Легенды старого Киева

He гoвoрu оружию "прощай"

Много лет назад в Киеве мой приятель-коллекционер показал мне старинный кинжал. На лезвии, у самой рукоятки, едва просматривалась гравировка: "Не говори оружию "прощай"".

— Странное изречение, — удивился я. — Никогда не встречал такого…

— Гравировку и сам кинжал сделал киевский мастер примерно в XVIII веке, — пояснил приятель. — Подобную надпись я видел только на двух клинках, один из которых у тебя в руке. Возможно, это изречение — магическая фраза… Ясно лишь, что за ней кроется какая-то тайна…

Спустя несколько дней мне довелось побывать в гостях у поэта Николая Николаевича Тарновского. В начале XX века его родители эмигрировали в Америку, и лишь в 1958 году Николаю Николаевичу, уже зрелому человеку, удалось вернуться на Родину. С той поры он жил и работал в Киеве.

Я рассказал Тарновскому о странной гравировке на кинжале, сделанной киевским мастером. И поэт вспомнил и поведал мне давнюю историю.

Эрнест Хемингуэй не очень любил рассказывать о связанных с ним мистических происшествиях. А их в жизни писателя случалось немало. Иногда он заявлял, что не верит в приметы и сверхъестественные силы, предсказания и знамения. Но при этом даже в относительно спокойные годы своей жизни, бережно хранил талисманы: высохшую кроличью лапку; осколки, извлеченные из него хирургами; пулю, которой он уложил буйвола; заветный рыболовный крючок. По заверениям писателя, на него он поймал более тысячи фунтов рыбы. Но еще внимательнее Хемингуэй относился к всевозможным талисманам на войне, на охоте в Африке, во время рыбалки в Атлантике.

Его жизнь часто висела на волоске. Тяжелое ранение в Первую мировую войну, авиационная катастрофа, бомбежки в Испании, боевые действия во Франции в сорок пятом…

Как отмечали журналисты, "риск и опасность всегда окружали Хемингуэя". Но риск и опасность не только окружали, но и таились в нем самом. Среди предков писателя были самоубийцы. И после того как покончил с собой его отец, Эрнест не раз высказывался, что подобная участь грозит и ему.

В предисловии к книге "Прощай, оружие" он писал: "…когда я работал над окончательной редакцией, в Оук-Парке, Иллинойс, застрелился мой отец. Мне еще не было тридцати ко времени окончания этой книги, и она вышла в свет в день биржевого краха. Мне всегда казалось, что отец поторопился, но, может быть, он уже больше не мог терпеть. Я очень любил отца и потому не хочу высказывать никаких суждений".

Внешне бесшабашный, грубоватый, но легко ранимый и мнительный, Хемингуэй на всю жизнь запомнил странное предостережение, которое его отец услышал от одного эмигранта из царской России: "Никогда не говори оружию "прощай". И не украшай его ни золотом, ни драгоценными камнями. Иначе оно становится непредсказуемым, не подвластным своему хозяину и может натворить много бед…"

Это предостережение эмигранта Хемингуэй пересказал известному американскому журналисту Арту Шилдсу после того, как в 1929 году вышел в свет роман "Прощай, оружие".

— А может, не стоило так называть роман? — шутливо спросил Шилдс.

Хемингуэй пожал плечами и хмуро ответил:

— Кто знает? Возможно, за это название оружие мне когда-нибудь отомстит…

Весной 1945 года, в Париже, один из знакомых Эрнеста восторженно произнес:

— Победа! Теперь-то наверняка установится вечный мир! И человечество наконец вправе заявить оружию: "Прощай навсегда!"

— А мне с ним не суждено расстаться… И даже в последнее мгновение жизни оно будет в моих руках, — ответил Хемингуэй.

Относился ли писатель всерьез к давнему предостережению? На это мог бы ответить лишь сам Эрнест. Но бесспорными оказались: болезнь, которая довела его до самоубийства, оружие в руках в последнее мгновение жизни и — роковой выстрел.

В легендах многих народов мира говорится, что Всевышний создал человека по своему образу и подобию. А для проверки людей на пригодность к земной жизни Творец дал им оружие.

Дубинка и каменный топор, сабля и кистень, лук и копье, винтовка и пистолет, танк и ядерная бомба — как разнятся они по своей убийственной силе! Однако у всех у них общее предназначение — уничтожение человека и испытание на зрелость народов и цивилизаций. Ведь важно не только создать хорошее оружие, овладеть навыками его применения, но зачастую и не поддаться соблазну воспользоваться им в различных житейских ситуациях и политических событиях.

