лучше соврать? — И я решил, что не хочу вот так.

В кувшине еще оставалось целительной жидкости на три глотка, и я эти три глотка сделал. Мне сразу полегчало.

— А ты не подумал, что иного шанса у тебя может и не быть? — поинтересовалась Сонечка тихо, внимательно следя за мной из-под сдвинутых бровей.

Я пожал плечами.

— Ну и дурак, — сказала она, четко выговаривая слова. — Второго шанса у тебя не будет. Решил он… решительный какой.

В ее голосе много всего было понамешано: обида, насмешка, жалость, презрение, благодарность, злость, облегчение, сочувствие. В целом — ничего хорошего для меня.

— Кто тебе вообще дал право за меня решать?

Я снова пожал плечами. Наверное, стоило сказать ей, что от нее мне нужна была не ночь пьяной любви, о которой она даже воспоминаний на утро не сохранит, а много, много больше. Все. И не на тень меньше. Но сказал я другое:

— А что было делать? Ты спала и сама за себя решить не могла.

Мои слова рассмешили ее. А потом она вдруг в одно движение оказалась рядом со мной и поцеловала в губы. Жадно, требовательно, напористо. Я ответил на поцелуй, обнял ее, прижал к себе. Но она тут же выскользнула из моих объятий и влепила мне пощечину. От души, от плеча — в пустой голове зазвенело. А потом похватала свои вещи, в беспорядке разбросанные на полу, и, прежде чем покинуть мою комнату, бросила:

— Дурак!

Я долго пялился в закрывшуюся дверь, потирая горящую от пощечины щеку.

— Дурак, — согласился я, падая ничком на кровать.

Меня разобрал смех, я долго хохотал в голос, до всхлипов, до судорожного глотания воздуха. Хотя мне было совсем не смешно. Что поделаешь — дурак.