В некоторых славянских преданиях оружие называлось "даром-испытанием". У запорожских казаков считалось грехом без должного повода обнажить, нацелить на человека, на храм, на священную реликвию стрелу, саблю, копье, ружье.

Почему дети, едва научившиеся ходить и говорить, зачастую берут в руки игрушечное оружие как-то по-особенному, не так, как другие игрушки? Что стоит за этим? Инстинкт? Генетическая память? Подражание взрослым? Влияние некоей мистической силы игрушечной копии смертоносного предмета? Возможно, все это вместе взятое.

Уже самым первым видам оружия люди приписывали душу, таинственную энергетику, магические возможности.

Древние охотники и воины задумывались: почему одни копья, стрелы, топоры чаще приводят к победе и точнее поражают врагов, а другие приносят неудачу? Понимая важность качества их изготовления, необходимость сноровки и выносливости воина, люди все же верили в самостоятельную силу оружия. Не случайно у славян появилось много сказок о мече-кладенце, который сам собой мог разить любого врага. А в казацких байках и преданиях упоминаются стрелы, не дающие промаха, сабли-саморубки, самобьющие дубинки.

С давних времен люди клялись оружием, молили его о победе, им награждали воинов за доблесть и отвагу. А в старину оружие нередко хоронили вместе с хозяином, чтобы они уже никогда не разлучались.

У казаков бытовало поверье: "Человек может предать саблю, а сабля своего хозяина не предаст".

Люди приписывали сверхъестественные способности не только оружию, но и тем, кто его изготовлял. А мастерам это было на руку. Чем больше таинственных слухов, тем больше внимания к ним и больше заказов.

Каждый оружейник являлся хранителем профессиональных секретов, ведь его изделие должно было быть надежнее, долговечнее, чем у противника. А где нераскрытые секреты, там появляются домыслы, предания, легенды.

Нередко в знак особого почтения саблям и пушкам, ружьям и пулеметам, бомбам и танкам давали имена, которые, казалось бы, никак не подходят этим смертоносным изделиям. Казаки иногда называли сабли "былинкой", "ласточкой", "искоркой", "вострой рученькой". Пушки получали прозвища "бычок", "говорун", "кукушечка".

В Средние века мужчин рисовали чаще всего с оружием. Делалось это не только для придания образу героического вида. Согласно поверьям, кинжал, меч, копье, сабля, секира, булава оберегают своего владельца и в жизни, и на портрете. Изображенные на холсте, они спасали от дурного глаза, проклятий и наветов.

Кельты, скифы, запорожские казаки с помощью оружия лечили раны, ушибы и даже инфекционные болезни. К больному месту целители прикладывали в одних случаях раскаленный, в других — охлажденный клинок.

В Киеве вплоть до середины XIX века в семьях казаков сохранялся древний способ лечения: захворавшим младенцам вкладывали в руки нож, саблю, кинжал. Считалось, что ребенок вбирал из них живительную силу, а болезнь уходила прочь, опасаясь острого лезвия.

По тому, как в казацких семьях младенец впервые брался за оружие, предсказывалась его судьба.

Будущую профессию ребенка выясняли так: раскладывали вокруг него кинжал, монетку, колосок, молот, дощечку, клочок бумаги, крестик и тому подобное. Потянулось дитя к крестику — быть ему попом или монахом, к бумаге — писарем или учителем, к дощечке — плотником, к молоту — кузнецом, к колоску — пахарем, к монете — купцом. А если в первую очередь ребенок дотрагивался до кинжала — уготована ему судьба стать воином.

Бывалые казаки поучали молодежь: "Не торопись расставаться с оружием и не пренебрегай им в мирное время — иначе можешь накликать новую войну".

У многих народов считалось, что оружие любит постоянство. "Для кого выковано — тому верно служить будет", — говаривали запорожские казаки.

Но оружие во все времена заказывали мастеру не только для себя. Его дарили, продавали, выдавали, захватывали, передавали по наследству. Продолжало ли оно в таких случаях верно служить новым хозяевам?

У разных народов существовало множество обрядов, связанных с переходом оружия в чужие руки.

Если казак, убив врага, забирал его саблю, то покойнику оставлял взамен какой-нибудь предмет: монету, серьгу, тряпичный лоскут или даже трубку.

Запорожцы, захватив у противника саблю, копье или кинжал, втыкали их на ночь в землю и окропляли своей кровью.

Воины Чингисхана, прежде чем применять вновь приобретенное оружие в бою, опробовали его на животных и произносили при этом специальные заклинания.

Новобранцы многих армий, получив оружие, клялись на нем и целовали, как святыню.

Бандиты в XIX и даже в XX веке, овладев новым ножом, кастетом или револьвером, обязательно держали их всю ночь за пазухой — "приручали к своей душе и телу". Киевские уголовники не выходили на свой промысел, пока не приручали оружие.

До наших дней сохранилась традиция давать монету дарящему колющий или режущий предмет. Впрочем, это уже не боевой обычай, а кухонно-бытовой.

От старых мастеров-оружейников на Кавказе, в Украине, в Сибири, в странах Ближнего Востока и сегодня можно услышать схожие изречения: "Боевой клинок и ленится, и бесится от драгоценных украшений", "Оружие бунтует против драгоценностей", "Сабля и кинжал не любят менять и хозяина, и свое предназначение".

С тех пор, как люди стали использовать серебро и золото, началась и отделка ими оружия. А впоследствии на украшение рукояток, эфесов, ножен пошли и драгоценные камни.

В былине о Михайло Казаренине сказано:

Даже не склонные к роскоши запорожские казаки, и те любили оружие, украшенное золотом и драгоценными камнями. Но такие сабли, кинжалы, пистолеты, булавы они редко использовали по назначению:

Конечно, сабли, мечи, кинжалы от украшений отчасти утрачивали свое боевое предназначение и становились объектами любования, восхищения, подарком уважаемым людям.

В старину многие мастера считали: если изготовил оружие для сражения, то впоследствии его нельзя украшать. А оружие, отделанное драгоценными камнями и металлами, не следует применять в бою. Ему положено мирно висеть на ковре и не касаться крови.

Нарушения этих древних правил, согласно поверьям запорожских казаков, приводили к бунту оружия, а значит, ко многим непредсказуемым бедам.

В 1869 году подразделение русской армии под командованием полковника Николая Столетова прибыло в Туркмению на восточное побережье Каспийского моря.

Прошло несколько дней после высадки боевого отряда. Примерно в том месте, где впоследствии был основан город Красноводск, у подножия невысокого хребта Кувадаг, один из солдат Столетова наткнулся на умирающего старика.

Перемешивая русские и туркменские слова, тот все же сумел рассказать служивому, что принадлежит к племени гокленов, которое хорошо относится к "большому белому царю" и его воинам.

А еще старик поведал о своей скорой кончине и попросил помочь ему добраться до потайной пещеры. Она располагалась совсем рядом, и солдату не доставило особых трудностей исполнить просьбу умирающего. Когда они оказались в пещере, старик достал из-за пазухи матерчатый сверток и дорогой старинный кинжал. Сверток протянул солдату, а оружие прижал к груди.

— До захода солнца я вряд ли доживу, и это мне уже не понадобится, — произнес он. — Возьми и никому не рассказывай ни о нашей встрече, ни о месте моей смерти. Я нарушил закон своего рода и потому не достоин быть захороненным, как подобает гоклену.

Солдат нерешительно принял небольшой, но тяжелый сверток. А старик едва слышно продолжил:

— Здесь золотые и серебряные монеты и кинжал, сработанный мастерами где-то на днепровских берегах. Когда-то его подарил моему деду казак за свое спасение. Долго и верно служил булат с днепровских берегов. Но однажды недобрая и неведомая сила нашептала моему деду украсить рукоятку кинжала: за каждого зарезанного врага вправить по одному рубину. Мудрые люди предостерегали: от этих драгоценных камней оружие может взбеситься и станет требовать все новой и новой крови. И уже не человек будет властвовать над оружием, а оно — над ним. Так и случилось. Кинжал превратил деда из благородного воина в безжалостного убийцу. Его изгнали из племени, и он в одиночестве скитался в песках Чильмамедкум, среди озер Топьятан, Кара-Тегелек, Ясха. Не щадил никого, и все новые и новые рубины украшали кинжал. Так продолжалось до тех пор, пока дед не вонзил взбесившийся клинок себе в сердце. Посчитал, что этим он искупит свой грех и угомонит кинжал. По наследству оружие перешло мне. Старики советовали избавиться от него. Ведь даже рубины не выдержали столько пролитой крови и из красных стали почти черными. Но я, как и мой дед, не послушал мудрых людей. И я превратился в изгоя и душегуба.

— Так мне-то что делать с этим кинжалом? — наконец спросил солдат.

— Увези его на свою родину, на днепровские берега, — ответил старик. — Может, там его безумство поостынет. А если захочешь крепко отомстить своему кровному врагу — подари ему этот кинжал. Только сам не обнажай проклятое оружие и не выковыривай рубины из рукоятки. Иначе он возьмет над тобой власть.

С этими словами старик выхватил из ножен и всадил клинок себе в грудь. Тут же выдернул его и швырнул под ноги солдату. Затем приказал:

— А теперь ступай!..

Оторопел служивый, но воля умирающего — закон. Подобрал он злосчастное оружие, стер кровь, вложил в ножны и сунул себе за пазуху Потом перекрестился и, не отрывая взгляда от умирающего, попятился из пещеры.

О случившемся солдат не доложил начальству и сумел надежно спрятать и кинжал, и монеты, полученные от изгоя гоклена.

Когда служба завершилась, отправился он из жаркого туркменского края не к родным днепровским берегам, а на север, в Омск: может, грехи какие-то не давали вернуться домой. На новом месте сбыл часть золотых и серебряных монет и подался в торговцы.

Вначале дела у него шли неплохо. Вскоре бывший солдат даже стал купцом. Но роковой кинжал, видимо, "не остудил бешенство" в северных землях, как предполагал старик-гоклен.

Однажды во время пустяковой трактирной ссоры бывший солдат обнажил злополучный клинок да и пырнул соперника. Потом долго ломал голову и горевал: зачем это сделал.

Но содеянного не вернешь. Идти с повинной не захотел. Ударился в бега. Из добропорядочного купца превратился он в одночасье в разбойника.

Собрал он лихую ватагу и стал промышлять на иртышских просторах. И нет, чтобы грабить только богатых, сдирал последнюю рубаху с первых встречных. Безо всякой жалости резал им глотки и топил в Иртыше. А потом пьяно каялся и уверял подельников, что во всем виноват проклятый кинжал.

За свои кровавые похождения получил бывший солдат прозвище Лютый.

Когда осенью затихало движение на Иртыше, разбойники отправлялись в глухие болотистые места, расположенные между озерами Ик, Салтаим и Тенис. Там Лютый и его дружки отсиживались до весны, делили, распределяли, прятали в тайниках награбленное и кутили.

Иногда, во время попоек, атаман заявлял, что пора ему распрощаться с разбойничьей жизнью и возвращаться к днепровским берегам, а проклятое оружие вернуть мастерам — то ли киевским, то ли черниговским. Но банда отговаривала: "Не гневи клинок. Пока он при тебе, фарт сам идет к нам в руки. А пока фартит — не стоит бросать дело…"

Неизвестно, сколько бы еще бед натворили эти головорезы на Иртыше, но однажды Лютый вдруг, ни с того ни с сего, пустил слезу, сорвал с груди крест да и всадил злополучный кинжал прямо себе в сердце. Несколько мгновений он хрипел, разбрызгивал кровавую слюну, что-то пытался напоследок сказать, но никто ничего не понял.

Долго потом недоумевали, судили-рядили разбойники: почему такое случилось? О чем хотел сообщить атаман?

Некоторые из них впоследствии утверждали, будто кинжал сам собой вонзился в его сердце. Но единого мнения не было. Зато вся банда соглашалась, что проклятый клинок непонятно каким образом пропал из избы, где зарезался Лютый. Осмотрели каждую щель. Обыскали друг друга. Пропал клинок — и все тут!

А по каторгам и тюрьмам империи потом долгие годы ходили воровские легенды о "бешеном кинжале", о почерневших рубинах в его рукоятке и о том, что золото и серебро, награбленное Лютым, осталось в тайниках где-то между озерами Ик, Салтаим и Тенис. Но где именно — не могли подсказать даже его подельщики. А еще доносила молва, будто стережет те сокровища "проклятый кинжал-саморезец". Потревожишь, нарвешься на него — и мигом окажешься с распоротой глоткой…

А любители киевских тайн полагали, что "бешеный кинжал" с почерневшими рубинами все же каким-то мистическим образом вернулся на днепровские берега и что именно после смерти Лютого у блатных возникла примета: не ходить на дело с оружием, украшенным драгоценными камнями, и не говорить ему "прощай".

Насколько верны эти предположения, неизвестно. А вот высказывание киевских мастеров прошлого трудно оспорить: "Не говори оружию "прощай". Оно навсегда останется с человеком".